Дочери Рима

Глава 1

— Мы собираемся на свадьбу, а не на войну! — Марцелла растерянно заморгала, увидев, что сестра вошла в спальню с огромным копьем в руках. — Неужели ты собралась убить невесту?

— Не искушай меня, — вздохнула Корнелия и посмотрела на наконечник копья. — Лоллия и ее свадьбы… я отправила мою служанку за наконечником, а она конечно же принесла мне все копье целиком. Отложи свое стило и помоги мне снять его с древка.

Марцелла отодвинула в сторону письменный стол и встала. Затем они с сестрой взялись за противоположные концы копья. Корнелия потянула на себя наконечник, Марцелла — длинное древко.

— Не получается, — пожаловалась Марцелла. Наконечник упрямо отказывался сниматься. Еще одно усилие — и тот все-таки соскользнул с древка. От неожиданности обе полетели на пол. Марцелла больно ударилась локтем о плитки пола и выругалась. Корнелия собралась было гневно отчитать сестру, но вместо этого лишь рассмеялась. Ее строгое, словно у мраморной статуи, лицо на мгновение вновь превратилось в детское личико с забавными ямочками на щеках. Вслед за сестрой захихикала и Марцелла.

— И все ради того, — сокрушенно вздохнула она, — чтобы наконечником копья мертвого гладиатора разделить на пробор волосы Лоллии, чтобы ее брак был счастливым. Но разве это ей помогло первые три раза?

— Пусть поможет хотя бы на четвертый.

— Мне, например, это тоже не слишком помогло.

— Довольно! — Корнелия встала и царственным жестом протянула унизанную кольцами руку. — Ты еще не готова? Я поклялась, что приду сегодня пораньше, чтобы помочь Лоллии.

— Я увлеклась описанием смерти Нерона, — пожала плечами Марцелла. — Ты знаешь, что сейчас я занимаюсь жизнеописанием Нерона? Свиток будет коротким. Правда, не таким коротким, как история Калигулы.

— Ты и твои свитки! — недовольным тоном произнесла Корнелия, перебирая платья Марцеллы. — Вот, надень это желтое… Скажи, когда ты вселилась в другую спальню?

— Когда Туллия решила, что ей больше нравится вид, открывающийся из моих окон, а не из ее собственных. — Состроив брезгливую гримаску, Марцелла обвела взглядом узкую и тесную угловую комнату, служившую ей спальней, куда она перебралась совсем недавно. Затем, ухватив за подол, стянула через голову простое шерстяное платье и бросила его на узкую кровать. — Так что твоя новая золовка обзавелась уютной опочивальней с окнами в сад, я же получила вид на кухни и мозаичный пол с косоглазыми нимфами. Нет, убери это желтое платье, я хочу вон то, светло-голубое.

— Светло-голубое слишком простое, — неодобрительно прокомментировала Корнелия. — Неужели ты никогда не хотела, чтобы на тебя обращали внимание?

— Да кто будет смотреть на меня? — дрожа от ноябрьского холода, Марцелла надела светло-голубую столу. Морозный воздух проникал в комнату, даже сквозь закрытые ставни. — В таком случае, кто же тогда будет смотреть на невесту? Ты ведь единственная, кого они захотят видеть.

— Чушь! — возразила Корнелия, затягивая вокруг талии сестры серебряный пояс. — Завяжи чуть выше. С такой фигурой, как у тебя, следует показывать все твои прелести.

— Никому нет дела до моей груди, — улыбнулась Марцелла. — Даже если моя сестра собирается стать будущей императрицей Рима.

— Я не собираюсь!

— Зачем же ты тогда надела это? — Марцелла, которой исполнился двадцать один год, оглядела сестру: двадцатичетырехлетняя Корнелия Прима, старшая из четырех двоюродных сестер, носивших имя Корнелия, единственная не имела домашнего прозвища. Статная и строгая фигура в ярко-оранжевом шелковом платье с топазом на шее. Огненно-рыжие волосы заплетены в косы и короной уложены на голове. Овальное лицо, отмеченное классической красотой мраморной статуи, словно высеченное рукой умелого скульптора. Корнелия действительно была бесстрастна, как статуя. А все потому, что когда она улыбалась, на ее щеках появлялись ямочки, такие глубокие, что в них можно было засунуть палец, а она уже давно решила, что эти ямочки лишают ее благородства. Когда она улыбалась, то становилась похожа на юную девчонку, которая в детстве помогала младшей сестренке Марцелле таскать с кухни сладости. Когда же лицо ее было серьезным, она являла собой статую самой Юноны. — У тебя поистине царственный вид.

— Ну, до царственного вида мне далеко! И почему только я уродилась такой коротышкой? Как хотелось бы мне иметь такой рост, как у тебя! — посетовала Корнелия, придирчиво глядя на себя в зеркало. — И твою фигуру и нос… мой собственный вздернутый выглядит совсем не благородно.

— Он не императорский, ты это хочешь сказать?

— Не говори так! Вспугнешь удачу Пизона.

— Кстати, где он? — Марцелла взяла у сестры зеркало и, ловким движением скрутив волосы на затылке в узел, потянулась за шкатулкой с серебряными заколками.

— Он придет чуть позже, вместе с императором. — Голос Корнелии прозвучал довольно небрежно, однако Марцелла вопросительно выгнула бровь, и ее сестра покраснела. — Может быть, как раз сегодня и объявят…

Марцелла не стала уточнять, что именно будет объявлено. Весь Рим знал, что императору Гальбе нужен наследник. Весь Рим знал, как высоко Гальба ценит мужа Корнелии. Кальпурния Пизона Лициниана.

Ноябрьское утро выдалось ясным и холодным. Когда Марцелла у входа в храм Юноны спустилась с носилок на землю и зашагала к толпе приглашенных на свадьбу гостей, с ее губ сорвалось облачко пара. Корнелия, держа в руках наконечник копья, ушла, чтобы помочь невесте. Посмотрим-посмотрим, принесет ли он удачу на этот раз, не без ехидства подумала Марцелла, проскользнув в храм вместе с двоюродными сестрами, лишь бы избежать общества брата и его ненавистной новой жены. В храме, в окружении родных и друзей, уже стоял последний жених Лоллии. Марцелле он не слишком приглянулся. Шестидесятилетний, лысый, с морщинистым лицом… Однако он был чрезвычайно известной в Риме фигурой — консул и советник императора Гальбы. Впрочем, прежние мужья Лоллии тоже были известными и уважаемыми фигурами. Самая богатая наследница Рима может позволить себе выбор.

Холодный воздух огласили звуки музыки, и гости пришли в волнение. Свадебная процессия, флейтисты, рабы, разбрасывающие цветы. Гордый дед Лоллии, родившийся в рабстве, а теперь один из богатейших людей Рима, в праздничном венке, надетом на парик. На руках у него улыбающаяся кудрявая девочка, похожая на куклу, — Флавия, дочь Лоллии от первого брака. Корнелия, царственная как настоящая императрица, за руку подвела невесту к жениху… сама невеста в длинном белом одеянии, Корнелия Терция, всем известная под именем Лоллия. Не самая красивая из четырех Корнелий, отметила про себя Марцелла, однако у Лоллии был нежный подбородок, сочные, как будто припухшие губы и веселые подведенные тушью глаза. Масса вьющихся локонов, как и положено, разделенные на пробор наконечником гладиаторского копья, дабы даровать новобрачным счастье в семейной жизни, в этом месяце были выкрашены в рыжий цвет и не уступали по яркости огненно-красному покрывалу невесты. Проходя мимо Марцеллы, Лоллия заговорщически подмигнула ей подкрашенным глазом, и Марцелла с трудом удержалась от смеха.

Корнелия вложила руку Лоллии в руку сенатора Флакка Виния и, отойдя в сторону, заняла место среди гостей.

— Только не говори мне, — шепнула Марцелла, — что ты произнесла перед Лоллией нравоучительную речь о том, что та наденет красную фату девушкой, а снимет ее женщиной.

— Почему ты так говоришь? — прошептала в ответ Корнелия, когда жрец нараспев начал восхвалять благочестие брака.

— То же самое ты говорила и на моей свадьбе. Знаешь, тебе неплохо бы заготовить какую-нибудь новую речь.

— Ведь я же сопровождаю невесту. И мой долг подготовить ее к тому, что ее ждет.

— Ей девятнадцать, и это уже третье ее замужество. Поверь мне, она прекрасно знает, что ждет ее в браке.

— Тсс! Тише!

— Quando tu Gaius, ego Gaia. Если ты Гай, то я Гайя. — Лоллия соединила руки с сенатором, и они, повторяя слова ритуальной клятвы, приблизились к алтарю.

— Во время моего собственного бракосочетания я так переволновалась, что заикалась, когда приносила клятву супружеской верности, — прошептала Корнелия, и Марцелла уловила в ее голосе счастливые нотки.

— А я на своей свадьбе надеялась, что проснусь и пойму, что это был всего лишь сон.

Сидя на позолоченных стульях, Лоллия и сенатор Виний разделили кусок свадебного пирога. Рубины Лоллии пламенели огнем — браслеты на обоих запястьях, броши на плечах, длинные до плеч серьги и ожерелье на шее.

— Лоллия, всякий раз, когда выходит замуж, получает от деда такие дорогие подарки, — задумчиво произнесла Марцелла. — Мне же отец прислал лишь поздравительное письмо. Да и то пришло из Галлии с четырехмесячным опозданием. И еще он не запомнил, за кого я вышла замуж.

— Наш отец — великий человек.

— Он даже не в состоянии отличить нас друг от друга! Он не озаботился тем, чтобы дать нам приличное приданое и за пять лет ни разу не оставил свои бесценные легионы, чтобы приехать домой и проведать нас…

— Великим людям нужно заниматься великими делами, а не беспокоиться домашними заботами, — фыркнула Корнелия, и Марцелла слегка поникла. Когда император Нерон приказал Гнею Корбулону покончить жизнь самоубийством, ее сестра оплакала отца по всем правилам. А вот Марцелла не видела никакого смысла в показном горе. В конце концов она едва знала своего отца: когда была ребенком, он был слишком занят — колесил по всей Галлии, одерживая одну победу задругой. Подозреваю, что победы отца вызвали у Нерона зависть. Из чего следует, что слишком частые успехи вредят здоровью того, кто их достигает. Неплохо сказано. Если эту мысль облечь в более четкую форму, получится неплохой афоризм на тему человеческого честолюбия. Кстати, им можно будет завершить ее труд о жизни и правления императора Нерона…

Жрец принес в жертву белого быка, и сенатор Виний принял довольный вид. Марцелла, поморщившись, стряхнула с подола голубого платья капли бычьей крови. В следующий момент за ее спиной раздался знакомый беззаботный голос.

— Я не опоздала?

— Опоздала, — ответили Марцелла и Корнелия в один голос. Диана опоздала как всегда. Бык уже испустил дух на алтаре, Лоллия извелась, стоя на одном месте, забеспокоилась, однако жрец возился с окровавленным ножом, благословляя жертву, дарованную богине брака, так что Диана незамеченной проскользнула в храм и встала позади сестер.

— Я была на самых лучших бегах в одном из маленьких цирков! Четыре арабских жеребца и грек-возница, выступавшие за «белых», победили Беллерафона и его «зеленых»! Что ты так переживаешь, Корнелия? Лоллии все равно, опоздала я или нет. Ты можешь себе представить, что «белые» победили «зеленых»? Они поклялись, что не дадут греку повторить свой триумф в Большом цирке, но я думаю, что он может легко это сделать. Хорошие руки, прекрасное чувство времени. Он восемь месяцев ездил за «белых», так что откуда у него взяться победам. Сомневаюсь, что великий Гелиос благоволит тем, кто ездит на драных мулах, которых «белые» называют лошадьми. Марцелла, почему ты закатываешь глаза, глядя на меня?

— Я всегда закатываю глаза, глядя на тебя.

Свадебная церемония в храме закончилась. Жрец закончил читать молитву, и сенатор Виний предложил Лоллии руку. Марцелла и ее сестра последовали за остальными гостями. Те уже образовали процессию, которая медленно потянулась в направлении дома, принадлежавшего деду Лоллии. Впрочем, гости шагали довольно энергично, явно предвкушая кулинарные изыски свадебного пиршества. Новый муж Лоллии о чем-то увлеченно беседовал с каким-то претором, и Лоллия, воспользовавшись моментом, поманила пальцем двоюродных сестер, чтобы те подошли к ней.

— Составьте мне компанию! О, боги, какая же это была скучная свадьба! Интересно, дело во мне самой, или с каждым разом мои свадьбы и вправду становятся все скучнее и скучнее?

— Это брак, Лоллия, — вздохнула Корнелия, — и будь он даже третьим по счету, постарайся быть серьезной.

— А, по-моему, это не столько брак, сколько договор о сдаче невесты в наем. — Лоллия понизила голос, чтобы ее не услышал новый муж. — Сенатор Виний получает меня и мое приданое в личное пользование на срок, не превышающий срок его полезности для моего дела.

— Что ж, вполне справедливое рассуждение, — согласилась Марцелла.

— Извини за опоздание, — вступила в разговор Диана, беря Лоллию под руку. На шее у нее висело с полдесятка медальонов, которые вручаются лучшим возничим колесниц. На носу девушки отчетливо виднелись веснушки, отчего казалось, будто он присыпан золотой пыльцой. Ее красное шелковое платье было завязано так небрежно, что казалось, еще одно мгновение, и оно соскользнет с ее плеч. Присутствовавшие на свадебной церемонии мужчины, вероятно, надеялись, что оно все-таки соскользнет. — Я только что видела самые лучшие в мире бега.

— Прошу тебя, не начинай снова! — простонала Марцелла. — Своими рассказами ты нагоняешь тоску даже больше, чем весь сенат вместе взятый!

Впрочем, красота Дианы была способна искупить даже самые скучные разговоры. Корнелии Кварте, самой молодой из четырех сестер, было шестнадцать, и она несомненно была самой красивой из них: золотоволосая, с прекрасной матовой кожей и небесно-голубыми глазами, она тотчас привлекала к себе мужские взгляды. Однако Диана проявляла полное равнодушие к поклонникам, днями толпившимся у порога ее дома. Единственное, что вызывало блеск в ее глазах, были лошади и колесницы, летящие на полном скаку по беговой дорожке Большого цирка. Все остальное на свете, включая и поклонников, по ее мнению, могло отправляться в Гадес. Кстати, своим прозвищем — Диана — она была обязана поклонникам. И надо сказать, те были совершенно правы, ибо Корнелия Кварта таковой и была, — охотница-девственница, с презрением отвергающая мужчин.

— Я обожаю Диану, — любила повторять Лоллия. — Но я не понимаю ее. Будь я так же красива, как она, кем бы я точно не была, так это девственницей!

Марцелла тоже завидовала Диане, но отнюдь не по причине красоты кузины или многочисленных ее поклонников.

— Диана, твои волосы, — укоризненно проворчала Корнелия. — Они похожи на воронье гнездо. И еще, неужели ты не могла выбрать наряд другого цвета, кроме красного? Ты же знаешь, что на свадьбе в красном должна быть только невеста. Голубое платье прекрасно подчеркнуло бы цвет твоих глаз.

— Ничего голубого! — ощетинилась Диана. — Я ни за что на свете не надену на себя голубое платье, будь оно хоть трижды шелковым, особенно после того, как колесничий «синих» столкнулся с нами во время Луперкалий.

В Большом цирке существовало четыре фракции любителей скачек — «красные», «синие», «зеленые» и «белые». Сердце самой юной из четырех Корнелий было навсегда отдано «красным». Она ходила в цирк через день и по праздникам, когда там устраивались скачки, и, как какая-нибудь плебейка, не стесняясь крепкий выражений, выкрикивала проклятия в адрес соперников. По идее, этого ей никак нельзя было дозволять, но отец Дианы был еще одной «диковинной птицей» в роду Корнелиев, смотрел на причуды дочери сквозь пальцы, позволяя делать все, что той заблагорассудится.

Этой дурочке так везет в жизни, сокрушенно подумала Марцелла, а она этого даже не понимает!

— Наслаждайся скачками, пока тебе это интересно, моя дорогая, — говорила Диане Лоллия. — Гальба не одобряет лошадиных бегов, называет их «неразумной тратой денег». Вот увидишь, праздники и гонки колесниц точно окажутся первыми в списке урезаний бюджета…

— Где ты это слышала? — навострила уши Марцелла, не обращая внимания на вырвавшийся у Дианы стон. — Обычно я узнаю новости первой.

— Несколько месяцев назад, когда Гальбу провозгласили императором, у меня был свой страж-преторианец, — объяснила Лоллия, набрасывая на голову фату. — Ну, как, я готова к пиру?

— Во всех отношениях кроме благочестия, — отозвалась Корнелия, окидывая Лоллию оценивающим взглядом, когда они вместе зашагали в направлении атрия. Марцелла рассмеялась. Рабы бросились вперед, чтобы надеть на головы Лоллии и ее лысого мужа свадебные венки. Гости дружной толпой устремились к пиршественному столу.

Когда свадебный пир был в самом разгаре, Корнелия не удержалась от вздоха. Дед Лоллии, до безумия обожавший свою внучку, закатил свой обычный спектакль: на серебряных пиршественных ложах были навалены обтянутые индийским шелком подушки; сидевшие в нишах музыканты пощипывали струны лютни; колонны огромного, облицованного голубым мрамором триклиния, из окон которого открывался вид на Палатинский холм, увиты редкими для этого времени года цветами. Возле каждого гостя стояло по золотоволосому рабу в серебристом одеянии. Слуги постоянно сновали туда-сюда с бесчисленными переменами экзотических блюд. Гостей потчевали редкими кулинарными изысками: выменем свиньи, фаршированным сваренными всмятку яйцами, мясом фламинго, тушенным с финиками, жареным кабаном, фаршированным жареным бараном, в свою очередь, начиненным курятиной…

К чему такая пышность? Такая расточительность? — недоумевала Корнелия, мелкими глотками потягивая вино — ароматное, старое, очень дорогое, с изысканным вкусом, как и все в этом доме. На свадьбу было потрачено столько денег, сколько вполне хватило бы на домашние расходы на целый год. Что тут говорить, дед Лоллии был вольноотпущенник, бывший раб, которому посчастливилось разбогатеть и жениться на девушке из древнего патрицианского рода. Какой бы высокий вкус он ни проявлял, рабское прошлое все равно давало о себе знать. По сравнению с этой свадьбой, свадьба самой Корнелии была более чем скромной. Ее отец ни за что бы не пошел на такие расходы, зато ей в отличие от Лоллии удалось счастливо прожить в браке с любимым мужем целых восемь лет.

Между подачей блюд выступали те, кому надлежало развлекать гостей: танцоры в тонких полупрозрачных одеждах, чтецы-декламаторы, желавшие в своих гимнах счастья новобрачным, жонглеры с позолоченными шарами. Оратор в греческом одеянии уже приготовился произнести цветистую речь, когда нежные звуки арф потонули в реве труб. Корнелия подняла голову: в триклиний маршем входил грозный строй солдат в красно-золотых одеждах. Преторианцы, личная гвардия императора, телохранители Великого понтифика и властителя мира. По триклинию пролетел шепот:

— Император!

В триклиний вошла сгорбленная фигура в императорском пурпуре. Все присутствующие до единого, включая новобрачных, поспешили встать со своих мест.

— Так это он? — прежде чем склонить голову в поклоне вместе с остальными гостями, Марцелла успела бросить пристальный взгляд на императора Гальбу. — Отлично. Я впервые вижу его так близко.

— Тише! — цыкнула на нее Корнелия. Сама она до этого несколько раз видела императора, в конце концов он приходился дальним родственником ее мужу. Гальба — семидесяти лет от роду, с крючковатым носом и морщинистой, как у черепахи, шеей — был однако еще довольно подвижен. Назначенный сенатом после того, как Нерон свел счеты с жизнью, он пребывал в звании императора пять месяцев. Гальба неодобрительно посмотрел на цветочные гирлянды, серебряные блюда и графины с вином. Его губы тотчас неприязненно поджались. Его личные скромные запросы не были ни для кого секретом.

— Правильнее было бы назвать его скрягой, — ворчала Марцелла каждый раз, когда сенат принимал очередной указ об экономии денежных средств.

Гальба скрипучим голосом приветствовал присутствующих и жестом повелел гостям занять прежние места. Корнелия расправила плечи и отважно зашагала сквозь толпу к единственной фигуре, которая была ей дороже всего на свете.

— Пизон!

— Моя дорогая! — с улыбкой ответил ей Луций Кальпурний Пизон Лициниан, ее муж, в браке с которым она счастливо прожила целых восемь лет. Пизон взял ее в жены, когда ей исполнилось шестнадцать, и с тех пор ей не нужен был никакой другой мужчина. — Ты сегодня хороша как никогда.

— Он что-то сказал? — понизив голос, спросила Пизона Корнелия, когда Гальба пролаял какие-то приказы преторианцам и группе танцоров в полупрозрачных одеждах. — Император что-то сказал?

— Пока нет.

— Вот увидишь, это произойдет совсем скоро.

Ни Пизон, ни Корнелия не стали ничего уточнять, так как поняли друг друга с полуслова. И без того было ясно, что имелось в виду: день, когда Гальба назовет тебя наследником.

Кого же еще может выбрать император? Семидесятилетнему Гальбе нужен наследник, причем как можно скорее, а кто лучше подходит на эту роль, чем серьезный и благородный молодой родственник? Кто как не Луций Кальпурний Пизон Лициниан с его приятной наружностью, прекрасной родословной и безупречным послужным списком деяний на благо и процветание империи? Не удивительно, что все дружно прочили его в наследники императора.

И конечно же никто другой в Риме не смог бы стать таким красивым императором, как он. Корнелия полным восхищения взглядом посмотрела на мужа. Высокий. Стройный. Решительные и строгие черты лица светлеют, когда он улыбается. Его глаза всегда открыто и смело смотрели на окружающий мир даже тогда, когда другие пытались отвести взгляд в сторону. Император Нерон однажды высказал недоверие этому открытому взгляду: пригрозил отправить ее мужа на Капри или даже на Пандетерию, откуда мало кто возвращался живым. Однако Пизон никогда не отводил глаз, и у Нерона появился новый источник страхов.

— Ты сегодня на редкость серьезна, — улыбнулся Пизон.

Корнелия протянула руку, чтобы пригладить на голове мужа непокорный локон темных волос.

— Я просто вспоминаю день нашей свадьбы.

— Неужели это было такое серьезное дело? — шутливо спросил он.

— Во всяком случае, лично для меня, да. — Корнелия кивком указала на Лоллию. Ее кузина, лежа за пиршественным столом, заливалась смехом и совершенно не обращала внимания на своего нового супруга. — Пизон, позволь мне представить тебя нашему новому преторианскому префекту. Обязательно поинтересуйся у него, как поживает его сын. Юноша недавно получил назначение в легионы, и отец очень горд за него.

Впрочем, Корнелию, которая искоса наблюдала за мужем, тоже переполняла гордость, когда они вместе прокладывали себе путь в толпе гостей. Улыбка одному, поклон другому, кубок с вином в руке, готовый для очередного тоста, похлопывание по плечу хороших знакомых и рукопожатие с новыми. Сдержанно, любезно, благородно… царственно…

Она представила Пизона новому префекту, улыбнулась, поклонилась и, как и подобает порядочной жене, отошла, как только разговор мужчин коснулся политических тем. Император Гальба задержался на свадебном пиру всего на минуту: еще раз смерил окружающее пространство недовольным взглядом и вышел из триклиния так же неожиданно, как и появился.

— Хвала богам, — довольно громко воскликнула Лоллия, когда следом за Гальбой вышли и сопровождавшие его преторианцы. — Какое кислое лицо! Пусть Нерон и был безумен, но по крайней мере он знал толк в роскоши.

— Может, Лоллия и идиотка, но она права, — шепнула Марцелла на ухо Корнелии.

— Нет, неправа. У Гальбы за плечами достойное прошлое.

— Он занудный прижимистый старикашка, — понизив голос, заявила Марцелла, когда оратор с седой бородкой во второй раз за вечер разразился стихотворными строчками на греческом языке. — Вся эта политика экономии денег…

— Нерон опустошил казну. Мы должны радоваться, что нашелся тот, кто пытается заново ее наполнить.

