Дочь обмана

Дезире

Я часто думаю, что моя жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы в нее так драматично не вторглась Лайза Финнелл. И вообще о том, что, если бы люди не оказывались порой в определенном месте в одно и то же время, они бы даже не подозревали о существовании друг друга и их жизнь протекала бы совершенно по-иному.

Я не поверю, что во всем Лондоне, да, пожалуй, и во всей Англии, найдется другой такой дом, как наш. Знаю только, что я счастлива, что была его частью, и все потому, что в нем доминировала такая беззаботная, невероятно деятельная, неподражаемая и всеми обожаемая Дезире.

В те времена придавалось огромное значение социальному статусу, и протокол в людской соблюдался столь же неукоснительно, как и в высших кругах. Но Дезире была исключением. С Кэрри, молоденькой служанкой, она обходилась точно так же, как с миссис Кримп, домоправительницей. Не всегда при одобрении со стороны миссис Кримп. Но Дезире игнорировала это.

— Привет, Кэрри, как твои дела сегодня, милочка? — спрашивала она, встретив девушку где-нибудь в доме.

У Дезире все были «милочки» и «дорогуши». Кэрри расплывалась от удовольствия.

— Со мной все в порядке, мисс Дэйзи Рэй, — говорила она, — а вы как?

— Держусь, держусь, — отвечала Дезире с улыбкой. Если она и подозревала о неодобрительных взглядах миссис Кримп, то не подавала виду.

В доме все любили Дезире. Исключение составили две гувернантки, которые появились, когда мне было пять лет, чтобы заняться моим первоначальным образованием. Одна уволилась через несколько месяцев, потому что в дом вечно кто-то приходил или уходил из него в поздние часы, а она нуждалась в отдыхе. Вторая ушла учить дочку графа, это более соответствовало тому, на что она претендовала.

Но большинство людей, раз уж они признали, что этот дом не похож ни на какой другой, попали под обаяние Дезире — Марта Ги со своего рода безраздельной нежностью; миссис Кримп с причмокиванием губами и невнятным бормотанием, вроде «вот чего еще я должна ожидать»; Дженни, горничная, с крайней пылкостью, потому что в мечтах надеялась стать второй Дезире, Кэрри с неподдельным восторгом, потому что никто до сих пор не давал ей осознать собственную значимость; Томас, кучер, потому что верил, что такая знаменитая особа, как Дезире, может позволить себе поступать несколько необычно, если это ей нравится.

Что же касается меня, то Дезире была центром всей моей жизни.

Я помню один случай, мне было тогда около четырех лет. Как-то ночью я проснулась, разбуженная взрывами смеха, доносившимися откуда-то снизу. Я села и прислушалась. Дверь в комнату няни оставалась открытой. Я подкралась к ней и, увидев, что няня крепко спит, надела свой халатик и спустилась по лестнице. Смех доносился из гостиной. Я подошла к двери и нажала на ручку.

Дезире в длинном бледно-лиловом шелковом платье сидела на софе, ее золотые волосы были собраны над лбом и перехвачены черной бархатной лентой с блестящими каменьями. Каждый раз, когда я видела Дезире, меня поражала ее красота. Она походила на героиню одной из тех прекрасных сказок, которые я так любила, но чаще всего я думала о ней как о Циндерелле[1], когда та отправилась на бал и нашла своего принца — только Дезире нашла нескольких.

Двое мужчин сидели рядом с Дезире, третий стоял, наклонившись к ней, и смеялся. Их черные смокинги составляли прелестный контраст с шелком ее платья цвета лаванды. Когда я вошла, все смолкли и уставились на меня. Настоящая живая картина.

— Это что, вечеринка? — спросила я, намекая, что хотела бы поучаствовать.

Дезире раскинула руки, и я бросилась в ее душистые объятия.

Потом она представила меня компании. Она сказала:

— Это мое сокровище — Ноэль, потому что она родилась в день Рождества. Это лучший рождественский подарок, который я когда-либо получала.

Я уже слышала это. Она не раз говорила мне: «Ты родилась в день Рождества, поэтому тебя назвали Ноэль, что означает день рождения в день Рождества». Она добавляла, что это особая честь, потому что я разделяю день рождения с Иисусом.

Что же касается меня, то я в тот момент понимала лишь, что происходит вечеринка и я в ней участвую.

Я помню, как сидела на коленях Дезире, а она с мнимой серьезностью знакомила меня с членами компании:

— Это Чарли Клэверхем, а это мосье Робер Буше… А это Долли.

Это были те трое, которых я заметила рядом с ней, когда вошла в комнату. Я оглядела их — особенно внимательно Долли, потому что мне показалось странным, что мужчину называют женским именем. У него были правильные черты лица, красивые усы, слегка рыжеватые, и от него сильно пахло — как я узнала позже, когда стала разбираться в таких вещах, — смесью дорогих сигар и виски. Я также узнала, что это был Дональд Доллингтон, актер и импресарио, известный в театральных кругах под непочтительным прозвищем Долли.

Все они уделили мне большое внимание, задавали вопросы и изумлялись моим ответам, поэтому я решила, что вечеринка — это прекрасная вещь. Я восхищалась, пока не уснула и даже не услышала, как Дезире отнесла меня обратно в постель. Я помню только, что была очень разочарована, когда, проснувшись на следующее утро, поняла, что вечеринка закончилась.

Наш дом находился на Друри-Лэйн, рукой подать до театра, что было весьма существенно. Когда я была очень маленькой, это здание с лестницами, ведущими в цокольный этаж, а оттуда вверх, до четвертого, казалось мне громадным. Там всегда происходило что-то весьма интригующее, и это можно было видеть из окон детской, на которые Дезире навесила решеточки, чтобы я не выпала.

У театра толпились люди, продававшие с тележек или лотков всякую всячину — горячие пирожки, лаванду, фрукты, цветы, булавки и ленты, сновали экипажи и наемные кэбы. Я любила наблюдать за всем этим.

Когда мне исполнилось шесть лет, появилась учительница, мисс Матильда Грей. Это уже после того, как дом покинули две гувернантки, которые подыскали себе более подходящие места. Она, должно быть, немного смущалась, когда впервые пришла к нам, и намеревалась последовать примеру своих предшественниц, но по другой причине — она хотела стать актрисой. «Но не как твоя мама, — пояснила она, — не просто петь и танцевать в легких комедиях, а настоящей актрисой».

Я оглядела Матильду Грей. Ее сложение вряд ли подходило для танцовщицы. Моя мама была гораздо выше и имела фигуру, про которую говорят «как песочные часы». Мисс Грей была коренастой коротышкой, и все, что она могла сделать, это кое-как напеть мотив. Но леди Макбет и Порция не должны ни петь, ни танцевать. Однако именно амбиции мисс Грей и заставили ее держаться за это место, потому что оно приближало ее к театральному миру, попасть в который иным путем она и не надеялась.

Через некоторое время, я полагаю, она смирилась со своим положением и была даже довольна, что стала частью нашего домашнего сообщества.

Самой важной фигурой в нем была мисс Марта Ги, камеристка моей матери, но ее роль была гораздо большей, она заботилась не только о ней, но и обо всех нас. Это была крупная женщина с проницательными, чуть косящими глазами, каштановыми волосами, собранными в большой узел, всегда одетая в черное. Она любила напоминать нам, что родилась под звон Боу-Беллс[2]. Марта была, без всякого сомнения, настоящей кокни[3], резкой, проницательной, не берущей, как она выражалась, «ничего ни от кого» и всегда дающей «столько же, сколько получила… и еще чуть-чуть больше».

Она познакомилась с мамой, когда та еще пела в хоре, и уж если Марта Ги не могла распознать талант, когда видела его, то она не знала, кто в таком случае может. Она решила взять мою маму под свое крыло и вести туда, куда требовалось, и, похоже, именно так она и поступила.

Марте было около сорока лет. Она знала все о театре, но совсем немного о другой жизни. Марта часто говорила, что принадлежит к театру и знает все фокусы, которые позволили кому-то подняться, и чего следует остерегаться, а за что хвататься обеими руками. Она терзала маму, как и всех нас, но мы чувствовали, что она делает это лишь потому, что желает добра и знает, что нам надо, лучше нас. Она относилась к маме как к несмышленому младенцу, маме это нравилось, и она частенько говаривала: «Что бы я делала без Марты?»

Еще одним человеком, без которого Дезире не могла обойтись, был Долли. Он был частым гостем в нашем доме.

У меня было весьма необычное детство. Ничего нормального. Всегда происходило что-то чрезвычайное, и я никогда не оставалась от этого в стороне. Когда я видела других детей, чинно гуляющих по парку со своими нянями, мне становилось их жалко. Их жизнь так отличалась от моей. Они словно были созданы для того, чтобы на них только смотрели, но чтобы их не было слышно. Я же оказалась членом самой волнующей семьи, какая только существовала. Моя мама была знаменитая Дезире, на которую все смотрели, когда мы с ней гуляли; некоторые подходили, чтобы сказать, как она им понравилась в новой пьесе, и, протягивая программки, просили автограф. Она всегда улыбалась и болтала с ними, и они расплывались от удовольствия, а я стояла рядом и надувалась от гордости, что разделяю с ней ее славу.

Долли, будучи частым посетителем в доме, всегда вел предлинные разговоры. Они с мамой изрядно спорили, вначале меня это пугало, пока я не поняла, что это вовсе не серьезные ссоры.

Они называли друг друга бранными именами, и это могло бы встревожить меня, если бы я уже не слышала их раньше. Иногда Долли пулей вылетал из гостиной и демонстративно хлопал дверью, выходя из дома.

На кухне все было слышно, и мы невольно оказывались в курсе событий.

— Сегодня звучало очень скверно, — говорила миссис Кримп, — но попомните мое слово, он вернется.

Она всегда оказывалась права. Наступало примирение, и мы слышали, как сильным, чистым голосом мама напевала какую-нибудь песню из новой музыкальной комедии, которую он для нее раздобыл. Затем снова следовали частые визиты, пелись все новые и новые песни, порой опять разгорались споры, но никогда не доходило до разрыва. Затем начинались репетиции, бурные обсуждения и, наконец, генеральная репетиция и премьера.

Миссис Кримп купалась во всем этом. Она всегда все критиковала, но главное удовольствие получала тогда, когда критиковала тех, кто игнорировал ее советы. Так, например, было с именем моей мамы. «Дезире!» — произносила она насмешливо.

«С таким именем только и идти в постель», — добавляла Дженни и подсчитывала всех тех, кто не отказался бы пойти в постель с обладательницей такого имени.

— Я не желаю вести подобные разговоры на моей кухне, — заявляла миссис Кримп сурово. — Особенно… — далее следовал многозначительный кивок в мою сторону.

Я знала, конечно, что они имели в виду. Но не возражала. Все, что делала мама, было в моих глазах совершенным, и не ее вина, что так много людей влюблялись в нее.

Имена были пунктиком миссис Кримп. Она произносила их так, как, по ее мнению, следовало это делать. Моя мать была «Дейзи Рэй», а Робер Буше, элегантный француз, который тоже был у нас частым гостем, — «мось-ю-е Роббер».

Меня тоже несколько озадачивало имя мамы, пока я не попросила ее объяснить его мне.

— Дезире — мое сценическое имя, — сказала мама, — оно не было дано мне в церкви или еще каким-то образом. Я выбрала его сама. Если человеку не нравится свое имя, почему бы не сменить его? Разве не так, родная?

Я энергично кивнула. Я всегда соглашалась со всем, что она говорила.

— Да… когда-нибудь ты должна узнать… Ты ведь частица всего этого… Ладно, слушай, хорошая моя, я расскажу, как оно пришло ко мне.

Мы лежали в ее постели. На ней был бледно-голубой пеньюар. Я же была полностью одета, потому что было половина одиннадцатого утра. Я вскочила уже несколько часов назад, а она еще не вставала. Именно в эту пору она бывала особенно общительна. Я думаю, потому, что еще не совсем проснулась.

— Как же твое настоящее имя? — спросила я.

— А ты умеешь хранить секрет?

— О, да! — заверила я ее с восторгом. — Я люблю секреты.

— Ладно. Меня зовут Дейзи. Миссис Кримп права в том, что касается Дейзи. Но я не думаю, что это имя мне подходит, любовь моя. Ну взгляни только, разве я похожа на Дейзи[4]?

— Вполне. Это красивый цветок.

Она сморщила нос.

— Дейзи Тремастон.

— Я думаю, это звучит красиво, а когда публика узнает, что это твое имя, оно будет звучать еще красивее.

Она поцеловала меня в кончик носа.

— То, что ты говоришь, прекрасно, родная. И еще прекраснее, что ты так думаешь. Но для сцены нужно особое имя… Имя, которое запоминается публике. Это важно. Это как красивая упаковка. На нее всегда обращают внимание в первую очередь. Ты можешь быть настоящим гением на сцене, но если упаковка неподходящая, то все идет гораздо труднее. Знаешь, золотце, чтобы добиться успеха в нашем деле, нужно иметь не только талант и сценическую энергию, но и поддержку влиятельных людей.

— И упаковку? — напомнила я ей.

— И упаковку. — Она понимающе рассмеялась.

Это было одним из ее талантов: она умела давать людям почувствовать, что самые обычные их замечания необыкновенно умны.

— Дезире. В этом что-то есть, не так ли, дорогая? Оно означает «желанная». Словно намек каждому, кто его слышит. О, это особенная леди! Скажи им, что ты желанная, и они уже наполовину поверят в это, а если добавить чуточку таланта и чуточку удачи, — готово, ты их покорила. Итак, я «желанная» на сцене и дорожу этим. И это главное. Все остальное — чепуха.

— Это Долли помог тебе выбрать имя Дезире?

— Долли? Конечно, нет! Он был против. Он считал, что это далеко не высший класс. Я не всегда прислушиваюсь к Долли, хотя, должна сказать, у него хороший глаз, когда надо угадать победителя. Это было до знакомства с Долли, еще в дни моей борьбы. Я могу рассказать тебе несколько историй.

Я устроилась поудобнее, но не услышала ничего стоящего. Что-то происходило с ней, когда она говорила о прошлом. Словно какие-то ставни захлопывались в ее памяти. Однажды она сказала, что ее жизнь началась в корнуэльской деревне.

— Расскажи, пожалуйста, о Корнуолле, — потребовала я.

Я ждала, затаив дыхание, потому что, стоило мне затронуть интересующий меня вопрос, она переводила разговор на другую тему.

— О, — сказала она, — меня это не устраивало. Я мечтала о Лондоне, будучи еще совсем малышкой. Наша деревенская гостиница стояла вдалеке от оживленных дорог, но время от времени там появлялись приезжие из больших городов. Однажды приехал мужчина из Лондона. Я упросила его рассказать о театрах. Я верила, что наступит день, когда я уеду в Лондон, чтобы попасть в театр…

Она замолчала, и я испугалась, что она начнет говорить о чем-нибудь другом.

— Об этом не могло быть и речи, — сказала она медленно, — я это чувствовала… Все эти воскресные проповеди, если ты знаешь, что я имею в виду…

— Да, да, я знаю.

— Слишком много сплетниц, которым больше нечего делать, кроме как выискивать грешников. Это единственное, что их возбуждает… Ты не поверишь, как много грехов они нашли в маленькой старой деревне на торфяниках.

— Торфяники, это, должно быть, чудесно.

— Это угрюмые места, ты бы слышала, как над ними завывает ветер… Пустынно, и ни одного человека поблизости… Мне все там осточертело уже в шесть лет. А когда я поняла, чего хочу, ничто уже не могло меня удержать. Я ненавидела нашу хижину, тесную и темную. И молитвы — утром, днем и вечером, и дважды церковная служба по воскресеньям…

Я впервые услышала тогда о дедушке и бабушке и захотела узнать о них побольше.

— Они жили с тобой?

— Они говорили, что это я жила с ними. Они воспитывали меня после того, как умерла моя мама.

Я сказала для пробы:

— И твой отец тоже?

Я напряженно ожидала ответа. Я чувствовала, что вопрос об отцовстве надо затрагивать очень осторожно. Мне ничего не удалось выяснить о моем отце, кроме того, что это был чудесный человек, которым я могу гордиться.

— О, присутствие отца никак не ощущалось. Видела бы ты эту хижину: окна, которые едва пропускали свет, глинобитные стены. Тебе повезло, Ноэль, что ты живешь в самом центре Лондона. А что имела я, когда была в твоем возрасте?

— Но ты все это получила позже.

— Ах, да, я получила это. Но главное, я получила тебя, мой ангел. Могу признаться тебе, родная, что я должна была убраться оттуда. Если бы ты побывала там, ты бы поняла почему.

Она это произнесла так, словно хотела оправдаться.

— А что сказали твои «предки», когда ты уехала?

