Долгая ночь у костра (Триптих "Время драконов" часть 2)

Егоров с интересом смотрит на него — но молчит. Наверное, ждёт, что будет дальше. А дальше Сталкер говорит:

— Только не знаю, в чей огород этот камень боком выйдет... после дождичка на горе в неведомый нам отселе ‘чуть вверх’ — уж больно он какой-то... Нечастный, да.

— Несчастный? — с надеждой переспрашивает Пищер.

— Думай, как хочешь. Я вообще считал прежде, что он ни к чему отношения не имеет — ну, ни к вере вашей дурацкой в Свечу, ни против... А вчера кое-что подумал...

— Тебе полезно,— тут же замечает Егоров.

Сталкер поворачивается к нему и говорит свою самую любимую фразу:

— Р о т з а к р о й .

И начинает рассказывать.

ГОЛОС ПЕРВЫЙ — НЕ ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ:

... К Шагалу — ну, к месту гибели его, я имею в виду — из Сейсмозоны, как известно, два прохода ведут. Короткий, через так называемый Лифт Шагала, и длинный — обходной. Все, конечно, по обходняку лазят — оно и понятно: хоть длиннее, да удобнее. В смысле — шире, да.

Я тогда меньше месяца, как из армии своей выплыл; хожу по Ильям — и всё никак находиться не могу, в смысле — наползаться. Да. Что-то забылось, что-то перестроили, пока меня не было — расчистили, прокопали или наоборот, завалили — всё войны ваши дурацкие... В общем, изменения сокрушительные произошли, факт. Хожу по Системе, как в первый раз,— одних только гротов стояночных новых десятка два оборудовали, на голом монолитном месте, практически, и у каждого название, мне лично незнакомое, а как я называю старые гроты — никто из новоприбывших не знает... Где-то, конечно, и само попадало, а где я и раньше путался — сами понимаете, где. Да. А вообще очень сложные чувства. Загадили, конечно, много — пока меня не было, и это больше всего, пожалуй, бесило. Да не во мне дело.

Из старых — тех, с кем начинал когда-то — уже мало кто ходил; вас я застал чисто теоретически — вы ведь стоять куда-то вправо упилили, а куда — никто точно не знал... Ну, Мамонт ещё продолжал ходить, да Шурка-Гитарист — тот, у которого всегда кто-то в Журнале “и” на “а” переправлял... Второе “и”, я имею в виду — да вы знаете, да. А остальных я видел — да и видал... В общем, ни с кем я поначалу не встал.

Так, прийду, заначу где-нибудь шмотки — и бегаю по Системе сам-один либо с кем-то. А то и в гости к кому-нибудь загляну. Всё хотелось самому разобраться, въехать в этот ваш бардак, не занимая ничьей стороны. Потому как о войнах ваших — я имею в виду, когда вы “за экологию” поделили Систему и на свою половину никого не пускали — о войнах ваших разное говорили. Кто злился, кто смеялся над вами — но по-моему, никто вас тогда всерьёз не принимал, да.

Впрочем, я не об этом. Это я так — отвлёкся, обстановочку тех лет напомнил, чтоб понятнее было. А в общем, и погудеть иногда неплохо; ведь кто знает — зачем мы здесь на самом деле?.. Главное, чтоб не было: после нас — хоть потоп... Второй, ильинский. После наводнения тринадцатого года, что разработки остановило, я имею в виду. И чего это всё в нашей стране в тринадцатом году происходило, а? Будто ключевая точка какая-то... Не сомневаюсь, с того мартовского наводнения все мировые ‘катакомбенные клизмы’ и начались, да.

— Хорошо, хорошо. Так вот об этом самом обходняке, да.

Закинулся я как-то; народу в Системе достаточно — так, ни много, ни мало — я канистрочку из заначки свою достал и за водой намылился, на выход. Я тогда за Сейсмой стоял, в Дальней; там гротик есть такой уютненький — Жван называется; в честь Жванецкого, должно быть,— ну и облюбовал я его. Да только с водой проблема была: что до водокапов, к тому времени, слава богу, оборудованных вами, что до выхода, чтоб в Роднике набрать — одинаково было. Не близко, в общем. Да.

Водокап — дело ненадёжное, особенно когда в Системе народу полно: высасывается в момент, сам видел — утром в воскресенье как-то даже плита, с которой капает, сухая была — вылизали досуха! — с Родником же такого казуса белли пока не было,— в общем, взял я свою канистрочку из укромного уголка, где она меня с прошлого выхода дожидалась, и шуранул через Сейсму напрямик. На выход, к Роднику нашему припасть. Заодно, думаю, Журнал посмотрю — вдруг вы пришли. Да. Только с егоровским случаем ничего общего, это я сразу предуБреждаю — вижу, как друг Егоров щерится... да и Пищер вот-вот в плагиаКте обвинять начнёт. Так что слушайте дальше, и без идиотских замечаний, пожалуйста.

… Ах, слово не нравится? Так язЫку не прикажешь, да. Коль имеются претензии в области языкознания — потренируйся вначале на академиках соответствующих, научи их говорить не «сидели на кухне», а «сидели в кухне»; не «пошли в кино», а так, как правильнее. Бо в кино не ходят – в нём снимаются. ДА.

... Сейсмой напрямик — это песня; впрочем, эту песню вы и сами не раз пели. Короче — запарился я немного. Всё, думаю, не фиг так далеко стоять; у Шагала — я место гибели его, конечно, а не его самого в виду имею, да, тут мне и самому не нравится, как иные выражаться соизволят — у Шагала обязательно передохну; а сам лечу, между прочим, на полных парах своей максимальной скорости и так с пятого на десятое рассуждаю, а в руках у меня не фляжка солдатская, а канистра водоизмещением в 20 “л” ровно — пока пустая. И трудно даже вообразить мне, как я намучаюсь с ней полной — обратно по этим шкуродёрам и шкурникам скакать. Да.

Только из обходняка шагаловского наверх выскочить собрался — уже канистру вперёд метнул — раз! Искры из глаз, глаза в кучку — мозги шрапнелью по стенам: вззз... Есть Контакт, да. Получаю этой своей дурой прямо по лбу — аж слёзы из ноздрей выскочили. Полный абзац, в общем.

Я в проход наверх — разбираться, кто это там распсиховался — а меня трансом грязным назад в обходняк так мягко и настойчиво: два!.. И по тому же самому — представляете?! — месту... Оказывается — Шурка-Гитарист. «Ох, примити’в, в’друг Сталкер, мои паз’драбления — в следуЮщий раз, мол...»

«Следующего раза,– говорю,– надеюсь не будет». «Ну, говорит, тогда я уж и не знаю, каким обом мне с тобой расквитаться. Бить,– говорит,– просто так отдавать себя жалко, но если очень уж хочется, если ты такой злой и склочный членовек — обязательно вдарь, не стесняйся; а лучше приходи к нам с Мамонтом в Весёлый. Там сегодня на всех хватит.»

«Угу,— говорю, утирая морду лица,— обязательно загляну. Только не было ещё случая, чтоб вас в Весёлом трезвый человек нашёл».

«Да,— говорит Шурка,— тут есть некоторая трудность. Но это дело мы сейчас мигом поправим». Залезает он в свой транс и достаёт оттуда флягу.

«Что это?» — говорю. «ОН,— отвечает. — Лишней воды терпеть не могу таскать — жахни, сколько сможешь, и да доведёт тебя до нас Двуликая».

— Ну, я и жахнул — чуть-чуть; мне ведь ещё-таки за водой наверх выползать надо было. Он тоже принял — грамм 100, на дорогу,— “для памяти” — и отправился искать свой Весёлый.

“Искать” — это потому, что Мамонт с Братьями построились в самом центре Сейсмы — вот психи! — и найти грот каждый раз было проблемой. Трезвый человек его точно никогда б не нашёл, да. Тут надо было так поступать: принять грамм 100 — 150, лечь, расслабиться, выключить свет и выкурить сигаретку — а потом вскочить, повернуться в темноте три раза на месте, врубить свет — и ломиться туда, куда глаза уставились. Как дойдёшь — там и будет Весёлый. Они и сами, случалось, дороги найти не могли — как-то Мамонт в Систему трезвый ввалился ( и такое бывало ) — так бился, бился, пока в Сетку не вывалился; там плюнул на всё, сказал: «где стою — там Весёлый» — и упал. Да. Там его Братья и подобрали. Влили, конечно, стакан чего-то — ну, после этого он сразу дорогу вспомнил — сам дошёл, и Братьёв вывел.

А однажды Шурка попался — трезвый выехал, всю хань Мамонт с Братьями везли — они в складчину гастроном взяли; отсюда, кстати, братьёвская мода на коробки и пошла — а что, перепаковывать не надо: доложил сверху в ящик или коробку шмотья или закуси — поверх штатных бутылок — и вперёд. И ничего не побьётся, и доставать всё удобно: свет, закуска — а под ними тут же и выпивка, сколько хочешь. Да.

— Так вот, об том случае. Мамонт с ящиками и Братьями первыми приехали: приняли на грудь и не заметили, как в родном гроте упали. А Шурка-Гитарист всего на полчаса опоздал: бегал, бегал потом по Сейсмозоне, искал их, кричал и звал — жалобно-жалобно уже под конец, я и сам через стенку слышал,— да что толку?.. Так и не нашёл никого. А они его всю ночь слышали — то из-за одной стены, то из-за другой... Но помочь ничем не могли: стакан сквозь монолит не просунешь...

: Да. В общем, уполз Шурка; выбрался и я наверх из обходняка и прилёг отдохнуть. Потому что совсем не годится распаренному и взмокшему насквозь на мороз выскакивать — а дело уж в декабре было — так и ‘простудифилис’ подхватить не долго,— да и “шило” шуркино... Сами понимаете, да.

..: Лежу чуть в стороне от Шагала — я то место, где Свечи ставят, имею в виду,— отдыхаю, а у Шагала — у места гибели, в смысле — Свеча горит: жёлтый такой ореол, и лучи светлые из прохода в темноту надо мной пальцами: м-да...

«Шуркина»,— думаю о Свече. И радуюсь: потому что хорошо горит Свеча, ровно — а это значит, что так и ходить ему под землёй: ровно и хорошо. Без ненужных ЧП и глупостей — многие лета. И лежу я так, и тихо радуюсь данному факту — потому что, конечно, “я в эти сказки не верю” — но ведь всегда хорошо, если всё хорошо у кого-то. Хотя б и так, образно. Да. А тут и спирт его на меня воздействовал, и стало мне совсем тепло и уютно — хоть не вставай и не иди никуда — и в этот, такой спокойно-красивый во всех его смыслах момент, я услышал музыку. “RETURN TO FANTASY”, URIAH HEEP. То есть “Возвращение к фантазии”, как переводят некоторые дауны,— но что: перевод? Добра на гАвно, да. Всё определяет контекст — и фразеология, то бишь фигуры речи, принятые в Кругу. Но не в этом дело. «Надо же,— думаю,— кто-то с мафоном ползёт или в Четвёртом сидит слушает...» Там же рядом, из Четвёртого всё слышно, что у Шагала — я имею в виду место, где его засыпало — происходит. И наоборот, соответственно.

— Да. Только это не в Четвёртом играло — а у меня в голове: словно от удара или от шила шуркиного что-то включилось. И лежу я, значит, музыку эту эту волшебную изнутри слушаю — так слушаю, как в натуре никогда не слышал: и так мелодию поверну, и этак; здесь бас-гитару добавлю, здесь — орган, хор... Человек-оркестр, одним словом. Жаль только, что не записать на плёнку — а значит, надо сейчас наслушаться, пока играет. Ну, я и слушаю, да. И на Свечу у Шагала гляжу сквозь ресницы, и тихонечко в такт мелодии моргаю: светомузыку делаю. Тоже, конечно, одному мне заметную.

И тут вижу — у Шагала... Как бы это сказать: ну, словно тень возникла. Я даже не испугался — так это совпало и с музыкой, и с моим настроением. Да и не верю я в ваши сказки. Хм, Двуликая... “Тоже мне: бином Ньютона”.

— Погоди ты, не дёргайся. Опять юродивого обидели... Уж и полслова правды сказать нельзя, да. Ну что — не рухнул же на меня ‘освод’? Не рухнул. И ты спокойно сиди и слушай, что дальше было. Дальше очень интересно всё получилось...

— Да, понимаю, что ничего из ничего не возникает, а единственную торную дорогу к Шагалу — к месту гибели его то есть — я заслонял. Через меня же ничто не перешагивало, да. Поскольку расстояние от меня до свода не более полуметра было, и не заметить такое очень трудно. Но то — торная дорога, доходит?..

В общем, смотрю я на неё — из темноты — а она на Свечу шуркину смотрит и сидит ко мне вроде как вполоборота; её в темноте, в общем, даже почти не видно — только силуэт чёрным на фоне Свечи, да волосы вокруг головы — словно нимб золотой, светятся.

Красиво — не то слово. Здорово, прекрасно,— и тут я вспомнил, у кого из баб в Системе такие волосы — светлые и во все стороны. Всё-таки память у меня на видеоряд... Да, Нэд. Правильно. То есть та Нэд, что с Шуркой тогда ходила — роман у них жуткий вышел, все знали. Ну, и я сразу понял, откуда она там нарисовалась — у Свечи: из Лифта Шагала вынырнула. А я из-за музыки своей просто ничего не заметил и не услышал. Да. Без мистики. Только нормальному человеку никогда в голову не придёт Лифт Шагала зазря покорять — одному, без свидетелей — если обходняком мимо пройти можно.

— Впрочем, тогда я сразу об этом так не подумал. Потому как не успел. Потому что минуту, может, или две она так сидела — неподвижной ящеркой, вполоборота ко мне, и музыка у меня фантастическая играла, и волосы у неё красиво светились золотом,— а потом она наклонилась — и резко так: хлоп! — задула Свечу.

—— И музыка внутри меня смолкла.

Потому что, конечно, “я в эти сказки не верю” — но тот, кто ставит Свечу, и тот, кто задувает Её — верят, и это всё равно, как если б я взял пистолет и сказал: сейчас я тебя грохну. А для верности вот мелом обсыплю. Сиди ровно, да.

Она обратно в Лифт Шагала змеёй: нырк!

... и остался я один в темноте сидеть,—

— А что оставалось делать?..

Да... И в этом месте я поднимаю свою, изрядно соскучившуюся по моим губам за время данной преамбулы кружечку, и говорю: не дай бог, ребята, кто из вас в каком-либо будущем или не менее прекрасном настоящем попутает хождение под землю и любовь к упомянутой ‘подземле’ с самой б’анальной любовью к существу, внешне на тебя смахивающему... Это ничего, что туманно. Главное, запомните: спальник — это одно, а постель —— совсем другое. Да. И не хер их смешивать... А то будет то, что было дальше.

— Ладно, рассказываю. Вышел я в состоянии аффекта наверх, набрал воду в Роднике нашем божественном; канистра тяжёлая, тварь, руку тянет — 20 кг всё-таки, как 19 известных тонн,— а тут ещё эта, у Шагала, из головы нейдёт...

