Долгая ночь у костра (Триптих "Время драконов" часть 2)

: Действительно, свинство. Да.

Или наоборот — набегаешься по Системе, песен наорёшься, наобщаешься вдоволь — выдохнешься, как собака, получив от жизни полное удовольствие — и тут самый праздник, который всегда с тобой: ползи семь вёрст без малого нецензурного шкуродёрами до собственного спальника... Тоже не самый остроумный вариант — согласен, да.

И решил я к Сашке перебираться: он-то уже давно меня к себе звал. Пит, например, как из армии вынулся, сразу с Сашкой расположился. Ну, Пит-то — понятно: он сразу с Сашкой сложился, ещё на той спасаловке ‘подсвечной’,— а я вроде как независимо всю жизнь в Систему ходил... Потому и сопротивлялся довольно упорно, да. Бо независимость, как девственность: раз вылетит — не поймаешь ( как честь, что нужно с молоду от гос-ударства родного беречь и лелеять ),— вторично обретённая смахивает не на скандал, так на пластическую операцию по пересадке пола на потолок,—

— А тут и Пищер вдруг в Ильи вернулся после годовалой болезни под названием “вертикальная спелеология”... ‘Верти-кальное спелеоложество’ — да. < Знаю, о чём трендю: не надо ловить на слове. Сам ходил, и время от времени продолжаю,— да; но одно дело раз-два в год посетить окоём какого-нибудь Алека или в Мчишту с аквалангом попробовать поднырнуть, остальное время благополучно по выходным от ближайшей подземли не отрываясь — и совсем иное, те же два раза в году теоретически на эту подземлю любуясь, прочее время года ближайшие подземные пустоты словесным гАвном поливать. В этом-то и состоит синдром официальной вертикальной спелеологии,— и вдвойне обидно и горько мне было, что Пищер, Кугитангом увлекшись и какими-то опытами то в Бахарденской пещере, то с Морозовым в Снежной, подобно официальному спелеодауну, родные Ильи задвинул. > Но одумался он, слава богу — воротился, как Карл-сон, Фридрих-сан и Владимир-сен ( Кикимерсен тоже доброе слово ) в родные ‘шпинаты’ — в Ильи наши. И с Сашкой в его Горячей Десятке обосновался — так они грот свой назвали, что в Правой системе подальше от всяких даунов оборудовали, которые в Левой портвейн с водовкой и волоками по-силикатски пополам хавали.

: На брудершафт с родным российским раздолбайством, да.

— Конечно, у Егорова с Пищером в Десятке тоже немного шумно было: посиделки вечные, “под звуки примуса, во тьме пещер при свете тлеющего плекса”,— или как там Коровин пел? — опять же, Генка, когда в Ильи заваливался, у них становился,— соответственно, песенки под гитару, КСП, рок, магнитофон и ‘Ж-М-Ж’ до потери смысла круглые сутки,— Пи-программы... Да что тут поделаешь: можно и привыкнуть — “привыкнуть можно ко всему, привыкни — и живи”,— да я и так уже, считай, к тому времени из грота его почти не вылазил — всё ж интересно было. Только спал почему-то раздельно. Ну — так и свадьбы пока тоже не было. Да.

... Н-нет, ты всё-тки там назад в проход-то хоть иногда поглядывай, а? Убьёшь ведь ненароком!

— Вот такой, с позволения сказать, “родственничек”. Представляете?..

: Да. Тяжело мне с ним, конечно, приходится. Ну да ничего — не сразу Москва из этих самых каменоломен строилась... Да.

В общем, иду я как-то раз от себя — из Жвана, то есть в Четвёртый Подъезд — посмотреть, кто ещё пришёл, и встречаю где-то в районе Райских Задов эту самую Натку. Сокровище егоровское. В Сейсмозоне, значитЬ. С канистрой в руках без внешних половых призраков светы.

: Сидит во тьме, курит,— меня аж передёрнуло от лёгкого ужаса, переходящего в нежную оторопь — до того неожиданно-безмолвно в луче моего коногона эта почти роденовская мыслительница нарисовалась. Да.

«Ни фига себе,— думаю,— куда это её занесло? Тут же в радиусе двухнедельной пьянки нет ни одного водокапа!» И главное — откуда! — из Десятки своей, из самой Правой системы — в самую Левую. Все Ильи промаршировала — не считая ЖБК, конечно. До которых, между прочим, метров пятнадцать всего оставалось, да. Вовремя, думаю, я её остановил. Там, небось, думаю, Сашка с Ленкой уже всю Правую в позу “внимание” поставили — “безутешное горе” Крамского и так далее: “на кого, на кого, мы туда — а ты где?..” М-да.

— Но ведь, думаю дальше, что-то по ней не заметно, чтоб она особо убивалась: может, не дошло ещё, что без пяти меня, как сгинула?..

И тогда я так аккуратненько — тоже будто бы передохнуть; передохнуть, а не передохнуть! — сажусь напротив ( чтоб сразу не спугнуть, уж очень я за запах из горла своего опасался ) и говорю:

— Дозволите-ли, сударыня, мне перекурить против ВАСП в этом самом гроте? Верите-ли: шёл-шёл, как ёжик — и утомился...

— Ой,— говорит мне она,— что вы, дяденька Сталкер, пожалуйста присаживайтесь, курите, сколько вам будет угодно. Я очень вам даже рада.

: Да. И — чуть спустя осторожно так добавляет:

— А вы случайно не к Саше с Леной идёте?..

..: Ах ты, думаю, кошка-мышка какая!

— Вообще,— говорю,— нет, но вообще,— говорю,— я к нему сегодня всё-таки собирался, да. Так что можно,— говорю,— и прямо сейчас. Он мне это самое — по горло рад будет. По самые аденоиды, уж это,— думаю,— точно.

— Да,— обещает мне данный бутон свежераспустившийся,— он же вас так очень любит! Чуть что — сразу вспоминает вас.

— Хм... Знаю, как он меня любит. А также в каких ситуациях — и куда: слыхал неоднократно. Ну да ладно,— думаю,— да.

— Не смей,— говорю,— мне выкать, а то у меня размножение сознания начинается. И пошли. Хватит сидеть на холодных камнях — кишки,— говорю,— застудишь.

— Придатки,— отвечает,— а не кишки. И не застужу: у меня там пенка.

: Грамотная... Ленкина кровь. Или егоровская школа — они там все в один клубок спелись. Семейный, да-да.

— Ладно,— говорит,— пошли. А то мне и самой тут сидеть надоело.

— И мы пошли.

: Ну, маршрут известный — Сейсмозона, Сетка; там через Сосед в Жопу — бывший Чайник; и чем им старое название не понравилось,— это ж надо — так жилой грот обозвать, а ведь грот удобнейший, двухуровневый, в Ильях такие на вес серебряно-цинкового свежезабитого аккумулятора, да,— ну да ладно, как причитает Егоров, сражаясь один на один в шкуродёре с заклинившим бульником — и, озверев, выбивает его ногой со всего маха: не вверх, а вниз, на себя,— потому как не Сильвестор-с-Таллоном, и не Чёрный Негер, да,— и даже не Пит — но всё-таки Егоров, потому и успевает отскочить:

— в самый последний момент +/— около полмомента.

— То есть мовемента движения.

: Да. И я, успокаиваясь за Егорова, продолжаю свою скорбную повесть.

... значит, Жопа; потом некоторое кувыркание метров в 150 – выход на Правую Магистраль по сокротиловке, чтоб не тратить время и свет на освещение более просторных штреков,— и дальше почти без препятствий и шкуродёров: правая Магистраль, Прямая Стрела, Колесо за Б. Чердаком — и сашкина любимая Десятка. Оп.

: Делов-то — всю Систему слева направо по кратчайшей диагонали пересечь — и отдыхай, восстанавливай до вечера навсегда сбитое выдыхание. А также вдыхание и придыхание — тут уж как получится, да.

Ну, я не медленно хожу — все знают. А чего рассупониваться?.. Вдруг слышу откуда-то сзади:

— Ой, дяденька Сталкер, нельзя-ли помедленнее — а то я без света иду, а канистра очень тяжёлая.

: И вправду, что-то плещется. А я думал — это у меня внутри, со вчерашнего.

— И давно ты так без света шагаешь? — спрашиваю. Думал — он у неё только что, в крайнем случае в Райских Задах накрылся. А канистра, естественно, пустая.

— От водокапа,— сообщает такое, что и во время самого лютого трала в жизни не слышал,— лампочка в фонаре перегорела. Пришлось на ощупь.

..: Я с разгону как стоял — так и лёг.

И аж взмок. И вся жидкость, что во мне с вечера благословенно булькала, мгновенно выкипела, сообщив температуре тела все свои килокалории. Я даже протрезвел от ужаса — да.

: Это ж надо! — пол-Системы в темноте, на ощупь, с “десяткой” воды в руках — и никакой дрожи в коленках!..

: Точно — эти психи воспитывали.

— ну да и яблони от груш не очень далеко падают, да.

: Жалко только, что не в ту сторону — она шла, я имею в виду.

— Какая лампочка тебе нужна,— спрашиваю,— для полного счастья?

— На три-с-половиной вольта,— отвечает, как на экзамене — а сама уж фонарь раскручивает: доверчивое дитя... В Ильях больше “двушки” в моде — или плекс. А также крэкс, кекс и < ... >. Но “трёшка” у меня точно есть: запасная в головке,— я их всегда штуки четыре ношу с собой — мало-ли что,— так чтоб не ползать, как некоторые, без света.

Хватит с нас Шкварина — я это всегда говорю, да.

— С этими словами стягиваю с головы систему, раскручиваю головку и вынимаю оттуда волшебным жестом нужную ей лампочку: как фокус показываю.

: Она от радости чуть целоваться не лезет.

— Рано,— говорю ей,— целоваться — ещё до грота дойти надо.

: На свою голову говорю. А сам одновременно смотрю — остаются у меня в запаске почему-то только две лампочки: одна “пожарная” ( я её по случаю из уникальной системы вывернул — если верить паспорту, предназначенной “для освещения пожара в тёмное время суток” ) на уникальное напряжение 2,3 V ровно, и не менее уникальный ток: целых 1,5 ‘амбера’,— прямо прорва ‘люмпенов’, да! — а у меня коногон свежезаряженный, меньше 3,6 вольта за раз он просто не в состоянии дать,— стало быть этот праздник света и иллюминации не про него, да;

— и ещё одна, к нему вполне подходящая: на 3,5 V.

: Обычная лампочка, без издёва и придури — с виду.

— В общем, сделали мы свой свет; забрал я у неё канистру десятикилограммовую — и дальше двинулись. Ну, конечно, когда я с канистрой, а она со светом, темп движения у нас практически выровнялся — я только иногда поджидал её, после каждого шкурника и в более просторных местах.

До Десятки сашкиной нормально, в общем, добрались — да только в гроте ни его, ни Ленки не оказалось. И вообще никого, да.

— Ой,— сообщает Натка,— как это замечательно, что мы до их прихода вернулись. Только ты Саше не говори, что я без света одна лазила — а то мне от него сильно достанется, что запасной лампочки не взяла.

— Ладно,— говорю,— а где они могут быть?

: Это я Егорова с Ленкой в виду имел. Я-то думал, они уж по всей Системе спасы организовали — у Егорова это очень быстро получается, к сожалению, да.

— А они в город,— отвечает Натка,— поехали. За вином. А мне одной оставаться скучно было — я и решила за водой сходить, чтоб без дела зря не сидеть.

: Ах ты, думаю, тоже Золушка работящая...

— Ладно,— говорю ей,— сиди тут и до их прихода никуда,— а сам уже ощутил во рту вкус того волшебного пойла, что наверняка добудет Егоров — и чем дегустация данной субстанции для меня обернуться может, коль здесь останусь — один на один с этим угорающим прямо на глазах от благодарности и желания отблагодарить — спасённым фамильным сокровищем. «Нет уж,— думаю,— дудки: такие расклады не про меня»,— и понимаю, что чем скорее я откланяюсь, тем целее потом жизнь свою проведу в свободе и вольности. И добавляю, чтоб отвлечь её от себя:

— Если хочешь чем-то заняться, магнитофон послушай. У Сашки он, к сожалению, всегда с собой. Да.

— Не-е,— отвечает она,— у него сегодня не те записи, что мне надо.

— А что тебе надо? — машинально вопрошаю я, ожидая услышать нечто на уровне “Ласкового Кофе” или “Чёрного вынимая”.

— Ну, Вангелис,— обрушивает на меня это сокровище,— Кримсон... Шульц... Или Олдфилд, скажем, а из наших — Бережков, Устинов и Галич.

— Пока прихожу в себя, она так печально вздыхает и шепчет еле слышно, будто извиняясь:

— Но больше всего на свете я Цеппелинов и Талл люблю. И “Ван дер Грааф Генератор”... То есть Питера Хэммела...

: Мои любимые группы! Да я без Джетро суток вытерпеть не могу,— без Зэплов ещё туда-сюда, худо-бедно прожить можно, особенно когда некий полузабытый “свежачок” упомянутого Хэммела подворачивается, а без “Джетро Талл” просто загибаюсь, если вовремя хоть одну композицию не послушаю... Пусть даже такую скоротечную, как “Туп, как пробка” — потому что она, как ни слушай её, будто в две секунды вся пролетает, да. Первая — “вкл”, вторая — автостоп после автоматического “реверса” второй стороны, где у меня на кассете “Акваланг” не менее знаменитый записан. И тут она — видимо, чтоб окончательно одеть меня в деревянный комбез,— а быть может, и цинковый, так презрительно крутит носом и изрекает:

— А у Сашки с собой сегодня “Флойд”, “Тяжелен Дрын” и Боб с Мирзаяном.

— Ну, а эти-то чем тебе не угодили?

— Так ведь Флойд — попса, Кримсон для глухих; Боб — компилятор; о “Дрыне” я вообще говорить не хочу, а как Алик делает Бродского, мне не очень нравится. Уж лучше Коровина слушать.

— А ты что: лучше “сделаешь”?

— Она пожимает плечами.

— Чёрт его знает... Гитары всё равно нет.

< “М-да…” > Тогда бью с другого конца:

— Значит, жрать приготовь. Они, небось, голодные приедут. С примусом-то хоть обращаться умеешь?..

... спрашиваю — и думаю: ох уж мне эти молоденькие эстетки,— что они на самом деле понимают в музыке???

