Дочь костяных осколков

10 Лин

Темная, скользкая после прошедшего днем дождя брусчатка блестела в свете ламп. Теперь я знала маршрут и порядок действий. Все просто: подождать, пока отец закончит расспрашивать меня в комнате вопросов и удалится пить чай, потом пробраться в его комнату и взять какой-нибудь ключ. Отец уделял мне время не каждый вечер, поэтому мне пока что удалось выкрасть всего два ключа.

Да, все просто, но для меня это важно, потому что, когда я верну копию, у меня будет на два ключа больше, чем у Баяна.

Редкие прохожие на улицах переговаривались с мелодичным акцентом жителей Императорского острова, поглядывали на меня – я не успела сменить вышитую шелковую тунику на что-то попроще, – но потом возвращались к своим делам.

Отец редко позволял мне покидать дворец без сопровождения, так что вряд ли кто-то на улице мог знать меня в лицо. Было два раза, когда слуги носили меня в город в паланкине. Тогда я протягивала им из-за занавески монеты, чтобы они передали их торговцам, но моя нога никогда не ступала на улицы города, и я никогда не вдыхала его воздух.

По пути к Нумину я заглядывала в закрывающиеся лавки. Хозяева протирали тряпками прилавки и убирали товар в буфеты и ящики. Рулоны ткани с выбившимися концами в портняжной мастерской напоминали водопады самых разных цветов и оттенков. Дальше окруженная запахом дрожжей пекарня, после пекарни – трактир. В трактире за столиками в углах еще сидели посетители, на улицу долетали их приглушенные голоса и звон сдвигаемых кружек, а из дверей выползал дым от трубочного табака. И запах из трактира исходил такой, как будто там на половицах никогда не просыхали лужи. Мне хотелось войти, заказать кружку вина, устроиться за столом между этих людей, послушать их разговоры, приглядеться к ним. О чем мне могли рассказать их лица?

Но в кармане у меня на поясе лежал тяжелый ключ, надо было торопиться: отец мог вернуться в свою комнату и понять, что я сделала. Не сбавляя шага, я прошла к кузнице и проскользнула внутрь.

Звякнул колокольчик на дверной ручке, кузнец оторвался от работы и что-то тихо пробурчал себе под нос. Не то чтобы он был доволен или недоволен… скорее, чувствовал, что надо быть настороже.

– У меня еще один. – Я вытащила ключ из кармана на поясе.

Нумин, немного помедлив и не вставая с табурета, протянул руку. Я положила ключ ему на ладонь. Он, не сказав ни слова, осмотрел его и начал выдвигать ящики.

– Цена та же, как за последний.

Нумин уже знал, кто я, и мог запросить больше, а я могла больше заплатить.

Я положила на прилавок две монеты и понаблюдала за тем, как он делает слепки ключа. Вид у него был недовольный.

Нумин вернул мне ключ и, не отрываясь от работы, спросил:

– Ты нашла мой осколок?

Он задал вопрос вроде как безразлично, но при этом облизал пересохшие губы и плечи у него заметно напряглись. Нумин и в прошлый раз об этом спрашивал, но сейчас я поймала себя на том, что боялась услышать этот вопрос. Боялась, потому что знала, где его осколок, но не могла его добыть без риска для себя.

– Нет, – не задумываясь, соврала я, и мне тут же стало тошно. – Во дворце много запертых дверей, и я не знаю, где нужная комната. Но я ее найду, и, надеюсь, очень скоро.

Я взяла такой же невозмутимый тон, как и Нумин, как будто мне все равно.

Ему было не все равно.

И мне тоже. Хотя как иначе? Отец всегда говорил, что я должна полагаться только на себя и ни на кого больше. Но я полагалась на Нумина, и он выполнил свою часть нашего договора.

У Нумина на лбу выступили капельки пота, в них отражался оранжевый свет лампы. На полке у него за спиной стояли разные безделушки – вырезанная из дерева фигурка обезьяны, букетик засохших цветов, какие-то благовония и треснутая керамическая кружка. Мне стало интересно, что́ все они по отдельности для него значат.

– Сколько у вас детей? – спросила я.

Не стоило спрашивать, но это как с трактиром по дороге в кузницу – мир кузнеца был для меня чужим и в то же время затягивал, как воронка.

Морщины на лбу Нумина разгладились.