— Остановился передохнуть у Журнала — Егорову просьба не дёргаться, да, а то Пит проснётся — вижу, вижу, что не спишь,— это я так, к слову,— так вот — читаю последнюю запись: “Шурка-Гитараст, К. С. в пень дюррились сверху...” Вошли, значит. И у Шурки уже “и” на “а” переправлено: сам он, что-ли, этим занимается? К. С. написано — контрольный срок, стало быть — а сам срок не указан, и почему-то “впендюрлись” во множественном числе.

Ладно, думаю, “ись” — это наверное потому, что он с гитарой.

Полистал Журнал дальше — точно, Нэд уже здесь. А ваших записей нет — значит, вас в тот день в Системе не было, да.

... Я же сказал: погоди дёргаться! К тебе, Пищер, это тоже, между прочим, относилось. Самое интересное я так и не поведал — лучше ещё спиртуозу презентуй, “а то дело к обмороку идёт”, чуешь? Я его сейчас с чаем замешаю — тоже неплохо получится.

: Вот так, да. А то больно презренная доза на такой ответственный тост в стаканчике моём оказалась — хоть бери все свои слова в зад и начинай по-новой... Не бойсь, не начну. Я — не ты, я зазря трендить не любитель. Да. Так об чём это я? Ах, дальше... Ну тогда слухайте, кто ещё не СПИД.

— До Шагала я дуру свою двадцатилитровую кое-как допёр — дотянул, как Мересьев, до линии невиданного афронта нашего бремени — или до чего он там дотянул? — про ампутацию помню, но это не про меня. Я аккуратней под землёй ползаю, да. В общем, дотянул — и там в щели бросил. Не лежала у меня душа подвиг совершать этим чудесным подземным вечером — переть её через всю Сейсму, а потом ещё для полной и окончательной потери чувства кайфа — через пол-Дальней... Присыпал я её слегонца — ну, глинкой там, камушками; тряпья сверху навалил помойного — чтоб никакому дауну в голову раскапывать не пришло — и отправился искать Весёлый. Шурку, “значить” — как бы тут друг Егоров сострил, если б не спал.

... Сиди, сиди — по дыбу волос вижу, что совершенно не спишь. Так что ротик-то свой прикрой, команды трендить пока не было — да дальше слушай. Как до Весёлого добрался — традиционно не помню. Да. Только Шурки там не было. То есть транс его и гитара присутствовали — их я сразу узнал, особенно транс — а его самого... Один Мамонт у примуса возится, насос починяет. Гляжу я на него — а он уже весёлый. Хороший, в смысле. То есть, в смысле, очень хорош: набрался, стал-быть. Или нарезался, да.

— Да-а,— говорит Мамонт — и смотрит на насос, как удав на кролика,— ту-ут без стакана не р-разобр-раться...

— Где Гитараст? — интересуюсь прямой наводкой.

— В ЖБК побежал,— весело отвечает Мамонт.

: Час от часу не легче...

— Как “в ЖБК”? — спрашиваю.

— А вот так,— говорит Мамонт. И показывает пальцами, как.

— Они с Нэд поспорили, что он за 20 минут до Сумасшедшего не добежит — ну, он схватил канистру и бежать. «Щас, грит, я тебя умою». А она ему — «сам, мол, умоешься — потом». Или обоссышься... Я не помню. Дура! — заключил Мамонт и воткнул насос в глиняную стену.

— И Шурка тоже дурак. Я б не побежал.

Да, думаю, куда тебе сейчас — бежать...

— И ... с ней,— говорит Мамонт.

— А где она сама? — спрашиваю: всё-таки — может...

— А ... её знает. Куда-то делась. Я не помню... Слушай, у тебя насоса запасного с собой нет?

: Насос... Мне бы его заботы — на, SOS...

..: В ЖБК на полной скорости — и она, небось, следом. А потом гадай: то-ли заблудился где, то-ли кирпич случайно на голову шмякнулся — то-ли сам с дуру башкой... В общем, я будто ухи наелся. Да.

— Третий выход забываю прокладку взять,— пожаловался Мамонт,— значит, опять придётся без закуси пить. Кошмар. И ни одной консервы. Так и крышку сорвать не долго...

Да, думаю, вполне. Что же делать? Ищи их — в ЖБК...

— Да ... с ними,— говорит Мамонт,— на ... они тебе усрались?

: Действительно — чего это я... Как мальчик. Что мне — больше всех надо?

— Да; но если она его — ... Мало-ли что у них могло произойти. Или он сам... А что — запросто. И Свеча ни при чём. Да. Долбанётся головой на всей скорости об свод — а ведь ещё канистра в руках, шило в крови, обида в жопе — и кранты.

... А что сделаешь???

— Да что ты дое... до Шурки? — спрашивает Мамонт. — Ни ... с ним не будет. Не впервой. И трезвее бывали...

— Да уж...

И ведь никому не скажешь. Смешно — “спасаловка по Гитарасту”... Он же Систему знает — дай бог любому.

..: а если сказать Мамонту?

— Мамонту: это или сразу Большой Звон по всей Системе со смехом крещендо в каждом закоулке, или — дело. Только если дело — то Дело. Да.

: Ладно. Смех тоже оружие. Переживём как-нибудь. Главное, чтоб с Шуркой ничего не случилось. Да.

И я рассказал всё Мамонту.

Всё — кроме Музыки, конечно. «Потому что это ему сейчас в пень-ист-клуб»,— думаю.

— Вот,— говорит, чуть подумав, Мамонт,— не помню: я тебе свой военный билет показывал?

— При чём тут билет?!

— Н-нет,— говорю,— а какое...

— На,— он сунул руку за пазуху и выудил оттуда нечто плоско-красно-коричневое с разводами,— держи. Я его всегда честно показываю, потому что мало-ли что: вдруг у тебя сердце слабое, или менты почки опустили...

: Я раскрыл билет. Ничего там видно не было — сплошное фиолетовое пятно на всех страницах,— где, правда, темнее, а где нет. Я отдал билет Мамонту.

— Но какое...

— Это ОНА,— сказал Мамонт и показал на канистру в углу грота,— “чернобурка-по-мамонтовски”. Будем пить???

: Пить — так пить. Не успел я отказаться, как изнутри меня что-то уже брякнуло — «ДА!»

: Вот так и рождаются уроды.

И мы выпили.

— Ну, гитара у них, кажется, есть,— сказал Мамонт, и Вселенная понемногу начала замедлять своё вращение.

Я осторожно убрал руки с горла и, кажется, смог перевести дыхание.

— У кого: “у них”?

: Поначалу это вышло даже не шёпотом, а на каком-то инфразвуке — но Мамонт понял. Не впервой, должно, было.

— В Подарке,— сказал он,— мы ведь идём в Подарок?

: В Подарок?..

Когда это мы успели договориться?

— З-зачем в П-подарок? — удивился я. Мир вокруг малость потяжелел, но начал неотвратимо меняться к лучшему.

— Нэд в Подарке. С Удавом.

— От-куда ты зна-ешь?

: Что-то в этот момент взяло мою голову и легонько приподняло над телом.

— А я сегодня всё знаю,— как-то необычайно ласково произнёс Мамонт,— всё-всё-всё.

— Он достал из шмотника флягу и наполнил ей до краёв своей “чернобуркой”. Затем достал вторую флягу, наполнил её — и передал мне. «Держи,— сказал он,— это НЗ: если грота не найдём...»

«Так,— забормотал он потом, загибая пальцы,— их там четверо; ну, Светик не в счёт — значит, фляги за глаза хватит... Хотя... Эх!» — он пошарил в гитарастовском трансе, выудил оттуда шуркину фляжку со спиртом, долил “чернобуркой” — до самого края — завинтил колпачок и сунул за пазуху.

— А это — для Наташи Ростовой,— сказал он. — Пошли.

— И мы п-поползли в Подарок.

: Да. Нэд действительно сидела в Подарке — у Удава на коленях, конкретно. То есть делала вид, что мёрзнет.

— Не помню, Удав,— сказал Мамонт, когда восторги по поводу нашего прибытия малость поутихли,— я тебе свой военный билет показывал?

— Нет, а что? — забеспокоился Удав.

: В этом беспокойстве Нэд могла бы прочесть смертный приговор всем своим интригам — “но было уже поздно”: вы когда-нибудь пробовали остановить Удава и Золушку, если они чуяли выпивку?..

: “Халява — плииз”...

— П Л И И З ! ! !

Тренированная Светик сразу полезла наверх — стелить спальники, по опыту зная, что потом сделать это будет крайне проблематично.

— Я всегда его показываю,— пояснил Мамонт,— потому что мало-ли что: вдруг у тебя менты слабые, или сердце почки опустило...

— По-моему, Мамонт был уже хорош. Он достал свой военный билет и сунул его в Удава.

— Это ОНА,— сказал он и положил на стол первую флягу.

— И мы будем ЭТО пить? — дрожащим от волнения голосом поинтересовался Золушка, но Удав уже орал:

— А-каааак-же!!!

— Да,— подтвердил Мамонт и честно посмотрел мне в глаза. Взгляд у него был на редкость человечный и жалостливый.

... И в этом месте я хочу поднять свой стаканчик за настоящую мужскую солидарность и дружбу — ибо ничто... впрочем, продолжу: откуда удалось потом вспомнить. Да.

— Очнулся я в ЖБК, в Хаосе: сидел и обнимал плиту с надписями. Было холодно. “Наш паровоз вперёд летит — мы едем без билета”,— видимо, по инерции продолжало грохотать в правом ухе. Значит, Мамонт сидел с той стороны.

Во рту была бяка, в желудке — пожар мировой революции, а головы вообще не было. Да. Бо не чувствовал я её. То есть это было уже где-то за пределом головной боли. «За порогом ГБ»,— как выражался когда-то старина Дизель.

: М-да... Значит, я-таки дорвался до бесплатных спасработ,—

— Добрая у меня душа. Но где ж тогда Мамонт?

Последний раз я его видел, пока ещё был в сознании — когда они в Подарке орали, обнявшись с Удавом и Золушкой: «Для нас любовь лишь — перекуры; вперёд, друзья, вперёд, друзья,— вперёд!.. А БАБЫ —— ДУРЫ, ДУРЫ, ДУРЫ, ДУРЫ, ДУРЫ! А БАБЫ БЕШЕННЫЙ НАРОД!!!» То есть, насколько я понимаю в опьянениях, в ближайшие сутки в гроте Подарок с сексуальной толерантностью было покончено. Да.

: Значит, упал там — или дополз до Весёлого. Третьего не дано.

Во фляге — НЗ-шной фляге, что почему-то ещё была у меня, нечто плескалось, и это давало мне некоторый шанс живым добраться до Весёлого. Бо надо было довести до конца начатое — я имею в виду поиски Шурки-Гитариста.

— Да. Во фляге оставалось ещё целых два глотка, и один я сделал сразу — чтоб выползти из Чёрт-лифта, а другой — перед Сейсмозоной.

— И сразу нашёл Весёлый.

Точнее, я их услышал. Потому что то, что было в Подарке — ещё не звук был,— а так: пьяниссимо полушёпотом. Да.

По этому вою, как по пеленгу наведения, можно было идти сквозь породу — на хорошем щите, конечно.

— ПОСЛЕ КАЖДОЙ ПОПОЙКИ — ВСПОМИНАЯ О НЕЙ,— надрывался Гитараст, и Мамонт вторил ему своим диким рёвом:

— Я ИДУ НА ПОМОЙКУ — И КОРМЛЮ ГОО-ЛУБЕЙ...

: Собственно, главное было сделано.

— Ой, вы ВОЛЬНЫЕ ПТИЦЫ — ПТИЦЫ АНГЕЛЬСКИХ ЛЕТ!!!

: Шурка был жив — и даже более,—

— ВЫ ЗНАКОМОЙ Д—ДЕВ-ВИ-ИЦЕ

ПЕРЕЕДА’ЙТЕ ПР-РИВ-ВЕЕЕТТТТ!!!!!!

: Судя по звуку, трёх струн на гитаре уже не было. Значит, Гитарист был в ударе. И слегка ’дат.

— И продолжал играть: что ему — три каких-то струны? Он на трёх струнах лабал, как иному на тридцати шести в консерватории на выпускном концерте не снилось —

— ТЫ ЖЕ С ДЕТСКОГО ДОМА ОБЕЩАЛА ЛЮБИТЬ...

: Я пёр на звук, как проходческий комбайн.

— К-КОЛЬ ПОЛ-ЛЮБИШЬ ДРРРУГООГО — М-МОГУ МОРДУ Н-НАБИТЬ...

: На этот звук можно было идти и без света.

— А-А-А-Т-ТЕПЕРЬ В ТВОИХ ПА-АТЛАХ НОЧЬЮ СПИТ Э-ЭФИОП...

— Не спит,— раздался в паузе рык Мамонта,— он не в патлах спит, он на столе в сгущёнке...

: В гроте что-то звякнуло.

— Я Ж Л-ЛЮ-ЮБИЛ ТЕБЯ, ПАДЛА!..

— И БЫТЬ МООООООООООЖЕТ —— ПОО ГРООБ!!!

: бом!!!

— Судя по звуку, это была четвёртая.

Конечно, Шурка — гитарист-виртуоз, у него семь верхних ладов в ладони — как у меня три умещаются; музыкант он от бога, на любом инструменте играть может — только полчаса, чтоб пальцы аппликатуру запомнили,— но на двух струнах...

— После каждой помой... Вспоминая о... ней...

— И Песня начала выдыхаться.

— Я иду на... иду...

..: Последнее слово утонуло в дивном храпе Мамонта. Но я уже взял пеленг —

— предо мной возникло препятствие; я упёрся в него, нажал — и оказался в гроте.

— Вообще-то здесь была стена,— пробормотал, не открывая глаз, Мамонт,— всё, допился до сталкеров... Спокойной всем крыши.

Я, как мог, поднялся на ноги и попытался отряхнуть прах стены.

— А-а, это ты, Сталкер, — не удивился Гитараст,— ну что ж, заходи — коль вошёл.

: Словно ничего не было. Или Мамонт ничего ему не сказал?

— Да ты сядь, не суетись,— говорит Шурка,— как голова-то: не болиД?

— Слушай,— говорю я ему,— чёрт с ней, с головой. Ты знаешь, что Нэд твою Свечу у Шагала задула?

Шурка сплюнул.

— Тьфу,— говорит,— и ты туда же... Я думал, хоть ты — нормальный в этом филиале Сифра-Сербского-Кащенко... Ну ладно, ладно — не злись. Ну, может, я такое гОвно — да что тут поделаешь? Не нравится — как говорится, не ешь. Но я убираюсь там иногда — от вас же там столько срача! — спички, бычки, парафин... Не серчай — просто каждый чтит мёртвых по-своему. Вы свечи жжёте и плекс, а я порядок за вами навожу.

— Не понял,— говорю,— значит, ты не ставил Свечу?..

— Ну, заладил! — начинает нагреваться Гитараст,— если ты так этого жаждешь — в следующий раз обязательно там что-нибудь под’ставлю. Считай, об за твою пустую голову загашу. Хотя и не по мне эти глупости...