— Ну, это не добавляет ему народной любви. Впрочем, лично тебе это только на пользу. Когда Гальба умрет, а в его возрасте люди недолго живут, народ будет восславлять Пизона как бога.

— Марцелла, умоляю тебя, тише!

— Но это же правда, Корнелия! А я всегда говорю правду, во всяком случае, моей сестре. — Марцелла подняла кубок. — Или лучше сказать, моей будущей императрице?

— Не говори так. — Императрица… Корнелия решительно изгнала из головы все мысли об этом.

Ответом ей стала понимающая улыбка Марцеллы. Увы, ей ни за что не обмануть младшую сестру. Неудивительно, что люди почти всегда считали, что Марцелла старшая из них двоих: на пол-ладони выше ростом, стройная и величественная, как храмовая колонна. Или статуя, высеченная из голубого льда умелым скульптором: гордая голова, увенчанная короной каштановых волос, правильные черты, спокойный, уверенный взгляд. Она выглядит даже более величественно, чем я. О, боги, почему вы не даровали мне такой нос, как у нее?

— Тебе следует поговорить с Цизонием Фругом, Марцелла. Он прекрасно отзывался о твоем муже. Если я не ошибаюсь, они были трибунами в Совете двенадцати. Думаю, он мог бы сделать что-нибудь для Луция, чтобы тот продвинулся на поприще служения Риму.

— Луций сам способен позаботиться о своем будущем, — пожала плечами Марцелла. — Мне доставляет куда большее удовольствие наблюдать за тем, как ты пытаешься очаровать присутствующих.

— Но Луций такой милый! И мне не понятно, почему ты всегда так холодна с ним. Я не слышала от тебя ни одного доброго слова в его адрес!

— Видишь ли, это я замужем за ним, а не ты. — Взгляд Марцеллы скользнул за плечо Корнелии. — О, великая Фортуна! Неужели эта ужасная Туллия направляется прямо к нам? Скорее спрячь меня!

— Ты всегда так! — рассердилась Корнелия. — Нисколько не изменилась с детских лет. Сама исчезаешь, а меня оставляешь расхлебывать неприятности. Туллия, как я рада видеть тебя!

Наконец солнце село, вино в кубках иссякло, и вскоре гости стали потихоньку выходить за ворота, чтобы принять участие в заключительной свадебной церемонии. Корнелия взяла мужа за руку и потащила к выходу, чтобы тоже присоединиться к ней. Процессию возглавили Лоллия и сенатор Виний. Рабы бросились вперед, чтобы во имя будущего процветания и достатка осыпать новобрачных грецкими орехами — знаком плодородия — и монетами. Когда муж перенес Лоллию через порог нового дома и опустился на колени, чтобы в первый раз зажечь огонь в очаге, Корнелия вместе с остальными разразилась рукоплесканиями. Ликующие юные девушки выстроились в очередь за свадебным факелом. Лоллия нарочно бросила его Диане. Та смерила ее недовольным взглядом.

— …должны пойти со мной, — простонала Лоллия, обращаясь к Марцелле и Диане, когда к ним подошла Корнелия. Наконец гости, в очередной раз поздравив новобрачных, потянулись длинной вереницей из дома сенатора Виния на улицу. — Уверена, там будет так же весело, как в Гадесе… Корнелия, Виний вздумал затащить меня во дворец, на обед к этому старому брюзге Гальбе. Обещай мне, что ты тоже туда придешь и будешь недовольно смотреть на то, что мы пьем слишком много вина…

— Конечно, приду, — с улыбкой пообещала Корнелия. — Мы с Пизоном уже получили приглашение. Я, пожалуй, надену синее…

— Только не синее! — выпалила Диана. — Ненавижу синий цвет. Но если мы пойдем туда все вчетвером, нам стоит надеть платья одинакового цвета.

— Почему? — Марцелла и Корнелия встретились глазами над головой Дианы и обменялись понимающими взглядами. Впрочем, сама Диана этого даже не заметила.

— Потому что мы совсем как упряжка колесницы, — объяснила Диана. — Корнелия — коренная. Она медлительная, но на поворотах несокрушима, как скала. Марцелла — пристяжная. Затем Лоллия, она быстрая, но безумная. С другой стороны — я. Самая быстрая, самая стремительная из всех.

— Почему же я медлительная? — удивилась Корнелия, и сестры рассмеялись. Виний нахмурился.

— Пойдемте, мои дорогие, — произнесла Лоллия и, перехватив взгляд мужа, простонала: — Бедная я, потому что худший день моей жизни уже настал.

— Не надо грубить, — пожурила ее Корнелия.

— Он него пахнет прокисшим молоком, — сообщила Марцелла. — Его вряд ли хватит надолго.

— Он за кого, за «красных»? — поинтересовалась Диана.

Стоя у двери дома, Лоллия, на прощание поцеловала сестер. Корнелия взяла мужа за руку и, когда обернулась, чтобы помахать на прощание сестре и кузине, увидела, что Диана в сердцах швырнула свадебный факел в канаву.

— Очень хорошая свадьба, — похвалил Пизон и поднял руку. Заметив его жест, рабы тотчас поспешили к нему, неся паланкин. — Надеюсь, что муж, пребывающий в зрелом возрасте, образумит Лоллию.

— Сомневаюсь, что он сможет долго учить ее уму-разуму.

Наконец к ним приблизился паланкин. Корнелия приняла протянутую руку мужа и, забравшись в носилки, задернула розовые шелковые занавески, чтобы внутрь не проникал желтый свет уличных факелов.

— Как только сенатор Виний попадет в опалу, дед Лоллии в ту же минуту заставит ее развестись и выдаст замуж за кого-то другого.

Пизон дал носильщикам знак трогать, и носилки, покачиваясь на плечах шестерых галлов, двинулся вперед, в ночь. Занавески трепетали на ветру, и на орлиный нос и волевой подбородок любимого мужа упала полоска света от уличных факелов. Корнелия улыбнулась. Пизон улыбнулся в ответ и пересел с одной стороны носилок на другую, чтобы взять ее за руку. Носильщики тотчас почувствовали, как сместился вес, и приподняли один угол паланкина чуть выше, чтобы было удобнее нести юную матрону и ее супруга.

— Я сегодня ходила в храм Юноны, — призналась Корнелия.

— Правда? — удивился Пизон.

Неужели он напрягся или ей только показалось?

— Да. Я пожертвовала свинью. Думаю, это лучше, чем жертвовать гуся.

— Тебе виднее, дорогая. — За восемь лет брака он ни единым словом не упрекнул ее за то, что она так и не смогла подарить ему сына или дочь.

Иногда мне хочется, чтобы он это сделал, подумала Корнелия, а вслух произнесла:

— Свадебный факел поймала Диана. Значит, она следующей выйдет замуж.

— Чтобы заставить ее надеть красную фату, придется приложить немало усилий, — улыбнулся Пизон. — Лоллия успеет обзавестись четвертым мужем, прежде чем Диану заставят выйти замуж в первый раз.

— Для Лоллии мужья подобны новым платьям. — Неожиданно носильщики остановились. Пизон слез на землю первым. Увидев мерцающий огонь факелов перед воротами их дома, Корнелия подобрала подол платья, чтобы последовать за ним. — Она каждый сезон приобретает себе новое, а старое выбрасывает.

— Она одна из новых жен. — Пизон подал Корнелии руку, помогая выйти из паланкина. — Жен старого республиканского образца уже почти не осталось, моя дорогая, — с улыбкой добавил он.

Они вместе зашагали через двор, и Корнелия крепче сжала руку мужа. В большинстве домов рабы уже давно бы дремали, прислонившись к стене, но только не рабы Корнелии. Несмотря на поздний час все как одни бодрствовали, дожидаясь возвращения хозяев. Как и положено, они тотчас приняли у них плащи и поднесли кубки с подогретым вином. Настенные светильники отбрасывали блики на длинный ряд бюстов, изображавших предков хозяев дома. Каждый такой бюст занимал отдельную нишу. Вдоль одной стены выстроились бюсты предков Пизона — его родословная уходила в глубь истории, к Великому Помпею и Марку Крассу. Изваяния предков Корнелии занимали ниши противоположной стены. Род Корнелиев вел начало от этрусков. Самым последним бюстом в ряду был бюст самого Пизона, высеченный отцом Дианы, — тот увлекался изготовлением изваяний, и мраморный портрет Пизона был его свадебным подарком. Он сделал губы чересчур тонкими, как будто Пизон недовольно их поджал, подумала Корнелия.

— Лоллия — воплощение жены нового типа, — повторил Пизон, обнимая супругу за талию, как только рабы покинули опочивальню. — Я же счастлив тем, что у меня есть моя верная Корнелия.

Корнелия ответила ему слабой улыбкой. Да, Лоллия непостоянная жена, тщеславная, ветреная и легкомысленная. Зато боги наградили ее ребенком. У нее есть трехлетняя дочь, Флавия Домицилла, хорошенькая, как солнечный лучик. Вот и сегодня во время свадебного пира Корнелия на руках отнесла Флавию в расположенную наверху опочивальню, потому что в самый разгар веселья малышка неожиданно уснула. Отцом Флавии был первый муж Лоллии, прославленный полководец Тит Флавий. Впрочем, он был слишком занят положением дел в своих легионах, чтобы уделять время маленькой дочери. Неудивительно, что как только брак Флавия и Лоллии распался, девочка осталась с матерью.

А ведь она даже не хотела, чтобы Флавия появилась на свет.

— Я же была так осторожна! — пожаловалась Лоллия, когда выяснилось, что она беременна. — И как только такое могло случиться? Да и кто знает, от кого этот ребенок, от Тита или от кого-то еще? Будем надеяться, он будет похож на моего законного мужа.

Корнелии и тогда стоило немалых усилий, чтобы сдержаться и не отпустить по этому поводу колкость.

Еще одной Корнелии в их роду однажды пришлось отвечать на вопрос, почему она не носит драгоценностей. Та Корнелия прижала к себе детей и сказала, что они и есть ее драгоценности.

Я ведь тоже вполне скромна в том, что касается украшений. Корнелия сняла ожерелье и принялась раздеваться. Так почему же у меня нет сыновей?

Императора Гальбу боги наградили резким, лающим голосом, который больше подходил для команд на военном плацу, чем для утонченных бесед за пиршественным столом. Принцепс говорил короткими, отрывистыми фразами, и, когда в полночь Марцелла спустилась с носилок, она уже точно знала, какими словами опишет нового императора Рима.

— Марцелла, так негоже вести себя на пирах, тем более в императорском дворце! — отчитала ее Туллия, когда они вошли в дом. — Нельзя сидеть, постоянно мечтая о чем-то своем, и не слушать гостей. Жене сенатора Лентулла пришлось трижды обратиться к тебе, прежде чем ты соизволила обратить на нее внимание…

— А ведь сенатор Лентулл — нужный для меня человек, — вмешался в разговор брат Марцеллы Гай. — Он поддержал мое предложение о строительстве акведука.

— … и, кроме того, у тебя долг перед семьей. Не забывай об этом, когда ты находишься на таких приемах, — добавила Туллия и, сбросив паллу в руки рабыне, приказала зажечь в доме светильники. Затем недовольно посмотрела на Гая, потребовавшего принести ему вина, после чего продолжила изливать поток жалоб: — На таких приемах бывает много важных людей, которые могут помочь твоему брату продвинуться по службе, и ты просто обязана этому способствовать, — Гай, умоляю тебя, не надо больше вина! — каждой такой возможности. Не говоря уже о твоем собственном муже. Пусть он сейчас находится в Иудее, но ты все равно могла бы ему посодействовать! Может, даже устроить званый ужин от его имени. Дед Лоллии постоянно устраивает за свой счет приемы от имени Пизона в знак благодарности за небольшой пересмотр сенатских законов о торговле…

— И потому вы все смотрите на него свысока, — отозвалась Марцелла. — Как это благородно с вашей стороны!

— Прекратите… — начал было Гай. Увы, закончить фразу ему не удалось. После того как он женился на Туллии, та постоянно обрывала его, не давая раскрыть рта.

— Не задирайся, Марцелла, — в голосе Туллии слышалась неприязнь. Ее сандалии звонко цокали по мозаичным плиткам пола. — Интересы семьи для меня важнее всего.

— Между прочим, ты член нашей семьи еще меньше года, — заметила Марцелла. Туллия была замужем за Гаем всего десять месяцев, но всем в доме казалось, будто прошло целых десять лет…

— Да я за десять минут делаю для рода Корнелиев больше, чем ты за всю свою жизнь! — вспылила Туллия.

— Например, доводишь до самоубийства? Что ж, ты на правильном пути. — С этими словами Марцелла ушла прочь, прежде чем гадюка-золовка успела что-то ей ответить.

Родовое гнездо Корнелиев. Сумрачный, величественный дом. Заметно подновленный за последние несколько лет благодаря деньгам деда Лоллии. Хотя большинство членов семьи старательно этого не замечает, вернее, делает вид, что не замечает. Прекрасный дом. В каждой вазе, в каждом узоре стен таится история великих лет и судьбы многочисленных представителей древнего рода, которые безмятежно ходили по этим залам. Правда, Туллия умудрилась загубить сады, насажав на каждом шагу жесткие заросли пронзительно яркого дельфиниума. По ее же настоянию повсюду расставили безвкусные статуи нимф. Однако даже эти новомодные штучки были бессильны испортить очарования старого дома.

Но это не мой дом. Во всяком случае, больше не мой. Будь то замужем или в девичестве, Марцелла никогда не имела своего собственного дома.

— Я редко бываю в Риме больше четырех месяцев в году, — сказал, пожав плечами, ее муж, Луций Элий Ламия сразу после их свадьбы. — Зачем мне попусту тратиться на свой дом? Мы на время останемся жить в доме твоей семьи, пока я не получу в Риме достойный пост. — Однако за четыре года брака пост для Луция почему-то так и не появился, и Марцелла никогда не покидала родительский дом, в котором родилась и выросла.

Это не слишком тяготило ее в те дни, когда был еще жив ее отец. Корнелий Корбулон пребывал в далекой Галлии, вечно в разъездах, вечно озабоченный состоянием своего легиона, чтобы интересоваться жизнью дочери. Гай же был постоянно занят тем, что пытался быть достойным отца. Так что Марцелла взяла на себя обязанности хозяйки дома и быстро приучила рабов и домочадцев к своим требованиям. Однако Нерон вскоре избавился от их отца. Удача упорхнула в окно, и на какое-то время их уделом стало безденежье. Так было до тех пор, пока главой семьи не стал Гай, взяв в жены Туллию, женщину из прославленного и богатого рода, и главное, с широкими связями. А после этого…

— Марцелла должна вести себя надлежащим образом, поскольку живет под нашей крышей, — поспешила объявить новая жена Гая своим неприятным, пронзительным голосом, похожим на грохот повозки по мощенной булыжником мостовой. — Молодая жена, муж которой подолгу живет вдали от нее, — она, как бочка с медом, манит к себе мотов и распутников. А после того случая с императором Нероном несколько месяцев тому назад…

— Туллия… — Гай украдкой покосился на сестру. — Пожалуй, нам не следует…

— Гай, еще как следует! Это твой долг, охранять репутацию сестры, а долг Марцеллы — безропотно подчиняться тебе.

— Я замужняя женщина, — запротестовала Марцелла. — Мой единственный долг — подчиняться мужу.

— Которого здесь нет. Кто же еще может занять его место, как не твой брат?

Абсолютно никто. В этом и заключалась вся прелесть: пока Луций находился вдали от дома, а отец участвовал в нескончаемых военных походах, Марцелла была предоставлена самой себе. А значит, рядом с ней не было никого, кто стал бы возражать против того, что она часами просиживает за столом, читая или что-то сочиняя сама. Ей удавалось на несколько месяцев кряду забыть о том, что у нее вообще есть муж и отец… Но от Туллии никуда не деться. Вот и сейчас жена Гая впилась в нее кровожадным взглядом хищницы.

— Луций Элий Ламия вверил нам заботу о тебе. Ты в моем доме, и когда ты ешь мою пищу, то должна следовать моим правилам!

— В твоем доме? — парировала Марцелла. — Вообще-то здесь хозяин Гай, а не ты.

— А если хозяин и его жена говорят с одного голоса?

— Я вообще не слышу голоса Гая после того, как он женился на тебе, Туллия. Неужели у него еще остался язык?

Выскажи ей свое недовольство Гай, то у Марцеллы нашлось бы, что ответить ему. Она быстро победила бы его своими спокойными доводами. Неважно, глава семьи или нет, обладает законными правами или нет, ему все равно далеко до меня. Но если Гай был шелковой рукавицей, то Туллия определенно была железным кулаком, на который та была натянута, и вместе взятые они имели на своей стороне законы Рима. Деньги, долг, традиция, — этим тройным захватом они загнали Марцеллу в угол.

— Как только Луций вернется из Иудеи, я заставлю его обзавестись собственным домом, — сообщила она Корнелии на прошлой неделе. — Хотя он и не слушает меня, на этот раз я непременно добьюсь своего. Этот скупердяй обязан мне!

— Не стоит так говорить о муже.

— Это почему же? Он не заслуживает добрых слов. К сожалению, нам не всем посчастливилось полюбить тех мужчин, которых отец выбрал нам в мужья.

— Взлелеять любовь — нелегкое дело, — ответила ей сестра. — Честно тебе признаюсь, я никогда не видела, чтобы ты пыталась хотя бы что-то для этого сделать. Если бы ты старалась помочь Луцию продвинуться по службе, внимательно выслушивала его, подарила бы ему ребенка или даже двух…

— Это ты хочешь иметь детей, а не я. Я лучше заболею оспой, чем забеременею.

После этого их разговора Корнелия больше не возвращалась к этой теме, так же, как и Марцелла. Она могла позволить себе посмеиваться над ямочками на щеках сестры, над ее нудными нотациями, над высокопарным тоном, каким та говорила в минуты гнева, но никогда больше не заводила разговора о детях. Каждый раз, когда Корнелия навещала Лоллию, ее взгляды все чаще привлекала малышка Флавия. Нет, дети — это не для меня, подумала Марцелла. Но я пообещаю Луцию, что готова родить ребенка, если только он подарит мне собственный дом.

А пока до его возвращения в Рим у нее будет лишь ее таблинум: письменный стол — весь в царапинах, уставленный бесчисленными чернильницами, перья да полки со свитками и бюстом Клио, музы истории. Отец Дианы, этот странный патриций-скульптор, подарил его ей на девятнадцатилетие. Любимый таблинум. Возможно, он невелик и густо покрыт пылью, но все равно, он принадлежит только ей.

Марцелла решительно выбросила из головы придирки Туллии и, пододвинув стул ближе, потянулась за восковой табличкой. Мраморная Клио у нее над головой безмятежно устремила в пространство взгляд безжизненных глаз. Рука Марцеллы начертала новый заголовок: Сервий Сульпиций Гальба, шестой император Рима. Человек благородного происхождения и долгой службы. Высокий лоб, указывающий на ум, гордая осанка, свидетельствующая о самодисциплине. Решительный взгляд — это хорошо. Рим любит решительных императоров. Плотно поджатые губы — признак скупости, это не так хорошо. Император может быть жестоким или даже безумным, но обязательно должен быть щедрым. До Марцеллы доходили слухи о том, что Гальба отказался даже платить своим преторианцам положенное вознаграждение.

— Наверно, он прав, — одобрительно высказалась Корнелия, когда услышала об этом. — Гальба стремится укрепить дисциплину в легионах. И потому более жестко требует выполнения воинского долга.

— О, это достойно восхищения! — с издевкой в голосе согласилась Марцелла. — Легионы ведь любят, когда с них дерут три шкуры.

Преторианцы, которых я видела на свадьбе, те самые, что сопровождали Гальбу, выглядели довольно угрюмо.

Марцелла задумалась над тем, стоит ли ей перечислять достижения императора Гальбы в строгом порядке. Хотя, какой смысл писать о прошлом императора? Его всего лишь несколько месяцев назад объявили живым богом, а, как известно, первое, что делают императоры после восшествия на трон, это заново переписывают свое прошлое.

Марцелла отложила стило и посмотрела на полку, на которой выстроился ряд аккуратных свитков. Возможно, женщина и не в силах влиять на ход истории, но вполне способна наблюдать за ним, осмысливать его и записывать. Марцелла уже написала историю предыдущих римских императоров — от Божественного Августа до безумца Нерона. Какой упадок! Гальба вряд ли окажется лучше Нерона. Рукописная история Нерона была самым свежим ее сочинением. Свиток с ней лишь недавно поставлен на полку и даже не дописан до конца. Сегодня утром Марцелла, ощущая приятную бесстрастность, описала смерть Нерона. В конце концов историк не должен окрашивать личным отношением к происходящему то, что описывает. Корнелия Секунда, известная как Марцелла, с удовольствием мысленно представила себя: глубоко безучастная и бесстрастная наблюдательница истории.

Впрочем, бесстрастно относиться к Нерону было… нелегко.

— Тот случай во дворце, — обратилась Туллия к Марцелле вскоре после того, что произошло. — Это наверняка было ужасно, моя дорогая. Расскажи мне, прошу тебя.

— Нужно ли?

— Всем нам иногда требуется внимательное ухо.

— Разве?

— Марцелла! — оборвала ее Туллия, оставив напускную наивность. — Не задирайся!

— Почему бы нет? — улыбнулась Марцелла. — Ты ведь тоже постоянно грубишь мне.

— Я не…

— Хочешь знать все подробности об императоре Нероне, Туллия? Как у него пахло изо рта? Какой помадой он намазывал волосы?

— Просто я…

— Я уверена, что ты жаждешь услышать всевозможные сальные подробности, но я не собираюсь тебе ничего рассказывать.

Оскорбленная в лучших чувствах, Туллия удалилась, чтобы нажаловаться на нее мужу.

— Гай, ты не поверишь, но твоя сестра так со мной разговаривала!

Действительно, какой смысл сейчас размышлять о Нероне? Теперь у нас есть Гальба. У старика нет своих детей и, похоже, он объявит своим преемником на императорском троне мужа Корнелии Пизона. Марцелла улыбнулась, вспомнив, как ее сестра с царственным видом шагала сквозь толпу гостей на свадьбе у Лоллии. Своей гордой осанкой она затмевала даже собственного супруга. По сравнению с ней, державший ее за руку Пизон казался жалким и невзрачным. Случись ему стать императором, мы впервые получим на троне жуткого зануду.

— Марцелла! — Капризный голос брата вернул ее из мира грез в реальный мир. — Рабы из рук вон плохо почистили мозаичную плитку. Ты их выбранила за это?

— Это больше не моя забота, Гай. — Марцелла даже не подняла глаз на брата, когда тот, пригнувшись, чтобы не задеть дверной косяк, вошел к ней в таблинум.

— Да, но Туллия прикажет их за это выпороть. Они же это сделали не нарочно. Так что поговори лучше с ними сама.

— Ну, хорошо. Хотя ты сам знаешь, что если Туллия узнает об этом, то закатит за обеденным столом сцену и обвинит меня в том, что я занимаю ее место. Как будто мне есть дело до этих жутких ваз и чистых полов, подумала Марцелла. — Ты мог бы найти себе жену и получше, Гай.

— Ничего подобного, — отрезал Гай. — Отец сам выбрал ее для меня, еще когда был жив.

— И, разумеется, его выбор был безупречным? — не удержалась и подпустила очередную шпильку Марцелла. Корнелия и Гай несомненно были готовы помнить отца именно таким. В их глазах он был пределом совершенства.

— Наш отец был великим человеком!

— Но разве его величие принесло счастье хотя бы кому-то из нас? — съязвила Марцелла. — Лично я придерживаюсь того мнения, что достоинства великих людей всегда сильно переоценивают.

Гай неловко потоптался на месте.

— Главная обязанность римлянина не счастье, а долг. Вот именно, долг.

— Марциал выразился бы гораздо точнее. Тебе же никогда не давалось написание эпиграмм, Гай. — По правде говоря, как и многое другое. Марцелла посмотрела на брата. Рослый, красивый, высокий лоб, прямой нос, но черты лица невыразительные, такие быстро забываются, не успев врезаться в память. Он даже не пытался сравняться с заслугами отца, и сейчас сенат, похоже, не в восторге от Гая.