— Я не могла слышать этого, — улыбнулась мама, — остается только предполагать: «Пусть убирается к дьяволу и пусть тот пожарче разожжет пламя в аду специально к ее прибытию».

— Тебя это не пугало?

— Меня? — Она разразилась хохотом. — Неужто ты можешь вообразить такое! Убираясь оттуда, я рассчитывала добиться всего! Я не из тех, кто витает в облаках или прозябает в нищете.

— А как ты добралась до Лондона?

— Попутными экипажами. Подрабатывала по дороге в гостиницах. Накопила немного денег. А теперь слушай дальше мою историю. Я работала в кофейном магазине неподалеку отсюда. Туда часто заходили люди из театра. Был один постоянный покупатель, который проявил интерес ко мне. Я рассказала ему, что хотела бы попасть на сцену. Он обещал помочь. В свободное время я гуляла вокруг разных театров, читала имена на афишах и говорила себе: «Когда-нибудь и я буду среди них».

— И ты добилась своего…

— Да, добилась. Но на это потребовалось время. Покупатель представил меня театральному агенту, который, увидев меня, не выразил никакого восторга, он просто оказывал услугу другу. Когда я спела ему, это произвело на него впечатление, хотя он постарался не подать виду. Затем он взглянул на мои ноги, и я немного потанцевала перед ним. Он сказал, что даст знать о себе. В результате я получила место в задних рядах хора. Я хорошо помню первый спектакль «Мэри, всегда наоборот». Ужасное шоу. Мне велели брать уроки танцев. Я так и сделала. Начало было положено.

— И тогда ты встретилась с Мартой…

— Это был счастливый день. Она сказала: «Ты способна на большее». Как будто я сама не знала этого! Им не нравилось мое имя. Очень труднопроизносимое — Дейзи Тремастон. Агент предложил Дейзи Рэй. Мне всегда смешно, когда миссис Кримп и девушки называют меня так. Да, это звучит лучше: Дейзи Рэй легче слетает с языка. Но разве это то имя, которое запоминает публика? Это было как озарение: Дейзи Рэй — Дезире. Так я стала Дезире.

— И вступила на дорогу к славе и богатству.

— Ой! Да я заболталась с тобой! Мне пора вставать! Вот-вот должен прийти Долли.

Я очень сожалела, что этот разговор закончился. Но раз за разом узнавала все больше и больше, хотя и не сомневалась, что занавес опустится, если я буду слишком любопытной; а что я хотела бы узнать больше всего, так это — кто был моим отцом.

И вот мне уже шестнадцать лет, для своего возраста я вполне зрелая девушка. Я многое узнала о театральной жизни и совсем мало об остальном мире. В доме всегда толклось множество людей, шли непрерывные разговоры, и если я присутствовала, то внимательно слушала их. Постоянными посетителями были Чарли Клэверхем и Робер Буше. Оба владели домами в Лондоне, Чарли к тому же имел еще дом в Кенте, а Робер во Франции. В Лондон их привели дела, и оба они были преданны маме. У нее были и другие поклонники, они появлялись и исчезали, а эти оставались.

Однажды Долли заявился в дом в таком настроении, которое, как я уже знала, означало, что он раздобыл для Дезире нечто, как он выражался, исключительное. Но часто оказывалось, что то, что он считал превосходным, по ее мнению, было просто мусором, в таком случае мы готовились к неприятностям.

И они не миновали.

Я сидела на лестнице рядом с гостиной и прислушивалась без особого напряжения: их возбужденные голоса были слышны во всех уголках дома.

— Эти стихи просто ужасны, — возмущалась мама. — Мне будет стыдно их петь.

— Они блестящи и понравятся публике.

— Значит, ты плохого мнения о моей публике.

— Я знаю все, что следует знать о твоей публике.

— По твоему мнению, они ценят только дрянь?

— Выкинь эти рассуждения из своей бедной головки!

— Если ты такого невысокого мнения обо мне, то я думаю, наши пути должны разойтись!

— Я знаю, что ты хорошая актриса музыкальной комедии, а такие часто попадают в беду, воображая, что они слишком хороши для своей публики.

— Долли, я ненавижу тебя.

— Дезире, я люблю тебя, но должен сообщить тебе, что ты идиотка. Ты бы по сей день торчала в заднем ряду хора, если бы я не высмотрел тебя. А теперь будь хорошей девочкой и взгляни на «Мауд» другими глазами.

— Я ненавижу «Мауд», а эти стихи смущают меня.

— Ты смущаешься! Да ты не смущалась никогда за всю свою жизнь! А «Мауд» — великая опера по сравнению со «Следуй за своим предводителем».

— Не согласна!

— Название тоже хорошее. «Графиня Мауд». Они любят такое. Все хотят видеть графиню.

— Я ненавижу это, ненавижу, ненавижу!..

— Ладно, тогда мне остается только одно. Я предложу эту вещь Лотти Лэнгтон. Ты позеленеешь от зависти, когда увидишь, что она из нее сделает.

— Лотти Лэнгтон!

— Почему бы нет? Она прекрасно справится с этой партией.

— Ее верхние ноты дребезжат!

— Некоторым слушателям это нравится. И им понравится сюжет. Молоденькая продавщица оказывается на самом деле дочерью графа Как-там-его. Это то, что им нужно. А теперь я ухожу… на встречу с Лотти.

Наступило молчание.

— Ладно, — наконец произнес Долли. — Даю тебе время подумать до завтрашнего утра. Мне нужен твердый ответ!

Он вышел из комнаты. Я проводила его взглядом и поднялась к себе. Я была уверена, что вскоре мама запряжется в репетиции «Графини Мауд».

Я была права. Долли продолжал частые визиты в наш дом. Джордж Гэрланд, пианист, который постоянно работал с мамой, не выходил от нас, и весь дом напевал мотивчики из «Графини Мауд».

Долли каждый день появлялся с новыми идеями, за которые ему следовало драться до конца; Марта носилась повсюду, покупая все, что требовалось. Наступил период, с которым все мы были хорошо знакомы, мы тоже оказались втянутыми в гонку, от которой освободимся только тогда, когда минуют все тревоги и окажется, что ночные дурные предчувствия не имели под собой оснований.

Приближался вечер премьеры, и мама пребывала в состоянии нервного напряжения. Она никогда не была уверена в этой самой «Графине Мауд», о чем все время твердила, ей не нравились стихи, к тому же она полагала, что в первой сцене ей следует быть в голубом, а не в розовом. Она уверена, что ее платье дисгармонирует с костюмами хора, к тому же у нее немного сел голос. А если у нее разболится горло накануне премьеры?

Я сказала ей:

— Ты все думаешь о несчастьях, которые могут случиться. Ты всегда всего боишься, но ничего никогда не происходит. Публика тебя любит, и «Графиня Мауд» станет одним из самых больших твоих успехов.

— Спасибо, малышка. Ты меня успокоила. Да, я только что вспомнила одну вещь… Видимо, я не смогу поужинать сегодня вечером с Чарли.

— Он в Лондоне?

— Приезжает сегодня. А у меня репетиция после полудня, и мне не нравится, как получается танец с сэром Гарнетом в последней сцене, когда он поет: «Я бы любил тебя, если бы ты еще оставалась девушкой из магазина».

— А что не получается?

— Я думаю, что ему следует выходить с другой стороны… И я должна быть уверена, что не уроню свое боа из перьев, когда делаю в конце быстрое вращение. Но мне надо как-то сообщить Чарли. Ты не передашь ему от меня записочку, дорогая?

— Конечно. А где его найти?

До меня неожиданно дошло, что, хотя мы с Чарли давние друзья, я не знаю его лондонского адреса. Бывая в Лондоне, он всегда навещал нас. Иногда казалось, что он даже живет у нас. Мама, возможно, бывала у него, но я — никогда. То же самое можно сказать и о Робере Буше.

Вообще с этими двумя людьми происходило нечто таинственное. Они появлялись и исчезали. Я часто задумывалась, чем они занимаются.

Теперь мне представилась возможность увидеть лондонскую резиденцию Чарли, и я ухватилась за нее.

Я разыскала дом неподалеку от Гайд-парка. Небольшой, типичный дом восемнадцатого века с затянутым паутиной веерообразным окном над дверным проемом.

Я позвонила, и мне открыла опрятно одетая горничная. Я спросила, могу ли видеть мистера Клэверхема.

— Вам нужен мистер Чарльз Клэверхем или мистер Родерик?

— Мистер Чарльз.

Она провела меня в хорошо обставленную гостиную. Тяжелые бархатные портьеры на окнах гармонировали с нежной зеленью ковра, и я не могла удержаться, чтобы не сравнить элегантную простоту этой комнаты с куда более современным стилем нашего дома.

Горничная не возвращалась. Вместо нее в комнату вошел высокий стройный молодой человек с дружелюбными карими глазами.

Он сказал:

— Вы хотели видеть моего отца? К сожалению, он отсутствует и, боюсь, будет только после полудня. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— У меня письмо к нему. Что, если я вам его оставлю?

— Конечно.

— Это от моей матери. Дезире, вы слышали?

— Дезире?.. Она актриса?

Я подумала: как странно, что Чарли, один из самых близких друзей матери, никогда не упоминал о своем сыне.

— Да, — ответила я и протянула письмо.

— Я позабочусь, чтобы он получил его, как только вернется. Вы не присядете?

Я всегда отличалась любознательностью и, поскольку с моим рождением была связана какая-то тайна, то я подозревала наличие таковых и у других. Мне всегда хотелось разузнать как можно больше о людях, с которыми я встречалась, поэтому я приняла приглашение.

— Удивительно, что мы до сих пор не встречались, — сказала я. — Моя мама и ваш отец такие большие друзья. Я помню вашего отца с тех пор, когда была совсем маленькой.

— Понимаете, я не очень часто бываю в Лондоне. Я только что закончил университет, и теперь, полагаю, меня ждет много дел в провинции.

— Я слышала о вашем доме, кажется, в Кенте?

— Да, верно. Вы знаете Кент?

— Знаю только, что на карте это где-то внизу, в уголке. У правого края.

Он засмеялся:

— Ну, Кент нечто большее, чем просто коричневое пятно на карте.

— Что ж, выходит, я не знаю, что такое Кент.

— Вы должны узнать его. Это самое красивое графство. Впрочем, я полагаю, все места интересны, когда начинаешь изучать их.

— Как и люди.

Он улыбнулся. Я видела, что ему хочется задержать меня подольше, и он пытается найти тему для разговора, которая заинтересовала бы меня.

— Мы все время живем в Лондоне, — сказала я, — профессия мамы вынуждает к этому. Она или разучивает новую пьесу или играет в спектакле, должна много репетировать и все такое. Остаются какие-то урывки времени для отдыха. Но она все ждет, когда что-нибудь изменится.

— Должно быть, это очень интересно.

— Это чудесно. В нашем доме всегда полно народа. У мамы так много друзей.

— Я думаю, так и должно быть.

— Скоро у нее премьера. Сейчас все мы в напряжении из-за того, что она волнуется, как все пройдет.

— Должно быть, это очень тревожно.

— Да, это так. Она очень занята сегодня после полудня и не знает, когда освободится. Вот почему она должна отменить…

Он кивнул.

— Хорошо, я рад был встретиться с вами.

— Ваш отец, должно быть, много рассказывал вам о ней. Он всегда интересуется ее спектаклями и бывает на всех премьерах.

Он выглядел немного смущенным, и я продолжала:

— Значит, вы останетесь в провинции, когда уедете отсюда?

— О, да. Я должен помочь в поместье.

— Поместье? Что это такое?

— Это изрядный кусок земли… с фермами и тому подобным. Мы должны управлять им. Наша семья занимается этим несколько столетий. Семейная традиция.

— О, понимаю.

— Этим занимался мой дед, мой отец, и теперь пришел мой черед.

— У вас есть братья и сестры?

— Нет, я единственный сын. Так что, как видите, у меня нет выбора.

— Полагаю, это то, чего вам хочется?

— Конечно. Я люблю поместье. Там мой дом, а теперь это новое открытие… делает все очень волнующим.

— Новое открытие?

— Мой отец не упоминал о нем?

— Я вообще не помню, чтобы он упоминал о поместье. Может быть, говорил что-нибудь моей матери.

— Я уверен, что он рассказал ей о том, что там обнаружено.

— Я ничего не слышала. Это не секрет? Если секрет, то я не буду ни о чем спрашивать.

— Никакого секрета. Об этом писали в газетах. И это самое волнующее. Когда-то, тысячи лет назад, на месте наших земель было море. На протяжении столетий оно отступало, и сейчас от нас до него полторы мили. Но что самое важное, оказывается, римляне использовали это место как порт, куда доставляли свои грузы, ну и, конечно, тут было что-то вроде поселения. Мы раскопали один из домов. Это фантастическое открытие.

— Римские развалины…

— Да, разумеется. Наше поместье находится в римской провинции. Я знаю место в Диле… от нас это всего несколько миль. Там есть доска с надписью: «Юлий Цезарь высадился здесь в 55 году до Р. X.».

— Как интересно!

— Извините, я все время болтаю, это из-за того, что мало бываю в обществе.

— Ничего страшного, если второму участнику разговора это интересно, а мне как раз очень интересно. Теперь расскажите о вашем доме.

— Он очень древний.

— Я полагаю, что не одно столетие Клэверхемы исполняли свой долг по отношению к поместью.

— Я иногда думаю, что дома господствуют над семьями.

— Это мнение человека, интересующегося археологией.

— Я чувствую, что должен впредь быть осторожнее. У вас слишком хорошая память.

Я была польщена. В его словах звучала надежда, что наша встреча не останется единственной.

— Но это очень интересно — проследить историю своей семьи, — сказала я, помня, что сама могу заглянуть в прошлое не дальше моего рождения.

— Некоторые части нашего дома действительно очень древние — эпохи саксов, но, разумеется, многое было утрачено при неизбежных ремонтах.

— В нем есть привидения?

— Ну, о каждом древнем доме складываются легенды. Так что, естественно, мы тоже собрали несколько призраков…

— Мне бы так хотелось взглянуть на них!

— Я буду рад показать вам римские находки.

— Мы никогда не посещаем…

— Ну, нет, никаких возражений. Моя мать любит принимать гостей.

Я была изумлена. Даже не подозревала о существовании миссис Клэверхем.

— Миссис Клэверхем не часто приезжает в Лондон, я полагаю?

— В действительности она известна как леди Констанс. Ее отец был графом, и она унаследовала титул.

— Леди Констанс Клэверхем, — прошептала я.

— Правильно. Она не очень любит Лондон. Приезжает от случая к случаю… Купить платья и все такое.

— Я не думаю, чтобы она когда-нибудь бывала у нас. Я бы знала об этом.

Я видела, что он задумался, что-то, похоже, показалось ему странным.

— Так много людей бывает в нашем доме, — продолжала я, — особенно в такие дни, как сейчас, когда готовится новая пьеса.

— Должно быть, очень интересно иметь знаменитую мать.

— Да, это так. К тому же она самый замечательный человек, которого я когда-либо знала. Ее все любят.

Я рассказала ему, что происходит, когда ставится новый спектакль. Я рассказала о звуках музыки, о бесконечных репетициях, многие из которых проводились и у нас дома.

— Когда мама готовит какую-то новую роль, то полностью перевоплощается, и мы все участвуем в этом. В настоящий момент она графиня Мауд.

— Кто такая графиня Мауд?

— Это девушка-продавщица, которая на самом деле по происхождению графиня, и она не может произнести самые простенькие слова иначе, как не спев их.

Он засмеялся.

— Значит, это музыкальная пьеса?

— Это самая сильная сторона маминого таланта. Вокал и пластика. Пение и танец доведены у нее до совершенства. Я буду очень рада, когда выйдет «Мауд». Она всегда жутко нервничает накануне, хотя знает, и мы все знаем, что премьера пройдет великолепно. В конце концов, спектакль состоится и понемногу ей надоест. Тогда пьеса сходит, и все начинается сначала. Я люблю эти передышки, когда она отдыхает, и мы чаще бываем вместе, пока не появляется Долли с новой пьесой.

— Долли?

— Дональд Доллингтон. Вы должны были слышать о нем.

— Актер?

— Да, актер и импресарио. Похоже, он сейчас больше занят как продюсер, чем как актер.

Часы на каминной полке начали бить.

— О, я у вас уже почти час, — сказала я. — А пришла только для того, чтобы передать письмо.

— Мы очень мило провели время.

— Дома подумают, что со мной что-то случилось. Я должна идти.

Он взял мою руку и чуть-чуть задержал в своей.

— Я очень рад, что познакомился с вами, рад, что вы принесли это письмо.

— Надеюсь, что теперь, когда вы в Лондоне, ваш отец приведет вас к нам.