— Погоди,— говорю,— так ставил ты сегодня Свечу Шагалу — или не ставил???

: Надо же внести ясность. А то все эти ваши намёки да ‘междуимения’... Терпеть не могу ‘междуимений’, да.

— ДА ЗАТРАХАЛИ ВЫ ВСЕ МЕНЯ СВОИМИ СВЕЧАМИ!!! ВСЁ!!! СЕЙЧАС Я ТЕБЯ ИЛИ УБЬЮ — ИЛИ НАПОЮ ДО СМЕРТИ, ЧТОБ ЗАТКНУЛСЯ К ...........................!!!!!!

— Странно: когда это я успел его затрахать?..

Но ясность внёс, да. У меня бы и мумия ясность внесла:

— НЕ СТАВИЛ Я НИКОМУ СВЕЧ!!!

: Корректно и чётко. Да.

— Ты лучше скажи, тебе Мамонт сегодня свой белый, то есть фиолетовый, билет показывал? А то тут ещё пол-канистры осталось... Не тащить же домой?

— Только всё равно ничего не понятно. Выходит, Нэд обманулась так же, как я? Но тогда чья же это была Свеча?..

— Это была Свеча К. С.,— сказал Пищер,— К. С. или К. Д. С. — Костя Симак; его ещё Саймаком звали. У него и отчество, почти как у Саймака было — Данилович... А когда это случилось?

— В декабре, я же говорил. В декабре 81-ого года. Загребли меня 25 сентября 78-ого; соответственно, вернулся я 13 декабря 81-ого — ещё отпускать на дембель не хотели, гады,— соплю широкую на плечи порывались наклеить... Видите-ли, замены моему замечательному знанию разговорного английского слэнга найти не могли,— сволочи. Можно подумать, я один такой слухач-перехватчик на весь тихоокеанский ‘флэт’ случился... Что ещё раз говорит об укомплектованности нашей советской армии — и флота, да! — интеллигентными солдатами, матросами,— а также старшинами и мичманами. Мичманами особенно, да... была у нас на корабле одна дюже умная сука... Об офицерском же ‘составе данного должностного преступления’ и не говорю —— произведение звания на интеллект, как известно, есть величина поЦстоянная... Да. А история эта, соответственно, в самом конце декабря приключилась. В аккурат перед Новым...

: Пит смотрит во все глаза — ещё бы! Самый мовемент сообщить ему сейчас что-нибудь покруче — да уж ладно... Пусть живёт: пока,— даже рот не буду напоминать, чтоб закрыл.

— Ага,— торжественно заявляет Егоров — так и не въехавший, бестолочь, что я половиной своего рассказа трал его пародировал,— теперь мне понятно, отчего он больше не ходит. Он с того декабря и перестал ходить. Спрашиваешь, почему — молчит; я ещё думал, с Двуликой у него что-то было... А выходит...

— Да. Именно так и выходит: “к вящей славе вашего безумия”. И что тут поделаешь?..

: Я ведь ещё тогда всё это узнал, да. Шурка мне сразу сказал: «К. С.». Да только поздно уж было бежать разыскивать его — и где? К тому же не верили мы оба в эти штучки: мистика, мол. Другое дело — баба. Но ведь она о Саймаке даже не слышала...

В общем, назюзюкались мы с ним чернобурой мамонтовки по самые бакенбарды,— под гитару вдоволь наорались — на пару: он второй комплект поставил, а играет он, как бог — один “ПСИХООЛООГ” у него чего стоит,— в общем, из грота так никуда и не выходили. Да. А когда выкидывались — прочли в Журнале: “БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ...”

— И подпись: чёрным по белому. Да.

: Пищер сидит тихо-тихо — принято, значит. Даже Сашка молчит. Только — Толкиена! — мало-ли что ОБС — “одна баба сказала”,— что делать с этим, с позволения сказать, фактом?!

— Мистика и есть мистика. Да. Не обмерить и не повторить. И грош с ней цена всяким измерителям и счётчикам, как бы они муторно ни вопили —

... А Шурка-Гитарист с тех пор, между прочим, так и не ставит Свечей. «Жить, говорит, охота. Ставить — чтоб какая-то дура...»

: Это точно. Все бабы — дуры. Да.

: Пит смотрит на меня, разинув рот. В конце концов, это немного раздражает — не люблю я внимания к своей скромной персоне. “Рот закрой — язык потеряешь”, так и хочется сказать мне. Но тут нужен заключительный аккорд, точка.

— Давайте, послушаем ‘Ж-М-Ж’,— заявляет Сумасшедший Зву-кооператор Егоров — и, не спрашивая ни у кого позволения, втыкает в маг кассету.

“Этого нам только не хватало...”

: “Съедем все” — уж это точно.

И я беру гитару и, не утруждая себя проверкой строя, ору:

— “А бабы — дуры, бабы — дуры, бабы —— дуры! А БАБЫ БЕШЕНЫЙ НАРОД!..”

— и извлекаю последний аккорд.

Получается — отвратительно.

: Да.

голос второй — “КТО ТАМ, В ТОЛЩЕ СКАЛ?..”:

— И было так:

Давно было; раньше всего, что было после, и дальше — много дальше — того, что звалось тогда здесь.

: Может, в Альпах — но быть может, и в Пиринеях,— кто знает; мало-ли горных пещер на свете,— недалеко от одной деревушки была пещера. Заколдованной называли её — а почему, никто уж не помнил. Может, гномы или тролли сокровища в старину в ней прятали — а может, ещё почему.

И жили в этой деревушке три брата; жили они со старушкой-мамой своей, и жили очень бедно. Такая уж жизнь была: в горах в то время — какое богатство?

И до того невмоготу стало им бедно жить, что решили братья как-то отправиться в эту пещеру и клад старинный достать. Не стала мать отговаривать сыновей — дала только младшему клубочек ниток с собой и сказала: ступай, сынок, по этой нитке — может, приведёт она тебя к кладу подземному, а может, нет,— да только по ней обратно всё ж легче возвращаться будет.

Взяли братья с собой верёвку покрепче — в пещеру спуститься; факелов нарубили смолистых — для свету — и пошли.

Первым решили младшего брата спускать — он полегче других был; значит в случае опасности какой, рассудили браться, поднимать его наверх легче будет.

Опустили младшего брата вниз и сидят наверху у входа — сигнала ждут, чтоб среднему спускаться. Да только сигнала всё нет и нет. Подняли верёвку наверх — а край её точно ножом срезан. Испугались братья: что делать, как домой без младшего возвращаться,— перевязали верёвку и полез средний брат младшего из беды выручать. Остался один старший брат наверху.

Сидел-сидел — уж поздно стало, темнеть начало. Видит: нет братьев. Да только как одному в деревню назад возвращаться, что сказать?..

— И полез он вниз: один. Братьев искать,— а может, повезёт и сокровище подвернётся. Всё равно одному назад возвращаться — что с пустыми руками...

: Долго ждали их в деревне. Да так и не дождались вовсе. Уже собрались идти искать — горы окрестные прочёсывать — как тут мать сказала, куда они пошли.

Не сразу, конечно, решили люди пойти к той пещере. Утра дождались — ночное-то время, понятно, время нежити,— за священником послали...

Приехал священник. Поднялись к пещере, смотрят: верёвка, привязанная к дереву, висит — и край будто ножом срезан.

Испугались люди. Никто не хочет вниз лезть.

— Тогда священник начал молиться, осенил вход в пещеру крестом,— а оттуда в ответ словно вздох человеческий, да стук каменный с плачем.

: Тут все и вовсе перепугались, бросились врассыпную — кто куда, и священник, конечно, тоже — и больше к этому месту уже никто никогда не подходил.

Остались у пещеры только мать сыновей пропавших, да мальчишка соседский,— известно, мальчишки ничего не боятся, и всё им любопытно и интересно,— он и рассказал потом всем, что дальше было.

: Как упала мать на колени и взмолилась — отдай, гора, мне моих сыновей, зачем ты отняла их у меня! А обращаться к духам языческим старинным в те времена большим грехом считалось... И тут из-под земли голос такой неживой ей будто отвечает: не звала я их, сами они пришли ко мне за сокровищем,— а что клубочек твой путеводный не взяли, забыли — так и забыли дорогу домой.

: Пещера-то заколдованная была — правду старики говорили! Не иначе, как гномов это заговор был или троллей каменных... А снять такой заговор никто из людей, конечно, не может: не по силам такое волшебство простому смертному одолеть.

И взмолилась тогда мать — если не можешь отдать мне сыновей дорогих моих, пусти меня к ним!

Схватила она клубочек свой — а он всё время у входа в пещеру лежал, младшим братом забытый — и кинула его прямо в камень.

— И раздалось вдруг зелёное сияние, и раскрылась гора, и покатился клубочек сам вперёд — в гору, и пошла она за ним следом.

И закрылась за ней гора:

: Только нитка и осталась, уходящая в камень.

Да и та потом пропала: вечная-ли вещь — нитка?

: Так, говорят, было.

ГОЛОС ТРЕТИЙ — ОТБЛЕСК НА ПОТОЛКЕ:

... Ну, после всех этих мучительных трансплантаций и вечерних сталкеровских ужасов ( вот уж, Господи, как говорится, не ожидал! ) заснули мы все довольно быстро — кажется, даже “Эквинокс”, который я всё-таки поставил, не смотря на дурацкие протесты Хоррор Сталкера, дослушали только до половины,— только первую сторону,— и так же быстро проснулись:

Который был час — не знаю; по научной воле Пищера мы тут все пребываем ‘безвременно’ — но только я сразу понял, что до “утра”, нашего условного “утра”, во сколько бы ‘колов бремени’ оно ни наступало волею судеб — было ещё страшно далеко. А значит, стал-быть, спать нам ещё и спать — да...

— В общем, я сразу понял, что это.

: Два раза у меня уже было такое — когда мы впервые остались на две недели в Ильях,— Пищер, кстати, позавчера поминал те две недели в связи со Свечёй; да только, кажется мне, до конца он свой случай так и не рассказал. Угу — оно понятно: попробуй-ка, поговори о чём серьёзном в присутствии Иререн Сталкера... Тоже мне — Великий Кондухтор... УХАНДУКОР, “да”.

..: Хотя — “ай, да Сталкер” — действительно... кимирсен, в общем, тот ещё: какую историю завернул! Сам, выходит, не без греха... И ведь — даже если, по обыкновению, врал — до того складно, и в таком, можно сказать, дивном унисоне с действительностью,—

— я ведь знал, что у Кости на самом деле что-то с Двуликой произошло,— как уверен до сих пор, что никому, ни одной живой душе он об этом случае не рассказывал,— “по ряду причин на самом деле”, как обожал в былые годы выражаться Пищер,— и уж тем более не рассказывал Люберу, потому как никогда не общался с ним толком,—

— Откуда же тогда Сталкер взял свою повесть: не высосал же, в самом деле, из пальца ( за исключением явно стебовых в моём отношении деталюшек-подробностей )?..

: Загадка. “На грани фола”, значит,—

— ладно. Пит, кажется, не спит. Да и Пищер с Любер Аллесом ‘шеволятся’; впрочем, когда это приходит, просыпаются все — какой бы ты уставший ни был, и ‘каких бы снов ни наблюдал’. Потому что вовсе не во сне тут дело. И не в усталости.

— А в чём???

: Тихое потрескивание — слабое такое и с шорохом, будто электрическое — от входа. Как обычно.

— Пока все молчат. Правильно: поначалу это так ошарашивает... Просыпаешься среди ночи — словно и не спал: такое бодрое настроение, будто среди дня это происходит...

— Сталкер с Питом вообще, кажется, в первый раз при сём феномене присутствуют... Это плохо. Ладно. Попробуем сосредоточиться. Всегда это начинается, когда не ждёшь... Рассказывай потом наверху, что трансы ещё нераспакованы были — и так далее... Кто поверит?!

А ведь до соплей жалко — сколько сейчас всякого “умного железа” у нас с собой! — Пищер-таки умудрился сесть на хозтему то-ли к ‘экстрасексам’ каким секреторным, то-ли своих дуболомов в институте уломал... Честно говоря, вообще не понимаю: на фиг сдались пищеровскому спортинституту наши экстремальные условия... Неужели следующую “липочку” у нас в Ильях проводить удумали? Вот цирк будет — особенно фигурное катание в Хаосе... Хотя нет: ради такого праздника жизни они нам весь СумБар заморозят — до самого дна,— заодно и в хоккей сыграют. А вот чем бы таким совершенно противоестественным предложить им заняться в Хаосе? Ну, в Сейсмозоне — ясно: спортивная ходьба в полный рост, совмещённая с полным сортирным дезУриентированием под местностью,— а Хаос?.. Неужели — икона даунов и толпяных недоумков-фанатов наших: футбол???

— И на ум автоматически приходит картина следующая: “Подземные Игры Недоброй Воли”. Эстафета 3 Х 100 л; запой 150 литров вольным стилем ( лидирует, без сомнения, Мамонт — на втором месте краса и гордость, страх и ужас нашего коллективного бессознательного Зайн Кампф Чудо Сталкер ); что ещё можно предложить? Ага: спелеопятиболье — “завал, транс, свет, контра, примус”; сортирная хотьба ( проводится на максимальное удержание в спальнике ),— О!!!: “Русский Минотавр” — сматывание за впереди ползущим чайником путеводной нити,— скоростное открывание замков, опускание и поднимание “чемоданов” в разном весе; ломка штреков, парное копание, сортирные танцы; стометровка в монолите с препятствиями; марафонский бег по кольцевому шкуродёру в 42 км 300 м ( или сколько там? ) без входа и выхода — обязательно с трансом; карате — борьба со светом; кидание чайников, разбивка чужих лагерей, сбор даров породы ( проводится в ещё не остывших гротах ); прогулка “по гробы” ( это для додиков и спасателей ) — ну и, пожалуй, метание диска ‘Ж-М-Ж’ на длительность... С неизбежным “жмур-серфингом”: “катанием на досках” в финале. Ибо лучшего средства транспорта для выемки из-под земли трупа ещё не изобрели,— Шкварина, например, именно так и вытаскивали. < Не забыть этой истории до самого конца жизни... >

— Так. Возвращаемся к насущному — тем более, что началась Стадия Вторая: светиться пошло.

«Ух-ты»,— сообщает Пит.

: Правильно. Я сам в первый раз чуть вообще себе язык не откусил — как увидел...

: Нежное такое голубоватое свечение по своду.

По всему гроту — стены, потолок и каждый камень — всё становится видимым изнутри. Будто некая скрытая подсветка; не свет — нет: себя-то мы не видим, лишь камень, грот, камень-известняк — да; и всё словно восковое, полупрозрачное...

В прошлый раз, кажется, было зеленоватое — впрочем, Пищер говорил, что цвет — это наше субьективное восприятие, каждый видит свой оттенок. А от чего это зависит? От окраски сетчатки?.. Может быть. Но она не меняется — а в тот раз я видел зелёное... Значит, Загадка. Потому что цвет каждый раз у каждого — свой, иной, чем в предидущий раз — а почему, неизвестно... Общее для всех — лишь то, что видишь. Время начала. Время конца. Рисунок. И, пожалуй, Звук.

