Дождь для Джона Рейна

9

В ту ночь я долго бродил по Токио. Мне было не по себе, я чувствовал потребность в движении и позволял городским сквознякам вести меня за собой.

Я шагал на север от Мегуро[8], держась тихих улочек, переулков, пустых аллей неосвещенных парков.

Что-то в этом проклятом городе продолжало притягивать меня, соблазнять. Мне пора уезжать. Я хочу, чтобы у меня получилось уехать. Черт, я ведь пытался уехать. И вот я снова здесь.

Может быть, это судьба?

Но я не верю в судьбу. Судьба — абсурд.

Тогда что?

Я дошел до Хикава Дзиндза, одного из множества синтоистских храмов, разбросанных по городу. Площадью метров в тридцать, этот храм один из небольших, но никоим образом не самый маленький благодаря своим торжественным зеленым лужайкам. Я прошел через древние каменные ворота, и меня тут же обволокла успокаивающая темнота.

Я закрыл глаза, наклонил голову и стал вдыхать воздух носом. Поднял руки перед собой, растопырил пальцы, как слепой, пытающийся определить, где он оказался.

Оно было здесь, за пределом обычного восприятия. Чувство города, живого, извилистого и многослойного, охватило меня. И ощущение того, что я живу как часть его самого.

Я открыл глаза и поднял голову. Храм был построен на скале, и сквозь деревья на дальнем конце его территории виднелись огни Хиро и Мегуро.

Токио настолько огромен и может быть таким жестоким и безликим, что моральная поддержка одного из его случайно встретившихся оазисов дорогого стоит. Спокойствие таких храмов, как Хикава, вызывает грустные ощущения, которые для меня всегда совпадали по частоте со звуком храмового колокола. Это утешение номия — маленьких питейных заведений на два или, возможно, четыре места перед барной стойкой длиной не более половины ширины входной двери, с неизменной мамой-сан, хозяйкой без возраста, которая, в зависимости от нужд клиента, может быть и доброй, и суровой, что все вместе излучает больше душевного комфорта и понимания, чем кушетка лучшего психоаналитика; загадочное и анонимное товарищество ятаи и тачиноми — уличных буфетов, где подают пиво в больших кружках и еду, жаренную на вертеле. Эти буфеты вырастают как грибы в темных углах и под железнодорожными эстакадами, и смех их посетителей рассыпается в ночном воздухе как маленькие мешочки света в полной темноте.

Я прошел дальше в темноту и сел спиной к хонден, симметричной конструкции с черепичной крышей, где обитает божество этого маленького храма. Закрыл глаза и сделал выдох, глубокий и полный, а потом стал слушать тишину.

Когда я был мальчишкой, меня застукали, когда я стащил плитку шоколада в соседском магазинчике. Пожилая пара — хозяева магазина, конечно же, знали меня и сообщили родителям. Я был в ужасе от реакции отца и отрицал все, когда он допрашивал меня. Отец не разозлился. Вместо этого он, размеренно кивая головой, говорил мне, что самое важное для мужчины — признать свой проступок, а если он не в состоянии этого сделать, тогда он может быть только трусом. «Понимаешь ли ты это?» — спрашивал он меня.

Тогда я не совсем понял, что он имел в виду. Но слова отца вогнали меня в жгучий стыд, и я признался. Он отвел меня в магазин, где я принес полное слез извинение. В присутствии хозяев выражение лица отца было суровым, даже гневным. Потом, когда мы ушли и я еще продолжал плакать от своего позора, он как-то неловко на секунду прижал меня к себе, а потом нежно положил мне руку на шею.

Я никогда не забуду его слов. Я знаю, что сделал, и я признаю все это.

Впервые я лично убил человека на границе с Лаосом, у реки Соконг. Вьетконговца. Во Вьетнаме говорили «убить лично», когда ты убивал конкретного человека из личного стрелкового оружия и был уверен, что сделал это сам. Мне тогда было семнадцать.

Я входил в состав разведгруппы из трех человек. Такие группы были маленькими, их успех и выживаемость зависели от способности скрытно действовать на территории противника. Поэтому в разведку отбирали только тех, кто мог передвигаться абсолютно незаметно. Для выполнения заданий больше нужны были призраки, чем убийцы.

Это произошло на заре. Я помню, как с первыми лучами света от влажной земли начал подниматься туман. Я всегда считал Вьетнам красивой страной. Большинство солдат ненавидели его, потому что их отправили сюда воевать, но мои чувства к Вьетнаму были другими.

Мы уже две ночи были на задании, не имея никаких контактов с базой, и шли прямо к месту назначения, когда на фоне просвета увидели его. Мы замерли, наблюдая за ним из-за деревьев. У него был «АК», и мы поняли, что перед нами вьетконговец. Шагая, он смотрел то налево, то направо, словно пытался сориентироваться. Помню, как я подумал, что он, наверное, отбился от своего подразделения. Бедняга выглядел немного испуганным.

Нас инструктировали избегать контактов, однако задачей группы был сбор разведывательной информации, а я видел, что в руке у него большая книга. Что-то вроде гроссбуха. Она могла оказаться неплохой наградой. Мы посмотрели друг на друга. Командир группы кивнул.

Я опустился на колено и поднял свою «КАР-15», поймал вьетконговца в прицел и стал ждать, пока он остановится.

Прошло несколько секунд. Я знал, что время у меня есть, и хотел быть уверенным в результате.

Он нагнулся, положил автомат и книгу. Потом поднялся, расстегнул штаны и стал мочиться. От земли, куда попадала теплая жидкость, поднимался пар. Я держал его в прицеле, все время думая о том, что он даже не подозревает, в каком дурацком положении встретит смерть.

Я дал ему закончить и застегнуть штаны. Потом — бац! Я снял его. Увидел, как он осел. У меня возникло чувство невообразимого восторга: я попал в цель! Я выиграл! У меня получилось!

Мы двинулись к тому месту, где он лежал. Когда подошли, я удивился, когда увидел, что он все еще жив. Я попал ему в грудь, которая превратилась в кровоточащую рану. Вьетконговец лежал на спине, с раскинутыми ногами. Земля под ним уже потемнела от крови.

Помню, как меня поразило, что он так молод. Он был моего возраста. Я помню, как эта мысль прострелила мне голову — «Боже, такой же, как я!» — когда мы стояли кружком вокруг него, не зная, что делать.

Он быстро мигал, глаза его перепрыгивали с одного лица на другое, потом назад. Они остановились на мне, и я подумал — потому что он знает: это я застрелил его. Позже я понял, что объяснение было гораздо более прозаичным. Скорее всего он просто хотел понять, почему у меня азиатские черты лица.

Кто-то снял с пояса флягу и протянул раненому. Он даже не двинулся, чтобы взять ее. Дыхание учащалось. В уголках глаз появились слезы, высоким, напряженным голосом он бормотал какие-то слова, которых никто из нас не понимал. Позже я узнал, что раненные на поле боя и умирающие зовут своих матерей. Возможно, он делал то же самое.

Мы смотрели на него. Кровь из груди перестала сочиться. Мигание тоже прекратилось. Голова застыла на влажной земле под неестественным углом, как будто он к чему-то прислушивался.

Мы молча стояли вокруг. Первое чувство эйфории прошло, его заменили непонятная нежность и ужасающая печаль, такая неожиданная и сильная, что я застонал.

«Такой же, как я», — снова подумал я. Он не был похож на плохого парня. Знаю, что в какой-нибудь другой Вселенной мы бы не пытались убить друг друга. Возможно, мы были бы друзьями. И он бы не лежал мертвый в джунглях, на земле, пропитанной собственной кровью.

Один из тех, с кем я был, заплакал. Второй застонал. «О Боже, о Боже!» Снова и снова. Обоих вырвало.

Меня — нет.

Мы взяли гроссбух. В нем действительно было много важной информации о взятках старостам местных деревень и других попытках Вьетконга купить влияние. Хотя, конечно, это не имело никакого значения.

Уже в вертолете, который подобрал нас позже, кто-то рассмеялся и сказал, что я потерял невинность. Никто не говорил о том, какие мы на самом деле испытывали ощущения или что происходило, пока мы стояли молчаливым кругом и смотрели, как умирает человек.

Когда армия оценивала мою пригодность для участия в совместной программе частей особого назначения и ЦРУ, известной под названием ГНИ[9], психиатр проявил живейший интерес к моему первому опыту убийства. Кажется, он счел важным, что меня тогда не вырвало. И то, что он описал как «ассоциативные негативные эмоции», рассосалось. И плохих снов потом не было, что также сочли плюсом.

Позже я узнал, что меня отнесли к двум процентам военнослужащих, способных убивать постоянно, без сомнений, без специальной подготовки, без сожалений. Не знаю, действительно ли я входил в эту группу. Для меня это было не так просто, как для Чокнутого Джимми. Но именно туда меня поместили.

Среднего человека поражает, насколько часто солдату приходится иметь дело с сомнением — еще до свершившегося факта и последующего сожаления. Правда, от среднего человека не требуют убивать незнакомца с близкого расстояния.

Люди, которые пережили такие убийства, знают, что человеческие существа обладают глубоким врожденным отрицанием убийства себе подобных. Я верю, что существованию подобного отрицания имеются эволюционные объяснения, но это на самом деле не важно. А важно то, что фундаментальная цель базовой подготовки большинства солдат — это применение подготовительных технологий для подавления отрицания. Я знаю, сегодня эта цель достигается с безжалостной эффективностью. И знаю также, что лучше удается справиться с отрицанием, чем с сожалением.

Я сидел долго, копаясь в памяти. Наконец мне стало холодно, и я отправился в гостиницу, по пути, как всегда, поглядывая по сторонам. После мучительно горячей ванны закутался в предусмотрительно приготовленный гостиницей хлопчатобумажный юката.[10] Придвинув кресло к окну, я сидел в темноте и наблюдал за транспортным потоком, движущимся по Хибийя-дори двадцатью этажами ниже. И думал о Мидори. Интересно, что она делает в эту самую минуту на другой стороне земного шара?

Когда движение стало редеть, я отправился в постель. Сон приходил медленно. Я мечтал о Рио. Он казался таким далеким.

10

На следующий вечер по дороге на бой я, как всегда, провел ПОС. Убедившись, что чист, поймал такси и доехал до станции Теннозу. Оттуда пошел пешком.

Здесь, у воды, было прохладнее. Тротуар ремонтировали, гроздья предупредительных знаков мягко колыхались на ветру, позвякивая как помешанные колокола. Я шел вдоль ржавых опор моста Хигаси Синагава. Надо мной громоздилось сплетение железнодорожных и автомобильных эстакад, их бетон так закоптился от многолетнего воздействия дизельного дыма, что был почти не виден на фоне темного неба, земля под ним лишь неясно просматривалась. Одинокий торговый автомат стоял на углу, его угасающий неоновый свет напоминал умирающий сигнал 805.

Я заметил яхт-клуб «Леди Кристал» и повернул налево. Справа от меня — еще одна эстакада над множеством складских строений; напротив — небольшая стоянка, практически пустая. За всем этим очередной стигийский[11] канал.

Я нашел дверь склада, которую описал Мураками. По бокам от нее — пара бетонных цветочных горшков, задушенных сорняками. Металлический знак слева предупреждал об опасности пожара. Ржавчина, словно высохшая кровь, протекшая сквозь повязку, покрывала стену.

Я оглянулся. По другую сторону залива ярко сверкали небоскребы офисов, жилых зданий и гостиниц, имена их владельцев гордо горели красным и синим неоном. Слева от меня в длинном ряду складов появилась извилина. Я повернул в нее и справа обнаружил дверь, незаметную со стороны улицы. На уровне головы был глазок. Я постучал и стал ждать.

Раздался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась. Это был Васио.

— Вы рано, — сказал он.

Я пожал плечами. Я редко назначаю встречи, считая, что не стоит давать кому бы то ни было возможность фиксировать тебя во времени и пространстве. В те редкие случаи, когда у меня нет выбора, я стараюсь появляться достаточно рано, чтобы разведать окрестности. Если кто-то соберется устроить мне вечеринку, я окажусь там еще до того, как музыканты начнут настраиваться.

Я заглянул внутрь. Передо мной открылось похожее на пещеру помещение с бетонными колоннами. Яркие лампы, защищенные сетками, болтались под потолком метрах в восьми над головой. Со всех сторон возвышались стены пятиметровой высоты, сложенные из картонных ящиков. Пара вилочных погрузчиков стояла у стены, на фоне окружающего пространства они походили на игрушки. Двое чинпира в черных футболках расставляли стулья по сторонам помещения. Кроме них, мы были одни. Я посмотрел на Васио:

— Это проблема?

Он пожал плечами:

— Не важно. Народ скоро подойдет.

— Вы проверяете посетителей?

— Если я не знаю тебя в лицо — ты не войдешь, — кивнул он.

— Кто сегодня дерется?

— Не знаю. Я организую бои, а не веду их.

Я улыбнулся:

— А сами участвуете?

Васио рассмеялся:

— Я слишком стар для этого дерьма. Может быть, я бы и попробовал, если бы был помоложе. Но бои начались год — полтора назад, намного позже моего расцвета.

— А тех парней в клубе, — продолжал я, — вы тренируете для таких боев?

— Некоторых.

— А как насчет Мураками? — спросил я.

— Что?

— Чем он занимается?

Васио пожал плечами:

— Всем понемногу. Тренирует кое-кого из парней. Иногда участвует сам. У нас много народу, когда он выступает.

— Почему?

— Мураками всегда доводит бой до конца. Людям это нравится.

— Доводит до конца?

— Вы понимаете, что я имею в виду. Когда Мураками дерется, один из бойцов наверняка погибает. А Мураками никогда не проигрывал.

Что ж, нетрудно поверить.

— А как ему это удается?

Васио посмотрел на меня:

— Будем надеяться, что вам никогда не придется это выяснять.

— А правда, что он дерется с собаками?

Пауза.

— Где вы это слышали?

Я пожал плечами.

— Люди болтают.

Еще пауза. Потом:

— Не знаю, правда ли это. Знаю, что он ходит на подпольные собачьи бои. Он заводчик тоса[12] и американских питбулей. Его собаки — тоже игра со смертью. Он кормит их порохом, накачивает стероидами. Они ненавидят мир и агрессивны, как черти. Одному псу Мураками сыпнул перца под зад. Тот дрался как демон.

