Дождь

8

Тронувшись в путь, я продолжал размышлять о судьбах вещей. Что с ними происходит после нашей смерти и все такое. Темнело быстро — что значит ниже широта. Я разглядел впереди деревушку и решил заночевать. Это дело у меня было хорошо отработано. Я нашарил фарами колодец в конце улицы, подогнал к нему. Включил мощную фару на крыше кабины — в свое время я порядком повозился с ее установкой. Вышел в световой круг, захватив ручной фонарь. Теперь следовало поставить палатку и развести огонь. Сегодня теплая ночь, можно обойтись и без палатки. Я выбросил из кузова тюк с постелью.

Что-то не давало мне покоя, неправильность какая-то… ага.

— Эй, — позвал я, — твое сиятельство! Вы выходите? (Я засмеялся, вспомнив, по скольку раз на дню мне приходилось повторять эти два слова. Но то было миллион лет назад.)

Обыкновенно Риф не надо было приглашать. Насидевшись в тесной кабине, она вылетала на волю еще до того, как я выключал мотор. Сейчас она замерла неподвижно, уши у нее окаменели, ноздри сжимались и разжимались, отблескивая мокрым.

— Эй, — повторил я совсем не так уверенно. — Эй, Риф! — Становилось не смешно. — Риф, сюда! Ко мне, Риф!

Она спрыгнула, подошла на прямых лапах, не переставая 'нюхать и слушать. И глядела в темноту за кузовом.

— Риф! Что случилось, Риф? Что ты? Где? Она коротко глянула на меня.

— Бух! Гав! Гав!

Я достал пистолет. Риф больше не лаяла, но на-прягшееся тело ее дрожало возле моей ноги. И тут я увидел их.

Сначала одна пара светящихся точек, потом другая. Еще, еще, еще, желтые, желто-зеленые, зелено-красные. Особенно много их собралось позади, дальше от фар. Так, подумал я, тщетно стараясь не пугаться, «у него зашевелились волосы на голове». Нет, дурь, конечно, никакие не волосы, чушь, но… Риф уже рычала своим жутким низким рокотом, но и ей было явно не по себе. Да кто же это?! Стрелять я пока не решался. Для волков или собак глаза слишком маленькие и близко посаженные. Лисы? У лис светятся глаза?

Теперь и я различал тихий гнусавый вой. О господи, да кто же это?!! Меня затошнило от страха.

Двое из них прыгнули, и я увидел, кто это. Кошки. Вернее, коты, потому что для самок они были слишком крупные. Но это я определил позднее. Я выстрелил навскидку и промазал. Один из них схватился с Риф, другой прыгнул на меня, я успел закрыться. Он драл мне локоть зубами и когтями, а я, ошалев, размахивал рукой, будто надеялся стряхнуть этот комок злых мускулов. Целая секунда понадобилась мне, чтобы вновь начать соображать. Я приставил дуло к широкому кошачьему лбу и снес тварь выстрелом. Капли теплого мозга попали мне на лицо.

Я едва успел заметить, что Риф крутится, лапами отдирая с морды воющего кота, — и за первыми кинулись другие. Им не хватало прыжка, и они какое-то расстояние бежали; появляясь из тьмы с задранными хвостами, потом взвивались с расчетом угодить мне на лицо и на грудь ближе к горлу. Через три секунды обоймы не стало. Я отбивался руками, увертывался. Риф рычала и визжала. Штук шесть их сидело на мне, когда я пробился к автомату. Тремя очередями опустошив и его магазин, я все-таки расчистил место вокруг себя. С размаху упал навзничь — в голове загудело. Воняло порохом, в ушах звенело от выстрелов, в голос кричала Риф, и я — о боже! — должен был быть съеден котами!

Второй рожок оказался трассирующим. Росчерки взрывали землю чуть не под самыми ногами, одному коту оторвало голову, другой отлетел, в боку у него плевался зеленый факел трассера. Возле комка котов, которым была Риф, я заработал прикладом. Вся в крови, Риф перекусывала зверей пополам и едва не рванула меня. Я запихал ее в кабину, вскочил сам. Последнего кота я прихлопнул дверцей.