— Может, ты напишешь для меня несколько эпиграмм? — попросил сестру Гай. — Я мог бы прочитать их на званых приемах и, глядишь, прослыл бы более умным.

— Только если ты будешь рассказывать мне все сплетни, которые ходят в сенате, — смягчилась Марцелла. — Ты же знаешь, как я обожаю всякие новости.

— Вот тебе очередная новость. — Гай поднял жидкие брови. Туллия требовала от него регулярно их выщипывать — иначе, по ее словам, они будут похожи на мохнатых гусениц. — Ходят упорные слухи о том, будто губернатор Вителлий собирается поднять мятеж в Нижней Германии. Поговаривают, будто он намерен провозгласить себя императором.

— Вителлий? — Марцелла недоверчиво покачала головой. — Он же обжора и пьяница. Я как-то раз видела его на пиру, устроенном одной из фракций. Так вот, спустя час он уже не держался на ногах.

— Так говорят. Но не это главное. Все знают, что Гальба сделает Пизона своим наследником, — сказал Гай, и его лицо просветлело. — Согласись, это будет большая удача для нашей семьи. Что, если…

Брат продолжал что-то говорить, но Марцелла его не слушала. Взгляд ее был устремлен на табличку, на которой она только сделала записи о Гальбе. Ничего ценного написать она еще не успела и потому поспешила стереть написанное. Лучше подождать день или месяц, когда она узнает больше о характере Гальбы. Кроме того, пребывание у власти сильно меняет людей.

Кто знает, каким еще проявит себя император Гальба?

Глава 2

— Кажется, нам уже пора? — Пизон поправил ремешок сандалий и нахмурился.

— Но мы идем в цирк не для того, чтобы смотреть скачки. — Корнелия пересмотрела десяток разных списков. Рядом с ней, в ожидании новых поручений, вертелось несколько девушек-рабынь. В атрие царило оживление; снаружи ждали носильщики паланкина, чтобы отнести их в Большой цирк, рядом — служанки с зонтиком и веером хозяйки и вольноотпущенники с письмами и плащом Пизона. — Мы идем туда, чтобы показать себя. Вернее сказать, делаем выход. Теперь ты публичная фигура, а публичные фигуры обязаны производить впечатление на граждан. Правильное впечатление. Вот, возьми это.

Пизон перебрал охапку табличек и свитков.

— Что это, домовые книги? Перечень расходов?

— Ты просто перебирай их с важным видом в перерывах между забегами колесниц, — улыбнулась Корнелия. — Серьезный и ответственный наследник трона, который даже в праздник не может оторваться от государственных дел, это внушит людям дополнительное уважение к тебе.

— Я пока еще не наследник трона, — укорил ее муж. Впрочем, от Корнелии не скрылось, что когда он прижал к груди охапку свитков, глаза его блеснули.

Ноябрь выдался ветреным и безжалостно срывал с деревьев листву. С его приходом римляне дождались-таки наступления Ludi Plebii, народных игр. Корнелия была равнодушна к играм, зато Диана в эти дни была не способна говорить ни о чем другом.

— Разве это настоящий праздник? — пожаловалась она. — Гальба слишком прижимист. Ему, видите ли, жалко расстаться с тугим кошельком в награду победителям. Это значит, что колесничие будет вынуждены приберечь лошадок для скачек в Сатурналии.

— Даже твои любимые «красные»? — не удержалась от насмешки Корнелия.

— «Красные» не гоняются за кошельками, — высокомерно парировала Диана. — Они стремятся к славе. Ты ведь придешь в цирк или нет?

— Лучше ходить на скачки, чем смотреть на то, как гладиаторы проливают кровь на арене. — Корнелия презирала гладиаторские поединки. Ей было неприятно, что поглазеть на жестокие бои приходило так много людей, причем не только плебеев, но и представителей благородных римских семейств. И все как один громкими криками требовали крови. Гонки колесниц тоже было не узнать — они превратились в нечто нисколько не похожее на степенные заезды времен ее детства. Император Нерон безумно обожал скачки — или просто сам был безумен. И Корнелии ничего не оставалось, как сокрушаться о сумасшедших деньгах, которые император спускал на свое любимое увлечение. Впрочем, результат, вне всякого сомнения, впечатлял. Большой цирк теперь стал огромной ареной для конных состязаний. Чего здесь только не было! И разделительный барьер посередине арены, увенчанный вереницей причудливых статуй, и золотые дельфины, опускающие носы каждые семь заездов, и лавровые венки, которыми увенчивали одержавших победу колесничих. Место, где можно было и на других посмотреть, и себя показать… И кто еще достоин того, чтобы на него были обращены взгляды всего Рима, если не ее муж?

— Госпожа, — робко обратилась к Корнелии служанка. — Вино уже отправлено в твою ложу в Большом цирке.

— Надеюсь, его правильно подогрели? — В последний раз вино по недосмотру управляющего довели почти до кипения. — Дед Лоллии на этот раз прислал мне лучшее вино из своих погребов, — объяснила Корнелия Пизону. — Фалернское, аминеанское, номентанское…

— С учетом его происхождения было бы скорее предположить, что он пьет простое пиво, — состроил неприязненную гримасу Пизон. — Он вульгарен, как Гадес.

— Согласна. На первый взгляд может показаться, что ему не хватает вкуса, но его манеры вполне благопристойны. Для бывшего раба он производит неплохое впечатление и прилично ведет себя в хорошем обществе. — Корнелия всегда испытывала легкое чувство вины, когда критиковала деда Лоллии. В конце концов он всегда был щедр и присылал богатые подарки. Да и в других вещах его помощь была неоценима. Семья Пизона постоянно находилась под зорким оком подозрительного Нерона, а до него — Клавдия. Им с Пизоном ни за что не сохранить своего дома и прочей собственности, если бы не вовремя взятые взаймы деньги… И все же Корнелия знала, что ее муж не одобряет деда Лоллии. — Леда и Зоя, вы украсили ложу плющом и орхидеями, как я вам велела?

— Да, госпожа.

Корнелия встала рано, с восходом солнца, и отправилась в Большой цирк, чтобы показать рабыням, как надлежит украсить семейную ложу рода Корнелиев, которую они с Пизоном брали напрокат ради такого случая. Ложа находилась на верхних ярусах Цирка и была похожа на уютное мраморное гнездышко, с которого открывался захватывающий дух вид на всю арену. Служители готовились к предстоящим заездам, граблями разравнивая песок на беговых дорожках. Над верхними ярусами появились бледные лучи утреннего солнца, и Корнелия заставила рабынь взяться за работу. Цветы, пучки плюща, серебряные блюда и золотые кубки для вина — ее гостям будет на что посмотреть. Она покажет им беседку, — последнее дыхание лета в бледно-голубой прохладе осени. Вскоре рабыни, желая угодить хозяйке, уже сбились с ног, однако продолжали трудиться как майские пчелы. Корнелия же вернулась домой, чтобы приготовить себя и мужа к выходу в свет.

— Ты настоящий полководец, моя дорогая, — произнес Пизон, поправляя на плече тогу. Он конечно же не стал целовать ее, во всяком случае, не стал делать этого в присутствии рабов. Однако в его глазах мелькнуло одобрение. — И притом красивый полководец.

— Жаль, что я больше не могу надеть красное, — посетовала Корнелия, грустно глядя на красное платье, подол которого был богато расшит бисером. — Диана поклялась, что будет прилично себя вести лишь в том случае, если я надену платье красного цвета, в честь ее любимой фракции. Но красный не самый лучший мой цвет. Он совершенно мне не идет. Почему бы ей разнообразия ради не отдать свою благосклонность «зеленым»?

— Чепуха. Красный тебе к лицу. Сядь, отдохни, дорогая, ты и так за все утро ни разу не присела.

— Мне нужно проследить, чтобы все было готово. Ведь к нам в ложу в конце концов может заглянуть сам император.

— Сомневаюсь. Он не любитель забав и игрищ.

— Зато ему нравишься ты, — произнесла Корнелия и пригладила непокорные локоны на голове мужа. — Кто знает, вдруг он объявит об этом прямо сегодня.

— Почему именно сегодня?

— В последние дни он вызвал бурю негодования введением новых налогов, — ответила Корнелия. Весь Рим знал, что подручные Гальбы выгребли все украшения у бывших придворных Нерона и пытаются выжать из них все деньги до последнего сестерция, которые те, в свою очередь, некогда вытянули из казны. Придворные дружно роптали, видя, как их дома, их драгоценности, их рабы и поместья переходят в морщинистые руки Гальбы. А вот Корнелия этот шаг императора вполне одобряла. Ни для кого не секрет, что Нерон дочиста опустошил казну. Неужели его прихвостням и в голову не приходило, что когда-нибудь найдется тот, кто возьмется за пересчет расходов венценосного транжира?

Впрочем, находились и такие, кто, услышав имя Гальбы, вслух высказывали недовольство. Так что император наверняка захочет успокоить, ублажить народ, дать своим подданным новую пищу для разговоров…

Вроде разговоров о новом наследнике трона. Молодом, красивом, энергичном и способном.

— Ты такой красивый, Пизон. Ты не похож на других. — Настоящий император, мысленно добавила Корнелия. — Ну что, идем?

Она вышли из атрия на залитые ярким солнечным светом ступени, ведущие к воротам. Пизон жестом подозвал носильщиков. Корнелия подняла над головой зонтик, прикрывая лицо от осеннего солнца.

До их слуха неожиданно донесся мужской голос.

— Сенатор Кальпурний Пизон Лициниан?

Корнелия растерянно повернулась и увидела, что в паре шагов от ворот застыл легионер — в полном боевом снаряжении, на голове шлем с красным плюмажем. Преторианец. Возле него — еще с полдюжины таких, как он, гвардейцев.

— Да, это я.

— Я центурион Друз Семпроний Денс из преторианской гвардии, — ответил легионер и, шагнув вперед, отсалютовал и замер в почтительном приветствии. — По приказу императора имею честь служить тебе и повсюду сопровождать тебя и охранять. Я в твоем полном распоряжении, сенатор.

Преторианская гвардия, личная гвардия, которая подчиняется одному лишь императору… или членам императорской семьи.

Я в твоем полном распоряжении.

Корнелия почувствовала, как ее лицо неудержимо расплывается в улыбке, однако постаралась, насколько это было в ее силах, не показать своей радости. Нужна холодная сдержанность, как будто для нее нет ничего удивительного в том, что императорские телохранители безмолвно повинуются ей.

— Благодарю тебя, центурион, — услышала она голос супруга. — Мы будем рады, если ты сопроводишь нас до Большого цирка.

— Слушаюсь, сенатор. — Центурион отдал салют, и преторианцы выстроились позади паланкина. Пизон кивнул центуриону, отдавая команду «вольно». Корнелия спустилась по ступенькам и шагнула вперед.

— Ты сказал, что тебя зовут Друз Семпроний Денс?

— Да, госпожа. — Центурион снял шлем и отвесил ей поклон. Без шлема Денс оказался значительно моложе, чем она поначалу предположила. У него были каштановые волосы, которые кудрявились даже несмотря на короткую стрижку. Сам он был широкоплеч, хотя и не высок ростом. Корнелия привыкла к тому, что муж почти на голову ее выше, центурион же был почти с ней вровень.

Корнелия с улыбкой предложила руку новоявленному начальнику своей личной охраны.

— Приветствую тебя на новой службе, центурион. Вверяю тебе заботу о жизни моего мужа.

— Это мой долг, госпожа, — ответил преторианец, почтительно склоняясь над ее рукой. Пальцы у него были сильные и загрубевшие. Это от того, подумала Корнелия, что ему часто приходится сжимать в них меч — меч, который теперь будет служить ей и ее Пизону.

Когда она и ее супруг, правда, порядком опоздав, вошли в ложу, Корнелии бросилось в глаза выражение на лицах гостей, их придирчивые взгляды. Они оценивали ее цветы, ее вино, ее преторианцев… ее мужа.

Поклоны сделались ниже, улыбки наполнились подобострастием, в голосах звучали нотки уважения.

Семейство в полном сборе представляло собой внушительную картону. В ложу к Корнелии и Пизону, которого в последнее время дарил благосклонностью сам император, пожаловали даже самые дальше родственники, которых Марцелла не видела уже много лет. Пизон был явно доволен, хотя выглядел немного смущенным. Корнелия же держалась с таким видом, будто ее особу всю жизнь охраняли преторианцы. Лишь на лице у Туллии было написано ее обычное недовольство всем и вся.

— К чему эти орхидеи? — услышала Марцелла ворчливый голос золовки. — Я могла бы подсказать ей, что плющ и розы способны лучше подчеркнуть осеннее настроение.

— Лишь в том случае, если бы она попросила у тебя совета, — повернулась к золовке Марцелла. — А зачем это Корнелии? Зачем ей советоваться с тобой? Ей и так, без посторонней помощи, удалось затмить тебя.

Туллия ничего не ответила и лишь с оскорбленным видом пригубила кубок. Марцелла отошла от нее и тотчас увидела знакомую фигуру.

— Марк! Мы так давно не виделись с тобой! Как я рада нашей встрече!

— Марцелла! — над ее рукой склонился сенатор Марк Вибий Август Норбан, бывший муж Туллии и дальний родственник Корнелиев. А также внук императора Августа, хотя и рожденный вне брака. Не удивительно, что Марцелла видела в нем истинные императорские черты. В окаймленной пурпурной полосой сенаторской тоге Марк Норбан был воплощением истинного величия и благородства. Такой как он вполне достоин того, чтобы его высеченная из мрамора статуя украшала собой зал сената. А еще с ним было интересно беседовать. Сенатор был единственным из немногих родственников, с кем она могла общаться.

Марцелла снова улыбнулась. От нее не скрылось, что Марк одобрительно посмотрел на нее. Она же мысленно похвалила себя за то, что надела светло-розовую столу, собранную, подобно изысканным узорам храмовой колонны, десятками изощренных складок. Никаких драгоценностей… Луций еще в прошлом году забрал у нее последнюю нитку жемчуга, чтобы вручить его в качестве подношения губернатору Нижней Германии. Впрочем, Марцелла знала, что ей не нужны украшения, чтобы на нее обратили внимание. И подумаешь, что ее оливковая кожа не может и близко сравниться с румяным лицом Лоллии, а волосы, цветом напоминающие темно-бурую опавшую листву, не идут ни в какое сравнение с густыми, темными и волнистыми волосами Корнелии, не говоря уже о том, что чертам ее лица далеко до изящества красотки Дианы! Зато Марцелла по праву считала себя обладательницей самой красивой груди из всех женщин их семьи.

— Возможно, даже из всех женщин Рима, — с нескрываемой завистью вздыхала Лоллия. — Я бы многое отдала за то, лишь бы только иметь такую фигуру, как у тебя.

Как показалось Марцелле, даже такой благовоспитанный человек, каким несомненно был сенатор Марк Норбан, и тот не удержался и окинул ее оценивающим взглядом.

— Я огорчилась, услышав о твоих недавних несчастьях, сенатор. — Тот факт, что Норбан вел происхождение от Божественного Августа, не мог не беспокоить Гальбу, и потому, надев императорский пурпур, новоявленный принцепс тут же лишил Марка большей части его земель и прочего имущества. — По-моему, с тобой обошлись несправедливо.

— Я и раньше не нравился императору, — сухо ответил Марк. — Надеюсь, что мне по крайней мере сохранят жизнь.

— Но с другой стороны, тебе крупно повезло.

— В чем же? — удивленно поднял брови сенатор Норбан. Ему было всего тридцать пять или около этого, но он уже начал седеть на висках.

— В том, что ты избавился от Туллии, вот в чем, — ответила Марцелла, доверительно понизив голос. — Одно это определенно заслуживает поздравлений.

В ответ на ее слова Марк улыбнулся, разумеется, подчеркнуто вежливой улыбкой, чтобы не унижать достоинство женщины. Даже той, которая вполне заслуживала презрения. Почему хорошим мужчинам всегда достаются самые сварливые жены?

Хвала богам, что хотя бы трехлетний сын Марка и Туллии похож на отца. Маленький Павлин послушно стоял рядом с Марком и круглыми от удивления глазами наблюдал за окружающими людьми. Что касается матери, та совершенно не обращала на сына внимания. Когда Марк развернул свитки, — а, надо сказать, он всегда брал их с собой на скачки, — Марцелла нагнулась к мальчику и что-то шепнула ему на ухо. Павлин радостно кивнул и на минуту отошел куда-то. А через пять минут в ложе раздался пронзительный визг — это Туллия обнаружила в кубке с вином жука.

— Марцелла, ты не могла бы найти для меня Диану? Эта любительница скачек уже пропала где-то в конюшнях. — Корнелия закатила глаза к небу. Странно, подумала Марцелла, глядя на сестру, своих детей у нее вроде бы пока еще нет, но она мастерски овладела искусством раздраженных вздохов. — Кстати, Лоллия откровенно заигрывает с моим новым центурионом. Клянусь тебе, не будь у меня родной сестры, эти две красавицы непременно свели бы меня с ума!

— Тогда радуйся тому, что у тебя есть я.

Конюшни Большого цирка это совершенно особый мир, часто думала Марцелла. Шуршанье соломы, брань мальчишек-уборщиков, скрип колес, толпа конюхов, снующих туда-сюда с охапками сена или упряжи. Издалека, с трибун, доносился рев зрителей, голоса возничих, выкрикивающих слова обращенной к богам мольбы о ниспослании им удачи, конское ржание. Это действительно был другой мир, к которому Марцелла не имела никакого отношения, ибо хозяевами положения здесь были колесничии и конюхи. Когда Марцелла, обходя клочья соломы и лепешки навоза, пробиралась вперед, все как один провожали ее сомнительными взглядами. А вот Диана в отличие от нее чувствовала себя в этом мире, как рыба в воде. Конюшни с их вонью и грязью были ее стихией.

Марцелла обнаружила кузину в той части конюшен, где содержались лошади «красных». Диана стояла рядом с главой фракции, лысым коротконогим толстяком с жабьим лицом. Оба с одинаковым интересом разглядывали четверку серой масти, привязанную к столбам коновязи.

— Они уже постарели, — говорила Диана. — Нам для страховки нужна новая четверка.

— Эти еще способны на несколько побед.

Диана обошла жеребцов и провела рукой по гладкому крупу одного из них. Ни один из них не выразил неудовольствия, ни один даже не попытался ее лягнуть. По идее, она должна была казаться здесь таким же инородным телом, как и Марцелла, — хорошенькое юное создание с белокурыми волосами, в алых шелковых одеждах, однако никто из присутствующих в конюшне не обращал на нее внимания. Глава фракции «красных» давно оставил все попытки выставить ее из конюшни. Еще в те далекие дни, когда Диане было всего восемь лет, она беззаботно играла под брюхом жеребца, ранее лягнувшего в голову по меньшей мере четырех конюхов. Какой переполох тогда случился в семье!

Задумчиво жуя соломинку, Диана сделала шаг назад.

— Кто сегодня участвует в заезде?

— Один молодой грек. Он выиграл гонки в цирке Фламиния. У него хорошие руки.

— Гнедые тоже участвуют? — За каждую фракцию могла бежать не одна упряжка, а несколько.

— Да. Ими будет править Тарквин.

— Он победит, если только эти гадкие «синие» не нарушат правил.

— Диана! — решила напомнить о своем присутствии Марцелла. Если Диану не увести отсюда вовремя, она способна пробыть здесь до позднего вечера. — Корнелия послала меня за тобой. Она там с ума сходит, хочет, чтобы все было, как можно лучше.

— Уводи ее с собой, госпожа, — проворчал лысый. — Да смотри не вляпайся своими красивыми сандалиями в навоз.

Диана шагнула вперед и, схватив серого жеребца за нос, потянула его голову вниз. Волосы ее выбились из прически и золотистой волной упали ей на спину. Руки девушки, на вид такие обманчиво-тонкие и хрупкие, что казалось, им никогда не удержать огромную, сильную лошадь, на деле были крепкими и сильными. Жеребец послушно опустил широкий нос, и в лошадиные глаза заглянули девичьи — самые красивые в Риме зеленовато-голубые глаза, от взгляда которых многие мужчины начинали заикаться как робкие мальчишки.

— Стой смирно, — строго сказала коню Диана. — Свой нрав будешь показывать, когда опустится флажок.

Жеребец фыркнул ей в руку, и красные ленточки, вплетенные в его гриву, затрепетали, как и красные ленты в льняных волосах Дианы. Марцелла вновь потянула кузину за локоть, чтобы та уступила дорогу конюхам, которые бросились вперед с упряжью из красной кожи. Позади них стояла роскошная колесница — с двумя позолоченными колесами и увенчанная головой бога огня, которую вместо волос украшали шевелящиеся алые змеи. Колесничий был готов к забегу. Это был тощий темноглазый юноша, по возрасту ненамного старше самой Дианы. Когда Марцелла потащила ее к выходу из конюшни, Диана обернулась и через плечо посмотрела на него.

— У тебя сейчас глаза вылезут из орбит, — заявила Марцелла и остановилась, чтобы вытащить из волос кузины соломинки. — Неужели ты наконец влюбилась? Лоллия будет просто счастлива!

— При чем здесь это! — Диана отбросила эту мысль столь же решительно, как и оттолкнула руку Марцеллы. — Я просто хотела бы оказаться на его месте.

А кто бы сомневался? В Риме имелось немало любителей почесать досужими языками за спиной у Дианы. Однако Марцелле с трудом верилось в то, что ее младшая кузина охотится в конюшнях за колесничими. Многие молодые римлянки вполне могли без лишних раздумий лечь под знаменитого возничего, но только не Диана. В прошлом году во время луперкалий Марцелла своим собственными глазами видела, как очередной триумфатор заездов от фракции «синих» провел кончиками пальцев по шее Дианы и попросил разрешения прогуляться с ней по залитому лунным светом саду, на что Диана ответила ему выразительным взглядом и заявила: «Я бы не вышла даже из объятого пламенем дома вместе с тем, кто так скверно делает поворот, как ты». Нет, такая гордячка, как Диана, ни за что не опустится до того, чтобы кувыркаться в сене с первым встречным конюхом. Уж на что, а на это ей явно хватит благоразумия.

При условии, конечно, если у Дианы имеется разум. Марцеллу всегда терзали сильные сомнения на этот счет. Разве лошади могут думать?

Пока они шли по широкой дорожке прочь от конюшни, Диана не сводила с кузины недовольного взгляда.

— Ты не носишь красный цвет.

— Это розовый, разновидность красного.

— Но фракции «розовых» не существует!

Да, благоразумия тут явно не хватает.

Они вернулись в ложу Корнелиев, и Диана поцеловала в лоб своего рассеянного отца. Он столь же красив, что и его дочь, подумала Марцелла, и столь же безумен. Влюбленные в него римлянки придумали ему прозвище Парис: своим точеным лицом он напоминал им героя «Илиады», добившегося Елены Троянской. Впрочем, отец Дианы вовсе не мечтал о том, чтобы навлечь на соплеменников столько же бед, что и мифический Парис. Его интересовало нечто совсем другое. Римский патриций, он не мыслил своей жизни без ваяния скульптур из мрамора. Но его родственников раздражает не это. Их раздражает то, что он действительно мастер своего дела. Даже сейчас Парис сидел, не обращая внимания на тех, кто пытался заговорить с ним, и делал наброски будущих статуй.

— У тебя хорошее лицо, — сообщил он центуриону Денсу, или как там его зовут, чем поверг преторианца в изумление. — Из тебя вышел бы неплохой Вулкан. А может даже, Нептун, будь у тебя борода. Сколько времени тебе понадобится, чтобы отрастить бороду? Повернись, пожалуйста, в профиль.

— Вообще-то я на службе, — замялся центурион.

— А разве на службе ты не имеешь права повернуться в профиль? Повернись, прощу тебя.

Диана посмотрела на центуриона и строй застывших возле стены преторианцев.

— Что они здесь делают? — спросила она, обращаясь к Марцелле. — Пришли арестовать нас?

— Нет, это новые игрушки Корнелии, — ответила Марцелла и взяла с серебряного блюда гроздь винограда. — Пизона со дня на день объявят наследником императора.

— Пизон обожает гонки, — задумчиво произнесла Диана. — Надеюсь, он не станет запрещать праздники, если станет императором. Или как?

— Он все любит и ничего не станет запрещать. Потому что запрещать — это не в его духе. На такое ему просто не хватит силы воли.