Но больше — я вдруг ловлю себя на том — боюсь не того, что с примусом у неё естественная для выпендрёжной эстеточки напряжёнка, и она кочегарить его меня заставит — это не дольше, чем на пять минут, к тому же заполненных конкретной работой,— а что как раз наоборот:

: что и с примусом, как с Мирзаяном. Это же так просто — Алик...

— Да,— говорит,— умею. Всё равно ты не уходи — мне же одной скучно будет, понимаешь?..

— И так смотрит: так... Что я уже еле держусь на ногах,— из последних сил, между прочим. Но пока сдерживаюсь. Да.

: Всё ищу повод — чтоб не сломаться, как немецко-фашисткая Германия в 1939 году перед панской Польшей. Или как Пахан, глядя из окна кремлёвского кабинета на буржуинскую Прибалтику.

— Это что ж,— говорю,— мне тебя развлекать надо? Или сторожить — чтоб снова без света куда-нибудь не упилила?..

: На это, понятно, она начинает обижаться. И у меня потихоньку отлегает от сердца — значит, всё-таки биология берёт своё. Значит, всё, как у людей. То есть — как у прочих женщин. И слёзы тоже.

: Только это уже очень большая ошибка с моей стороны была — да. Потому что не могу я спокойно смотреть на женские слёзы. Уж лучше б я её совсем не дразнил...

— Приходится успокаивать.

— Слушай,— говорю ей: всё-таки хоть какой, но это ещё был шанс не остаться, и в тоже время уйти по-хорошему — пока обязательств перед Природой не возникло,— слушай, а насчёт Мирзаяна, Боба и Кримсона — это всё правда была?

— Да-а,— ревёт она у меня на плече,— правда-а... А что я могу сделать, если я их с десяти лет каждый день у Сашки с Ленкой слушаю-ю... Я ещё Высоцкого очень люблю, честно, и Холдера...

— М-да,— неопределённо так замечаю я — и тут замечаю, что головка моя — я налобник свой имею в виду, конечно, да — определённо не светит; точнее говоря, совсем погасла. То есть, как бы сказал один мой знакомый родственник этого сокровища — “лампочка накрылась, значить”.

: Ну, чем накрылась — этого мы, конечно, в предельной близости от упомянутого сокровища уточнять не будем, да. Мы просто аккуратно освобождаемся из его лап... Аккуратно пытаемся освободиться... Так... Уже почти совсем освободились, значит, да; и сокровище аккуратно затихает на моей широкой спасательской груди.

— А мы честно пытаемся сделать свой свет:

: Сгоревшую “трёшку” — на фиг,— это я лампочку перегоревшую на три-с-полтиной вольта в виду имею, да — в пепельницу, а на её место — запасную. Лампочку, а не пепельницу — балда! чем ты слушаешь?..

— Что, сломалась? Не светит? — поднимает Натка ко мне своё горестное лицо. А глаза, между прочим, чистые-чистые, никаких признаков детских слёз и утоли-моя-печалей — и все полны неосознанной такой надежды: как у Селькерика при виде отпечатка ноги Даниэля Дефо на острове своей мечты имени Робинзона Карузо. Да.

— Куда ж ты пойдёшь? — задаёт она дальше риторический вопрос, и сама на него отвечает:

— Никуда ты не пойдёшь без света. И я не пущу.

: То есть нам предлагают вполне достойную капитуляцию.

— Но у меня в засаде ещё запасной полк сидит. Да. И в нужный момент я выпускаю его на поле сцены:

— Вот,— говорю,— запасная лампочка.

: Включаю — ни огня, ни дыма. И свету примерно столько же...

— Ч-чёрт... Нет, выходит, никакого запасного полка у меня, а есть — ‘кони пьяны, хлопцы напряжёны’...

: Да...

— А Натка от радости чуть в ладоши не хлопает: нашла, чему радоваться, дура. «Все бабы — дуры»,— пытаюсь повторить я про себя — уже почти как молитву. К тому же у нас остаются отборные сибирские дивизии — та “пожарная” лампочка: 1,5 А Х 2,3 V. Да: Белое море света. А сколько огня она даст почти от четырёх вольт...

— И я стремительным движением вкручиваю ей в систему взамен бракованной “трёшки”:

... ЭФФЕКТ ПРЕВОСХОДИТ ВСЕ МОИ ОЩУЩЕНИЯ:

: Больше всего это напоминает пистолетный выстрел между большим и указательным пальцами. С разлётом крошечных таких стеклянных осколочков во все стороны — к счастью, недалеко и не смертельно.

— и ни один палец у меня даже не поцарапан. Да.

< “Идиот! Я же посылал тебе три лодки”,— звучит в голове фраза из давешнего анекдота. «Почти не к месту»,— вяло отмечаю я, теряя остатки воли и бдительности... >

— Но как она визжит!... М-да. И эта железная хватка... Я не сумел освободиться от неё даже, когда вернулись Ленка с Сашкой и Пищером.

: Егоров только глянул на нас — и сказал: «Ага. Уже. Сцепились»,— и столько грубости и какого-то зловонного торжества было в этом его кинологическом наблюдении, и гнусного расчёта...

— Но держала она меня крепко.

Она даже за спальником не пустила меня, и нам пришлось жаться в её “эгоисте”. И объятия её были сильней объятий Морфея:

Они до сих пор держат меня — но мне почему-то не хочется от них освобождаться. Никогда не хотелось — да, с той самой первой минуты в Райских Садах — и никогда не захочется.

..: Так красиво я это излагаю себе — разумеется, мысленно,— и так хорошо представляю — будто действительно вижу наяву — пока мы с моим несостоявшимся близким родственником выгребаем последние кирпичи из завала. А потом, с чувством глубоко выполненного мужского достоинства, отправляемся обедать и упаковывать трансы, предназначенные для отправки наверх — “в люди”,— и пока закипает вода в кане на примусе и Егоров молча сражается с картошкой — мне он это дело больше не доверяет, и правильно: я не сторонник мелочной чистки картофеля в экстремальных условиях — я открываю банку рыбных томатов, передаю её Самому Великому Кулинару Всех Пещер и Промоин — и забиваюсь на нары, где мы обычно спим. Там я достаю из заначенной “цивильной” пачки сигаретку, и, прикуривая её, додумываю, как же было всё на самом деле.

— Потому что должно быть в природе равновесие.

И потому что ничего у меня с ней не было. Да!

: Потому что после той второй фразы о Мирзаяне я спросил, сколько ей лет и услышал ответ — “пятнадцать”.

— Но разве,— удивилась она,— это имеет какое-то значение?

И я сказал: да.

Потому что в пятнадцать все они Феи и Золушки.

— А в двадцать пять старшие сестрицы: бабы.

А все бабы — дуры.

: Я до сих пор в этом уверен.

— ДА.

— И я ушёл из грота, и пошёл вперёд по Централке: просто так, без всякой цели и злобы. И где-то у водокапа у меня накрылась система; я поставил запасную лампочку, но она оказалась бракованной,— и тогда я наощупь вкрутил в патрон своего “пожарного туза”.

И от неожиданно яркой вспышки сжал пальцы, раздавил стеклянный колпачок — и порезался о осколки. Но не такой я дурак, чтоб, как некоторые, уходить с Централки, оставшись без света. Тем более — от водокапа. Там через час или полтора меня подобрал Шурка-Гитараст, и мы с ним и Мамонтом так нажрались в Весёлом... И орали, конечно, про то, что “наш паровоз вперёд летит — а бабы дуры”, и “после каждой попойки”, и “от фам не шершите добра”...

: А в голове у меня так тихо-тихо — словами Бережкова — пела Натка:

“Всё прошло — и хмель, и старый разговор,—

— Только мы с тобою живы до сих пор...

: Эту рану она гладила рукой...”

: Да,—

: Да,—

: Да,—

— К чёрту. Где там была моя волшебная фляжечка?..

: Вот она, родимая — за камушком прячется. Иди-иди сюда, дарлинг,— пока друг Егоров с Милым Другом и тенью-призраком Пищера по поводу места слива картофельной ботвы дискутирует...

— Иди сюда, любимая. Подари мне несколько волшебных мгновений...

ГОЛОС ТРЕТИЙ — ЗА ХЛЕБ И ВОДУ..:

..: Итак, мы обедаем,— кстати, не приведи Господь воспитанному человеку оказаться во время обеда в одном гроте со Сталкером —

: Видит Бог, как мне тяжело приходится с этим неотёсанным интеллектуальствующим мужланом — но сегодня он чего-то притих: ни тебе смачного чавканья, ни сплёвыванья на пол промеж ног, ни хруста, что обычно сопровождает каждое его глотательное движение и даже самую мысль о нём,— ни жуткого скрежета кишок друг об друга...

— Так что сегодня он ест почти достойно: не в ударе, значит. И чего это на него нашло? Уж не заболел-ли?..

— И я с ужасом представляю себе картину, почти до боли аллергическую: “ЛЕЧЕНИЕ СТАЛКЕРА ОТ НОРМАЛЬНОГО ОБРАЗА ЖИЗНИ”...

Впрочем, к концу обеда — к столь тщательно и великолепно заваренному мной чаю с лимонником и мятой — он немного оживляется и, закуривая свою мерзкую вонючую “Астру”, с лихвой ‘комПЕНЬсирует’ тот уют, покой и наслаждение жизнью, что успели сложиться в моей душе в результате принятия достойно приготовленной пищи:

... Такого мощного рыга я от него ещё не слышал.

Разве что в зоопарке — но, по-моему, то был другой хищник.

— Хотя пахнуло так же.

: Странно. Готовлю я вполне прилично — я в этом уверен — и аромат у еды соответствующий,— но этот кошмарный животный запах... Откуда он его берёт?

Надо проконсультироваться с Пищером — он в физиологии больше смыслит.

Со Сталкером говорить на эту тему просто глупо. Я знаю.

— Сейчас бы ещё стакан... — мечтательно тянет он.

“Едем дас зайне”:

— Что ж: достаю с посудной полки ему стакан. Есть у нас один — на всякий случай, специально для Майн Антикайф Сталкера.

— Пустой,— разочаровывается он в жизни.

— Зато чистый.

: Порой я бываю груб и беспощаден.

Но я не скрываю этого — по крайней мере, как некоторые — за умной фразой. И дальше я показываю ему кукиш. Так что на сегодня победа остаётся за мной: пищеровские запасы спирта я ему трогать не дам.

— Затем мы упаковываем всё, что предназначается для отправки “наверх” и начинаем оттаскивать образующиеся трансы в Палеозал.

: Свет у нас уже очень плохой — дохлый уже почти совсем у нас свет; нет, считай, у нас уже почти совсем никакого света — то есть по комплекту коногонов заряженных на брата у нас, конечно, ещё есть, но мы их не трогаем: священная корова экономии — родной тотем Пищера,— да и мало-ли что... Не хватало нам ещё для полного счастья, чтобы он в этом вопросе оказался прав. Вот отдадим севшие банки в ГрОб на зарядку ( “на зарядку становись!” ) — тогда перейдём на новые. Потому что в ГрОбу зарядят эти наши акомы — и через неделю, или через Пищер его знает, сколько там с’точно — спустят обратно сюда свеже-( надеюсь на это )-заряженные; так что лучше посадить их сейчас “до самого настоящего конца”, чем злить экономного Пищера.

— Мы со Сталкером так и поступаем: налетая в темноте на стены штрека, торчащие из-под свода плиты, крепи и друг на друга,— путаясь в лямках трансов, у которых они пока есть — и бессмысленно пытаясь нашарить их в темноте там, где они сроду не заводились ( известно, что транс, как осторожно и правильно ты ни клади его на пол, всегда оказывается на этом самом полу своей единственной лямкой вниз ),— спотыкаясь к довершению всеобщего инфракрасного счастья о невидимые впотьмах крепи и камни под ногами, мучительно занимаемся переноской наших грузов в Палеозал. И из всей этой огромной, бездонной Вселенной — полной непроницаемо-чернильной тьмы, а также совершенно невидимых нам в упомянутой тьме углов, брёвен, острых выступов камня и плит, что окружают меня по дороге к Хаосу, я лишь однажды вижу слабую красно-жёлтую точечку, которая, дёргаясь, с проклятиями надвигается на меня — и всё-таки проскакивает мимо, так как видит, должно быть, такую же слабую искорку света — микролюмена в полтора от силы, не больше,— что испускает, за неимением нужного количества освобождённого в любимой реакции восстановления электричества, мой коногон —

— только это и позволяет нам не расквасить в данных ‘сумерках породы’ лбы друг об друга.

— Всё,— изрекает наконец Сталкер ( голос его доносится до меня из тьмы веков непонятно откуда ),— надоело это ’лядство. Экономика должна быть.

— И зажигает незначительный кусочек плекса.

: Признаться, поначалу это сильно слепит глаза.

Мы складываем свои истощившиеся системы — точнее, только их отсоединённые банки поверх трансов, предназначенных для ГрОба, и садимся курить. Здесь же, в Палеозале. Пот потоками льётся с нас и пока эта метеорологическая напасть не кончится, уходить отсюда мы не собираемся. К чёрту пищеровские запреты: здоровье дороже.

— Или что там от него осталось?..

Сталкер королевским жестом извлекает из нагрудного кармана комбеза пачку “Астры” — у меня от неё болит голова и он это прекрасно, разумеется, знает — а потому с особой настойчивостью пытается угостить меня ей.

: Не выйдет.

— Я открываю свой портсигар и обычным жестом достаю из него любимую “Ригу”:

С каждым годом доставать её становится всё труднее и труднее.

: Мы сидим и просто курим, и почти молчим, только Сталкер насвистывает в паузах между затяжками нечто абсурдное ( с точки зрения музыкального строя и ритма ) — а когда докуриваем, он, охваченный трудолюбием и жаждой эстетики, лезет в проход, ведущий наверх: очевидно, навести последний марафет.

— И наводит. Иль делает вид: кто знает? Я только едва успеваю уворачиваться от камней, летящих в меня в окружении всяческой более мелкой гадости — но места нагретого, однако, не покидаю: лень-матушка,—

: Заразился от Сталкера. “Да”.

А затем он вдруг говорит: «ухожу, ухожу, ухожу» — как Вовочка в известном анекдоте,— и пятясь ногами вперёд ( опять же, точно на меня ) выползает из шкурника.

: Зрелище не самое эстетичное.

— Но я не эстет со слабыми нервами.

—— Я и отсюда их прекрасно слышу.

Потому что они совсем и не думают скрываться — бойцы нашего невидимого ГрОба: столько шума, наверное, и рота ментов, приближаясь с той стороны к Чёрт-лифту, не сумела бы поднять. Хотя — не дай, как говорится, Бог.

