Долбаные города (СИ)

Подкаст: Всего лишь история

Распахнув дверь, я понял, что в мире еще существует свет, и воздух, и все те вещи, с которыми я уже попрощался. Это было здорово. Мы с Саулом помогали Леви идти, я то и дело останавливался, чтобы вдохнуть поглубже, а Саул утирал нос рукавом куртки. Капли его крови, тем не менее, то и дело падали на мраморный пол. На фоне этой классической архитектуры все смотрелось красиво, даже капли крови превращались в гранатовые зернышки. И в самой идее испачкать такое безупречное пространство кровью, чем-то личным и грязным, присутствовало что-то сексуальное, это еще называют современным искусством.

— Как вы меня нашли? — спросил я.

Эли сказал:

— Ты будешь смеяться, Макси. Я увидел Калева. Он нас привел.

И тут я, конечно, начал смеяться.

— Нет, — говорил я сквозь смех. — На самом деле я угораю далеко не по той причине, которая пришла тебе в голову.

Но мне нужно было отсмеяться прежде, чем говорить. И отсмеяться прежде, чем испугаться. Значит, стремный желтоглазый бог хотел, чтобы они пришли? Значит, так он устроил все с самого начала? Или, может быть, что-то пошло не по его плану? Столько дурацких вопросов, которые все равно останутся без ответа.

В таком случае нечего их задавать.

— Спасибо вам, спасибо, чуваки, я так вас люблю. Просто нереально.

— Еще бы, — сказала Вирсавия. — Если бы не мы, ты был бы мертв.

— Но не благодари, — сказал Саул. — Серьезно. Ты же помнишь, что у меня психотравма?

Эли сказал:

— Но меня можешь благодарить.

— Я возьму натурой, — сказала Лия. И даже Рафаэль сказал:

— В любом случае, Лия первая забила тревогу. Она молодец.

Только Леви молчал. Я больше не чувствовал его, как там, в кабинете для совещаний. И все-таки что-то осталось, едва уловимое, едва выразимое, почти даже не существующее. Я посмотрел на него, подмигнул ему, Леви улыбнулся, дернув уголком губ, но ничего не сказал. Мы проходили через читальный зал, в котором меня оставила библиотекарша, когда случилось нечто неожиданное, на секунду смявшее мои представления о времени. По лестнице с другой стороны спускалась та самая библиотекарша, которую мне удалось очаровать. С моей книжкой. Увидев нас, она замерла на месте, но не вскрикнула (правила библиотеки!) и книжку не уронила (правила библиотеки!).

— Господи, — сказала она тихонько. — Мистер Тененбаум, что происходит?

И тогда я понял, что время остановилось не для меня, а для нее. Наверное, она была уверена, что провела перед книжным шкафом не больше минуты.

— Это мои друзья, — сказал я. — Наткнулись на хулиганов. Позвонили мне, и я сказал им прийти сюда, вы ведь взрослая и можете нам подсказать.

Я подумал, что зря врал библиотекарше о том, что приехал с родителями. Впрочем, она об этом не вспомнила.

— Но как они прошли через меня?

— Вас не было в холле, — сказала Вирсавия.

— Всего минуту, — растеряно ответила библиотекарша, затем взглянула на часы и прижала руку к сердцу. Она, видимо, вдруг отдала себе отчет в том, что происходит, и оказалась лицом к лицу с фактом присутствия кровоточащих подростков в ее библиотеке. Там мы оказались в медицинском корпусе, а история за ужином, которую расскажет сегодня вечером моя библиотекарша, обрела сочные, жутковатые подробности.

В мире происходит столько необъяснимых вещей.

Пока боевые раны моих товарищей обрабатывали милые, молоденькие практикантки, мы с Леви сидели на белоснежной кушетке и болтали ногами. Он все еще не говорил, но легко подстраивался под ритм моих движений, и я счел это хорошим знаком. Резко пахло антисептиком, и этот запах должен был успокоить Леви. Старый добрый Леви, впрочем, уже должен был критиковать помещение за недостаточную стерильность или вентиляцию. Как раз когда Саулу вправляли вывихнутую руку, за чем я наблюдал с искренним сочувствием, Леви спросил:

— Кто я теперь?