— Я был бы рад.

— Вы должны побывать на премьере «Графини Мауд».

— Непременно.

— Значит, увидимся.

— Я провожу вас до дома.

— О, это не слишком далеко.

Он настаивал, а так как мне было приятно его общество, я не возражала.

Когда мы подошли к дому, я пригласила его зайти.

— Мне бы хотелось встретиться с вашей мамой, — сказал он, — судя по тому, что я услышал, она очаровательна.

— Так оно и есть, — заверила я его.

Когда мы вошли в холл, я услышала голоса, доносившиеся из гостиной.

— Она дома, — сказала я, — у нее кто-то есть, но входите.

Моя мама услышала разговор и окликнула:

— Это ты, дорогая? Заходи, взгляни, кто к нам пришел.

— Могу ли я?.. — пробормотал Родерик Клэверхем.

— Конечно, у нас всегда кто-нибудь есть.

Я отворила дверь.

— Твой поход оказался напрасным, — начала мама.

Рядом с ней на софе сидел Чарли. Он уставился на моего спутника, и я сразу поняла, что он смущен.

— Я как раз говорила Чарли, что написала ему записку и послала тебя отнести ее, — сказала мама.

Она улыбнулась Родерику, ожидая, когда его представят.

— Дезире, это мой сын Родерик, — произнес Чарли.

Она встала, протянула руку и улыбнулась, сказав, что рада познакомиться.

Но я видела, что ситуация неловкая, и создала ее я, сведя сына Чарли с ним лицом к лицу в доме моей матери. Это было прямо-таки как сцена из спектакля. Возникла пауза, и Чарли, казалось, был неспособен ее прервать. Но мама великолепно умела сглаживать неловкие ситуации. Она повторила:

— Очень приятно познакомиться с вами. Вы надолго в Лондон? Погода прекрасная. Я очень люблю весну, а вы?

Она наслаждалась ситуацией, естественно входя в роль, которую должна сыграть.

— Расскажите о чудесных открытиях, сделанных на вашей земле, — обратилась я к Чарли.

— О, да! — подхватил он, — это очень интересно.

Моя мама, оказывается, слышала об этом. Она полагала, что это настоящая фантастика, и семья Клэверхемов должна гордиться находкой.

Затем она спросила Родерика, не хочет ли он выпить рюмку шерри. Он отказался, сказав, что ему пора уходить и что он рад был познакомиться с нами обеими.

— Это очень смешно, — сказала мама, — я послала записку вашему отцу, а он в это время как раз направлялся сюда.

Сразу после этого Чарли ушел вместе с сыном.

Когда за ними закрылась дверь, мама прилегла на софу и устало произнесла:

— О, дорогая, — сказала она, — что мы наделали!..

— А что случилось? — спросила я.

— Молю Бога, чтобы это никогда не достигло ушей этой ужасной леди Констанс.

— Я только утром узнала, что у Чарли есть жена и сын.

— Жены есть у большинства мужчин… Только обычно их прячут где-нибудь.

— И леди Констанс спрятана в чудесном старом особняке с римскими древностями?

— Думаю, она похожа на старую римскую матрону. Я знала, что где-то существует леди Констанс, и только. А мальчик приятный. Он пошел в отца, я полагаю.

— Чарли один из твоих лучших друзей и никогда не рассказывал о своей жене?

Она взглянула на меня и рассмеялась.

— Да, конечно, получилось неловко. Леди Констанс не позволила бы своему мужу вести дружбу с ветреной актрисой. Вот почему она никогда не слышала обо мне, а мы никогда не говорили о ней.

— Но ведь Чарли так часто наезжает в Лондон…

— Бизнес, моя дорогая. Многие мужчины занимаются бизнесом, который отрывает их от дома. Ну вот, а я частичка бизнеса Чарли.

— Ты полагаешь, что она бы возражала против его визитов к нам?

— Держу пари, что это так.

— А теперь его сын все знает.

— Я не должна была давать тебе это письмо. Как только ты ушла, я подумала, что тебе нужно было просто оставить его.

— Я так и хотела сделать, но горничная провела меня в гостиную. Я думала, что там Чарли, а пришел Родерик. Боюсь, что это моя ошибка.

— Нет, конечно. Это моя ошибка, что я послала тебя. Ладно, не будем больше печалиться об этом. Чарли не ребенок. Родерик тоже. Он поймет.

— Поймет что?

— О… он, кажется, не из болтливых, этот молодой человек. Он оценит ситуацию правильно. Мне он понравился.

— Мне тоже, — призналась я.

— Полагаю, у Чарли хороший сын. Чарли милый человек. Жаль, что он женат на такой знатной и могущественной женщине, как леди Констанс. Видимо, поэтому он и ходит сюда. Ладно, все это буря в стакане воды. Не волнуйся. Родерик будет держать рот на замке, а Чарли преодолеет шок, и через минуту или две обе его жизни по-прежнему будут мирно сосуществовать. И все останется, как прежде.

Я начала кое-что понимать, но усомнилась в том, что все останется как было…

Визит Родерика Клэверхема и действие, которое он оказал на Чарли, скоро забылись, поскольку премьера «Графини Мауд» была уже на носу. В доме стоял хаос. Царила лихорадка дурных предчувствий, в последнюю минуту принимались решения что-то изменить, яростные отказы Дезире, пылкие призывы Долли и шумные выговоры Марты. Словом, все как обычно.

Наконец подошел вечер премьеры. Накануне был день наивысшего напряжения, когда мама сначала потребовала, чтобы ее оставили одну, а затем неожиданно позвала всех. Она была обеспокоена. Не следует ли изменить кое-что в конце первого акта? Какая же она дурочка, что не подумала об этом раньше. И платье, которое на ней в первом акте, слишком тесное, нет, слишком болтается, слишком открытое. Кто захочет ее видеть после неминуемого провала? Это нелепая пьеса. Кто-нибудь слышал о графине, которая отмеривает за прилавком полотняные занавески?

— Именно то, что никто такого не слышал, и делает пьесу! — кричала Марта. — Это прекрасная пьеса, и ты сделаешь ее великой — если только перестанешь беситься.

Долли бродил по дому, принимая драматические позы, хватался за голову и молил Бога, чтобы тот впредь избавил его от работы с этой женщиной.

— Боже Всемогущий, — взывал он, — почему Ты не позволил мне пригласить Лотти Лэнгтон?

— Да-да, Господи, почему? — присоединилась Дезире. — Эта дурацкая графиня Мауд как раз по ней!

Затем Долли принял одну из поз Гаррика[5] и, словно в роли Понтия Пилата, вскричал:

— Я умываю руки!

И с соответствующим жестом направился к двери.

Конечно, он не собирался так поступать, но просто подыгрывал маме. И та сникла.

— Не уходи… Я все сделаю… Все, что ты хочешь… Даже «Мауд».

Наконец, я уже в театре, рядом с Чарли и Робером Буше в ложе напротив сцены. Занавес поднялся, и появилась Дезире. Она выглядела восхитительно в платье, которое не было ни слишком тесным, ни болтающимся, ни слишком открытым, ни неряшливым.

Зал взорвался громкими аплодисментами, так всегда встречали появление мамы, и вот уже она поет «Чем могу быть вам полезна, мадам?», прежде чем закружиться по сцене в своем неподражаемом танце.

В антракте в ложу поднялся Долли. Он сказал, что спектакль публике нравится, и с Дезире провала быть не может. Она имеет публику, которая с нетерпением ждет ее появления.

— Значит, вы не жалеете, что не пригласили Лотту Лэнгтон? — не удержалась я от вопроса.

Он выразительно посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Ну, ты-то ведь все понимаешь».

Он исчез, и мы расселись, чтобы насладиться последним актом.

Прежде чем погасли огни, я заметила, что кто-то внизу, в партере, пытается привлечь мое внимание. Я вдруг ощутила, как внутри меня поднимается волна радости. Это был Родерик Клэверхем. Я подняла руку и, дав понять, что узнала, улыбнулась ему. Он ответил улыбкой. Я взглянула на Чарли. Он обсуждал шоу с Робером Буше и явно не видел своего сына. Я не стала говорить ему, что Родерик в театре. Я уже усвоила урок и размышляла над тем, все ли понял Родерик.

Спектакль закончился сумасшедшей овацией. На сцену посыпались цветы, и Дезире произнесла коротенькую речь. Прижав к груди руки в деланном смущении, она сказала, что самая большая радость для нее это играть для них.

— Я знала, что вы полюбите «Мауд». Я полюбила ее с самого начала.

Публика направилась к выходам. Я поймала в толпе еще один взгляд Родерика. Он повернулся ко мне и улыбнулся. Я взглянула на Чарли, он по-прежнему не видел своего сына.

Я пошла в гримерную Дезире вместе с Чарли и Робером. Марта проворно помогала ей переодеваться. Все выпили шампанского.

Дезире поцеловала Долли и сказала:

— Видишь, я справилась!

— Ты была великолепна, дорогая, — заметил Долли, разве я не говорил, что так и произойдет?

Робер произнес со своим забавным французским акцентом:

— А что, Ноэль уже достаточно взрослая, чтобы выпить шампанского?

— Сегодня — да, — сказала мама. — Подойди, дорогая. Давай выпьем за хорошее…

Мы выпили за «Мауд». Примерно через полчаса мы собрались домой. Томас поджидал нас в экипаже.

Прежде чем распрощаться, было множество поцелуев и поздравлений, потом мы сели в экипаж — мама, Марта и я. На улицах было не очень людно, публика уже разошлась.

— Ты, должно быть, очень устала, — сказала я маме.

— О, дорогая, так и есть. Я намереваюсь спать завтра до полудня.

Недалеко от дома я заметила девушку. Она стояла неподалеку от фонаря, свет падал на ее лицо. Она выглядела удрученной, и я задумалась, что она делает здесь в такой поздний час. Томас спрыгнул с козел и открыл дверцу экипажа. Мама вышла, и я заметила, что девушка сделала шаг в ее сторону. Лицо ее по-прежнему сохраняло напряженное выражение. Раньше чем я вышла из экипажа, она быстро повернулась и пошла прочь.

— Ты видела эту девушку? — спросила я.

— Какую девушку?

— Ту, что стояла здесь. Похоже, она поджидала тебя.

— Должно быть, хотела взглянуть на графиню Мауд, — заметила Марта.

— Да, но что-то в ней было необычное.

— Еще одна из помешанных любительниц театра, — сказала Марта, — думает, что она может стать второй Дезире. Не сомневаюсь в этом. Почти все они такие.

— Ну, идем, — сказала мама, — не знаю, как ты, но я уже наполовину сплю.

Несчастный случай

Постановка «Графини Мауд» стала очередным успехом Дезире. Это произошло через три недели после премьеры, в четверг, когда должен был состояться дневной спектакль. Мама уехала в театр, я собиралась сделать кое-какие покупки, потом зайти в театр после спектакля и вернуться вместе с мамой домой. Так бывало часто. Это давало возможность немного побыть вдвоем.

Только я вышла из дому, как увидела Родерика Клэверхема.

— Привет! — сказал он, и несколько секунд мы стояли, улыбаясь друг другу.

— Вы все еще в Лондоне? — спросила я.

— Я уже побывал дома и вернулся.

— Как там древности?

— Пока никаких новых открытий. Я надеялся вас увидеть. И уже был здесь раз или два с той же целью. Сегодня повезло.

Мне польстило признание, что он искал встречи со мной.

— Вы собирались зайти к нам?

— Я подумал, что при сложившихся обстоятельствах это не очень удобно. Не так ли?

— Возможно…

— В то время как случайная встреча…

— Это, конечно, совсем другое дело.

— Куда вы собрались?

— Всего лишь сделать кое-какие покупки.

— Могу я присоединиться к вам?

— Вам будет неинтересно.

— Ну почему же?

— Я не собираюсь покупать что-то определенное, просто хотела убить время, чтобы подойти к театру к концу спектакля и вернуться домой вместе с мамой.

— Тогда я провожу вас до самого театра.

— До окончания спектакля еще два часа.

— Значит, мы можем хорошо погулять. Вы покажете мне эту часть Лондона. Может быть, мы сможем выпить где-нибудь по чашке чая? Или вам это кажется скучным?

— Совсем наоборот.

— Тогда пошли?

— Вы, конечно, больше всего интересуетесь прошлым, — сказала я, когда мы начали нашу прогулку, — но, полагаю, здесь нет ничего столь древнего, как ваши римские находки. Мою гувернантку привлекает этот район. Он связан с театральной жизнью, а она очень привязана ко всему этому.

— Возможно, потому, что живет в театральной семье.

— Да, возможно, но, честно говоря, Мэтти[6] пренебрежительно относится к ее достижениям. Когда некоторые люди встречаются с кем-то, кто достиг вершины, они рассматривают этот успех как низшую ступень того, чего они могли бы достичь сами, особенно если они еще не сделали и первого шага к своей цели. Понимаете, Мэтти воображает, что она великая актриса и только впустую тратит время, занимаясь учительством.

— А я думал, что она гордится своей нынешней ученицей.

— Мы, в общем-то, с ней ладим. Думаю, в глубине души она сознает тщетность своих надежд. Но вы, наверное, заметили, что люди получают удовольствие, когда предаются мечтаниям?

— Весьма возможно.

— Это самый легкий путь. Мэтти живет в воображаемом мире, видит себя на сцене в прекрасном спектакле, где играет леди Макбет, принимает аплодисменты, цветы, а на следующее утро читает в газетах о своей гениальности. И при этом она не переживает всю эту нервотрепку, ужасающие сомнения, ночные кошмары перед премьерой, то есть все то, через что в реальной жизни проходит моя мать.

— Мне казалось, что ваша мать была абсолютно уверена в успехе.

— И тем не менее… Она говорит, что если вы не испытываете нервного напряжения, то никогда не сыграете спектакль наилучшим образом. В любом случае, уверяю вас, что быть актрисой, пользующейся успехом, нелегко, и я полагаю, мечты Мэтти гораздо более приятны, чем реальность. Ее влечет к этим местам, она любит театральное окружение и получает истинное удовольствие, прогуливаясь здесь.

— Я тоже.

— Мы посещаем библиотеки и раскапываем интересные факты из театральной жизни. Вы можете представить, насколько это интересно, вы ведь испытали нечто подобное с вашими римскими реликвиями.

— Разумеется, понимаю.

— История, которую я собираюсь рассказать вам, касается одной несправедливо обиженной женщины. Актриса театра, который как раз и находился на Вер-Стрит, она играла Роксану в «Осаде Родоса». Обри де Вер, граф Оксфордский, пришел посмотреть этот спектакль и воспылал к ней страстью. Де Вер не мог жениться на актрисе, а она не соглашалась на связь без свадьбы. Тогда негодяй нарядил своего человека священником, и тот совершил мнимый свадебный обряд. Она обнаружила, что ее обманули, когда уже было поздно.

— Полагаю, она была не единственной, кто пострадал подобным образом.

— Мэтти любит собирать подобные истории. Она может часами рассказывать о высокомерной Колли Циббер и добродетельной Энн Брэйсджирдл.

— Расскажите, пожалуйста, о добродетельной.

— Это актриса, умершая в середине восемнадцатого века, в ту пору, кажется, жили многие интересные люди. Она обладала очень высокими моральными принципами, что было большой редкостью для актрис. Часто ходила по окрестностям и помогала бедным. Она напоминает мне мою мать. Мама тоже получает сотни писем с просьбами. Люди часто поджидают ее возле театра с самыми душераздирающими рассказами.

— У вашей мамы прелестное лицо… В ней есть и мягкость, и нежность. Но она обладает и какой-то внутренней красотой. Я верю, что люди с такими лицами действительно прекрасны.

— Как хорошо вы сказали! Я обязательно передам ей эти слова. Она будет смущена. Она вовсе не считает себя таким уж хорошим человеком. Скорее грешницей. Но вы правы. Она в самом деле хорошая. Я часто думаю, как мне повезло, что я ее дочь.

Он пожал мою руку, и некоторое время мы шли молча. Потом он спросил:

— А что произошло с Роксаной?

— Мы выяснили, что у нее родился мальчик, которого назвали Обри де Вер. От этих историй можно сойти с ума. Часто даже вообразить нельзя, чем они могут завершиться…

— Один вариант можно вообразить. Надеюсь, что Роксана стала великой актрисой, а графа Оксфордского покарала Немезида.

— Мэтти обнаружила, что он славился аморальностью, но был остроумен и пользовался популярностью при дворе. Поэтому я думаю, он не пострадал за свои злодеяния.

— Какой позор! Посмотрите, это чайный магазин. Не хотите посидеть здесь немного, а потом мы как раз успеем в театр к концу спектакля?

— С удовольствием.

Чайный магазинчик оказался маленьким и уютным, мы нашли столик на двоих в уголке.