В дверь постучали. Васио встал. Я слегка поклонился ему, показывая, что мы закончили.

Он взял меня за локоть:

— Подождите. Сначала отдайте сотовый телефон.

Я посмотрел на его руку:

— Но у меня нет телефона.

Васио недобро уставился на меня. То, что я сказал ему, правда, хотя, если бы врал, потребовалось бы нечто большее, чем недоброе выражение, чтобы я в этом признался.

Лицо его смягчилось, и он отпустил мою руку.

— Я не буду обыскивать вас. Сюда не разрешается проносить сотовые или пейджеры. Слишком многим хочется позвонить другу, чтобы рассказать, что они видят, а это опасно.

Я кивнул:

— Разумно.

— Если кто из вышибал заметит его у вас, над вами крепко поработают. Имейте в виду.

Я кивнул и отошел в угол помещения, чтобы понаблюдать за начавшей стекаться публикой. Некоторых я видел в клубе. Вот Адонис в тренировочных штанах. Интересно, будет ли он драться?

Стоя в углу, я наблюдал, как помещение постепенно заполняется. Примерно через час пришел Мураками с двумя новыми телохранителями — не теми, которые были с ним в додзо. Мураками обменялся парой слов с Васио, последний осмотрелся по сторонам, а потом показал на меня.

Я вдруг подумал, что Мураками уделяет мне слишком много внимания. Он подтолкнул своих людей локтями, и все трое направились в мою сторону.

Я ощутил прилив адреналина и как бы между прочим оглянулся в поисках подходящего оружия. Но под рукой ничего не оказалось.

Они подошли и остановились передо мной — Мураками немного впереди, телохранители по бокам.

— Не был уверен, что ты придешь, — сказал он. — Рад видеть.

— Здесь здорово, — ответил я, потирая ладони, как бы в предвкушении интересного вечера. На самом деле это была очень хорошая позиция для защиты.

— Мы проводим три боя по тридцать минут — если только они не заканчиваются раньше. Так все получают свою порцию денег. Я объясню правила.

Непонятно, зачем он говорил это мне.

— Кто дерется? — спросил я.

Мураками улыбнулся. Вставные зубы сияли белизной. Хищник.

— Ты, — ответил он.

О, черт!

Я посмотрел на него:

— Я так не думаю.

Улыбка с его лица исчезла, глаза сузились.

— Я не собираюсь терять время на чертову возню с тобой. Васио сказал, что ты хорошо дерешься. Что сломал парню лодыжку за тридцать секунд. Теперь друг того парня хочет расплатиться. Ты будешь драться с ним.

Адонис. Можно было бы догадаться.

— Или…

— Или будешь драться с тремя ребятами, которых я выберу сам. Ты так хорош, что я обеспечу их полицейскими дубинками. Толпе это тоже понравится. Выбирай, мне все равно.

Я оказался в западне. И выбрал самый легкий выход.

— Я буду драться.

Его глаза от сдерживаемого удовлетворения превратились в щелочки.

— Конечно, будешь.

— Что еще мне нужно знать?

Он пожал плечами:

— Ни рубашки, ни обуви, ни оружия. Кроме этого, можно все. Ринга нет. Если окажешься близко к толпе, тебя снова втолкнут в центр. Если решат, что ты убегаешь от противника, получишь пинков. Хорошая новость заключается в том, что победитель получает два миллиона иен.

— А проигравший?

Мураками снова улыбнулся:

— Затраты на похороны мы берем на себя.

Я взглянул на него:

— Я возьму деньги.

Он засмеялся:

— Посмотрим. Теперь слушай внимательно. Вы выступаете первыми. Значит, у тебя есть пятнадцать минут. Эти ребята останутся с тобой — помогут подготовиться. — Он отвернулся и пошел прочь.

Я посмотрел на двух головорезов. Они держались на расстоянии, уменьшая мои шансы сделать неожиданный бросок и проскочить мимо них. Даже если бы у меня это и вышло, оставались еще охранники у дверей. Кое-кто из них посматривал в мою сторону. С Адонисом у меня шансы выше.

Интересно, сколько здесь проводилось боев? Такие большие выплаты могли свести на нет доходы заведения.

Я отбросил эти мысли и снял синий блейзер, потом рубашку и туфли. Оглянувшись, увидел, что Адонис делает то же самое. Что-то порочное шевельнулось во мне. Я почувствовал это в животе, шее, руках.

Вспомнился Мусаси — мастер боя на мечах: «Ты не должен думать ни о победе, ни о поражении, но только о том, чтобы рубить и убивать противника».

Я размялся и побоксировал с тенью. Сузил поле зрения. Мне уже было не важно, где я нахожусь.

Подошел Мураками:

— Пора.

Я вышел на середину помещения. Там уже ждал Адонис. Зрачки его были расширены, руки дрожали. Похоже, принял стимулятор, скорее всего какусезаи. Это даст ему кратковременный прилив энергии, поможет сфокусировать внимание.

Я решил предоставить парню предмет для фокусировки. Быстро подошел, не снижая скорости, пока не оказался в дюйме от его лица, и поинтересовался:

— Как нога твоего приятеля? Звук был такой, будто ему больно.

Он уставился на меня не мигая. Дыхание учащенное. Зрачки — как черные мячи. Точно, какусезаи.

— Попробуй это на мне, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

— О нет, — ответил я. — Я не буду ломать тебе лодыжку. Я сломаю тебе колено. — Я сделал полшага назад и показал: — Вот это.

Как ни странно, этот идиот даже проследил взглядом за движением моего пальца. Я уже напрягся, чтобы провести апперкот, но Васио заметил это и прыжком оказался между нами.

— Вы не начнете, пока я не скомандую! — прорычал он мне.

Я пожал плечами. Нельзя винить парня в том, что он старается.

— Тебя вынесут отсюда в мешке, ублюдок! — грозно проговорил Адонис. — Обещаю.

Васио развел нас в стороны. Толпа сразу напряглась как натянутый канат.

— Готов? — спросил Васио Адониса, который подпрыгивал на носках, как сверхактивный боксер.

Адонис кивнул, не отводя от меня взгляда.

Васио повернулся ко мне:

— Готов?

Я кивнул, продолжая наблюдать за Адонисом.

— Hajime! — скомандовал Васио, и из толпы раздались крики.

Адонис немедленно сделал обманный выпад и отступил на шаг. Еще раз. Мы начали двигаться небольшими кругами.

Я понял, к чему он клонит. Для Адониса эта толпа — дом родной. У него наверняка тут друзья. Двигаясь такими кругами, мы постепенно приблизимся к ним, и они смогут меня достать.

— Doko nu ikunda? Куда это ты? — язвительно спросил я, двигаясь назад к центру. — Koko da. Я здесь.

Он сделал шаг вперед, но недостаточный, чтобы приблизиться на нужное расстояние. Из-за моих насмешек Адонис явно забеспокоился о коленях. Боялся, что я налечу на него так же, как и на его друга, и думал, что, сохраняя дистанцию, ему удастся этого избежать.

Я опустил руки на несколько сантиметров, слегка выдвинув вперед голову и торс. Адонис сбалансировал стойку, и я почувствовал, как он думает: «Удар!» А удар у него неплохой. Я видел на тренировках. На его месте я бы попытался измотать меня на дальней дистанции, а благодаря длинным ногам — удержать на расстоянии.

Адонис выбросил вперед левую ногу и хлестко провел правый круговой удар. Его ступня звучно ударила меня в бедро и опустилась на пол. Я ощутил взрыв боли, толпа издала одобрительный вопль. Адонис снова стал подскакивать на носках.

Он быстрый. Не оставляет противнику возможности ухватить его за ногу.

Надо дать ему почувствовать, что его удары действуют, чтобы он наносил их с большей уверенностью. Лишняя пара миллисекунд контакта сделает свое дело.

Еще один хлесткий бросок. Адонис ударил меня в бедро, как бейсбольной битой, и снова отскочил назад. Толпа вновь взревела. Рев стоял у меня в ушах.

На сей раз удар был больнее. Еще несколько таких, и я не смог бы полностью управлять ногой. Кажется, он подумал о том же.

Я отступил на полшага и согнулся, открывшись к противнику левой стороной, как будто защищая «переднюю» ногу. Я наблюдал за ним в замедленном адреналином действии.

Его ноздри раздувались, глаза сверлили меня. Адонис продвинулся чуть вперед, почти не поднимая ног от пола.

Периферийным зрением я видел, что его правая нога стоит чуть прочнее. Вес начал смещаться на левую. Бедра напряглись для удара.

Я сдержал желание действовать, заставил себя подождать еще полсекунды, которые, я знал, очень нужны мне.

Удар начал зарождаться снизу от пола, и я ударил навстречу, сократив дистанцию вдвое. Адонис заметил свою ошибку и попытался ее исправить, но я был уже слишком близко. Принял удар на левое бедро, выбросил левую руку вперед и вокруг его распрямленного правого коленного сустава.

Толпа выдохнула: «Ах-х!»

Адонис быстро сымпровизировал, охватив правой рукой мой левый трицепс и нацелив свободную руку мне в лицо, примериваясь к глазам. Я усилил хватку на колене, левой ногой шагнул вперед, наклоняя противника все ближе к полу. Он отпрыгнул назад, стараясь вернуть равновесие, и тут я провел резкий правый апперкот ему по яйцам.

Адонис застонал и попытался оторваться от меня. Я сделал длинный шаг правой ногой, нырнул ему под левую подмышку, одновременно отпустив ногу. Скользнул за спину, обхватив руками грудь, согнул ноги и резко откинулся назад. Адонис перелетел через меня как последняя тележка на американских горках, растопырив ноги и руки под невообразимыми углами. Удар пришелся на шею и плечи, от инерции броска он перевернулся через голову и почти рухнул на пол.

Если бы я ослабил хватку на его поясе, он бы сделал полный переворот. Вместо этого я усилил ее, ноги Адониса хлопнулись об пол, а сам он упал на спину. Я вцепился в лицо противника левой рукой, одновременно дернул голову назад и выскочил из-под него. Встав на правое колено, напряг бедра и правым предплечьем врезал Адонису в открытое горло, вложив в удар весь свой вес. Я почувствовал хруст системного повреждения — щитовидная железа, перстневидный хрящ, возможно, даже спинной мозг. Руки его взлетели к горлу, тело сотрясли конвульсии.

Я встал и отошел в сторону. Толпа безмолвствовала.

Шея Адониса начала вспухать от гематомы, вызванной переломами. Он дергал ногами, царапал ими землю, перекатывался с бока на бок. Лицо его посинело и исказилось, пальцы все еще неистово цеплялись за горло. Никто не сделал и движения, чтобы помочь ему. Впрочем, в этом не было смысла. Через несколько секунд тело затряслось в страшных спазмах, как будто его било током. Еще немного, и спазмы прекратились.

Кто-то выкрикнул: «Yatta!»

Я выиграл! Помещение задрожало от радостного хора. Толпа бросилась ко мне. Люди хлопали меня по спине, хватали за руку, чтобы пожать. Я опасался, что какой-нибудь друг Адониса воспользуется моментом и пырнет меня ножом, но поделать ничего не мог.

Я услышал голос Васио:

— Hora, sagatte, sagatte. Ikisasete yare! Хватит, хватит. Дайте ему вздохнуть!

Он и несколько громил придвинулись ко мне и начали оттеснять толпу.

Кто-то подал мне полотенце, и я вытер лицо. Толпа отступила. Я осмотрелся и увидел, как пачки десятитысячных банкнот переходят из рук в руки.

Мураками вошел в круг. Он улыбался.

— Yokuyatta zo, — сказал он. — Хорошая работа.

Я уронил полотенце.

— Где мои деньги?

Он потянулся во внутренний карман и вынул толстый конверт. Приоткрыл его, чтобы я увидел, что он набит десятитысячными купюрами, потом закрыл и вернул в карман.

— Все тебе. Отдам позже. — Он оглянулся по сторонам. — Некоторые из этих людей могут попытаться тебя ограбить.

— Отдай сейчас, — сказал я.

— Позже.

Черте ними, с деньгами, подумал я. Хорошо, что хоть жив.

Я начал продвигаться в том направлении, где остались мои пиджак, рубашка и туфли. Толпа уважительно расступалась передо мной. Несколько ладоней хлопнули меня по плечам.

Мураками следовал за мной.

— Деньги твои. Хочу кое-что сказать перед тем, как отдам их тебе.

— Пошел ты! — Я натянул рубашку и начал застегивать ее.

Он засмеялся:

— Ладно, ладно. — Мураками вынул конверт и перебросил мне.

Я поймал его двумя руками и заглянул внутрь. Все в порядке. Сунул в карман штанов и продолжил одеваться.

— Я еще хотел, — продолжал он, — рассказать, как ты можешь сделать в десять, двадцать раз больше, чем в этом конверте. — Я уставился на него. — Любопытно?

— Я слушаю.

Мураками покачал головой:

— Не здесь. Давай поедем куда-нибудь, где это дело можно отпраздновать. — Он улыбнулся: — Угощаю.

Я надел туфли и наклонился, чтобы завязать шнурки.

— О чем ты?

— Есть одно местечко, которое принадлежит мне. Тебе там понравится.

Я размышлял. «Праздник» с Мураками даст мне возможность собрать дополнительную информацию для Тацу. Нет никаких серьезных причин для отказа.

— Хорошо, — ответил я.

Мураками улыбнулся.

Я заметил, что двое парней застегивают молнию на мешке для трупов, в котором лежал Адонис. Боже, подумал я, они действительно приходят подготовленными. Труп погрузили на каталку и повезли к выходу. На нижней полке каталки я заметил стопку металлических пластин. У одного из парней в руке была цепь, и я понял, что они подвесят все это к телу и утопят в одном из каналов.

Следующий бой длился долго. Бойцы, похоже, явно сговорились не использовать технику, которая могла бы привести к увечьям и летальному исходу. Через десять минут Мураками сказал:

— Это не стоит внимания. Пошли.

Он махнул охранникам, и мы вчетвером вышли на улицу. Васио увидел, что мы уходим, и поклонился.

У обочины стоял черный «мерседес» с затемненными стеклами. Один из охранников открыл нам заднюю дверь. На сиденье, свернувшись, лежал пес. Белый питбуль с коротко обрезанными ушами, тело — сплошной канат из мышц. На морде — тяжелый кожаный намордник, над которым нависали шрамы от заживших ран. Я понял, что передо мной одна из бойцовых зверюг Мураками. Монстр посмотрел на меня, как будто примеряя прочность своего намордника, и в его налитых кровью глазах я разглядел некий собачий эквивалент безумия. Что ж, говорят, собаки похожи на своих хозяев.