Ответа на этот вопрос у меня не было.

— Не миллионер, не плейбой, не филантроп.

Но Леви не засмеялся. Он снова надолго замолчал. Тогда я вытащил из кармана куртки Леви таблетницу и сказал:

— Ты теперь здоровый человек.

Он покрутил ее в руках, встал, прошел к мусорному ведру, надавил на педаль, заставив его распахнуть железную пасть, но затем вернулся с таблетницей вместе.

— Подожду пока, — сказал он. — Вдруг нет.

Я, в силу странных обстоятельств, имел понятие о том, что Леви чувствует после того, как отец отдал его тело стремному богу, излечил его, чуть не убил его друга, а затем его вырубила девчонка, которая приходила к Леви в кошмарах. Это действительно был очень странный день.

Я сказал:

— В любом случае, я смог позвать тебя. Это значит, что все не так плохо.

Среди работников индустрии здравоохранения было решено позвонить нашим родителям и оставить нас здесь, пока взрослые за нами не приедут. Я не стал говорить, что один из родителей ближе, чем все тут думают, и что мы с ним едва справились. Зато я смог посмотреть на своих друзей с гордостью, потому что мне, наконец-то, пригодилась моя пачка честно заработанных денег. Она потеряла половину своего веса, но, безусловно, оно того стоило. Вирсавия бы меня поняла, ха.

— В мире все решает дипломатия, дорогой друг, — сказал я Леви. — И то, что этим лапочкам понравился Рафаэль. Даже с разбитым носом.

Леви задумчиво кивнул и ни слова больше не сказал, пока мы не вышли из медицинского корпуса. А потом он сел прямо на снег и разрыдался. Мы стояли над ним, как долбаный кружок волшебников. Я подумал: плохо дело, он не думает о том, как легко может заболеть.

— Я не хочу делать плохие вещи! Я не хочу, чтобы кто-то умер из-за меня! Не хочу! Я не хочу, чтобы он вернулся! Пожалуйста, пусть он не возвращается!

Это очень забавная штука про людей в истерике. Они все ведут себя, как дети. Мой психотерапевт еще говорит: регрессировать в детство. Я протянул Леви руку, и он ухватился за мою ладонь с отчаянием. Свободной рукой я сунул в рот сигарету и закурил.

— Его можно контролировать, — сказал я. — Пока ты не забываешь, что ты — человек.

— Сказано круто, — сказал Саул. — И выглядишь понтово.

— Спасибо, добрый друг.

Я дернул Леви к себе, Вирсавия обняла его и прошептала:

— Может расскажете, что было?

— У тебя сердце из камня, Вирсавия, — сказал я. — Но у меня тоже, поэтому я расскажу. Только, может быть, перекусим?

Всем нам хотелось убраться из Йельского университета подальше, что не делало чести родной системе образования. Мы сели на первый же автобус и отправились на самую окраину города. В случайно выбранном нами ливанском кафе Леви полил своими слезами чечевицу. Громкоголосые, смуглые люди болтали о чем-то своем на непонятном нам языке, и я думал об их стране, разодранной гражданской войной. Раньше ее называли ближневосточной Швейцарией. Это всегда очень удобно, думать о чьей-то чужой стране. Я, так опрометчиво предложивший перекусить, без настроения рвал на куски лепешку, мечтая о чизбургерном пироге. Что там говорили в каком-то мультике по похожему поводу? Глобализация — один, Макси — ноль.

— Он усыпил меня, — сказал Леви. — Еще в машине. Я уже лежал там, когда проснулся, и папа пускал себе кровь. Я увидел, как она желтеет, в смысле как будто желтизна всплывала из нее. Это очень сложно объяснить. Там внутри, он всегда там. Эта спираль двигалась, и я знал, что дышу им. Понимаете, я дышал им, и я чувствовал шевеление внутри. Они не давали мне дышать. Я думал, что, блин, умер. Мне кажется, в какой-то момент я вправду был мертв. А потом я оказался там, где…

Тут цветастое оформление ливанского кафе показалось мне каким-то чужим и неправильным, одной ногой я вступил в беспричинную тревожность, а другой пытался нащупать твердую почву рационализма.