Пока я разливала чай, он рассказывал о каникулах, которые планировал провести в Египте.

— Это мечта археолога, — говорил он. — Долина Царей! Пирамиды! Там много реликвий древнего мира. Вы только представьте!

— Я это и делаю. Должно быть, это одно из самых волнующих приключений — проникнуть в захоронение одного из этих царей, хотя путь туда довольно страшный.

— Это верно. Думаю, грабители гробниц обладали большим мужеством. Когда вспоминаешь многочисленные мифы и легенды, изумляешься, на что только не шли эти люди ради добычи.

— Как для вас все это интересно!

— Для вас тоже, я знаю.

— Да, я уверена в этом.

Он пристально посмотрел на меня и стал медленно прихлебывать чай, словно погруженный в свои мысли. Потом произнес:

— Мой отец и ваша мама уже долгие годы большие друзья, не так ли?

— О, да. Моя мама часто говорит, что полагается на него, как ни на кого другого. Робер Буше тоже ее старый друг. Но, мне кажется, ваш отец для нее стоит на первом месте.

Он задумчиво кивнул головой.

— Расскажите о вашем доме, — попросила я.

— Он называется Леверсон-Мейнор[7]. Леверсон — это наш предок, но это имя оказалось утраченным, когда одна из дочерей унаследовала поместье и вышла замуж за Клэверхема.

— А ваша мама?

— Ее семья владеет поместьями на Севере. Это очень старинная семья, она прослеживает свое происхождение на столетия назад. Они считают себя ровней Невиллям и Перси, которые охраняли Север от шотландцев. У них хранятся портреты воинов, которые сражались в Войне Роз[8] и еще раньше против пиктов[9] и шотландцев. Они полагают, что мама вышла замуж за человека, строго говоря, стоящего ниже ее на социальной лестнице. На самом деле, она заботится об отце и обо мне, своем единственном сыне.

— Хорошо представляю ее. Суровая леди.

— Она хочет нам только самого лучшего. Все дело в том, что мы не всегда соглашаемся с этим, и тогда начинаются конфликты. Если бы она могла избавиться от убеждения, что ее кровь несколько более голубая, чем у моего отца, если бы могла понять, что каждый из нас вправе делать то, что он хочет, а не то, что она считает лучшим… она была бы чудесным человеком.

Я взглянула на часы и сказала:

— Спектакль подходит к концу.

Мы вышли на улицу, до театра было совсем недалеко. Прежде, чем мы расстались у дверей, он взял меня за руку и внимательно посмотрел на меня.

— Мы должны еще встретиться, — сказал он. — Мне было очень приятно провести с вами время. И я хотел бы узнать еще что-нибудь из истории театрального мира.

— А я с удовольствием услышала бы еще о римских реликвиях.

— Мы должны условиться, верно?

— Да.

— Когда будет следующее дневное представление?

— В субботу.

— Значит, до субботы?

— Мне это подходит.

С легким сердцем я направилась в гардеробную.

Там была Марта.

— Зал не слишком хорош, — сказала она, — никогда не любила дневные спектакли. Ничего похожего на вечерние. Не все билеты проданы. Дезире это не нравится. Больше всего она не любит играть перед полупустым залом.

— Он действительно полупустой?

— Нет, просто не совсем заполнен. Она такое сразу замечает. Наметанный глаз. Она более чувствительна к аудитории, чем большинство актеров.

Однако, вопреки расчетам Марты, мама была в хорошем настроении.

— Джеффри поскользнулся, когда обнимал меня, напевая «Я бы любил тебя до сих пор, если бы ты оставалась девушкой из магазина», он зацепился и оторвал мне пуговицу от платья.

— Он неуклюжий нищий, этот Джеффри, — заявила Марта, — я полагаю, что он выглядел совершеннейшим глупцом.

— Но не для них. Половина публики влюблена в его золотые волосы и лихие усы. Ну, поскользнулся, что особенного? Это только делает его человечнее. Они приходят, чтобы увидеть его, так же, как меня.

— Ладно, Ноэль пришла, чтобы вместе с нами поехать домой.

— Это очень мило, дорогая. Хорошо провела время?

— О, да, замечательно!

— Пора идти, — сказала Марта. — Не забывайте, что вечером снова спектакль.

— Ох, лучше не напоминай, — вздохнула мама.

У выхода ее поджидали несколько человек, жаждавших еще раз взглянуть на Дезире. Она обменялась с поклонниками улыбками и несколькими словами.

Томас помог ей сесть в экипаж, мы с Мартой заняли места рядом. Она весело помахала рукой поклонникам, а когда тронулись с места, откинулась на сиденье, полуприкрыв глаза.

— Купила что-нибудь? — спросила она меня.

— Нет, ничего.

Я чуть не проговорилась, что встретилась с Родериком Клэверхемом, но в последний момент удержалась. Я не поняла, как она отнеслась к тому, что я привела его в дом. Она все обратила в шутку, но мне показалось, что все же ситуация ее смутила. Свою жизнь она сделала свободной от условностей и предоставляла такую же свободу другим. Она жила, как ей нравилось, и я часто слышала, как она говорила: «Если никому не причиняешь вреда, что в этом дурного?»

Я перевела разговор на дневное представление, об этом она была готова говорить всегда. Потом мы свернули на дорогу, и лошадь навострила уши, что она всегда делала в этот момент, и сорвалась бы в галоп, если бы Томас не удержал ее.

Мама сказала:

— Она чует приближение дома, ну не замечательно ли?

Мы почти приблизились к дому, когда это случилось. Перед самым носом лошади дорогу перебежала девушка. Я не успела сообразить, что, собственно, произошло. Томас попытался свернуть в сторону, но, тем не менее, девушка упала на мостовую.

Томас осадил лошадь и спрыгнул с козел. Мама, Марта и я вышли из экипажа.

— Боже мой! — вскричала мама, — она разбилась!

— Она угодила прямо под копыто Рэнджера, — сказал Томас.

Он приподнял девушку.

— Она сильно пострадала? — озабоченно спросила мама.

— Не знаю, мадам, полагаю, что не очень.

— Подними ее скорее, — сказала мама, — надо вызвать доктора.

Томас отнес молодую женщину в дом и положил на кровать в одной из свободных спален.

Прибежали миссис Кримп и Кэрри.

— Что случилось? — закричала миссис Кримп. — Несчастный случай? Боже всемилостивейший! Что творится в мире!

— Миссис Кримп, нам нужен доктор, — заявила мама. — Томас, скорее привези доктора Грина. Бедная девушка, она такая бледная.

— Она выглядит так, что ее можно сбить с ног перышком, не нужно конного экипажа, — заметила миссис Кримп.

— Бедная девочка, повторила мама.

Она положила руку на лоб девушки и откинула волосы с ее лица.

— Такая молоденькая! — добавила она.

— Думаю, какое-нибудь горячее питье пойдет ей на пользу, — предложила я, — и побольше сахара.

Девушка открыла глаза и взглянула на Дезире. Я увидела на ее лице выражение, которое так часто замечала раньше, и испытала гордость, что даже при таких обстоятельствах мама произвела на нее впечатление.

И тут я узнала ее. Это была та девушка, которую я видела возле дома, когда мы возвращались из театра после премьеры.

Значит… она приходила, чтобы увидеть Дезире. Похоже, она была одной из тех девушек, что обожают знаменитых актрис и мечтают стать такими же, как они.

— Похоже, это одна из твоих почитательниц, — сказала я Дезире, — я уже видела ее раньше… возле дома… она поджидала тебя.

Даже в такой момент маме льстило обожание публики.

Принесли горячий чай, и мама держала чашку, пока девушка пила.

— Так-то лучше, — сказала мама. — Скоро придет доктор. Он посмотрит, есть ли какие-нибудь повреждения.

Девушка чуть приподнялась, и мама сказала успокаивающе:

— Лежите. Вам надо отдохнуть здесь, пока вы не будете в состоянии уйти. Вы получили основательную встряску.

— Я… со мной все в порядке, — пробормотала девушка.

— Не совсем… во всяком случае, вам еще рано вставать. Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы не позволим вам уйти. Вы не хотите послать записку кому-нибудь… кто будет волноваться о вас.

Она покачала головой и невыразительным голосом, который сразу выдал состояние ее дел, сказала:

— Нет… У меня никого нет.

Ее губы задрожали, и я увидела, как в глазах мамы засветилось глубокое сочувствие:

— Как вас зовут? — спросила она.

— Лайза Финнелл.

— Вот что, Лайза Финнелл, ты останешься здесь по крайней мере на эту ночь, — ответила мама. — Но сначала мы дождемся доктора.

— Не думаю, что у нее серьезные повреждения, — сказала Марта. — Это шок, вот что это такое. А у вас сегодня вечером спектакль. Вы знаете, как сказываются эти дневные представления.

Девушка с интересом прислушалась. Я пришла к выводу, что она пострадала не так уж сильно.

Когда пришел доктор, он подтвердил это.

— Она получила лишь несколько царапин, — сказал он после осмотра. — Конечно, она в шоке. Через день или два все будет в полном порядке.

— Я предложила ей остаться здесь на ночь, — сказала мама.

— Хорошая идея. А что ее семья?

— Похоже, у нее никого нет.

— Что ж, в таком случае, самое лучшее для нее, это остаться. Я пропишу ей успокоительное, чтобы она хорошо спала всю ночь.

— А теперь, — заявила Марта, — нам самим надо отдохнуть, иначе мы разочаруем наших зрителей. Они придут, чтобы увидеть мадам Дезире, а не ее дублершу Джанет Дэр.

— Бедная Джанет, — сказала мама, — ей так хочется получить шанс, чтобы показать, на что она способна.

— Все знают, что она может делать, и это недостаточно хорошо.

После того как мама уехала в театр, я прошла к нашей гостье и остановилась возле ее постели.

— Вы так добры ко мне, — сказала девушка.

— Это единственное, что мы можем сделать. А как все произошло?

— Это моя вина. Я была так беспечна и нетерпелива. Просто не сообразила, что экипаж еще движется. Я так восторгаюсь Дезире. «Графиню Мауд» я смотрела три раза… с галерки, конечно. Большего не могу себе позволить. Дезире чудесна!

— Так думает множество людей.

— Я знаю. Она ведь на вершине, не так ли? А вы ее дочь…

— Расскажите о себе. Чем вы занимаетесь?

— Сейчас ничем.

— Вы хотели бы стать актрисой? — высказала я предположение.

— Вы угадали.

— Этого хотят очень многие. Знаете, многие люди, видевшие маму на сцене, думают, что у нее чудесная жизнь. На самом деле это чудовищная, тяжелая работа. Поймите, это все нелегко.

— Я понимаю. Но я всегда хотела быть на сцене.

Я посмотрела на нее с сожалением.

— Я могу играть, петь, танцевать, — сказала она убежденно, — уверяю вас, я могу делать все это.

— Вы уже пробовали свои силы?

— В любительской драме. Я была ведущей актрисой в нашей труппе.

— Это совсем другое, — сказала я мягко. — Сколько вам лет? Простите, что расспрашиваю, словно театральный агент.

— Мне бы так хотелось, чтобы вы были им. Я понимаю, что, благодаря матери, вы много знаете о театре. Мне семнадцать, и я чувствую, что больше нельзя терять времени.

— Давно вы в Лондоне?

— Три месяца.

— И чем занимались?

— Пыталась найти агента. Они не проявили интереса. Они даже не позволили мне показать, что я умею делать, ведь у меня нет опыта.

— Откуда вы приехали?

— Из местечка, которое называется Уаддингтон. Это всего лишь маленькая деревня. Никто о ней и не слышал, кроме тех, кто там живет. Это недалеко от Херфорда. Там у меня не было никаких шансов. Все, что я могла, это петь в церковном хоре.

— Понимаю.

— Когда я увидела вашу маму в «Графине Мауд», я захотела стать такой, как она. Я прямо-таки ощущала, как она покоряет аудиторию.

— Итак, вы оставили это место, неподалеку от Херфорда. А что ваша семья?

— У меня нет ни семьи… ни дома. Мой отец арендовал маленькую ферму, и мы жили довольно сносно, пока он не умер. Мама моя умерла, когда мне было пять лет, и я ее почти не помню. Я хозяйничала по дому и немного помогала на ферме.

— Значит, вы в Лондоне уже три месяца и находитесь в том же положении, в каком приехали?

— Только стала много беднее.

— Боюсь, что в вашей истории нет ничего необычного. Так много людей приезжает покорять Лондон, и лишь немногие добиваются успеха.

— Я знаю. Но буду и дальше пытаться.

— Понимаю, что вы чувствуете, — сказала я, — но сейчас вам надо отдыхать. Думаю, вам следует принять успокоительное и поспать. Но сначала вы должны поесть. После еды вам самой захочется заснуть.

— Вы так добры!

Я оставила ее и прошла на кухню. Все захотели услышать, что случилось, и жадно выслушали мой рассказ.

— Мисс Дэйзи Рэй так добра, — сказала миссис Кримп, — представляю, в каком она была состоянии, когда ее экипаж сбил эту бедняжку.

— Можете быть уверены, — ответила я, — что она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь ей. Отнесите ей что-нибудь поесть.

— Я отнесу ей немного супа, — вызвалась Джейн.

Я вернулась к Лайзе Финнелл и сказала, что сейчас принесут еду. И тут же вошла Джейн. Она с интересом рассматривала Лайзу. Ей хотелось поболтать. У них было что-то общее: у обеих перехватывало дыхание от мысли, что можно добиться такой славы, какая была у Дезире.

— Здесь все так добры, — сказала Лайза Финнелл.

— Это все благодаря мисс Дэйзи Рэй, — заметила Джейн, — она всегда такая.

Джейн ушла, и Лайза Финнелл с наслаждением съела все, что принесла Джейн. Я подумала, ела ли она до сих пор досыта. Я представила, как она старалась перебиться на свои деньги — потому что была уверена, что их у нее не так много. Наверное, она постоянно размышляла, на сколько их еще хватит, с надеждой и отчаянием, сменяющими друг друга. Бедная девушка!

Я дала ей успокоительное.

— Это поможет вам заснуть. Утром вы будете чувствовать себя лучше.

Я посидела с ней еще немного, пока не заметила, что она начала дремать, а вскоре и заснула.

Я решила дождаться маму, потому что знала, она будет интересоваться, как себя чувствует Лайза Финнелл.

По ее настроению я всегда могла сказать, как прошел спектакль. Сегодня вечером, я видела: хорошо.

— Ну что там с этой девушкой? Как ее зовут?

— Лайза Финнелл. Сейчас она спит. Она хорошо поужинала, потом я дала ей успокоительное. Она сразу после этого заснула.

— Надеюсь, у нее нет серьезных повреждений?

— Нет, конечно, — сказала Марта.

— Слава Богу, что мы не переехали ее, — вздохнула мама.

— Мы поговорили, — сказала я, — она хочет стать актрисой.

Марта щелкнула языком и воздела глаза к потолку.

— Бедняжка, — сказала мама, — а она что-нибудь уже сделала для этого?

— Играла в любительской драме.

— Господи, огради нас, — пробормотала Марта. — И поэтому думает, что она вторая Дезире.

— Не совсем… Она думает, что Дезире это чудо. Она просто хочет получить шанс чего-нибудь добиться.

Я пересказала то, что услышала от Лайзы.

— Самое лучшее, что она может сделать, — заявила Марта, — это упаковать свои вещи, вернуться назад, найти какого-нибудь фермера, который бы женился на ней, а потом доить коров.

— Откуда ты знаешь? — возразила мама. — У нее может оказаться талант. Во всяком случае, у нее хватило решимости приехать в Лондон.

— Решимость это еще не талант, как вы должны знать.

— Но это одно из необходимых слагаемых успеха.

— Это хлеб, выпеченный без дрожжей. Он никогда не подойдет.

— С каких это пор ты стала экспертом в кулинарии?

— Я в театре достаточно давно, чтобы знать о нем все. И на каждого, кто достигает вершины, приходится десять тысяч, кто пытался и не сумел этого сделать.

— Некоторые справляются с этим. Почему бы бедной девушке не попробовать? Во всяком случае, она имеет право на попытку. Она же пыталась играть в своей деревне.

— Деревенская публика это не лондонская публика.

— Конечно, между ними большая разница. Но не думаю, что эта девушка откажется от своего замысла раньше, чем получит шанс показать, на что она способна.

— Значит, вы уже прикидываете, можете ли дать ей такой шанс, верно? Как и многим другим, кому вы хотели помочь. И что вы получили в знак благодарности? Некоторые из них осмеливаются упрекать вас в том, что вы помешали им, потому что они полагали, что вы преподнесете им успех на блюдечке, а этого не произошло. Они говорят, что вы так поступали из зависти. Храни нас Господь от подобной чепухи.