Марцелла искоса бросила взгляд на деверя: Пизон стоял с кубком в руках в обществе нескольких сенаторов. Разговаривая с ними, он чему-то кивнул с самым серьезным видом, но, с другой стороны, он всегда кивал с серьезным видом, выражая свое согласие. Луций жуткий зануда, подумала Марцелла, но восемь лет жизни с Пизоном! Я бы точно умерла от скуки.

— Твоим бесценным «красным» нечего опасаться, — шутливо добавила она.

— Не вижу повода для смеха. После того как Гальба стал налево и направо запрещать праздники, для колесничих как будто настала глухая зима. «Неразумная трата денег», так он заявляет. — Диана раздраженно хлопнула ладонями по мраморной балюстраде, разглядывая цирк с его причудливым разделительным барьером и позолоченными дельфинами. Правда, последние были укутаны в чехлы, поскольку им предстояли несколько месяцев безделья. Поговаривали, что Гальба якобы отменил зимние праздники. — Лошади застоятся без движения.

— Не грусти, Гальбе осталось жить недолго.

Диана повернулась к Марцелле.

— И после этого все еще думают, что это я ужасная!

— Я привыкла иметь дело с пергаментом и чернилами, а не с колесничими, — улыбнулась Марцелла, потянувшись за новой гроздью винограда. — Это более почтенное занятие.

Диана снова обратила взгляд на громаду цирка. Марцелла повернулась, чтобы взять у раба кубок с вином, и тотчас заметила, что Лоллия о чем-то шепотом препирается с новым мужем. При этом оба едва ли не прижимались носом к носу.

— … позоришь меня! Ни одна уважающая себя матрона, отправляясь в общественное место, не раскрашивает себя так блудница!

— Если мне не изменяет память, Виний, твоя последняя женушка как раз и была блудницей. Ты развелся с ней из-за того, что она переспала с половиной Галлии. Или ты думаешь, что мы здесь, в Риме, ничего об этом не слышали?

В шелковом малиновой расцветки платье с каймой по подолу, прошитой серебряной нитью, в ожерелье из платины и жемчуга Лоллия тотчас привлекала к себе внимание. Легкомысленная хохотушка, она, однако, была готова испепелить престарелого супруга полным ярости взглядом.

Впрочем, то же самое можно было сказать и о нем самом.

— Сотри тушь с глаз и румяна со щек или ступай домой!

— Сначала я поговорю об этом с моим дедом, — ответила Лоллия и потерла щеки.

— Поговори! Этот вульгарный вольноотпущенник никогда…

— Как ты назвал его? После того как он оплатил твои долги и дал тебе денег для…

Голос Корнелии перекрыл их яростный шепот.

— Флавия, осторожно!

Маленькая дочь Лоллии сползла с материнских колен и попыталась вскарабкаться на ограждение ложи, Корнелия бросилась следом за девочкой, но центурион, до этого стоявший у нее за спиной, оказался проворнее. Он бережно подхватил малышку, и привычная суровость на его лице сменилась теплой улыбкой. Преторианец вернул Флавию Лоллии, которая усадила дочь себе на колени и, в последний раз огрызнувшись новому мужу, крепко прижала девочку к себе.

— Благодарю тебя, центурион, — сказала Корнелия и легонько похлопала по руке спасителя юной Флавии, после чего повернулась к Лоллии. — Неужели ты не в состоянии присматривать за ребенком? Малышке всего три года, и она всюду лезет. Она ведь могла свалиться вниз!

— Разве такое возможно, когда нас охраняет такой любезный и внимательный центурион? — Лоллия похлопала ресницами и с невинным видом посмотрела на обладателя красивых каштановых волос. Сенатор Виний одарил супругу еще одним негодующим взглядом.

— Я вижу, ты предпочитаешь заигрывать с мужчинами, вместо того, чтобы приглядывать за ребенком. — Корнелия явно хотела сказать что-то еще, но вместо этого бросила на сестру последний, полный возмущения взгляд и поспешила присоединиться к Пизону. Лоллия пожала плечами, с ненавистью посмотрела на мужа и отошла к Марцелле. Малышка Флавия, которую она держала на руках, принялась беспокойно ерзать, крутиться во все стороны, и мать поставила ее на ноги и, чтобы чем-то занять, сунула ей в руку вместо игрушки браслет с бриллиантами. Что-то радостно залепетав, Флавия с довольным видом надела браслет на пухлую ручонку.

— Это точно твоя дочь, — сухо заметила Марцелла.

— Старикан так ее напугал, что она боится даже слово сказать. Я точно разведусь с ним. Боюсь, что ничего другого мне просто не остается.

— Тогда это будет твой самый короткий брак, — заметила Марцелла. — Три недели! Если бы мой брак был таким коротким…

В следующий миг прозвучал настоящий хор подобострастных восклицаний, и Марцелла увидела, как в императорскую ложу направляется Гальба. Вид у него был хмурый — не иначе, как в эти мгновения император мысленно подсчитывал стоимость увиденного. Затем послышались новые приветственные возгласы — это на беговой дорожке появились колесницы. По трибунам, ярус за ярусом, прокатился гром рукоплесканий. Плебеи вскочили со своих мест и принялись криками поддерживать любимые фракции. Патриции тоже хлопали в ладоши, правда, более сдержанно. Семь упряжек. Три за «зеленых», в общей сложности двенадцать лошадей, потряхивающих высокими зелеными плюмажами. Одна за «синих» с их знаменитыми гнедыми. Одна за «белых» и две за «красных».

За громкими криками восторженного плебса, по идее никто не должен был заметить, как в ложе Корнелиев появился еще один человек. Тем не менее — а от внимания Марцеллы и это не ускользнуло, — его приход заметили все до единого. Вошедший был ниже ростом, чем Пизон. Кудрявые темные волосы, белозубая улыбка. Нарядное платье щедро расшито золотой нитью. На каждой руке по кольцу, на шее — золотая цепь. Он специально задержался на входе в ложу, чтобы все могли увидеть его, и широко улыбнулся. Казалось, будто его улыбка наполнила ложу светом, как будто он нес перед собой зажженный светильник.

— Знаю, что опоздал, — беспечно заявил во всеуслышание новоприбывший, — однако надеюсь, что вы великодушно простите меня.

Марцелла отметила по себя, что все присутствующие невольно улыбнулись. Все кроме Корнелии, чей лоб собрался морщинками, это тоже не ускользнуло от взгляда Марцеллы.

— Сенатор Отон? — прошептала Лоллия. — О, боги, что он здесь делает?

— Ты его знаешь? — поинтересовалась Марцелла.

— Нам с ним случалось несколько раз вместе раскачивать одну и ту же кровать, когда он был в дружбе с Нероном. А ты разве его не знаешь, моя дорогая? С таким человеком, как он, стоит поддерживать знакомство, уж поверь мне.

Марцелла конечно же была наслышана о нем. Сенатор Марк Сальвий Отон, один из закадычных друзей императора Нерона. Во всяком случае, он считался таковым до тех пор, пока не возникла одна щекотливая ситуация. Так получилось, что Нерон влюбился в супругу Отона, увел ее у него и даже взял в жены, а затем избил до смерти. Но встречалась ли я с ним раньше? Тем не менее узкое умное лицо сенатора показалось ей знакомым.

Знакомый или нет, но сенатор пришел в сопровождении пары преторианцев. Корнелия тоже их заметила, и ее лицо моментально стало похоже на каменную маску.

Вот как, размышляла Марцелла. Неужели у Пизона появился соперник? Быть может, восхождение ее деверя к вершинам императорской власти не такая уж бесспорная вещь, как полагают многие?

— Дорогая Лоллия! — Отон остановился перед ними, и в глазах его промелькнуло удивление. — Давно тебя не видел. Ты снова замужем? Поздравляю, сенатор Виний, — обратился он к стоявшему в другом конце ложи престарелому сенатору. — Ты выбрал в жены самую очаровательную женщину нашего великого города. А ты, Лоллия, стала женой самого мудрого государственного мужа Рима.

Польщенный Виний расправил плечи, и как будто сделался выше ростом. Отон снова улыбнулся, и Марцелла отметила про себя, что по ложе пробежал шепот. На лице Пизона появилась растерянность.

— Ну, давайте же! — с громким криком вскочила с места Диана: это внизу, под трибуной, мимо их ложи промчались колесницы «красных».

Удивленный взгляд Отона переместился на нее.

— Среди нас, похоже, есть юная дева, которая очень любит гонки колесниц. — Окружавшая Отона компания захихикала. Как некогда и Нерона, щеголеватого сенатора сопровождала целая свита, прелестные женщины и холеные щеголеватые мужчины. Все молодые, все красивые, все смешливые. Отон чувствовал себя в ложе Корнелиев, как у себя дома.

— А, так это юная Корнелия Кварта, от любви к которой сходит с ума половина моих друзей! Я слышал, что тебя называют Дианой? Удивительно подходящее имя…

— Тише! — нетерпеливо осадила его Диана, перегнувшись через перила, и вместе с многотысячной толпой зрителей криком приветствовала участников гонок. Занавес, закрывавший ворота, упал, и двадцать восемь лошадей, яростно раздувая ноздри и раскачивая разноцветными плюмажами, бросились вперед по посыпанной песком дорожке. И только император Гальба, сгорбившись, сидел в своей ложе и просматривал свитки со счетами, всем своим видом демонстрируя полное равнодушие к происходящему. Плебс же, вскочив со своих мест, яростными криками подбадривал участников забега. Когда колесницы на сумасшедшей скорости совершали очередной крутой поворот, люди размахивали пестрыми флажками и сжимали в руках талисманы. Даже Марцелла была вынуждена признать, что зрелище впечатляло. Где еще можно увидеть двести пятьдесят тысяч человек, одновременно впадающих в истинное безумие? Разве что на войне…

— Подхлестни их! — крикнула Диана, когда первый колесничий «красных», преодолев очередной поворот, вышел на четвертый круг. — Слышишь, подхлестни! Ну, давай!

— Прошу тебя извинить мою кузину, сенатор. — Это к ним, с безмятежной улыбкой на лице, приблизилась Корнелия, но Марцелла хорошо знала сестру и потому, когда та бросила взгляд на преторианцев Отона, прочла затаившуюся в глубине ее глаз тревогу. — Диана готова отдать жизнь за «красных», и что бы мы ни говорили, нам никак не удается утихомирить ее.

— Не надо ее утихомиривать, — ответил Отон. — Ваша Диана — большой оригинал, а я люблю оригиналов. Ведь ты тоже большой оригинал, госпожа. — С этими словами он пожал руку Корнелии, по всей видимости, гораздо сердечнее, чем следовало бы, потому что Корнелия тотчас поспешила убрать ее за спину.

— Достопочтенная Статилла, как я рада видеть тебя! — поспешила она перейти к свите Отона, состоявшей из молодых женщин, преторов и трибунов, которых почти всех знала по именам.

Пизон, до этого неловко переминавшийся с ноги на ногу где-то сзади, взял жену под руку и последовал за ней. Корнелия взялась представлять мужа гостям, что не замедлило вызвать неудовольствие у Отона. Он тотчас надулся, особенно когда увидел сопровождавших Пизона преторианцев, которые по первому же знаку Корнелии бросились к ней, как преданные рабы.

— Жаль, что Корнелия не может быть императором, — задумчиво проговорила Марцелла, ни к кому особенно не обращаясь, однако ее слова не ускользнули от слуха Отона.

— Верно, госпожа, — произнес он и, поклонившись, внимательно заглянул ей в глаза. — Корнелия Секунда, если я не ошибаюсь? Кажется, я тебя знаю.

— Нас никогда официально не представляли друг другу, сенатор, — холодно ответила Марцелла.

— Не представляли, но я помню, что император Нерон лестно отзывался о твоей красоте. Я не удивлен тому, что он был абсолютно прав в подобном суждении.

Неожиданно в ложе раздался истошный вопль Дианы — это «синие» вырвались вперед в четвертом круге.

— Я умру, если они выиграют! — прошептала она, не сводя глаз с фонтанчиков песка, взметаемых лошадиными копытами. — Я умру!.. — Возле Дианы собралась добрая половина сопровождавших Отона трибунов, которые вскоре присоединились к ее горестным выкрикам. Однако слух Марцеллы как будто поставил преграду этому шуму.

— Я не хочу обсуждать тот вечер, сенатор, — наконец произнесла она. — Что было, то было.

— Тогда скажу вот что: ты мужественная женщина и достойна моего восхищения.

Марцелла отпила из кубка, не чувствуя, однако, вкуса вина. Ей довольно часто доводилось видеть бывшего императора с расстояния: надев на крашеные волосы золотой венок, он приветственно махал рукой плебсу, читал свои стихи придворным, что-то шептал на ухо красивым женщинам, которые имели счастье не быть его страдалицами женами. Но близко? В ту теплую весеннюю ночь на званом ужине в доме Лоллии она видела румяного мужчину с приятными чертами лица и блестящими глазами, придававшими ему вид больного лихорадкой.

В этот момент, возвращая ее к действительности, ей в уши ворвался громкий стук колес — как оказалось, это одна из упряжек «зеленых» преодолела крутой поворот, и Марцелла растерянно заморгала. Даже Пизон, который нашел в глубине ложи какого-то важного собеседника, поспешил обернуться. Лошади понесли, потащив за собой свалившегося с колесницы возничего, крепко привязанного к ней вожжами. На помощь несчастному тотчас бросились обслуживавшие арену рабы. Нужно было как можно скорее убрать обломки разбитой колесницы. Колесничему наконец удалось обрезать постромки и освободиться от обезумевших лошадей. Окровавленный и оборванный, он лежал на песке. Лошади же, ощутив свободу, еще быстрее устремились вперед. Рабы поспешно подхватили возницу на руки и понесли прочь с арены.

— Отлично, — облегченно вздохнула Диана. — Если бы его переехали «красные», они увязли бы колесами в его кишках и потеряли скорость.

— Маленькая дикарка, — проговорила Марцелла, все еще чувствуя на себе взгляд Отона, и покрутила в руке ножку золотого кубка.

— Я должен перед тобой извиниться, — неожиданно произнес тот. — Жаль, что в ту ночь я так ничего и не сказал.

— По крайней мере ты удержался от смеха, — поймала себя на признании Марцелла. Большинство гостей тогда рассмеялись, точнее, захихикали, когда Нерон, посмотрев на нее, бесцеремонно заявил своим высоким, едва ли не женским голосом: Завтра ты будешь обедать со мной одна. Марцелла, стряхнув с себя задумчивость, испуганно подняла на него глаза, и высокомерные гости Нерона нашли это чрезвычайно забавным. Очередная императорская прихоть. Прихоти Нерона были известны всем: даже когда пылал объятый огнем сенат, никто не осмелился произнести ни слова. Император-поэт привык добиваться всего, что только приходило в его безумную голову. И неважно, что это было, — кубок вина, роскошный дворец или красивая дочь полководца.

— Нет, я не смеялся тогда, — в глазах Отона блеснул насмешливый огонек. — Для этого ты вела себя слишком храбро.

— Я не думаю, сенатор, что тот случай, когда у человека нет выбора, можно назвать храбростью.

— Позволь заверить тебя, что это именно так. Храбрость — это умение достойно встречать неблагоприятные обстоятельства, независимо от того, можно их избежать или нет.

Начался последний заезд. Марцелла заставила себя переключить внимание. Диана, вскочив с места, криками подбадривала резко вырвавшихся вперед «красных». Толпа бешено ревела, и Марцелла поймала себя на том, что кричит вместе со всеми, а ее ладони от волнения покрылись потом. Впрочем, переживания эти никак не были связаны со скачками. Даже Лоллия присоединилась к многотысячному хору голосов, доносившихся с трибун, и, так же как и Диана, истошно вопила все время, пока «красные» и «синие» с переменным успехом рвались вперед, к победе. А вот Отон и его свита не проявили к происходящему на арене ни малейшего интереса и продолжали о чем-то негромко переговариваться. Последний поворот. Марцелла ахнула вместе со всеми остальными, когда колесницы на сумасшедшей скорости обогнули поворотный столб. Правда, «красные» при этом лишь чудом не задели его. Колесничий едва не потерял равновесие, однако с побелевшими от ужаса глазами яростно продолжал нахлестывать упряжку.

Марцелла неожиданно поймала себя на том, что неистово колотит кулаками по перилам ложи. О, Фортуна, мелькнула в ее голове позабавившая ее мысль, гонки увлекли даже меня! Виний, как обычно, выглядел угрюмо, Туллия, заметив радостное настроение окружающих, неодобрительно поджала губы. Даже скучный Пизон, и тот поддался всеобщему накалу страстей и что-то невнятно бормотал себе под нос, а Корнелия радостно вцепилась в его руку. Стоя позади них, обычно бесстрастный центурион Денс бранился как заурядный мальчишка-конюх, сжимал кулаки и криками подбадривал «красных». И что совсем удивительно, даже сенатор Марк Норбан оторвался от вечных своих свитков. Цокот лошадиных копыт был подобен сердцебиению.

Упряжки рванули к финишу, и все разговоры разом смолкли. За победу теперь отчаянно боролись лишь «красные» и «синие». Мчавшиеся бок о бок пристяжные соперников пытались ухватить друг дружку зубами. Колесничие нещадно нахлестывали своих лошадей. Все до последнего зрители вскочили на ноги и истошно вопили, требуя от колесничих победы. Лишь унылый Гальба продолжал морщинистыми руками перебирать свитки расходов и подсчитывать сестерции. Еще мгновение — и «красные» резко вырвались вперед, в прах сокрушив все надежды поклонников «синих» видеть своих любимцев победителями кульминационного забега.

Трибуны взорвались ликующими криками.

Диана, не в силах сдержать ликование, заключила в объятья первого попавшегося, кто стоял рядом с ней. Как оказалось, это была Марцелла. Та смеялась, обнимая в ответ свою безумную кузину, и от избытка чувств даже растрепала ей гриву светло-золотистых волос. Корнелия и Пизон тоже сжимали друг друга в объятиях. Лоллия, словно мяч, подбрасывала в воздух малышку Флавию, и даже Отон улыбался, не скрывая своей радости. Внизу колесничий «красных» растерянно взирал на рабов, приближавшихся к нему с пальмовой ветвью победителя.

Колесничий «синих» злобно щелкнул кнутом над головами взмыленных лошадей «красных», вынудив всех четверых встать на дыбы, чем вызывал на трибунах бурю негодования. Все, от Дианы и до последнего плебея, тотчас же разразились потоком отборных непристойностей.

— Клянусь Юпитером! — с улыбкой воскликнул Отон, услышав, как Диана поносит подлого колесничего «синих». — Я со времен службы в легионах не слышал таких изощренных ругательств.

Рукоплескания наконец смолкли, и гости в ложе начали расходиться. Лоллия пригласила всех желающих к себе в дом, где вечером будут чествовать победителя сегодняшнего заезда.

— Я не потерплю в своем доме никакого отребья вроде колесничих! — недовольно фыркнул Виний.

— Тогда, дорогой, если ты не против, я устрою пир в доме деда, — слащавым тоном проговорила Лоллия. Марцелла, прикрыв ладонью рот, рассмеялась. Хотя было видно, что спутники Отона явно рады возможности вкусить даровых угощений в доме, где чествуют знаменитого гостя; сенатор Виний, возмущенно замахал морщинистыми руками, продолжая шепотом упрекать жену в легкомыслии. Лоллия, не таясь от него, театрально закатывала глаза. Марцелла предположила, что уже через месяц Лоллия потребует у Виния развода.

— Думаю, это намек на то, что пора расходиться, — сказал Отон и склонился над рукой Марцеллы. — Я, конечно, приду на этот ужин. Разве я когда-нибудь пропускал хороший пир? А пока что я буду вынужден заняться этими тупицами, чтобы они пребывали в уверенности, что я талантлив и хорошо осведомлен.

— Ты талантлив и хорошо осведомлен, сенатор, — отозвалась Марцелла. — Я слышала, что ты хорошо справлялся с обязанностями губернатора Испании.

— В самом деле? Я и не знал, что тебе это известно, — с этими словами Отон отошел от нее, чтобы обменяться приветствиями со знакомыми патрициями.

Корнелия и Пизон получили приглашение во дворец на обед к императору. Однако остальные члены семьи отправились в дом деда Лоллии. Впереди всех шествовала Диана, обняв за плечо победителя сегодняшних скачек. В доме сразу же рекой полилось вино, раздались звуки музыки. Устроившись в углу с бокалом вина, Марцелла принялась наблюдать за происходящим. Это то, что мне удается лучше всего. Марцелла, хранитель истории, соглядатай императоров, подумала она и вслух рассмеялась над собой. Какие, однако, напыщенные слова для заурядного историка!

Дед Лоллии буквально лучился радушием и с распростертыми объятиями встречал всех: сенаторов и колесничих, напыщенных трибунов и смешливых женщин. Бывший раб, а теперь один из самых влиятельных людей Рима искренне радовался всеобщему успеху. Еще бы! Ведь недавно он завладел акциями «красных». А также, насколько было известно Марцелле, «синих», «зеленых» и «белых», ибо благоразумно ставил сразу на все стороны. Стоит ли удивляться тому, что он самый богатый человек в Риме! В свои первые годы вольноотпущенником, он заправлял кварталом доходных домов на Целии. Позднее — причем весьма успешно — занялся торговлей, благодаря чему сколотил внушительное состояние, женился на патрицианке и даже получил возможность общаться с императорами… Лоллия о чем-то упрашивала деда в углу. Она наверняка уже сообщила ему о том, что хотела бы избавиться от Виния. И ей, разумеется, удастся это сделать, — дед мог быть неуступчивым в торговых делах, но становился мягким и податливым, как глина, в нежных ручках единственной внучки, которую вырастил, как собственную дочь. Родители Лоллии погибли во время кораблекрушения, когда корабль, на котором они плыли, затонул. Дед, не раздумывая, взял малышку к себе. Его сокровище желает себе нового мужа? Что ж, любящий дед непременно его найдет, точно как же, как находил для нее украшения, жемчуга, кукол, наряды и прочее, когда она была маленькой. Тогда у нее были самые лучшие игрушки, подумала Марцелла. Пожалуй, у нее и сейчас лучшие «игрушки», какие она только пожелает.

Стоявший в центре шумной толпы, Отон предложил тост за «красных» и за возвращение хороших времен в недавно наступившем холодном декабре. Не успел он закончить речь, как к нему подошел один из сопровождавших его преторианцев и что-то прошептал на ухо. Марцелла заметила, что Отон широко улыбнулся.

— Приношу всем мои искренние извинения! — радостно объявил он. — Император Гальба вызывает меня во дворец. О, боги, в чем же я провинился?

— Почему Гальба позвал его? — запричитала на следующий день Корнелия, обращаясь к Марцелле.

— Может, потому что Отон хорош собой? — предположила Марцелла. — Говорят, Гальба любит красивых, сильных мужчин. Я всегда думала, что он благоволит Пизону именно по этой причине, но если ему больше по нраву Отон, то…

Впрочем, сестра не слушала ее и продолжала:

— …мы с Пизоном должны были стать единственными гостями! Отон будет весь ужин отпускать шуточки на счет моего мужа. И еще я так и не поняла, зачем Отону дали охрану из преторианцев…

Марцелла удивленно выгнула бровь.

— А, по-моему, ты все отлично понимаешь, Корнелия.

— Неважно, — отмахнулась та, поправляю прическу. — Это ничего не меняет. В конце концов Пизон — родственник Гальбы. Он происходит от Помпея и Красса, кроме того, он серьезный человек, а не какой-то там надушенный и напомаженный извращенец.

— Может быть. Но, угадай, у кого больше денег на подношения? Угадай, кто способен очаровать даже птиц, сидящих на деревьях? Чье имя толпа выкрикивала после скачек?

Глава 3

Корнелия никогда не любила невольничий рынок. Толкотня, шум, выкрики аукционеров, одобрительные возгласы мужчин, пришедших посмотреть на то, как раздеваются догола рабыни. Буквально все вокруг вызывало у нее отвращение — неудивительно, что при покупке рабов она предпочитала посещать закрытые торги.