Мураками жестом предложил мне садиться.

— Не волнуйся, — сказал он, — все нормально. Пока он в наморднике.

— Почему бы тебе тогда не сесть первым? — спросил я.

Он засмеялся и сел в машину. Пес подвинулся, чтобы освободить ему место. Я тоже сел, телохранитель захлопнул за мной дверь и сел впереди, рядом с водителем. Мы поехали на север по Кайган-дори, потом по Сакура-дори и наконец по Гаиэнхигаси-дори в сторону Роппонги. Все молчали. Пес всю поездку смотрел на меня, досадуя, что не может достать.

Когда мы пересекали Роппонги-дори, я задумался. С приближением к Аояма-дори я уже знал, куда мы направляемся. Мы ехали в «Розу Дамаска».

11

Запоздалые попытки дать рациональное объяснение тому, насколько Гарри повезло с хостессой, просто исчезли. Кондиционированное нутро «бенца» вдруг показалось душным.

Моя проблема казалась куда серьезнее. Когда я был в «Розе Дамаска», я говорил по-английски, изображая американца, изъясняющегося на примитивном японском. Кроме того, я назвался тогда другим именем. Нужно решать, что с этим делать.

Когда «бенц» подрулил к клубу, я заметил:

— А-а, неплохое местечко.

— Бывал здесь? — спросил Мураками.

— Один раз. Девочки здесь хороши.

Его губы раздвинулись в улыбке.

— Так и должно быть. Я сам их выбирал.

Водитель открыл дверь со стороны пассажира, и мы вышли. Пес остался в машине, следя за мной голодными демоническими глазами, пока водитель не закрыл дверь и затемненное стекло не разделило нас.

Нигерийцы по-прежнему обороняли дверь. Они подобострастно поклонились Мураками, унисоном выдохнув: «Irasshaimase». Тот, который справа, произнес несколько слов в микрофон в петлице.

Мы стали спускаться по лестнице. Краснолицый человек, которого я видел здесь в прошлый раз, поднял глаза. Он увидел Мураками и сглотнул.

— О-о, Мураками-сан, добрый вечер, — с низким поклоном проговорил он по-японски. — Всегда приятно видеть вас здесь. Хотите сегодня что-нибудь особенное?

Тонкая струйка пота появилась у него на лбу. Все внимание краснолицего сосредоточилось на Мураками, он даже не заметил меня.

Мураками посмотрел по сторонам. Несколько девушек улыбнулись ему.

— Юкико, — сказал он.

«Гарри!» — подумал я.

Краснолицый кивнул и повернулся ко мне.

— Okyakusama? — спросил он. — А вы?

Раз парень заговорил по-японски, следовательно, он не запомнил меня в прошлый раз, когда мы общались по-английски.

— А Наоми сегодня здесь? — спросил я, тоже по-японски. Если она здесь, я хочу увидеть ее сразу же, чтобы у меня был хотя бы минимальный шанс. Если дела пойдут плохо, по крайней мере никто не подумает, что я ее избегаю.

Глаза краснолицего слегка сузились в попытке восстановить в памяти, кто же это спрашивал Наоми несколько недель назад. Он наклонил голову:

— Я приглашу ее для вас.

Я уже придумал историю для прикрытия на случай, если Наоми как-нибудь прокомментирует то, что зовут меня не так: я женат и не хотел бы, чтобы случайное ночное приключение осложнило мою семейную жизнь. То, что я расплатился тогда наличными, а не кредиткой, вполне соответствовало истории. Не лучшее на свете объяснение, но я должен был что-то сказать в случае, если она заметит, что я — это не я.

Краснолицый принес меню и проводил нас в главный зет, шепнув что-то девушке, в которой я узнал Эльзу — я видел ее в прошлый раз. Эльза, в свою очередь, коснулась руки другой девушки, Эмми.

Нас проводили к угловому столу. Мураками и я сели рядом, лицом к входу. Я заметил, что Эмми подошла к другому столику, за которым Юкико развлекала посетителя. Эмми присела и что-то шепнула ей на ухо. Через секунду Юкико встала и извинилась. Эльза повторила сцену за столиком, за которым работала Наоми.

Юкико встала, и я увидел, что при виде Мураками ее губы растянулись в кошачьей улыбке. Наоми двинулась к нам секундой позже. На ней было другое вечернее платье, такое же элегантное, на этот раз шелковое, облегающее у талии и свободное выше нее. На запястье, как и в тот раз, сверкал браслет с бриллиантами.

Наоми увидела меня, и на ее лице начала появляться улыбка, которая сразу же исчезла, когда ее глаза скользнули с моего лица на Мураками. Она, должно быть, знала его, а из истории, которую я ей предложил, никак не могло получиться, что мы окажемся вместе. Естественно, нужно как-то объяснить это несоответствие. Но то, как неожиданно изменилось выражение ее лица, сказало мне гораздо больше. Девушке было страшно.

Юкико села рядом с Мураками напротив меня. Ее взгляд надолго задержался на мне, потом она перевела его на Мураками, потом снова на меня. Губы сложились в легкий намек на холодную улыбку. Мураками смотрел на нее, как будто ожидал чего-то большего, но Юкико игнорировала его. Я почувствовал, как растет напряжение, и подумал: «Не играй с этим парнем. Он может взорваться». Тут Юкико снова перевела взгляд на Мураками и одарила его улыбкой, что означало: «Я только дразнила тебя, милый. Не будь таким ребенком».

Напряжение спало. Я подумал, что если у кого и есть средство контроля над сидящим рядом со мной созданием, так это скорее всего только у этой женщины.

Наоми заняла свободное место.

— Hisashiburi desu ne, — сказал я ей. — Давненько не виделись.

— Un, so desu ne, — ответила она, и выражение ее лица теперь было нейтральным. — Это точно.

Наоми могла посчитать странным, что сегодня я говорю по-японски, хотя в прошлый раз настаивал на английском. Впрочем, возможно, она думала, что я делаю это из уважения к остальным членам нашей компании.

— Вы знаете друг друга, — заметил Мураками по-японски. — Хорошо. Араи-сан, это Юкико.

Наоми никак не отреагировала на то, что у меня другое имя.

— Hajimemashite, — сказала Юкико. И продолжила по-японски: — Помню, я видела вас здесь несколько недель назад.

Я слегка кивнул, отвечая на приветствие.

— Я тоже помню вас. Вы прекрасно танцуете.

Она наклонила голову в сторону:

— Но вы выглядите как-то иначе.

Мои американская и японская личности разные, и веду я себя по-разному в зависимости от языка, на котором говорю, и от того, на какой режим настроен. Возможно, именно поэтому, а может быть, из-за присутствия Мураками краснолицый разнервничался и не узнал меня. Юкико заметила разницу, но явно не знала, что с этим делать.

Я провел пальцами по волосам, как бы приглаживая их.

— Я только что с тренировки, — ответил я.

Мураками хмыкнул:

— Это уж точно.

Подошедшая официантка принесла четыре осибори — горячие салфетки, чтобы мы могли освежить руки и лица, а также закуски. Закончив сервировку, посмотрела на Мураками и, явно зная его предпочтения, спросила:

— «Бомбейский сапфир»?

Он кивнул и показал, что Юкико будет то же самое.

Официантка посмотрела на меня.

— Okyakusama? — спросила она. — А вам?

Я повернулся к Наоми.

— «Спрингбэнк»? — спросил я. Она кивнула, и я заказал два.

Энергичная девушка, с которой я не так давно познакомился, сегодня спряталась в панцирь, точно черепаха. Что она подумала? Новое имя, новое японское лицо, новый дружок-якудза. Все были заняты разговором, и только она молчала.

Почему? Столкнись мы с ней на улице, она сразу же спросила бы: «Что вы снова делаете в Токио?» Если бы я представился другим именем, она обязательно прокомментировала бы это. А если бы услышала, как я говорю по-японски без акцента, конечно же, отметила бы: «Мне показалось, вы говорили, что вам удобнее беседовать по-английски».

То есть ее немногословность зависела от ситуации. Я подумал о страхе, который заметил, когда ее глаза встретились с глазами Мураками. Это из-за него. Наоми боялась что-то сказать или сделать, чтобы не привлечь его внимание.

Когда я видел ее в последний раз, у меня возникло ощущение, что девушка знает больше, чем говорит. Ее реакция на Мураками подтвердила подозрение. Если бы Наоми хотела выдать меня, она бы уже это сделала. Но она не воспользовалась такой возможностью, что делало ее соучастницей, создавало общую для нас тайну.

Юкико взяла осибори и вытерла им руки Мураками, прямо как дрессировщица, ухаживающая за львом. Наоми подала мне мой.

— Араи-сан — мой друг, — сказал Мураками, посмотрел на меня, потом на девушек и расплылся в ухмылке. — Прошу вас, будьте с ним ласковы.

Юкико улыбнулась одними глазами, как бы говоря: «Если бы мы были одни, я бы так о тебе позабо-о-отилась». Боковым зрением я заметил, что Мураками поймал ее взгляд и нахмурился.

Не хотелось бы мне оказаться жертвой ревности этого ублюдка, подумал я и снова вспомнил о Гарри.

Официантка поставила напитки на стол. Мураками одним глотком осушил стакан. Юкико последовала его примеру.

— Ii yo, — прорычал Мураками. — Хорошо.

Юкико заученно изящным жестом поставила свой стакан на стол. Мураками посмотрел на нее. Она ответила на его взгляд с почти театрально невозмутимым выражением лица. Какое-то время она выдерживала это выражение, потом Мураками улыбнулся и заграбастал ее руку в свою.

— Okawari, — позвал он официантку. — Еще два стакана.

Он встал и потянул Юкико от стола. Я смотрел, как он ведет ее в сторону комнаты рядом с одной из сцен.

— Что ему нужно? — спросил я Наоми по-японски.

Она смотрела на меня. Настороженно, как мне показалось.

— Танец на коленях.

— Похоже, они хорошо знают друг друга.

— Да.

Я посмотрел по сторонам. За соседними столиками сидели компании японцев в стандартных костюмах корпоративных служащих. Они находились слишком близко, чтобы мы могли позволить себе говорить на личные темы, даже несмотря на окружающий шум.

Я придвинулся к Наоми.

— Я не думал, что снова попаду сюда, — сказал я тихо.

Она вздрогнула.

— Я рада, что вы пришли.

Я не знал, как понять несоответствие ее реакции и этих слов.

— У вас, наверное, много вопросов, — продолжал я.

Наоми покачала головой:

— Я просто хочу, чтобы вам было хорошо сегодня.

— Думаю, я понимаю, почему вы так себя ведете, — начал было я.

Она прервала меня, неожиданно подняв руку:

— Как насчет танца на коленях? — Тон зовущий, только выражение глаз где-то между серьезным и злым.

Я посмотрел на нее, пытаясь вычислить, что у Наоми на уме.

— Конечно.

Мы пошли в ту же комнату, куда несколькими минутами раньше ушли Мураками и Юкико. Еще один нигериец стоял по другую сторону от входа. Он поклонился и отодвинул в сторону полукруглый диван с высокой спинкой. Точно такой же располагался по другую сторону. Мы вошли внутрь, и нигериец подтянул первую половину, закрыв ее за нами. Теперь мы были в круглом, обитом роскошной тканью купе.

Наоми жестом показала на диван со множеством подушек. Я опустился на него, не отрывая глаз от ее лица.

Девушка отступила, тоже не отводя от меня взгляда. Ее руки потянулись за спину, я услышал звук открывающейся молнии. Потом правой рукой она взялась за левую бретельку платья и стала медленно спускать ее по гладкой коже плеча.

У меня в кармане неожиданно завибрировал зуммер.

Черт! Детектор жучков Гарри!

Длинный, прерывистый, длинный. Значит, и аудио, и видео.

Естественно, я не начал оглядываться по сторонам — ни одного подозрительного жеста или движения. Я хотел сказать что-то, как полагалось возбужденному клиенту, у которого сейчас будут танцевать на коленях. Однако Наоми скорчила гримаску — наполовину хмурую, наполовину раздраженную. Сняв изящный указательный пальчик с бретельки, показала на потолок. Затем слегка наклонила голову и указала пальцем на ухо.

Понятно. Кто-то слушает и наблюдает.

И не только здесь. За столиком тоже. Вот почему ее ответы были такими односложными. Там она не могла меня предупредить.

И почему она злится сегодня, я тоже понял. Действительно ли я простой американский бухгалтер, которым назвался, или хотя бы принадлежу к нейтральной стороне? Если так, молчание — самая безопасная тактика. Связан ли я с Мураками, которого она так боялась? Если да, то молчание, а тем более предостережение, которое Наоми только что сделала, явно опасны для нее. Невольно я поставил ее перед выбором.

Однако детектор за столом не сработал. И тут я понял: Мураками. Столики прослушивались, но аппаратуру отключали, когда появлялся босс. Таковы правила, и я не представлял, что могло прийти в голову парню вроде Мураками, если бы он выяснил, что их нарушают. А в последний раз, когда я был здесь, аккумулятор еще не был заряжен. Вот почему детектор не сработал.

Я потянулся к карману, чтобы отключить детектор, кивнув в подтверждение того, что все понял.

Наоми окончила с бретелькой. Потом медленно произвела идентичное действие с другой стороны и скрестила руки. Ее ноздри при дыхании слегка расширялись. Пауза. Потом, все еще хмурясь, она опустила руки. Платье заскользило вниз, открывая груди и живот, и собралось черными складками на талии.

— Можно трогать, — сказала она. — Только выше талии.

Я продолжал стоять, не отводя от нее глаз. Потом приблизился и прошептал на ухо:

— Спасибо за предупреждение.

— Не благодарите, — прошептала Наоми в ответ. — Вы не оставили мне выбора.

— Я не с этими людьми.

— Нет? Вы дрались сегодня, разве не так?

— Почему вы так думаете?

— У вас лицо поцарапано. И я поняла шутку Мураками насчет вашей «тренировки».

Адонис все же слегка поранил меня. Я даже не заметил.

— Вы знаете о боях? — спросил я.