— Думаю, каждый должен иметь свой шанс, — настаивала мама. — По крайней мере, стоит посмотреть, что она умеет делать.

— Только не забывайте, что у вас шесть спектаклей в неделю и еще два дневных представления, прежде чем приступите к осуществлению своего самаритянского акта.

— Буду помнить, — ответила мама, зевая. — Вечерний спектакль прошел прекрасно. Они были готовы держать нас на сцене до утра. Так приятно, когда зрители приветствуют тебя. Похоже, «Графиня Мауд» продержится долго.

— А еще похоже, что вам пора отправляться в постель, — выразительно заявила Марта.

— Знаю, — ответила мама, — иначе я не высплюсь.

Неожиданно для себя я поцеловала ее. Я подумала, какая она добрая. В самый расцвет своего успеха она думала о бедной девушке, и я не сомневалась, что мама сделает все, чтобы помочь ей.

Самая главная добродетель, подумала я, это забота о других.

Лайза Финнелл оставалась у нас чуть больше недели. Мама прослушала ее пение. Она нашла, что Лайза обладает весьма неплохим голосом. Достаточно нескольких уроков, чтобы его правильно поставить. Танцевала она тоже недурно. Было решено отправить ее к учителю пения, которого знала Дезире.

Дезире занялась этим с подлинным энтузиазмом. Она вела себя, по определению Марты, как настоящая самаритянка, а часто и просто как дурочка по отношению к своей «хромой милашке». Но Дезире настаивала, что раз ее экипаж повинен в несчастном случае, будет справедливо, если она поможет бедняжке, которая так пострадала. Девушка не имела средств к существованию, но она мужественно боролась, и маме казалось совершенно естественным взять ее под свое крыло.

Было решено, что Лайза останется у нас до тех пор, пока не поправится.

Лишь некоторые вещи Лайзы мы забрали из ее комнаты, бедность которой ошеломила нас обеих. Я вполне разделяла чувства мамы и тоже старалась помочь, чем могла.

После трех уроков пения мама сказала Марте и мне:

— Я не вижу оснований, почему бы Долли не дать ей место в хоре, я всегда полагала, что линия хора слишком редкая.

— Редкая! — вскричала Марта. — О чем ты говоришь?

— В том номере, где девушки кладут руки на плечи друг друга, они должны находиться как можно ближе друг к другу. Некоторые из них испытывают при этом трудности, что снижает эффект.

— Чепуха, — сказала Марта, — это один из лучших номеров.

— Но он может быть еще лучше. Тебе так не кажется, Ноэль?

Я не замечала, чтобы девушки испытывали какие-либо трудности, но поспешила согласиться с мамой.

— Да, — сказала я, — туда вполне можно включить еще одну девушку.

— Я поговорю с Долли, — заявила мама.

— Он сойдет с ума, — колко бросила Марта.

Я присутствовала при разговоре с Долли. Мама сказала мне перед этим:

— Я не хочу, чтобы Марта вмешивалась. Она будет на его стороне. Но ты останься, Ноэль. Ты его слабость, и он не станет при тебе вести себя категорично.

Итак, я присутствовала при разговоре.

— Долли, — начала мама, — мне кажется, что линия хора у нас немного редковата.

— Редковата? — вскричал Долли.

— Мне так показалось.

— Это очередное заблуждение.

— Тут есть девушка, — продолжала она, — хорошая девушка. Для нее это может стать чудесным стартом, к тому же она пострадала от моего экипажа. Думаю, что, если включить ее в хор, это будет для меня хорошим выходом из положения.

— Я занимаюсь театром не для того, чтобы впихивать кого-либо в хор лишь потому, что он попал под копыта твоей лошади.

— Послушай, Долли, это бедная девушка.

— Не хочу и слышать, если ты собираешься говорить о том, чтобы воткнуть одну из твоих протеже в мой хор.

— Твой хор! А кто сделал эту пьесу? Разве не я?

— С небольшой помощью с моей стороны да еще некоторых других. Актеры и актрисы всегда преувеличивают свою значимость.

— Долли, ты не такой дурак, каким хочешь казаться. Мы вполне можем принять еще одну девушку, в хор. И ты это знаешь.

— Нет, — твердо заявил Долли.

— Долли, я прошу тебя, — настаивала Дезире.

— Я полностью отдаю себе отчет во всем. Тебя одолевают бредовые идеи помогать всем, кто приходит к тебе со слезливыми сказочками. Это так похоже на тебя. И это не в первый раз. Только дай этой девушке работу, и к твоим дверям проложат дорогу тысячи. Ты будешь тысячами извлекать их из-под колес своего экипажа. Мы всю сцену забьем хористками. Для ведущих актеров не останется свободного уголка.

— Долли, я прошу всего лишь за одну.

Долли принял одну из своих театральных поз, сжал голову ладонями, лицо его приняло выражение крайнего отчаяния.

— Как я страдаю! Боже всемогущий, за что ты так наказываешь меня, ну что такого я сделал, что так страдаю из-за этой женщины? Она намерена разорить меня. Она намерена все разрушить. Она хочет угробить спектакль, в который я вложил все, чем обладаю. Она хочет заполонить мою сцену сотнями жеманных, идиотских хористок!

— Заткнись! — сказала мама. — Разве кто-нибудь говорил о сотнях? Еще раз повторяю — речь идет об одной. И если вы будете разорены, мистер Доллингтон, то сделаете это своею собственной рукой. Из-за вас я чувствую себя больной… слишком больной, чтобы приехать на вечерний спектакль. Вам придется пригласить Джанет Дэр. Посмотрим, как это понравится публике. Я не хочу играть с хором, который убог лишь потому, что мистер Доллингтон, воображающий себя Гарриком и Кином[10] одновременно, боится потратить еще несколько пенсов на шоу, в то время как другие работают так, что едва не сводят себя в могилу, тишь бы пьеса шла… Пойдем, Ноэль, сделай мне компресс с одеколоном. Я чувствую, как начинается приступ ужасной головной боли.

Она взяла меня за руку и направилась к двери.

— Ладно, — сказал Долли. — Я ничего не обещаю, но я должен хоть взглянуть на эту девицу.

Мама заулыбалась. Головная боль мгновенно исчезла.

— Долли, дорогой, — проворковала она, — я знала, что ты поступишь справедливо.

В результате Лайза Финнелл спела для Долли под аккомпанемент маминого пианиста Джорджа Гарленда. Мы с Мартой присутствовали при этом.

Лайза спела «Чем я могу быть вам полезной, мадам?», удачно имитируя маму.

Долли хмыкнул и попросил ее исполнить один из танцев, что та и сделала.

Долли снова хмыкнул, но не вынес сразу никакого вердикта.

— Он просто спасает свое лицо, — шепнула мне мама, ну и пусть, все идет прекрасно.

Позднее, в тот же день Долли прислал сообщение, что Лайза может начать работу в хоре со следующего понедельника. До этого он хочет, чтобы она немного попрактиковалась в танцах.

Лайза была в состоянии полного блаженства.

— Я не могу в это поверить, действительно, не могу поверить, — не уставала она повторять, — я в одном спектакле с великой Дезире.

Но она была не в большем восторге, чем мама, которая сказала:

— Я знала, что тебя ждет успех. Ты проявила настойчивость, и вот результат.

— Подумать только, если бы я не упала…

— Такова жизнь, дорогая, — вздохнула мама. — Происходит что-то ужасное, но в конце концов оборачивается благом.

Лайза заняла место в хоре, и было очевидно, что она обожает маму.

— Она подражает твоему голосу, — говорила я, — она ходит, как ты, она так же, как ты, поворачивается. Ты ее идеал.

— Она театральная поклонница, и этим все сказано. Но она найдет свой путь к славе.

— Она так признательна тебе. Ты дала ей шанс.

— Ладно, зато теперь никто не скажет, что у нее нет опыта.

Однажды Лайза поделилась со мной:

— Мне надо подыскать комнату. Я хочу поселиться где-нибудь неподалеку от театра. Все так ужасно дорого, но я постараюсь справиться. Твоя мама замечательный человек, но чувствую, что не могу больше злоупотреблять ее гостеприимством.

Я рассказала маме об этом разговоре.

— Я ожидала, что она захочет быть независимой. Люди хотят иметь собственное жилище. Долли немного скряга. Он говорит, что не может платить хористкам баснословное жалованье. Если оно их не устраивает, они могут убираться в другое место.

— Она говорила о том, что квартиры очень дороги.

— Ладно, позови ее. Скажи, что она может остаться у нас, если ей нравится. В комнате наверху… Мы никогда не пользуемся той комнатой, и она сможет жить сама по себе.

Когда я сообщила об этом Лайзе, то увидела радость на ее лице.

— О таком я не могла даже мечтать. Жить здесь… рядом с вашей матерью… в центре всего…

— Мама сказала, что там вы можете чувствовать себя совершенно свободно.

— Не знаю, что и сказать. Никто не был так добр ко мне! Дезире — настоящий ангел. Она чудесный человек. Думаю, в этом еще многие убедятся.

Когда Лайза благодарила Дезире, та сказала:

— Вы найдете способ отблагодарить меня, если захотите. Нет, я вовсе не плату имею в виду. Я имею в виду, что мне приятно видеть, как ты занимаешься делом, которое сулит успех. Ты достигнешь славы, и я буду первой, кто поздравит тебя.

— И будете знать, что если бы не вы, этого никогда бы не произошло.

— О, есть и другие пути, дорогая…

Начались будни. Я редко видела Лайзу Финнелл. Думаю, она боялась показаться навязчивой. Она жила в большой комнате в аттиковом этаже[11] с потолком, наклоненным в одну сторону. Она часто пела песни из «Графини Мауд», и иногда мне казалось, что это поет моя мама.

Прошло три месяца со дня премьеры «Графини Мауд», а публика все еще валила на спектакль. Некоторые смотрели его по нескольку раз. То был признак настоящего успеха.

Лайза обычно возвращалась из театра вместе с мамой и Мартой. Не думаю, чтобы Марте нравился такой порядок. Она привыкла относиться к маме как к своей собственности, и, я уверена, теперь ревновала к Лайзе.

Лайза чувствовала это и изо всех сил старалась не обижаться. Мне казалось, что Лайза осознает, как правильно держать себя, она была осмотрительна, боялась задеть кого-либо.

Я поделилась этими мыслями с мамой, и она сказала:

— Да, возможно, так оно и есть. Бедная девочка очень старается удержаться на своей работе. Она боится обидеть кого-нибудь. Я хорошо понимаю ее чувства. Мы должны облегчить ее положение.

Потом произошло нечто, имевшее важные последствия. С Джанет Дэр случилась беда. Как-то после полудня она делала покупки на Риджент-Стрит, поскользнулась на тротуаре и сломала ногу в двух местах. Должно было пройти немало времени, прежде чем Джанет смогла бы вернуться к работе.

Джанет, будучи дублершей, одновременно была занята и в хоре, таким образом линия хора теперь стала такой же, как и до прихода Лайзы. Для хора это не имело значения, но дублерша, хоть нужда в ней возникала редко, была необходима.

Я увидела мечтательное выражение в глазах Лайзы.

Она подошла к маме:

— Я знаю все арии и куплеты. Я знаю танцы… И я видела все ваши выступления.

— Да, — ответила мама. — Ты подходишь для этой работы. Но я не могу решать за Долли. Если я ему предложу тебя, это непременно вызовет возражения.

— Но я так хорошо помню роль. Я разучивала… Я репетировала…

— Знаю, дорогая. Никто не подходит для нее больше, чем ты. Положись на меня. Посмотрим, что я смогу сделать.

Долли согласился с неожиданной легкостью. Думаю, он и сам понимал, что Лайза Финнелл была лучшей, кого бы он мог выбрать. Она точно смоделировала себя с моей матери. Она знала все арии.

Он не стал возражать, дело было сделано.

Лайза Финнелл стала дублершей Дезире.

Дублерша

Я встречалась с Родериком Клэверхемом один или два раза. Мы никогда заранее не договаривались. Обычно это происходило в дни дневных спектаклей.

Я выходила из дома вскоре после матери, и он обычно поджидал меня на улице. В этом всегда был какой-то момент неожиданности, потому что я никогда не знала, придет ли он в очередной раз.

Я понимала, что все это носит как бы случайный характер. Мы не могли встречаться подобным образом долго. Похоже было, что мы скрывались, поскольку я ничего не говорила матери о наших свиданиях, а ведь я никогда ничего от нее не скрывала. И как я догадывалась, Родерик ничего не рассказывал своему отцу.

Я понимала, что долго так продолжаться не может. Я хотела, чтобы он пришел к нам и встретился с мамой; он хотел, чтобы я побывала в его доме в Кенте. Больше всего на свете я мечтала посмотреть на леди Констанс.

Был вторник, и в этот день мама назначила встречу с костюмером. Она хотела сшить новые костюмы к спектаклю. Она считала, что это его оживит.

Я сказала Родерику, что в этот день буду свободна, и он тут же заметил, что мы должны встретиться.

Мы дошли до Грин-парка и сели на скамейку, когда Родерик неожиданно произнес:

— Ну и что ты собираешься делать, Ноэль?

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, как долго мы будем встречаться вот так? Ведь ты ничего не говорила матери? Я ни слова не сказал о наших встречах отцу. Это все как-то странно. Почему так получается?

— Я думаю, мы понимаем, что поставим их в неловкое положение.

— Да, похоже, для отца это так и будет.

— Полагаю, мою маму не так легко смутить. Она относится ко всему вполне спокойно. Я даже не знаю, почему так получается.

— Мы просто избегали этой темы. Это действительно нелепо.

— Просто твоя мать не знает о дружбе между моей матерью и твоим отцом, но если бы она узнала, то, конечно же, не одобрила.

— Я абсолютно в этом уверен, и отец не хочет, чтобы она знала.

— Поэтому мы и вынуждены скрываться.

— Мне бы хотелось открыто прийти к вам в дом. И я хочу, чтобы ты побывала у нас в Леверсон-Мейноре. В конце концов, мы хорошие друзья. По крайней мере, я так думаю.

— Я тоже так считаю.

— Ну, если мы оба так считаем, значит, так и есть. Так что же нам делать, Ноэль?

— Я, правда, не знаю. Понимаешь, ты и я… Мы… — я вздрогнула.

— Что случилось, Ноэль?

Я вся сжалась. К нам направлялась Лайза Финнелл. Я почувствовала, как заливаюсь краской. Она с любопытством смотрела на Родерика.

Я сказала:

— Познакомься, пожалуйста. Это мистер Родерик Клэверхем, сын мистера Чарли Клэверхема.

— О, очень приятно познакомиться.

— А это Лайза Финнелл. Она играет в спектакле «Графиня Мауд», может быть, слышал?

— Решила подышать свежим воздухом, — сказала она. — Хочу немного расслабиться перед спектаклем. Прекрасный день, правда? Обожаю лондонские парки. Можно я присяду с вами?

— Ну, конечно же, — ответил Родерик.

Она села рядом с ним.

— По-моему, я вас не видела у нас в доме, — сказала Лайза.

— Да нет, я как-то приходил, — замялся Родерик. — Это было довольно давно.

— По-моему, это было еще до того, как ты появилась у нас, — сказала я.

— Вам Ноэль говорила, каким образом я появилась?

— Да, она рассказывала об этом.

— Необыкновенная история. Как в сказке. Вы знаете, я чуть не погибла.

— Экипаж ехал не очень быстро, — сказала я.

— И все с этого началось. Дезире — такая известная актриса — была так добра ко мне. — Голос ее слегка дрогнул. — Это самый необыкновенный человек в мире.

— Да, я слышал, что она очень добрая женщина.

— Вы живете в Лондоне?

— Мы живем в провинции, однако у нас есть небольшой дом в Лондоне, это очень удобно для отца, которому часто приходится бывать здесь по делам.

— Ну, разумеется. Я обожаю Лондон. Такой древний… И в то же время такой современный. Необыкновенное сочетание! Правда, в этом есть нечто захватывающее?

Родерик согласился с ней.

— У мистера Клэверхема дома есть очень древние вещи, — сообщила я Лайзе. — На своей земле они обнаружили остатки римского поселения.

— Как здорово! — воскликнула Лайза. Она повернулась к Родерику: — Расскажите мне об этом.

Я слушала его рассказ, не переставая думать о том, что говорил Родерик до того, как появилась Лайза. Это казалось важным. Как жаль, что она появилась именно в эту минуту.

Она внимательно слушала его, поминутно задавая вопросы, совершенно не сознавая, что своим вмешательством нарушила нашу беседу. Родерик был слишком хорошо воспитан, чтобы показать разочарование, которое он испытывал.

Наконец я сказала:

— Мне пора.