— Им бы ещё знамя в руки и по барабану на шею,— мечтательно прикрыв глаза, воображает Сталкер.

: Что ж — сп’аведливое замечание, това’ыщи. У дураков вообще мысли сходятся. “Да” — значить.

И вдруг слышу ясный голос Коровина:

— О! Здоровы мужики! Говорил я тебе — надо было ещё ту плиту опустить.

: Лучший друг Пищера, между прочим. И мой партнёр по работе,– программист, поэт, гитарист,— человек высоких моральных принципов,—

— К тому же правоверный иудей, кажется...

— Так тогда бы мы их сами не отрыли,— отвечает Коровину невидимый Хомо ( автогонщик, между прочим, экстра-класса — и с “принципами”, между прочим, тоже всё в полном порядке: иначе б не был запасным дублёром Сталкера в этом нашем эксперименте ),— судя по грохоту и осыпающейся на наши головы со стен мелочи, Хомо сопровождает ответ Коровину активным протискиванием в нашем направлении.

: Мы хватаем свой драгоценный догорающий плекс и удаляемся в Хаос — наблюдать оттуда. Так сказать, с галёрки, ибо в первых рядах партера нам по ряду причин находиться даже случайно заказано.

— Хотел бы я знать, зачем им это понадобилось,— чешет освобождённый от системы затылок Шерлок Сталкер.

: Меня тоже очень интересует ответ на этот вопрос.

— Этот же вопрос,— говорю я,— интересует товарища Андропова из...

— С того света,— мрачно перебивает Сталкер.

— Палеозал освещается бликами яркого пламени.

— Хорошо им,— с завистью стонет Сталкер,— на один день — экономить не надо... Пищера на них нет!

И начинает орать — очевидно, привлекая внимание:

— В одну и ту же мы залезли щель!..

— Мы с ними встретились, как три молочных брата!..

: Невыносимо-яркий — до боли — луч света вырывается из прохода, ведущего в Палеозал, и попадает прямо в наши, изнеженные уже упоминавшимися круглосуточными сумерками, органы зрения, начисто освещая нас — с головы до ног — сидящих на камне.

— ДРУГ ДРУГА НЕ ВИДАВШИЕ ВООБЩЕ!!! — завершает руладу Майн Любер Зингер: звучит, почти как государственный пакт Молотова/Риббентропа.

— Сидят, значит, герои,— уточняет Коровин — и луч света втягивается обратно в Палеозал, оставляя нас в полных потёмках.

— Но что это я разнервничался: Даже Риббентропа в “трупа” не перефразировал... Не говоря уж о Рыбе-Молотове,—

: Обычное дело ведь — как, возможно, срезонировал бы Майн Будтер Брудер — если б не продолжал орать:

— ЗА ХЛЕБ И ВОДУ!! И ЗА СВОБОДУ!!!

..: Шаляпин. Ага. Больше, однако, это напоминает превентивное глушение — чтоб ему случайно не напомнили, который теперь час и месяц,—

— Но там тоже не чайники собрались.

— В Петропавловске-Камчатском — п о л н о ч ь,— вклиниваясь в паузу, успевает-таки сообщить Коровин. Только я сильно сомневаюсь, что это так — на самом деле.

— Ненавижу Петропавловск-Камчатский,— внезапно жалуется мне Сталкер,— как ни включу днём радио — в нём всегда полночь...

— Спасибо нашему советскому народу... — завершает он недопетую песню.

— И нам становится грустно-грустно.

: Коровин и Хомо возятся в Палеозале; кто-то ещё спускается к ним сверху...

— У-у, нагадили,— отчётливо — и явно для Сталкера — признаёт Хомо.

— Пошли отсюда,— говорю я Сталкеру.

: Что-то нехорошее есть в том, что мы так сидим...

— В самом деле,— соглашается Сталкер,— люди работают — а мы...

Мы зажигаем ещё один маленький кусочек плекса — и уходим.

Напоследок я оглядываюсь назад: в Палеозал.

: Что-то есть в свете, бьющем оттуда.

: В этих людях...

— В этом во всём. Но что?

— И мы уходим, медленно уходим,–

То есть картина, вполне аллегорическая: “Отважный Спелеомэн Егоров и его Перпетуум Эго Сталкер, удаляющиеся от лучей света в совершенно-тёмное царство...”

: НЕ СМЕШНО.

ГОЛОС ВТОРОЙ — ‘ТЕРЯЯ КОНТУРЫ ПРИВЫЧНЫХ ОТРАЖЕНИЙ’..:

И — астенический синдром становится весомей здравого смысла:

— Удав с Золушкой, пьяные в стельку Разина, возвращаются из Кафе к себе в Подарок. По дороге — дело-то немудрёное — вначале у одного, затем у другого рассыпаются фонари. Они выкидывают их — у меня на глазах — и идут дальше без света. И вот такой “диалог” ( который я прекрасно слышу потому что, поджидая их уже полчаса в условленном месте, замёрз и выкурил все свои сигареты и даже пару трубок — и естественно сижу, погасив налобник,— как мы обычно сидим на перекурах, экономя “ходовой свет”,— но эти ‘благородные игуано-доны’, похоже, совсем забыли про меня за дегустацией “кафейных напитков” — в темноте проскакивая мимо — только их диалог я и слышу, интуитивно уворачиваясь от летящего в мою сторону предмета, пять минут назад использовавшегося Золушкой в качестве источника света ):

— Вась, ты меня видишь?

— Да!

— Ну, и я тебя. Ха-ха-ха-ха!!!

— Тогда я свой тоже выкидываю: на фига он мне, когда не светит...

— И я интуитивно уворачиваюсь во второй раз.

А они спокойно уходят дальше — будто штрек залит голливудовским подземным светом — оставляя меня в полном недоумении и абсолютной темноте.

: Наутро я пытаюсь объяснить этим двум совершенно асценённым донам — которые безуспешно шарят по гроту в поисках света — что в грот они его не приносили.

— А как же мы тогда пришли???

— А так: без света.

И никто мне не верит — пока это не происходит раз, другой, третий... С абсолютно разными людьми:

— В том числе и со мной.

И алкогольное опьянение... Но никто не придаёт значения этому факту. Особенно — “в свете нонешних юпитеров”. Да и как говорить об — этом?.. / И с кем??? /

— Легенды. Мифы. Сказки.

: Пусть. Их сочиняют и придумывают люди. Да, я отдаю себе в этом отчёт — именно сочиняют.

— И гаснет Свеча, и в положенный срок человек расстаётся с жизнью.

— И обрываются верёвки, и никто не находит пикетов.

— И “спасотряд” торжественно проходит в метре от головы человека, которого как бы ( прекрасно понимаю двусмысленность той ситуации ) ищет.

... а карты и топосъёмки врут. И ты вдруг не можешь найти пути, по которому ещё вчера мог пройти с завязанными глазами — и спокойно пройдёшь завтра.

: Без того самого света.

— А в треугольнике со стороной в 75 метров за 15 лет никто так и не научился ориентироваться. «Сейсмозона»,— глубокомысленно изрекают, пожимая плечами,— «обычное дело». И никто этому не удивляется.

: Привыкли. “Чёрные” — мелькнули загадочной тенью и растворились в народной иронии.

И — ‘дальше, дальше, дальше’ —

— Выходящие из повиновения трансы, канистры, магнитофоны, рации...

— свечение:

... Но особенно — свет.

: Свет — это отдельно. Особо,— потому как об этом можно писать и писать...

— Как, впрочем, и о Свечении. Да и о Музыке Под Землёй —

— тот же ‘Ж-М-Ж’, например:

: “Эквинокс”, “Зоолоок”... Впрочем, о “Зоолооке” — чуть позже. Будет ещё...

— как это свести воедино???

: Приборы — помогут?

/ Есть такая наука — в нашей стране крайне непопулярная “официально” — ЭНИОЛОГИЯ. Но это — Наука. И к шарлатанскому тралу об ‘экстрасексах’ ( в транскрипции Сталкера ) имеет отношение не большее, чем астрология — к космологии:

: Теория Информационных Структур — матриц...

Есть мнение, что именно в ней содержится пресловутый ответ на многие “ильинские тайны”,— как и в изучении их с точки зрения эниологии — ключ к разгадке иных “паранормальных явлений”.

Но эниологией в нашей стране официально заниматься “низь-зя”. Почти, как генетикой в своё время. Что же делать?

: Можно — используя возможности ‘официального железа’, что у нас есть, попытаться доказать, что вся эта “мистика” по крайней мере не имеет отношения к банальным объяснениям в стиле марксисткой “науки” — как реальная картина Мира не исчерпывается одними лишь уравнениями Ньютона.

: В своё время это было сделано в физике — и человечество рванулось вперёд в Познании Мира, получив ОТО и СТО, уравнения Максвелла < которые, тем не менее, физически до сих пор не смог осмыслить ни один теоретик >, квантовую механику и ядерную физику... Только Мир оказался устроен ещё сложнее — и спустя неполных 50 лет пошли новые споры: о калибровочных теориях, теории размерностей, информационных полях, загадках скрытой массы и “первого мгновения”, проблеме чётности, сохранения барионного заряда,— кварках, тахионах и прочем — включая телепатию, телекинез, трансгрессию, и вовсе уж необъяснимые “заморочки” навроде UFO или бермудского треугольника...

— Хватит-ли у нас сил и возможностей, используя свои пребывания под землёй, совершить — не больше, ни меньше — новый качественный прорыв в Познании Мира?..

— Не знаю. /

: Во всяком случае, это пребывание — хоть что-то. Хоть что-то может дать. Может, ещё на шаг запутает нас в нашем неведении...

Но для меня это — единственный шанс хоть что-то успеть сделать. Хоть чего-то добиться.

Потому что больше у меня такого шанса не будет — может быть, никогда в жизни.

Потому что — я отдаю себе в этом отчёт — мне больше не найти в этой стране людей, кому это было бы нужно.

: Интересно.

— И важно.

Настолько — что они согласились бы хоть не мешать нам.

: Ведь никто уже давно не просит ни денег, ни оборудования, ни ресурсов... Отбили как-то охоту. Главное — не мешайте. Сделайте всего лишь так, чтоб мы не умирали в буквальном смысле этого слова с голоду — и не были вынуждены продавать себя, своё время, головы и руки за миску баланды.

— И смогли остаться в этой стране.

: предоставьте нам возможность всё сделать самим; мы ведь и так уже научились — из ничего сделать всё. Всё достать, найти, выбить... И всё вытерпеть.

Главное — дайте нам только возможность заниматься этим —

: дайте нам шанс.

..: Что ж — вот он, этот шанс.

: Первый — и, скорее всего, единственный. Потому как если мы ничего не сможем — или не успеем, что в принципе одно и то же — сделать сейчас, здесь — больше никто никогда к этой теме у нас и близко не подойдёт.

— И ТЕМА БУДЕТ ЗАКРЫТА.

: Наглухо.

: Навечно.

: Навсегда,—

— Ведь дело не в том, что я два года ждал “этого момента”, полтора из которых жил на 90 рублей в месяц — бесправным, но за всё отвечающим старшим лаборантом ожидая милостливого ‘выделения’ денег “на тему” — а три года до того...

: Дело не в моих трудностях. Что мои годы? Годы страны. А “трудности”... Это лишь мои трудности, и всегда найдётся человек, которому по жизни пришлось много ‘круче’ — хотя “пирожка” ему хотелось отведать не менее...

— И не в том, что сейчас за этой нашей ‘отсидкой’ стоят три института, четыре хоздоговора, пять тем и два “дисера”: чёрт с ними со всеми. Кому надо — сделают на нас свои “дисеры” и “темы”, закроют хоздоговоры, выплатят ( надеюсь на это ) мне и ребятам командировочные и премиальные и предложат ( не надеюсь на это ) стать соавторами пяти или десяти статей,— из них одной в “Нэйчуре” — допустим на секунду такую абстрактную возможность,—

: не в этом дело.

: Важно, что мы начнём хоть как-то выходить на решение этих загадок. Если не провалится в этот раз — значит, можно будет пробовать ещё: снова-и-снова. По-разному, с разными методиками, с разным оснащением... Всё больше и больше приближаясь — к чему:..

— Но всё-таки хоть что-то решить. Что-то найти. Понять и объяснить нечто...

: Вот почему этот шанс — первый и последний.

И всё будет решено именно в этот раз.

Потому у нас столько “железа”: половина из него, я уверен, пойдёт после эксперимента на слом — а другая больше никогда не пригодится под землёй,— но мы узнаем, что и зачем нам будет нужно в следующий раз.

— И у ребят с физтеха будет, о чём часами спорить в своей биоэнергетической лаборатории. И в следующий раз у нас будет новое “железо” — лучше, точнее, надёжней.

И в Геохимии продлят с нами договор и закажут новые образцы: реставрация требует идентичного камня, а реставрировать предстоит столь многое...

— А геофизики и специалисты по инфравиденью ( есть такая очень интересная ‘контора’, по-старому “шарашка”, внимательно приглядывающаяся к нашим возможностям — а мы к, соответственно, их ) захотят, чтоб мы испытали “подземные всевидящие оки” и компьютерную сейсмосистему поиска и картографирования под землёй — к вящей радости нашего уникального спелеотопографа Пита и Егорова, буквально помешавшегося в последние годы на ‘думном железе’,—

— и наработки наши по биоритмологии, наконец, пробьют стену непонимания в ИМБП и Седьмом институте ( каюсь, что называю номер столь почтенной ‘конторы’ — но дай Бог их сурдокамере хоть десятой доли той точности параметрии, что легко снимается под землёй,— о сравнительной же стоимости их и наших исследований говорить нечего ), а Институт Источников Питания подсунет нам новые системы: ну-ка, ребята, как вам с таким светом? Хорошо?

: Хорошо. Только бы не сорвалось всё...

— Медики, биологи... За первыми “дисерами” пойдут другие. Темы-то вечные: человек в экстремальных условиях, человек в условиях световой и звуковой изоляции, вне информации, вне социума... Космос; подводные лодки; работа в шахтах, в Антарктиде; дежурства у приборов на отдалённых “точках” и в вахтовых посёлках...

: Суточные и месячные биоритмы.

: Экстрасенсорное восприятие.

— И НАША: Главная Тема.

Работы полно — вплоть до разведения шампиньонов, выращивания бактериальных штаммов ( ведь под землёй — самые стерильные условия из всех, что можно представить себе на планете ); получения сверхчистых препаратов... Вплоть до международного туризма и экспериментального сотрудничества — с тем же ФИСом, например...

— Об этом можно только мечтать. Пока не поздно.