— Темно, очень темно. И холодно. И так одиноко. Это какое-то очень особенное место.

— Он оттуда пришел, — сказал я.

— Тогда я представляю, какого хрена он такой злой, — Леви окунул ложку в чечевицу, ударив ее о дно тарелки, он зарыдал сильнее. — Господи, я не хочу туда возвращаться.

Я не мог сказать ему «ты не вернешься», но я мог сказать:

— Я научусь его выгонять. Я уже его выгнал. Ты думаешь, есть в мире существо, способное выдержать меня достаточно долго?

— Наверное, это Лия, — сказал Эли. А потом вдруг тоже разрыдался. Я принялся качаться на стуле.

— Кто следующий? — спросил я. — Кто еще напомнит мне о моей эмоциональной ущербности?

Эли и Леви на некоторое время обрели солидарность в слезах, хотя каждый рыдал о своем. В какой-то степени я был рад за Эли, это были слезы, которые дожидались своего выхода на сцену неприлично долго. Вот как мы провели следующие полчаса: под аккомпанемент рыданий я рассказывал в ливанском кафе с пластиковыми стульями историю о том, как чуть не умер.

— Вы думаете, он придет снова? — спросила Вирсавия. Леви пожал плечами.

— Теперь он может. Я же ему принадлежу.

— А ты ненавидишь своего отца?

— Лия!

— Что? Просто спросила. Я вот ненавижу своего отца, хотя он такой фигни не делал.

Тут мы все засмеялись, да так громко, что крепкий мужичок за стойкой вздрогнул, как барышня. Еще через полчаса мы стояли на остановке и ждали «Грейхаунд». Мне осточертел этот город, и, наверное, все города в мире. Я хотел убраться отовсюду, но это было невозможно (если не учитывать того варианта, который я решительно отверг не так давно). Леви, наконец, решился позвонить маме с моего телефона. Я на некоторое время отошел, Лия прошлась за мной, прямо по бордюру.

— Жалеешь, что не умер?

— Ты все-таки решила затащить меня в койку? Это принципиальный вопрос, если ты хочешь услышать честный ответ.

Лия вытянула ногу в тяжелом ботинке, чуть подалась назад, где рассекали воздух машины, и я потянул ее к себе. Лия послушно, даже слишком, мне поддалась, ее холодные губы коснулись моих, на этот раз все было медленнее и страннее.

— Я думала, что ты самый злой чувак на свете, — сказала она.

— Правда? Хуже того парня, который недавно стрелял по живым мишеням? Ну, ты его знаешь. Как бишь его там?

— Год назад ты устроил мои похороны в психологическом центре.

— Со временем человек учится быть милосерднее. И я извинился.

— Ты извинился, потому что я обещала отрезать голову твоему отцу.

— У тебя были все шансы, он бы не сопротивлялся.

— Ты — хороший человек, Макс Шикарски, — сказала она. — Пошел ты, Макс Шикарски.

— Что?

— Я тебя бросаю.

— Мы встречались?

— Почти четыре часа.

— Тогда какого хрена ты меня бросаешь?

— Потому что ты уедешь, — сказала она, толкнула меня, да так сильно, что я чуть не упал, и прошла дальше, балансируя на бордюре. Так я понял, что Лие в голову пришло решение, которое должно было быть моим. Но у меня для него этим днем умерло слишком много мозговых клеток. Я подбежал к Леви, выхватил у него свой телефон.

— Здравствуйте! Мы сейчас садимся на автобус, через пять минут. И будем в Дуате через два часа. Если вы возьмете такси очень скоро, то вы будете там примерно тогда же. Но если не скоро, то мы вас подождем.

— Что, Макс?

— Бросайте вы своего мрачного культиста, солнышко! Я стану отличным отцом для Леви.

Миссис Гласс (или ей придется вернуться к девичьей фамилии?) вдруг засмеялась.

— У тебя есть родители, Макс, ты не забыл?

— Забыл. Это показатель моей самостоятельности.