— Добрый день, госпожа, и тебе, госпожа, — произнес елейным голосом аукционист, подобострастно кланяясь Лоллии и Корнелии. — Вы доставили мне великую честь своим приходом. Здесь можно увидеть только лучших рабов, они все здоровые и послушные…

— Знаешь, что удручает больше всего? — пожаловалась Лоллия. — То, что теперь для меня главное событие каждого месяца — это поход на невольничий рынок!

— Тебе следует винить в этом только себя, — заметила Корнелия, медленно проходя мимо длинного ряда рабов, стоявших на специальных возвышениях. — Поцеловать колесничего, приглашенного на пир, да будет Юнона благословенна к нам, это смело. Любой муж на месте Виния тоже высказал бы свое неудовольствие!!

— Знаешь, он возражает не против того, что я его поцеловала. Дело в другом — в том, что это было сделано у всех на виду. Я не хочу, чтобы мою жену считали блудницей! — Лоллия с чувством изобразила интонацию мужа. — Поскольку ты, судя по всему, не способна прилично вести себя в общественных местах, тебе следует оставаться в стенах дома. Под строгим присмотром ты можешь ходить на форум, в бани, навещать родственников — против такого рода развлечений я не возражаю!

Корнелия шла, придирчивым взглядом рассматривая вереницу рабов, и рассеянно приняла из рук аукциониста чашку с ячменной водой. Рабы и рабыни были одеты в одинаковые белые туники. Руки и ноги были намазаны маслом и ярко блестели в свете светильника. На шее у каждого висела бирка, с именем и профессией. Слуги, секретари, писцы… хороший повар, вот что ей было нужно! Ее нынешний был совершенно раздавлен предстоящей необходимостью готовить разносолы для пира на сорок гостей. Дело даже не в изысканности ее собственных вкусов или вкусов Пизона, но императорский наследник, когда принимает гостей, просто не имеет права ударить в грязь лицом.

Если, конечно, Гальба выберет его наследником. Впрочем, Корнелия тотчас же подавила эту неприятную мысль. Конечно же император выберет своим преемником Пизона, других претендентов просто не было! Кто-то может показаться большим любимцем в народе, кто-то слывет более обаятельным, кто-то может сорить деньгами, рассыпая их щедрым дождем, но в конечном итоге это ничего не значит. Мужчины с решительным характером всегда берут верх над обаятельными толстосумами.

— Я подумывала, а не купить ли мне новую служанку вместо той гарпии, которую Старикан заставляет шпионить за мной, — задумчиво произнесла Лоллия. — Нет, наверно, мне нужен кто-то еще… сильный и красивый мужчина, который помогал бы мне коротать время.

— Лоллия, прекрати, прошу тебя!

— Кто же будет ублажать меня, если меня посадили под домашний арест? Ты ведь не хочешь одолжить мне своего центуриона. Он мог бы показать мне, как обращаться с копьем, и тогда, так и быть, ты можешь беспрестанно трещать о том, как Пизон станет императором.

— Надеюсь, ты говоришь это не всерьез, потому что я искренне считаю, что…

— Только не топорщи свои перышки, — со вздохом произнесла Лоллия.

Корнелия была готова оскорбиться, однако затем, подавив в себе раздражение, остановилась перед упитанным лысым рабом далеко не юных лет. Подойдя ближе, она прочитала надпись на висевшей на груди раба табличке. Варрон. Сорок три года. Повар.

— Какой ты повар, Варрон? Для кого привык готовить? Для семьи всадника или для семейства сенатора?

— Я готовил пищу для губернаторов, преторов и императоров, госпожа. Сам император Нерон восхищался моей стряпней — вареным мясом страуса, — последовал ответ.

— Неужели? Расскажи мне, под каким соусом ты готовишь парную оленину?

— Под луковым, — быстро ответил раб. — С иерихонскими финиками, изюмом и медом.

— А какие блюда ты предложил бы императору Гальбе, окажись он за твоим столом?

— Медузу и яйца, вареные грибы с перечным соусом, приготовленным на рыбьем жире, жареного попугая…

— О боги! Ну почему здесь не выставляют на продажу мужей! — сокрушенно произнесла Лоллия и протянула кубок, чтобы ей его снова наполнили. Вином, заметила Корнелия, а отнюдь не ячменной водой. — Представляешь табличку с надписью: «Виний, римлянин, шестьдесят два года, зануда и пустозвон». Я разведусь с ним, ведь что мне еще остается? Я бы и раньше это сделала, но он пригрозил, что натравит на моего деда императора… мол, тот конфискует все его имущество, короче говоря, поступит так же, как с несчастным Марком Норбаном.

— Ему не следовало так говорить, — призналась Корнелия. — Варрон, а чем, по-твоему, лучше фаршировать кролика?

— Свининой и сосновыми орешками, госпожа…

— Старикан конечно же не утихомирится и будет по-прежнему угрожать моему деду, — зловещим тоном произнесла Лоллия и зашагала дальше вдоль длинной вереницы рабов.

Массажистка, парикмахер, носильщик…

— Он продается вместе с пятью другим рабами, госпожа, — вступил в разговор торговец. — Неплохой набор…

— Я беру этого, — решила Корнелия и улыбнулась упитанному лысому повару. — Добро пожаловать в мой дом, Варрон.

— Спасибо тебе, госпожа, — произнес тот и почтительно склонился над ее рукой.

— Хм… — Лоллия остановилась перед последним в ряду рабом. — Кто это?

Корнелия прочитала надпись на табличке.

— Тракс, галл, двадцать восемь лет, раб для личных нужд.

Это было вежливое иносказание. Одного взгляда на раба — высокого, широкоплечего, светловолосого, с налитыми, как у статуи атлета, мышцами — было достаточно, чтобы понять, каковы его главные умения.

Лоллия смерила его придирчивым взглядом с головы до ног.

— Тебя зовут Тракс?

— Да, госпожа. — У раба был низкий голос с отчетливо выраженным акцентом.

— И ты родом из Галлии? Это далеко отсюда.

— Я почти не помню Галлию, госпожа.

— Извини, ты не будешь против, если?.. — Лоллия вскинула брови и игриво улыбнулась рабу.

Тракс задрал тунику до уровня головы, выставляя напоказ крепкое обнаженное тело. Корнелия поспешила отвести возмущенный взгляд. В раздевании раба не было никакой необходимости. Даже если у него окажется какой-нибудь телесный изъян, его всегда можно вернуть продавцу. Зачем заставлять рабов раздеваться догола, только для того, чтобы поглазеть на них? Ведь даже у рабов есть гордость. Этот великан галл слегка покраснел, однако улыбнулся Лоллии — как показалось Корнелии — искренне и немного смущенно. В уголках голубых глаз лучиками собрались крошечные морщинки.

Лоллия повернулась к торговцу.

— Я беру его.

— Ты покупаешь раба не просто за его красоту, — сказала Корнелия, когда Тракс, на ходу натягивая обратно тунику, позволил отвести себя прочь. — Этот галл вскружит голову всем рабыням в твоем доме, да, пожалуй, и половине рабов-мужчин.

— Мне все равно. Главное, чтобы голова кружилась у меня самой.

— Тебе действительно нужен личный раб?

— Мне нужно именно такое прекрасное тело. — Лоллия смерила взглядом свою новую покупку, ожидавшую ее в другом конце зала. Тракс смахнул со лба волосы, и при этом движении литые бицепсы красиво перекатились шарами под бронзовой кожей. — Это именно то, что оживит мой скучный домашний арест!

Корнелия остановилась.

— Послушай, Лоллия. Любовники из твоего окружения — это одно дело, но спать с рабом? Тем самым ты унижаешь себя. И их тоже.

— Спорим, ты ни за что не упрекнула бы меня этим, будь я мужчиной, — пожала плечами ее кузина. — Все мужья, насколько мне известно, время от времени спят с рабынями.

— Но это не оправдывает тебя.

— Любой раб с такой внешностью, как у Тракса, знает, что его покупают для любовных утех, — с жаром возразила Лоллия. — Не удивлюсь, если он возносит хвалу богам за то, что его купила я, а не какая-нибудь престарелая матрона или гадкий старикашка сенатор.

— Я рада, что ты о себе высокого мнения, — возмутилась Корнелия.

— Покупки будут доставлены к порогу твоего дома через час, — сообщил, поклонившись, коротышка работорговец. — Может быть, обе госпожи желают посмотреть остальной товар? Новая служанка, которая сделает вас еще более красивыми, или, может быть…

— Думаю, что я уже пересмотрела всех, — ответила Корнелия и жестом подозвала управляющего, чтобы тот поторговался о цене.

— Вижу у тебя новенькую вещицу, — произнесла Лоллия, взяв кузину за руку. — Этот браслет, похоже, египетской работы.

— Так, побрякушка, брелок, — ответила Корнелия и, чтобы скрыть бронзовый амулет, торопливо закрыла запястье рукавом платья.

— Похоже, что это амулет, — заговорщически подмигнула Лоллия, когда они шагали через длинный вестибюль в направлении атрия. — Дай, угадаю, амулет для Пизона? Или твой собственный, призывающий плодородие?

Корнелия покраснела.

— Пизон не любит амулеты, говорит, что это глупые предрассудки суеверных плебеев.

Из-за этих его слов она чувствовала себя слегка виноватой за то, что пожертвовала пригоршню монет храму Исиды. Жрицы заверили ее, что если она будет носить такой амулет и зашьет его в подушку мужа, то все ее пожелания сбудутся. Корнелия поступила так, как ей было сказано, не сказав, однако, об этом Пизону. Ее супруг с неодобрением относился к чужеземным богам. Впрочем, так же, как и она сама. Но ей недавно стало известно об Исиде и ритуалах, призванных одарить женщину плодородием.

— Это не твое дело, Лоллия, — добавила она.

— Только не надо грубить мне, дорогая. Я не понимаю, почему ты так хочешь детей. Флавия, конечно, прелестна, но моя талия никогда больше не будет такой же стройной, как прежде.

— Кстати, как себе чувствует Флавия? — поспешила спросить Корнелия. Хотя в атрии было холодно и в проем крыши были видны зимние свинцовые облака, она чувствовала, что у нее горят щеки.

— Хворает, — пожала плечами Лоллия. — Да любой захворает, живя в доме старикана. Я собираюсь слечь в постель сразу, как только доставят Тракса. Скажусь больной, сошлюсь на головные боли, чтобы подольше оставаться в постели, но я буду в ней не одна…

— Флавия захворала? — оборвала ее Корнелия. — Что с ней? Ты показала ее врачу?

— У нее всего лишь кашель. Мои служанки не отходят от нее ни на минуту.

— А почему ты сама не присматриваешь за ней?

— О, боги, зачем? — искренне удивилась Лоллия. — Рабыни прекрасно знают, что им делать, они в этом разбираются намного лучше меня.

— Если бы Флавия была моей дочерью, я бы ни за что не оставила ее под присмотром рабов! Ребенка обязательно должна воспитывать мать…

Лоллия расхохоталась.

— Ни одну из нас, Корнелия, не воспитывала мать. Тебя, Марцеллу, Диану, меня. Вспомни, нас всех воспитывали рабы. Я не вижу причины, почему бы Флавии…

— Не забывай, что наши матери умерли молодыми, Лоллия. Я не понимаю, зачем Флавии…

— А я не понимаю, какое тебе до этого дело. Флавия не твоя дочь.

— Может, было бы куда лучше, будь она моей! — неожиданно разозлилась Корнелия. — Твоя дочь лежит больная, а ты покупаешь для удовлетворения собственной похоти домашнего жеребца!

— Если я одолжу его на время тебе, может, тогда ты забеременеешь и обзаведешься собственным ребенком, и перестанешь завидовать моему? — вспыхнула Лоллия. — Потому что твой муж на это явно не способен.

— Да как ты смеешь хотя бы слово произнести о моем муже?! — Корнелия подскочила к кузине едва ли не с кулаками.

— Неужели этот твой Пизон для тебя такое выгодное приобретение? — съязвила в ответ Лоллия. — Он каждый раз задирает нос при встрече с моим дедом, да и ты тоже! Только потому, что тот родился рабом и верит в то, что на жизнь можно заработать собственным трудом. Мой дед крутится день и ночь, зарабатывая эти проклятые деньги, которые затем берете у него в долг вы все. Вы все приходите к нему с протянутой рукой, так что я на месте твоего бесценного Пизона не стала бы задирать нос и воротить от него лицо!

— Это в тебе говорит зависть, — парировала Корнелия. — Ты ревнуешь, потому что мой муж скоро станет наследником Гальбы!..

— Верно, и уж тогда ты точно станешь смотреть на меня свысока, как и подобает императрице! — Лоллия вызывающе уперлась кулаками в бедра. В эти минуты она была готова испепелить Корнелию взглядом. — Не думай, что я не замечаю, как ты и Марцелла закатываете глаза, когда я начинаю говорить! Вы обе всегда меня презирали! Да и Диана тоже!

— Почему бы и нет? — отплатила кузине той же монетой Корнелия. — А с какой стати нам смотреть на тебя, как на ровню? Ты, которая разгуливает повсюду, раскрашенная, как последняя шлюха, и спит с рабами!

— А что мешает тебе самой попробовать рабов? Готова поспорить, тебе еще никогда не вдували по-настоящему!

— Мой муж обожает меня!

— Ну, это уже совсем никуда не годится! Обожание, Корнелия, не имеет никакого отношения к настоящей любви. Почему бы тебе не вернуться на невольничий рынок и не купить себе какого-нибудь верзилу грека с членом как у быка? Просто для того, чтобы понять, чего тебе не хватает в жизни?

— И ты еще удивляешься, что я смотрю на тебя свысока? Да как же мне не смотреть свысока, если ты рассуждаешь, как потаскуха из портового лупанария! Да, в тебе сразу заметна кровь рабов!

Торговец рабами, стоявший возле двери, бросил на них осторожный взгляд. Стоя в центре атрия, две патрицианки крикливо ссорились, как какие-нибудь торговки рыбой.

— Тогда, дорогая кузина, молись всем богам, чтобы тебе наконец помог твой хваленый амулет, приносящий плодородие! — прошипела Лоллия, по-кошачьи сузив глаза. — Знаешь, никакому императору не нужна бесплодная жена. Твой бесценный муженек разведется с тобой и женится на какой-нибудь безмозглой дурочке, которая нарожает ему кучу сыновей, и тогда самая образцовая женушка во всем Риме перестанет наконец смотреть на меня как на отбросы в сточной канаве!

Корнелия с размаха залепила нахалке звонкую пощечину. Лоллия ответила ей тем же.

Какое-то мгновение они стояли молча, готовые испепелить друг дружку полными ненависти взглядами.

Корнелия ушла первой, лишь бы Лоллия не успела заметить на ее щеках слезы.

Отлично, подумала Диана, наконец-то это случилось!

Четвертая Корнелия кругами ходила по траве, улыбаясь новой, мечтательной улыбкой: она безумно, абсолютно и навсегда влюбилась.

А началось все так…

— Так кто он такой, этот бритт? — спросила она у главы фракции «красных», когда носильщики наемного паланкина ступили на узкую дорожку. — Я думала, что знаю всех коневодов в Риме.

— Когда-то в Британии он участвовал в мятеже, теперь же состарился и разводит лошадей. Лошадей он продает немного, но они хорошие. У него наверняка найдется что-нибудь подходящее для «красных». — Носилки закачались над грязной узкой тропинкой, и глава фракции недовольно посмотрел на Диану. — И зачем только я привел тебя сюда?

— Потому что мои благородные родственники помогут тебе заплатить за новую упряжку, — ответила Диана и прикоснулась к одному из висевших на шее медальонов. Две лошади погибли в первых же скачках этого года, еще до того, как начались основные бега. Упряжка «красных» запуталась в вожжах, когда ненавистный Деррик щелкнул над головами лошадей кнутом. Две из них перепугались и понесли, как безумные. Две коренных, прихрамывая, ушли прочь с арены. — А если я помогаю деньгами, то и помогаю выбирать лошадок.

Глава фракции нахмурился. Диана знала, что толстяк сильно ее недолюбливает, но ей было наплевать. Главное, что он с благодарностью принимал финансовую помощь ее семьи, что, в свою очередь, лишало его возможности выгнать ее саму из конюшен «красных». А это самое главное.

Конный завод, возле которого они наконец сошли с носилок на землю, представлял собой большой участок земли с широким пастбищем, спускавшимся вниз по отлогому склону. На вершине невысокого холма расположилась небольшая вилла с колоннами. Все лучшие места, где разводили лошадей, находились за пределами городских стен. Диана с удовольствием вдохнула полной грудью чистый, морозный воздух. Как это не похоже на задымленные и зловонные улицы Рима! Если бы не Большой цирк, она непременно уехала бы из города и жила на природе, где воздух чист и прозрачен, как горный хрусталь!

Вскоре к ним из виллы вышел дородный управляющий и, поздоровавшись, тотчас же вступил в деловой разговор с главой фракции «красных». Диана с высоты холма посмотрела вниз и увидела какого-то человека. Прислонившись к коновязи, он наблюдал за тем, как по полю бегают два жеребенка. Возле его ног сидел черный пес непонятной породы. Приподняв подол красной паллы, чтобы не испачкаться в грязи, Диана подошла и встала с ним рядом. Жеребята были слишком юными для бегов, но они ей понравились.

— У них отличные ноги, — похвалила она. — Скажи, у тебя есть лошади постарше?

Мужчина обернулся. Диана давно привыкла к тому, что мужчины удивляются, когда смотрят на нее, но этот человек посмотрел на нее равнодушно.

— Тебе нужны лошади для бегов или на племя?

— Для бегов, — ответила Диана и опустилась на корточки, чтобы почесать собаку за ухом. — Для «красных».

— В этом году ваш колесничий никуда не годится. — Голос у бритта оказался низким и очень даже приятным. — Он не умеет делать повороты.

— Возможно, — пожала плечами Диана. — Я бы сама сделала это лучше, но пока никто не предложил мне взять в руки вожжи.

Бритт криво улыбнулся. Его невозможно принять за римлянина, подумала Диана. Слишком длинные волосы, с проседью и неаккуратно подстриженные. Кроме того, вместо туники на нем были штаны. Впрочем, несмотря на седину в волосах, он был не стар. Лет тридцать пять-сорок. Широкоплечий, с ямочкой на подбородке и спокойным выражением лица. Глава фракции подошел к ним вместе с управляющим виллы и коротко представился. Бритт пожал ему руку, но отвечать поклоном на приветствие не стал.

— Меня зовут Ллин ап-Карадок, — назвался он.

— Карадок? — удивилась Диана. — Я где-то слышала это имя.

— Возможно, — ответил бритт и зашагал вниз по склону, туда, где располагались загоны для лошадей. Карадок шел быстро, и Диане пришлось прибавить шагу, чтобы поспевать за ним.

Он привел четырех серых жеребцов. Глава фракции начал торговаться о цене, но Диана беззаботно отошла в сторону. Серые бегали прекрасно, они наверняка смогут победить «синих» с их четверкой необузданных гнедых. Вот это будет зрелище!

Она подошла к большому загону, разделенному жердями на четыре части. В них находились четыре жеребца. Диана приблизилась к коновязи.

Один из жеребцов старался ухватить своего соседа зубами через барьер. Жеребец, что постарше, прядая ушами, недовольно заржал на своих разрезвившихся собратьев. Услышав его ржание, они беспокойно заметались по своим клеткам. Своей огненной мастью, яркой, как заходящее солнце, молодые скакуны несомненно превосходили Диану в обилии красного цвета.

— Подожди! — крикнула Диана главе фракции.

Когда тот в сопровождении бритта подошел к ограде, она уже скользнула под коновязью и шагнула в траву.

— Этот! — указала она на жеребца, который недовольно ржал на своих чересчур резвых товарищей. — Он ведь старше вон тех трех?

— Это производитель, — ответил бритт. — Он не дает им шалить. Будь осторожна, он не любит чужих.

Жеребец бросился на Диану, норовя ее укусить, но та увернулась от его зубов и, ловко схватив строптивца за ноздри, взглянула ему в глаза. Животное, стуча копытами, злобно смотрело на нее черными, как маслины, глазами.

— Слишком старый для бегов, — неодобрительно заметил глава фракции.

— Неправда. Он не дает им разгуляться. — Диана выпустила ноздри жеребца и вновь повернулась к рослому бритту. — Давайте посмотрим, как они бегают.

Бритт привел гнедого жеребца, и Диана помогла ему надеть упряжь. Карадок смерил ее оценивающим взглядом, но она продолжала спокойно заниматься своим делом. Через секунду он молча протянул ей уздечку. Лошади, пританцовывая, стояли на беговых дорожках. Красные гривы на крутых загривках пылали огнем.

Бритт забрался на колесницу, и Диана на какое-то короткое мгновение прониклась к нему ненавистью. Она отдала бы все на свете за то, чтобы сейчас взять в руки вожжи. Бритт свернул на каменистую дорожку; Диана решительно зашагала рядом.

— Ты знаешь толк в лошадях, госпожа, — похвалил ее Карадок.

— Твои гнедые просто превосходны, — ответила Диана, переходя на легкий бег, чтобы не отстать. — Они уже участвовали в скачках? Ты вывел их от галльских лошадей или?..

— От британских пони.

— Пони? Они ведь совсем маленькие.

— Я вывел эту породу, добившись нужного мне размера, как того и хотел. Британских пони разводят для участия в боях, так что ваши скачки им нипочем. — Бритт горделиво вскинул голову и свернул колесницу на беговую дорожку. — Эта четверка будет спокойна даже в последнем круге.

Он без труда выстроил лошадей в одну линию. Диана налегла грудью на коновязь и, покусывая губы, наблюдала за тем, как колесница рванула с места. Четыре лошади полетели вперед подобно порыву ветра.

Карадок сделал всего четыре круга, но уже на втором и Диане, и главе фракции все стало ясно.

— Поворот!..

Жеребец постарше напрягся в упряжке, словно бык, направляя за собой трех своих собратьев, и колесница описала поворот с зазором всего в дюйм.

Наконец гнедые застыли на месте, и Диана запрыгнула на коновязь. Ладони почему-то были влажными от пота. Зрение затуманилось, живот скрутило узлом. Лоллия всегда говорила ей, что она непременно почувствует нечто подобное, когда наконец влюбится. Значит, это случилось?

Когда бритт слез с колесницы, Диана улыбнулась, улыбнулась как можно шире, лишь бы только скрыть свое волнение.

— Мы берем их! — радостно сообщила она владельцу лошадей. — Если ты не продашь их «красным», я украду их, клянусь тебе!

Карадок рассмеялся. Стоя на нижней перекладине ограждения, Диана оказалась с ним лицом к лицу.

— Они будут у тебя здорово бегать, — одобрительно произнес седой, хотя и не старый бритт.

Глава фракции уже водил стилом по восковой табличке, производя подсчеты. Диана перегнулась через ограду, чтобы лучше разглядеть гнедых красавцев, которые даже не запыхались после быстрого бега. Лишь покачивали головами, как будто только что пробежали из одного конца загона в другой.

— О, мои красавцы! Вы в пух и прах разгромите «синих»! — приговаривала Диана, проводя рукой по теплой, шелковистой шее ближнего к ней жеребца. — Как их зовут?

— Я не даю лошадям кличек, — ответил бритт и провел мозолистой рукой по носу жеребца постарше. — К ним привыкаешь, и поэтому их трудно терять в бою.

— Ты много воевал?

— Не очень, — коротко и не слишком любезно ответил Карадок и направился к главе фракции «красных» договариваться о цене.

Диана распрягла гнедых и, взяв под уздцы двух пристяжных, отвела их обратно в поле.

Жеребец, которого она вела под уздцы левой рукой, неожиданно взбрыкнул, испугавшись сильного порыва ветра, и резко ее дернул. Диана сильнее потянула повод и, дождавшись, когда животное успокоилось, повела за собой дальше.

— Они обычно никого не подпускают к себе, — раздался у нее за спиной голос бритта, который вел вторую пару скакунов. — Им нравится лягать тех, кто не подозревает об их капризном нраве.

— Лошади никогда не лягают меня. — Протянув руку, чтобы стащить уздечку, Диана легким шлепком по крупу отправила пастись в поле сначала одного жеребца, а затем второго. Карадок отпустил двух своих скакунов, и вместе они с Дианой облокотились на изгородь, наблюдая за тем, как гнедые, фыркая, резвятся в траве.

— Как же ты назовешь их, госпожа?