Они тотчас же напрыгали на капот, зашипели, заплевали в лицо. Сейчас, пробормотал я, сейчас, сейчас… Я давно сделал кабину сообщающейся с кузовом. Пролез в квадратную дверцу, включил лампочку. Сразу стало видно, как они дерут брезентовую крышу и стенки. Рубашка промокла, липла к спине, с лица капало. Сейчас, сейчас… где ж она… сейчас… а, вот. Я откинул стопор и саму крышку, наклонил канистру над задним бортом, где сходились зашнурованные створки полотнища. Бензин забулькал. Я не думал, что произойдет, если из глушителя вылетит искра. Выбросил еще не опорожненную канистру на землю, проковылял обратно за руль.

— Сейчас, Риф…

Она выглядела неважно. Ухо висело клочьями, на морде кровь, поджимает лапу.

— Мы им, Риф…

Коробка хряснула, колеса провернулись, как по мокрому. Коты посыпались от стекла. Тряхнуло. Я выхватил из «бардачка» патрон ракетницы, тормознул, высунулся и, прицелившись, рванул шнурочек.

Пламя взрывом взметнулось выше кузова, сразу лопнула канистра с остатками бензина, и только тогда я смог разглядеть, сколько же их. Они были повсюду, тут и там мелькали на фоне огня их черные силуэты. Нас с Риф спасло только то, что они не напали все разом.

Меня так трясло, что я еле сумел запустить двигатель. Почему-то теперь горела только правая фара. Мы не успели как следует разогнаться, под колесами затрещало, мелькнули какие-то цветущие деревья, стена, и мы врезались. Риф, визжа, стукнулась в стекло, меня бросило на баранку. Кажется, я потерял сознание, потому что больше ничего не помню.

Едва я попробовал пошевелиться, как в тело воткнулось десятка три иголок и ножей. Тогда я открыл глаза. Различил в полумраке свои колени, резиновый коврик на полу, педали. Одно веко залипало, в нем тоже сидела игла.

Кое-как, ломая корку на спине, шипя и ругаясь, я распрямился. Руки сплошь покрывали черные и бурые полосы. Уже был рассвет, Риф рядом крупно вздрагивала, лежа головой на лапах. Когда я ее окликнул, подняла страдальческие глаза. Мы стояли в гуще яблоневых веток, зарывшись радиатором в окно с пожелтевшей занавесочкой. Пока давал задний ход и выворачивал из палисадника, игл и ножей добавилось, но я, кажется, уже начал потихоньку привыкать.

Медленно, как лунатик, сполз я с сиденья, заковылял к месту побоища. Котов больше не было видно, живых, я имею в виду. Зато мертвых валялось предостаточно. От них тянулись длинные тени по выгоревшей земле. Дымился забор у ближайшего дома.

Судя по тому, как быстро я привык к иглам, с каждым движением втыкающимся в спину и руки, раны мои не были слишком тяжелыми. Я перешагивал через трупики, жалкие и нестрашные сейчас, и думал о своем ожесточении, когда выливал бензин и поджигал его ракетницей. Бессмысленное убийство -мне-то они уже не угрожали. Отомстить за свой страх и боль. И — мне особенно неприятно это сознавать — в те секунды я со злобой вспоминал о десятке-другом кошек, что выпустил из запертых квартир. Вот-вот, этим и оборачивается наша искреннейшая самоотверженность. Рано или поздно.

Мне сделалось до того противно, что я остановился и некоторое время постоял зажмурившись. Ты хотел освобожденной природы? Природы, отринувшей человека? Получай. Она, оказывается, имеет зубы в когти, ты об этом подумал?