... Пит всё крутится — шуршит спальником; грот, должно быть, разглядывает. Пищер тихо подвывает — ага: бесится, что аппаратура его волшебная глюколовная в трансах загерметизированная от влажности парится... Что ж — как говорится, “видит око, да зуд никого не ...”.

И лучше его — Пищера, а не Пита — сейчас не беспокоить.

—— А это ещё что: почему полгрота чёрные? То есть им, конечно, и полагается в нормальных условиях быть чёрными,— чернее некуда, пока хоть какой-нибудь свет не включишь, тут я спорить не буду,— но почему одна половина светится — а другая нет?

: Бардак. Мистика. Ведь не бывает так — если уж приходит, то повсеместно. Без аннексий и контрибуций по всему гроту: глобально, так сказать. И человек этого заслонить не может — человек для этого, как показывает личный случайный опыт, абсолютно прозрачен.

— То есть почти прозрачен... Но это частности.

Проверяю — провожу рукой перед лицом, открываю и обратно закрываю глаза — точно, не влияет. Вижу лишь лёгкий силуэт руки — даже не силуэт, и не тень — а как бы структуру руки...

: “Структура тепла”,—

Будто сплетённую из тонких полуосязаемых нитей, что, растворяясь в пространстве, уходят/тянутся в стороны,–

— Значит...

— Полиэтилен,— говорит Пищер, но я уж и сам догадываюсь, что полиэтилен, которым мы с Брудером занавесили со стороны грота нашу спальню, каким-то образом экранирует это. И одновременно я понимаю — напряжённую интонацию в голосе Пищера трудно не заметить — что эта его фраза — только увертюра к тому, что сейчас начнётся. Произойдёт –

–– “Хочу я этого, или нет”,–

: Пролог, значит.

И успеваю сообразить, что далее мне лучше помалкивать — в целях удовлетворения инстинкта самосохранения. А он очень во мне развит... Потому что есть в моём организме такие очень нервные и хрупкие клетки — нейроны называются — и я буквально физически чувствую, как они не восстанавливаются в моём организме после подобных бесед с Пищером.

— Да только всего не рассчитаешь заранее. То есть: знал бы, где упасть... То есть Пищер — соответственно, с накалом — продолжает:

— Да сорвите же его к чёртовой матери!!!

: Интересная адресация...

— Кого? — чересчур флегматично интересуется Пит — и это тоже ошибка с его стороны. Уж лучше б молчал — как обычно. Или — как я.

: Чем не образец?

— И я молча и с трепетом жду того, что скажет Пищеру Майн Кайф Либер Сталкер.

И Майн Кайф изрекает:

— Закрой рот — кишки простудишь.

: Это его любимая. И адресована она, без сомнения, Пищеру.

— Чегоооо? — ошарашено переспрашивает Пищер.

: В предчувствии детонации тянет с головой поглубже зарыться в спальник — “и отползать, отползать...” На сколько только возможно в данном гроте,—

— Только я почему-то этого не делаю. “Проклятое любопытство”... Так ведь и расстрелять могут.

— Уф, достал,— жалуется Свечению Сталкер — и врубает налобник.

— Тебе одной половины было мало, да?

— И демонстративно громко вылезает из спальника, перешагивает через закипающего Пищера,— вообще говоря, вот так вдруг подняться из спальника во весь рост свой — поступок для Сталкера довольно необычный, можно даже сказать, геройский — если не претензециозно-глупый, так ему это не соответственно — в общем, дальше он перешагивает через громко хлопающего глазами от яркого света Пита, упирается в меня — ага: чтоб я ещё хоть раз в жизни улёгся в этой компании с самого краю! — и, засучив рукава, обоими руками начинает рвать... — разумеется, со страшным грохотом, ведь без этого он просто не может — и я понимаю, что после подобного светового и звукового глушения наши органы чувств ещё месяца два будут не в состоянии уловить столь тонкие и эфемерные флюиды Вселенной, как это Свечение,—

— так вот: без этого он просто не может — рвать с потолка с таким трудом водружённый туда намедни полиэтилен, пытаясь при этом изо всех сил утвердиться у меня меж ног поближе к телу — а это невыносимо-больно, между прочим,— я же, как-никак, мужчина и отец своего ребёнка, так что у меня там есть, чему болеть,— но я стоически молчу, из последних сил сохраняя сознание,—

— и вдруг, будто только замечая меня, изумлённо — словно видит впервые в жизни — освещает системой, и бьёт, подлец, самым дальним своим светом, а на “дальнем” у него, подлеца, амперка стоит — и вопрошает:

— А чего это ты тут разлёгся???

: СКОТИНА.

— Дальше всё происходит одновременно, потому что у меня нервы тоже не железные: Я, ПИЩЕР, МАЙН БРЭК-КАЙФ СТАЛКЕР и совсем немного Пита: буквально в гомеопатической дозе — как Ринго Старра в Битлз. “Да”.

: СЛУЧКА...

: В жизни не видел, чтоб три-с-четвертью человека могли устроить такой тарарам из-за какого-то c’пустяка.

... и остыть так же быстро.

— Тьфу! — подводя итог нашей плодотворной дискуссии, продолжает утверждать Пищер. Спасибо — Сталкер умеет всё перевести в шутку. Уж в чём-в-чём, а в этом ему не откажешь. И хорошо, что Пит...

— Пит говорит:

— Знаете, на что это было похоже? Может, не к месту... — вдруг засмущавшись, начинает извиняться он: ах ты, лапочка наша...

— Говори, коль зАчал,— сурово требует Сталкер и закуривает.

— Состояние кауманек.

– ЧЕГО-ЧЕГО???

: не понимает никто в гроте.

– Ну, у меня родственники в Туве живут,– пытается дойти до нашего несознания Пит,– под Кызылом, в селе одном… Это не важно. В общем, мы с родителями их каждое лето навещаем. Ну, я там говорил с одним шаманом… Я прошу, не смейтесь, пожалуйста,– это самый настоящий шаман, и его все там уважают… Ему очень много лет, я не знаю, сколько – он ещё при Сталине двадцатку в лагере отсидел. И когда узнал, что я в пещеры хожу, разговорился со мной. Может, конечно, и не из-за пещер… В общем, он сказал, что если б я не жил в Москве, он бы мог меня взять в ученики. Он серьёзно предлагал, потому что, сказал, никто из тех, кто там живёт, ему не подходит. В общем, он мне многое рассказал о шаманизме и о практиках шаманских.

– Так что — это твоё “кау…” Как там его? – не выдерживает Сталкер.

– Я и говорю. Это одна из практик. Точнее, её цель. Он ещё в тридцатые годы, когда у старого шамана обучался, испытание такое проходил: на месяц ушёл один в горы и дал обет ни с кем это время не общаться. Вошёл в пещеру в новолуние и весь лунный месяц под землёй пробыл. Так вот, кауманек — это состояние, к которому шаман должен стремиться. На этом подземном пребывании, например. Но по идее – всю свою жизнь. В этом состоянии он может постичь и видеть весь мир, а проявляется оно в таком примерно видении. Как я понял его.

– Что ж… Может, оно и так,– бурчит Пищер,– да только всё равно ничего не объясняет.

: Пищеру явно не по себе от того, что Пит сообщил ему нечто неизвестное. Тем более, связанное с любимой нами Подземлёй. И с эзотерикой ейной.

: Я лично не то, что сомневаюсь в словах Пита — в чём тут сомневаться? И потом, как нам всем известно, Пит никогда не врёт — я не люблю, когда одну непонятку объясняют другой.

– Ну и что следует из твоего, с позволения сказать, “объяснения”? – хмыкает Сталкер.

– А то, что не зря шаманы уходят на месяц под землю. Именно здесь и раскрывается то, что стоит за всеми нашими мыслями, действиями… Значит, отсюда и можно увидеть весь мир — без дураков. Получается, что на поверхности нам что-то мешает – может, просто шум, шум во всех смыслах, и суета. А здесь ты раскрываешься миру. И начинаешь видеть его. Я не знаю, как сказать об этом. Но здесь раскрывается наше зрение – то, что внутри, подлинное – и которое просто не может раскрыться наверху. За суетой этой и шумом. Так ребёнок в утробе матери ничего не видит, но когда рождается… Он, как и мы. Глаза его открылись — но он ещё ничего не понимает. Вот, нашёл сравнение: это похоже на костёр. То есть на отблеск пламени — будто где-то в глубине пещеры горит огонь: костёр там, или ещё что,— «интересно, тут же реагирую я, что там ещё может гореть — бензин, что-ли? Вот она, силикатовская школа жизни!» — А мы смотрим из темноты,— продолжает Пит,— из-за поворота, или через какую-то щель — и видим лишь отблески огня на своде... И ничего не можем понять.

: “Ай-да-Пит...”

— Хотелось бы узнать одно: как долго нам ещё придётся так сидеть — в потёмках... В неведении своём, значит.

— Очередная версия платоновского подвала,— не вполне изящно замечает образованный в коридорах МАРХИ Сталкер.

— И Пермской зоны,— подхватывает уже совсем успокоенный Пищер. < «Уж не ту-ли зону ты имеешь в виду, где трубил?» — хочется спросить мне,— но учёный недавним опытом, предпочитаю не высовываться: “во время обстрела, то есть дискуссии, эта сторона улицы, то есть тема, особенно опасна”. Особенно — со стороны Пищера, значит,— тем более, что Пищер, чтобы быть понятым верняком и полностью — а также целиком, окончательно и бесповоротно и при этом, естественно, препарировать и переварить сообщённое Питом — начинает конкретизировать нам эту версию: “кино, проекция, телевизор, информация, деформация” — и так далее по всем “пунктам”. Читайте “УРА-льский Следопут” и соответствующую ему прибалДийскую порнуху на ночь. >

—— Мне тоже хочется сказать что-нибудь умное, но несколько жмут отдавленные Любером органы продолжения ввода; это, так сказать, внутренний дискомфорт,— а внешний — то, что в результате срыва полиэтилена мне становится просто-напросто холодно. Но насчёт своего спанья с краю я как бы уже высказался, а остальные...

: “Остальные — подождут”. В смысле, мысли.

— К тому же я никак не могу связать в одно: питовское “прозрение”, Свечи, предсказания, свои новогодние канистры, Двуликую-Еву, свечение, полиэтилен — а тут ещё всякие “шубины”, “маленькие чёрненькие”, Белый, “ZOOLOOК” и прочая нечисть...

: По-моему – не я один, никто ничего не понимает. И никогда не поймёт, как представляется мне. Только тешат себя наивными, как иллюзии Ричарда Б., рассуждениями – а толку…

: толку – чуть. Есть вещи, которые нам не дано познать на этом свете. Как ни тужся. Ну как, в самом деле, может себе представить трёхмерный мир какая-нибудь двумерная козявка? Как муравью постичь управление компьютером?..

— Как нам, живущим в этом мире со всеми его реалиями, вообразить/представить себе иной?..

Конечно, у человека – если он, конечно, человек – никто не может отнять права порассуждать об этих явлениях. Мало того: делать вид, что их нет, или пытаться “объяснить” их какими-то психическими отклонениями, как и “ложью свидетелей” — в высшей степени безумно. Но не меньшая глупость полагать, что ты можешь познать их, как, скажем, познают тонкости электротехники или химических реакций. Ибо что мы, что приборы наши принадлежим миру этому. Пытаться всерьёз получить с их помощью “данные” о мире ином столь же глупо, сколь с помощью каменного топора изучать химический состав звёзд. Иль электромагнитное взаимодействие. ВЕРЬ, пытайся как-то систематизировать наблюдаемые артефакты,– готовь себя к получению ответа на вопросы, что на самом деле пока даже не можешь задать — что ещё?..

: А потому, какие бы сполохи оттуда периодически ни долетали до нашего убогого сознаньица — задача, что поставил себе Пищер, в высшей степени дурацкая. Нерешаемая в принципе. Пока ты, конечно, здесь – а не там, где все будем. Рано или поздно, но – неизбежно. Как ни крутись и ни выворачивайся, как ни напрягайся. Вот ТАМ и получишь ответы на все свои вопросы —

Если сумеешь их задать.

... я говорю:

— Спокойной всем крыши.

Просто — и никаких аллегорий.

: И это почти картина...

ГОЛОС ПЕРВЫЙ — “ВЫ, КОНЕЧНО, БУДЕТЕ СМЕЯТЬСЯ...”:

... Поэтому наутро Малая Диспозиция, объявляемая на сегодня Пищером, гласит: ПХД. < Звучит почти как ПНХ — в бытность мою слухачом-радистом на одной исключительно специальной подводной лодочке... Впрочем: ш-ш-ш... Не столько Военная Тайна — да; ‘секретция пьяного прапора’ — насрать мне на их Вонючую Тайну с три короба отборнейшего дерьма; давно бы выдал, если б было, кому — да и если бы знал — вот только беда: не знаю. Что вообще у нас в армии знает солдат? “Учите мат.часть, ребята — так бьют за неё, так бьют...”

: Самый замечательный анекдот из армейских, что помню. Да. >

— Так об чём это я?... Ах, да:

В общем, Пищер объявляет на сегодня ПХД — парко-( я, конечно же, говорю: “партейно” )-хозАДственный день, который, как известно, гостей не ломает... Я бы даже сказал: ЗХД — запаркохозяйственный,— потому как разгребсти всё наше барахло и навестить хотя бы относительное подобие правопорядка в таком стеснённом пространстве — я имею в виду наш грот — не удаляя из него мешающихся Пищера ( под ногами ), Егорова ( языком ), Пита ( образом действий — то бишь какой-то педантичной восточной услужливостью: не успеешь отменить просьбу, как — шарах по мозгам! — уже, к сожалению, сделано... ) и ещё одного разгильдяя — имею в виду себя ( образом мыслей — без комментариев ) — это, как авгиевы конюшни к приезду генерала выдрючить. Да: ломом и зубной щёткой,—

— Эскьюз ми, стал-быть...

: Кстати — грот до сих пор не имеет человеческого названия, а посему так и предлагаю назвать: “Пищеровы Конюшни”. Тем боле, что авгиевы лошадки тож под землёй пребывали – да.

— Не поддерживают. А до отвращения циничный Егоров ( хам необразованный ) говорит, чтоб я лучше работал. Да куда ж — лучше??? Я и так никому не мешаю. Да.

На самом деле, конечно, давно пора было навести порядок. Ведь Чёрт ногу сломит во всём этом барахле! И “ночные наблюдения”, столь милые уму, сердцу, совести и разуму нашего несостоявшегося карсто-гнома Пищера ( забыл дописать: в перечне три первых компонента смеси обязательно заходят за четвёртый, да ) просрали, как чайники, именно потому, что во-время под рукой ничего, кроме меня, не оказалось... SOS-тоявшийся ф’акт, да.

Так что — что ж! — покажем этим разгильдяям, как раки работают!...

— Точнее, Рыбы. Бо угораздило случиться меня на свет не только в данной стране, но и посреди марта месяца,— до сих пор так и не понял: во благо, или во зло?..