Она хмыкнула.

— Шучу. Моя мама как раз где-то в Дуате. Но вы же не думаете, что это хорошая идея — остаться в Ахет-Атоне и дождаться возвращения мистера Гласса?

Она долго молчала. Вела, наверное, спор с самой собой, какой полагается порядочной женщине в эту сложную минуту.

— Я собираюсь, — сказала она. Леви смотрел на меня с удивлением, я показал ему большой палец.

— Все в порядке, — сказал я. — Затаимся на некоторое время.

Я вернул свой телефон Леви и повернулся к остальным. Они смотрели на меня так же удивленно. Все, кроме Лии. Эли сказал:

— В смысле?

— В том самом. Не думаю, что Леви полезно оставаться поблизости от отца. А в Дуате легче всего затеряться.

Вирсавия задумчиво кивнула, Саул пожал плечами, поморщившись от боли в руке, Рафаэль отвел взгляд, и я понял, что не только им грустно и тревожно.

— Я не врал, когда говорил, что так люблю вас, чуваки. Хотя мне было сложно признать, что в мире еще остались люди, достойные этого непростого чувства.

Я обнял Эли.

— Чувак, мы будем видеться, а если хочешь, то бросай своих стариков и приезжай к брату в Дуат. Все равно твоя карьера уже успешнее. Ты смелый, прекрасный и преданный друг. Калеву очень повезло, а ты не сделал ничего неправильного. Ты остался классным другом даже после его смерти. Это по-своему круто и очень готично. Тебе не за что себя винить, так что вдохни поглубже и найди себе психотерапевта, который скажет то же самое, но за бабло. Все будет хорошо, Эли, и однажды это пройдет. Тогда ты поймешь, что Калеву действительно с тобой повезло, а тебе с ним — нет.

Я отстранился, разглядывая его, глаза у Эли были печальные, но он улыбался. Я постарался запомнить его черты, белизну улыбки, это благодарно-недоуменное выражение на его лице. Дети очень быстро взрослеют, когда мы встретимся в следующий раз, он станет заметно старше.

Затем я обнял Вирсавию. Надо сказать, отстраняться мне не хотелось.

— Когда я буду владеть всеми мыслимыми и немыслимыми богатствами, велю моим маленьким слугам изменить слово «героиня» во всех словарях на твое прекрасное имя, солнышко. Спасибо. Ты спасла меня даже более буквально, чем все остальные. Ты классная, и ты умеешь бороться. У тебя все будет зашибись, покажешь сиськи?

Она мне врезала. Я прижал руку к щеке, подмигнул ей.

— Спасибо, солнышко. Это унижение останется со мной надолго.

У нее были такие сияющие глаза, и стало совершенно неважно, что множество прядей выбилось из ее вечной, дурацкой прически. Она была совершеннейшей девушкой из всех.

Саула я обнял крепче, чем остальных, мне хотелось перед ним извиниться.

— Чувак, на самом деле шутки про приют — отстой. Но и приют — отстой, этого не отнять. Классно, что мы подружились. В смысле даже бесценно. Я хочу, чтобы это длилось долго, как мой секс с мамкой Леви, которую я вытащил из неудачного брака.

Саул криво улыбнулся. Я продемонстрировал ему руку со сведенными в вулканском жесте пальцами.

— Живи долго и процветай.

Саул ответил мне тем же жестом, а не таким, какого я ожидал. Я сказал:

— И мы оба кудрявые. С генетической точки зрения это значит больше, чем любое родство душ. Возможно, мы родственники.

— Но родства душ ты не отрицаешь? — спросил Саул.

— Не отрицаю, — ответил я. — Хотя полагаю, что ты станешь экотеррористом, и наши пути разойдутся.

Рафаэля я обнимать не стал. Он сам меня обнял.

— Все будет хорошо, — прошептал я. — Их всех однажды убьет какой-нибудь вирус, а тебя — нет, потому что ты не любишь выходить из дома.

Он засмеялся, похлопал меня по плечу. Лия сказала:

— Обниматься не будем.

— Не будем, — ответил я. — Но поцелуемся?