Риф в кабине, когда я к ней вернулся, вылизывала лапу и поскуливала. Доставая бутыль с йодом, я подумал, что хорошо бы дать ей полизать мою спину. Еще раз огляделся на всякий случай. Нет, решительно никакого движения вокруг. Лишь в небе парит кто-то широкий, большой, с прямыми крыльями -какой-нибудь стервятник, почуял уже. Рубашку я снимал в несколько приемов, отмачивал, охал и ахал и сразу прижигался йодом. Риф я помазал ухо.

Чтобы окончательно загнать вглубь неприятные мысли, я, возясь с машиной, попробовал догадаться, какая причина могла собрать здесь столько кошек. И чем я им помешал. То есть даже не столько чем помешал, это-то ясно — вломился в самую гущу, сколько чем вызвал ненависть столь небывалой силы. Когда-то я слыхал о случае с замерзавшим человеком, которого отогрели бродячие кошки. Они ложились на него и рядом и грели. Возможно, но верилось что-то с трудом.

Я захлопнул капот.

Для брачных игр поздно. Миграция, наподобие как у леммингов? Но тогда почему одни самцы? Нет, положительно, черт его знает, какие у них там могли пробудиться инстинкты.

Солнце взбиралось выше, палило дорогу. Появились миражи на бетоне. Это интересная штука — выезжая на очередной горб шоссе, я отчетливо видел метрах в пятидесяти перед собой как бы лужи, большие и черные. Стоило приблизиться чуть-чуть, и они пропадали, а впереди появлялись новые. Сперва меня это здорово отвлекало, потом я научился не обращать внимания. Начинались предместья какого-то города. Я прочитал монументальные буквы названия, тут же забыл. Я вообще не старался запоминать названия разных мест. Всегда, и раньше тоже. Какое это имеет значение по сравнению с тем, счастливы ли живущие здесь? Но теперь спрашивать было не у кого.

Притормозил у городского пруда в каменной облицовке. Вода была прозрачной и на вид чистой. В одном месте камень обвалился, подмытый весенним ручьем. Риф тоже вышла — полакать воды. Она все еще выглядела неважно. Было очень много крыс, они то и дело шмыгали от бордюров. Одну я раздавил. Крысы и кошки. Война за территорию. Победитель размножится, а затем, ослабленный нехваткой пищи, сам будет побежден кем-то третьим, новым и более активным, и все это очень естественно, и идет мимо меня, и так и пройдет мимо меня, лишь слегка оцарапав мне кожу…

…естественно — ползут, сжирая вырождающиеся от самосева хлеба, армады жиреющей, растящей крылышки саранчи; естественно — выплеснутся из болот, из знойных устьев рек холерные палочки, и возродятся — обязательно возродятся! — чумные и прочие, ныне покойные штаммы, то окутывая мир, то отступая удовлетворенно; естественно — крысы загрызают кошек, а кошки душат крыс, а взрывом, неведомо от чего расплодившиеся тараканы переливаются живыми лентами из подвала в подвал длинно трескающихся черных зданий; естественно — высвобожденный всеобщий жор, который, принимая все менее чудовищные формы, найдет наконец, словно маятник, свою нижнюю точку и вновь будет выбит из нее какой-нибудь, скажем, сверхновой или кометой, или с чем еще там сравнить краткий миг царствования вида, в самом лучшем случае продлившийся бы несколько галактических минут..,

Как-то вдруг я невероятно устал. Заболели укусы. Риф опять спала и вздрагивала во сне. Тогда я плюнул на все, остановился, где ехал, и полез в кузов выбирать местечко помягче. Мне приснилось, что я — крыса и продолжаю воевать с кошками, а потом я — я — снова иду по берегу океана.

Трое суток я пробыл в городе, отдышался и пополнил запасы. С бензином было трудно. Выручали железнодорожные цистерны и заправщики на аэродромах.

Мысль попробовать подняться и вообще путешествовать по воздуху прельщала меня отчего-то мало. Как-то однажды я попытался пощелкать тумблерами в стрекозином глазе — прозрачной кабине маленького вертолетика, но у меня ничего не получилось. Со временем, надо думать, я все же займусь этим — если найду исправную еще машину, уцелевшую от стихий в каком-нибудь закрытом эллинге.