: “Придётся показать” — да.

... Как там друг Егоров острит — “Орнунг”? Знать бы ещё, что это может “значить”. У самого Сашки спрашивать бесполезно: если б знал, он бы это на нормальном языке изложил. Да. ‘По ряду причин на самом деле — или типа того, скажем; уж это точно, да. Значить.’

— Только не надо думать, будто я тут сижу, рассуждаю ( я стою ) — и ничегошеньки не делаю. Не надо гнать пены. Это я всё довольно мысленно излагаю — одновременно сражаясь с другом Егоровым в беспощадной борьбе за освобождение грота.

Я имею в виду — от бардака. Предлагаю, кстати, медаль соответствующую учредить: для награждения Сашки.

— За освобождение от кого? — не сразу доходит до Пищера.

— От Егорова,— объясняю ему “фо спешел”,— очень мешает.

— А ты его не чеши,— реагирует Пищер.

: Легко сказать — не чеши. Это тебе не Гондурас. Да.

— Вытряхиваю содержание транса на пол.

..: Сашка в состоянии, близком к обмороку. Или к экстазу,— сразу не разобрать. < ‘Обморок копчёный — да’ >

— Что ты делаешь,— кричит,— совсем с ума сошёл?..

: Это я ещё на человеческий перевожу — без брани и выкриков, да. И пытаюсь, соответственно, запихать всё это барахло — если не сказать круче, но я не Егоров — обратно.

: В транс.

— Тоже что-то не так, да. “Не нравится, значить”,—

Не нравится — не ешь.

“Никто и не ест” ( “Внимание, черепаха” ).

— Устраняюсь. Пробую изобразить помощь Пищеру < мысль о том, что гораздо эффектней вышепомянутую можно изобразить на соответствующем клочке бумаги, конечно же, первой приходит в мои соскучившиеся по подобному роду занятий извилины,— но и егоровских мозгов, по-моему, достанет для того, чтоб описать последствия... А потому изображаю Действием — а не отображением оного >. Только тоже: зря. Тоже что-то не так. Не угодил, “значить”.

У нас с Питом вещей поменьше — мы люди скромные, работящие; Питуля вон уже сколько всего наворотил и разгрёб, затем не понравилось нечто в содеянном — или совесть заела — и снова наворотил и снова разгрёб. Теперь сидит, уставясь восточным оком своим на свечу — и откровенно умирает от безделья.

: Бедняга даже не курит... Снимаю налобник в знак глубокой скорби и уважения, гашу свет...

— ЗАЙМИТЕСЬ ЛУЧШЕ ОБЕДОМ! — рявкает Пищер своим козлиным дребезжащим фальцетом. С его комплекцией проблематично пытаться издавать такие звуки: организма может не хватить — и что тогда?..

: Коллапс. “Старлесс” — имени Гены Жукова и Роберта Фриппа одновременно —

— “Сейчас здесь станет грязно”,— вспоминаю я подходящий псалом из Братьев С. и Т. Ругацких — в порядке ‘бесблатного бредубреждения’.

: Не доходит. Даже до Егорова не доходит — представляете??? Ну разве можно так отдаваться работе?!

— Хорошо,— говорю,— только вы все сразу таблетки примите.

— Какие таблетки? — профессионально реагирует Пищер. Но лучше б подумал прежде, чем переспрашивать, да.

— От отравления,— сообщаю я,— и от бешенства — на всякий случай. Мало-ли чего... Мне тоже жить охота, да.

— ВСЁ!!! — взрывается Пищер Указом Воветской Сласти,— с этой минуты употребление алкоголя в гроте прекращается.

— “И минеральной больше не проси!” — демонстрирует неплохое знание реостатовских программ Сашка. Почти не к месту, кстати.

— Можно, я выйду? — тогда говорю я.

— Зачем?

— Дурацкий вопрос. Поясняю, почти как для ментов: медленно и два раза.

— Ну раз в гроте, стало быть, того — нельзя... то, может, на вынос?.. То есть — я выходить буду...

— Я т-тебе выйду... — угрожающе шипит Пищер ( угу — гюрза...).

: Между прочим, похоже. Только ростом не вышел, да.

— “Над городом повис сухой закон!” — продолжает восторгаться Егоров.

: Чёртов эрудит — нашёл, чему радоваться...

— Тогда я брагу поставлю,— размышляю я, оглядывая наши запасы сахара. По-моему, хватит. Мысль о том, что можно попросту выкрасть пищеровский спирт, конечно, тоже приходит мне в голову — но не такой я даун, чтоб делиться ей с этим обществом. Да.

— Не пойдёт,— говорит Сашка,— без дрожжей не получится — воздух слишком стерильный. Да и холодно... Мамонт уже пробовал.

: Действительно — не Гондурас. И даже не Рио-де-Жанейро. И вообще: климат под землёй самый бестактный — сидеть холодно, работать жарко... Очень трудно соблюсти грань, чтоб не вспотеть.

— Особенно в такой компании, да.

: На этом антиалкогольная пропаганда в нашем гроте заканчивается.

— И слава богу.

Некоторое время работаем молча — Пищер возится с аппаратурой, Сашка разбирает и укладывает на полочки запасы жратвы — это дело он любит,— а мы с Питом сортируем бензин ( «доверь террористам бомбу»,— тут же заявляет Егоров и сетует на отсутствие в гроте каски и противоатомного ‘уежища’ ) и заправляем примус: из питовской, вялотекущей — бо совершенно-понятно, что первой в бой пускать надо именно её. А не початую в попыхах первого дня Сашкой,—

— А потом начинаем стряпать есть.

: Приготовление Пищи под землёй — это, я вам скажу, “тоже весчь”. То есть праздник. Обряд:

С жертвоприношениями — своего рода — конечно. Потому что вода сильно тратится — на мытьё посуды, к примеру; на мытьё картошки, варку... А ведь смертно жалко! —— жалко сливать — тащишь, тащишь её в грот чёрте откуда по шкуродёрам разным,— и что: в землю?! Нет, это не по мне; я предпочитаю, скажем, так: картошка чистится “всухую”, режется далее, как тебе надо — и слегка полоскается в кане; а пока полоскается, кстати, заодно можно и руки помыть, да; затем то, что порезано, варится в той же воде — да, а что? ведь она в ней же и мылась! — и добавляются туда ещё супец, кубик рубика блюённый и банка тушёнки в конце — уже открытая.

: У меня 100 % всего в дело идёт, да.

Называется “забульбень”. Сильная штука — она даже головную боль снимает: вмиг забываешь о головной боли...

Главное, перед употреблением банку из-под тушёнки выловить ( а то не всем удаётся объяснить её там присутствие, да ) и самому облизать, и растолочь твёрдые неизбежные фракции. Конечно, можно варить подольше — чтоб они все расползлись — но это дольше, да и подгореть может. Крику тогда с Егоровым не оберёшься — есть точно не будет. Да.

Ну, не нДравитЬся — как говорится — не ешь.

— ‘Никто и не есть’ ( ‘Вынимание черепахи’ ),— замечательный фильм, между прочим. Там есть один такой забавный момент...

: М-да. Пищер находит новую тему для возбуждения. А я-то думал, что на сегодня у нас всё позади —

: На этот раз его сильно беспокоят свечи. Подумаешь — свечи, как свечи.

— Сало, как сало,— говорю я,— чего его чесать?

: Никакого оздоровительного эффекта.

— Вот,— взволнованно сообщает всем Пищер,— у нас пять пачек свечей за 18 копеек и пять пачек — за 9.

... Ну-и-что?

— Наташа Ростова,— говорю, но Пищеру не до шуток. Ещё бы — такая Проблема!

— Мне бы его проблемы. Да.

— Кстати,— говорю,— пачку сразу дай сюда. Стол освещать.

— Пачку??? — с ужасом переспрашивает Егоров. Вот скупердяй! И дёрнул же нас чёрт ( в данном случае — с маленькой буквы, потому как фигура речи, а не имя собственное одного нашего апокрифического подземного знакомого ) выбрать его завхозом! “Экспедиция, мол, только начинается,— кто знает, что будет дальше?”

Только я с этой их экономией общего света вчера на трансах и сегодня на ПХД ( + заброска была — а это ‘амбер/часов’ в десять мне вылилось, не меньше,— хоть и экономил изо всех сил: выключал везде, где можно было, и пользовал только ‘ближнюю эспираль’ — толку? ) весь свой драгоценный личный ходовой свет “посадил”. Да. Больше одной свечи их не уговоришь одновременно зажечь — ещё бы! такая растрата света, а нам ещё месяц сидеть, да,– кто знает, как поведут себя эти свечи, как быстро будут сгорать? – будто в первый раз под землёй и не знают, за скоко ( именно так, “скоко” – прописью, да ) времени сгорает обычная парафиновая свеча за 18 коп, а за скоко времени – не менее стандартная девятикопеечная её сестрица — экономы фиговы! Коль такие неуверенные в себе – брали бы всего по четыре, по пять, по шесть, чтоб не заморачиваться и меня не заморачивать-злить попусту — ведь от одной свечи всё равно мало что видно. И как это предки одной свечёй тоскливыми зимними вечерами во дворцах обходились —— а в хижинах и того меньше: лучиной?.. Лишь слепит глаза — как глянешь на неё — а по углам грота и в тени уж вообще ничего не видно... Тогда как мой пытливый художественно ориентированный глаз не просто жаждет — требует: “огня!”,— бо “чтобы смотреть, надо видеть”,—

: Приходится жечь постоянно систему — если занят чем-то, а не сидишь за столом без дела, как некоторые, кому для максимально вообразимого творческого акта ничего, кроме пары ушей и рук, не требуется — а частенько и это излишне ( “без рук, глухой — звукооператор, да” ) — но я не Егоров, пальцем друг в друга тыкать не буду,— а на много-ли системы, в банках которой умещается ‘десять амбер ровно’, хватит?

— Так и без ходового света остаться не долго. И всё из-за их экономии подлой, да.

: Не на том свете экономить надо — есть такое мнение, “значить”. Лучше б Егоров, чем причитать сейчас, до выхода сделал мне на коногон переходник под нормальную экономичную лампочку — а не это штатное уёгище... Тогда и коногона бы моего на в десять раз больший срок хватило, да. Он же, видите-ли, аппаратуру пищеровскую днями и ночами осваивал — электронщик хренов...

— Не бойся,— говорю,— я их по одной жечь буду. Честное спасательское — и додиковское: на всякий случай,— говорю. Да.

— И тут Пищер, наконец, созревает — и делает, наконец, свою трагедию достоянием общества.

: На самый конец, да.

( Это я другу Егорову — а то он без грубостей ничего не понимает. )

— Вот,— объявляет Пищер,— девятикопеечные свечи горят по пять-шесть часов, а восемнадцатикопеечные — почти по двадцать...

: От изобилия числительных немного сводит голову — но повода вешаться я пока не вижу.

— И парафин после восемнадцатикопеечных остаётся, его снова в ход пустить можно — в парафинку, скажем,— продолжает вяло излагать Пищер.

: По-моему, это тоже не смертельно. Это тоже можно пережить.

— Лучше бы у нас все свечи были по восемнадцать копеек!..

..: Круто взял.

— Ничего не скажешь.

: Да.

Только — Толкиена! — НУ-И-ЧТО?

— И тут в разговор вступает Егоров:

— Зато эти восемнадцатикопеечные горят, как катафоты! Ничего при них не видно.

Это точно. Из-за них я и посадил свой коногон. И для рисования под землёй они совершенно непригодны: сколько их по гроту ни расставь, будут лишь жёлтые светлые пятнышки-шарики в глазах вместо достойной картины, что вполне отображают три-четыре девятикопеечных палочки. Да.

— Их четыре нужно, чтобы свету стало, как от одной девятикопеечной! — продолжает надрываться Егоров. Должно быть, на нервной почве — значит, тоже коногон садится.

Но — однако! — ничего не скажешь: основополагающая дискуссия... А главное, что от неё изменится? Что у нас есть — то есть, и никакие свечи в другие не обратятся. Да.

— И парафин, я предпочитаю, чтоб сразу сгорал — чтоб не возиться с ним потом,— завершает пространное изложение группы своих светлых тезисов вконец озавхозившийся Егоров.

— Под бурные, между прочим, продолжительные аплодисменты с моей стороны: потому что я тоже сторонник девятикопеечных свечей. Да. Только, по-моему, им совсем нечего делать — это я Сашку и Пищера, конечно, в виду имею.

: Смотрят на меня. А чего на меня смотреть? Сталкер, как Сталкер. Да.

— Наверняка ждут, что я им сообщу.

А чего тут сообщать? Пустое дело. Но всё-таки сообщаю: уж больно они, кажется, от меня того ждут...

— Значит, так. Это специально для подслеповатого Егорова и слишком экономЫчного Пищера. Берёшь одну такую маленькую-маленькую шайбочку,— я лезу в карман комбеза и достаю: там у меня много всякой дряни валяется — в том числе шайбочки запасные для коногона,— видишь: маленькая такая, чёрненькая?

– показываю им: как фокус.

— Да,— говорят и смотрят заворожено — готовы, “значить”.

— И надеваешь её на фитиль этой толстой свечи прежде, чем зажечь; я имею в виду свечу за 18 коп.,— объясняю я им, и так как мысль мою они просто так постичь не могут — тут уж ничего не попишешь, да, всё от бога — мне приходится разжёвывать её дальше:

— Шайбочка чёрненькая, металлическая,— говорю я,— тепло хорошо проводит и нагревается от пламени фитиля быстро. Да. И также быстро тепло своё парафину передаёт.

— Альбедо понижает,— произносит нечто астрономическое догадливый Пищер: похоже, от моего ошеломляющего открытия съехавший крышей в сторону детства. Или бурной своей доотсидочной астрономической юности.

— Да,— на всякий случай соглашаюсь я с ним, бо психов лучше не раздражать. Но так как Егоров, в бытность свою ‘карстономическим’ другом-товарищем Пищера, учился не на спелеоастронома, а на спелеокосмонавта — с соответствующим интеллектуальным креном — то он ещё, соответственно, ничего не понимает. Что вынуждает меня продолжить жевательно-речевые движения:

— Шайбочка нагревается, растапливает парафин — и он быстрее по фитилю вверх поднимается. Вместо того, чтоб вниз через край стекать — в кружки капая... Совершенно-бестолку, да. То есть сгорает полнее, и свету больше даёт. Вот такая экономия.

— Да,— изрекает через некоторое время с напряжением друг Егоров,— и в кого ты у нас такой умный?..

: Искренние интонации даются ему особенно тяжко. Особенно в подобных ситуациях — да.

— А был приказ монстра оборвоты наварища Язвова,— сообщаю, чтоб закрепить триумф,— всем спелеологам, независимо от цвета пота, запаха волос и возраста кожи, носить в карманах комбезов такие вот шайбочки. Специально для восемнадцатикопеечных свечей — да.

... аплодисментов не слышно.

Что ж: нет — и не надо. На нет и суда, и туда нет. Да.