— И пока не мешают работать.

И мы — работаем:

Тестирование — я сказал ребятам, что надо писать,— а как и о чём — не сказал.

: Сашка с Питом пишут, похоже, обычно — каждый о чём-то своём понемногу, и понемногу об общем; Сталкер не пишет — ваяет. На дневниковые записи, полагаю, это будет меньше всего похоже.

: Что ж — может быть, потом все вместе прочитаем...

И поскольку не моё это было Условие — то сам излагаюсь в данной манере. И вроде Договора не нарушаю.

: Записи анонимны, без дат — кому-то потом будет интересная работа... Надеюсь, что знаю — кому. Впрочем, об этом писать бессмысленно.

Очевидная мысль: в условиях информационной изоляции мозг начинает усиленно выделять из окружающего мира даже такие информационные формы и уровни, что никогда не различит на поверхности. За забивающих их шумом. Одиночное заключение может свести с ума; но ведь то — на поверхности… Так же известно ( внимание на это первым обратил Холдейн ещё в тридцатые годы, и он же досконально исследовал эту тему ), что повышенное, против поверхности, содержание в воздухе СО₂ способствует активации неокортекса. Повышенное – как раз до того уровня, что наблюдается в наших пещерах-каменоломнях.

: Оттого не тупеют при длительном пребывании под землёй спелеонавты,– не сходят с ума, как заключённые в карцере < признаю, что насильственное ограничение Свободы играет не последнюю роль — и всё же… >,– человек под землёй не просто “не тупеет”. ОН — РАЗВИВАЕТСЯ. Отсюда известные “подземные сидения отшельников” и шаманско-йогические практики,– об одной из которых так своевременно поведал нам Пит.

: Покажут-ли наши “вольно-дневниковые записи” увеличивающийся за время пребывания IQ?..

— И ещё: эти “ходы без времени”... У Сифра ведь были всё-таки просто провальные методики. Дилетантские. Впрочем, оно и понятно: он был Первым,— знал-ли, куда всё придёт?..

: Хомо доставил нам с поверхности десятичные часы — в часе у них 100 минут, в минуте 100 секунд, в сутках — 10 часов. И сутки земным не равны — а равны они тому времени, что мы тут за две земных недели провели, поделённому на 10 наших условных суток. То есть это наше истинное внутреннее время.

Настоящая длина внутренних суток человека — оптимальных для него — как видно, не равна земным суткам. Сутки эти будут оптимальны в будущем космонавтам при длительных полётах... Но не только им.

С завтрашнего дня подряд каждый час по этому времени — полное параметрическое тестирование: программа по выявлению циркадных биоритмов человека. Там столько всего предусмотрено, что я начинаю сомневаться: а уложимся-ли мы в этот наш “час”?.. Потому что кроме данных записей я, например, веду ещё и иные — свои, личные, которые отнимают довольно много времени,— и ещё целый реестр ( в изначальном смысле этого слова, неискажённого английской ‘трансскрипцией’ ) завхозо-кулинарно-физиологического толка: кто, когда, сколько, чего и как... “Почему — и с чего”. Это тоже Тема. Слава Богу — не моя. Лучше всех изложил её Сталкер: окинув опытным взглядом наши продовольственные запасы — едва мы навели в гроте некоторое подобие порядка и распределили всё по коробкам и трансам по принципу подобия — он грустно заметил:

— Неужели это всё нам предстоит высрать???

— А потом поднял вверх палец и добавил:

— Но я воистину не завидую тому, кому придётся всё это ‘изЛучать’!..

... Что ж — это Сталкер. Ему можно.

: Наверное, ему можно всё. Такой он человек.

... а ведь кроме экспериментов и тестирования у нас есть просто жизнь — наша обычная подземная жизнь со своими трудностями и кайфом: свет — поскольку под землёй без света, как без глаз; работа в Системе — топо-, магнито- и фотосъёмка: взятие проб на радон, на аэроионы, влажность; измерение параметров различных полей и излучений, наличие коих подразумевается под землёй в определённых пределах — в том числе географических,—

— ну и, наконец, просто быт: еда и всё связанное с ней, включая подобное священнодействию ( в исполнении Егорова ) Приготовление Пищи,— поверьте, под землёй это не так просто, и дело не в более низкой, по сравнению с поверхностью, температуре или в повышенной влажности — нет, тут очень много всего, и мне не хочется сейчас вдаваться в подробности, это — предмет отдельного разговора…

... А ещё — из нашего быта — проблема одежды: сушки, стирки и чистки,— тут ведь сильно потеешь и мёрзнешь, и пачкаешься постоянно — а значит, проблема чистоты и гигиены,— это как раз то, что сгубило не один эксперимент-пребывание Сифра; но здесь мы — выше его не на голову даже — в рост человека выше, потому что для нас, спелестологов ( так именуют изучение рукотворных пещер в научном мире ) “подземля” не место краткого визита — полупикника “под обочиной САЯ” ( спелеоаномальных явлений ), полуврага, предназначенного по природе своей исключительно для спортивного “покорения” — и только,—

: мы здесь живём — и любим эту жизнь,— и то, что ставило сифровских спелеонавтов в известную интимную позу, для нас, как проблема, просто не существует —

— да что говорить! банька, которую соорудили в соседнем штреке Егоров со Сталкером, отгородив часть штрека листом полиэтилена — это же самый настоящий Праздник; жаль только, много бензина уходит на этот праздник души и тела — но бензин для ГО — хоть это! — не проблема; правда, выяснилось это лишь в самый последний момент, когда через ректорат прошёл-таки мой “меморандум” о всех наших дефицитах и трудностях в обеспечении — и проректор выдал мне лично целую пачку талонов,—

..: Так что бензином мы вдруг оказались обеспечены “по самый свод грота”. < Что вообще удивительно — в день официального погружения, провожая нас на институтском “рафике” до входа в “дыру”, он вдруг отозвал меня в сторону и так заговорчески сказал, протягивая две стеклянных литровых бутыли: «Бери, чего уж тут... Я же понимаю, каково вам там будет...» — это в разгар “сухого закона”-то!

: Вот какой замечательный проректор по науке у нас в институте! Я вообще не знаю, где бы был сейчас без его постоянной поддержки — и в каких местах... И вся российская спелестонавтика во главе — не побоюсь здесь этого слова — ‘Со Мной Лично’. >

А ещё у нас есть Игра: наша чудесная Игра, которую Пит ласково называет “жучок”,— и гитара, и сашкина библиотека — я такого арсенала фантастики ещё ни у кого не видел — и наша общая ‘фАнотека’: что-то около 40 кассет с самыми разными записями, от рока до КСП,— плюс ко всему Сталкер неплохо рисует и режет по камню, а Пит... Пит, знакомый с геофизикой не хуже, чем с геологией и геодезией, помогает мне с Сашкой работать с приборами — взяв на себя также всевозможные съёмочные и параметрические работы в Системе; тут по тщательности и точности ему просто нет равных — профессионал! —

: Кстати, о Пите. По-земному, через неделю у него будет День Рожденья... Не забудет-ли ГО доставить нам сюда к этому времени торт? Хотя в ГО у нас такие кремни, что сомневаться не приходится. Когда я попросил их слегка присыпать Чёрт-лифт — чтоб случайно мимо них кто к нам не пожаловал, и чтобы занять Сталкера с Сашкой на время ускоренной акклиматизации ( есть такое понятие в моём спортивном институте ) — они так расстарались, что когда я вернулся посмотреть, достаточно-ли это будет выглядеть для вышеперечисленных орлов, всерьёз усомнился: сможем-ли мы вообще теперь отсюда выбраться... Без экскаватора и отбойных молотков.

: В общем, в ГО у нас ребята серьёзные. Собственно, это ведь наш дублирующий состав: случись что со мной — вместо меня в подземной части эксперимента принял бы участие наш Великий Поэт и Программист Сэр Генка Коровин ( «Поэтом можешь ты не быть — но Программистом быть обязан!!!» — рявкнул как-то на него Егоров при всех, когда Генка, по первоначальной своей неопытности, “вырубил” половину их ВЦ в первый месяц работы ); самого Сашку в случае сходных обстоятельств заменил бы Хомо, которому временно доверено употребление в нуждах эксперимента нашего институтского “рафика”; Сталкера — друг его бурного интеллектуально-подворотенного детства Керосин,— кстати, напарник нашего Пита по у-шу: мир оказывается тесен для довольно ярких личностей,— ну а Пита при необходимости мог бы заменить самый молодой участник нашей авантюры Борька-Сапёр < здесь, понимаю, необходимо заметить, что “заменить” значит: заменить количественно. Относится, безусловно лишь к паре Пит/Сапёр,— в остальных парах баланс сил и возможностей примерно равный >,—

Но — слава Богу, и к очевидному сожалению Коровина, Хомо, Керосина и Сапёра — заменять никого из нас не пришлось, а посему они вчетвером сидят сейчас наверху в палатках примерно в 25 метрах известняковых и прочих пород над нами, называясь при этом ГО — что должно означать “Группа Обеспечения” ( Сталкер по этому поводу не без злорадства заметил, что «печения им не положено по штату» ),—

— и они ‘обеспеченивают’ некоторые наши надобности, включая своевременную доставку в Межкафедральную лабораторию ( главного официального хозяина этого нашего мероприятия ) того, что туда требуется своевременно доставлять от нас. < Пошло тестирование, совмещённое с биопробами — и Хомо каждое наше “утро” гонит на “рафике” в домодедовскую больницу — с их лабораторией достигнута договорённость о своевременном анализе наших урины и гемы,— в Малаховку он же отвозит результаты этих исследований >,—

— Ну и оттуда — из Малаховки — также,— полагаю я, имея в виду упомянутый торт, а также свежезаряженные аккумуляторы для налобников и аппаратуры.

«Главное,— вдруг снова не к месту думаю я,— успеть довести всё до конца».

: “Добежать бы, добежать бы — до придуманной державы, до восхода янтаря...” — вспоминается строка Гены.

: Мы живём в темноте на дне огромной платоновой пещеры. И не видим выхода, не видим пути — лишь чёрные крылья ночи сжимают в точку тебя, твоё — наполненное тобой — пространство. Но где-то в глубине, за поворотом, горит костёр — волшебный загадочный огонь — и отблески этого света время от времени ложатся на свод над нашими головами. Миллионы лет уже сидим мы в темноте ночи у этого костра. Я хочу встать — и подойти ближе. Только бы никто не задул пламя.

Только бы ночь — страхом своим и крыльями — не затянула мне горло.

— “Добежать бы, добежать...”

: Ведь если не мы — то кто?

Впереди — вечность.

Но почему-то хочется именно сейчас:

— И именно нам.

: Может от того, что меня с этим камнем связывает не вечность — а нечто, гораздо большее.

: “Один только Дух, коснувшись глины...”

— Помните?..

ГОЛОС ТРЕТИЙ — “ЧТОБ НЕ ПОГАС КОСТЁР У НАС...”:

: Скандал, вызванный разбирательством по поводу завала Чёрт-лифта, плавно выдыхаясь, подходит к концу. Буря в стакане на корабле, поднятая во время шторма мной и Сталкером ( Пит сачканул от боевых действий, прикрывшись каким-то непосильным простому смертному, типа меня, трудом в дальней части ЖБК ), заканчивается вынесением ( и внесением ) вотума передоверия Пищеру; и Пищер приговаривается — в качестве наказания, и это очень тонко — к продолжению исполнения несения своего бремени Главного Моховика-Затейника, а также — в качестве награды за всё пережитое мной и Любером — присуждается к ордену Жопы Превосходной Степени Верхней Ступени Раздвижной Пожарной Лестницы Останкинской Теле-Ебашни, с правом с’ношения его под штанами в очевидном месте и обращением “Комар-Жопа”,—

— Можно и просто “жопа”. Потому что мог бы, свинья, честно сказать: ребятки, требуется хорошо повкалывать — вашей же акклиматизации пользы ‘бля’ — и так далее... Но не умеем мы честно.

: Глядя в глаза.

— Хотя: Пути Начальства неисповедимы. “Не дано нам постичь своими запутанными лабиринтами извилин хайвэя начальственной мысли” — из Майн-Снова-Брудер-Диоген-Спинозы-Зенона-Сталкера...

..: а может, он просто прав. Так и надо было — как там в песенке: “чтоб не погас у нас костёр, веток подбрось...” Ну, а теперь можно и погреться в его пламени. И то, чем мы вынуждены ‘занимаяться’ уж четвёртый день, после хлопот и пахоты первой недели кажется нам ‘застуженным после воя отдыхом’ ( ага: Майн Малер Сталкер уже намалевал несчастного такого спелика, опутанного проводами а’ля’Сифр в каске с надписью “ОТДЫХ” ). Хотя — честно говоря — все эти тесты и самоистязания, включая слив личной, далеко не излишней в моём организме, крови ( и прочего: вдруг там сахар найдут?! ), мне настолько не по душе, что пусть о них лучше Зайн Либер пишет: раз нарисовать сподобился... < Для гиперреалистичности изображаемого порыскал некоторое количество колов времени по ЖБК — и нашёл раритет: каску с апокрифической надписью “ТРУД”; с неё и срисовывал. >

А мне — в лом.

: В “толстый-толстый проволока...”

— Кстати: “ещё раз о костре”,—

: “Ещё раз про любовь, да” — как, вероятно, обязательно бы уточнил Либер,—

— О любви к сказкам, я хотел сказать.

: Пищер установил правило — каждый вечер после ужина мы все рассказываем по “сказке” — на ночь, значит: этакое “спокойной мочи, старыши”. То есть что-нибудь о чудесах наших подземных.

Сталкер, разумеется, вначале был против — но потом увлёкся, и из него попёрло... По-моему, он просто брешет, издеваясь над нами. А Пит — в свою очередь — как-то очень своеобразно на всё это — я имею в виду сталкеровский трал — реагирует. Вот только трудно описать, как. Своеобразно — самое точное слово. Пищер же откровенно от всего этого балдеет. Сдаётся мне, он это специально затеял — тоже завал, только психологический. Ну да ладно: начальству завсегда было виднее. Даже хорошему. Собственно, что такое “хорошее начальство”? Это мёртвое, как обязательно бы вероятно сострил Майн Любер. То есть спящее своим начальственным мёртвым сном. Или в нигде пребывающее — отсутствующее напрочь, значит. Нам вообще без начальства в голове завсегда хорошо...

: Впрочем, чего это я? Пусть Сталкер сам обо всём этом и пишет. Он у нас талантливый, “да”. В смысле — языком чесать.