Она накинулась на меня, как долбаная дикая кошка, на этот раз Лия прокусила мне губу до крови. Я сказал:

— Ты подарила мне СПИД, Лия. Никто никогда не делал мне более личного подарка.

Она пристально смотрела на меня, и я сказал:

— А ведь у нас все могло бы получиться. Хотя бы по Скайпу. Я бы хотел посмотреть, как ты мастурбируешь.

— Мне тебя ударить?

— Такое мне нравится.

Я помолчал, мне стало так неловко, и я готов был покраснеть.

— Спасибо тебе. И за то, что не пришла на помощь, и за то, что пришла на помощь. Это было одинаково важно. И за пистолет в твоем рюкзаке. И за то, что ты хорошо пахнешь, хотя я этого не ожидал. И за потрясающую девушку, которую я целовал.

— Не за что, — сказала Лия и сплюнула мне под ноги. А потом все-таки меня обняла.

— Эй, Леви, не хочешь обняться с друзьями? Сказать что-нибудь важное?

Леви остался сидеть на остановке. Мой телефон он по привычке убрал в карман.

— Лучшие друзья навсегда, — сказал Леви. И я согласился:

— Лучшие друзья навсегда.

Тут случился самый сентиментальный момент моей жизни, во время которого мне, к тому же, отдавили обе ноги. Мы обнимались все вместе, пока не пришел автобус, а затем, как только заняли свои места, вдруг расхотели болтать. Наверное, потому что уже попрощались, и нарушать эту идиллию не хотелось. Я пустил Леви к окну, он посмотрел в него без интереса, потом повернулся ко мне.

— А что дальше? Ты вообще уверен?

— Все будет шикарно, я обо всем позабочусь, отключи свою ныне здоровую голову и поспи.

Леви улыбнулся, и я понял, что в нем столько же моего долбаного лучшего друга навсегда, сколько и раньше. Сердце мое стало биться свободнее и легче, и я восславил Господа.

— Спокойной ночи, — пробормотал Леви. Мне же спать совершенно не хотелось. Мимо нас прошла девушка, узнавшая меня, она хотела поговорить, но я указал пальцем на спящего Леви, потом прижал палец к губам. Однако уже через пять минут я разрушил представление о себе, как о бережном, тактичном друге. Я достал мобильный и включил камеру. Вид у меня был тот еще: круги под глазами размером с Монголию (только чуть преувеличил), изможденное лицо, растрепанные больше обычного волосы. Но, неожиданно для себя, я сумел говорить чрезвычайно бодрым голосом:

— Привет-привет-привет, мои дорогие подписчики. С вами Макс Шикарски.

Я впервые представился в интернете своим настоящим именем, хотя оно давно уже не было секретом. Это настроило меня на торжественный лад.

— Думаете, мне прописали клозапин, и я закончу со своими излияниями о желтоглазом боге? Возможно. Частично. Это существо не бог, родные и близкие, оно никогда им не было, богом его сделали человеческие жадность и жажда власти. Также оно не является дьяволом. Я думаю, что оно — это история. А история, как известно, довольно безжалостная вещь. Держитесь от нее подальше, ибо оттуда приходит смерть. Все мы тут долбаные лунатики, двигаемся в какую-либо сторону, не до конца осознавая последствия. Все очень плохо, чуваки, и никто из нас не в силах это остановить. Но лучшее лекарство, как всегда, быть и оставаться человеком, любить тех, кто рядом, и все такое прочее. Это очень простые вещи. Так что начните с себя, съешьте что-нибудь вкусное и помастурбируйте, а затем проделайте это с ближним своим. Может быть, нельзя раскрыть вам мировой заговор, но уж точно можно не допустить его в ваших субъективных индивидуальных сердцах. Подумайте, какой я чокнутый, но сделайте правильные вещи, о которых я говорю. И восславим Господа, потому что если он существует, то старается, чтобы все наладилось. Счастливый конец.

— Что? — спросил Леви. — Какой конец?

— Мой конец в матери твоей.

— Заткнись, — пробормотал Леви. Я посмотрел на него, мне стало понятно, что я во всем прав.

И я выключил камеру.