: Такая уж у нас работа — у Кондукторов — что аплодисментов, как правило, даже если они в конце концов раздаются, мы уже не слышим.

: Лежишь себе в венках и посмертных почестях...

: Да. “Наша служба и опасна, и трудна...” Ничего не попишешь. И я поворачиваюсь лицом обратно к примусу.

— Что за чертовщина! Кана с картошкой — как не было. Видать, пока я трендил с этими бездельниками, добропорядочный Пит — то-то его давно слышно не было! — отправился выливать в сортир воду из-под намытой мною картошки. Считай, пол-литра воды пропало: псу под хвост. К тому же “в мире компонентов нет эквивалентов” — ну, это-то у нас каждый с рождения знает, да — так что: прощай, забульбенька! Что она — без важнейшей своей части?..

: Ага — а вот и он сам. Идёт, посвистывает — небось считает, что доброе дело сделал. А я даже рук не успел помыть...

— Ладно, не будем портить ему настроение. К чему поднимать шум — особенно в присутствии Непревзойдённейшего Кулинара Всех Систем и Промоин А. Егорова? И я молча проглатываю обиду: вторую за пять наших последних условных минут. Да. И механически устраняюсь от дальнейшего приготовления жрача:

“Делайте, что хотите”. А я лучше за водой схожу — компенсировать ‘убиток’. А заодно, может, и руки помыть — то есть это уже, конечно, как получится. Потому как громыхнёшься со скользких камней — что изображают собой некое нелитературное подобие мостков,— как правило, почему-то всегда несколько в стороне от реального края воды, не в ту, так в другую сторону — так и весь выкупаешься, да. Случаи разные бывали. А пальцем мы тыкать не будем: не по мне это самооставление в истории. Хотя каждый знает, что не у одного меня в Системе нелады с разновесием приключались... Да.

: И я действительно хватаю канистру — и устремляюсь за водой.

Покидая грот, мозгом, расположенным в основании таза, буквально физически чувствую, как озадаченно зрит мне вослед Егоров. «Чего это с ним, а?» — почти наверняка вопрошает он — и почти наверняка сам же себе отвечает: «С ума пошёл, значить. За водой».

: Да. И так как в руках у меня “десятка” — я имею в виду, конечно, не деревянный дензнак, который, как известно, уже давно ничем стоящим не обеспечивается и нигде на свете, кроме наших воистину сберегательных свалок, пожалуй, не принимается — а десятилитровая канистра — то есть канистра пластиковая ёмкостью в 10 л ровно, что предназначена по жизни своей исключительно “для негорючих и непищевых продуктов” —

— то ‘пнём-пень-сирую’ я этот водяной ‘уПиток’ примерно в 20 раз, а на душе от таких известий всё-таки становится легче. ( Да. )

К тому же просто приятно прогуляться от всего этого административно-хозяйственного зуда как можно дальше — и уж вдвойне здорово, если к Озеру.

... Обмелело оно за последнее время. То-ли вода постепенно — я всякие водостоки и подземные горизонты ( бредовый термин, верно? ) в виду имею — смещается в сторону, то-ли лето это суше обычного... Уровень воды сантиметров на тридцать упал — камни торчат повсюду и грязь на стенах над водой чёрной полосой выступила,— кажется, вброд теперь запросто перейти его, и до грота, что На-Двоих, по камушкам вдоль стены добраться можно,—

— А барабанит по-прежнему здорово: ТУК-ТАК-ТОК-БАХ-ТАХ-ТАК,— выбивают-выдалбливают капли; теперь уже, правда, не по жестянкам старым из-под пороха горного, что нашли здесь когда-то Пищер с Ветом и водрузили на камнях под каплями, а по банкам консервным — Сашка с Питом в прошлом году целый транс этих банок притащили и заменили на них жестянки раритетные, потому что те уж от ржавчины разваливаться стали, и нужно было сохранить хоть часть их,— впрочем, где она, эта “часть”? Дома у Пищера? У Сашки? А ещё у кого? Сколько вообще удалось сохранить — из всего, что здесь было прежде?..

: Охваченный “тоской по ностальгии”, вызванной к жизни сумасшедшей долбёжкой капели, пытаюсь протиснуться в щель, ведущую в На-Двоих,— да вовремя вспоминаю, что нам с Питом в этом самом На-Двоих ещё сидеть-и-сидеть, то есть балдеть ещё под эти самые капли —

— под грохот их и звон несмолкаемый, слушать день и ночь “водокап, водокап — взбудораживший сонную тьму; жизнь в застенке у мрака — удел непокорных и твой; я душою твой раб, но умом я постичь не могу: как возмездье века обходило тебя стороной” — пока крыша не съедет, а посему я упругим движением руки подхватываю уже наполнившуюся водой канистру, что “предназначена исключительно для негорючих и непищевых продуктов” — то есть исключительно для того, чего в природе, по-моему, нет и быть не может — разве что ртуть какая-нибудь, да; не знаю, правда, горит-ли она — теоретически всё, кроме инертных газов, гореть способно — но вот сколько весит 10 л Hg, можно себе представить,— пластиковая канистра этого точно не выдержит... Ага: вот и нашли то таинственное вещество, для хранения и транспортировки которого она предназначена: ясен пень, для того, для чего менее всего пригодна — как всё, сконструированное и произведённое в нашей стране,— совок есть совок, советское — значит, шампанское,— рассуждаю я, приближаясь к Хаосу, и так как от Озера к нам через него самая естественная дорога — то мне его не миновать:

: Да.

— То есть, может, лучше бы я его как-нибудь обошёл,— но нечего говорить о том, чего не случилось: “История КП=СС не знает сослагательного наклонения” — как любят оправдывать официальные жополизы маразм и преступления, творимые в этой стране на протяжении последних 70 лет,— а значит, и рассуждать нам здесь не о чем,—

: “Мучение Маркса бессильно, потому что оно ... < гАвно >” —

..: И так как волей судьбы я неизбежно оказываюсь в Хаосе, сама собой приходит в голову мысль увидеть — нет, не так: вначале просто сходить посмотреть на Штопорную. То есть на Мясокрутку. То есть не на Штопорную и Мясокрутку, а на Чёртов лифт, бо вход в ЖБК — бывший фантастический “второй ярус” наших мечтаний и бредней, где мы сейчас пребываем в неведении своём удалившись от ‘тел земных’ — ход этот теперь выводит сразу в Палеозал, и прокопал его в 1981 году Гришка-Чёрт — признаюсь, по моей прямой наводке: уж очень сильно хотелось сюда — увидеть хоть одним глазком,— написал ему из своей армии, сиречь флота, что здесь и как,— там-то тоска была смертная, а это всё здешнее пред глазами стояло, как мираж,— стояло всё время, как наваждение,— ну, и написал я ему из своего флота в его не менее тоскливые северные окоёмы ПВО обо всём здешнем. И как сюда сподручнее всего прорубиться —

: Да. И не каюсь, что бы ни говорили Пищер с Егоровым.

— Хотя: что Пищер и Сашка? Громче всех от радости прыгали,— правда, не к лицу им в открытую от радости детской скакать...

: Гришка-то на полгода раньше меня откинулся — ну и тут же, понятно, схватил кувалду, лопату, лом — и сюда. А уж потом парадку снял, по первому поту. И продолбился: через десять метров монолита всего... “Дорвался, значить” — как бы выразился друг Егоров,—

Впрочем, он потом выразился: и не раз, да. Столько раз за один вечер меня до того ни разу в жизни не любили — даже на КМБ и в учебке. Но бессмысленно ждать от нашего выдающегося спелеомэна слов благодарности, да. Не способен он на них — хотя какая истерика была с ним в 78-м, когда Ященко со своими орлами Штопорную эту рванул!..

— Ну да ладно, как сам же Сашка говорит. Дело прошлое. Да. Тем более, что поначалу все сюда действительно аккуратно ходили: след-в-след, ни бумажечки, ни спичечки не бросали... Ну а потом — конечно — понеслось...

: Знаем мы наш Великий Русский Народ, вечного победителя самого себя — как самого себя облупленного... Тьфу, блинн! — чуть не выругался на нервной почве, да. Кстати, если уж трогать историю — то по-теперяшнему правильнее не Хаос этот зал называть, а База. Да. Так теперь все говорят — и оно, может, получше. Бо Хаос везде, а с этого обвального колонника, как ни крути, ЖБК начинается... Значит, здесь и есть База.

Да.

: Вот так — твёрдо и уверенно. < В исключающих уголках оставим особое мнение будущего профессионального подземного топографа Пита,— сиречь, маркшейдера,— что Хаосом ЖБК не начинается, а кончается, потому как разрабатывалось не со стороны Ильей, а со стороны Никит — оттого, мол, он и вид имеет как бы колонного зала — то есть фронтальной выработки, не заполненной отхожим бутом, а потому местами сильно рухнувшей: в результате известного всем теоретически наводнения ‘от тринадцатого года’, что прорвалось через ильинскую сбойку-трещину, и разом остановило разработки и в Ильях, и в ЖБК, и в Никитах... Но где Никиты, и где ЖБК? ЖБК ныне, слава богу, неотъемлемая ( хочется в это верить ) часть Ильей, и начинается для нас Хаосом — а потому цена всем этим историческим изысканиям-определениям очевидна. Да. >

Рассуждая так, я как-то незаметно оказываюсь в Палеозале. Уж он-то сохранил своё прежнее название... Да только “всё в породе уравновешенно”, и отпечатков ныне на его стенах заметно меньше стало — это я “дохлости” всякие окаменевшие в виду имею,— наутилусы там пампилиусы, да брахиоподы с аммонитами...

— Зато прибавились рожи всякие, вырезанные по древнему камню, да надписи. Впрочем — пока без мата; клеветать не будем...

И кто знает — может, через 1000 лет всё это ценнее для людей будет, чем отпечатанная в извести селёдочная чешуйка или улитка каменная со склона... Да. Читайте Джерома — отпечатков-то повсюду полно, а где ещё можно найти такое, с позволения сказать, словосочленение:

“КЭМ —— ЖИВ —— ПОКА”

: Представляю себе морду лица упомянутого Кэма. Да. Или вот —

“Ухожу сторожить Родину.

Прощайте на два года — а быть может навечно. Вадим.”

: Это уже История. Или вот так — почти кратко: “Выходим. Свет кончается. Жизнь прекрасна! Оля, Ира.”

Да-а... И — “Не оставлю Надежду я, всяк сюда ходящий”. “Люди, зачем вы живёте?” “Ухожу, ибо в этой обители бед ничего постоянного, вечного нет” — Хайям!..

И уж совсем, видимо, от спинного мозга: “ДЖЫНЫ”. “ОБЖОРА”. “СОРОКИН, ФЕДОСЕЕВ, ЛЕНИНГРАД”.

— И нетленное: “АННЕТ — ДУРА”.

: Уж это — по-видимому — точно. Да.

..: Вот так, разглядывая старые отпечатки и наши новодельные надписи, я сижу в Палеозале на подходящем камушке — заботливо, разумеется, надвинув на попу “пенку” — и выкуриваю положенную мне по этому случаю сигаретку.

— Да. И остаётся мне сделать один-единственный маленький шажок, чтоб окончательно нарушить весь наш молчаливый ‘уговор договора’. Хотя: “был-ли пальчик”?..

: Клятвы с меня никто — чтобы близко не подбирался к Чёрт-лифту — не брал; более того, если и встречу кого — постараюсь не уточнять, который сейчас день и час недели,— а если — паче чаяния — повстречаю ‘совершенно-случайно’ кого из нашего ГРОБА — Группы Обеспечения,— то есть из “Подмёток” хоминых кого, иль из своего “ДС” — “Дерзкого Сада” — так те, понятное дело, мне и сами не скажут: пытай-не-пытай...

— Да встретить кого-либо в Ильях летом среди недели ( или что у них там сейчас проистекает ‘в смысле бремени’? ) вообще невозможно: потому как не сезон, да. И потому мы затеяли наше геройское предприятие именно здесь и сейчас — чтоб не смущать народ идиотскими запретами на посещение ЖБК: в конце концов, какое мы право имеем отнимать у ильинского народа пол-Системы ( если не сказать — значительно больше ) в угоду своим приколам и непонятным половине из смертных целям? < Каюсь — взял сильно завышенную оценку: влияние Пищера. >

— Но “случаи разные бывают”, а потому сейчас наверху над входом в Систему всё-таки дежурит наша славная ГО,— буквально “на всякий случай”: осадить слишком большую и решительную толпу чайников, рвущихся поздравить и пожалеть нас...

: Ха! “Дежурят” < хамство внутреннего голоса > — отмокают в реке, если не дождь и слишком жарко, или дрыхнут в палатке без задних ног,— ну, может, ещё у костра Коровин соловьём заливается,— хотя, честно говоря, слабо мне сейчас представить себе такие ‘поднятия’, как дождь и жарко — равно как и такой неизменный предмет нашей жизни, как звезду по имени Солнце — а ведь не так давно сидим: “что же дальше будет, Вондервурт?..”,— но дело не в этом предмете или предметах — я начал о другом, о ГО — так вот, даже ГО увидеть шансов у меня практически нет, потому как они “по условию поставленной Пищером задачи” сюда раньше, чем через неделю не сунутся —

— за акомами нашими отработанными, записями этими, что мы вроде бы “по условию той же задачи” как бы обязаны вести — только непонятно, что нам нужно писать, да и зачем это нужно,— впрочем, я опять отвлекаюсь,— да; так вот, заберут они все наши записи, мусор и прочие отходы — а потом, “через некоторое количество колов времени” принесут нам сюда хлебушка свеженького, акомы свежезаряженные — и снова будет у меня нормальный ходовой свет; ещё “железа” пищеровского подкинут,— в общем, типичная “экспедиция посещения”... Только посещения никакого не будет.

: Да.

Потому что встреча с нами в условия дважды помянутой Задачи не входит; дальше Палеозала они не сунутся — просто сложат здесь всё, что нам будет предназначаться, заберут наши посылочки — и привет... Да и сюда, небось, не полезут, пока не убедятся со всей свойственной Коровину тщательностью и усердием Хомо, что в означенном ‘ПалеозаДе’ не тусуется — конечно же, совершенно-случайно, исключительно-в-силу-собственной-рассеянности — какой-нибудь перекуривающий Сталкер...

: Именно в этот момент, да.

Так что шансов встретить здесь хоть какую-нибудь заблудшую — эх! бы женского полу! — душу у меня нет решительно никаких.

— Да...

И потому я — сидя тут — ничего в принципе не нарушаю,— даже жаль, между прочим. Потому как, конечно, всего пять суток ( не скажешь, что дней ) — или около того — здесь,— а уже немного тянет хоть краешком глаза глянуть:

— Как там эта штука, вокруг которой Земля вертится?..

..: Да штука эта — так, к слову. С ней-то как раз ничего — и я совершенно искренне на это надеюсь — случиться не может ( по крайней мере, как успокаивал нас наверху перед погружением Коровин, “в ближайшие 4,6 мрд лет”,— а он знает, что говорит, когда говорит о таких вещах — в отличие от трендилы Егорова и лидера Пищера, да,— хотя обучались они этой нехитрой науке как бы в одном месте, да ),—

— А ВОТ КАК ТАМ, Н А В Е Р Х У . . .