— Очень просто, — ответила Диана, любуясь огненными гривами в лучах полуденного солнца. — Я назову их в честь Четырех Ветров.

— Спрячь меня, — сказала сестре вместо приветствия Марцелла. — Я сбежала от Туллии. Эта змея не дает мне покоя из-за какой-то выщербленной плитки в атрии. Мне оставалось либо убить ее, либо сбежать.

— Конечно, спрячу. Проходи, — ответила Корнелия и поцеловала младшую сестру в щеку. Она была как всегда невозмутима, но рука, пожавшая руку Марцеллы, была влажной.

— Я надеялась, что мы с тобой посплетничаем, — призналась Марцелла, снимая с головы подол паллы. — Сбросим с ног сандалии и усядемся с графином вина, как когда-то в былые дни.

До того, как между нами встали мужья и политика.

— Только не сегодня, Марцелла. — Корнелия бросила взгляд через плечо на шумный атрий, где сновали рабы и стража. — Пизон отправился во дворец. Император доверяет ему, ведь Пизон встал на его сторону, как только услышал это известие…

— Какое известие? Новости из Германии? Я слышала, будто легионы собираются разбить статуи Гальбы…

— Тише! — Корнелия взяла сестру за руку и провела в дальний конец помещения. На ходу она кивнула управляющему Гальбы, чтобы тот принес им еще вина; и даже успела одарить дружеским кивком сенатора, который взял у Отона тысячу сестерциев, чтобы выступить в сенате против Пизона… — Все значительно осложнилось, когда это известие дошло до солдат, — доверительно сообщила Корнелия, понизив голос, хотя машинально продолжала улыбаться. — Если легионы в Германии откажутся признать Гальбу императором, то взбунтуются преторианцы…

— У них для этого достаточно причин. Гальба по-прежнему отказывается платить им жалование.

— Но с какой стати ему подкупать их? Они честные римские солдаты, а не какие-нибудь наемные головорезы.

— Да, это так, но честью не заплатишь долги и не купишь вина в таверне, согласна? — Говорят, что Отон именно так и поступает в последнее время, во всяком случае, Марцелла об этом слышала.

— Недовольны лишь плохие солдаты, — возразила Корнелия и, на минуту остановившись, чтобы восхититься новой женой одного из заклятых врагов, и с улыбкой пошла дальше. — Центурион Денс уверяет, что его подчиненные сохранят нам верность. Денс, это центурион, которому приказано охранять нас. Он просто прелесть. Если бы все воины были такими как он!

— Это не тот, которого у тебя просила одолжить Лоллия?

— Я больше не общаюсь с Лоллией, — презрительно фыркнула Корнелия. — Ты не поверишь, какие гадости она мне наговорила.

— Не затягивай ссору с ней. Жизнь без Лоллии была бы просто скучна!

Затем к Корнелии приблизились несколько разряженных матрон. Она, как и положено, расцеловала их в щеку и поинтересовалась здоровьем детей. Увы, ни у одной из этих расфуфыренных зазнаек не нашлось доброго слова для Марцеллы, ведь ее муж в конце концов занимал не слишком высокое положение в римском обществе. Избавившись от матрон, сестры дошли до длинного зала, где бюсты предков Пизона тянулись напротив длинного ряда скульптурных портретов давно ушедших в мир иной Корнелиев. Корнелия подвела Марцеллу к бюсту их матери, которую они почти не помнили.

— Сегодня император объявит его своим наследником, — прошептала она, нервно впившись пальцами в руку сестры. — Ему придется усмирять легионы… они наверняка утихомирятся, если поймут, что за Гальбой стоит другой человек, молодой, сильный и щедрый…

— Значит, Пизон во дворце и пытается добиться признания себя наследником?

— Конечно нет. Он просто… просто находится там. Спокойный, надежный, готовый ко всему. Разумеется, там же находится и Отон… — начала Корнелия, но не договорила, чтобы погрызть покрытые лаком ногти.

— Перестань! — воскликнула Марцелла. — Разве у императрицы могут быть обгрызенные ногти?

— Конечно нет, — покорно согласилась Корнелия, слегка успокаиваясь. Она представила себя в темно-фиолетовой столе. Это цвет подразумевал имперский пурпур (но не слишком кричаще), на шее широкое ожерелье из аметистов и жемчуга, скрепленных серебряной нитью. — Мне нужно вернуться к гостям. Мы скоро услышим о назначении Пизона.

В дверях зала возникла фигура центуриона.

— Госпожа, рабы хотят знать, подавать ли снова вино?

— Конечно, подавать.

Корнелия вернулась к толпе гостей. Преторианец следовал за ней как тень. Марцелла подумала, что ее сестра еще никогда не выглядела так царственно, как сегодня.

И все же… Марцелла была вынуждена признать, что если бы ей выпала возможность выбирать преемника императора из Пизона и Отона, она бы отдала бы предпочтение последнему. И не в последнюю очередь потому, что тот был куда более интересным человеком. На бесчисленных пирах нескольких последних недель Отон, казалось, не обращал никакого внимания на царившую в Риме напряженность и, беспечно вытянувшись на ложе перед пиршественным столом, вел разговоры о недавней постановке «Фиест» или последних новостях из Египта, тогда как Пизон без умолку бубнил о чеканке монет. Еще со времен Нерона Рим хочет, чтобы у него был умный и просвещенный император, а не просто достойный. Кстати, сам Нерон был отнюдь не глуп, но ему следовало сделать выбор: или поэт и музыкант, или император. А еще, к великому своему несчастью, он был обделен талантом подбирать в свое окружение умных людей. Таких, как Отон.

Впрочем, каким бы он ни был, умным или не слишком, в конечном итоге ей лучше поставить на мужа сестры. Как только сестра станет императрицей, пусть только эта стерва Туллия попробует командовать мною…

Прошел еще один час. Марцелла отметила про себя, что лица гостей сделались более напряженными, голоса — более пронзительными. Лишь Корнелия спокойно и величественно, как богиня, двигалась в гуще толпы.

Чья-то решительная рука коснулась Марцеллы локтя.

— Я принес еще вина.

— Спасибо, — поблагодарила Марцелла и приняла кубок из рук новоявленного обожателя, полноватого темноглазого юноши с грубоватыми манерами. На вид ему было лет восемнадцать. Домициан, младший сын блистательного Веспасиана, губернатора Иудеи. Кстати, Веспасиан вполне мог бы стать императором, если бы ему посчастливилось родиться в более знатном семействе и не находись он сейчас за тысячу миль от Рима.

— Я видел тебя раньше, — сообщил сын Веспасиана, не сводя с нее пристального взгляда. Домициан, да-да, его зовут именно так. — Твой муж — Луций Элий Ламия, верно?

— Да, к сожалению, — ответила Марцелла, пытаясь увидеть в толпе обеих кузин. В последнее время Диана совершенно потеряла голову. Она настолько увлечена своей новой упряжкой «красных», что вряд ли бы заметила, если бы Гальба назначил своим наследником коня. Но только не Лоллия! Та должна прийти на придворное сборище, несмотря на свою недавнюю перепалку с Корнелией. Впрочем, в последнее время Лоллия практически не выходила из дома, ссылаясь на непрекращающиеся головные боли. У меня тоже бесконечно болела бы голова, будь я замужем за стариком Винием.

— Твоим отцом был Гней Корбулон, — продолжил Домициан. — Я всегда восхищался им.

— Правда?

— Я собираюсь стать генералом. Мой брат тоже генерал. Его зовут Тит. Он какое-то время был женат на твоей кузине, этой богатой глупышке Лоллии. Тит очень хороший, то есть я хочу сказать, он хороший генерал, но я буду еще лучше. Так утверждает Несс.

— Кто такой Несс?

— Астролог. Очень хороший астролог.

— Никогда не слышала о нем.

— Знаешь, он никогда не ошибается! — в голосе юноши прозвучала легкая обида на ее недоверие. — Он говорит, что однажды я стану генералом и после этого…

Марцелла рукой прикрыла зевок.

— Да, да, конечно.

Для столь важного сообщения все произошло удивительно тихо и спокойно. Со стороны атрия в зал вошли два человека. Сенатор Отон с черными напомаженными волосами, сияя широкой улыбкой, от которой в зале как будто бы стало светлее. Пизон, сбросив с головы край тоги, какой-то усталый и растерянный. Отон вошел первым, громко приветствуя присутствующих, Пизон с измученным видом следовал за ним. Марцелла заметила, что как только они вошли, Корнелия застыла на месте, словно статуя, а по толпе гостей, как по воде, пробежала рябь. Марцелла уже приготовилась посочувствовать сестре, но в следующий миг поняла, что они говорят.

— Поздравляем сенатора Пизона! — улыбаясь, провозгласил Отон. — Нашего будущего императора!

Небольшое помещение наполнилось громом рукоплесканий, и лицо Пизона приняло еще более сконфуженное выражение. Корнелия каким-то образом уже оказалась рядом с мужем и даже чуть повернула его в свою сторону, так что первая улыбка Пизона предназначалась ей. Она что-то шепнула ему на ухо, и улыбка на его лице сделалась еще шире. Темные волосы преемника Гальбы блестели в свете факелов, и в эти минуты он даже казался выше ростом.

Кто бы мог подумать? — размышляла Марцелла. Гальба взвесил два варианта и в конечном итоге выбрал благородное происхождение и серьезность, предпочтя их обаянию и популярности. Император Луций Кальпурний Пизон Лициниан.

Званый вечер продолжился и с наступлением ночи. Лоллия прибыла с большим опозданием. Выглядела она довольно неряшливо — наспех одетая, нацепив на себя слишком много изумрудов. Первое, что она сделала, это рассыпалась в извинениях перед Корнелией.

— Я тогда скверно себя вела, — донесся до слуха Марцеллы ее виноватый шепот, когда Корнелия непринужденно заключила легкомысленную кузину в объятия. Пришла и Диана и прямо с порога затараторила о своей новой упряжке для «красных». Это было настолько утомительно, что Марцелла мысленно пожелала кузине сломать ногу, лишь бы та немного угомонилась. Диана сообщила, что ей сделали предложение заключить брак еще два сенатора. Почему бы нет? Она уже давно не та юная красивая зануда, какой была раньше. Теперь она просто зануда красивая, к тому же состоящая в родстве с будущим императором.

Как и я. Странная мысль. И все-таки, Марцелла не взялась бы сказать, изменится теперь ее жизнь или нет. История всегда движется вперед — независимо от того, кто именно носит императорский пурпур, историки всегда бесстрастно наблюдают за ее ходом.

Впрочем, при желании, ей ничто не мешает воспользоваться влиянием Корнелии и добиться для Луция поста в Риме. Тогда бы она наконец обзавелась собственным домом и освободилась из-под мелочной опеки Туллии.

— Позволь мне принести тебе мои поздравления, сенатор, — произнес Отон, пожимая Пизону руку. У него, наверно, болят щеки от нескончаемых улыбок, подумала Марцелла. — Тебе посчастливилось удостоиться благосклонности императора.

— Посчастливилось? — голос Пизона прозвучал надменно, словно он уже стал венценосной особой. Интересно, мелькнула в голове Марцеллы мысль, вспоминает ли он сейчас тот день на скачках, когда Отон без всяких усилий затмил его. — Фортуна оказывает предпочтение достойным, сенатор, а не удачливым глупцам.

По толпе пробежал смешок. Сотня гостей с готовностью показала, что считает наследника императора остроумным человеком. На какое-то мгновение улыбка Отона застыла на его лице, словно маска. Но в следующую секунду он откинул голову назад и сердечно рассмеялся.

— Хорошая шутка, сенатор. Надеюсь, она доставила тебе удовольствие. В будущем у тебя будет слишком мало времени для того, чтобы тратить его на нас, несчастных глупцов.

Впрочем, Пизон уже двинулся к другому доброжелателю. Отон остался один. Марцелла, повинуясь импульсивному желанию, быстро отошла от черноглазого сына губернатора Иудеи и шагнула к нему.

— Сенатор!

Увидев ее, Отон широко улыбнулся.

— Корнелия Секунда! Хотя я предпочел бы называть тебя Марцеллой, как и ты сама. Твоя сестра завладела именем вашего рода, а такая женщина, как ты, заслуживаешь собственного имени!

Отон продолжал говорить, легко и непринужденно, но Марцелла, повернув голову, заметила, что значительная часть гостей отхлынула к Пизону, оставив Отона практически одного.

— Я вижу, народ не стал терять понапрасну времени и ринулся восхвалять восходящую звезду, забыв про заходящую.

— Ты думаешь, что мое солнце зашло? — с той же улыбкой поинтересовался Отон.

— А разве нет? — вопросом на вопрос ответила Марцелла. — Ты проиграл. И найдется немало тех, в том числе, присутствующих здесь и самого Пизона, кто с радостью станет наблюдать за твоим падением.

— Я надеюсь услышать от тебя похвалу в свой адрес. За то, с каким спокойствием я принимаю удары судьбы. Ведь если я сам это говорю, значит, дела у меня все равно обстоят великолепно.

— Что же тебе еще остается? — дерзко произнесла Марцелла. — Биться головой о стену и причитать? Завтра тайком подкупить жреца, чтобы тот напророчил Пизону дурные предзнаменования, и тогда суеверная солдатня снова соберется вокруг тебя?

Лицо Отона вытянулось от изумления.

— Моя дорогая Марцелла, я и представить себе не мог…

— Оставим ненужную благопристойность. Просто признай, что тебе хочется свернуть Пизону шею, и ты почувствуешь себя гораздо лучше.

Отон рассмеялся.

— Да, мне действительно временами хочется свернуть этому напыщенному павлину шею. Особенно когда он отпускает бессмысленные, глупые шутки…

Марцелла на прощание улыбнулась сенатору, а сама отправилась к остальным гостям. Пожалуй, ей пора домой. Гай и Туллия пока ничего не знают, и она с удовольствием сообщит им это известие.

Кроме того, мне не терпится посмотреть на коровью морду Туллии, когда она попытается приструнить меня, а я отвечу ей, что предпочитаю следовать советам сестры. Будущей императрицы Рима.

Глава 4

— Ты не принесешь мне ячменной воды, любимая?

— С радостью, цезарь.

Пизон искренне рассмеялся.

— Не называй меня так!

— Почему же нет? — Корнелия поцеловала мужа. — Ведь ты все равно станешь императором.

Пизон снова рассмеялся и привлек ее к себе. По спине Корнелии пробежал приятный холодок.

Лучи скупого зимнего солнца, проникавшие в окна спальни, как будто немного согревали ее. Они легли спать всего несколько часов назад, когда дом покинули последние гости. Скорее даже не просто гости, а приближенные из их свиты. Да, теперь у нас есть свита!

— Ты опоздаешь, — пробормотала Корнелия между поцелуями. — Гальба хочет представить тебя войскам.

Жаль, что ей нельзя попасть в казармы преторианской гвардии, женщин туда не пускают. Пизон погладил жены по голове.

— Войска могут подождать.

— В самом деле? — произнесла Корнелия, целуя мужа в ответ.

Она надеялась, что он задержится, но Пизон с разочарованным стоном сел в кровати.

— Ты права, надо идти.

Корнелия одела мужа сама, отослав рабов прочь, после того как те принесли его лучшую тогу.

— Подними руку, нет, не эту, другую. Не шевелись, — командовала она, расправляя жесткие складки тоги.

— Я действительно сильно опаздываю, — простонал Пизон.

— Сошлись на свою похотливую жену, — отозвалась Корнелия, расправляя складку на плече мужа.

— Я намерен так и поступить, — насмешливо и одновременно строго отозвался Пизон, — и впоследствии непременно сделаю тебя Августой.

Корнелия с притворной скромностью улыбнулась, пряча свое возбуждение. Августа — в свое время этот титул император Август даровал своей супруге Ливии в знак ее добродетели и ума. Это давало ей право сидеть рядом с мужем на важных государственных приемах и политических собраниях.

— Но сенат может не одобрить этого решения. Я слишком молода, чтобы быть Августой.

— Одобрит. Это будет один из первых моих указов. — С этими словами Пизон накинул на голову край тоги. — Первое, что я сделаю, моя дорогая, это добьюсь того, чтобы Гальба выплатил преторианцам их деньги. Они давно этого ждут. Потому что если я смогу убедить его, солдаты перестанут роптать.

— Разве они станут роптать на тебя?

Он потянулся к ней и припал губами к ее губам. Их поцелуй длился до тех пор, пока снаружи не послышались чьи-то шаги. Пизон немедленно отстранился от жены. Корнелия тотчас стало жаль, что такой страстный поцелуй прервался. Впрочем, она понимала: наследник императора должен соблюдать соответствующий положению декорум, и потому с улыбкой повернулась к двери. На пороге, держа под мышкой шлем, стоял центурион Друз Денс. За его спиной Корнелия увидела еще двоих преторианцев в красных с золотом доспехах.

— Мы готовы сопровождать тебя во дворец, сенатор. Кроме нас, тебя будет охранять еще один отряд.

Корнелия неожиданно смутилась. До нее дошло, что посторонние люди видят ее в ночной рубашке и с распущенными волосами, но тем не менее не смогла удержаться от радостной улыбки.

— Я рада, что могу передать охрану следующего императора Рима в твои надежные руки, центурион.

— Я тоже этому рад, госпожа, — улыбнулся в ответ Денс.

— Останься сегодня с госпожой Корнелией, центурион, — приказал Пизон. — Я сам отведу второй отряд в казармы.

— Слушаюсь, сенатор! — отсалютовал Денс.

В присутствии посторонних Пизон не стал целовать жену перед уходом, лишь сжал ей руку своей скрытой под тогой рукой.

— Августа, — прошептал он одними губами и вышел из спальни. Настоящий император, хотя об этом еще рано думать.

Корнелия дождалась, когда шаги мужа стихли и, не удержавшись, с радостным возгласом, словно девочка, закружилась по спальне. До нее не сразу дошло, что центурион по-прежнему стоит на пороге. Корнелия хихикнула и улыбнулась ему, не в состоянии скрыть свою радость.

— Прости меня, центурион. Скоро я стану более почтенной и сдержанной, обещаю тебе.

— Я никому не скажу, госпожа, — почтительно поклонившись, пообещал Денс. — Куда сопровождать тебя сегодня утром?

— В храм Фортуны. — Первым в списке дел Корнелии было жертвоприношение богине удачи. — Затем в храм Юноны. — Это уже более личное жертвоприношение. — После чего я отправлюсь к мужу во дворец, чтобы услышать, как авгуры объявят предсказание. Думаю, что вечером наверняка состоится пир.

На этот раз Корнелия уделила своей внешности внимания больше, чем обычно: уложила волосы в изысканную прическу, а для выхода во дворец выбрала темно-зеленую шелковую столу, которая скреплялась на плечах золотыми брошами. Затем, без всяких колебаний, достала из шкатулки ожерелье, которое Пизон подарил ей в прошлом году на Луперкалии. За ожерельем последовал квадратный изумруд на изящной золотой цепочке и сережки с изумрудами ему в тон. Обычной римской матроне не пристало увешивать себя днем украшениями, но жена наследника императора вполне может позволить себе такую вольность. Гальба будет по-прежнему ждать от них появлений в обществе, хотя, как подметил Пизон, этот скупердяй не стал вносить предложение увеличить им жалованье, чтобы они могли поддерживать жизнь на уровне, подобающем наследнику императора. Впрочем, у Гальбы немало других забот кроме Пизона. Ее муж наденет императорский венок лишь после того, как Гальба умрет, но обязанности первой женщины империи ей придется выполнять уже сейчас. У Гальбы не было ни жены, ни матери, ни сестер, так что он непременно попросит ее взять на себя обязанности хозяйки Рима.

Наконец Корнелия набросила на голову золотистую тонкую вуаль и вышла из спальни; центурион Денс низко склонил голову.

— Императрица…

— Пока еще нет, центурион, — поправила она его.

— Ты настоящая императрица, — произнес преторианец, восхищенно глядя на нее. — С головы до ног.

Вскоре ее паланкин остановился перед храмом Фортуны, и Корнелия тотчас услышала, как зашептались люди.

— Будущая императрица, — переговаривались они. — Ее мужа назвали наследником императора.

Толпа сама почтительно расступалась перед ней, и преторианцам не нужно было расчищать для нее путь. В храме Корнелия опустилась на колени, чувствуя на себе взгляды окружающих. Ноги богини удачи, высеченной из розового мрамора, стояли на колесе, которым она поворачивала людские судьбы.

Пизона и Корнелию это колесо вознесло до заоблачных высот. Корнелия закрыла глаза и мысленно вознесла богине свою сердечную благодарность. Жрецы без колебаний привели для жертвоприношения лучшего быка.

Корнелия поспешно встала, чтобы не запачкаться каплями крови.

— Будущая императрица, — снова пробежал по толпе шепот, когда она спускалась вниз по ступеням храма. — Какие чудные изумруды!

Нет, она определенно была права, надев изумруды. Плебс всегда радуется таким проявлениям роскоши.

Центурион подозвал носильщиков и помог сесть в паланкин. Корнелия с радостью приняла его сильную руку.

— Поговори со мной.

— Как скажешь, госпожа, — ответил Денс и зашагал рядом с носилками.

— Что слышно из преторианских казарм? — Корнелия знала, что лучшего источника сведений, чем центурион, трудно было придумать. У императрицы непременно должны быть такие источники. — Довольны ли преторианцы выбором наследника, который сделал Гальба?

— Вполне, — осторожно ответил Денс.

— Говори не таясь, Денс.

Центурион пожал плечами, продолжая шагать рядом с Корнелией. Красный плюмаж на шлеме раскачивался в такт его шагам, рука лежала на рукоятке меча-гладия. По обеим сторонам улицы торговцы на все голоса расхваливали свой товар. Встречные паланкины, увидев сопровождавших Корнелию преторианцев, почтительно уступали дорогу.

— Им будет все равно, даже если император выберет наследником осла, лишь бы им выплатили причитающиеся деньги.

— А Гальба этого не сделал.

— Не сделал. Вот сенатор Отон, тот раздал преторианцам кучу монет. Его многие любят. Но мои воины не такие, — поспешил добавить Денс. — Я беру только лучших. Но большинство солдат — алчные подонки, госпожа. — Центурион покраснел. — Прости меня.

— За что? Ты же говоришь правду. — Даже первая женщина Рима может время от времени быть снисходительной, это лишь укрепляет преданность и без того верных ей людей. — Что слышно о легионах в Германии? Там тоже полно алчных подонков?

— Ходят слухи, будто они объявили императором тамошнего губернатора Вителлия. Но это всего лишь слухи.

— Не могу поверить в то, что они настолько глупы, — отозвалась Корнелия. Сенатор Вителлий считался пьяницей и обжорой, которого интересовали лишь пиры и гонки колесниц. — Ему никогда не стать настоящим императором.

— Им станет сенатор Пизон. Причем прекрасным императором, госпожа. Добрым и разумным.

Корнелия не ожидала от него таких слов и веером прикрыла улыбку.

— Я уверена, он будет рад услышать твое одобрение.

— Мои слова полны уважения, госпожа. — С этими словами Денс отогнал от паланкина стайку уличных мальчишек. — Но преторианцы видят все. Я видел императора Клавдия в лучшие времена, до того, как он устал от жизни, и ему все стало безразлично. Я видел Нерона в худшие его дни. Сегодня Римом правит Гальба, завтра императором будет сенатор Пизон. Я на своем веку повидал нескольких императоров. Пизон принесет нам добро.

Не стоит недооценивать простого солдата, решила Корнелия.

— Я рада, Денс, что ты так считаешь.

Центурион улыбнулся и восхищенно посмотрел на нее добрыми карими глазами. Слезая с носилок среди толпы перед входом в святилище Юноны, Корнелия даже позволила ему взять себя за руку. Храм Юноны, величественное сооружение, располагалось на Капитолийском храме. Статуя богини — покровительницы жен и матерей возвышалась рядом со святилищем Юпитера. На ступенях, как обычно, толпились женщины: юные девушки, ждущие удачи в предстоящем браке, беременные, просившие у богини легких родов, матроны, молившиеся за взрослых сыновей и непокорных дочерей. И благосклонная богиня, тоже будучи женщиной, внимала зову каждой их них.

На этот раз Корнелия не обращала внимания на бормотание присутствующих и изумленный шепот по поводу ее изумрудов и преторианской охраны. Она просто опустилась на колени, как и все остальные женщины, и склонила голову.