— Об этом все знают. После них бойцы приходят сюда, чтобы похвастаться. Иногда они ведут себя так, словно мы глухие.

— Я здесь не по собственной воле. Я тренируюсь в додзо, люди оттуда пригласили меня на бои. Я не знал, что там на самом деле. Оказалось, что пригласили меня туда не на ужин. Я сам должен был стать главным блюдом.

— Очень плохо для вас, — прошептала она.

— Если вы считаете, что я с этими людьми, почему разговариваете со мной? Почему предупредили о подслушивающих устройствах?

— Потому что я такая же глупая, как и вы. — Она отступила на шаг — руки на бедрах, подбородок вздернут. Потом подняла брови и улыбнулась: — Вы боитесь меня потрогать?

Я наблюдал за ее лицом. Все, что мне было нужно, — это информация, а не чертов танец на коленях.

— Вы боитесь даже смотреть? — спросила Наоми, и ее улыбка стала насмешливой.

Я опустил глаза.

— Вам нравится то, что вы видите? — спросила она.

— Все о’кей, — ответил я через секунду.

Она повернулась и прижалась ко мне спиной, при этом слегка наклонившись вперед и покачивая нижней частью тела.

Неожиданно я понял, что это игра, в которой я могу только проиграть.

Наоми положила руки на колени и стала вращать бедрами из стороны в сторону. Трению ее бедер предназначалось заметное место в моих ощущениях.

— Вам нравится? — поинтересовалась она, глядя через плечо.

— Все о’кей, — повторил я, на сей раз тише, она даже засмеялась.

— Кажется, вам нравится, разве не так?

— Я хочу поговорить с вами. — Заметив, что положил руки ей на бедра, я убрал их.

— Так говорите. — Наоми прижималась все сильнее. — Говорите что хотите.

Она пыталась отвлечь меня. Она не хотела разговаривать, а я не знал, как ее заставить.

Наоми изогнула спину и приподняла ягодицы. В нижней части ее позвоночника тень образовала что-то похожее на темную впадину.

— Все, что захотите, — повторила она.

Тень увеличивалась и уменьшалась в такт ее движениям.

— Прекратите это, черт возьми! — прошептал я. Мои ладони снова оказались у нее на бедрах.

— Но вам же нравится, — проворковала она. — И мне тоже.

«Освободись», — подумал я. Но ладони остались на месте.

Теперь они двигались. Я наблюдал за ними как будто издалека. Звук трения ткани о кожу оказался неожиданно громким.

«Она играет с тобой», — думал я.

Потом: «Черт со всем этим! Так или иначе, ты должен вести себя как обычный посетитель».

Я опустился на колено, руки скользнули по задней стороне ее бедер. Потом я снова встал, и мои ладони задрали ее платье. На Наоми были черные стринги. Платье собралось чуть повыше них. Одной рукой я взял его как уздечку, а второй схватил ее за ягодицы.

— Только выше талии, — напомнила она, улыбаясь из-за плеча, и ее холодный тон прозвучал контрапунктом жару у меня в голове и животе. — Или мне придется позвать охрану.

Я почувствовал волну гнева. «Брось это, — подумал я. — Просто убирайся отсюда. Как и надо было сделать еще до того, как началась эта ерунда».

Я убрал руку и отодвинулся, но злость взяла верх. Все еще держа платье одной рукой, я повернулся и отвесил громкий шлепок по открытой моему взору правой ягодице. Наоми взвизгнула и отскочила, как от удара электрическим током.

Повернувшись ко мне лицом, девушка схватилась рукой за ушибленное место. Глаза ее были широко открыты, ноздри раздувались от шока и гнева. Боковым зрением я заметил, что Наоми переносит вес назад, и подумал, не собирается ли она попытаться дать мне ногой по яйцам.

Напротив, она отступила на шаг. Руки ее скользнули вдоль тела, она расправила плечи и вздернула подбородок — точная картина сдержанного королевского гнева. Девушка смотрела на меня.

— Mo owari, okyakusama? — спросила она высокомерно. — Вы закончили, уважаемый гость?

— Это было против правил? — улыбаясь, спросил я.

Наоми надела платье, скользнув руками в бретельки. Лицо было красным от гнева, и я не мог не отдать должное ее холодному самообладанию. Ей удалось без моей помощи застегнуть молнию, потом она сказала:

— С вас тридцать тысяч иен. И вы должны дать на чай охраннику. Кен?

Должно быть, Кеном звали того нигерийца, потому что через секунду полукруглый диван отъехал в сторону, и он возник перед нами. Я достал бумажник и расплатился с обоими.

— Спасибо, — поблагодарил я Наоми. Я сиял, как совершенно удовлетворенный клиент. — Это было… восхитительно.

Она улыбнулась в ответ, и я порадовался, что у нее нет с собой оружия.

— Kochira koso. Я рада.

Наоми проводила меня к столу. По дороге я снова включил детектор. Мураками и Юкико ждали нас.

— Yokatta ka? — спросил меня Мураками, демонстрируя фальшивые зубы. — Хорошо?

— Maa na, — ответил я. — Вполне нормально.

Он встал, взял Юкико за руку и направился к выходу.

— О делах мы поговорим в другой раз, — проговорил он на ходу.

— Когда?

— Скоро. Я найду тебя в додзо.

Он любит назначать встречи заранее не больше, чем я.

— Утром? Вечером?

— Утром. Скоро. — Он повернулся к Наоми: — Наоми, хорошенько позаботься о нем.

Наоми склонила голову, чтобы показать, что, разумеется, она так и сделает.

Мураками и Юкико ушли. Через минуту снова раздался сигнал детектора — длинный, значит, только аудио. Я не ошибся насчет правил заведения.

Мы с Наоми еще несколько минут поговорили ни о чем — для микрофонов. Ее тон был холодным и корректным. Наша встреча прошла не совсем так, как она планировала, но ей удалось отвлечь меня от моих вопросов, в чем, собственно, и состояла ее цель. Возможно, она говорила себе, что наша стычка была просто инсценировкой и ей следует смириться.

Но она не знала, что это был только первый раунд.

Я сказал, что устал и мне надо идти.

— Приходите в любое время, — проговорила Наоми с саркастической улыбкой.

— Еще на один такой танец? — ответил я на ее улыбку. — Непременно.

Я поднялся по ступеням и оказался на Гаиэнхигаси-дори. Когда я вышел, загудела машина. Это Юкико отъезжала на белом «БМВ М3» с Мураками на пассажирском сиденье. Она помахала рукой, и машина исчезла из виду на Аояма-дори.

Было начало второго ночи. Клуб закрывался в три. Вскоре после этого Наоми должна отправиться домой.

Я проверял по сети и знал, где она живет. Лайон-гейт-билдинг, Азабу-Дзубан, 3-тёмэ.

Поезда уже не ходили. Вряд ли у нее была машина: держать машину в городе очень дорого, все равно подземкой можно доехать куда угодно. Но чтобы добраться домой сейчас, ей придется взять такси.

Я поймал такси, доехал до станции метро Азабу-Дзубан, обошел 3-тёмэ, пока не нашел ее дом. Стандартный многоэтажный многоквартирный дом из желтовато-коричневых бетонных блоков казался новым и выглядел нарядно. Передний вход находился прямо передо мной, двойные стеклянные двери управлялись электроникой. Камера видеонаблюдения была вмонтирована в стеклянный колпак под потолком.

Здание стояло на углу улицы с односторонним движением. Я обошел дом вокруг, с противоположной стороны нашел второй вход — меньше главного и более скромный на вид. Им скорее всего пользовались только жильцы. Здесь камеры не было.

Второй вход мог запутать дело. Дожидаясь не у того входа, я вполне мог ее пропустить.

Все улицы здесь с односторонним движением — это один из фирменных признаков Азабу-Дзубан. По пути из «Розы Дамаска» такси должно было вначале проехать мимо заднего входа, и я не исключал, что она выйдет здесь. Даже если бы машина обогнула здание и подъехала к главному входу, у меня оставалось время, чтобы обежать дом и догнать Наоми еще до того, как она войдет внутрь.

Ладно. Я осмотрелся в поисках подходящего места. Обычно, готовя засаду, я стараюсь добиться максимальной скрытности и неожиданности. Но это перед встречей, которая должна закончиться смертью. Здесь же я хотел просто поговорить. Если я слишком напугал Наоми и она почувствовала опасность, девушка просто забежит в дом, и этим все кончится.

К тому месту, где я стоял, перпендикулярно главной дороге шел переулок, который заканчивался как раз у второго входа в дом Наоми. Я прошелся по нему и слева от дома заметил навес, в тени которого стояли пластиковые контейнеры для мусора. Я мог спокойно подождать там.

Я посмотрел на часы. Почти два. Убил немного времени, прогуливаясь недалеко от дома. Мимо прошло не более полудюжины людей. К трем часам район должен был почти полностью опустеть.

Я думал о том, что увидел в клубе. От Тацу я знал, что Ямаото в своей сети лояльных политиков опирался на шантаж и вымогательство. Тацу сказал мне, что диск, который отец Мидори забрал у Ямаото, содержал, кроме всего прочего, видеосъемки политиков в компрометирующей обстановке. Тацу также говорил, что между Ямаото и Мураками существовала связь. Поэтому вполне вероятно, что «Роза Дамаска» — одно из мест, где Ямаото подлавливал политиков в пикантной обстановке.

А это означало, что сейчас у кого-то в системе Ямаото имелось видео с моим лицом. Это при любых обстоятельствах плохо. А интерес ко мне Мураками еще больше осложнял ситуацию. Мураками мог показать кому-нибудь это видео для дополнительной проверки. Например, Ямаото, которому мое лицо было известно. А я использовал имя тяжелоатлета в качестве пропуска в додзо Мураками. Если бы они сообразили, с кем в действительности имели дело, то вполне могли догадаться, что «несчастный случай» с качком на самом деле таковым не был.

Я попытался сложить воедино всю имевшуюся информацию. За Юкико в «Розе Дамаска» стоял кто-то более высокий. Возможно, Ямаото пытался зацепить Гарри. Если их интересовал Гарри, то только потому, что Гарри мог привести ко мне.

А что Контора? Она следила за Гарри. По словам Канезаки — в качестве ключа ко мне. Вопрос в том, работал ли Ямаото с ЦРУ в одной связке, или их интерес — чистое совпадение. Если первое — то какова природа их связи? Если последнее — какова природа их интереса?

Наоми помогла бы мне получить ответы, если все сыграть правильно. И решить дела нужно быстро. Даже если Гарри для этих людей важен только как средство доступа ко мне, он все равно в опасности. А если бы Мураками вычислил, что Араи Кацухико на самом деле Джон Рейн, и у Гарри, и у меня на руках оказалась бы серьезная проблема.

Без нескольких минут три пошел дождь. Я быстро вернулся к дому и занял позицию в тени. Под навесом не капало, хотя становилось прохладно. Болела нога, по которой пришлись удары Адониса. Я потянулся, чтобы размяться.

В 3.20 на улочку завернуло такси. Я наблюдал за ним из тени, пока машина не проехала мимо меня к заднему входу. Наоми.

Такси повернуло налево и остановилось как раз перед вторым входом в здание. Открылась дверь, в салоне загорелся свет. Я увидел, как Наоми расплачивается с шофером, а он дает ей сдачу. Дверь широко распахнулась, и она вышла. На ней было черное по колено пальто из мягкой шерсти или кашемира, она плотнее запахнула его. Дверь закрылась, и машина уехала.

Девушка открыла зонтик и направилась в сторону входа. Я вышел из укрытия.

— Наоми, — тихо позвал я.

Она резко обернулась, и я услышал ее дыхание.

— Какого черта?! — воскликнула она по-английски с португальским акцентом.

Я поднял руки ладонями вперед:

— Я просто хочу поговорить.

Наоми посмотрела через плечо, возможно, измеряя расстояние до двери, потом повернулась ко мне, явно приняв решение.

— Я не хочу разговаривать с вами. — Она сделала ударение на первом и последнем словах, причем ее акцент только подчеркнул волнение.

— Вы не обязаны, если не хотите. Я просто прошу, это все.

Наоми снова осмотрелась по сторонам. Она хорошо чувствовала опасность. Большинство людей перед лицом угрозы отдают ей все свое внимание. Это делает их легкой добычей, если «угроза» — всего лишь уловка, а настоящая засада на самом деле на фланге.

— Откуда вы знаете, где я живу? — спросила она.

— Посмотрел в Интернете.

— Правда? Вы считаете, что, если у меня такая работа, я везде вывешиваю свои координаты?

Я пожал плечами:

— Вы дали мне свой электронный адрес. Если имеется хотя бы такая скромная информация, с ее помощью можно многое узнать.

Ее глаза сузились.

— Вы кто, профессиональный преследователь?

— Нет, — покачал я головой.

Дождь усиливался. Я понял, что если не обращать внимания на некоторый физический дискомфорт, с погодой мне не так уж не повезло. Под зонтиком Наоми осталась сухой и была вполне уравновешенной. Я же вымок и почти дрожал. Контраст должен был придать ей уверенности.

— У меня что, проблемы? — спросила она.

Это удивило меня.

— Что еще за проблемы?

— Я ничего плохого не делала. Ни в чем не замешана. Я просто танцовщица.

Я не знал, куда она клонит, но не хотел ее останавливать.

— Вы ни в чем не замешаны? — переспросил я.

— Я не замешана! И не хочу. Я занимаюсь своим делом.

— У вас нет проблем, по крайней мере со мной. Я действительно просто хочу поговорить.

— Назовите мне хоть одну вескую причину.

— Потому что вы мне верите.

Ее лицо выразило смесь удивления и недоверия.

— Я вам верю?

Я кивнул.

— Вы предупредили меня о подслушивающих устройствах в клубе.

На мгновение она закрыла глаза:

— Господи Иисусе, я знала, что пожалею об этом!

— Но вы знали, что пожалеете больше, если ничего не скажете.

Наоми покачивала головой, медленно и размеренно. Я знал, о чем она думает: «Я сделала этому парню одолжение, и теперь не могу от него избавиться. Он и есть проблема, а мне проблем не нужно».

Я отбросил упавшие на лоб волосы.

— Мы можем куда-нибудь зайти?

Она посмотрела налево, потом направо. Улица была пуста.

— Хорошо. Давайте возьмем такси. Я знаю место, где открыто допоздна. Там мы сможем поговорить.