: Слишком общественная я всё-таки скотина. Да.

— Представляете / к примеру /, как в анекдоте: сижу я так здесь, курю — и вдруг из Штопорной ( виноват, тьфу, из Чёрт-лифта ) шум, гам, свет, камни — и прочие крики — и ГО в полном своём составе вываливается, один-за-другим, двенадцать человеко-членов — и родное моё “ДС”, и хомовские “Подмётки” — и орут на всё ЖБК, расплевав в упор Священные Пищеровские Установки:

— МУЖИКИ!!! ЭВА!!! ВЫ, КОНЕЧНО, БУДЕТЕ СМЕЯТЬСЯ — НО ГОРБАЧЁВ ТОЖЕ УМЕР!!!...

— Эх! Да...

..: об этом можно только мечтать. < Чтоб ему минеральной водой захлебнуться, проклятому!.. >

— С этой мыслью встаю, тушу бычок — то есть, эскьюз ми пардон, уже почти фильтр — зарываю его под надлежащий камушек в целях пророста — и делаю тот самый последний шаг в сторону Чёрт-лифта:

: Шаг, который...

— и острожненько заглядываю в него: всё-таки единственная ниточка, связующая нас с Поверхностью... Со светом, стало быть, той самой штуки,—

— Глупости. Ничего оттуда не лезет: потому что “вы, конечно, будете смеяться” — но весь Чёртов лифт совершенно-наглухо забит камнями:

: АБСОЛЮТНО-НЕПРОХОДИМЫЙ ЗАВАЛ ——

— И глядя на него, я начинаю так пятиться, пятиться назад — пока не упираюсь пенкой в стену. В противоположную стену грота,—

— И тогда я во весь дух бегу к гроту, которому мы так и не успели дать названия. И думаю на ходу, что “Братская Могила” во всех отношениях будет, безусловно лучше, нежели “ЛИПОТА-2”: не хотелось бы мне — как “Свечки”... Особенно в столь замечательной компании —

— А потому в Хаосе ( виноват, пардон эскьюз ми, Базе ) я всё-таки забираю канистру с водой и успеваю как раз к столу. К обеду то есть —

: Сашка подозрительно глядит на меня.

— Где это ты шлялся?

— Ждал,— говорю, а голос так предательски норовит сорваться и пустить петуха,— пока канистра накапает. Озеро-то всё ещё третьего дня с Торжественного Бодуна пришлось вылакать... Да и вода на пищеровский Указ косо смотрит — утекает в какие-то скрытые щели, не задерживаясь...

— Говорю, а сам думаю: только бы интонация/детонация проклятая не выдала,— только бы ни в чём не продешевить и не переиграть — только бы всё, как обычно...

— Угу,— бормочет Егоров, орудуя большой “накладной ложкой” — и мне физически кажется, как же много он накладывает в каждую миску,— верю. Небось, в Рожайку бегал купаться, иль в ильинский магАзин — за пивОм...

: А я и вправду мокрый — хоть выжимай. Только от другого.

— Ладно вам,— традиционно говорит Пит,— давайте будемте есть.

: Давайте. Будемте. Главное — не друг друга.

... и всё-таки: ни черта они не понимают в жизни. Что Пищер — крэйзун наш тарелочно-экстрасенсо-спелео-мифический; что Сашка — “моя амбиция меня бережёт”; что Пит... А что — Пит? У него ещё всё впереди. Впереди — если...

: Если у нас у всех впереди ещё хоть что-то будет — кроме, разумеется, того срока, на который у нас тут запасено всяческой еды и света, я имею в виду.

И что имею...

... и мне становится нестерпимо-жалко всех нас.

Только не желаю я быть тем самым гонцом, которому лет этак 400 назад — аккурат в момент разработки этих самых каменоломен, кстати — просто оторвали бы голову. Или посадили на соответствующую случаю крепь — весьма, между прочим, отточенную. Так что договоримся: это будем не мы. “И никаких истерик” — с голосом и юмором чтоб было, как обычно. Чтоб, к примеру, не подкачать — как только что, перед обедом:

: В самом деле — чуть всем аппетит не испортил... Никогда в жизни я не острил так плоско —

— И чуть не забыл написать: Да.

ГОЛОС ЧЕТВЁРТЫЙ — ИГРА:

... И мы начинаем играть.

То есть мы не сразу начинаем играть, нет — плохой из меня описатель — а после обеда Сталкер вдруг говорит: давайте, будемте играть в “мандавушку”. Мол, давно уже не играли. А для Егорова и Пищера это, как команда “марш!” после “внимание”. То есть стоит кому-то предложить — ни Сталкер, ни Сашка, ни Пищер секунды думать не будут — так они любят эту игру. Я даже думаю, что меня они взяли с собой только потому, что им был нужен четвёртый игрок. Хотя в “мандавушку” можно играть и вдвоём — но тогда непонятно, куда девать третьего, который тоже хочет. А втроём играть нельзя — поле квадратное, как обычная доска от шахмат или шашек, только со стороной в десять клеток. Как у корейских шахмат. И четыре угла для четверых игроков.

( На самом деле я знаю, что меня взяли в это Пребывание потому, что из всего ильинского народа я один по-настоящему занимаюсь топосъёмкой, в том числе подземной, и хотя на любительском уровне и Сашка, и Пищер снимать могут — Пищер понимает, что для составления действительно хорошего документа этого недостаточно. А Пищер очень хочет оттопосъёмить ЖБК по-серьёзному,— впрочем, я об этом уже, кажется, писал. Соответственно, если уж начал, скажу, что точно так же у каждого из нас чётко определены его задачи: без Сашки Пищеру самому не потянуть обслуживание всей своей аппаратуры, не смотря на то, что половину всех этих приборов он изобретал сам — не потянуть, потому что Сашка действительно грамотный и профессиональный электронщик, а Пищер хоть и представляет, как и чем в принципе нужно измерять то, что он хочет измерить, сделать своими руками — или найти неисправность по необходимости — так, как Сашка, не может. У Сталкера же устойчивая параметрия — как говорит Пищер; я не вполне понимаю, что это значит, но, кажется, догадываюсь. Потому что Сталкер никогда не выходит из себя и не раздражается по пустякам, и Пищер рассчитывает, что Сталкер в этих наших записях будет наиболее объективно писать обо всём, что с нами происходит. Извините за долгое отступление. )

Пищер, правда, ещё говорит, что мол нужно, раз уж у нас сегодня “ПХД”, и записи свои в порядок привести — Журналы эти, или как их назвать правильно — не знаю — но не слишком уверенно он это говорит, к тому же Сталкер орёт, аж уши закладывает, «утром стулья — деньги вечером» — и Пищер, конечно же, соглашается: «ладно,— говорит он,— только чтоб завтра точно каждый привёл в порядок свои записи, а то четыре дня, как никто ничего не писал...» Конечно, ему и самому поиграть хочется — не меньше Сталкера — но должен же он сказать насчёт записей: ведь он — главный.

А Егоров ещё говорит — изподтишка — «а завтра — Большую».

И Сталкер кивает: и записи, и “Большую” — обязательно, мол.

“Большую” — это значит не обычную, а большую партию. В обычной — той, что как правило играется — каждая фишка — или “жучок”, или так, как их Егоров со Сталкером называют — только периметр поля должна пройти и потом — по диагонали — в центр поля, в “дом” завестись; а в “Большой” она не сразу в центр заводится — а по спирали всё поле проходит, клетку за клеткой. И со спирали на спираль фишки — если на соседних клетках оказываются — друг друга есть могут. Ходить же по полю можно только на то количество клеток, сколько точек на кубике выпадет. Кубик вообще в этой игре очень большую роль играет — потому что задаёт, как говорит Пищер, “фактор случайности”. Сталкер же просто называет его “пятым игроком” и считает, что с ним можно договориться и играть в паре против всех — и тогда выиграть — или поссориться и продуть партию. Ну, не знаю... У каждого, наверно, своё понимание этой игры. Но это и делает её столь интересной, не похожей на другие. Потому что в ней и думать надо, куда и какой фишкой ходить — не меньше, чем в шахматах, честное слово — и ещё угадывать-понимать, что на кубике у кого в какой момент выпадет — чтоб не ошибиться со своим ходом.

И ещё нужно сказать, что “есть” в простой — то есть “малой” игре — фишки могут друг друга только, если одной по-кубику выпадет точно на занятую другой фишкой клетку встать. Перепрыгивать друг через друга они не могут, и это здорово тормозит игру. Бывает, что прямо перед тобой на следующей клетке стоит кто-то, а у тебя выпадают все знаки, кроме “единицы”. И ты стоишь, и ничего поделать не можешь. Вообще об этой игре можно очень долго рассказывать, потому что правила я уже почти все перечислил, но в ней очень много “тактических ходов” ( так говорит Сталкер ) — и они как раз позволяют тебе выиграть, несмотря на невезение с кубиком. Что ещё сказать? “Малая игра” может час длиться или три, а “Большая” — растянуться на целый день. А то и на два — это как сложится. Поэтому если они завтра ещё и “Большую” затеют, то весь день в гроте сидеть придётся. Впрочем, завтра всё равно весь день в гроте придётся провести — из-за записей этих, хотя бы.

Хотя... Что-то тут не так.

Что-то не то было в словах Сталкера — только что, я не понял.

И как-то странно он ещё говорит: играть, так играть — когда мы убираем со стола всё после еды и Егоров достаёт поле и фишки с кубиком. Можно подумать, его кто неволит. Сам же и предложил.

И мы начинаем играть.

Я беру кубик и кидаю его — выпадает 3. Ладно: слишком мало шансов, чтоб с первого броска сразу 6 выпало. А “выставиться” — то есть выйти на поле и начать игру — можно только, если на кубике выпадет 6. Такое правило. “Шестёрка” вообще в этой игре — самая важная, потому что если выпадет 6, имеешь право на повторный бросок, сколько бы “шестёрок” подряд у тебя ни выпало; а если ты две “шестёрки” подряд выбросил, но не использовал ( специально пропускал ход — это и есть “тактика”, или не мог ходить, потому что был заперт чьей-то впереди стоящей фишкой — я уже объяснил, как ) — то можешь любую из своих фишек, стоящих на поле, “дамкой” сделать. А “дамкой” можно ходить в любую сторону ( а не только против часовой стрелки ), и есть все фишки подряд, на сколько клеток тебе выпадет переместиться по кубику — почти, как “дамкой” в шашках. “Дамка” в этой игре самая ценная вещь, потому что ей можно легко убрать с поля всех противников, и без помех завести свои фишки в “дом”. Да только очень редко бывает, чтоб выпало две “шестёрки” подряд — и ты их не использовал. Но всё же бывает.

Некоторое время ни у кого не выпадает “шестёрок” — выпадают, кажется, все кости, что есть на кубике, только не 6 — и разговоры за столом постепенно смолкают. Только Сталкер как-то преувеличенно весело каждый раз после неудачного броска говорит: «ничего, не сразу Москва строилась – и не за раз наши штреки вырылись…» А потом на поле подряд выходят Пищер, Сашка и я.

И начинается Игра. Только Сталкер никак не может “вывестись” — но похоже, это его особенно не угнетает.

Весёлый он человек.

Жалко только, что с ним в паре играю я ( играем “два на два”, потому что так гораздо интереснее, чем “каждый против всех” ). Но так и проиграть можно: не из-за себя, из-за партнёра, как сам ни старайся.

Я довольно быстро успеваю загнать первую свою фишку в “дом” — ловким задним ходом “съедаю” Егорова, то есть, конечно, его фишку, потому что есть-то можно и назад — главное, чтоб на кубике выпало ровно столько точек, сколько клеток отделяют твою фишку от фишки противника; это ходить можно только вперёд — “съедаю” же я фишку Егорова вот как ( объясняю специально, потому что это самый замечательный тактический ход, который я знаю, и чтоб понятнее было, как мы играем ).

Представьте себе шахматное “поле”. На 6 я выставляю свою фишку в угол. Дальше мне надо бы идти вправо — против часовой стрелки и так обойти по периметру всё поле, кидая кубик на каждый свой ход ( если не “сожрут” мою фишку Егоров с Пищером ); дойдя до своего угла, я сворачиваю на диагональ, ведущую в центр поля — и спокойно завожусь в “дом” ( устал от “кавычек”, и не знаю, нужны-ли они дальше ) — одну из четырёх клеток в центре поля, что соответствует моему углу. То есть в дом я завожусь, если подхожу к своему углу слева. Такое правило. А тут я вижу, что Сашка именно слева приближается к моему углу. ( Есть, я уже написал, можно и назад. ) И я чувствую ( не могу объяснить, как ), что через два хода у меня выпадет на кубике ровно столько, сколько клеток будет отделять его фишку от моей слева. И я никуда не хожу, пропуская ходы, а жду его. И когда только три клетки отделяют его фишку от моей, я бросаю кубик ( моя очередь бросать ) и выкидываю на нём 3. Я не знаю, как так получается — но это и есть Игра. И потому она нравится мне, как и всем остальным. Только такое предчувствие тоже бывает редко — как и две шестёрки подряд. Я съедаю Сашку, и когда следом у меня выпадает 5, просто дохожу до своего угла, будто уже прошёл круг, и завожусь в дом. Это и есть тактика. И первая моя фишка буквально в четыре хода попадает в дом ( всего же их надо завести туда четыре — так мы договорились в начале игры, потому что перед игрой всегда договариваемся, по какой системе играем, так как вариантов игры много — можно заводить и три, и пять фишек, или, скажем, запретить есть задним ходом — только это уже не интересно ).

Но тут моё везение кончается.

Сзади ко мне ни Сашка, ни тем более осторожный Пищер больше не подходят — наоборот, всё норовят сами сожрать меня спереди — и игра начинает выдыхаться. Наступает её вторая стадия: медленное, упорное продвижение фишек к своим домам с постоянными съедениями друг друга, после которых снова нужно ждать шестёрки, чтобы продолжить игру этой же фишкой. Хорошо ещё, что играть можно одновременно хоть всеми четырьмя фишками ( я предпочитаю вести по полю две — в зависимости от того, что выпадает на кубике, и на сколько клеток нужно перевести каждую, чтоб съесть кого-то — или наоборот, не быть съеденным, и одну иметь в резерве: выставленную на поле, но ждущую своей очереди в углу для заднего хода; кажется, не сказал о естественном, но важном моменте: число клеток, выпавшее на кубике, нельзя произвольно распределить меж всех своих выставленных фишек — на каждый ход можно двигать только одну, но любую ).

— “Позиционная война”,— объявляет Егоров. Преимущества ни у кого нет — да и быть не может: фишек на поле уже достаточно и все чуть-ли не каждый ход жрут друг друга. Я, как могу, в одиночку сражаюсь с Пищером и Егоровым — они уже по две фишки завели в дом, а у меня только одна ( та, первая ) — да и на поле у них постоянно две-три гуляют; я, правда, как-то всё-таки умудряюсь их съедать — но завестись не могу. Не хватает меня одного на них обоих, а Сталкер никак не может выкинуть свою шестёрку.