— Мне тоже надо идти, — отозвалась Лайза. — Я совсем потеряла чувство времени.

— Тогда пойдем, — сказала я.

Мы подошли к дому вместе. Родерик попрощался и ушел.

— Какой приятный молодой человек! — заметила Лайза, когда мы вошли в дом. — Подумать только — Чарли такой сын, а он его прячет!

Вскоре вернулась мама. Она была очень довольна своей встречей с костюмером и хотела рассказать мне о своих планах. В первом действии она вместо синего платья будет в темно-лиловом, а в последнем переоденется в красное.

Я чувствовала, что должна рассказать маме о встрече с Родериком. Лайза случайно может упомянуть, что видела нас, и будет непонятно, почему я ничего об этом не сказала.

Когда мы остались одни, я обронила как бы невзначай:

— Между прочим, ты помнишь Родерика Клэверхема… сына Чарли? Он как-то сюда приходил.

— Да, конечно. Такой приятный молодой человек!

— Я тут как-то встречала его пару раз. Случайно.

— Правда? Как интересно.

— Мы сегодня тоже встретились. С нами была Лайза.

— А, Лайза. Я только что думала о ней. Ей так нравится играть в массовке… И дублировать мою роль.

— Она очень тебе благодарна. После всего, что ты для нее сделала.

— Я бы ничего не смогла для нее сделать, если бы она была бездарна.

— Она старается во всем подражать тебе.

— Потому что хочет играть графиню Мауд. Кто знает, может, ей когда-нибудь и придется это сделать. Мой Бог, как же она расстроится, когда узнает, что Джанет возвращается. Бедняжка так мечтает меня дублировать.

Я подумала, что мне не следует беспокоиться относительно встреч с Родериком. Мама не проявила к ним никакого интереса, да и отношения с Чарли не очень смущали ее.

Через несколько дней после этого в мою комнату пришла Джейн и сказала, что мама хочет меня видеть немедленно.

— Что-нибудь случилось, Джейн? — спросила я.

— Она неважно выглядит, мисс Ноэль.

Я поспешила в ее комнату и сразу же почувствовала тревогу. На ней лица не было.

— Мне было так плохо, — сказала она. — Наверно, это рыба, которую я ела вчера вечером. Но вообще-то это началось после обеда. Меня тошнит и кружится голова.

— Может быть, тебе лучше лечь?

— Я и так все время лежала. Самое ужасное, что я, наверное, не смогу сегодня играть.

— Наверняка не сможешь, если будешь себя так же чувствовать, как сейчас. Думаю, надо вызвать доктора Грина.

— Нет, нет. В этом нет необходимости. Просто что-то съела. Это пройдет. Лучше передай Долли, что… Ну, в случае чего… Может, обойдется… Но он должен быть готов.

— Я сейчас же пошлю Томаса, — сказала я.

Через полчаса Долли в состоянии крайнего возбуждения был у нас.

— Что случилось? Что-то съела? О, Боже Всемогущий, чем я это заслужил?

— Не нужно разыгрывать трагедию, Долли. Время для этого неподходящее. Если я сегодня не смогу играть, то придется сделать наиболее естественную в данной ситуации вещь, и этим необходимо заняться немедленно. В случае, если это понадобится, вместо меня сыграет Лайза.

— Эта любительница?

— Никакая она не любительница. Она вполне профессионально играет, и ты сам говорил это, хотя легче выдавить воду из камня, чем заставить тебя признать истину.

— Ты словно говоришь о какой-то ерунде. Ты понимаешь, что это катастрофа, бедствие. Мне придется успокаивать разъяренных людей, которые заплатили деньги, чтобы посмотреть на Дезире, а им подсунут какую-то девчонку из деревенского хора.

— Все поймут, что тебе пришлось включить в спектакль дублершу. Ничего страшного. Прекрати истерику и отнесись к этому серьезно.

— Эта девушка здесь? — спросил Долли.

— Да, — ответила я. — Попросить ее спуститься сюда?

— Пусть придет немедленно.

Я пошла к Лайзе. Она вопросительно посмотрела на меня.

— Мама плохо себя чувствует, — сказала я. — Ее очень тошнит и кружится голова. Пришел Долли. Она боится, что не сможет сегодня играть.

Она не спускала с меня глаз, стараясь скрыть свою радость, однако я не могла ее не заметить. Я вполне понимала Лайзу.

— Ей очень плохо?

— Да нет. Что-то с желудком. Ей приходится все время лежать, когда встает, у нее кружится голова. Не думаю, что она сможет играть сегодня. Долли мечется, как тигр в клетке, и мама пытается его успокоить.

— Он будет в ярости.

— Ну ты же знаешь Долли.

— Он не доверит мне эту роль.

— Ему придется, — заметила я. — Он не предложил бы тебе эту работу, если бы не был уверен, что в случае необходимости ты сможешь это сделать.

— А твоя бедная мама? Как ужасно!

— Не думаю, что это серьезно. Лучше поторопись. Чем больше Долли придется ждать, тем больше он заведется.

Она побежала вниз, а я пошла в свою комнату. Это был ее шанс. И то, что она в первую очередь подумала именно об этом, вполне естественно.

Маме стало немного лучше, но не настолько, чтобы играть в тот вечер. Я хотела остаться с ней, но она сказала, чтобы я пошла в театр поддержать Лайзу.

— Бедняжка. Я знаю, что она сейчас испытывает. Конечно, не могу не признать, что у нее крепкие нервы. И они ей здорово пригодятся сегодня.

— Она очень ответственно к этому относится.

— Ты права. Чтобы преуспеть в нашей профессии, ответственность необходима, можешь мне поверить. Однако она не должна быть слишком уверенной в себе, хотя я не думаю, чтобы она это чувствовала.

Итак, я поехала в театр, волнуясь за Лайзу.

Занавес должен был вот-вот подняться. Из ложи, в которой я сидела с Робером Буше, я следила за публикой. В течение нескольких минут мы были единственными в зале, кто знал, что произойдет.

Из-за занавеса вышел Долли.

— Дамы и господа, с глубоким прискорбием сообщаю вам, что Дезире не вполне здорова и не может быть с вами в этот вечер.

По залу прошел шум, захлестнувший волнами сначала партер, затем бельэтаж и, наконец, галерку. Я с опаской посмотрела вокруг. Эти люди заплатили деньги, чтобы видеть Дезире.

— Прежде чем приехать сюда, я навестил Дезире, — продолжал Долли. — Она в отчаянии из-за того, что не может выйти на сцену. Она умоляет извинить ее и обращается к своим горячо любимым зрителям с просьбой дать возможность Лайзе Финнелл показать свое искусство. Дезире очень верит в Лайзу, и я уверен, что после сегодняшнего представления вы тоже поверите в нее. Я знаю, что вы все любите Дезире, но вы бы не хотели, чтобы она была на сцене, когда ей нужно лежать. Она передает вам привет. Дезире желает встречи с вами так же, как и вы желаете встречи с ней. Но она очень надеется, что вы дадите Лайзе шанс и не будете разочарованы.

Занавес поднялся. Раздались звуки музыки, и после вступления хора появилась Лайза, старательно и очень похоже подражающая Дезире.

Она играла хорошо. Я очень внимательно следила за ней, замечая некоторые сбои, как, например, во вращении в конце первого акта. Публика аплодировала. Многие, должно быть, понимали, как тяжело приходится бедной девушке и, забыв о своем разочаровании по поводу болезни Дезире, старались поддержать дебютантку.

Я сказала Роберу:

— По-моему, все будет хорошо, как вы думаете?

— Она так похожа, — сказала он. — Она ведь подражает. Понимаешь, это как тень Дезире.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — ответила я. — Но мне кажется, что публика вполне довольна.

— Конечно, конечно. Однако они не забыли, что заплатили за то, чтобы видеть Дезире. Жаль, что Лайзе приходится заменять именно Дезире. Если бы это был кто-нибудь другой, не такая — как бы это сказать — яркая индивидуальность, то было бы лучше. Она совсем недурна, эта девушка, но это не Дезире.

Да, он был прав. Лайза подражала Дезире, подавляя свою индивидуальность. Если бы она не пыталась стать бледной тенью Дезире, она, вероятно, произвела бы большее впечатление. Сейчас она была похожа на Дезире, однако на Дезире без ее неповторимого обаяния.

Домой мы возвращались вместе с Мартой и Лайзой. Лайза была совершенно обессилена, однако пребывала в приподнятом настроении.

В конце спектакля публика громко аплодировала, и кто-то в зале крикнул: «Браво!»

— Там была пресса, — сказала Лайза. — Интересно, что они напишут.

Мне хотелось каким-то образом оградить Лайзу от неприятных переживаний. Мне казалось, она слишком большое внимание уделяет этому факту. Конечно, в прессе могут появиться несколько строчек о ней, но болезнь Дезире вызовет гораздо больший интерес, чем исполнение роли графини Мауд Лайзой.

Лайза не полагала, что ее появление на сцене в главной роли и чей-то крик «Браво!» потрясут театральный мир.

Мама ждала нас. Она выглядела значительно лучше и хотела, чтобы мы ей обо всем рассказали. Как реагировала публика? Как удался Лайзе этот трудный танец в конце первого акта? Смогла ли она взять верхние ноты в арии «Ах, как я хотела бы опять стать простой продавщицей»? И всегда ли она попадала в такт с женихом?

Все прошло гораздо лучше, чем она надеялась, заверила ее Лайза.

— Теперь я могу спать спокойно, — ответила мама. — Дитя мое, не сомневаюсь, что ты была великолепна. А что сказал Долли?

— Он ворчал, — ответила Лайза.

— Как именно? По тому, как он ворчит, всегда можно определить его настроение.

— Это было ворчание облегчения, — сказала я.

— Ну, слава Богу. Я думаю, он доволен, иначе он бы уже был здесь со своими истериками.

Я сказала:

— Надо ложиться спать. Лайза совершенно вымоталась. — Я повернулась к маме. — А ты нездорова. Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, мой ангел.

Мы поцеловались, пока Лайза стояла и смотрела на нас, затем она подошла к моей матери и обняла ее.

— Спасибо, сказала она. — Спасибо вам за все. Это все благодаря вам.

— Это все благодаря какой-то мерзкой рыбе, моя милая, а не мне, — ответила мама.

Мы рассмеялись, а мама продолжала:

— Я очень рада за тебя, дорогая. У тебя появился шанс, и ты смогла им воспользоваться. Так и надо.

У Лайзы был несколько виноватый вид:

— Мне действительно жаль, что так получилось из-за вашей болезни.

— Ах, перестань. Всегда пользуйся возможностью и будь благодарна, и совершенно неважно, что именно дало тебе эту возможность.

После этих слов мы разошлись по своим комнатам.

На следующий день в газетах появилось лишь несколько строчек о вчерашнем спектакле — сообщение о болезни Дезире и о том, что Лайза Финнелл заменила ее. Об игре дебютантки не было сказано ни слова.

Пришел Долли. Мне ужасно хотелось узнать его мнение.

— Она все делала правильно, — сказал он. — Но это не Дезире, можешь мне поверить.

— Но ей аплодировали, — возразила я.

— Они всегда аплодируют дебютантам. Даже у публики бывают сентиментальные чувства.

— Вы думаете, только поэтому?

Он кивнул и обратился к маме:

— А вы, мадам, пожалуйста, будьте неразборчивей в еде. Чтобы больше такого не повторилось. Публика этого не выдержит. Если это произойдет еще раз, то «Мауд» придется снимать с репертуара.

И я подумала, что это конец Лайзиного небольшого триумфа.

Я сидела в парке с Родериком. Прошла уже неделя с тех пор, как Лайза Финнелл заменила маму в «Графине Мауд». Я рассказывала об этом Родерику.

Он спросил:

— Наверное, такие вещи происходят в театре довольно часто?

— Да, конечно. Достаточно часто. Однако, когда исполнитель главной роли не может играть, это все равно вызывает шок.

— У этой девушки хватило мужества выйти на сцену перед публикой, которая хотела видеть кого-то другого.

— Лайза была очень счастлива. Она изо всех сил старалась проявить сочувствие маме — и. конечно же, вправду сочувствовала ей, но не могла скрыть своей радости.

— Как прошел спектакль?

— Очень хорошо. Мне кажется, Лайзе удалось все сделать как надо. Конечно, у моей мамы есть нечто особенное. Это больше, чем умение хорошо петь и танцевать. Это индивидуальность.

— Сия девушка не лишена обаяния.

— Не совсем так. Жаль, что Лайзе пришлось заменять такую актрису, как моя мама.

— Ты помнишь, о чем мы говорили, когда она подошла к вам?

— Да, помню.

— О нашем положении. Что нам делать, Ноэль?

— Ты знаешь, тебе рады в нашем доме. Я сказала маме, что мы встречались, и, по-моему, она не нашла в этом ничего особенного.

— Но ситуация довольно нелепая. Из-за того, что между твоей матерью и моим отцом существуют какие-то романтические отношения, нам неудобно встречаться.

— Но мы же встречаемся. Может, мы просто придумали все эти сложности?

— Моему отцу было неловко, когда я появился в вашем доме. И что странно, он никогда об этом не упоминал. Я чувствую, он хочет, чтобы его отношения с твоей матерью и его семейная жизнь никак не пересекались.

— Это наводит на мысль, что у них особые отношения.

— А что с твоим отцом? Должно быть, он давно умер? — спросил Родерик.

— Не знаю. Мама не любит говорить об этом. Единственное, что она говорила, это то, что он был очень хорошим человеком, и я могу им гордиться.

Он кивнул.

— Думаю, у нее много друзей… Как мой отец? — запинаясь, спросил Родерик.

— Есть еще один француз. Он то появляется, то исчезает, как и твой отец. Эти двое, сколько я себя помню, то появлялись, то пропадали. Я всегда знала, что это не просто друзья.

— Конечно, она очень привлекательная женщина и живет по своим правилам.

— Безусловно. Общественная мораль для нее ничего не значит. Я уверена, она понимает, что твоя мать и жена Робера — я полагаю, у него есть жена — не одобрили бы их дружбу с ней. Но мама умеет уважать чужое мнение. Она ни на что не претендует в отношении своих друзей. Она их очень любит… Понимаешь, это часть ее жизни.

— Я все прекрасно понимаю, но думаю о том, каким образом это может сказаться на нас.

— Ну, однако, нам никто не запрещал встречаться. Посмотрим, что будет дальше.

Родерик не был удовлетворен моими рассуждениями, и я подумала, что этот разговор показывает, что наша дружба развивается. Мы уже были не просто знакомыми.

Мы болтали о разных вещах, но я чувствовала, что мысль о том, что из-за отношений между нашими родителями мы оказались в ситуации, которую ему хотелось изменить, не давала ему покоя.

Когда я пришла домой, то испытала очередной удар.

Мама опять слегла с таким же приступом, как и неделю назад.

Долли сидел возле ее кровати. Она лежала пластом и была очень бледна.

Она сказала:

— Вот и Ноэль. Слава Богу, что ты пришла, дорогая. Мне лучше, когда ты рядом. У меня опять этот дурацкий приступ. Опять что-то съела.

Я с тревогой взглянула на нее. Это очень странно. Наверное, была другая причина, что-то более серьезное. Я почувствовала, как тревога охватывает меня. Она всегда казалась такой молодой, полной жизни.

— Думаю, надо позвать врача, — сказала Марта.

— Нет, нет, — воскликнула мама. — Это просто несварение желудка. Я переела за обедом. Больше этого не повторится.

Лайза тоже была там, очень взволнованная, вся как на иголках. Казалось, она старается успокоить себя.

— Если завтра мне не станет лучше, позовем врача, — сказала мама, — самое главное — это сегодняшний спектакль.

Все было как в прошлый раз. Играть пришлось Лайзе. Меня не было в театре, но я слышала, что спектакль прошел лучше. Лайза уже не подражала Дезире. Однако публика приняла ее без восторга. Но чего еще Лайза могла ожидать? Зрители пришли на Дезире, а им подсунули Лайзу Финнелл.

Я видела ее после спектакля. Она была уже не в таком приподнятом настроении, как в прошлый раз.

— Я не могу добиться успеха, — сказала она почти со злостью. — Но мне нужна практика. Если бы я смогла играть целую неделю подряд, то все было бы прекрасно.

— Ведь у тебя было так мало времени подготовиться, но ты играла замечательно. Уверена, что публика это понимает. Они этого не говорят, но все понимают. Ты же знаешь Долли. Он иногда издевается и над мамой.

Мне было жалко Лайзу. Она так старалась и хорошо справилась с ролью. Дело было лишь в том, что она не могла сравниться с Дезире. Я вообще не была уверена, что в Лондоне есть актриса, способная с ней сравниться.

На следующее утро, невзирая на мамины протесты, мы вызвали врача.