Мы поймали такси. Я сел первым, Наоми проскользнула за мной и продиктовала водителю адрес: Сибуйя-ку, номер 3-3-5, на южной стороне Роппонги-дори. Я улыбнулся:

— «Тантра»?

Она посмотрела на меня слегка озадаченно:

— Вы знаете это место?

— Я давно здесь живу. Хорошее заведение.

— Не думала, что вы знаете. Вы немного… старше.

Я рассмеялся. Если она хотела меня разозлить, то удар пришелся мимо. Я никогда не переживал по поводу своего возраста. Большинство людей, которых я знал, когда был моложе, уже мертвы. То, что я все еще дышу, уже само по себе предмет гордости.

— «Тантра» — это как секс, — пояснил я. — Каждое поколение считает, что именно оно открыло его.

Наоми отвернулась, и некоторое время мы ехали молча. Я бы предпочел, как обычно, выйти из такси на расстоянии нескольких минут ходьбы от нужного адреса. Однако в связи со всеми обстоятельствами сегодняшнего вечера я счел вероятность проблем, происходящих из полного отсутствия у Наоми чувства безопасности, относительно низкой.

Через несколько минут мы остановились перед невыразительным офисным зданием. Я заплатил, и мы вышли. Дождь прекратился, улица была пустой, словно вымершей. Если бы я не знал, где мы находимся, то сказал бы, что довольно странно посреди ночи выходить из такси в таком месте.

Позади нас над лестничным колодцем тускло светилась буква «Т» — единственный внешний признак существования «Тантры». Мы спустились по ступеням, прошли через пару внушительных металлических дверей и оказались в освещенном свечами фойе, которое, как короткий туннель, вело к залу, где можно было сесть.

Появился официант и тихим голосом спросил, вдвоем ли мы пришли. Наоми ответила утвердительно, и он проводил нас внутрь.

Бетонные стены выкрашены в коричневый цвет, потолок черный. Я заметил несколько ламп, однако главным образом свет исходил от свечей на столах и в углах покрытого лаком цементного пола. В нишах тут и там — статуи, изображающие сцены из Камасутры. Вокруг расположилось около полудюжины компаний, все сидели на полу на подушках или в низких креслах. Тихий разговор и приглушенный смех. Какая-то музыка, похожая на легкий арабизированный техно, мягко лилась из невидимых динамиков.

В глубине располагалось два дополнительных помещения. Я знал, что они были частично скрыты от главного зала тяжелыми лиловыми портьерами. Я спросил официанта, свободны ли они, и он показал на правый. Я посмотрел на Наоми, она кивнула.

Мы прошли через портьеры в комнату, скорее напоминавшую маленькую пещеру или опиумный притон. Потолок низкий, от свечей по стенам разбегались мерцающие всполохи. Мы сели на подушки в углу, официант подал меню и ретировался, не произнеся ни слова.

— Вы голодны? — спросил я.

— Да.

— Аналогично. — Я потер мокрые плечи. — И еще замерз.

Вернулся официант. Мы заказали горячий чай, фирменные чипсы «Аю» и фаршированные блинчики. Наоми выбрала двадцатилетний «Хайленд-Парк». Я присоединился.

— Откуда вы знаете это место? — спросила Наоми, когда официант вышел.

— Я же сказал вам, что долго здесь жил. Десять лет, может быть, больше.

— То есть вы живете в Токио.

Я помолчал.

— Жил. До недавних пор.

— Что привело вас назад?

— У меня есть друг. У него какие-то проблемы с людьми из вашего клуба, а он даже не знает об этом.

— Что за проблемы?

— Это я и пытаюсь выяснить.

— Зачем же вы рассказывали мне всякую чушь про бухгалтера?

Я пожал плечами:

— Искал информацию. Я не видел необходимости слишком много рассказывать вам.

Несколько минут мы сидели молча. Пришел официант с блюдами и напитками. Сначала я выпил чаю. От него сразу стало теплее. «Хайленд-Парк» подействовал еще лучше.

— Этого мне и не хватало, — сказал я, откидываясь на подушки и чувствуя, как тепло разливается по телу.

Наоми взяла блинчик.

— Вы когда-нибудь были в Бразилии? — спросила она.

— Да.

Это ложь, но ее можно считать моральным эквивалентом правды. Не рассказывать же, что я изучаю все, что могу, о стране, в которую собираюсь отправиться впервые и навсегда.

Наоми откусила кусок блинчика и стала жевать. Голова ее слегка склонилась набок, как будто она о чем-то задумалась.

— Сегодня, когда я увидела, с кем вы пришли, я подумала, что вы, наверное, выучили несколько фраз по-португальски, чтобы разговорить меня, и решила, что я попала в беду.

— Нет.

— То есть вы не хотели встретиться именно со мной?

— Вы танцевали, когда я приходил первый раз, поэтому я и спросил про вас. Это простое совпадение.

— Если вы не бухгалтер из Америки, тогда кто вы?

— Тот, кто… время от времени оказывает людям определенные услуги. Эти услуги связывают меня с различными представителями общества. Полицейскими и якудза. Политиками. Иногда с разного рода экстремистами.

— И у вас это написано на визитной карточке?

Я улыбнулся:

— Шрифт слишком мелкий, чтобы можно было прочитать.

— Вы кто, частный детектив?

— В некотором роде.

Она посмотрела мне в глаза:

— И на кого вы работаете сейчас?

— Я же сказал, пытаюсь помочь другу.

— Извините меня, но это звучит как полная чушь.

— Согласен, — кивнул я.

— Вы сегодня чувствовали себя вполне комфортно с Мураками.

— Это вас беспокоит?

— Он меня пугает.

— Он и должен пугать.

Наоми взяла бокал с «Хайленд-Парком» и откинулась на подушки.

— Я слышала о нем много нехороших историй.

— Возможно, это правда.

— Его все боятся. Кроме Юкико.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю. Кажется, у нее есть какая-то власть над ним. Больше никто так себя с этим человеком не ведет.

— Она вам не нравится.

Наоми взглянула на меня, потом отвела взгляд.

— Иногда я боюсь ее так же, как и его.

— Вы сказали, ее устраивают вещи, которых вы не приемлете.

— Да.

— Что-то, связанное с подслушивающими устройствами.

Она подняла бокал и осушила его. Потом сказала:

— Я точно не знаю, есть ли там подслушивающие устройства, но думаю, что есть. У нас бывает много видных клиентов политики, чиновники, бизнесмены. Люди, которым принадлежит клуб, поощряют девушек разговаривать с ними, вытягивать из них информацию. Все девушки думают, что разговоры записываются. Говорят, некоторых клиентов даже снимают на видео в боксах для лэп-дансинга.

Я постепенно завоевывал ее доверие. И по тому, как Наоми говорила, понимал, что смогу вытянуть из нее еще больше. Так игрок часами агонизирует, сомневаясь, поставить ли фишки, скажем, на красное или на черное, а потом, когда крупье запускает рулетку, удваивает или даже утраивает ставку, как бы поддерживая свою веру в то, что поставил правильно. Если бы он делал неверную ставку, разве решился бы он ставить столько денег.

Я показал на стакан:

— Еще?

Мгновение Наоми колебалась, потом кивнула.

Я допил свой виски и заказал еще два. Стены мерцали в свете свечей. Помещение было тесным и теплым, как подземное убежище.

Официант принес напитки. Когда он бесшумно ушел, я посмотрел на нее и спросил:

— Вы ведь не замешаны в этом, правда?

Она смотрела в свой бокал. Прошло несколько секунд.

— Вы хотите получить просто ответ или честный ответ?

— Давайте оба.

— Хорошо, — кивнула она. — Ответ — нет.

Она сделала глоток «Хайленд-Парка». Закрыла глаза.

— А на самом деле честный ответ — это… это…

— Это «еще нет», — тихо проговорил я.

Она широко открыла глаза и уставилась на меня:

— Откуда вы знаете?

Я смотрел на Наоми, чувствуя ее терзания. Похоже, мне удастся добиться своего.

— Вас готовят, — сказал я. — Это долгий процесс, целый набор технологий. Если вы понимаете это хотя бы наполовину, вы уже умнее большинства остальных. И у вас есть шанс что-то с этим сделать, если вы хотите.

— Что вы имеете в виду?

Я отхлебнул из бокала, глядя на отблески янтарной жидкости в свете свечей, вспоминая. «Начинаешь не торопясь. Находишь предельные точки субъекта и держишь его рядом с ними некоторое время. Он привыкает к ним. А через некоторое время предел отодвигается. Никогда не заставляй его выйти за этот предел больше чем на сантиметр. И он решит, что это его собственный выбор».

Я взглянул на нее:

— Вы говорили, что, когда впервые попали в клуб, были стеснительной и с трудом передвигались по сцене.

— Да, это правда.

— Тогда вы ни за что не согласились бы исполнить танец на коленях.

— Правильно.

— А теперь можете.

— Да. — Ее голос был тих, почти как шепот.

— Когда вы впервые исполняли танец на коленях, возможно, вы говорили себе, что никогда не позволите клиенту прикоснуться к вам.

— Так и было. — Ее голос стал еще тише.

— Разумеется. Я могу пойти дальше. Могу рассказать, что с вами будет через три месяца, через шесть месяцев, год. Двадцать лет, если продолжать идти той же дорогой, что и сегодня. Наоми, вы считаете, все это случайность? Это наука. Есть эксперты, прекрасно знающие, как заставить других завтра делать такие вещи, о которых сегодня они даже помыслить не могут.

Несмотря на учащенное дыхание, девушка молчала. Мне показалось, она с трудом сдерживает слезы.

Прежде чем отступить, нужно сделать несколько шагов вперед.

— Хотите знать, что вас ожидает в ближайшем будущем?

Наоми посмотрела на меня, однако промолчала.

— Вы знаете, что девушек из «Розы Дамаска» используют, чтобы компрометировать политиков? Другие девушки шепчутся об этом. К вам уже обращались, правильно? Не прямо, но обращались. Говорили что-то вроде: «Есть один интересный клиент, которому, думаем, ты должна понравиться. Мы бы хотели, чтобы ты пошла с ним и показала, как можно провести время. Если ему понравится, мы хорошо тебе заплатим». Возможно, у них снят люкс в отеле, в который вы должны были его привезти. Там они записали бы и звук, и видео. Думаю, вы отказались. Однако на вас не давили. Зачем? Они знают, что со временем вы ослабеете и сдадитесь.

— Вы ошибаетесь! — неожиданно воскликнула Наоми, чуть не воткнув мне в лицо палец.

Я посмотрел на нее:

— Если бы я ошибался, вы бы так не отреагировали.

Теперь девушка смотрела на меня обиженными и злыми глазами, губы ее трепетали, как будто она старалась найти нужные слова.

Достаточно. Пора проверить, достиг я ожидаемого эффекта или нет.

— Ну, — мягко произнес я, но она не подняла глаз. — Ну же. — Я взял ее за руку. — Извините.

Слегка сжав ее ладонь, я отпустил ее.

Наоми подняла голову и посмотрела на меня:

— Вы думаете, что я проститутка. Или что ею стану.

— Я так не думаю, — ответил я, покачав головой.

— Откуда же вы все это знаете?

Пора дать честный, но достаточно неопределенный ответ.

— Много лет назад, правда в другом контексте, я прошел через то, что сейчас происходит вокруг вас.

— Что вы имеете в виду?

На секунду я представил себе Чокнутого Джимми. И тряхнул головой, чтобы показать ей, что у меня нет желания говорить об этом.

Некоторое время мы сидели молча. Потом Наоми кивнула:

— Вы правы. Я бы не отреагировала так резко, если бы то, что вы говорили, было неправдой. Есть вещи, о которых я много думаю, но у меня никогда не получалось быть настолько честной с собой, как у вас сейчас. — Она потянулась и взяла меня за руку. Сжала ее. — Спасибо.

Я ощутил странную смесь эмоций: радость, что мои манипуляции сработали; сочувствие из-за того, с чем она вынуждена бороться; неловкость за то, что пользуюсь наивностью Наоми.

И кроме прочего, меня влекло к ней.

— Не благодарите меня, — сказал я, не поднимая взгляда и не отвечая на ее пожатие.

Через мгновение она убрала руку.

— Вы действительно хотите помочь другу?

— Да.

— Я бы помогла вам, если бы знала как. Но все, что мне известно, я уже вам рассказала.

Я кивнул, думая о Конторе и Ямаото и о том, что их связывает.

— Позвольте мне кое-что спросить у вас. Много ли европейцев бывает в вашем клубе?

Наоми пожала плечами:

— Довольно много. Может быть, десять, двадцать процентов от всех клиентов. А что?

— Вы видели, чтобы Мураками общался с ними?

Она покачала головой:

— Нет.

— А Юкико?

— Не думаю. Она довольно плохо говорит по-английски.

Неубедительно. Наоми ничего не известно. Я уже начал сомневаться, будет ли от нее вообще толк.

Я взглянул на часы. Почти пять. Скоро начнет вставать солнце.

— Пора идти, — сказал я.

Она кивнула. Я заплатил по счету, и мы вышли.

На улице было сыро, но дождь прекратился. Уличные фонари на Роппонги-дори создавали в медленных завихрениях тумана сияющие световые конусы. Улица в этот предрассветный час была пуста.

— Проводите меня домой? — спросила Наоми, глядя на меня.

— Конечно, — кивнул я.

На полпути до ее дома опять начался дождь.

— Черт! — воскликнула она. — Я забыла зонтик в «Тантре».

— Shoganai, — ответил я, поднимая воротник. — Что теперь сделаешь.

Мы пошли быстрее. Дождь усиливался. Я провел рукой по волосам и почувствовал, как ручейки потекли за воротник. Оставалось еще около полукилометра, когда раздался оглушающий удар грома и начался настоящий ливень.

— Que merda! — воскликнула она смеясь. — Мы пропали! Мы бросились бежать, но без толку. Добежали до ее дома и укрылись под навесом у заднего входа.

— Meus deus! — смеялась Наоми. — Боже! Я так не промокала ни разу в жизни!

Она расстегнула промокшее насквозь пальто, посмотрела на меня и улыбнулась.

— Когда совсем промокаешь, становится даже приятно.

Сквозь влажное платье я ощутил тепло ее тела.

— От вас прямо пар идет, — заметил я.

Наоми посмотрела на меня. Отбросила назад прядь мокрых волос.

— От этой пробежки я согрелась.