И я вижу, как у него потихоньку портится настроение.

И тогда я начинаю — как бы это назвать? — немного отвлекаться.

Я вообще не знал, писать об этот или нет; может, всё это неважно... А может — важно. Я напишу, а Пищер пусть потом решает — или кто там будет решать — в общем, не важно, кто.

То есть я начинаю воображать. Конечно, это глупо — понимаю — но ничего не могу с собой поделать. Я всё время как бы досочиняю события — или как это сказать: гадаю немножко, что-ли?

Вот, к примеру, Пищер говорит что-то, а я тут же думаю: а Егоров на это ответит так... а потом Сталкер сострит... и Пищер скажет ему...

Это почти мгновенно у меня получается, само собой. И постоянно. И так быстро, что я два-три варианта успеваю продумать ( или как правильно — “придумать”? ) — пока из них один другому ответит. И на два-три хода вперёд — то есть, если это разговор, то на две-три фразы. Иногда даже думаешь: эх, Сашка! Лучше бы ты вот это сказал! Ну что же ты? Ну скажи, скажи! Ведь не поздно ещё, можно сказать — только надо то-то и то-то вначале помянуть, или сделать что-то — это, смотря о чём разговор идёт. И здорово бывает, если он и вправду начинает говорить, как я придумал. Сразу внутри такое чувство — будто летишь куда-то и звон хрустальный вокруг.

А может, я просто дефективный. Не знаю. Но мне всегда интереснее не говорить — а следить за разговором. Думать за всех. То есть не думать, а... ну, я в общем уже написал, как и что. И под землёй это со мной всё время происходит, а наверху — почти никогда. Редко очень.

А ещё бывает — это, когда нет разговора, как сейчас,— я картинки представляю себе. Ситуации. Вроде как фильм смотрю. Это даже интереснее, чем разговор за всех думать — потому что тут и думаешь, и делаешь будто что-то за всех, как на самом деле, и ещё что-то происходит независимо от тебя. И тоже — три-четыре варианта за секунду, наверное. То есть тоже очень быстро. Очень интересно.

Вот и сейчас — загадываю: у Сашки будет 3. Нет. Чувствую стену глухую — и вокруг, и — больше — впереди,— и знаю: не будет у него сейчас 3. Тогда, говорю — нет, представляю про себя — будет 4. И снова стена. Тогда — 5, решаю я, потому что как в игре “горячо-холодно” меня тянет в сторону увеличения цифры, и всё это за полсекунды, наверное, и Сашка кидает кубик, и — полёт со звоном — 5.

Угадал. Попал.

Но кубик скучно угадывать — к тому же не себе ведь,— правда, это помогает уберечься от некоторых ходов Сашки и Пищера, но ведь не ото всех, а потом, так играть неинтересно — будто нечестно — и поэтому я представляю себе другое.

— ХР-РР!.. — трещина вдруг разрывает потолок, по потолку — чёрным страшным зигзагом ( я так ясно её вижу! ) — и камни оттуда, столб земли, пыли и глины... Обвал. И мы все тут же — нет, быстрее! — к стенам, но ещё быстрее — ватная стена и вялость, тупик: нет, с нами такого здесь не будет; только трещина чёрная — та, в начале — была “со звоном”, а как я подумал о нас — сразу стена; значит, думаю, обвал может и будет — когда-нибудь, но только не при нас — а после, может, через миллион лет.

И лёгкая пустота внутри: со звоном.

Значит, правильно. Но это не трудно. И потому я позволяю себе немного повалять дурака. Всё равно на доске — я имею в виду: на поле игры — и вокруг неё ничего интересного не происходит. Если не считать, конечно, кислой физиономии Сталкера, помноженной на его невезение и наш с ним — при такой игре — неизбежный проигрыш.

Но как раз это совсем не интересно. Особенно те слова, которые по поводу дальнейшей игры начинает говорить обычно сдержанный на такие слова Сталкер.

И так как ничего нового для меня он не говорит ( слов этих я в армии своей наслушался выше крыши — особенно когда нас прижимали к земле, точнее, к тёплой вонючей жиже своим огнём чёрножопые бандиты из УНИТЫ, а другие чёрножопые — которых мы должны были натаскивать, но по сути, только защищали, не знаю, во имя чего, от тех — боялись рыла своего от земли оторвать ) — так вот, слов таких я с тех пор на дух не перевариваю — и потому представляю ( чтоб не слышать того, что говорит Сталкер ):

... с хрустом разрывается потолок, и из него прямо на стол — аккуратно между нами — вываливается здоровенный каменный блок. Кубик со стороной ровно в один метр.

Вес, соответственно — 2,7 т. Как у мрамора. Потому что камень, естественно, влажный.

И на всех гранях — :::.

То есть, как мог бы себе представить Егоров — “картина алегорическая...”

Внезапно — Сталкер, 6! — почти кричу. Звон изнутри, и всё гудит от звона — 6, 6, 6, 6, 6, 6... — сколько же раз? Ведь не бывает!..

И тут Егоров говорит: «В прошлый раз Сталкер доказал, что можно за всю игру не войти в дом. В этот раз он, очевидно, хочет доказать, что за всю игру можно не выйти на поле.»

А Сталкер всё трясёт кубик в стаканчике...

— Да кидай же,— не выдерживаю я — и он кидает.

— Теперь снова кидай,— говорю я, когда он выставляет на поле свою первую фишку,— только стой на месте, никуда не ходи — чтоб сразу дамку сделать.

Тут же представляю, что он мне говорит, и как он, не слушая меня, идёт на свою следующую шестёрку, не веря в Удачу — и всё тут же заваливает, потому что тот вариант с бездной шестёрок быть может один из ста тысяч, из тысячи миллионов вариантов, и нужно, будто в лабиринте на ощупь пройти, не сворачивая в ложные тупиковые ходы, именно им, и не дай Бог ошибиться, свернуть не туда,— всё это одновременно со звоном вихрем проносится в моей голове, и пока он, как в замедленном кино, тянет руку к своей фишке, я говорю ему именно так, чтобы он никуда не пошёл — в противовес мне, а остался на месте. И кидал кубик повторно.

Так говорить — очень сложно, трудно, почти невозможно,— и внутри у меня всё начинает болеть и корчиться, потому что это ещё и западло — манипулировать человеком,— но я так говорю, потому что это единственный вариант заставить его выиграть — и он выкидывает шестёрку десять раз подряд, и внутри меня словно что-то щёлкает — перегорая, выключаясь — и я ощущаю жуткую немоту-безмолвие изнутри, и покой,— а Сталкер делает себе три дамки подряд и съедает ими все незаведённые фишки Егорова и Пищера — и те, что они повторно пытаются вывести на поле, выкидывая свои редкие шестёрки,— и мы со Сталкером без проблем ДЕЛАЕМ ЭТУ ИГРУ.

Только плохо выигрывать у Пищера с Егоровым. Неинтересно. Это обязательно шум и скандал, и обвинения, что мы со Сталкером жухали, а они, мол, добрые такие, нас прощали, и выигрыш наш — липовый; то есть нас ещё пожалеют — как маленьких...

Ну, ничего. Раз так — я вам тогда завтра Большую Мандавушку в сухую сделаю. То есть выводиться вы у меня, конечно, будете — это от меня не зависит — но к дому ни один из вас и близко не подойдёт. “Да”!

“Уж это точно — по ряду причин на самом деле — или типа того, в некотором роде, значить,— я имею в виду. И что имею — пардон, эскьюз ми! — то и введу: мон шер, да.”

( Кажется, Егоров добавил бы ещё “этсетера” — но я не знаю, что это значит. )

Вот вам всем.

Только это не самое плохое. Это так, мимоходом ( я предупреждал: описатель из меня никакой ). Ведь игра — она и есть игра, чтоб не всерьёз, и проигрыш выигрышем представить — выиграть то есть как бы... Это всё не всерьёз.

А всерьёз — это когда мы со Сталкером начинаем выигрывать и я расслабляюсь — ко мне вновь возвращается тема обвала. И никак её не отогнать. Я кручу разные варианты — и так, и этак, и все они кончаются глухой стеной, но тема не отпускает — совсем как тогда, в 78-м, когда “Свечки” пошли в Ильи, а я не пошёл с ними, потому что дело было совсем не в тренировке — планового занятия не было в то воскресенье, а что касается общей подготовки, то посещение пещеры лучше любой разминки,— я знал, что будут “волоки” и “колёса”, и водка до одури, и что добром на этот раз не кончится — будет сыпуха; подумал ещё, что это я “накручиваю” лишь от того, что так, как они, мне ходить под землю совсем не нравится — но тема обвала крутилась и крутилась в моей голове, пока не позвонил Гена и я понял: надо ехать,— и только тогда отпустило,— так и сейчас: привязался хуже редьки, а где, как и что — а главное, когда — никак не поймёшь.

Плохо, что приходится перебирать кучу вариантов; хоть и быстро — за секунду их до пяти прокрутить можно, липовые-то сразу отсеиваются,— но страшно сложно одновременно угадать и “где”, и “когда”. Потому что вне времени также трудно себе что-либо представить, как и время вне места. Тут приходится хитрить — вводить время ( надеюсь, я правильно это описываю ) — понятие времени — плавно, начиная с “сейчас” — и тут же качелями будет/было,— и далее: маятником. А после привязываться к конкретному моменту.

И вдруг я угадываю, “где”,— и волосы у меня встают дыбом, и я понимаю, почему никак не мог угадать его раньше: потому что я его ждал, пытался понять, как он будет происходить — когда, через какой промежуток времени в будущем ,— а он уже произошёл.

И, что самое страшное — именно страшное — внутри легко-легко. И звон хрустальный: как туш победителю.

Тоже мне — праздник... Только как я его проморгал?

Понять не могу. А может, у меня просто больное воображение? Чтобы проверить это, после игры, когда все, испив традиционного чаю, начинают укладываться спать, я говорю, что немного пройдусь — на сон грядущий.

Все смеются, а Сталкер — нет. Действительно: знает, что-ли?

И я вспоминаю, как долго он ходил за водой. Значит, был там — и видел. Так вот почему он сегодня такой...

Значит, можно и не ходить. Значит, так оно и есть. Только почему он никому ничего не сказал?..

Значит, у меня всё-таки слишком больное воображение. И меня надо лечить. И чтоб убедиться в этом, я всё-таки иду.

Все смеются; все — это Егоров и Пищер, а Сталкер — нет. Он что-то ворчит — мол, что за мода такая: одному на ночь глядя ( или как здесь со знаками препинания? не знаю ) — но что он может сказать? И я говорю так, чтоб он заткнулся. Хотя это тоже трудов стоит. И я понимаю, что так нельзя. И Пищер назначает мне “КС” — контрольный срок — 2 часа.

Теперь уже смеются все — даже Пищер, когда до него доходит, какую глупость он сморозил. Потому что какой может быть “КС”, когда мы тут все без часов?.. К тому же спать они через два часа будут — как сурки, уж я-то знаю.

Это себе даже представлять не нужно.

Конечно, Пищер может запросто запретить мне одному шляться по Системе, когда все неизвестно насколько ложатся спать, да и где искать меня в случае чего — неизвестно,— и Пищер, насколько я знаю его, должен запретить мне эту прогулку ( на неопределённый срок с неопределёнными целями и вдобавок в совершенно неопределённое место, потому что я, естественно, просто не желаю сообщать никому, куда и зачем направляюсь ) — и я уже готовлюсь сказать ему — знаю, на слово “медитация” он, преисполненный, как и все непосвящённые, какого-то трепетного уважения к Миру Востока, сделает “стойку” ( так это называет Егоров ) — но он почему-то меня отпускает. И я не понимаю, почему. Не могу понять — но мне не до загадок Пищера,— я иду, прохожу Хаос, Палеозал, подбираюсь к чёртовому обходняку Штопорной — и вижу завал.

Точь-в-точь, как я его себе представил. И понимаю, что чувство полёта будет тем сильнее, чем точнее представишь себе картинку — а попробуй, угадай её так всю — в деталях — и пробую его разобрать. Руками.

Конечно же, это глупо — голыми руками, даже без рукавиц — но что-то ведь надо делать,— и я понимаю, почему Сталкер никому ничего не сказал. “Свечек” я и сам прекрасно помню: ещё бы! — я возвращаюсь в грот,— ребята уже спят, спят хорошо, спокойно, и незачем их будить; всё можно отдать на свете за этот их сон, мой сон — ничто в сравнении с этим — я выбираю то, что мне понадобится из инструмента — затем вновь иду к завалу и начинаю копать. Опыт уже есть. К тому же я попробовал представить себе, как буду его разбирать — и, в общем, было чувство полёта.

И я работаю, пока не упираюсь в три больших глыбы. Треугольником они висят надо мной; тронешь одну — две других просто размажут по стенкам этого наклонного, почти вертикального узкого лаза,— они висят в распоре, упираясь покатыми боками друг в друга, а на них сверху — другие, помельче... И сколько их там — это мне уже трудно вообразить: слишком устал. Выдохся. Я пытаюсь понять — угадать — как я разбираю этот завал дальше,— но у меня ничего не получается. Полный тупик. Стена.

И я возвращаюсь в грот — спать. А по дороге вспоминаю, что Пищер как-то говорил, что свечение — которое мы видели — появляется перед обвалом. Мол, какие-то натяжения в породе, микротрещины, и газ какой-то по ним... Или электрические напряжения... Жалко, что я ничего этого не знаю. А при всех спрашивать его мне было неудобно. Думал, потом спрошу ( состояние кауманек, к которому мы приближаемся здесь, под землёй, как-то позволяет это увидеть, очувствовать? Не знаю ) — да теперь не спросишь. Теперь надо молчать. И копать потихоньку.

Нечего срывать ему эксперимент.

Потому и не сказал ничего Сталкер.

И я понял, кто разберёт эти камни.

И как.

ГОЛОС ВТОРОЙ — ЕВА:

... Говорят, так стало:

Если остался один под землёй — без света; заблудился или бросили тебя — и ты не знаешь дороги до выхода — то, когда сил никаких у тебя уже не останется и шансов отыскать выход иных не будет — надо остановиться, сосредоточиться и три раза позвать: «Эва!» Только надо быть очень уверенным, что ты хочешь Её увидеть. Иначе...

: И ты увидишь Её. Если ты молод, если тебе 20 — это будет прекрасная девушка. Если тебе 30 лет — перед тобой предстанет Женщина Твоей Мечты. А если тебе 40 лет — то увидишь Божество, с которым ничто не может сравниться.

— Вначале ты увидишь слабое зелёное сияние: свет в конце прохода. И в контурах этого сияния ты разглядишь Её, вышедшую из камня.

И ты пойдёшь к Ней.

..: Ты пойдёшь за Ней, на этот слабый свет — и он будет вести тебя к выходу. И когда до него останется совсем немного, когда ты начнёшь узнавать камни, гроты, проходы — Она обернётся назад, и ты увидишь, что это страшная злая старуха, что ей и есть все эти 300, 1000 или 500 лет, которые Она живёт в камне.