– Трое: сын и две дочери. – Крупный широкоплечий мужчина, который был так суров со мной в нашу первую встречу, прямо у меня на глазах превращался из камня в песок. – Они еще слишком малы, чтобы помогать мне, но им прям не терпится. Старший особенно рвется.

И он рассмеялся, по-доброму так, мне даже тепло на душе стало.

– Вы, наверное, очень их любите.

А мой отец? Он когда-нибудь упоминал обо мне с такой теплотой? Или горевал о моих потерянных воспоминаниях и говорил всем, что теперь может меня, беспамятную, изгнать? Я попыталась представить, как отец вдруг с теплотой заговорил обо мне, но у меня ничего не получилось.

Как только я произнесла последнюю фразу, голос Нумина изменился. Я поняла, что он мог воспринять мои слова как угрозу, но было уже поздно.

Нумин резко открыл очередной ящик, порылся в нем и холодно сказал:

– Вот ключ, который ты принесла в прошлый раз. А этот сделаю через день-два.

Он положил изготовленный ключ и тот, с которого сделал слепок, на прилавок, забрал две монеты и отвернулся.

Стало ясно, что разговор окончен. Я спрятала оба ключа в карман и вышла.

Тапки промокли, пока я бежала к дворцу по мокрой брусчатке. Пока забиралась по стене, под ногти забилась штукатурка, а когда я добралась до комнаты отца и на цыпочках вошла внутрь, чтобы положить ключ на место, пот струился у меня между лопаток. На этот раз Бинг Тай только тихо заворчал.

Встречи с отцом я не жаждала, так что задерживаться не стала и вернулась в свою комнату, которая по сравнению с комнатой отца была тесной, как чулан. Пусть так, но зато в ней я чувствовала себя в полной безопасности – стены словно обнимали меня со всех сторон, и не было никаких неизведанных или потаенных уголков. Закрыв за собой дверь, я выдохнула, скинула мокрые грязные тапки и достала из-под кровати чистые.

Отец и Баян оба не ложились спать допоздна. Надо было подождать, поэтому я села, поджав под себя ноги, и последовала совету Баяна – стала медитировать.

Каким бы волшебным образом ни воздействовала эта практика на Баяна, со мной это не работало. Я не могла отрешиться от мыслей о Нумине – постоянно вспоминала, как он хмурился или как смеялся, когда рассказывал о своих детях. Медитируя, я смогла расслабиться, но никаких откровений это состояние мне не принесло. Я сосредоточилась на собственном дыхании и ждала, а когда ночь стала по-настоящему тихой, вышла из комнаты в спящий дворец.

Лампу решила не зажигать – лунный свет просачивался через ставни, и этого было достаточно, чтобы не врезаться лбом в стену, да и коридоры дворца были мне хорошо знакомы.

Первым делом на всякий случай подошла к комнате Баяна. Если отца при желании можно было назвать рабом привычки, то Баян был этаким неугомонным призраком: не угадаешь, когда он появится и в каком настроении. Остановившись у двери, я замерла и прислушалась. Дыхание Баяна было ровным, как накатывающие на берег волны.

Потом вернулась в комнату осколков и попробовала открыть новым ключом дверь с дымчатым можжевельником. Ключ застрял, я и наполовину его вставить в замок не успела. Не подходит. Я шла от двери к двери, мое дыхание отражали стены, шаги звучали, как шорох щетки из щетины. Поежилась, когда проходила мимо фрески с людьми Аланги. Ночью коридоры дворца казались больше, как будто темнота раздвигала их стены.

Десятая попытка оказалась удачной. Эта дверь была напротив комнаты вопросов. Внутри темно, хоть глаз выколи, даже намека на лунный свет не было. Лампу у дверного косяка я нашла на ощупь и разожгла не с первого раза, а когда в комнате стало светло, чуть не вскрикнула от восторга. Мне повезло – я оказалась в библиотеке.

Обстановка напоминала комнату осколков, только вместо ящичков вдоль стен тянулись заставленные книгами полки. И еще там были ковры на полу, мягкие кушетки между полками и окна высоко под потолком. Днем, когда солнечный свет падал на золотые буквы на корешках, там наверняка было очень уютно и красиво, а вот ночью возникало такое чувство, будто я забрела на полянку в чаще леса.