А я отстраняюсь: это не по мне. Мне, пожалуйста, конкретную деятельность подавай. В крайнем случае — работу: мон шерсть, значит.

... ‘Таким вот образом’ жизнь наша тут вступает в свою вторую — как в игре в “мандавушку” — позиционную стадию. На грани скуки то есть: на поле все вышли, все выставились, и начинают потихоньку друг друга кушать. Сидишь целый день в гроте безвылазно, обклеенный датчиками, как стена — обоями, и с тоской гадаешь о том, сколько же разных ‘дисредтаций’ и ‘зарытий’ сделают на тебе “убивцы в белых халатах” — там, наверху. Одно развлечение: проснувшись, пробежаться до Палеозала, брякнуть наверх в лагерь по установленной линии “связи” ( ха — связи! Это даже не телефон, а единственная кнопка звонка: мы звоним, и наверху все вздрагивают и просыпаются, и срываются к нам вниз — какое бы ‘бремя суток’ у них там ни было ),— так вот: брякнуть, то есть минуты две-три подержать эту кнопку нажатой, представляя, как они там матерятся, не в силах вырубить мою сирену, одновременно втискиваясь в комбезы с похмелья,— а быть может, и в самый разгар послеужинного “принятия” — и летят, вышибая крепи замками, а замки — головами, к Чёрт-лифту, сломя то, чем вышибают мозги, то есть замки,— и тем временем нассать полную именную бутылочку в компании Пита, Любера и Пищера, сдать кровь ( мерзкая процедура, ничего не скажешь ) в соответствующие пробирки с физразбавителем, или как его там; установить всё это стекло в специальный кофр, опечатать пищеровской печатью —

— и, к сожалению, удалиться восвояси, чтобы не видеть кислых рож этих придурков и не услышать ненароком, что они жаждут нам сообщить по поводу звонков в такое время суток.

— И всё развлечение. Даже жрать готовлю весь в датчиках, и сплю с ними вместо Ленки. С ними и Пищером со Сталкером и Питом.

Так и тянет потихоньку сварить пару штук и от души ( она у меня традиционно-широкая, как страна родная ) накормить Пищера.

... Не удержался: в ‘похороны-по-скотски’, которые варганил не из гигиенических пакетов, а из натуральных ‘похорон’ < всегда терялся в догадках: куда по окончании рейса самолёта девается содержимое гигиенических пакетов, и откуда берётся содержимое пакетных супов — в просторечии “блёвчиков”?.. Гадал, пока не прочитал на доске объявлений: «заводу пищевых концентратов № 2 срочно требуется сменный химик» > с добавлением специально замоченной ‘мясной затравки’ ( “отравки”, “оправки” и “притравки” ), добавил несколько белых кембриков из пищеровского зипа,— для развлечения, и чтобы раскачать хи(хе)реющего на глазах Сталкера на хоть какое-то злобоумие.

: Сожрали, гады, не поперхнувшись — так я хорошо готовлю! — а я каждую макаронину к свече подносил, разглядывая... Весь аппетит самому себе испортил.

— В общем, типичная бытовуха. Но вытерпеть можно: потому что это не главное. Главное впереди: третья, финальная часть нашей игры с этим незримым огнём.

: С костром то есть.

В который мы своим трёпом — надо признаться — интенсивно подбрасываем веток. Там уже небось пламя — как пожар мировой революции...

— Если только всё это взаимосвязано.

: Наш мозговик-затейник считает, что да.

: Сталкер полагает, что нет.

Пит говорит, что все мы чайники — перед кое-чем...

— А я вот сижу, глядя как пищеровский мафон пописывает амплитуду моих раздумий, и мучительно воображаю: что бы такое подарить Питу?.. Только бы пищеровский аппарат не заклинило. От ужаса.

: Два дня осталось. Два наших дня...

: Значит, картина аллегорическая следующая — “СОМНЕНИЕ”:

... Отважный Спелеомэн Егоров в виде, извиняюсь, осла. С одной стороны — неопределённость; с другой — полная равноверояДность. Вместо мозгов датчики. Уши, как у Майн Кайф...

— А может, подарить ему Сталкера?

: Всё равно ничего лучше у меня нет — “да”.

Жаль только, что не получилось у меня с ним породниться. И как это он Натку прохлопал? Она, бедняжка, до сих пор по нему, дураку, убивается. Хотя — нашла, по кому. Вот подарю Питу, и дело с концом. ( Конец тоже подсоединён к датчикам. )

: Мон шер, значит...

ГОЛОС ЧЕТВЁРТЫЙ — ПОСЕРЕДИНЕ ПУТИ:

... Из всего пищеровского “железа” самое интересное — это магнитофон и часы. То есть магнитофона таких у него даже два. Называются они “ХИТАЧИ” и пишут на такие специальные маленькие кассетки, у них ещё одна сторона вся металлическая. Только я не знаю, как правильно: ЗМ или 3м... Ага: “3 м”.

— Значит, я и это могу. Интересно...Эти кассетки, точнее, их стоимость, и определили время нашего Эксперимента. То есть его длительность. Пищер сказал, что по-настоящему даже суточные биоритмы нужно месяц снимать, как мы неделю работали — самое меньшее.

: Куда уж больше? Неделю так высидеть — и то тяжело. Но Пищеру этого мало. «Если б можно было закупить этих кассет,— говорит он,— на два месяца непрерывной записи — два месяца бы и сидели. А так получается только предварительный результат, затравка для следующих экспериментов. Но если хоть что-то,— говорит он с нажимом,— нащупаем — на следующие погружения нас этими кассетами просто завалят».

: С ужасом представляю, что будет на следующих погружениях,— потому что отказаться от них уже не смогу — только бы Пищер взял...

— Представляю, и никак не могу представить.

: Стена. Значит, как-то не так представляю. И тогда я спрашиваю Пищера дальше — о магнитофоне. Потому что он много интересней кассеток. И, конечно, ещё дороже. Но дело не в цене. ( Для меня, а не для Пищера. )

: представляете, он может писать сразу на 12 — с ума сойти! — целых 12 дорожек. Пищер говорит, правда, что только на одну из них можно писать звук — и то, мол, диапазон слишком узкий — а на 10 других пишутся специальные импульсы. Двенадцатая же дорожка у него “тактовая” — для записи отсчёта времени. Там ещё переключатель есть: внутреннее время — внешнее. Только почему-то не “тайм” по-английски написано, а “кварц”. И Пищер достал — представляете? — целых два таких магнитофона.

«Если что, говорит, с ними здесь случится — мне две головы и оторвут...»

: То есть, как я понимаю, мы живём в таком мире, где вещь стоит человека — да человек не стоит вещи.

А ещё у него есть часы — тоже двойной набор — и это очень странные часы: у них в часе 100 минут, в минуте 100 секунд... А часов они могут показывать только 10.

— Непонятно. < То есть, безусловно, так измерять время удобнее — и если б на Земле во всех странах перешли на такую систему, всем только легче стало,— но ведь никогда не перейдут... Это, увы, нетрудно представить. Потому что даже на более удобный календарь в 80-м году перейти не смогли,— я читал об этом,— что говорить о времени?.. А непонятно мне — это я уже дописываю/приписываю после, потому что увидел, перечитывая свои записи, что фраза “повисла в воздухе”, как бы лишённая смысла — зачем Пищеру понадобились такие часы, когда всё равно потом придётся результаты, полученные с их помощью, “переводить” в общепринятое время. >

Эти часы — не “фирменные”, это самоделки; Пищер говорит, что ему их Барсик сделал...

Я случайно проверил, у меня нечаянно вышло, просто уже, как автомат стало: говорю с человеком — и сразу представляю, что он говорит... Пищер обманывал. Почему?

: Если не Барсик — кто? Пищер сказал, что я не знаю этого человека. И мне это не важно. Это, может, и так — да только обидно, когда по пустякам врут.

: Ну да ладно. Сегодня мы окончили все эти измерения — то есть, как сказал Пищер, “отработали программу по суточным биоритмам” — и со следующей недели можем приступать к нашей. Только два дня на отдых. То есть на развлечения, чтоб “отойти” от всего этого — а то Егоров со Сталкером совсем извелись, я же вижу. Сашка до того замучился, что позавчера по ошибке в макароны с мясом какую-то пластмассовую трубку тонкую белую уронил — три кусочка. И не заметил, потому что очень на макароны похоже. Наверно, от проводов, что от датчиков к магнитофону шли: потому что Сашке даже готовить в датчиках пришлось. Но я ничего не стал говорить — а то Сталкер бы с Пищером “завелись” — только незаметно вытащил, когда никто не видел.

И выкинул. Но это мелочи.

— Немного боязно: что будет?

И часы, и магнитофоны, и всё остальное “железо” мы поделим пополам — и разделимся сами.

: Разделяться немного жалко и страшно. Будто что-то случится...

— Но, может, это я так?.. Не от разума это. Глупо бояться того, чего не знаешь.

Но ведь я могу знать?

: Никак не решаюсь поговорить с Пищером об этом. При всех как-то неудобно, а наедине мы почти не общаемся.

— Ладно, это некспеху. Может, когда мы сделаем этот его Эксперимент,— со звуком и Контактом через Неё,— всё само станет ясно. А сейчас говорить — под руку. У него своих проблем хватает: это точно. Я и так его всё время дёргаю своими расспросами...

: И как он меня терпит — такого?.. Я ведь не понимаю половины из того, о чём они говорят между собой: словно на другом языке. Особенно, когда они переиначивают слова. Никогда до меня не доходит — сразу. А доходит только потом: когда уже поздно. И начинаешь так глупо улыбаться, когда вдруг понимаешь, что имел в виду Сашка или Сталкер. Но потом смеяться поздно. И я не смеюсь: молчу, сходя за умного. Так, кажется. С разговором у меня вообще плохо получается — с книгами лучше. Потому что всегда можно остановиться, вернуться назад, посмотреть в словаре незнакомое слово. Перечитать то, что понравилось. Потому не люблю телевизор — он гонит, гонит — не успеть понять, что к чему. Все лица похожи: сливаются — не различаю, кто что сказал. Особенно ту муть, что по “видику” смотрят. Там ещё голос ублюдочный, на всех один всё портит. Понимаешь только, что лажа, а больше ничего и не понимаешь. Но когда я посмотрел “Стену” Пинк Флойда ( или режиссёр не он? Парсон? Нет, вспомнил: Паркер. А Парсон — их как бы внештатный “звуковик”, что им на самом деле весь звук поставил — вспомнил потому, что Сашка по ним “университет” делал. Но когда я записи “Стены” слышал — мне не нравилось сильно: нуда. Только звук и хорош. Но, если вдуматься, разве звук должен быть плохим?.. Так что это не заслуга и не подвиг. А фильм меня просто потряс — так это было... ) — фильм меня так потряс, что месяц потом я ничего по “ящику” смотреть не мог. И больше я таких фильмов не видел. Наверно, это один фильм в мире такой.

— И Коровина когда слушаю, ничего сразу не понимаю: просто лечу в его словах и мелодии,— да, страшно ( если можно так выразиться ) нравится — НО ВЕДЬ НЕ ПОНИМАЮ НИЧЕГО — на самом деле. А когда берёшь потом текст и читаешь стих — снова летишь: со звоном. Только уже совсем по-другому: от слов, которые понимаешь и слышишь. И потому я люблю читать Бродского — там тоже полёт,— только не во всех, конечно, стихах: “Речь о пролитом молоке” — просто текст рифм и слов, и ‘раздраже’ на весь мир из-за сущей фигни,— и в “Шествии” много больного, бессмысленного “Я”, и просто неуважения к Читателю,—

: Извините. Конечно, не о том надо писать. Я просто хотел сказать, какой я тугодум. Если можно, вычеркните потом эти строки. Потому что если я здесь черкать начну, кто подумает, что я что-то другое зачеркнул — скрыл. А Пищер сказал писать всё и не исправлять...

— И вот сегодня Пищер посмотрел на эти свои неземные часы ( потому что время у них не земное, а подземное )... Странно: написал эту строку — и словно...

: Написал “неземные” — угадал. Написал “подземные” — стена. Ошибка: как та стена, что в фильме Пинк Флойда окружала человека.

..: Странно. Вот, вдруг понял, что забыл дописать о Бродском. Сашка делал как-то “университет” по Мирзаяну ( или правильно: Мирзояну? Не знаю. Сразу забыл спросить ) — и когда я слушал, как он поёт стихи Бродского, я не слышал ни одного слова. Может, и летел — но разве для того Бродский писал свои стихи, чтоб они просто звучали — без слов, без смысла?.. Музыка всё “забила”. Хотя она и хорошая, сложная. Я это только потом понял. А вначале лишь одну вещь и расслышал: “Письма к римскому другу”...

Возвращаюсь к Пищеру и часам, и постараюсь больше не отвлекаться:

— Так вот, сегодня Пищер посмотрел на свои волшебные часы,— а они у него не только время, но ещё дни и годы могут показывать, только на этих позициях цифры какие-то странные: по дням получается несколько тысяч, а лет, кажется, 12 — сегодня он посмотрел на эти свои часы и сказал, что завтра у меня День Рожденья.

: а я с нашим “вневременем” думал, что только через неделю... Вот как мы разошлись с Землёй в счёте дней. Но теперь это неважно: программу со временем мы полностью сделали, а значит, можно узнать, какое теперь число.

— И Пищер погнал меня в Палеозал: получать почту.

..: Подарков там был целый транс — я еле донёс его до грота,— а ещё отдельно лежал торт. Как они такую коробку пропихнули в Чёртов лифт?.. Загадка: там ведь даже канистру бензина на бок класть приходилось, когда пропихивали.

— А вокруг торта стояли 25 свечей ровно, и все горели.

И в гроте от этого было светло, как днём.

: Может, это нелепо... Но это было очень здорово.

Там были подарки от всей ГО — и от “Подмёток”, и от “ДС”, и от Коровина с Керосином и Хомо,—

— Письма были, телеграммы и поздравления; от папы с мамой телеграмма была — адрес: Ильинское, магазин, до востребования...

Я с этим трансом два часа разбирался. А все смотрели.

Только Егоров, как увидел торт, почему-то обиделся:

— Я,— говорит,— старался, делал — в условиях, между прочим, из-за сплошного окружения Сталкера, приближенных к болевым, а они — подума-аешь! — готовый купили...

— И ставит на стол свой торт.

: Из чего он его сделал — тут, под землёй?