О, великая Юнона, у императора должен быть сын и наследник. Подари мне сына. Ведь если колесо Фортуны вознесло их с Пизоном так высоко, то неужели судьба обделит их детьми?

За восемь лет брака ни одного ребенка. Ни одного выкидыша. Ни одной задержки месячных.

Корнелия устремила взгляд на суровое мраморное лицо богини. О, Юнона, услышь меня!

Когда Корнелия направилась обратно к носилкам, преторианцам пришлось прокладывать для нее путь в толпе, которая, пока она была в храме, сделалась заметно многочисленнее. Всем хотелось поближе разглядеть будущую императрицу, увидеть, во что она одета, как ведет себя, какая у нее внешность. На этот раз столь пристальное внимание со стороны посторонних людей оказалось не так приятно. Когда Денс помог ей забраться в паланкин, Корнелия с облегчением вздохнула.

— Юнона ответит на твои мольбы, госпожа, — неожиданно заговорил он.

— Мольбы?

— Она дарует тебе то, о чем ты просишь ее. Она услышит тебя.

Корнелия растерянно подумала о том, догадывается ли он, о чем она молила Юнону, но Денс уже отстал от носилок.

— …такой большой и золотистый. Марцелла, ты даже представить себе не можешь! И такой сильный! Он может «петрушить» меня даже стоя, даже держа меня в воздухе, это просто божественно! Сначала он сильно стеснялся, но я все чаще приглашала его делать мне массаж, пока он не понял, что мне на самом деле нужно…

— …прекрасно прижился в конюшне «красных», хотя там, в кормушках, оказалось насыпано плохое зерно. Я не исключаю того, что кто-то пытался его отравить, эти паршивцы «синие» способны на все…

— Вам обеим следует поторопиться, — заявила Марцелла, не пытаясь скрыть раздражения, которое вызывали у нее обе кузины. С одной стороны Лоллия, захлебываясь от восторга, без умолку трещала о своем неутомимом «жеребце»-рабе, с другой — ее одолевала Диана, неумолчно лопотавшая о своих обожаемых «красных». Удивительно, как это она сама, стоя между ними, еще не умерла от скуки. О, любезная Фортуна, неужели им обеим нужно, чтобы все знали, о чем они думают? — Поспешите! Я хочу попасть в императорский дворец.

— … не знаю, зачем тебе понадобилось уводить нас с Марсова поля, — посетовала Диана. — Я с удовольствием наблюдала гонки колесниц, которыми управляли красавцы трибуны. Нет, конечно, ни один из них не способен как следует провести настоящую гонку…

— …а чтобы меня поняла Диана, я скажу это на единственно доступном ей языке: он настоящий жеребец! — томно зажмурившись, произнесла Лоллия. — Может, мне и не следует говорить о таких вещах, ведь Диана еще не замужем, но все равно тебе не помешает больше знать о жизни, дорогая. Лошади ведь тоже совокупляются.

— Может, и так, — оборвала ее Марцелла, — но они по крайней мере не болтают об этом.

Стоял холодный и ветреный зимний день, солнце было скрыто за грядой темных туч. Откуда-то издалека Марцелла услышал приглушенный раскат грома. Нехорошее предзнаменование. Впрочем, все предзнаменования были дурными еще с первых дней минувшей недели, когда начался новый год, с того самого дня, когда Пизона представили преторианцам. Бык, принесенный в жертву жрецами, оказался больным, с бесформенной печенью, и солдаты заворчали, считая это плохим знаком. Тогда Гальба прикрикнул на них, и они успокоились.

Впрочем, успокоились ли?

Вестибюль Золотого дворца был полон людей. Кого здесь только не было: и вооруженные стражники, и увешанные драгоценностями придворные в роскошных одеждах, и рабы с раздраженными лицами. Несмотря на неприятное ощущение в животе, Марцелла, не в силах побороть любопытство, принялась вертеть головой, во все глаза разглядывая легендарное жилище Нерона. Дворец поистине был великолепен: одних только залов для пиров здесь было три сотни. А чего стоили роскошные сады для отдыха, с их фонтанами и мраморными статуями! Словом, это было место, предназначенное для интриг, красоты, любовных встреч и тайн, где его венценосный хозяин забавлялся с серебряной лютней, озирая все вокруг. Веселый и гостеприимный, хотя и не совсем умственно здоровый бог.

— Ты здесь впервые? — шепотом поинтересовалась Лоллия, когда их провели в триклиний. — С тех пор, как?..

— Да, — ответила Марцелла, устремив взгляд на умопомрачительной красоты потолок, инкрустированный слоновой костью. В потолке имелись потайные люки, устроенные так, что в нужный момент они открывались и в отверстия на гостей опускались облака благовоний и розовых лепестков. Сейчас потолок был неподвижен и неосвещен.

— По крайней мере на этот раз я не единственная гостья. — Прошлой весной она была здесь одна. В ту ночь рабы ошиблись и загрузили потолок не одним, а тремя разными видами благовоний. Тогда Марцелла не только ощущала себя блудницей, но и пропахла ею.

— Не ходи, — пытались отговорить ее тогда сестры, узнав о приглашении Нерона. — Нельзя позволить ему позорить тебя, даже если он император.

— Скажи ему, что ты больна, — предложила Лоллия.

Разве у нее оставался выбор? Отца уже не было в живых, Луций, как обычно, находился в военном походе далеко от Рима, Гай был слишком занят своими обязанностями главы семьи. Что касается Туллии, эта мегера, несмотря на все ее рассуждения о женской гордости и добродетели, собственными руками охотно затолкала бы золовку в постель к императору-безумцу, лишь бы добиться для семьи его благосклонности. И Марцелле не оставалось ничего другого, как, стиснув зубы, нарядиться в лучшее платье и отправиться на пир к Нерону.

Теперь же дворец было не узнать. Пыльный. Холодный. Темный. Мозаика и фрески не видны. Половина мебели вывезена и распродана по приказу прижимистого Гальбы. В нос бьет тяжелый дух человеческого пота, а отнюдь не аромат розовых лепестков. Золотой дворец Нерона перестал быть золотым.

Даже мечтательное счастье Лоллии куда-то испарилось, когда она увидела натужные улыбки и тревожные взгляды окружавшей их толпы.

— Что это с ними? — прошептала она.

— Скорее всего, им уже известно то, что я видела на Марсовом поле, — ответила Марцелла. — Что повсюду собираются отряды преторианцев.

Ей тогда не понравилось, как они выглядят. Преторианцы держались плотными кучками и раздраженно жестикулировали.

— Преторианцы вечно всем недовольны. В чем же дело?

— Возможно, сегодня они недовольны больше обычного, — сказал Марцелла и вспомнила недавний слух. — Пизон в очередной раз попытался убедить Гальбу выплатить причитающееся им жалование, но снова получил отказ.

Более того, только слепой не обратил бы внимания на рабов, которых она видела на Марсовом поле. Они носили значки сенатора Отона.

От такого количества людей, набившихся в помещение, воздух сделался тяжелым, спертым. Марцелла с трудом пробилась к нише, где стоял чудом ускользнувший от внимания аукционеров Гальбы яшмовый светильник, инкрустированный серебром. Толпа образовала настоящий водоворот. Вскоре она увидела самого Гальбу, похожего на старую черепаху в тоге. По одну руку от императора находился Виний, по другую — Пизон. Последний выглядел озабоченно, хотя довольно решительно. Корнелия шла, вцепившись в его руку. В следующее мгновение толпа сомкнулась и скрыла их из вида.

Марцелла почувствовала, как ее желудок скручивается в узел, на этот раз от возбуждения.

— Разве это не увлекательно? — не удержалась она. — Быть в самой гуще происходящих событий?

Это совсем не то, что вечно торчать в четырех стенах и ждать новостей.

— Если я хочу пощекотать нервы, то иду на бега, — ответила Диана. — Смотри, вон там, мне кажется, сенатор Отон.

— Отона здесь нет, Диана.

— Нет, но он точно где-то неподалеку. Подстрекает народ к беспорядкам.

Марцелла уже давно пришла к такому заключению. Диана никогда ничего не видит до тех пор, пока это не начнет происходить у нее перед носом. Кузины нашли какого-то раба и, чтобы скоротать томительные минуты ожидания, отправили за вином. Прошло около часа, прежде чем взволнованный курьер сообщил потрясающую новость.

Преторианцы провозгласили Отона императором и в данную минуту несут его на плечах по римским улицам.

Это известие вызвало небывалое смятение. Марцелла пыталась все охватить взглядом, все запомнить, но поняла, что это невозможно. Происходило слишком много всего, чтобы все сразу отложилось в памяти. Она услышала лающий голос Гальбы, отдающего приказы, но не смогла разобрать ни одного сказанного им слова. Она видела белое, как мел, лицо Пизона, когда тот выпрямился и приосанился, чтобы обратиться к когорте охраны, которая все еще находилась во дворце. Выходя, Пизон споткнулся на пороге, и верный центурион помог ему удержаться на ногах. Затем Марцелла увидела пару молодых придворных, игравших в углу в кости. Они потребовали принести им вина, заявив, что хотят выпить его прежде, чем во дворец на копье принесут голову Отона. Но яснее всего она разглядела то, как старая рабыня невозмутимо наполняла кубки вином. Чему же тут удивляться? — подумала Марцелла. Вся эта истеричная смена императоров не имеет к ней никакого отношения. Для нее главное — наполнить кубки вином. Марцелла продолжала смотреть на пожилую рабыню до тех пор, пока та не исчезла в толпе.

Неожиданно она заметила Корнелию — та направлялась в ней, прокладывая себе дорогу в людском водовороте. В голубой столе, в ожерелье из лазурита и с браслетами в тон, старшая сестра выглядела удивительно спокойно. Однако когда она на ощупь нашла руку Марцеллы и крепко ее сжала, ее собственная рука оказалась холодной и влажной. Когда же она так поступала в последний раз? — подумала Марцелла. Когда ей было десять лет, наверно. Тогда отец только что вернулся из Галлии, проведя там два года, и даже не попытался отличить нас одну от другой.

— Тебе не стоило приходить сюда, — сказала Корнелия. — Здесь может быть опасно. Конечно, бояться Отона нет причины, он окажется в цепях сразу, как только преторианцы образумятся. Но во дворце может произойти все что угодно, так что сейчас это не самое спокойное место в Риме. — Корнелия бросила на нее осуждающий взгляд, и Марцелла поняла: даже в эти минуты сестра забоится о приличиях. — Марцелла, ты взяла с собой раба-сопровождающего? Принимая во внимание то, что люди говорят о тебе и Нероне…

— Мне ни к чему сопровождающие, — решительно возразила Марцелла. — Кстати, тебе я тоже не советовала бы находиться здесь. — Незаметно подкрались сумерки, и в помещении замигали огоньки светильников. Марцелла выглянула в окно и увидела у ворот Золотого дворца мерцание факелов. Это любопытные граждане Рима пришли посмотреть на происходящее. Два императора сразу, подумала она. Такое бывает нечасто. Это лучше, чем театральная постановка. Пойдемте все, старые и молодые, займем места получше, чтобы посмотреть увлекательное зрелище!

— Они уже разослали посланников в другие казармы города, — быстро произнесла Корнелия, нервно крутя на пальце обручальное кольцо. — Пизон говорил с преторианцами. Центурион Денс сказал, что они хорошо его приняли. — В голосе Корнелии явственно прозвучала гордость за мужа. — Он напомнил им о чести гвардейцев, о надежде на то, что они не предадут своего императора ради какого-то узурпатора…

— Вообще-то Гальбу тоже можно назвать узурпатором, — пробормотала Марцелла.

Корнелия не слушала ее и взволнованно продолжила:

— …и он еще говорил о стыде, напомнил им об их долге. Наверное, этого не следовало делать, но Гальба решил, что будет лучше, если он пристыдит гвардейцев. Денс заверил меня, что преторианцы достаточно хорошо его приняли…

— Корнелия!..

— И теперь находятся даже те, кто побуждают Гальбу усилить охрану дворца и даже вооружить рабов, чтобы дать отпор Отону, — на тот случай если дворец попытаются взять штурмом….

— Корнелия, отправляйся домой, — оборвала ее Лоллия. — Подожди вместе с нами, когда вся эта неразбериха благополучно закончится.

— Мое место рядом с мужем, — решительно ответила Корнелия и холодной, как лед, рукой сжала руку Марцеллы. — По правде говоря, вам всем следует…

— Лоллия! — Виний только сейчас заметил жену и замахал руками. — Немедленно домой, как можно было додуматься прийти сюда…

— Не шипи на меня! — воскликнула Лоллия, театрально закатив глаза. — Можно подумать, что я вышла замуж за гусака!..

— Я только что нашла паланкин, — успокоила ее Корнелия. Рабы тоже заволновались и о чем-то возбужденно шептались по углам. Никто из них не хотел ее слушать. Но она была первой женщиной Рима, и, когда хлопнула в ладоши, они послушно подбежали и столпились вокруг нее. Марцелла еще никогда не испытывала такую гордость за сестру, как сейчас.

Корнелия принялась выпроваживать их вон. Но в следующий момент внимание Марцеллы привлекла любопытная сцена: Гальба, которому принесли нагрудник кирасы и наголенники, распахнул на груди тогу и злобно рявкнул на суетившихся вокруг него придворных.

— Похоже, он хочет выйти им навстречу, — предположила Марцелла.

— Похоже, что так, — согласилась Корнелия. Она была бледна как мел, но ее голос звучал спокойно.

— Неужели мне придется уйти? — умоляющим тоном спросила Марцелла. — Сейчас, когда все только начинается? Я могла бы написать об этом для истории, но ведь если я уйду, то ничего не увижу…

— Ступай! — приказала ей Корнелия тоном старшей сестры, какой Марцелла не слышала со времен детства, и вместе с кузинами подтолкнула ее к паланкину.

Носильщики тотчас затрусили по дороге прочь от дворца, небрежно раскачивая паланкин, но никто из сестер не потребовал, чтобы их несли более плавно. Лоллия нервно грызла ногти. Марцелла, раздвинув занавески, посмотрела в окно, и Диана заглянула ей через плечо. Над городом опускались багровые сумерки. Вскоре Марцелла разглядела людей: пекари, пивовары, старые солдаты, нищие, уличные мальчишки, женщины с детьми, цепляющимися за подол. Заполонив улицы, они стояли в молчаливом ожидании. Где-то вдали слышались крики.

— Поворачивайте, — велела Марцелла носильщикам, когда крики сделались громче. — Обойдите форум стороной.

Но толпы делались все плотнее, и уже невозможно было никуда свернуть. Носилки качнулись один раз, затем другой. А в следующий миг угол паланкина резко опустился вниз, и Марцелла, вылетев наружу, больно ударилась бедром о камни мостовой. Лоллия с громким криком рухнула ей на ноги. Диана вывалилась последней, но довольно ловко поднялась первой. Марцелла посмотрела вслед убегающим носильщикам, но те уже спустя пару мгновений растворились в сумерках. Несколько уличных мальчишек, издав радостный вопль, вскочили на паланкин и принялись на нем подпрыгивать. Толпа вокруг продолжала хранить молчание. Марцелла видела недобрые глаза окружающих ее людей. Они поблескивали подобно черному янтарю, разглядывали ее, оценивали. От страха у нее неожиданно перехватило горло. На ней было простое светлое платье, Диана тоже была одета просто, как будто собралась убирать конюшни, а вот шелка и жемчуга Лоллии…

— Даже не мечтайте добраться до дома, — схватила их за плечи Диана. — Нам нужно найти укрытие.

— Верно, — упавшим голосом согласилась Марцелла. — Думаю, с нас хватит приключений.

Однако откуда-то спереди донеслись крики, и темное небо осветилось заревом факелов. Послушался недовольный ропот, похожий на далекие раскаты грома; различить слова было невозможно. Марцелла почувствовала, как масса человеческих тел подтолкнула ее вперед. Лоллия крепко вцепилась ей в локоть. В следующее мгновение Диане удалось затолкнуть их на лестницу, ведущую в храм.

— Ты что-то видишь? — спросила Лоллия. В широко открытых глазах читался ужас.

— Да, — ответила Марцелла. Она видела почти все, так как была выше остальных сестер. Ей был хорошо виден край форума: там в свете факелов покачивалась лысая голова человека, сидевшего на установленном на носилках кресле. Морщинистая, как у черепахи, шея Гальбы поворачивалась то в то в одну, то в другую сторону. Марцелла даже разглядела, как открывался его рот, когда он выкрикивал приказы. Однако истеричная толпа, ничего не слыша, увлекала его вперед. Разглядев рядом с императором Виния, Корнелия стала искать глазами Пизона и Корнелию, но так и не нашла. В поле ее зрения оставался лишь Гальба в его бесполезных доспехах.

Затем до слуха Марцеллы донесся цокот копыт. Она не смогла понять, с какой именно стороны, однако вскоре увидела конных преторианцев. Неожиданно они заполнили площадь и плотным кольцом окружили Гальбу. Над их головами взметнулись короткие мечи. Красные плюмажи на шлемах в сумеречном свете были похожи на кровь. Императорское кресло опрокинулось, и Гальба, падая, беспомощно взмахнул руками. Затем Марцелла увидела, как опускаются и вновь взлетают мечи преторианцев.

— Марцелла! — крикнула Лоллия и потянула сестру за руку. Молчание толпы оборвалось громким гулом. Одна половина людей с криками отхлынула назад, другая половина, так же крича, подалась вперед, чтобы увидеть, как императора рубят на куски. Марцелла успела заметить, как мужа Лоллии оттащили от кресла императора и ударили мечом в живот. Виний громко заверещал, умоляя о пощаде.

Лоллия сдавленно всхлипнула.

— Бежим! — крикнула им Диана и с такой силой рванула обеих сестер за руки, что Лоллия едва не упала. Марцелла едва успела ее удержать. В следующее мгновение все трое уже неслись со всех ног.

— В храм! — прохрипела, задыхаясь от быстрого бега, Марцелла. Толпа устремилась вслед за ними. Впереди замаячил круглый силуэт храма Весты. В эти минуты он казался островком безмятежности посреди бурлящего моря. Сестры буквально взлетели по его ступням и устремились внутрь святилища.

Там было невероятно тихо, лишь вечный огонь негромко потрескивал на алтаре. Вбежав под своды храма, Марцелла остановилась как вкопанная. Легкие горели от быстрого бега, дыхания не хватало. Лоллия обессилено упала у подножия колонны.

— Он жив, — тупо повторяла она. — Он жив. Жив. Жив…

Марцелла ничего не стала ей отвечать. В ее голове крутилось одно слово. Мертв. Мертв. Император мертв.

О, благословенная Фортуна, где же Корнелия?

Диана отправилась к двери внутреннего святилища и принялась молотить в нее кулаками. Затем вернулась, изрыгая проклятия.

— Нам отсюда не выбраться, — сообщила она, убирая с лица пряди волос. — Похоже, что все весталки сбежали.

— Разумный поступок, — отозвалась Лоллия с каким-то тупым спокойствием. — Им вряд ли удалось бы сохранить девственность, ворвись сюда орава разгоряченных преторианцев.

— Так же, как и нам, — произнесла Марцелла, оглядываясь по сторонам. Всего несколько колонн, за ними не спрячешься. Да и дверей больше нет, которые можно было запереть изнутри.

— Сомневаюсь, что тебе удалось сохранить девственность, разве что твой муж плохо знал свое дело. — Лоллии кое-как удалось подняться на ноги. Она вся дрожала, грудь вздымалась и опускалась от частого, надрывного дыхания. Рыжие волосы прилипли к потным вискам.

— Лично меня не очень радует мысль о том, что меня может взять силой половина когорты преторианцев, — ответила Марцелла. — Есть у кого-нибудь из нас кинжал, на тот случай, если до этого дойдет дело?

— У меня есть, — отозвалась Диана и вытащила короткий кинжал.

— Тебе он точно пригодится, — сказала Марцелла с легким раздражением.

Крики снаружи сделались еще громче. Сестры застыли на месте. Улица перед храмом опустела. Толпы рассеялись. Часть людей устремилась в переулки, часть бросилась к форуму. Однако в следующее мгновение послышались новые крики, и темнота осветилась огнями факелов. В храм вбежало несколько преторианцев — солдаты преследовали каких-то двух людей. Было еще довольно светло, и сестры сумели разглядеть тех, за кем гнались гвардейцы. Марцелла бросилась было из-за колонны вперед, но Диана удержала ее.

— Туда нельзя!

Как оказалось, это Корнелия. От быстрого бега она задыхалась и прихрамывала, поскольку потеряла одну из сандалий. Темные волосы растрепались и волной спадали на спину. Пизон поддерживал ее. Глаза у него были совершенно безумные, нарядная тога разорвана в клочья. За ними с улюлюканьем гнались с полдесятка, если не больше, преторианцев.

Нет, нервно подумала Марцелла. Их всего пять. Тот, что бежал впереди, был не с ними. Он подтолкнул Пизона в спину, направляя вперед и вверх по ступенькам, ведущим в храм Весты. Затем, держа в руке меч, повернулся к преследователям. Марцелла узнала его. Это был Денс, центурион, охранявший Корнелию. Он был без шлема, под глазом рана, из которой струилась кровь. Зубы оскалены в свирепой ухмылке.

Короткий меч Денса вонзился в шею одному из преследователей, и тот упал. В то же мгновение, оступившись на первой ступеньке, упала и Корнелия. К ней тут же подскочил один из преторианцев. Пизон вскрикнул и метнулся ему навстречу. Увы, в следующий миг его рукав обагрился кровью.

Денс выдернул клинок из своей жертвы и, повернувшись ко второму преследователю, полоснул его мечом сзади по коленам. Преторианец вскрикнул и упал. Пизон попятился назад, непонимающе разглядывая свою окровавленную руку. Корнелия вцепилась в него и, что-то крича, потащила за собой вверх по ступеням. Денс полуобернулся и подтолкнул их обоих вперед. В следующее мгновение на него сзади набросились преследователи.

Высокий трибун изловчился и нанес центуриону удар кинжалом в щель между доспехами, глубоко вонзая ему в бок короткое, широкое лезвие. Денс согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух, но тотчас же выпрямился и набросился на того, кто нанес ему подлый удар. Противники вцепились друг в друга. Тем временем два других преторианца кинулись вслед за Пизоном. Одному из них удалось поймать сенатора за окровавленный край тоги.

С криками преследователи потащили его вниз, словно рыбу, пойманную в сети. Последнее, что он успел сделать, это толкнуть Корнелию вперед, давая ей тем самым возможность спастись бегством. Марцелла увидела побелевшее от страха лицо Пизона, его раскрытый для крика рот — он то ли умолял своих убийц пощадить его, то ли проклинал их. Потому что даже если патрицию и надлежит умереть достойно, было не слишком много гордости в том, чтобы, пробыв всего пять дней наследником императора, быть затем прирезанным на ступеньках храма подобно бродячему псу.

Мечи несколько раз вонзились ему в грудь, затем еще и еще. На глазах у Марцеллы Пизон превратился в рубище окровавленной ткани.

Корнелия зашлась в истошном крике. Марцелла вырвалась из рук Дианы и устремилась вниз по ступенькам к сестре. Схватив Корнелию, она потащила ее в храм, однако заметила, как к ним со злобными ухмылками повернулись два оставшихся преторианца. За спиной у нее послышался громкий всхлип, и неожиданно рядом с сестрами появилась Лоллия. В ее широко открытых глазах застыл ужас. В руках у Лоллии была огромная бронзовая чаша. Собрав последние силы, Корнелия Терция вытряхнула ее содержимое на головы преторианцев. Их тотчас накрыло облаком горячей золы из священного очага Весты. Горячие угли разлетелись во все стороны. Два преследователя отступили назад, прикрывая глаза. Один с воплем упал — это Денс изловчился и вонзил ему в шею меч. Марцелла скорее почувствовала кожей, нежели услышала пронзительный крик сестры, пытавшейся вырваться от нее и броситься к мертвому Пизону. Увлекаемый телом убитого им врага, Денс тоже упал. Впрочем, он тут же попытался подняться на ноги, но не смог и по-собачьи встряхнул головой. С его волос разлетелись во все стороны капли крови. Затем он попытался встать на колени, но снова упал. Тогда он подполз к Корнелии и, сделав усилие, приподнял руку с мечом. Поднять ее выше ему не удалось. Он с трудом переполз на следующую ступеньку, и Марцелла увидела, что у него в боку по-прежнему торчит кинжал.