Я вытер рукой воду с лица и подумал: «Пора идти».

И остался.

— Спасибо за прекрасный вечер, — сказала она после паузы. — Вы не такой плохой парень для профессионального преследователя.

Я ответил полуулыбкой.

— Все это говорят.

Наступила неловкая пауза. Потом Наоми сделала шаг, обняла меня и прижалась лицом к плечу.

Я был поражен. Рефлекторно мои руки обхватили ее.

«Всего лишь дружеская поддержка, — подумал я. — Ты был груб с ней. Пусть у нее останутся к тебе добрые чувства».

Сквозь мокрую одежду я чувствовал жар ее податливого мягкого тела.

А, черт!

Наоми подняла лицо от моего плеча. Ее рот оказался совсем близко от моего уха. Она прошептала:

— Пойдем ко мне.

Последняя женщина, с которой я был близок, хотя следовало рассматривать ее только как составную часть операции, была Мидори.

«Не повторяй еще раз такую глупость, — подумал я. — Не приближайся к ней. Не переступай черту».

Но мои мысли жили отдельной жизнью. Казалось, никто их не слушает.

«Она девушка из бара. Откуда тебе знать, что у нее на уме?»

Звучало неубедительно. Никто не направлял ее против меня — это я преследую ее. Никто не заставлял предупреждать меня насчет жучков. Интуиция подсказывала мне, что она не обманывает.

Наоми положила мне руку на грудь:

— Вы не были… ни с кем очень долго.

Я напомнил себе, что, вероятно, именно поэтому я так долго прожил.

— Почему вы так считаете?

— Вижу. По тому, как вы смотрите на меня. — Ее рука прижалась сильнее. — Я чувствую ваше сердце, — сказала она.

Я выглянул на улицу. Дождь лил косыми серыми струями. Моя рука потянулась к ее щеке. Я закрыл глаза. Кожа ее была мокрой от дождя, а я подумал — от слез.

Наоми подняла голову, и я почувствовал, как ее щека соприкоснулась с моей. Она медленно двигала головой вверх-вниз, как будто в такт музыке, которую я почти слышал.

«Не делай этого, не будь дураком».

Я слушал собственное дыхание.

Потом начал высвобождаться, попытался оторвать свою мокрую щеку от ее. Наоми положила мне руку на затылок и остановила меня. Слегка приподняла мне голову. Уголки наших губ были совсем рядом. Я чувствовал ее дыхание у себя на щеке.

Потом мы поцеловались. Губы Наоми были горячими и мягкими. Наши языки соприкоснулись, и я одновременно думал: «О, долбаный идиот!» и «О, как хорошо!»

Я положил руки ей на талию. Наоми взяла мое лицо в ладони, и ее поцелуй стал настойчивее.

Я сжал ее бедра, потом мои руки поднялись по дуге ее ребер к грудям. Его тело излучало жар. Я услышал свой стон — звук капитуляции.

Наоми сделала шаг назад и открыла сумочку. Достала ключ и посмотрела на меня. Глаза черные, дыхание тяжелое.

— Пойдем, — сказала она и, повернувшись, вставила ключ в замок.

Дверь открылась, и мы вошли.

Пока лифт поднимался на пятый этаж, мы продолжали целоваться. Идя по коридору, мы стаскивали друг с друга одежду.

Наконец вошли в квартиру. Прихожая, в конце короткий коридор. За ней — гостиная. Все залито тусклым серым светом с улицы.

Наоми захлопнула за мной дверь и прижала меня к ней. Снова начала меня целовать, расстегивая пуговицы моей рубашки. Обычно я не чувствую себя, если не успел осмотреть все вокруг, но узкий коридор, Наоми между мной и потенциальным противником — едва ли удачный вариант для засады. Я не ощущал никаких опасных вибраций, по крайней мере тех, которых стоит опасаться. К тому же изобретение Гарри блаженно молчало.

Я стащил пальто с плеч Наоми, оно мягко упало на пол. Она целовала меня в шею, грудь, пока пальцы расстегивали ремень и брюки. Я дотянулся и начал расстегивать молнию на ее платье. Сдвинул бретельки, и платье бесшумно соскользнуло на пол. Наоми сбросила туфли.

Она пыталась снять с меня блейзер, но мокрая ткань прилипла к телу. Я освободился от него, снял рубашку. На несколько секунд Наоми положила теплую ладонь мне на живот, будто желая, чтобы я застыл в таком положении. Я чувствовал холод ее бриллиантового браслета. Потом она опустилась ниже и стала снимать с меня брюки. Остановив ее, я снял туфли и носки. Стоять в спущенных штанах — самое беспомощное положение.

Я шагнул из брюк и трусов, отбросив их в сторону. Наоми снова прижала меня к двери, обхватив руками за бедра. Ее груди и живот были теплыми, мягкими, безумно зовущими, и в тот момент мне было все равно, чего это мне может стоить. Чего это может стоить ей.

Я нежно взял ее лицо в ладони и мягко отклонил ее голову назад. Посмотрел в глаза. В тусклом свете прихожей, казалось, у них свое мягкое свечение.

Ее руки упали к моим бедрам, и она опустилась передо мной на колени. Дыхание участилось. Голой спине стало холодно, но когда ее рот поглотил меня, на какое-то время я перестал чувствовать все, кроме этого.

Рукой она прикоснулась к моему животу, я сжал ее, потом отпустил. С мягким стуком мой затылок ударился о дверь. Жесткие волосы коснулись бедра. Я чувствовал каждый из них, словно это были нити накаливания.

Я опустил руку, нащупал мочку ее уха, линию щеки, подбородка. Я громко выдыхал, напрягая живот так, что в легких не оставалось воздуха, потом делал резкий вдох через нос.

И попытался поднять ее.

Она откинула голову и посмотрела на меня:

— Я хочу закончить.

Я наклонился, подхватил ее под мышки и поднял на ноги. Одной рукой обхватил за шею, второй — взял под бедра, шагнул вперед и оторвал от пола. От удивления Наоми рассмеялась и обняла меня за шею.

— Я тоже хочу кое-что закончить, — сказал я.

Гостиная соседствовала с крохотной кухонькой и маленькой спальней. Я направился в последнюю. На полу лежал футон — хлопчатобумажный матрац. Став на него, я аккуратно положил Наоми на спину. Ее руки скользнули с моей шеи и стали гладить лицо. Обеими руками я взялся за ее стринги, она приподняла бедра, и трусики соскользнули по округлостям ягодиц. Я сорвал их с ее щиколоток и отбросил в сторону.

Упершись руками в футон, я целовал ее шею, груди, живот, пробираясь к изгибу бедер. Она схватила меня за волосы на затылке и больно потянула, но я заставил ее подождать, прежде чем сделать то, чего она жаждала.

Когда наконец это произошло, она сделала резкий выдох и еще крепче вцепилась мне в волосы. Я подтянул колени выше, обеими руками взялся за ее ягодицы и поднял их над футоном. Я слышал, как она говорила: «Еще, еще, продолжай», — чувствовал, как она обхватила меня за шею второй рукой. Подняв глаза, увидел, что мышцы ее живота напряглись, груди слегка колышутся от движений моей головы и рук.

Я не торопился. Она была чистой, соленой и одновременно сладкой на вкус. Ее пальцы перебирали мне волосы, иногда дергая, иногда вцепляясь в них, в такт моим прикосновениям. Я не суетился, несмотря на то что ее руки подгоняли меня.

Я слышал, как Наоми снова и снова повторяла «еще». Ее ноги поднялись у меня за спиной, бедра обхватили голову, закрыв уши, поэтому голос доносился до меня издалека, как из-под воды. Ноги Наоми напрягались все сильнее, пальцы продолжали сжимать мне голову. И вдруг ее тело расслабилось и в комнату вернулся звук.

Я опустил ее на футон и посмотрел на нее. В комнате стало немного светлее. Я заметил зелень ее глаз и, не задумываясь, сказал:

— Ты прекрасна.

Наоми приподнялась и взяла мое лицо в свои руки.

— Agora, venha aqui, — произнесла она на португальском. — Иди сюда.

Я приблизился к ней. Она потянулась ко мне, но у меня был свой план.

Я просунул руки ей под мышки и охватил ладонями лицо. Опустил голову и закрыл глаза — так меня когда-то учили молиться. Я чувствовал ее губы на своем лице, губы, шепчущие безмолвные слова.

Прошла минута, может быть, две. Наши движения — вперед и назад — замедлились, как волны, набегающие на берег и отступающие от него. И я понял, что готов.

Она изогнула шею, ее поцелуи стали требовательнее. Казалось, она издает что-то вроде урчания.

— Давай же, — уловил я. Ее губы тянулись к моим.

Сейчас. Все сейчас.

Она ударилась об меня, не сдерживаясь, не останавливаясь. Я держал ее лицо в руках и продолжал безудержно целовать. Она подняла колени, я почувствовал, как бедра и лодыжки скользят по мне. Мы двигались все быстрее. Наоми обхватила ногами мою спину. Я слышал, как она стонет. Спина моя изогнулась, кончики пальцев уткнулись в футон, и я дал себе разрядиться с долгим возгласом «Куссу!», в котором звучали и боль, и сладость.

Силы вытекли из моего тела, неожиданно я почувствовал себя тяжелым. Я лежал на футоне рядом с Наоми, глядя на нее, моя рука покоилась у нее на животе.

Она повернула ко мне голову:

— Это было восхитительно.

— Да, — согласился я улыбаясь. Мои конечности, казалось, превратились в желе.

Наоми положила свою ладонь поверх моей и сжала ее. Какое-то время мы не двигались. Потом она заговорила:

— Могу я что-то спросить?

— Конечно.

— Почему ты сначала сопротивлялся? Уверена, ты этого хотел. И знал, что я тоже хотела.

На секунду я закрыл глаза, заигрывая со сном.

— Возможно, я боялся.

— Боялся чего?

— Не знаю точно.

— Это мне надо бояться. Когда ты сказал, что хочешь что-то закончить, я чуть не подумала, что ты снова собираешься меня отшлепать.

Я улыбнулся, все еще с закрытыми глазами.

— Я бы так и сделал, если бы ты это заслужила.

— Если бы я тебя огорчила.

— Но ты сделала наоборот. Ты сделала меня счастливым.

Я услышал ее смех.

— Отлично. Но ты так и не сказал мне, чего боишься.

Я задумался. Дремота накрывала меня, словно одеяло.

— Привязанности. Как ты сама поняла, я давно ни с кем не был.

Наоми снова рассмеялась:

— Как мы можем привязаться? Я даже не знаю, кто ты такой.

С усилием я открыл глаза и посмотрел на нее:

— Ты знаешь это лучше, чем многие.

— Может быть, именно это тебя и пугает, — предположила она.

Я чувствовал, что если останусь здесь еще хотя бы ненадолго, то обязательно засну. Я сел и провел рукой по лицу.

— Ладно, — сказала она. — Я знаю, что тебе нужно идти.

Она права, конечно.

— Разве? — спросил я.

— Точно, — ответила она. Пауза. Потом: — Мне хотелось бы увидеться еще. Но не в клубе.

— В этом есть смысл, — согласился я, возвращаясь к своему обычному режиму безопасности. Она нахмурилась, услышав мой ответ. Я понял свою ошибку, улыбнулся и постарался исправить ее. — После сегодняшнего вечера не думаю, что мне удастся соблюдать правило «не ниже талии».

Наоми рассмеялась, но смех не был искренним.

Я воспользовался ванной, потом вернулся в прихожую, где натянул на себя все еще мокрую одежду. Она была холодной и липкой.

Наоми подошла, когда я завязывал шнурки. Она успела расчесать волосы и надела темный фланелевый халат. Ее взгляд был долгим и задумчивым.

— Попробую тебе помочь.

— Не знаю, что ты на самом деле можешь сделать.

— Я тоже. Но я хочу попробовать. Я не хочу… Я не хочу завязнуть там, откуда не смогу выбраться.

Я кивнул:

— Это хорошая причина.

Наоми сунула руку в карман халата и достала листок бумаги. Протянула руку, чтобы передать его мне, и я снова увидел бриллиантовый браслет. Я взял ее за запястье, нежно.

— Подарок? — с любопытством спросил я.

Она покачала головой:

— Это мамин.

Я взял бумажку и увидел, что на ней написан номер телефона. Я положил листок в карман и дал ей номер моего пейджера. Мне хотелось, чтобы она могла со мной связаться, если что-то обнаружится в клубе.

Я не пообещал: «Я позвоню». Не обнял — одежда слишком мокрая. Лишь быстро поцеловал, повернулся и ушел.

Тихо пробираясь по коридору к лестнице, я думал о том, что Наоми вряд ли рассчитывала снова меня увидеть. И допускал, что она права. Осознание этого было таким же слякотным, как и мокрая одежда.

Спустившись до первого этажа, я какое-то время смотрел на выход из дома. На секунду представил себе, как Наоми обнимала меня здесь. Казалось, это было так давно. Я чувствовал неприятную смесь благодарности и желания, приправленную чувством вины и сожаления.

И подобно внутренней вспышке, с холодной чистотой прорезавшейся сквозь туман моего изнеможения, до меня вдруг дошло то, что я не решался сформулировать раньше — даже самому себе, — когда она спросила, чего я боюсь.

Именно сейчас ко мне пришло осознание того, что все закончится плохо, и если не в это утро, то в следующее. Или в то, которое наступит после следующего.

Я вышел через задний ход, где не было камеры. На улице все еще лил дождь. Первый свет нового дня был серым и немощным. Я долго шагал в мокрых туфлях, пока не поймал такси, в котором и доехал до гостиницы.

12

На следующий день я связался с Тацу по пейджеру и через доску объявлений и договорился о встрече в сенто — общественных банях «Гиндза-ю». Сенто — чисто японское явление, хотя после войны, когда в новых квартирах стали появляться собственные ванны, начался их закат. Тогда сенто потеряли свою гигиеническую функцию и стали просто местом, где можно было хорошо провести время. Поэтому, как и все, где ценится не продукт, а сам процесс, сенто никогда не исчезнут. Ведь в неспешном ритуале потения и отмокания, в предвкушении глубокого расслабления при погружении в воду, которую только с большой натяжкой можно назвать горячей, во всей этой процедуре присутствуют элементы самопожертвования, праздника и медитации, непременно сопутствующие той жизни, за которую стоит держаться.