Мама казалась вполне здоровой и извинилась перед доктором Грином, когда тот пришел.

— Вам не стоило приходить, — сказала она. — Это они все настояли на вызове. Вероятно, я что-то съела, у меня началась тошнота и головокружение, и я не смогла вчера играть.

— Дело в том, — вмешалась Марта, — что подобное уже было пару недель назад.

Мне показалось, что лицо доктора после этих слов немного помрачнело. Меня выставили из комнаты, но Марта осталась.

Довольно быстро доктор вышел из комнаты. Я слышала, как он разговаривал с Мартой, когда уходил.

Я ринулась в мамину комнату. Она победоносно посмотрела на меня.

— Я же говорила, — сказала она. — Ничего серьезного. Просто что-то съела.

— Два раза подряд?

— Да, два раза подряд. Такие вещи случаются. В этом нет ничего особенного.

— Ты… Ты в этом уверена?

— Абсолютно. При легком отравлении бывают головокружения. Думаю, пора завести служителя, который пробовал бы пищу, знаешь, как раньше при королевских дворах. Только не говори этого Долли, а то он назначит кого-нибудь из кордебалета на эту должность. Самое главное, что я здорова. Но нужно внимательнее следить за тем, что я ем.

В комнату вошла Марта. Видно было, что она совершенно успокоилась.

— Я была права, — сказала мама. — А вы все мне не верили, ведь так?

— Надо поблагодарить свою звезду, что все обошлось. Скоро придет Долли.

— Да. Он будет в ярости от того, что из-за ерунды дважды чуть не сорвался спектакль.

— Он будет счастлив, что с вами ничего серьезного.

Лайза подошла к нам в парке. Как она объяснила, случайно натолкнулась на нас. Я подумала, уж не следила ли она за мной. Ее очень заинтересовал Родерик.

Мне стало жаль Лайзу. Я поняла, что ей нужно с кем-нибудь поделиться. Она пребывала то в состоянии эйфории, то в полном отчаянии.

Сразу после ее исполнения роли Мауд газеты написали следующее: «Очередное разочарование постигло тех, кто пришел посмотреть несравненную Дезире и узнал, что она не сможет выступать. Нам было сообщено, что желудочная колика вынудила ее провести вечер в кровати, а не на подмостках. Вместо нее играла дублерша, мисс Лайза Финнелл, молодая танцовщица, ранее выступавшая в кордебалете. Мисс Финнелл очень старалась. Она полностью выложилась на спектакле и, хотя в некоторых наиболее трудных танцевальных номерах и допускала небольшие сбои, в целом с ролью справилась неплохо. Способная дилетантка. Ей нужно больше практиковаться в этой роли. При такой ситуации бедная «Мауд» будет еле дышать. Спектакль имел бледный вид, и для того, чтобы придать ему блеск, необходима такая личность, как Дезире. Если у нее войдет в привычку отдыхать по вечерам, то «Графиня Мауд» не протянет и до конца месяца».

Рецензия была, конечно, ужасная, а отзыв об игре Лайзы более чем сомнителен.

Дезире сказала:

— Ну это совсем не плохо, совсем неплохо. Ты бы только видела, что писали обо мне на заре карьеры! Ты бы решила, что после этого мне оставалось только упаковать вещи и отправиться домой. Они все одинаковы, эти критики. Они сами ничего не умеют и не любят, когда кто-то другой проявляет способности. Не обращай внимания. Большинство из них отдало бы все на свете, чтобы оказаться на сцене. Я всегда это говорила, а уж я-то знаю всю эту кухню.

Лайза позволила успокоить себя. Кто-то ждал ее после спектакля за кулисами и попросил автограф, и это очень подняло ее настроение.

Как и в предыдущий раз, прессу больше занимало отсутствие Дезире, чем присутствие Лайзы. Одна желудочная колика могла приключиться с каждым, но две подряд уже вызывали подозрение. Начались различные намеки. Могло ли быть недомогание Дезире вызвано тем, что она слегка перебрала своего любимого напитка?

Мама и Долли просто кипели от негодования и возмущения — они даже хотели возбудить дело против журналиста, нанесшего оскорбление. Однако вскоре они успокоились.

— Что мы можем сделать? — сказала мама. — Приходится мириться с тем, что они вытворяют.

Но было похоже, что пресса вовсе не сочла замену знаменитой актрисы дублершей бог весть каким событием.

Поскольку все это произошло совсем недавно, темой разговора в парке стало выступление Лайзы.

Родерик вежливо выслушал рассказ Лайзы.

Бедная Лайза, подумала я. Мне казалось, что разговор об этом каким-то образом залечивал раны, нанесенные ее самолюбию. Она поведала Родерику о чувстве безумного страха, которое испытывала перед тем, как поднимался занавес.

— Я знаю все арии, все па. Я наблюдала за ними из кордебалета, когда стояла на сцене, то есть практически на протяжении всего спектакля. И все же без конца спрашивала себя: «А помню ли это? А какая следующая строчка?» Коленки дрожали. Казалось, я не смогу произнести ни слова.

— Мама всегда говорит, что если хочешь хорошо сыграть роль, то волнение необходимо, и у тебя, Лайза, так и было, — вставила я.

— Надеюсь. Только никто этого не заметил…

— Долли заметил. Он очень доволен тобой. Можешь мне поверить.

— Он сказал, что если у Дезире еще раз случится приступ, спектакль придется снять.

— Конечно же, он этого не сделает, да и с ней все будет в порядке. Один-два пропуска только еще больше распаляют публику.

Я повернулась к Родерику.

— Прости, что мы все время говорим об этом. Это действительно важно для Лайзы.

— Могу себе представить, — сказал он и повернулся к Лайзе. — Жаль, что меня не было на спектакле.

— Очень хорошо, что вас не было. Мне бы хотелось, чтобы вы увидели меня после того, как я приобрету больше практики.

— Надеюсь, что практику ты будешь приобретать не в «Мауд», — заметила я. — Ведь это возможно лишь в том случае, если у мамы опять случится приступ.

— Я вовсе не это имела в виду. Совершенно с тобой согласна. Я действительно очень испугалась, когда с ней случилось подобное во второй раз, но, разумеется, это лишь совпадение, ведь так сказал врач.

— Возможно, — сказал Родерик, — вы получите главную роль в другой пьесе после вашего дебюта. Наверное, очень трудно выходить на сцену, практически не имея возможности как следует подготовиться.

— В этом и заключается работа дублера. Я должна быть благодарна судьбе, что получила возможность выступить. Так трудно достичь чего-либо, не имея друзей.

— Ну, сейчас, у вас есть друзья, — сказал Родерик.

Очевидно, она поняла, что слишком много говорит о своих делах, и быстро переменила тему:

— Расскажите еще что-нибудь о находках в вашем поместье. Как бы мне хотелось посмотреть на них!

Мы продолжали беседовать, однако меня не отпускало чувство легкой досады из-за того, что она опять испортила наше свидание с Родериком.

Мы с мамой пошли навестить Джанет Дэр. Она жила в небольшом домике в Ислингтоне вместе с подругой. Она очень обрадовалась, увидев нас.

Первыми ее словами было:

— Посмотрите! Я уже без костылей.

— Прекрасно! — воскликнула мама. — Когда ты возвращаешься?

— Нужно сначала потренироваться. Все-таки это танцы. Так что, вероятно, не так скоро. Надеюсь, все будет в порядке, и мистер Доллингтон войдет в мое положение.

— Ну, конечно же.

— С его стороны было так любезно продолжать платить мне жалованье. Я просто не знала бы, что делать, если бы не это.

Я знала, почему он это делал. Я слышала, как мама спорила с ним по этому поводу. Долли говорил, что труппа не может позволить себе платить девушке, которая в настоящий момент не работает, особенно теперь, когда пришлось повысить жалованье Лайзе, взявшейся дублировать главную роль.

— Не жадничай, Долли, — говорила мама. — На что же жить бедной девочке, если ты не будешь платить ей жалованье?

— На то же, на что она живет, когда не работает, — отвечал Долли.

— Ты очень жестокий, Долли.

— Дезире, я деловой человек. Необходимо, чтобы спектакль приносил прибыль, или же мы все останемся без работы.

Наконец они пришли к соглашению. Театр будет платить Джанет половину ее жалованья, а мама доплатит остальное. Только Джанет не должна ни о чем знать.

Я хотела рассказать об этом, поскольку мне всегда хотелось, чтобы все знали, какой замечательный человек моя мама. Однако она, слишком хорошо меня зная, бросила на меня предостерегающий взгляд.

Джанет сказала:

— Они говорят, что я смогу начать репетиции лишь через две недели. Думаю, что смогу вернуться лишь через месяц.

— Не нужно особенно напрягаться, Джанет. Лайза Финнелл отлично справляется.

— Эта новая девушка? Как ей повезло! Выступить целых два раза!

— Из-за моего дурацкого желудка.

— Я читала об этом в газетах. Однако она не проснулась знаменитой. — В ее голосе слышалось едва заметное удовлетворение.

— Такие вещи происходят лишь в романтических мечтаниях.

— Но все же это случается. Однако не с Лайзой.

— Она еще новичок на сцене, — вмешалась я, пытаясь защитить Лайзу. — Она действительно неплохо справилась с ролью.

— Неплохо справилась — это вежливая форма «не так уж хорошо», — сказала Джанет. — Думаю, я бы смогла зажечь публику.

— Теперь понимаю, что вела себя неправильно, — засмеялась мама. — Мне давно следовало отравиться несколько раз.

— Ой, нет, только не это, — воскликнула Джанет. — Я пришла в ужас, услышав об этом.

— Да нет, все нормально, дорогая. Я понимаю. Это вполне естественно. То, что для одного лакомство, для другого — яд. В данном случае, это, похоже, действительно был яд. Однако в будущем я буду осторожнее. И не беспокойся. Когда-нибудь и ты станешь знаменитой.

Лайза проявила большой интерес к нашему посещению Джанет Дэр.

— Она еще не скоро сможет танцевать, — сказала я ей.

— Это ужасно для нее. Представляю, какое у нее состояние.

— Она думает, что будет не в форме еще месяц. Но мама считает, что не меньше полутора. Если бы она только пела, то все было бы уже в порядке. Самое трудное — танцы.

— Родерик Клэверхем ведь не часто ходит в театр?

— Нет. Он довольно редко бывает в городе. Он занят в имении.

— Наверное, оно очень большое.

— Я никогда там не была, но, по его словам, действительно огромное.

— Это просто здорово. Чарльз — его отец — очень приятный человек. А что за женщина его мать?

— Я никогда не встречалась с ней.

Лайза загадочно улыбнулась.

— Ну, разумеется. Полагаю, вы не дружите семьями. Я хочу сказать, ведь когда Чарльз в Лондоне, то приходит сюда, а он бывает в Лондоне довольно часто… Если учесть, что их большое имение требует внимания…

Лайза, несомненно, была достаточно искушена в светской жизни, чтобы оценить ситуацию. Чарли был необыкновенно предан моей матери. Они были похожи на супружескую пару, причем в период не любви-страсти, а в стадии глубокого взаимопонимания и искренней привязанности, любви-дружбы, ни на что не претендующей, спокойной и нежной.

Лайза продолжала болтать о Клэверхемах, и я сама не заметила, как рассказала ей все, что знаю об их доме в Кенте и о леди Констанс.

Она с жадностью слушала меня.

— А ты, — спросила она меня, — ты действительно очень дружна с Родериком Клэверхемом?

— Мы встречались несколько раз.

— Хотя он даже не приходит в дом.

— Он бы мог это сделать. Мама будет рада видеть его.

— Но все же не приходит. Он предпочитает, чтобы вы встречались где-нибудь на улице.

— Да нет… Мы просто встречаемся.

— Понимаю, — сказала она, скрывая улыбку. — Он сейчас довольно часто приезжает в Лондон, не так ли?

— Многие приезжают. Им нравится жить за городом, однако иногда хочется сменить обстановку.

— Он похож на своего отца. — Она слегка улыбнулась. — Он еще долго пробудет в Лондоне?

— Не знаю.

— По-моему, он говорил, что собирается пробыть здесь до конца недели.

— Ах да, припоминаю. Он тебя заинтересовал?

— Меня интересуют все, а он очень интересный человек. Так же, как и его отец… и Дезире, и ты. Меня всегда интересовали люди, меня окружающие. А тебя?

— Да, пожалуй.

Но я чувствовала, что Родерик Клэверхем интересует ее не так, как другие.

Затем опять случилось несчастье. Было три часа дня. Мама отдыхала как обычно перед вечерним спектаклем. Я зашла проведать ее.

Она лежала на кровати, и как только я вошла, то поняла: что-то не так.

— В чем дело? — спросила я.

— У меня опять эта дурацкая тошнота.

— Только не это! — воскликнула я, чувствуя, как меня охватывает тревога.

— Это пройдет. Когда такие вещи уже бывали, все время кажется, что они опять могут повториться. Просто больное воображение.

— Лежи спокойно. Может быть, и вправду пройдет.

— Надеюсь, дорогая. Думаю, это просто нервы. Эта сумасбродная графиня слишком долго владеет мной.

— Ну, спектакль не так уж и долго идет.

— У меня часто бывает подобное чувство. Какое-то нетерпение. Я начинаю думать о чем-то новом. Я нетерпелива по природе. Все обойдется. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, ничего. Просто хотела посмотреть, не спишь ли ты. Сейчас тебе не лучше?

— Что-то не очень, дорогая. Боюсь, как бы не случилось того, что и в прошлый раз.

— Послать за доктором?

— Нет, нет. Он опять скажет, что я съела что-то неподходящее.

— А что ты ела?

— После вчерашнего ужина ничего особенного: немного молока после спектакля. Утром выпила кофе с гренками и чуть-чуть рыбы на обед.

— Опять рыба?

— Я часто ем рыбу.

— Это все очень странно. Я очень беспокоюсь за тебя.

— Ну что ты, дорогая, не надо. Все обойдется. Я здорова, как лошадь.

— А эти приступы? Они слишком часто повторяются.

— Боюсь, здесь ничем нельзя помочь. Надо предупредить Долли.

В этот раз я серьезно обеспокоилась. Это повторялось уже третий раз за довольно короткий промежуток времени. Надо было что-то делать.

Долли был в отчаянии. Ему уже дважды приходилось выходить из подобной ситуации, и теперь все опять повторялось.

В пять часов мама согласилась, что в этот день играть не сможет. К тому времени Долли был уже на взводе. Что на сей раз скажет публика? Они решат, что нет смысла заранее покупать билеты, поскольку неизвестно, что тебе покажут. А газетчикам только этого и нужно. Они и так уже намекали, что у Дезире проблемы с алкоголем. Такие вещи не нравятся публике. Кто поверит в эти желудочные колики?

В этом-то и была проблема. Я тоже не очень-то в них верила. Я ужасно боялась, что причина не в том, что она съела что-то неподходящее.

Мама сказала мне:

— Поезжай сегодня в театр. Думаю, Лайзе будет легче, если ты будешь рядом. Робер тоже в городе. Он пойдет с тобой.

Я не хотела, чтобы она почувствовала, как я волнуюсь за нее, поэтому согласилась. Завтра мы с Мартой подумаем и решим, что делать. Скорее всего следует пригласить специалиста и выяснить, нет ли чего-то серьезного.

Перед самым отбытием Лайзы в театр я перекинулась с ней парой слов.

Она была бледна и очень волновалась.

— Я осмелилась сделать одну вещь, — сказала она. — Даже не знаю, что меня заставило. Я написала записку Родерику Клэверхему и пригласила его сегодня в театр, поскольку играю главную роль.

Я была поражена.

— Что он может подумать? — продолжала она. — Наверное, он не придет.

— Зачем ты это сделала?

— У меня было желание собрать в зрительном зале всех друзей, всех, кого смогу.

— Все будет хорошо, — сказала я. — Интересно, он придет?

— Он же говорил, что жалеет, что не видел меня в этой роли.

Но я не могла ни о чем думать, кроме здоровья моей матери. Мне хотелось поговорить об этом с Мартой. Чарли как назло уехал из Лондона. Он бы проявил понимание и помог найти хорошего специалиста. Мы с Мартой не сомневались в необходимости этого.

Я была очень рада, что Робер был со мной в тот вечер. Он обычно ангажировал ложу в театре на все время, пока моя мать играла в спектакле, так что мы могли пользоваться ею в любой момент. Это было очень удобно.

Я взглянула вниз. В десятом ряду партера я увидела Родерика. Он посмотрел вверх на ложу и помахал мне рукой. Значит, он пришел посмотреть Лайзу.

Я предполагала, что произойдет, когда Долли выйдет на сцену и произнесет свой монолог. Публика была ошеломлена, затем послышался ропот.