— Элементарно, килоВатсон! — докладывает Сталкер, сняв пробу — я назначил его на этот вечер Главным Дегустартором,— ‘смущёные спивки’ — примерно три-с-четвертью банки, бо именно столько я их со вчерашнего дня не наблюдаю на нашем с’кладе; ‘вандальные хари’ — раздолбанные, к моему прискорбию, в совершенно мелкую ‘окрошку’ — один пакет; ‘аппель-сын’ — два штука; ‘джеф публичный’— один, как в поле-не-воин, ‘панка’; и яблоко раздора — полтора штука, потому что этот тип половину наверняка не доложил, а слопал сам, пока готовил.

— Имел право! — тут же закричал Егоров.

— Рот закрой. И к Праву чтоб больше не приставал,— строго сказал Сталкер.

: Пищер закатился от хохота — под стол.

Но торт всё равно был великолепен. Я как представил, сколько мы будем их есть — оба...

... А потом был чай с замечательным вишнёвым ликёром ( по поводу чая замечу, что хоть готовит Сашка действительно великолепно — только зря он столько перцу сыплет во всё подряд — но вот чай... в чае он всё-таки не очень понимает: ну разве можно одновременно заваривать чай с лимонником и мятой? .. ) —— но даже чай в этот раз был хорош, и просто прекрасен был вишнёвый ликёр, что передали нам сверху ребята в числе прочих подарков, и ‘дегустанция’ обоих тортов —— по-моему, от егоровского “сюр-приза” ( так было написано неучтённым впопыхах Сталкером ‘шоко-ладом’ по краю — то есть по ранту сашкиного торта ),— от сашкиного Сталкер отъел всё-таки в полтора раза больше, чем от переданного сверху, и Сашка откровенно сиял, глядя, как Сталкер стремительно разрушает его творение — выискивая то-ли огрехи, то-ли кусочки повкуснее,— и я всё удивлялся этому: как они так мирно, без ругани —— но насытившись, Сталкер всё-таки рыгнул, перед тем явно подумав, стоит-ли это делать,— он всегда так рыгает после еды, чтоб “завести” Сашку — и Сашка, конечно же, не остался в долгу: завёлся, как хомовский “ягуар”, с места — в карьер ( имею в виду темп, а не место добычи грунта ); он же весь обед сидел, как на иголках — ожидал реакции на свой торт, и вот — дождался:

— С ума посходили,— сказал о них Пищер, посмотрев на часы,— ещё же не вечер!

: Действительно. Обычно это у них за ужином начинается — как итог трудового дня. Или ‘вечера после тяжёлой работы’. Что же это они сегодня — “раньше бремени”?..

: Очевидно, в честь моего праздника. Показательные выступления.

— Ладно. Может, хоть вечером поспокойней будут: выдохнутся... Хотя надежды, честно говоря, нет решительно никакой:

: У них это — вечно. “Вековые”. ( Тысячелетние — как крещение Руси: в иудаизм, ислам и дзен-буддизм одновременно — что с перепугу и дало ту потрясающую всё смесь, которую так ненавидит Егоров, подставляя грудь, между прочим, совсем не украшенную крестом, под сквозняк, тянущий из прорубленной сгоряча Петром форточки — вместо нормальной человеческой двери... )

— Однако я разошёлся... Не иначе, как с отдегустированного,— под влиянием всего, сказанного Сталкером за последнюю пару минут “другу Егорову”.

: На благодарной почве.

... А потом была баня:

: С водочкой и парилкой,—

“И пивом тоже”: канистра, презентованная Керосином мне лично, потому как я водку не потребляю, разве совсем в медицинских целях и дозах — и ополовиненная лично Сталкером...

Но баня под землёй — это ВСЁ. Тут никаких слов не хватит, чтоб описать. Хотя и зрелище совершенно-голого Сталкера, рассекающего по ЖБК в одном налобнике и кирзовых сапогах — с целью выкупаться в Озере — не самое эстетичное в мире. ( Особенно те звуки, которые он при этом издаёт — крича и одновременно купаясь. )

— А потом начался Ужин.

: Грот осветили во все 25 свечей — и я отказался их задувать, жалко было гасить такое великолепие. В первый раз у нас в гроте было столько свету,— и Сталкер, конечно, тут же принялся что-то набрасывать на листочке бумаги в своём специальном планшете, окуная кисть по очереди то в акварельные корытца, то в свой любимый стакан в качестве отмыва,— откуда в минуту задумчивости и отхлебнул, даже не поморщась при этом,— к тому же я уже гасил их сегодня: в Палеозале, просто Сашка со Сталкером и Пищером этого не видели.

И Сталкер смешал спирт с малиновым вареньем и фантой — приберегли-таки бутылочку! — смешал в разных бутылях, конечно.

: Я как представил, как мы будем всё это пить... Нам же сверху ещё вино передали — “Котнари” четыре бутылки... Да и мы уже хороши были: после бани-то с водочкой...

... а ещё Сталкер и Сашка газету сотворили — “ПИТиКАНтрон”: в своём излюбленном стиле. Кажется, там были собраны все слова, что включали в себя в каком-либо виде слово ПИТ — и масса рисунков. И огромный ( слов, наверное, в 50 ) “Пищер-но-Истин-ное-Толковищ-ще”: сПИТциальный словарь в мою честь. Там и Пищеру досталось, и ГО — что, небось, уж вовсю “наотмечались” метрах в тридцати над нашими головами и дрыхнут “крест-на-крест, попарно, параллельно и внакладку”,— если не очень сильный дождь; досталось в этом словаре, конечно, и самим Сашке и Сталкеру — по обыкновению, друг от друга... Так вот чем они занимались вчера весь день! А Пищер врал, будто на магнитную съёмку уходили...Мне ведь бесполезно врать — только он, похоже, это не замечает.

— Но газета была очень хорошая.

А потом Сталкер подарил мне свою “Двуликую”. Он её из камня вырезал, из известняка; смотришь спереди — красивая девушка, а повернёшь другой стороной — очень старая женщина, только тоже очень красивая. И лицо почти то же. Я не знаю, как так можно.

А потом Сашка взял гитару и начал оправдываться, говоря, что после Вундер Сталкера, мол, выступать очень трудно; «после меня — хоть потоп»,— самодовольно заметил по этому поводу Сталкер и добавил:

— Тем более таким бездарям, как Егоров.

: Я ожидал, что будет нечто вроде “у тебя сегодня день рожденья — у тебя, не у меня; мы пришли тебя поздравить — поздравляем мы тебя”,— есть у них со Сталкером такая рычалка,— а он совсем другую песню спел, я не знаю: свою или нет — только я её впервые от Сашки услышал. И вообще впервые:

“Празднуем мы День Рожденья

Посередине пути...”

: Эта песня была тоже... как бы это сказать? ну, я всю её видел. Как фильм под музыку: маленький, минутки на полторы. Он пел — и я летел. Это будто про нас была песня.

А потом Пищер вручил мне свой Подарок. Только он не сразу его вручил, а вначале одну историю рассказал, даже не рассказал — а дорассказал, потому что начало её он поведал нам в первый же вечер этого Пребывания, и Сталкер, конечно, не мог не заметить ( я изнутри уловил-услышал эту фразу секунды за полторы до того, как он открыл рот ):

— Ну ты, блин, и паузы держишь... Станиславский на том свете обикался от нетерпения — за три недели-то, да...

: Чтоб было понятно, что подарил мне Пищер, приведу здесь эту историю. Потому как без неё...

И чтоб было понятно — Пищер рассказывает не как Сталкер.

Сталкера бывает слушать и смешно, и немножечко грустно — когда видишь, что за этим стоит; а когда я Пищера слушаю — л е ч у. Парю, будто в невесомости —

Потому что Пищер никогда не врёт,– что бы ни говорил Сталкер,– ошибаться он может, но ведь то — искренне… Оттого в те два раза я так удивился. А когда он эту историю рассказывал — я даже не летел. И не парил — видел и словно растворялся в этом видении. А звук был — не звон: пение. ХОРАЛ — ХОР АНГЕЛОВ.

— Так это, кажется, называется.

То есть это не просто правда была. В этой истории было ещё что-то: что, Пищер и сам не знал.

: Не видел. А я видел —

..: они с Ю.Д.А. проводили КрАкодила на выход и остались в Ильях вдвоём. Одни во всей пещере, потому что База вместе с КрАкодилом в качестве сопровождающего уехал: всё-таки тяжело было на такую спину рюкзак навешивать.

Пищер сразу обратно в Чашу пошёл — где они стояли,— канистру воды, что у Родника, КрАкодила провожая, набрали, в грот поволок,— а Ю.Д.А. посидел немного в Кафе, покурил — размышляя над тем, что вчера с Пищером и КрАкодилом приключилось,— к добру это или наоборот: знак, что сматываться из пещеры им надо как можно быстрее; затем сходил, на оставшиеся в НКЗ сталактиты полюбовался — и вернулся в Кафе: Журнал почитать и кое-что вписать от себя — что надумал, пока на сталактиты смотрел. А Пищер уже в это время в Чаше завтрак готовил: манную кашу. У него в заначке оставался один пакет; на четверых его было мало — потому он его раньше и не доставал — а на двоих в самый раз.

И Ю.Д.А. пишет в Журнале: “слышу, мол, дух манной каши, что варит в Чаше ПЖ — и иду есть”.

— А насчёт манной каши он никак не мог знать ( я уже объяснил, почему ),— и запах на самом деле из Чаши в Кафе ни при каких условиях дойти не может: далеко слишком, и сквозняк подземный, что зимой в этой части Системы дует, от Кафе, от входа к Чаше идёт — а не наоборот.

: Ю.Д.А. потом сказал, что про кашу он так, от балды написал — мол, изнутри что-то толкнуло... И “попал, между прочим”.

Но дело в том, что Пищер, сготовив кашу, не стал ждать Ю.Д.А., а сам за ним пошёл. И встретились они ровно посередине пути: на Перекрёстке, в центре Левой. Встретились — и видят, что лежит между ними ложка. Обычная алюминиевая ложка, только чистая-чистая, будто новенькая. Лежит и земли едва касается. На самой середине прохода: не обползти.

— а когда КрАкодила наверх провожали, они этой же дорогой наверх шли. Шли так: впереди База со своим трансом, затем Ю.Д.А. с трансом КрАкодила, потом сам КрАкодил полз — а за ними Пищер с канистрой под воду. И никто — ни Гена, ни Пищер, ни База, ни Ю.Д.А. этой ложки, когда шли, не видели. Пищер потом всех специально опрашивал — так База свою ложку не терял, а у КрАкодила ложки в трансе вообще не было: он её в Чаше оставил, чтоб туда-сюда зря не таскать. А ведь Пищер с канистрой воды этой же дорогой в грот возвращался,— да и по пути к выходу, если б она выпала из чьего-нибудь рюка иль транса, её бы заметили. Потому что там невозможно не заметить: Старая система, не ЖБК — потолки низкие; дорога на четвереньках, а где и ползком — когда с вещами ползёшь, вообще глаз от пола не отрываешь. То есть в этом месте очень трудно что-либо на полу не заметить. И — тем более — трансами и коленями в грязь не втоптать.

..: И сидят — точнее, лежат на глине так Ю.Д.А. и Пищер лицами изумлёнными друг к другу, и на ложку эту смотрят, что меж ними посередине лежит. И оба доподлинно знают, что в Системе никого, кроме них, нет и быть не может.

— Значит, гости будут,— говорит Ю.ДА. совершенно спокойно,— женщина.

— Действительно: чего психовать? Подумаешь — ложка...

..: Возникла.

— И что интересно: всё это с субботы на воскресенье происходило, точнее, утром в воскресенье уже — а в Ильях никого, кроме них, нет. Хотя в Ильи в том году зимой самое хождение было — каждые выходные по три-четыре группы в Системе встречались; НБС тогда в полной силе было ещё — последний, в общем-то, год; и хоть магистры начали уезжать — много нового народу пришло: та же команда Пищера — “ЗМ”,— “Дети Подземелья”, “WANDERERS”,— и других тоже было достаточно. Но в эти выходные — словно отрезало: никого. Даже База с КрАкодилом в город уехали.

— И ЛОЖКА.

... Ну, позавтракали они манной кашей, что Пищер сготовил; сидят у себя в Чаше — гостей неизбежных ждут. Да только нет никого. Наконец Ю.Д.А. не выдержал, взял фонарь и пошёл на выход, к Журналу: посмотреть, не пришёл-ли кто случайно на один день.

— Но никто так и не пришёл.

Встретил он, правда, на поверхности — перед входом греясь — двух каких-то лыжниц,— настрелял у них всякой жратвы, батареек — и повёл пещеру показывать: Пищера то есть,— да только они испугались и дальше Кафе, где Журнал лежал тогда, не пошли.

: Так что это — не в счёт.

И вот ночью у них началось:

: Вначале у Ю.Д.А. фонарь скис. Делал он его, делал,— весь вечер провозился, из-за этого они и не пошли никуда по Системе гулять, как спланировали было,— потом надоело ему это и он в сердцах сунул его полуразобранный на полку: у них в Чаше по всем стенам масса полочек была всяких. И легли они спать. А тут и свеча, что на соседней полочке стояла, горела, вдруг погасла

: Сама.

— Так что им даже свет гасить не пришлось.

А легли они так: вот эта стена наклонная с полочками — со свечёй погасшей и фонарём; дальше Пищер вплотную к ней лежит на полу на дутике своём ( о пенках тогда и не слыхивали ),— а потом, ближе к центру грота, Ю.Д.А. И заснули они не скоро — долго ещё лежали, ждали: может, всё-таки придёт кто случайно — хотя вечером в воскресенье шансов на это нет уже никаких,— но они лежали в темноте, курили и анекдоты рассказывали... Пищер сказал, с час или два они так лежали — словно что-то не давало им уснуть. Встать и посмотреть, отчего погасла их свеча — или зажечь её вновь — обоим, конечно, лень было: ещё бы, вылезать из тёплого спальника... А анекдоты травить, да курить можно и в темноте.

: Анекдоты... В их числе Пищер поведал Ю.Д.А. и парочку о Двуликой — весьма пошлых — которые сочинил, когда КрАкодила из-под плиты ножом выковыривал. В порядке, так сказать, обмена опытом. И ‘поднятия духа для’,—

— Только Ю.Д.А. это почему-то совсем не развеселило:

«Ты как хочешь,— говорит он Пищеру в темноте,— а я завтра точно сматываюсь».