«Гиндза-ю» существуют в географическом и психологическом удалении от блеска расположенных неподалеку магазинов, прячась в тени скоростной эстакады Такарачо, и обнаруживают свое присутствие лишь выцветшей, написанной от руки вывеской. Я подождал, пока не увидел, как Тацу подъехал на машине. Он припарковался у тротуара и вышел. Когда Тацу повернул за угол и направился к боковому входу в бани, я последовал за ним.

Он увидел меня, когда я уже был рядом. Тацу как раз разулся и собирался поставить туфли в один из небольших шкафчиков у входа.

— Говори, что у тебя? — Я отступил на шаг.

Он окинул меня долгим взглядом, вздохнул и спросил:

— Как дела?

Я нагнулся, чтобы снять туфли.

— Хорошо, спасибо, что спросил. А у тебя?

— Все хорошо.

— Как жена? Дочери?

Тацу не мог не улыбнуться при упоминании о семье.

— Все хорошо. Спасибо, — кивнув, ответил он.

Я усмехнулся.

— Скажу больше, когда войдем внутрь.

Мы поставили обувь в шкафчики. В ночном магазинчике напротив я успел купить необходимые принадлежности шампунь, мыло, мочалки, полотенца — и протянул Тацу все, что ему могло понадобиться. Мы заплатили хозяину разрешенную правительством плату — четыреста иен за человека, — спустились по деревянной лестнице в раздевалку с рядами стареньких шкафов, разделись и через раздвижную стеклянную дверь вошли в собственно баню. Банное отделение было пустым — час пик наступит вечером — и почти таким же спартанским, как и раздевалка. Большое квадратное помещение с высоким потолком и белыми кафельными стенами, по которым стекают ручейки конденсата, яркими лампами дневного света и вытяжным вентилятором на одной из стен, таким жалким в своей долгой и безнадежной борьбе с паром. Единственной уступкой эстетизму и вызовом утилитарности было крупное и яркое мозаичное панно на стене над самим бассейном, изображающее Гиндзу. Мы сели и приступили к омовению.

Фокус состоял в том, чтобы из крана, расположенного рядом, наполнять неглубокий пластиковый газик, который выдается в сенто, и выливать горячую до боли воду на голову и тело. Если обливаться прохладной водой, то бассейн для отмачивания покажется непереносимо горячим.

Тацу завершил очищающий цикл с характерной быстротой и забрался в бассейн раньше меня. Мне понадобилось больше времени. Тут же показалось, что мышцы начали сворачиваться от жары, но я знал, что через мгновение они прекратят бессмысленную борьбу и сдадутся сладостному расслаблению.

— Yappari, kore ga saiko da na? — спросил я, чувствуя, что начинаю успокаиваться. — Великолепно, не правда ли?

Он кивнул:

— Необычное место для встречи. Но хорошее.

Я глубже погрузился в воду.

— Ты все время пьешь этот свой чай, поэтому я подумал, что ты оценишь место, полезное для здоровья.

— О, ты очень внимателен. Я решил, что таким образом ты, возможно, хочешь дать понять, что тебе нечего скрывать.

Я засмеялся. Потом рассказал о додзо и подпольных боях, о связи Мураками и с тем, и с другим. Поделился своей оценкой сильных и слабых сторон Мураками: с одной стороны, смертельно опасен, с другой — не способен на гибкость.

— Ты говоришь, устроители боев теряют деньги? — переспросил он, когда я закончил рассказ.

Полуприкрыв глаза, я рассматривал мозаику.

— Судя по тому, что сказал мне Мураками, да. Три боя за вечер, два миллиона иен выплат победителям плюс накладные расходы. Они должны быть в убытке. Даже в те вечера, когда у них два боя или даже один, они в лучшем случае могут сработать в ноль.

— О чем это говорит?

Я закрыл глаза:

— О том, что они делают это не из-за денег.

— Да. Тогда вопрос в том, зачем им это нужно. Какую выгоду они из этого извлекают?

Я представил себе хищную улыбку Мураками.

— Некоторые из этих людей, такие как Мураками, больны. Думаю, они просто получают удовольствие.

— Уверен, что это так. Но сомневаюсь, что развлечение может быть достаточным мотивом для создания и содержания предприятия подобного типа.

— Тогда что же?

— Когда ты служил в спецназе, что ты думал о бойцах, которые выполняли в подразделении жизненно важные функции? — спросил Тацу задумчивым и многозначительным тоном.

Я открыл глаза и посмотрел на него:

— Самодостаточность. Поддержка. Как дополнительная почка.

— Точно. Теперь поставь себя на место Ямаото. С твоей помощью он может ликвидировать любого, кто окажется незаинтересованным в его вознаграждении или неподверженным шантажу, кто тем или иным образом представляет опасность для созданной Ямаото машины. Ты выполняешь жизненно важную функцию. Потеряв тебя, Ямаото научится не позволять себе концентрировать все доверие на одном человеке. Он захочет создать самодостаточность во всей системе.

— Даже если Мураками может всех заменить.

— Что, как ты говоришь, не соответствует действительности.

— То есть додзо, которым заправляет Мураками, эти бои…

— …нечто вроде курса подготовки.

— Курс подготовки… — произнес я, качая головой. Тацу смотрел на меня, находясь, как всегда, на шаг впереди. И тут я понял. — Наемные убийцы?

Он поднял брови, как бы говоря: «Ну, что еще скажешь?»

— Додзо — это курс предварительной подготовки, — продолжил я, кивая. — А в ходе подготовки, которую они там проходят, из них отбирают тех, кто предрасположен к насилию. Работая в таком режиме ежедневно, а то и дважды в день, человек еще больше лишается чувствительности. Присутствовать на схватках со смертельным исходом — это следующий шаг.

— А сами бои…

— А сами бои завершают процесс. Конечно, все вместе — это всего лишь одна из форм базовой подготовки. Хотя, конечно, таких солдат, которые сначала получают базовый опыт боевой подготовки, а потом опыт убийства, относительно немного. Здесь же убийство — часть учебного плана. И созданные тобой кадры состоят лишь из тех, кто выжил, потому что наиболее профессионален в том, чему научился.

В этом есть смысл. Обращение к убийцам вообще-то даже неоригинально. В прошлые века сёгуны и даймё[13] нанимали ниндзя для своих междоусобных войн. Я вспомнил нашу прошлогоднюю встречу с Ямаото и подумал, что ему это сравнение, наверное, польстило бы.

— Видишь, как это вписывается в долговременные планы Ямаото? — спросил он.

Я покачал головой. Трудно думать в такой всепроникающей жаре.

Тацу посмотрел на меня, как смотрят на туго соображающего, но все равно милого ребенка.

— Каковы общие перспективы у Японии на будущее? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Как у нации. Где мы будем через десять, через двадцать лет?

Я задумался.

— Думаю, дела будут неблестящие. Куча проблем — дефляция, энергия, безработица, окружающая среда, банковский хаос, — и, похоже, никто не в состоянии что-то с этим сделать.

— Точно. И ты прав, отделяя проблемы Японии, которые существуют и в других странах, от нашей беспомощности в их решении. В этом смысле мы уникальны среди прочих индустриализованных наций.

Тацу смотрел на меня, и я знал, о чем он думает. До недавних пор я был одной из причин такой беспомощности.

— Путь к консенсусу требует времени, — заметил я.

— Часто он требует вечности. Однако культурная предрасположенность к консенсусу не настоящая проблема. — Я заметил намек на улыбку. — Даже ты не настоящая проблема. Настоящая проблема — это природа нашей коррупции.

— Только за последнее время произошло несколько скандалов, — согласился я. — Автомобили, ядерная энергетика, пищевая промышленность… То есть, я хочу сказать, если нельзя верить мистеру Макдоналду, кому же можно?

Он поморщился:

— То, что произошло на ядерных станциях «ТЕПКО», — худший позор. Руководство должно быть наказано.

— Ты просишь меня еще об одной «услуге»?

Он улыбнулся:

— В разговоре с тобой нужно следить за фразеологией.

— Так или иначе, разве руководство «ТЕПКО» не подало в отставку?

— Конечно, подало. Но регулировщики остались. Те, кто отрезает от фондов, предназначенных на строительство и обслуживание атомных станций, кто только сейчас начинает предавать огласке те опасности, о которых они знали многие годы.

Тацу поднялся и сел на край бассейна, чтобы немного отойти от жары.

— Знаешь, Рейн-сан, общество — это организм, а невосприимчивого к болезням организма не существует. Важно, может ли организм построить эффективную защиту в случае, если его атакуют. В Японии вирус коррупции поразил саму иммунную систему — эдакая социальная форма СПИДа. Следовательно, тело потеряло способность к самозащите. Я именно это имею в виду, когда говорю, что у всех стран есть проблемы, но только у Японии — проблемы, которые она потеряла способность решать. Менеджеры «ТЕПКО» уходят в отставку, а люди, ответственные за регулирование деятельности компании, остаются. Такое возможно только в Японии.

Он выглядел очень расстроенным, и на секунду мне захотелось, чтобы он не принимал все это дерьмо так близко к сердцу. Если так пойдет и дальше, у него будет язва размером с астероид.

— Я знаю, что это плохо, Тацу, — начал я в попытке слегка открыть ему более оптимистичный вид на будущее. — Но Япония далеко не уникальна, если вести речь о коррупции. Может быть, здесь немного хуже, но в Америке мы имеем «Энрон», «Тайко», «Уорлдком», аналитиков, вздувающих стоимость акций клиентов, чтобы пристроить своих деток в престижные школы…

— Да, но посмотри на возмущение, которое эти разоблачения вызвали в системе американской власти, — возразил он. — Проводятся открытые слушания. Принимаются новые законодательные акты. Главы корпораций садятся в тюрьму. А в Японии возмущение считается недопустимым. Наша культура, кажется, сильно подвержена соглашательству, а?

Я улыбнулся и в ответ предложил одну из самых распространенных фраз японского языка.

— Shoganai, — сказал я. Буквально — «ничего не поделаешь».

— Точно, — согласился Тацу. — Кое-где это называют «C’est la vie», или «такова жизнь». Там, где акцент делают на обстоятельствах. Однако только в Японии мы делаем акцент на собственной неспособности изменять эти обстоятельства. — Он вытер лоб. — Итак. Рассмотрим состояние вещей с точки зрения Ямаото. Он понимает, что с подавленной иммунной системой кардинальный отказ организма неизбежен. Уже столько было критических эпизодов — с финансами, экологией, атомной энергетикой, — что настоящая катастрофа всего лишь дело времени. Может быть, это будет авария на атомной электростанции, которая накроет весь город. Или налет на банки в масштабах страны и потеря всех депозитов. Чем бы это ни было, когда-нибудь оно случится с размахом, достаточным, чтобы встряхнуть японских избирателей и избавить их от апатии. Ямаото знает, что яростное возмущение режимом исторически имеет тенденцию вызывать экстремистскую ответную реакцию. Так было в Германии, царской России, и это только несколько примеров.

— Люди наконец проголосуют за перемены.

— Верно. Вопрос только в том, за перемены к чему.

— Думаешь, Ямаото пытается позиционировать себя так, чтобы подняться на волне возмущения?

— Конечно. Возьмем курс Мураками по подготовке убийц. Он дает Ямаото дополнительные возможности запугивать и заставлять молчать. А такие возможности — это исторические предпосылки возникновения всех фашистских режимов. Я уже говорил тебе раньше, Ямаото в глубине души реакционер.

Я вспомнил пару хороших новостей из провинции, о которых недавно прочитал. О том, как некоторые политики восстают против бюрократов и коррупции, публикуют документы, сторонятся проектов, связанных с общественными работами, благодаря которым вся страна залита жидким бетоном.

— И ты работаешь с честными и незапятнанными политиками, чтобы доказать, что Ямаото — не единственный выбор поруганного электората.

— Я делаю, что могу, — ответил он.

Перевод: «Я сообщил тебе ровно столько, сколько тебе нужно знать».

Но я знаю, что диск — практический справочник типа «Кто есть кто» в коррупционной сети Ямаото — своим негативным содержанием может оказаться бесценной дорожной картой тем, кто не входит в эту сеть. Я представил себе, что Тацу работает с хорошими парнями, предупреждает их, старается защитить. Расставляет их, как камешки на доске для го.

Я рассказал ему о «Розе Дамаска» и очевидной связи Мураками с этим местом.

— Женщин используют, чтобы подставлять и подкупать врагов Ямаото, — кивнул Тацу, когда я закончил.

— Не всех, — заметил я, вспомнив о Наоми.

— Да, не всех. Некоторые из них могут даже не знать, что происходит, хотя должны по крайней мере что-то подозревать. Ямаото предпочитает, чтобы такие заведения у него работали легально. Так труднее что-то вынюхать. Исихара, тяжеловес, был очень полезен в этом смысле. Хорошо, что его больше нет. — Он снова вытер лоб. — Мне кажется интересным, что Мураками также выполняет важные функции в этом сегменте средств контроля Ямаото. Может статься, что он занимает значительно более важное место в силах Ямаото, чем я вначале предполагал. Неудивительно, что Ямаото стремится к переменам. Ему нужно уменьшить свою зависимость от этого человека.

— Тацу, — прервал я его. Он посмотрел на меня, и я понял: он почуял, что сейчас последует. — Я не буду убирать его.

Наступила долгая пауза. Его лицо ничего не выражало.

— Понимаю, — тихо проговорил Тацу.

— Слишком опасно. Это было опасно раньше, а теперь у них есть мое лицо на домашнем видео в «Розе Дамаска». Если запись увидит не тот, кто надо, они меня вычислят.

— Их интерес сосредоточен на политиках, бюрократах и им подобных. Шансы, что видео как-то дойдет до Ямаото или еще кого-нибудь из тех немногих, кто может узнать твое лицо, слишком малы.

— Я так не думаю. Как бы там ни было, этот парень — крепкий орешек, очень крепкий. Убрать такого и сделать, чтобы все выглядело естественно, почти невозможно.

Тацу посмотрел на меня:

— Тогда пусть выглядит неестественно. Ставки слишком высоки, чтобы испытывать судьбу.

— Я мог бы попробовать. Но я плохо стреляю из снайперской винтовки и не хочу использовать бомбу, потому что могут пострадать окружающие. А без этих двух вариантов уложить парня и уйти чистым — слишком длинный замах.

Я понял, что начинаю спорить на практическом уровне. Нужно было просто сказать «нет» и заткнуть ему рот.