Диана выскочила из-за колонны с кинжалом в руке и, оскалив зубы, бросилась к Денсу. Марцелла испугалась, что ее безумная кузина задумала какой-нибудь отчаянный поступок. Куда разумнее было воспользоваться кинжалом, чтобы, прежде чем преторианцы растерзают раненого Денса, перерезать ему горло. Единственный верный солдат Рима не заслуживал того, чтобы бывшие товарищи разорвали его на части.

Марцелла, хотя старалась успокоить истошно кричавшую сестру, поймала себя на том, что пытается мысленно вычислить ход будущих событий. Лоллия не сможет заколоть себя кинжалом, но, может быть, Диане удастся лишить ее жизни прежде, чем покончить с собой? А она, Марцелла, позаботится о Корнелии. Поэтому я буду последней, кто возьмет в руки кинжал. Говорят, что удар в сердце позволяет уйти из жизни быстро и почти безболезненно. Женщины из рода Корнелиев лучше умрут от собственной руки стоя, чем лежа на спине, обесчещенные ордой бесстыдных подонков.

— Тише, Корнелия, тише!..

Как будто издалека Марцелла услышала тяжелое дыхание Денса, услышала крики Корнелии, услышал стоны Лоллии, стоявшей у нее за спиной, но отчетливее всего — крики и звон битого стекла, доносившиеся со стороны форума, однако здесь, у входа в святилище Весты, все звуки как будто поглощались царившей в храме тишиной.

Преторианец, что стоял перед ним, пожал плечами, и Марцелла неожиданно поняла, что это последний. Три тела лежали у подножия лестницы, еще одно — возле безжизненного тела Пизона. Этот остался последним. Испачканный сажей преторианец усмехнулся и опустил меч.

— Вам повезло. У меня есть более важные дела, — произнес он, и звук его голоса заставил Корнелию пронзительно вскрикнуть. Марцелла, как завороженная, не сводила с него глаз. Преторианец тем временем присел на корточки рядом с мертвым Пизоном. Несколько ударов мечом, и голова сенатора откатилась от тела. Корнелия резко смолкла.

— Император Отон непременно захочет это увидеть, — сообщил солдат. — Может быть, я даже разбогатею.

Короткие волосы были скользкими от крови, и держать отрубленную голову было неудобно. Тогда убийца засунул пальцы в раскрытый рот Пизона и, подхватив мертвую голову за зубы, зашагал прочь. Денс заморгал, по-прежнему наполовину воздев в воздух меч. Проходя мимо неподвижных тел, грудой лежавших на ступенях храма, преторианец еще раз довольно осклабился.

— Ты храбрый подонок, Денс, — бросил он через плечо. — Но я знал, что впятером мы тебя одолеем.

Насвистывая на ходу, он легкой трусцой пустился по улице.

Наконец Марцелла почувствовала, что снова может дышать. До нее только сейчас дошло, что она все еще пытается успокоить сестру, но женщина, едва не ставшая императрицей, теперь застыла неподвижно, словно мраморная статуя, не сводя глаз с изуродованного тела мертвого мужа.

— Скажи мне, что все это сон, — прозвучал голос застывшей позади Лоллии. — Прошу тебя, скажи мне, что все это всего лишь сон.

Но уже в следующий миг Лоллия торопливо отошла в сторону, и ее вырвало прямо на каменные ступени. Диана спрятала кинжал в ножны и обняла ее за плечи.

Денс неожиданно зашелся в кашле. Гладий выпал из его руки и со звоном скатился по ступеням вниз. Тогда центурион ухватился за рукоятку кинжала, что все еще торчал из его окровавленного бока, и одним рывком выдернул его. Какое-то мгновение он смотрел на холодный клинок, а потом рухнул, тяжело дыша и устремив посеревшее лицо в багровое небо. Его перепачканная кровью рука схватила Корнелию за лодыжку.

— Они набросились на меня, — прохрипел он. — Они предали меня.

На его губах запузырилась кровь. Ногу Корнелии он так и не отпускал.

Марцелла посмотрела на храм Весты. Над ним больше не вился дымок — вечный огонь погас. Оставалось лишь надеяться, что весталок за это не накажут.

Глава 5

Из всех свадеб Лоллии этой суждено было стать самой тихой.

Она не могла не вспомнить предыдущую. Тогда Корнелия произнесла свою обычную короткую, однако занудную речь о блаженстве брака, Диана без умолку тараторила о гонках колесниц, а Марцелла шепотом рассказывала последние сплетни о новом императоре. Возможно, это был не самый счастливый ее брак, но по крайней мере свадебный пир удался и был довольно шумным и веселым.

Эта свадьба была совсем не похожа на предыдущую.

— Фу, какое бесстыдство, — презрительно фыркнула Туллия, услышав о том, что Лоллия снова выходит замуж через десять дней после того, как овдовела. — Еще не успел остыть прах сенатора Виния!

Бесстыдство. Впервые Лоллия была согласна с Туллией. Это действительно было бесстыдство, хотя что еще ей оставалось делать.

— Моя дорогая девочка, — вздыхал ее дед всего через четыре дня после того, как Отон силой меча стал императором. — Мне бы не хотелось торопить тебя, но твой брак с Винием очень тесно связал тебя с родом Гальбы. Мы должны подумать о новом браке.

— Да. Но…

— В конце концов такой богатой наследнице, как ты, не позволят долго оставаться незамужней. Если я сейчас начну забрасывать сети, то, пожалуй, смогу выудить тебе самого лучшего мужа, который сможет защитить тебя. — С этими словами он погладил внучку по руке. — Я хочу, чтобы с моей бесценной жемчужиной ничего не случилось.

— Да. Но…

— Ты ведь не слишком сильно убиваешься по мужу? Я знаю, ты не слишком любила сенатора Виния.

— Да. Но…

Всякий раз, вспоминая о покойном муже, она испытывала неприятное ощущение в желудке. Да, Виний был старым занудой, и она всеми фибрами души ненавидела его… во всяком случае, он вечно ее раздражал… но все равно он не заслуживал того, чтобы его разорвали на куски разъяренные преторианцы. Да и с моей стороны было не очень красиво называть его в разговорах с моим знакомыми Стариканом, даже если это и соответствовало истине.

Дело в том, решила Лоллия, что она привыкла к разводам, но не привыкла к вдовству. Это совершенно разные вещи. Она испытывала чувство вины. Странно, к чему бы это? Винию нужны были лишь ее деньги, и он их получил. Никто не посмеет утверждать, что она обманула его. Возможно, именно этим объясняется ее истеричный смех, когда она, наконец придя домой, объявила домочадцам и рабам, что их хозяин мертв. Никто не произнес ни слова.

— Не стойте здесь, как овцы, — заявила Лоллия, все еще забрызганная кровью, причем неизвестно чьей — Пизона или центуриона Денса. Однако рабы продолжали испуганно смотреть на нее, действительно, как стадо глупых овец, и это сравнение неожиданно ей понравилось. — Овцы, — хихикнула она и после этого уже не смогла удержаться от смеха. Слуги все также испуганно таращились на нее, а она все смеялась и смеялась, не в силах признаться вслух, что причиной ее смеха был страх. Самый обыкновенный страх.

Я вдова. Неужели именно по этой причине накануне новой свадьбы ею владеют такие странные чувства? Корнелия тоже овдовела, но по крайней мере выглядит так, как и подобает выглядеть вдове: терзаемая горем, днями напролет лежит в убранной черной тканью постели с отсутствующим выражением лица. Лоллия посмотрела на себя в зеркало и увидела невесту в красной вуали: нарядную, накрашенную, безупречно красивую.

— Ты прекрасно выглядишь, — польстила ей Марцелла, когда служанка сняла вуаль, чтобы причесать хозяйку, однако ее голосу явно не хватила искренности. Сама Марцелла выглядела как обычно: в светло-зеленой столе с голыми руками, без украшений, невозмутимая, облитая светом скупого зимнего солнца, проникавшего в окно спальни. Единственное отличие — в последнее время она была подозрительно спокойна. Лоллия не стал нажимать на нее — с Марцеллой этого лучше не делать. Она усвоила этот урок еще в тот день, когда задала слишком много вопросов о том случае с Нероном. Когда же Марцелла бывала в соответствующем настроении, от ее острого язычка не было спасения. Он резал не хуже гладиаторского меча.

— Который из них взять? — беспечно спросила Лоллия, беря в руки два карандаша для подводки глаз. Марцелла безразлично покачала головой. К Лоллии тотчас подскочила служанка и принялась подкрашивать ей веки. Как прекрасно вновь оказаться в доме деда, вздохнула про себя Лоллия. Здесь так просторно, так много роскошно убранных комнат, здесь рабы, которых она помнит еще с детства, которые и теперь относятся к ней как к малому ребенку. Но все-таки что-то здесь изменилось. Чего-то явно было не так, вот только что? Ощущение это было сродни тому, как, заметив краем глаза какую-то тень, обернуться и ничего не увидеть. Возможно, виной всему настроение римских улиц, которые заполонил плебс, то ли радуясь блистательному будущему Отона, то ли стыдясь кровавого прошлого Гальбы. Лоллия никогда раньше не видела ничего подобного.

— Дядя Парис обещает вскоре подарить тебе бюст твоего нового мужа, — сообщила Марцелла, играя бисерной каймой подушки. — Сальвия Титиана.

— Его так зовут? — вздохнула Лоллия. — Я постоянно забываю его имя.

— Что ты о нем думаешь?

— По-моему он производит неплохое впечатление. — Она дважды встречалась с ним. Сальвий был высокий элегантный мужчина лет сорока, с сединой на висках и худым, но красивым лицом, как и у всех его братьев. — Правда, у него есть неприятная привычка хрустеть суставами пальцев.

— Брат императора может иметь любые недостатки, какие только захочет, — отозвалась Марцелла. — Я вижу, у твоего деда есть друзья на самых высоких государственных постах, коль он смог подыскать тебе в мужья брата самого Отона.

Новый муж Лоллии, Луций Сальвий Отон Титиан, узнав, что Лоллия свободна, в спешном порядке развелся с прежней женой. А также узнал, что у меня имеется неплохое приданое, подумала Лоллия. Вилла в Байе, вилла на Капри, еще одна вилла в Брундизии, две каменоломни в Карраре, где добывают мрамор, доходные дома на Авентинском холме, паи на доки в Остии, шесть торговых кораблей, поместья в Апулии, Пренесте, Тоскане, Таррацине и Мизенуме. Виноградники в Равенне и Помпеях, оливковые рощи в Греции, паи во фракциях беговых колесниц и гладиаторской школе на Марсовой улице. Доля в египетских кораблях, перевозящих зерно, рента за земли в Галлии, Испании, Германии и Сирии… Да, похоже, брат новоиспеченного императора не просто решил обзавестись новой женой. Он даже не посмотрел в сторону Лоллии, но так поступали практически все. Потому что взгляд им застилал незримый для окружающих блеск ее золота.

— Значит, теперь ты займешь место первой женщины Рима вместо Корнелии, — произнесла Марцелла, на этот раз более задушевно.

— И что из этого? — пожала плечами Лоллия.

— Ты никогда не задумывалась о том, что это значит? Власть, Лоллия. Всеобщее преклонение. Положение в обществе.

— Это означает, что мне придется быть хозяйкой всех этих бесконечных дворцовых пиров, вместо того, чтобы самой быть на них гостьей. Это лишние хлопоты.

— И мы знаем, что ты сделаешь все для того, чтобы избегать их, — шутливо закатила глаза Марцелла. — Ты и твои званые ужины!

Я больше не хочу идти ни на какой ужин, подумала Лоллия. Даже на собственный свадебный пир. Даже на этот свадебный пир, который обещал стать самым зрелищным, потому что она выходит замуж за брата самого императора. Почему же тогда мне все безразлично? — удивлялась Лоллия. И дело не в том, что она перестала ходить на званые ужины. Дело в другом. Почему это больше не приносит ей удовольствия? Наоборот, ей почему-то хочется, чтобы пиры поскорее заканчивались. Ей хочется вина. От всего сердца хочется, чтобы Корнелия произнесла занудную речь о том, что когда снимаешь красную вуаль невесты, мир предстает совсем другим. Но сегодня никакой речи не будет.

— Как там Корнелия? — поинтересовалась Лоллия, когда служанки начали причесывать ее, как и положено в таких случаях, разделив волосы на лбу на шесть локонов. Скоро число этих локонов сравняется с числом ее мужей…

— Она переехала к нам и теперь живет вместе с Гаем, Туллией и со мной, — ответила Марцелла и подошла к окну. — Туллия считает, что вдове не пристало жить одной.

— Да кому какое дело до того, что думает Туллия?

— Так, как думает она, думает и Гай, а он имеет полное право заставить Корнелию вернуться домой. Ведь теперь, после гибели Пизона, он отвечает за нее. Кроме того, Корнелии просто негде жить. По распоряжению Отона дом Пизона и все его имущество конфисковано в пользу империи. — Марцелла пожала плечами. — Во всяком случае, у нее есть крыша над головой, и я живу рядом и могу за ней присматривать.

Впрочем, в душе Лоллия позволила себе усомниться в том, что Марцелла именно тот человек, который способен за кем-то присматривать.

— Она заговорила снова? Я имею в виду Корнелию. Я знаю, не стоит даже надеяться на то, что Туллия хотя бы на минуту закрывает рот.

— Да, пожалуй, не стоит. Корнелия сидит в своей комнате, уставившись на стену. Мы были вынуждены силой оторвать ее от тела Пизона, чтобы надлежащим образом предать его останки огню. Она все время повторяла, что не позволит сжечь его без головы. Но уже прошла целая неделя, а нам так и не удалось… — Марцелла не договорила фразу до конца.

— Я просила деда, чтобы он приказал рабам ее отыскать… Я имею в виду голову Пизона, — исправилась Лоллия. — Я пообещала заплатить за нее любую цену.

— И я тоже, — призналась Марцелла. — Как там этот центурион? Я забыла его имя.

— Друз Семпроний Денс. Врачи говорят, что он поправится. — Лоллия приказала отнести раненого центуриона в дом ее деда, и за ним день и ночь ухаживали лучшие лекари Рима. Тем самым сестры отдавали долг спасителю. И хотя центурион Денс не смог уберечь Пизона, зато спас их четверых. — Скажи, как поживает Диана? Она и до этого была почти безумна. А сейчас, наверно, и вообще стала сумасшедшей…

— Это ведомо одной лишь Фортуне, — ответила Марцелла, задумчиво проводя пальцем по маленькой статуэтке из слоновой кости, украшавшей собой изысканный столик из черного дерева. — Она по-прежнему надолго пропадает, и мы редко ее видим.

— Хорошо, что Отон хотя бы возобновил гонки колесниц. Это должно ее обрадовать, — произнесла Лоллия, держа голову ровно, чтобы служанки надели на нее свадебное покрывало. По всем правилам, чтобы брак был счастливым, волосы невесты следовало разделить на пробор кончиком копья, принадлежавшего мертвому гладиатору. Корнелия неизменно настаивала на этом ритуале. Лоллия, напротив, считала, что копье, равно как любой другой талисман, вряд ли способно помочь ей с удачным замужеством.

В зеркале за плечом Лоллии мелькнула какая-то темная фигура. Обернувшись, она увидела в дверях Корнелию — в черном траурном платье с голыми руками, волосы гладко зачесаны назад. По мнению Лоллии, кузина выглядела бы потрясающе красивой, не будь ее лицо похоже на застывшую маску.

— Поздравляю, — произнесла она. — Это просто великолепно, выйти замуж за брата императора. Кстати, это не он случайно приказал убить моего мужа?

Лоллия открыла было рот, не зная что сказать, но ее опередила Марцелла. Она подошла к облаченной в траур сестре и попыталась ее успокоить. Рабы тотчас испуганно переглянулись, однако, похоже, одного упрека для Корнелии оказалось достаточно. Она позволила Марцелле подвести ее к креслу возле окна и села, глядя вниз, на атрий. Лоллии же вспомнилось, как все они дружно хихикали в конце ее предыдущей свадьбы, когда она выходила замуж за Виния. На глаза тотчас набежали слезы, но она усилием воли заставила себя не расплакаться. Корнелия может рыдать и горевать, сколько ей вздумается, но кому-то другому все равно придется создать союз, который станет залогом безопасности их семьи. В моих жилах течет не только патрицианская кровь, но и кровь раба. Патриции несгибаемы, зато рабы хорошо умеют сносить удары судьбы. Дед Лоллии встретил их у дверей опочивальни, высокий и взволнованный. Лоллия обняла его и прижалась головой к его груди. Ее любви к нему хватит еще на сотню мужей.

— Моя Жемчужина, — ласково назвал он внучку ее детским прозвищем. Пусть кузины не понимают ее привязанности к деду, но она ни разу не возразила ни единым словом, когда он находил для нее очередного мужа. Им не понять, что это своего рода союз, который они с дедом заключили навеки против всех бед этого мира. Бывший раб, скопивший огромное состояние, имел немало врагов. Его деньги и имущество могли быть конфискованы в любой момент, не будь у него могущественных покровителей. Брак с братом императора надежно защит и деда, и ее, и маленькую Флавию. А ради них она готова на все.

Вскоре появились новые гости с традиционными поздравлениями. Впрочем, их лиц Лоллия особенно не различала. Она набросила на плечи свадебную накидку, и Тракс заколкой скрепил ее у нее на плече. У Лоллии не нашлось сил встретиться с ним взглядом. Он был так нежен с ней с того самого дня, как погиб Виний, когда она никак не могла унять истерический смех. Тогда Тракс взял ее на руки и, как ребенка, отнес в опочивальню. Уложив ее в постель, он даже не попытался овладеть ею. Он просто прижимал ее к себе до тех пор, пока не прекратился смех, на смену которому тотчас пришли слезы. И тогда он, нежно обняв, принялся укачивать ее, что-то негромко напевая, как будто это была малышка Флавия, а не ее мать.

— Откуда ты знаешь, Тракс, как нужно успокаивать людей? — спросила его Лоллия.

— Я так же напевал моей младшей сестренке, — неожиданно признался тот, — когда та была маленькой. Ей было всего четыре года, когда она попала на невольничий рынок. Но в ее глазах не было слез, потому что я заранее успокоил ее пением.

Интересно, подумала Лоллия, что случилось с его сестрой? И со всей его семьей? Тракс делил с ней постель, но она ничего не знала о нем, ведь он был обычным рабом. С какой стати ей что-то о нем знать?

— Не понимаю, как ты можешь оставаться таким спокойным, — произнесла Лоллия и отодвинулась, вытирая слезы со щек. — Миру приходит конец.

— Может быть, — отозвался Тракс и осторожно смахнул слезинки с ее глаз. — Тогда вместе с ним перестану существовать и я.

— И это тебя не страшит?

— Мой Господь умер. Но все закончилось хорошо. — Тракс с улыбкой прикоснулся к деревянному крестику у него на шее. Крестик имел какое-то отношение к его богу — плотнику или, если она правильно помнит, богу плотников. Лоллия точно не знала. — У тебя тоже все будет хорошо, госпожа.

Как он может говорить такое? Откуда ему это знать?

После этого разговора ей было трудно встретиться с ним взглядом. Каким-то уму непостижимым образом, глядя на него, она ощущала неловкость.

Когда Лоллия вышла в сад, император, его брат и свадебная процессия гостей уже ожидали ее. Они стояли, прекрасные как мраморные статуи, смеясь и непринужденно перебрасываясь шутками. Лоллии они почему-то напомнили красивый греческий фриз, но при этой мысли ее смятение лишь еще больше усилилось. Впервые в истории Рима император занял трон силой меча. Как же эти люди могут смеяться, будто ничего не произошло?

Возможно, так оно и есть. Ничего не произошло. Если они смеются, то почему не может смеяться она? Высокородная Корнелия Терция, известная как скандалистка Лоллия, которую не интересовало ничто другое, кроме пиров, и которая получала от этого немалое удовольствие.

Не приподнимая вуали, Лоллия, прежде чем выйти навстречу своей четвертой брачной церемонии, осушила кубок крепкого вина. Впрочем, чем этот четвертый раз отличается от предыдущих? Ничем. Тот же свадебный пирог; те же слова брачного обета Quando tu Gaius, ego Gaia! тот же поход к алтарю Юноны для жертвоприношения. Император Отон лишь ненадолго задержался в храме, чтобы, прежде чем уйти, благословить новобрачных. В этот день его ждали куда более важные дела. Сегодня в сенате должно состояться его утверждение императором Рима, и он не мог тратить свое бесценное время на брачные церемонии. Осушив еще один кубок вина, Лоллия заметила, что Корнелия проводила Отона полным ненависти взглядом.

Взяв за руку своего нового красавца мужа, Лоллия опустилась на колени перед статуей Юноны. Она попыталась молиться, но так и не смогла найти в себе подобающую событию искренность, какая требовалась для произнесения священных слов. Ее богиней была Венера, богиня красоты и любви, а не Юнона — богиня брака и семейного очага. Кроме того, Лоллия сомневалась, стоит ли ей доверять Юноне. Ведь она так никогда и не откликнулась на мольбы Корнелии.

Жрец уже подвел к алтарю белого быка для принесения жертвы, когда по толпе гостей неожиданно пробежал громкий шепот. Подняв голову, Лоллия увидела знакомую фигуру, решительно прокладывающую себе дорогу в толпе. Диана — в простом одеянии из грубой шерсти, никак не соответствующем семейному торжеству, в руках — что-то завернутое в кусок мешковины. С этим свертком она направилась прямиком к Корнелии.

— Я кое-что принесла, — сообщила она кузине. — Извини, что тебе пришлось ждать.

С этими словами она протянула Корнелии мешок. Лоллия обратила внимание, что он вымазан кровью. Не похоже, чтобы он был тяжел, однако Корнелия отказалась брать его в руки и в ужасе отшатнулась.

— Мне пришлось обойти весь город, — добавила Диана. — Я побывала, наверное, во всех преторианских казармах Рима, прежде чем нашла искомое. Но я нашла ее для тебя.

— О, великая Фортуна! — Марцелла отреагировала первой, еще до того, как заволновались жрец и новый муж Лоллии, причем от изумления у Сальвия вытянулось лицо. Лоллия поспешила успокоить и того, и другого. Корнелия же наконец отважилась заглянуть в мешок.

Смотрела она долго.

Затем перевела взгляд на Диану. Вид у той был смелый и решительный. И довольный.

В следующее мгновение Корнелия не выдержала. Ее лицо как будто рассыпалось на куски.

— Нет, — прошептала Лоллия. Толпа гостей заволновалась и по ней, словно по воде, пробежала рябь. В глазах присутствующих застыл ужас. Казалось, еще мгновение — и всех охватит панический страх, сродни тому, что владел ими во время событий недельной давности, когда по Риму прокатилась волна насилия и убийств. — Нет, — повторила она, когда ее муж также заглянул в мешок, который в следующий миг вывалился из дрожащих рук Корнелии. Сальвий с проклятием на устах отпрянул назад. Корнелия, рыдая, уткнулась в плечо Дианы.

— Нет, — повторила Лоллия, но было уже слишком поздно. Гальбу убили, и она больше никогда не сможет смеяться и посещать пиры.

Оглянувшись, Лоллия решила, что заметила это первой, даже прежде, чем Марцелла, от зоркого взгляда которой не ускользало ничего.

Она первой увидела, как Рим покачнулся, — верный знак того, что следующий год не принесет ничего хорошего. Чтобы удержаться на ногах, она вцепилась в самое себя, Корнелия Терция, известная как Лоллия, которой ничто не мешало быть хорошей матерью и доброй женой, которая могла бы обращаться с рабом в своей постели как с мужчиной, а не как с племенным жеребцом.

В следующий миг она почувствовала прикосновение чьей-то сильной и теплой руки. Тракс.

— Госпожа! — услышала она его шепот и крепко сжала его ладонь.

— Называй меня Лоллия.

Брачная церемония продолжилась, однако гости все до единого держались натянуто. Лоллия как во сне вытерпела обряд до конца.

Ее любимая дикарка кузина принесла на бракосочетание мертвую голову.

Этим все сказано.