И среди ночи у них началось..:

: Никогда ещё Сияние так долго в гроте не держалось. Причём в “лучшей своей фазе” — с “коготками”, “звёздами”... И звуки всё время: шорохи, треск, поскрипывание... И вдруг щелчок — будто выключателем щёлкнули — загорается фонарь Ю.Д.А.: тот, что разобранный на полке лежал. Потом — через некоторое время — щелчок, и он гаснет. Будто выключили его: кто-то у них на глазах. Да только в гроте никого, кроме них, нет.

— И в Системе тоже.

Ну, Ю.Д.А., понятно, на утро уехал — даже завтракать не стал. А Пищер остался: он упрямый тогда был страшно, даром что козерог,— в городе его никто не ждал, а тут такое: интересно ведь, чем кончится...

— Свеча, что погасла, когда они ложились спать, так и простояла весь день на полке: Пищер её не трогал, не до того было. Он даже о ней забыл — думал, догорела — и жёг другую, новую. А ночью она у него вдруг зажглась:

: Сама. И спокойно так горела на своей полочке. Догорев дотла — ничего от неё не осталось. Ну, Пищер не стал тогда гадать, что бы это могло значить — проняло и его; третьей ночи не стал дожидаться — в отличие от известного персонажа Гоголя, у него ещё оставалась некоторая свобода выбора.

: Собрал вещи — и дёру.

А вещей у его было — рюк, канистра, гитара — да фонарь в руке. И вот летит он по штреку к выходу — по Централке, там уж более просторно,— а его будто что-то не пускает. То рюк за камень или крепь лямкой зацепится — хотя только что никаких крепей и камней на этом месте не торчало — то гитара не лезет в шкурник,— а как же он её тогда туда пронёс? — то канистра: Пищер бросает её вперёд, пустую — а она вдруг начинает биться от стены к стене, будто живая, и всё над одним местом кружит,— потом вдруг посреди “полёта” ­— вниз, на 90^о, словно завод кончился, и о землю или камень — ХЛОП!!!

— Ну, Пищер, на это, конечно разъярился,— стал ругать Двуликую самыми последними словами — как в зоне ругался,—

..: Я представил, как это было — уж Пищера-то я знаю, он и не по такому поводу из себя выйти способен — нервы у него ни к чёрту, это точно — Сашка говорил мне, что это потому, что его во время следствия месяц на конвейере держали — но здесь не об этом:

— Андрей костерит, почём свет, Двуликую и всех подземных духов от Паренди до шубина — и тут у него фонарик подмигивать начал: на каждое слово. А потом вообще из руки на землю выпал — будто вырвал его кто, сказал Пищер,— и лежит на полу, светит. И только тут Пищер подумал, какой он дурак. Она ведь Свечёй им с КрАкодилом знак дала — а он ей: пошлостью... И для Ю.Д.А. повторил. И теперь Её только злит — и словами своими, и мыслями.

То есть он не от страха так подумал — нет! чего-чего, а страха в нём не было, я ни разу не видел вообще, чтоб Пищер чего-нибудь боялся,— он пришёл к этому. Сам.

И он начал думать по-другому: не прикидываясь, играя или подстраиваясь — притворяясь — а действительно по-другому.

: О том, какая он свинья и хам. И о том, что оскорбил Её — Бога-то, духа не оскорбишь, не те это материи, уровни не те — да и что им брань суетная наша, что от глупости и бессилья? — нет; он оскорбил Её в себе — и как Женщину. Вот в чём тонкость.

: И когда он почувствовал всё это и понял — на самом деле понял, каждой клеточкой своего тела ощутив соотношение и связь себя и Её и этого Камня,— тогда всё сразу прекратилось.

: Всё кончилось.

И тогда он взмолился — он никому никогда об этом не рассказывал прежде, если не считать одного случая — но тот случай тоже особенный был, и рассказывал он тогда не всё,— взмолился: чтоб, если Она действительно существует, показалась, открылась ему.

— В ответ только фонарь мигнул.

И тогда он взмолился снова: будь, мол, мне... — ну, как в сказках,— то есть тем, кем бы Ты могла для меня быть — если увидеть Тебя невозможно, дай хоть какой-нибудь знак: светом или свечой...

— И на ближайшем перелазе в шкурнике он этот знак увидел:

Потому что его сложно было не увидеть.

: Это был маленький такой, совсем обычный с виду огарок. Сантиметра в два — два с половиной.

В дюйм, в общем.

Он казался старым — но не очень; а больше про него-то и сказать нечего. Только стоял он в шкуродёре на самом перелазе — там через плиту на брюхе переползать в узкой щели надо, и сразу — вниз, на высоту роста: очень узкое место, и обойти его никак нельзя — самое узкое место на Централке,— отполировано уже тогда оно было чуть-ли не до блеска,— локтями, животами, трансами, коленями...

Пищер с Ю.Д.А. тут вчера проползал — когда Ю.Д.А. наверх провожал: ведь у Ю.Д.А. своего света не было,— и возвращался той же дорогой. И никаких огарков, естественно, в этой шклевотине не было. И в Системе — по-прежнему — никого.

: Один Пищер на всю Систему.

— И ни новых записей в Журнале, ни следов перед входом на снегу: только его, да Ю.Д.А. следы. Да ещё птичьи — ну так это не в счёт.

Переоделся Пищер и поехал домой. И с тех пор он брал этот огарок с собой — всегда, когда под землю спускался. На самый крайний случай. Да только случай этот с тех пор ему так и не представился.

: Всё у него под землёй с тех пор хорошо было. И очень даже удачно — во всём ему под землёй с той поры сильно везло.

— И он подарил его мне. Сказав, что не может объяснить это, но знает: теперь он должен быть у меня. Мол, счастьем должно делиться — и другие слова,—

— Да только всё это уже просто слова были. Что можно: словами?..

: Но этот Подарок...

Даже Сталкер понял, что это не трёп. Что-то вразумило его — или остановило... Я же видел: он не слушал вначале,— всё ждал, куда реплику поядрёней вставить...

Но этот огарок...

— Знал-ли Пищер, что это может быть на самом деле?

: Я думаю — знал. То есть ещё не словами, а внутри ——

: там, где эти слова берутся.

— И теперь в руках у меня был ключ, и я знал, как им пользоваться. И стена была предо мной. И — дверь в ней, что на ощупь нашли те, кто слушал здесь музыку: ‘Ж-М-Ж’, “zooLOOK”.

А замок мы должны были открыть вчетвером — всего через несколько дней.

: На следующей неделе —

Осталось совсем немного.

ГОЛОС ВТОРОЙ — “ZOOLOOK”:

НА КАРАЧКАХ ЛЮДИ РАСПОЛЗАЮТСЯ,

СОТРЯСАЕТ УЖАС ХЛИПКИЙ СВОД —

ВОТ КАКИЕ ВЕЩИ ПОЛУЧАЮТСЯ,

ЕСЛИ С ЖАРОМ ВСТРЕТИТЬ НОВЫЙ ГОД!..”

: Было написано в новогодней газете

Сталкера, Коровина и Егорова,—

: Думали — шутка.

Оказалось —— на самом деле.

: Пророческие слова...

— Даже букв переправлять не пришлось: всё было написано заглавными, и поди теперь разбери — что они имели в виду: с “жаром”, с настроением,— или...

... А мы потом месяц ещё не могли нормально музыку слушать: никакую. Если под “слушаньем”, конечно, не подразумевать дрыгалки — а под “музыкой” что-нибудь вроде “Высоцкого для бедных” — Розенбаума. ( Или “Розенбаума для нищих” — Митяева... )

— Или ‘массового лая’.

А было так:

: Перед входом я встретил Хмыря. Он одевался — уезжал в город. У Хмыря редкостная интуиция, и если он уезжает...

— Ты чего?.. — говорю.

— Да так,— отвечает,— тухло там чего-то.

: Было это уже 31-ого числа, до Нового года оставались считанные часы — а встречать его мы договаривались вместе: под землёй, у нас с Сашкой — в Десятке.

— Чего “тухло”? — переспрашиваю я. Потому что странно это было: вдруг так бросить всё и уехать. Ведь Хмырь был в числе наших квартирьеров — то есть тех, кто заранее, ещё вчера затащил в Ильи всю аппаратуру, питание к ней, ёлку...

— Да я и сам не пойму, что,— говорит он,— только не по душе мне это. Уеду в город. Что-то там не так — под землёй...

— И уехал.

: Жалко, конечно,— да что поделаешь? Мало-ли какие у человека фантазии...

— Хотя: Хмырь и фантазии... Малость несовместимо.

И я, конечно, обиделся: готовили, готовили всё вместе — а теперь...

— Переодеваюсь, спускаюсь вниз, читаю Журнал; выясняю, сколько народу уже пришло, кто где стоит — и иду к себе в Десятку. А там...

: Это всё “сталкеровские инициативы” — пустили козла в огород сторожить капусту...

— Н-неее,— говорит этот тип, с трудом отрывая голову от чьего-то спальника,— м-мы йщо н-ня сегодня оставили.

: “Н-ня сегодня”. Встречать этот Новый год в Ильи приехало больше 40 человек — все, конечно, у нас в Десятке собрались,— и оставили они нам на всех, включая себя, болезных, 2 бутылки водки, 1 шампанского и всего одну — вина. Совершенно сухого.

— Чтоб я ещё хоть раз в жизни согласился, чтобы ква — именно “ква”-ртирьерами у нас были Мамонт, Сталкер и Гитараст...

: Квартирьеры и Гланды. А также “Альп-де-десерты” и бессмертный “Кафказ”,—

: Компания та ещё. И я подумал, что Хмырь из-за этого ушёл — из-за пьянки ихней, или из-за того, что они весь официально заготовленный спиртовой запас прикончили...

Оказалось — нет.

— Но это только потом оказалось.

В общем, сыграл я нашим “ква”ртирьерам побудку — и взялись мы за дело.

Собственно, основное они ещё вчера всё-таки подготовили — даже непонятно, как — учитывая их сегодняшнее sos-cтояние,— правда, ёлку Пит с Барканом притащили не ахти какую ( это как раз понятно, как ),— и игрушек было не больно много — но всё ж достаточно, и не в количестве игрушек дело.

: От аккумуляторов мы отказались — решили попробовать работать на смотках батареек; с усилителем и магнитофоном тоже решили попроще — всё в моно было, только колонки две — ну да Егоров с Барсиком, наши главные радиозатейники, колонки к усилителю параллельно подсоединили: провод в провод.

Газеты Сашка с Леной в целости доставили — четыре штуки, и, по-моему, очень удачные они у них в этот раз получились; ещё бы – целая бригада “малер сталкеров” две ночи подряд у Сашки дома трудилась: собственно Сталкер, Наш Главный Господин Оформитель; Коровин — стихи и часть рисунков с приколами и хохмами были явно его,— а ещё Хмырь со своим убойным чёрным юмором, Джонни из Оренбурга с Лешим и наши чешские друзья — партнёры по спелестологии: Карел и Франта. А также сестрица Франты, от которой не отлипал Керосин — чем, по-моему, только мешал производственному процессу. Хорошо, что Лена с Сашкой и мама его привычны к таким ночным сборищам — мама Сашки к знакомым на эти две ночи перебралась, а Сашка в любой, даже самой бардачной ситуации умудряется делать дело... Так что газеты просто не могли не получиться. И за аппаратуру я, в общем, тоже был спокоен —

— Вот только стишок о ЖАРЕ... Явно коровинского авторства и ближе к четырём часам утра, чем, скажем, к полуночи,—

Кстати — никто не знает, как правильно произносить по-русски: Жар или Жарре. Но это — не главное.

..: Нарядили ёлку, развесили газеты по гроту — новые и несколько старых, что ещё Сашка привёз; коллекция у него нашей “ре’прессы” просто обширная — скопилась за годы хождения в Ильи, так что всегда может неожиданно порадовать мемуарные души наши чем-нибудь замечательно стареньким,—

— Сталкер с Мамонтом и Гитаристом, и с ними Натка ленкина в группу встречающих организовались: все в костюмах, в масках — Натка, естественно, Снегурченко вырядилась; Гитарист — что для него характерно — весь в чёрном с головы до ног, только в маске три дыры для глаз и сигары,– Сталкер, соответственно, Белого изображал. В новом, сверкающем лавсаном комбезе и в белой, соответственно, маске.

И дубины здоровенные из крепей местных в руках — у всех троих. Стоят — Натку посредине держат — проход на Централку перегораживают, дань животворящую к новогоднему столу с гостей собирают: ханью, жратвой, выпивкой для общего стола и своего опохмела,— а также песнями и анекдотами с приходящими обмениваются... Весело у них было.

... Мамонт перед ними у Журнала в Пёр-Ноэля играл: сидел по-турецки на большом канцелярском столе, красной скатертью крытом — как они его только в Систему затащили?! — в шапке и шубе, соответственно-маскарадных, и патефон заводил, как только во входе свет вновь пришедших показывался: “у самовара я и моя Маша”, “Рио-Риту” и прочее — всего пластинок десять было,— их Хомо вместе с патефоном у какой-то своей дальней бабушки в чулане на чердаке конфисковал.

: В общем, насобирали они на Общий Стол целое изобилие. Только выпивки всё ж маловато оказалось — ну да это к лучшему было: кто хотел ‘укушаться’, ‘накушался’ вчера. А мы для другого собрались.

Девчёнки пирогов и тортов натащили; Пит какое-то уникальное печенье собственной выпечки к столу притаранил, а Крэйзи Безумный со свежеудушенным поросём прямо во вход, не переодеваясь, ввалился — потому что за ним пол-Ильинского гналось. С кольём и прочими национальными атрибутами товарищеского суда линча,— включая пивные кружки и матерные сотрясения воздуха.

— Кошерный,— определил Коровин, внимательно оглядев Крэйзи с его вкладом в нашу новогоднюю программу. И вклад Крэйзи тут же в штреке начали готовить — на четырёх примусах сразу. Потому что в Десятке нашей уже просто не повернуться было: гостей набилось к нам… До сих пор не понимаю, как мы все уместились там? Гротик-то маленький, строили мы его с Сашкой максимум на 10 человек — когда от всех вправо в Системе переместились в поисках тишины и уюта... И обрели — на свою голову.