Еще одна долгая пауза. Потом:

— Как ты думаешь, за кого он тебя принимает?

— Не знаю. С одной стороны, он видел, что я умею. С другой — я не излучаю опасность так, как он. Он не в состоянии контролировать себя, а поэтому ему никогда не придет в голову, что кто-то другой на это способен.

— Тогда он недооценивает тебя.

— Возможно. Но не особенно. Люди вроде Мураками не умеют недооценивать.

— Ты доказал, что можешь близко к нему подобраться. Я дам тебе пистолет.

— Я же говорил, его всегда сопровождают по крайней мере два телохранителя.

В ту же секунду я пожалел, что произнес эти слова. Теперь оказалось, что мы ведем переговоры. Как глупо!

— Убери всех троих.

— Тацу, ты не представляешь, насколько он осторожен. Когда мы выходили из машины у клуба, я видел, как он оглядывал крыши на предмет снайперов. Он точно знает, куда надо смотреть. Он бы за милю почувствовал, что я задумал неладное. Как и я почувствовал бы его. Все. Забудь об этом.

Тацу нахмурился:

— Как мне тебя убедить?

— Никак. Послушай, начнем с того, что это рискованное предложение, но я был готов идти на риск в обмен на то, что ты согласился для меня сделать. Теперь я узнал, что риск выше, чем предполагалось вначале. Награда — та же. Стороны уравнения изменились. Ничего сложного — все просто.

Довольно долго никто из нас не произносил ни слова. Наконец он вздохнул:

— Что же ты будешь делать? Уйдешь в отставку?

— Возможно.

— Ты не можешь уйти в отставку.

Я промолчал. Когда же я заговорил, мой голос был тихим, не громче шепота.

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что собираешься вмешаться.

Он не уклонился от прямого ответа.

— Мне не нужно было бы вмешиваться. Ты просто не запрограммирован на отставку. Надеюсь, ты сам поймешь это. Что ты будешь делать? Найдешь отдаленный остров, будешь валяться на пляже, читая то, что не удалось прочесть в свое время? Запишешься в клуб го? Будешь наливаться виски, когда тревожные воспоминания не дадут тебе спать?

Если бы не жара, я, наверное, расстроился бы от таких слов.

— А может быть, будешь ходить к психотерапевту, — продолжал он. — Да, психотерапия очень популярна сегодня. Она помогла бы тебе договориться со всеми жизнями, которые ты отнял. Возможно, даже с той, которую ты решил выбросить в утиль.

Я посмотрел на него.

— Ты пытаешься убедить меня, Тацу, — мягко проговорил я.

— Тебя необходимо убедить.

— Только не тебе.

Он нахмурился:

— Ты сказал, что можешь уйти на покой. Это я могу понять. Но то, что делаю я, — важно и справедливо. Это наша страна.

Я хмыкнул:

— Это не «наша» страна. Я всего лишь гость.

— Кто тебе это сказал?

— Все, чье мнение имеет значение.

— Они будут счастливы узнать, что ты их послушался.

— Хватит. Я был тебе должен. Я расплатился. Мы квиты.

Я встал и ополоснулся прохладной водой у одного из кранов. Тацу проделал то же самое. Мы оделись и спустились по лестнице. У выхода он повернулся ко мне.

— Рейн-сан, я еще увижу тебя?

Я посмотрел ему в глаза:

— Ты угрожаешь мне?

— Нет, если ты действительно уходишь в отставку, то нет.

— В таком случае мы можем еще когда-нибудь встретиться. И не на минуту.

— Тогда не нужно говорить «прощай».

— Ты прав, нет смысла.

Он улыбнулся грустной улыбкой:

— У меня есть просьба.

Я улыбнулся в ответ:

— С тобой, Тацу, довольно опасно соглашаться авансом.

Он кивнул, принимая, что я имею в виду.

— Спроси себя, что ты хочешь получить в результате своей отставки. И даст ли тебе это твоя отставка.

— С этим я справлюсь, — ответил я.

— Спасибо. — Он протянул руку, и я пожал ее.

— De wa, — сказал я, прощаясь. — Пока.

Тацу снова кивнул.

— Ki o tsukete, — произнес он, и эти слова можно было интерпретировать и как безобидное «береги себя», и как буквальное «будь осторожен».

Двусмысленность показалась мне намеренной.

13

Я дождался семи, когда Юкико наверняка уже ушла в клуб, и позвонил Гарри. Я собирался сообщить ему то, что он должен был услышать. Я слишком многим ему обязан. Как он решит поступить с информацией — его проблема, не моя.

Мы договорились о встрече в кофейне в Ниппори. Я сказал Гарри, чтобы он не особенно торопился. Он понял, что я имел в виду: «Тщательно проделай чертову ПОС».

В соответствии с обычной практикой я появился там раньше и коротал время, потягивая «эспрессо» и листая оставленный кем-то журнал. Примерно через час пришел Гарри.

— Привет, малыш, — приветствовал я его.

Я заметил, что на нем стильная кожаная куртка и шерстяные брюки вместо обычных джинсов. И новая стрижка. Он выглядел почти презентабельно. Я понял, что он меня не послушает, и уже почти решил не беспокоить его разговорами.

Но это было бы неправильно. Я должен передать Гарри информацию, а его дело — воспользоваться ею. Или не воспользоваться.

Он сел и, не успел я открыть рот, заговорил:

— Не беспокойтесь. За мной точно никого нет.

— Хорошо выглядишь, — удивленно проговорил я.

Он смотрел на меня, пытаясь понять, не подтруниваю ли я над ним.

— Думаете? — спросил он неуверенно.

Я кивнул:

— Похоже, тебя стригли в одном из этих дорогих салонов в Омотесандо.

Гарри зарделся.

— Точно.

— Не красней. Это стоит тех денег, которые ты заплатил.

Он покраснел еще сильнее.

— Не дразните меня.

Я рассмеялся:

— Я дразню тебя только наполовину.

— Что-нибудь случилось?

— Почему что-то обязательно должно случиться? Может быть, я просто соскучился по тебе.

Гарри одарил меня нехарактерным для него взглядом бывалого человека. У меня возникло чувство, что я знаю, откуда он у него.

— Да-а, я тоже скучал.

Я не стремился к тому повороту разговора. Когда мне придется вывести на сцену Юкико, спешка ни к чему.

Подошла официантка. Гарри заказал кофе и кусочек морковного торта.

— Ты слышал что-нибудь от наших новых друзей из правительства? — спросил я.

— Ничего. Наверное, вы напугали их.

— Я бы не стал на это рассчитывать. — Я сделал глоток «эспрессо» и посмотрел на него. — Ты все еще на старом месте?

— Да. Но уже почти готов к переезду. Знаете, как это бывает. Если делать все нормально, подготовка занимает достаточно много времени.

Некоторое время мы молчали, и я подумал: пора начинать.

— Собираешься на новом месте проводить время с Юкико?

Гарри бросил на меня настороженный взгляд:

— Может быть.

— Тогда я бы не стал переезжать.

Он вздрогнул.

— Почему? — неуверенно спросил он.

— Она связана с нехорошими людьми, Гарри.

Он нахмурился:

— Я знаю.

Теперь настала моя очередь удивляться.

— Ты знаешь?

Он кивнул, все еще хмуря брови:

— Она мне сказала.

— Сказала тебе что?

— Что клубом владеет якудза. Ну и что? Они везде.

— А она сказала, что связана с одним из владельцев?

— Что значит «связана»?

— «Связана» означает близкую связь.

Гарри нервно стучал под столом ногой, я чувствовал вибрацию.

— Я не знаю, что она делает в клубе. Возможно, мне лучше и не знать.

Он отказывался понимать. Пустая трата времени.

Ладно. Изменим подход, попробуем еще раз.

— О’кей, — сказал я. — Извини, что заговорил об этом.

Некоторое время Гарри смотрел на меня невидящим взглядом.

— Как вы смогли об этом узнать? Вы что, вынюхиваете что-то у меня за спиной?

Меня не тронул его вопрос, по сути, он был не так далек от истины. Мой ответ не будет полной ложью. Лишь частичной.

— У меня сложились… отношения с человеком из якудза, который, как я думаю, владеет «Розой Дамаска». Это хладнокровный убийца по имени Мураками. Он меня туда привез. Они с Юкико явно близко знакомы. Я видел, как они вместе уезжали.

— Что вы хотите этим сказать? Наверное, он ее босс. Они уехали вместе, и что из того?

«Открой глаза, идиот. Я хочу сказать: эта женщина — акула. Она из другого мира, она принадлежит к другому виду. И там что-то охрененно не так».

Вместо этого я произнес:

— Гарри, я отлично чувствую такие штуки.

— Знаете, я не собираюсь доверять вашему чутью больше, чем своему.

Подошла официантка с кофе и тортом. Гарри ее даже не заметил.

Я хотел рассказать ему больше, хотел в качестве дополнительного доказательства поделиться мыслями Наоми. Но я видел, что ничего хорошего из этого не выйдет. Кроме того, Гарри не обязательно знать, как я получил информацию.

Я попробовал последний раз:

— В клубе все прослушивается и снимается на видео. Детектор, который ты мне дал, все время, пока я там был, дерьмом исходил. Думаю, заведение используется, чтобы ловить политиков в двусмысленных положениях.

— Даже если это правда, не обязательно, что Юкико замешана.

— Неужели ты так и не спросил себя: а совпадение ли то, что ты встретил эту женщину примерно в то же время, когда мы обнаружили, что за тобой следит ЦРУ?

Гарри посмотрел на меня как на безумца:

— Юкико связана с ЦРУ? Да ладно!

— Подумай, — продолжал я. — Как мы знаем, ЦРУ следило за тобой, чтобы добраться до меня. Они вышли на тебя через письмо Мидори. Что они узнали о тебе из письма? Только необычное написание имени и штамп почтового отделения.

— И?

— У Конторы нет собственных экспертов, чтобы добыть из такой информации что-нибудь полезное. Они используют местный ресурс.

— И? — снова повторил он раздраженно и нетерпеливо.

— Они знают Ямаото по его связям с Хольцером. Они обращаются к нему за помощью. Его люди концентрическими кругами, начиная от почтового отделения Чуо-ку, проверяют адреса и информацию о занятости. Может быть, в налоговых документах они натыкаются на некоего работника со странным написанием имени Харриоси. Теперь у них есть твое полное имя, но они не могут вычислить, где ты живешь, потому что ты аккуратен и тщательно оберегаешь эту информацию. Возможно, они пытаются вести тебя после работы, но ты показываешь им, что очень внимательно относишься к слежке, и она не срабатывает. Поэтому Ямаото делает так, чтобы твой босс пригласил тебя куда-то что-то «отпраздновать», а там тебе встречается настоящая женщина твоей мечты. Она может выяснить, где ты живешь, чтобы за тобой удобнее было следить в надежде, что ты потеряешь бдительность и приведешь их ко мне.

— Тогда почему она все еще со мной?

Я посмотрел на него. Хороший вопрос.

— Я хочу сказать, если Юкико должна была только передать им мой домашний адрес, она бы исчезла после первого же раза, когда я привез ее к себе. Но этого не случилось. Она все еще со мной.

— Тогда, возможно, ее роль — наблюдать за тобой, изучать твои привычки, узнать какую-то информацию, которая поможет ее людям скорее меня найти. Может быть, она подслушивает твои разговоры. Точно не могу сказать.

— Извините. Слишком все притянуто за уши.

Я вздохнул:

— Гарри, ты не в том положении, чтобы считать свое мнение объективным. Ты должен это признать.

— А вы?

Я снова посмотрел на него:

— Какая веская причина может заставить меня искажать картину?

Он пожал плечами:

— Может быть, вы боитесь, что я больше не буду вам помогать. Вы сами говорили: «Нельзя жить одной ногой на свету, а другой в тени». Может быть, вы боитесь, что я выйду на дневной свет, а вас оставлю в темноте?

На меня нахлынула волна возмущения, однако я сдержался.

— Дай-ка я кое-что скажу тебе, малыш, — сказал я. — Совсем скоро я сам планирую начать жить при свете дня. Тогда мне уже не понадобится твоя «помощь». Поэтому, даже если бы я был эгоистичным, манипулирующим другими куском дерьма, каковым ты, похоже, меня считаешь, у меня не было и нет ни одного мотива, чтобы постараться удержать тебя в тени.

Гарри вспыхнул.

— Извините, — произнес он через секунду.

Я махнул рукой:

— Забудь.

Он снова посмотрел на меня:

— Нет, правда, извините.

Я кивнул:

— Ладно.

Некоторое время мы сидели молча. Потом я сказал:

— Слушай, я могу представить, что ты чувствуешь по отношению к ней. Я видел ее. Это девушка с обложки, на которую нельзя не обернуться, встретив на улице.

— Гораздо больше, — тихо ответил он.

Упрямый, тупой недоносок. Единственная надежда, что эта холодная сука поймет, насколько он беспомощен, и подумает, а то ли это, что ей нужно. Хотя я бы не стал на это слишком надеяться.

— Суть в следующем: мне не доставляет никакого удовольствия давать тебе повод для сомнений. И я говорю тебе: здесь что-то не так. Необходимо быть осторожнее. Ничто не делает человека более беспечным, чем те чувства, которые сейчас тобой владеют.

Через какое-то время Гарри проговорил:

— Я подумаю о ваших словах.

Непохоже, однако, чтобы он собирался думать о них. Казалось, он хочет закрыть уши руками. Сунуть свою свежеостриженную голову в песок. Нажать клавишу «Delete» и стереть все, что только что услышал.

— Послушайте, я встречаюсь с ней сегодня вечером. Я буду внимательно наблюдать за ней.

Я понял, что теряю время.

— Я думал, ты умнее. — Я покачал головой. — Правда, думал.

Встав, я бросил несколько купюр на стол и вышел, даже не взглянув на Гарри.

Направляясь к железнодорожной станции, я размышлял о том, что незадолго до этого говорил Тацу о риске и награде.

Гарри способен очень на многое. Я думал, так будет всегда. Но он потерял осторожность. Оставить его в моей жизни означало бы повесить на себя еще больше риска, чем раньше.

Я вздохнул. Два прощания за один вечер. Тяжело. У меня ведь не так много друзей.

Однако сентиментальничать смысла нет. Сентиментальность — это неумно. Гарри стал обузой, и я должен оставить его.