Добавление к сопромату

Цветы не пахнут. Пахнет самосвал.

Два трактора буксуют на дороге.

Четыре агронома, свесив ноги,

сидят на стульях около реки.

Сидят и смотрят вдаль из-под руки

туда, где жар закатов остывает.

И восемь рыбок медленно всплывают

внизу, как телефонные звонки.

Они зажарят мясо — и съедят.

Задвинут речь, и свалит их зевота.

Потом внезапно вспомнят, что суббота,

и спиннинги над ними засвистят.

К ним подойдет, расталкивая плес,

гофрированный гад из мезозоя,

он без сапог, на нем пальто чужое,

он весь — как бронепоезд без колес.

В лесах же, где оставлен был зазор

для наугад блуждающего взора,

попрет вовсю естественный отбор,

но в сторону отсутствия отбора.

Как хорошо в корпускулярный хлам

уйти с башкой, вращаясь, как Коперник,

и, наступив с размаху в муравейник,

провозгласить: — Природа есть не храм!

Московский лес игрушечно кипит.

В нем зайцы мрут и плавают министры.

А он стоит, промытый, как транзистор,

и щелкает, и дышит, и свистит…

Сама в себе развешана природа,

на хо́лмах экспонируют холмы

своих холмов округлости, где мы

гуляем в котелках и с веерами,

мужчины в брюках, дамы с топорами,

собачки с автоматиками и

небритый Марк в рубашке из бензина.

За деньги можно, вынимая рук

пустые клешни из вечерних брюк,

смотреть, как развивается природа:

налево лес, направо вытрезвитель,

а прямо — речка в собственном соку

и пароход, похожий на клюку,

а паровоз над ними, как числитель.

Прекрасен лес и в лесе человек!

Я так люблю варенье из малины,

по тропкам послоняться и набрать

для интересу пучеглазых шишек

и возвратиться к ужину домой…

А загорится — бомбами потушим!