Я поставила лампу на приставной столик и начала просматривать книги. Большинство было по истории и философии, но потом я наткнулась на корешок с незнакомыми символами и сняла книгу с полки. В глубину она занимала всю полку до самой стены.

Я полистала широкие страницы. Там были символы – точно такие же отец вырезал на осколках костей, – а под ними написанные мелким аккуратным почерком пояснения. Но почерк был не отцовский, наверное кого-то из его предков.

В большинстве своем это были простые команды – преследовать, поднять тревогу, атаковать, – но чем дальше я листала, тем сложнее они становились. Некоторые комбинировались из двух и образовывали новую. Команда «атаковать» превращалась в команду «атаковать, но не убивать». И еще там были опознавательные знаки. Я нашла один для одежды слуг, с припиской о том, что осколок должен располагаться поперек одежды.

Я сняла с полки еще несколько книг с символами на корешках. Некоторые были посвящены определенным темам, например созданию команд для Лазутчиков или Чиновников. Была там и книга с командами для атак: символы подробно описывали каждую атаку, как и когда она должна быть проведена. У меня голова пошла кругом и даже глаза заболели, но не от плохого освещения. Если бы я выучила значение всех этих символов и узнала, когда их следует использовать, это было бы равносильно освоению нового языка. По сути, это и был новый язык со своим алфавитом и системой построения слов и фраз.

Возможно, Баян был не так уж глуп, просто ему надо было еще многому научиться.

Осматривая полки, я пыталась определить, смогу ли позаимствовать какую-нибудь книгу хотя бы на день. Книга, естественно, не должна быть слишком большой. Ясное дело, Баян уже освоил начальные навыки, так что он вряд ли бы заметил, если бы я взяла книгу с простейшими командами, а отец тем более.

Я поднималась на приставные лестницы и, освещая полки высоко поднятой лампой, изучала корешки.

По сравнению с медитацией этот процесс приносил намного больше удовольствия. Единственным источником звуков была я сама – шаркала по деревянным половицам, дышала, переворачивала высохшие страницы, с треском открывала книги в старинных переплетах. В комнате пахло старой бумагой и немного жженым маслом. Библиотечная лампа тонкой работы, во избежание малейшего контакта огня и сухой бумаги, была снабжена стеклянной колбой.

Ближе к задней стене комнаты на уровне третьей ступеньки лестницы я нашла то, что искала.

Это было что-то вроде книги, которую родители дают детям, чтобы те выучили буквы. Нарисованные символы были крупными, а пояснения под ними – короткими и простыми. Конструкцию высшего уровня, опираясь на такую информацию, не соорудишь, но даже самые высокие деревья вырастают из маленького семечка.

Я сунула книжку под мышку, и в этот момент у меня появилось странное необъяснимое чувство, будто я когда-то уже бывала здесь, причем не просто в библиотеке, а на третьей ступеньке лестницы в конце комнаты. Нет, на четвертой. Сама не понимая зачем, я поднялась еще на одну ступеньку и просунула руку за ряд книг.

Пальцы наткнулись на еще одну обложку. Мне бы следовало удивиться или предположить, что на полку пытались втиснуть побольше книг и одна случайно завалилась за остальные. Но нет, я знала: кто-то положил ее туда специально, желая спрятать от чужих глаз.

С подвешенной на локте лампой и книжкой под мышкой я сумела-таки ухватить спрятанную книгу. Маленькая, в зеленой обложке и без названия, она пахла, как старые книги, но страницы при этом были не желтые, а белые. Наверху страниц проставлены даты, а ниже – текст. Почерк размашистый и плавный. Эффект был такой, словно я увидела на улице девушку, которая в другой жизни могла бы быть моей сестрой. Этот почерк был мне знаком, как собственные ладони. Да, он был немного красивее моего, и слова никогда не теснились в конце строчки, как у меня, но это был мой почерк.

Это была моя книга, именно ее я должна была забрать с собой.

Я захлопнула книгу, чтобы удержаться на лестнице, и быстро спустилась вниз. От движений лампы по ковру танцевали тени. Спрыгнув с последней ступеньки, я почувствовала себя гораздо увереннее, но тут за спиной послышался звук скребущих по дереву когтей. Я резко развернулась, и сердце подпрыгнуло к самому горлу.

На полке сидел Лазутчик. Он наблюдал за мной, и у него нервно подрагивал хвост.