У Долли был чрезвычайно расстроенный вид, весь его облик выражал глубочайшую скорбь. Он мужественно вышел навстречу судьбе.

— Дезире в отчаянии. Она надеется, что вы простите ее. Поверьте, если бы она была в состоянии дойти до сцены, она бы сделала это.

Из зала вышли один или два человека. Мы с тревогой ждали, что за ними последуют другие. Мы пережили несколько неприятных моментов, затем все успокоилось.

Зрители пришли посмотреть спектакль. Они пришли развлечься, и хотя им предложили не совсем то, на что они рассчитывали, предпочли остаться.

Занавес поднялся, запел хор, затем хористы расступились, и появилась Лайза. «Могу ли я помочь вам, мадам?» Она выложилась полностью. Мне показалось, она была превосходна.

«Пусть она им понравится», — молилась я про себя.

В ложу тихо вошел Долли и сел рядом с нами, больше глядя в зал, чем на сцену.

Спустя некоторое время напряжение спало. Все шло совсем неплохо. Я чувствовала, что даже Долли немного успокоился.

В антракте он вышел.

Робер сказал:

— Совсем неплохо. Эта молодая девушка… Она, конечно, не Дезире, но очень хорошая актриса.

Я отозвалась:

— Да, она исполняет эту роль уже в третий раз, и с каждым разом получается все лучше и лучше.

— Для нее это тяжелое испытание.

Открылась дверь, и в ложу заглянул Родерик.

— Привет, — воскликнула я, — я видела тебя внизу. Робер, это Родерик Клэверхем, сын Чарли. Родерик, это месье Робер Буше.

Они обменялись приветствиями.

— Очень хорошо, что ты пришел, — сказала я. — Лайза будет рада.

— Как чувствует себя твоя мама?

— У нее опять приступ. Мы собираемся показать ее специалисту. Так больше не может продолжаться. Как тебе нравится спектакль?

— Очень. Я сижу довольно далеко от сцены, однако это самое лучшее, что я смог достать за такой короткий срок.

Я взглянула на Робера и сказала:

— Это ложа месье Буше. Он любезно разрешает нам пользоваться ею.

Робер быстро вмешался:

— Вы можете присоединиться к нам. Здесь хорошо видно сцену, за исключением правого угла. Но это не так важно.

— Очень любезно с вашей стороны. Я буду признателен.

— Ты долго пробудешь в Лондоне? — спросила я Родерика.

— Нет. Я обычно надолго не приезжаю. Дома много работы.

— А твой отец?

— Он сейчас дома. Думаю, скоро приедет в Лондон.

Зазвенел звонок, и начал подниматься занавес.

Я с интересом наблюдала, как Родерик смотрит на Лайзу.

— У нее хорошо получается, — сказала я. — Я очень рада.

Он кивнул.

Наконец занавес опустился в последний раз. Лайза с очевидным удовольствием выходила на поклон. Но вызывали ее не так уж много. Если бы играла мама, то ее вызывали бы бесконечно.

Мы пошли к Лайзе в ее уборную, чтобы поздравить. Она была немного возбуждена, немного встревожена и казалась такой незащищенной и хрупкой. Мне стало жаль ее, и я почувствовала, что Родерик испытывает то же. Тот шанс, который она получила, не принес ей ожидаемого успеха.

Родерик сказал:

— Мне бы хотелось пригласить вас на скромный ужин — вас и Ноэль и, может быть, месье Буше присоединится к нам?

— Прекрасная мысль! — воскликнула Лайза.

Робер извинился и отказался, а я сказала, что должна немедленно вернуться домой и посмотреть, как там мама.

У Лайзы вытянулось лицо, да и Родерик выглядел расстроенным.

Робер предложил:

— Почему бы вам двоим не пойти, а? Мисс Финнелл не помешает подкрепиться и, — как это вы выражаетесь, — немного расслабиться. Я отвезу Ноэль домой.

— Томас заедет за мной и Мартой, — сказала я.

— Тогда мы вместе сядем в экипаж, а этих двоих оставим поужинать.

Родерик вопросительно посмотрел на Лайзу. Я подумала, что он хотел бы поехать к нам и узнать о состоянии мамы, однако у Лайзы был такой несчастный вид, и Робер, конечно, прав, ей необходимо расслабиться. Что касается Родерика, он не мог отказаться от своего приглашения, раз уж сделал его. Так что мы решили, что Родерик и Лайза поедут ужинать, а все остальные отправятся домой.

Когда мы приехали, Робер остался внизу дожидаться известия о здоровье мамы, а мы с Мартой сразу же пошли в ее комнату.

Марта постучала. Но никто не отозвался.

— Спит, — прошептала она. — Это хорошо.

Она открыла дверь и заглянула в комнату. При свете луны мы увидели, что кровать пуста.

Мы вбежали в комнату. И тогда мы увидели ее. Она лежала на полу, и мне бросилось в глаза, что голова ее неестественно откинута. Затем я увидела кровь на ее лице.

Я бросилась к ней и опустилась на колени. Она выглядела очень странно, совсем непохоже на себя.

Я в тревоге окликнула ее. Она не пошевелилась, не ответила; и я внезапно поняла, что она больше никогда не ответит мне.

Та ночь навсегда осталась в моей памяти. Я помню, как все собрались в комнате, в том числе и Робер. Все были потрясены, никто не мог поверить, что произошло нечто ужасное.

Приехал доктор Грин.

Он сказал:

— Должно быть, она упала и ударилась головой об угол столика.

Маму отвезли в больницу, но к тому времени уже стало ясно, что ничего сделать нельзя.

Мы потеряли ее. Я пыталась представить, как мы будем жить без нее, без ее голоса, смеха, без ее веселья. Все осталось в прошлом, мы лишились всего за считанные часы.

Сначала в это невозможно было поверить. Я думала, что никогда не примирюсь со случившимся. Жизнь уже никогда не станет прежней. Я просто не могла представить жизнь без нее. Это было невыносимо.

Почему я не осталась дома в тот вечер? Я могла бы поддержать ее, чтобы она не упала. Я могла бы спасти ее. Пока я была в театре, ни о чем не подозревая, разговаривала с Родериком, Лайзой, Робером, произошло это. И теперь ее нет. Она ушла навсегда.

Лайза вернулась далеко за полночь. Она вся светилась и была в радостном возбуждении. Очевидно, она осталась очень довольна вечером, проведенным с Родериком.

Она лишь взглянула на меня и сразу спросила:

— Что случилось? В чем дело?

Я ответила:

— Мама умерла.

Она побледнела и уставилась на меня.

— Она встала с кровати, — сказала я, — затем у нее, по всей вероятности, закружилась голова. Она упала. Сильно ударилась, и это убило ее.

— Нет, — закричала Лайза, — только не это!

Затем она упала в обморок.

Придя в себя, она все время повторяла:

— Этого не может быть. Ей станет лучше, ведь правда? Она не могла умереть только потому, что упала.

Я не отвечала. Я отвернулась. Она схватила меня за руку. Ее лицо выражало страдание и муку. Она действительно любила мою маму. В глубине души мне казалось, что Лайза слишком занята своим успехом на сцене, представившейся возможностью показать миру, на что она способна. Это было вполне естественно. Но она была в шоке. Конечно, она очень сильно любила ее.

Я отвела Лайзу в ее комнату и попросила миссис Кримп принести ей что-нибудь горячего. Миссис Кримп была рада чем-нибудь заняться.

Все в доме были потрясены случившимся. Он стал уже другим домом, не тем, в котором мы жили прежде.

Все газеты писали о Дезире.

«Одна из наших самых ярких примадонн, Дезире произвела переворот в жанре музыкальной комедии, она сделала ее любимым жанром многих. Она была слишком молодой, чтобы умереть. Ее путь прервался в самом расцвете. Ее будут горячо оплакивать». Публиковались списки спектаклей, в которых она играла, перепечатывались из разных газет отзывы о ее спектаклях.

Около нас все время кружили репортеры. Интересовались мнением Джейн. «Это была очень милая дама», — сказала Джейн.

Миссис Кримп сказала: «Такие редко встречаются».

Чаще других обращались к Лайзе. Она ведь была ее дублершей. «Я всем обязана ей. Она чудесно ко мне относилась. Она дала мне мой первый шанс».

Ее любили все, но никто не любил так, как я. Я была ей самым близким человеком, и для меня это была страшная потеря.

Чарли впал в отчаяние, Робер чувствовал себя глубоко несчастным, Долли ходил подавленный. Театр закрыли на неделю, отдавая дань памяти Дезире. «А что потом?» — спрашивал Долли. Вряд ли «Графиня Мауд» будет идти и дальше. Долли из-за этого очень переживал, но, как и мы все, он искренне оплакивал Дезире. Как и все мы, он любил ее.

Затем выяснилось, что поскольку смерть наступила внезапно, необходимо провести расследование причин смерти.

Это была ужасная процедура!

Присутствовали все мы: прислуга, Марта, Лайза, Чарли, Робер и Долли. Лайза сидела рядом со мной, очень напряженная и взволнованная.

Что касается причины смерти мамы, то здесь вопросов не возникло — она упала и сломала шею, кроме того, были и другие повреждения, вызвавшие немедленную смерть, однако доктор Грин сообщил, что в последнее время у нее несколько раз подряд были желудочные колики, которые объяснялись тем, что она ела какую-то недоброкачественную пищу. Поэтому возникла необходимость сделать вскрытие.

Показание давали два врача. В желудке были обнаружены следы яда, хотя и не он явился причиной смерти. Может быть, только косвенным образом. Чувства слабости и дурноты, которые она испытывала и которые вызвали ее падение, и явились следствием действия этого яда.

Врачи упоминали какой-то латинский термин, и я наконец поняла, зачем они отправили своих людей осмотреть наш сад. Доктор объяснил, что речь идет о растении, называемом в обиходе молочай. Это растение содержит млечный сок, который обладает сильным слабительным и раздражающим свойством. Если он попадает в организм, то может вызывать тошноту и расстройство желудка, а иногда и головокружение.

Возможно, не зная о неприятных свойствах молочая, Дезире дотрагивалась до него, после чего ей становилось плохо.

Мы были в полном недоумении. Мама никогда особенно не интересовалась садом — этим небольшим клочком земли, позади кухни, на котором росли несколько кустиков, одним из которых и оказался злосчастный молочай.

Я не могла представить ее в саду, однако вывод был таков, что в дни, когда у нее случались приступы, она каким-то образом касалась этого растения.

В саду стояла скамейка, и миссис Кримп один или два раза видела Дезире сидящей на ней, хотя и довольно давно. Молочай рос рядом со скамейкой. Следствие пришло к выводу, что сок ядовитого растения каким-то образом попадал ей на руки, которыми она впоследствии касалась еды.

Может, кому-то это и показалось допустимым объяснением, только не мне, слишком хорошо ее знавшей. Бывает так, что некоторые люди более других чувствительны к яду. Было решено, что покойная относилась к этому разряду. Но смерть наступила не от отравления ядом, а вследствие падения.

Так что окончательный вывод был: «Смерть в результате несчастного случая».

И все было кончено. Она ушла от нас навсегда. Будущее казалось мне пустым и неясным.

А что теперь, спрашивала я себя. Что мне делать? Я не знала, и мне было все равно. Единственное, о чем я думала, это о том, что она ушла навсегда.

Прошло несколько дней. Это были пустые мрачные дни. Я была слишком поглощена своим горем, чтобы воспринимать окружающее, следить за тем, что происходит вокруг.

Чарли и Робер очень мне помогли. Я видела их каждый день. Я чувствовала, что они оба хотят дать мне понять, что они мои друзья и позаботятся обо мне.

Долли был в полном отчаянии и не только из-за того, что придется снять «Графиню Мауд», поскольку без Дезире ее не было смысла продолжать играть. Лайза совсем расклеилась. Она не выходила из своей комнаты и не хотела никого видеть.

Я не знала, каково мое финансовое положение. Мама зарабатывала довольно много, но и тратила, не считая, а в жизни знаменитой актрисы бывают простои. Она тратила практически все, что зарабатывала, и после уплаты долгов выяснилось, что у меня остались какие-то средства, и если их вложить с умом, то я смогу получать небольшой доход, вполне достаточный для скромного существования. Дом принадлежал мне, однако я бы не смогла его содержать вместе с прислугой.

В первую очередь я подумала о Кримпах. Они оба, так же, как Джейн и Кэрри, были частью моей жизни. Мэтти предполагала в скором времени уехать, поскольку, по ее словам, мне уже больше не нужна гувернантка.

Затем Робер заявил, что купит у меня дом. Ему нужен дом в Лондоне. Ему надоели гостиницы. Он оставит всю прислугу, и, разумеется, я могу считать его своим домом так долго, как сама этого захочу.

Я сказала:

— Робер, вам же на самом деле не нужен этот дом. Вы покупаете его, потому что беспокоитесь о нас.

— Нет, нет, — возражал он. — Мне действительно нужен дом. Зачем же я буду что-то искать, когда есть этот… ее дом. Я чувствую, ей бы хотелось этого. Она много говорила о тебе. Она просила позаботиться о тебе. Ты меня понимаешь?

Я понимала. Он любил ее. Он делал это ради нее.

Встал вопрос, как быть с Лайзой.

— Не нужно ее тревожить, — попросила я. — Она очень переживает. Она так благодарна Дезире. Пусть останется, если захочет.

Миссис Кримп заявила, что она всегда знала, что Робер прекрасный человек; хотя и иностранец, он настоящий джентльмен. Они с мистером Кримпом позаботятся о нем. Они не могли скрыть облегчения, что их будущее обеспечено.

Оставалась еще Марта. Она уже переговорила с Лотти Лэнгтон, которая всегда хотела, чтобы та работала у нее, и пару раз пыталась ее переманить у Дезире.

Однажды вечером ко мне подошел Чарли и сказал:

— Мне нужно с тобой серьезно поговорить, Ноэль.

Когда мы прошли в гостиную, он сказал:

— Ты, конечно, знаешь, что мы с твоей матерью были очень близкими друзьями.

— Да, я знаю.

— Эта дружба длилась много лет. Я знал ее лучше, чем кто-либо. Я очень любил ее, Ноэль.

Я кивнула.

— Мое дорогое дитя, она всегда думала в первую очередь о тебе. Она была необыкновенной женщиной. Конечно, для нее не существовало условностей. Она не всегда действовала так, как принято в обществе. Но что это по сравнению с горячим и любящим сердцем? — Он замолчал, не в силах справиться со своими чувствами.

Молчала и я, испытывая те же чувства, что и он.

— Она просила меня позаботиться о тебе, — продолжал он. — Она говорила: «Если я умру и Ноэль потребуется поддержка, я рассчитываю на тебя, Чарли». Она так говорила. И дело не только в этом, — я очень привязан к тебе, Ноэль.

— Вы всегда были очень добры ко мне, Чарли, всегда. И вы, и Робер.

— В этом доме слишком много воспоминаний, Ноэль. Я разговаривал с Мартой. Она тоже считает, что тебе лучше уехать. Это действительно необходимо. Здесь все напоминает о ней. Я знаю, ты никогда ее не забудешь, но тебе надо попытаться.

— Ничего не поможет. Я никогда не забуду ее.

— Любое горе, как бы глубоко оно ни было, со временем теряет свою остроту. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Леверсон-Мейнор. Я хочу, чтобы ты жила там, и я мог заботиться о тебе.

Я не могла прийти в себя от удивления.

— Но… Я никогда там не была… ни я, ни мама. Это был другой мир. Мы всегда это знали. Ваша жена не захочет, чтобы я жила там.

— Этого хочу я, и это мой дом. Я обещал Дезире, что позабочусь о тебе. Больше всего на свете я желаю выполнить обещание, которое я дал ей.

И тогда я впервые подумала о чем-то другом, кроме смерти моей матери. Покинуть этот дом, наполненный воспоминаниями… С неожиданной радостью я поняла: я увижу Родерика. Буду постоянно его видеть… Все узнаю об их поместье и о тех удивительных находках, которые там обнаружены. Впервые за то время, как я нашла маму лежащей на полу в комнате, я думала о чем-то другом и, казалось, темная и мрачная завеса слегка приподнялась надо мной.

В этот день Чарли отправился домой — полагаю, чтобы подготовить семью к моему приезду. Я не могла поверить, что леди Констанс когда-либо позволит мне переступить порог своего дома. Но это был также и дом Чарли, и я знала, каким решительным он мог быть.

Через несколько дней Чарли вернулся.

— Ты можешь подготовиться к отъезду в конце недели? — спросил он.

— Но…

— Никаких но, — сказал он твердо, — ты едешь со мной.

— Ваша семья…

— Моя семья с радостью встретит тебя, — сказал он, и на этом разговор был закончен.

Так я оказалась в Леверсон-Мейноре.