: То есть кроме нас — тех, кто постоянно в этом гроте стоял — ещё чуть-ли не 30 человеко/гостей влезло: “апрелевцы” из Ташкента — они специально к нам на Новый год приехали, потому что у них после разгрома клуба совсем грустно и мерзостно в городе стало; ещё питовские и сашкины “буржуины” — Билл, который по обмену приехал вместо нашего Пита высшее советское топографическое ‘обрезание’ получать — да только Пита нашего никак туда вместо Билла в его родной колледж не выпускали, и учились они на пару вдвоём; ещё сашкин дружбан из ФРГ — безработный разгильдяй-автостопщик Томас, что к своим 23-м уже успел объездить “стопом” полмира — паспорт читался, как малый географический атлас — и вот теперь занесла его нелёгкая в совок под Новый год,— уж не знаю, на какой трассе он познакомился с Сашкой — только окончилось это знакомство ( спасибо сашкиному немецкому ) у нас в Ильях; а ещё чешские трампы-спелеологи Карел, Франта и Янка — и примкнувший к ним, то есть, к ней, Керосин-перебежчик; это почётные гости, а кроме них ещё были наши — из Балашихи, Зеленограда, Жуковского и Фрязино — ну и те москвичи, что постоянно ходили в Ильи, в том числе и ( к моему несказанному изумлению ) КрАкодил: столько лет о нём ничего не было слышно — как тогда, ободранный, в сопровождении Базы из Чаши выкинулся — и вдруг заявился: прямо под Новый год, ровно в без-пяти-двенадцать...

— Как только мы все друг друга на радостях не раздавили???

: Не понимаю.

А ведь ещё аппаратура: колонки, мигалка с гирляндами, магнитофон, усилитель и блоки питания на всё это — длинные такие смотки батареек, которых лучше было не касаться... А ещё Ёлка, газеты и кухня — примуса, вода, бензин, суета и неразбериха... Поросёнок Безумного Крэйзи в штреке на вертеле из железной трубы — и сашкин отпрыск: они его с собой взяли, чтоб мама сашкина в кои веки Новый год со знакомыми встретить могла,—

— Но всё это только антураж был. Декор.

: ПРЕАМБУЛА.

Потому что самое важное — то, из-за чего я это рассказываю — началось после, когда мы сам Новый год встретили и Безумного Порося сожрали,—

— и, кстати, тесноты в гроте никто не заметил, так здорово всем было,—

— и когда программа, подготовленная заранее, исчерпалась и все наелись, напились — тут уж, кто чего — напелись и наорались песен ( “потому что мир без песен — тесен” ) и даже наплясались:

— Да! Мы ещё умудрились сплясать вокруг стола под битловские вариации “Stars on ’45”,— только для этого пришлось всем одновременно встать и одновременно садиться потом, по возможности не обращая внимания на отдавленные руки, ноги и головы,—

— и народ начал потихоньку расходиться: по своим гротам или на проходку, по Системе в новогоднюю ночь погулять, с глюками пообщаться,— и по иным гостям: слава Богу, Десятка — не центр Ильинской Системы и свет на ней клином не сошёлся, многие из тех, кто прибыли в эту ночь в Ильи, стояли в своих традиционных гротах и также приглашали к себе,—

: ВОТ ТУТ ВСЁ И ПРОИЗОШЛО.

... Нас осталось в Десятке несколько человек: я, Хомо, Лена — она как раз Сашку Маленького спать укладывала,— ещё Джонни из Оренбурга и Баркан. Они с Джонни никуда гулять не пошли, потому что затеяли ритуальный трёп о тупиках развития отечественной фантастики в свете зоркой десницы “Молодой Г.”: ‘перпетуум-тема’ — только скучновата для новогодней ночи,—

— и приелась порядком. Но что делать? Гитаристов в гроте тоже не осталось — Коровин и Гитараст со своими инструментами в концертное новогоднее турне по Системе отправились: Коровин — “догнаться в плане еды”, а Гитараст — тоже самое в смысле выпивки. И в Десятке стало немного скучновато. А “ZOOLOOK” Жана-Мишеля как раз перед тем Новым годом вышел — в ноябре — и мне его сразу же привезли. Был у меня тогда один хороший канал — из бывших наших, что ещё в семидесятых вскипнуть из этой проруби мировой культуры успели,— правда, канал тот денег стоил... Но деньги тогда ещё были.

: В общем, это был самый последний его альбом, и в совке о нём почти никто не знал. А ‘Ж-М-Ж’ мы все очень любили в Ильях слушать,— да только что у нас было?

: “EQUINOXE”, да “OXYGENE”. И всё. Лишь два альбома, потому что “Магнитные Поля” и “Концерт в Китае” всё-таки уже чуть-чуть не то были —

— Это мы тогда так считали: от глупости своей,—

: Эстетство дурацкое — когда за деревьями не видишь не то, что леса...

..: А тут вдруг выходит этот альбом. И всех нас он сразу потряс —— кто в городе у меня его услышать успел.

: Вкусить. Потому что альбом действительно просто умопомрачительный — мы даже не все его поняли сразу...

— На него же “рамка”, как на живого человека реагирует,— поворачивается в такт музыке, когда включаешь его,— он Звуком Этим биополе своё передал: как живое. А, может, и не только своё ——

: Гениально? Но гениальной музыки — и внешне гораздо более “крутой” в мире достаточно. Невероятно с точки зрения техники?..

— И это ничего не объясняет. Слушайте, что дальше было.

..: Я взял с собой в Ильи кассету — запись. Только, когда все в гроте сидели, мне её немного страшно было включать — боялись мы его, что-ли...

— А тут Егоров наш — радиозатейник главный — с Наткой, Биллом и Томасом с гулянок вернулись. И я говорю Сашке:

— Поставь новый блок батареек, а то те, небось, уже сели.

: Говорю это, а сам кассету в руке кручу — я её случайно из общей стопки взял и вертел в руках машинально.

: Есть у меня такая привычка — когда в разговоре иль действиях пауза возникает, что-то в руки взять; наверное, от курения трубки.

— Что слушать будем? — спрашивает Сашка.

— Да,— говорю ему,— что-нибудь тихое, фоновое: чтоб Киндер твой угомонился.

— Ладно,— говорит Егоров свою любимую фразу — и соединяет последовательно с тем блоком батареек, что уже часов шесть отработал, новый блок. То есть напряжение на усилитель чуть-ли не в два раза больше подаёт — а оно и от одного блока вольт 20 было, не меньше.

— Что ты делаешь,— говорю,— а если “выходные” полетят?

: Это я транзисторы выходные в усилителе имел в виду — мощность-то при таком подключении чуть-ли не в четыре раза возрастает...

— И чёрт с ними,— отвечает он мне,— плевать. Программу-то всю откатали.

«Да,— думаю,— может и вообще не надо больше никакой музыки: не один же магнитофон слушать... И СашкаМ быстрее уснёт».

— Его теперь ничем не разбудишь,— говорит Лена,— так что врубайте, как хотите.

И я — чтоб паузу эту случайную неловкую как-то занять,— гитаристов-то нет, а мне после Коровина и Гитараста, как и Егорову, лучше никаких инструментов не касаться — кроме шанцевых,— я, чтоб заполнить возникшую паузу, вдруг начинаю рассказывать им про то, как нас с КрАкодилом в том маленьком гроте привалило — когда Свеча погасла.

: Рождественский рассказ. А главное — в самое время.

— Да только не собирался я его никому рассказывать: не люблю я этого. А тут словно нашло что-то... Может — потому, что КрАкодил вернулся?..

: Тогда я просто не успел об этом подумать — начал рассказывать, как автомат, будто кто извне включил меня... И не знаю до сих пор — то-ли от моего рассказа всё получилось,— ведь я как бы набрал Её код, позвал Её,— хоть и не досказал тогда до конца... Но мысленно-то я всё вспомнил —

— А может, нечто извне так сложило нас: меня, запись ‘Ж-М-Ж’, КрАкодила и ту историю. Я не знаю, где тут причина, а где следствие. И никто не знает.

Рассказываю я — и вдруг посреди рассказа в грот Сталкер вваливается, уже изрядно навеселе. Ну, думаю, всё. Сейчас ляпнет — “вот так и рождаются нездоровые сенсуации” — или типа того. Он же не может без этого —

— Но Сталкер молчит.

Я останавливаюсь, смотрю на него — жду, что будет...

: Молчит. Только по карманам курево шарит,—

— И в гроте вновь пауза: хуже той, что была.

И все смотрят на кассету, что я в руках держу. И я на неё смотрю.

— И тут в грот вваливаются Франта с Мамонтом в обнимку, а за ними одновременно Гитарист с Коровиным со своими бандурами наперевес — нагулялись, значит. И Пит с Керосином и остальными чехами.

: Вваливаются — и тоже молчат. Никто ничего не говорит — все смотрят на меня, а я стою столбом в центре грота. Как крепь — только до потолка не дотягиваю.

— Ну, д а в а й ,— хрипло вдруг говорит Сталкер,— ставь е ё . Чего тянешь?..

— И я втыкаю свою кассету в мафон и нажимаю “вкл”. И только тут соображаю, что это — “ZOOLOOK”.

: И тут кто-то ещё протискивается в грот.

— И ещё...

И снова почти все — в Десятке.

И музыка гремит во всю громкость. Я даже не знаю, сколько там ватт получилось... Да не в них дело,—

— Это была не та музыка:

: просто НЕ ТА.

Я — не понял ещё ничего, дурак, думаю: у аппарата питание село — он отдельно от усилителя, от своих батареек питался,— смотрю на индикатор — всё в норме. А музыка продолжает играть: та и не та одновременно.

: В гроте темнота — кто-то погасил все свечи и плекс — только сигареты красными светлячками в темноте парят и так слабо шевелятся,—

— И постепенно я начинаю понимать, что же это мы слышим:

— Да, это был “ZOOLOOK” ‘J-M-J’; он — но и ещё что-то:

: Нечто, чему никто из нас названия не знал. И это неведомое нам подземное нечто словно переговаривалось с музыкой ‘Ж-М-Ж’:

: Из одной колонки был ясно слышен “ZOOLOOK”, а из другой совсем иная музыка, иной звук — будто ответ на то, что было в музыке ‘Ж-М-Ж’. А я сижу меж колонок, меж этой странной — и страшной, и одновременно прекрасной музыкой — дурак дураком меж двух гениев, говорящих через меня, словно по телефонному аппарату, на своём великом языке — и ничего не понимаю.

: Колонки были соединены параллельно.

: Провод-в-провод,—

— И запись была моно.

— Как и магнитофон, и усилитель...

—— Тут КрАкодил показывает мне в темноте свою руку:

— И рука его светится.

: Светится мягким зеленоватым светом перчатка, надетая на неё.

: Гнилушка —

— Он вымазался в светящейся трухе, когда переползал через старую крепь.

Только гниль, что размазана у него по ладони, светится в такт музыке.

— И я уже совсем перестаю что-либо понимать.

Лишь слушаю — и всё.

А потом запись кончилась —

— ‘И НАЧАЛОСЬ КИНО’:

: Все разом кинулись из грота.

— Выход из Десятки один, узкий; возникла давка...

Этот момент я очень плохо помню. Помню только — огромное, безмерное чувство страха, что гнало нас — куда?..

: ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ-ПРОЧЬ...

< ... >

: ЛАКУНА.

..: Очнулся я вместе с другом Егоровым в Бородинских Полях — есть системка такая по соседству с Десяткой. В голове одна мысль: надо дойти до Белой Колокольни.

Там натёки очень красивые; их ещё Белой Бородой называют... А правильнее — “мундмильхен”, лунное молоко. Место для всего ильинского народа почти культовое — как Сумасшедший Барабанщик в ЖБК или места гибели Шагала и Шкварина; специалисты по карсту, споря о происхождении этих натёков, полагают их весьма целебными — известно только, что к собственно карсту они имеют не самое прямое отношение,—

— НО ПОЧЕМУ ИМЕННО ТУДА???

: Не знаю.

— Идём. Точнее, пытаемся идти.

Дорогу до Колокольни знаем, как свои пять пальцев — с закрытыми глазами бы дошли, и без света,—

: как от Журнала до выхода —

— НО ПОЧЕМУ-ТО МЫ НЕ МОЖЕМ ТУДА ДОЙТИ.

: Всё кружим, кружим, кружим... Как чайники, путаемся меж плит, щелей, шкурников, каменных глыб, крепей, поворотов, развилок...

— И не узнаём ничего вокруг:

: Другая Система. Не Ильи.

Измученные и осатаневшие от этой мистической круговерти, мы с Сашкой буквально падаем на какую-то большую треугольную плиту — каждый у одного из её углов.

: Третьим своим углом плита упирается в стык потолка и стены.

— Всё,— говорит Егоров,— давай бросать монету: идём дальше — или пытаемся вернуться.

: Монеты у нас нет.

И мы не представляем, где находимся.

— Абсолютно. В родных Ильях...

Тогда мы решаем бросить перчатку. И загадываем: если упадёт ладонью вниз — ищем Белую Колокольню; если вверх — ищем дорогу обратно. До грота.

: Бросаем...

Она падает ровно посредине этой плиты.

: В самом центре.

— И одновременно на том конце плиты, что был пустой и как бы упирался в свод, возникает Совершенно-Очумелый Сталкер.

: Полная симметрия.

: Мы сидим молча в вершинах этого тысячетонного треугольника и смотрим на пустую перчатку, которая лежит на боку точно посреди между нами — и показывает нам фигу.

: Так у неё сложились пустые пальцы.

— Где Десятка? — наконец спрашиваю я у Сталкера.

— Там,— отвечает он, немного заикаясь — вместо того, чтоб, как обычно, среагировать: “не брал я твою десятку...”,— я пока упираюсь в неё своей ж...

— МЫ С САШКОЙ БУКВАЛЬНО СМЕТАЕМ ЕГО С ЭТОЙ ПЛИТЫ:

... а потом долго, долго — очень долго — приходим в себя.

: ПОТОМУ ЧТО У ДРУГИХ БЫЛО ЕЩЁ ХУЖЕ.

ГОЛОС ТРЕТИЙ — ПУТЬ В ПРОШЛОЕ:

... мы тащим в Липоту свои вещи:

: Коробки с приборами.

: Тяжеленные акомы для пищеровского “железа”.

: Две канистры с водой — чтоб больше не возвращаться, ибо у Сумасшедшего...

: Канистра бензина.

— И трансы: мой и Пищера.

Картина достаточно аллегорическая — “БУРЛАКИ В ШКУРНИКАХ ИЛЬИНСКИХ ПЕЩЕР” весьма напоминает знаменитую фантазию из школьного учебника истории: “Каторжная эксплуатация детского труда в шахтах царской России”...

— Грязная, бессовестная фальшивка:

: Никогда не было выгодно использовать на тяжёлой работе физически слабого человека — я уж не говорю про детей! — тем более под землёй. Даже если ему при этом совсем не платить,—

— Ну, а мы занимаемся этим вроде не то, чтоб уж очень совсем бесплатно — а так: ради удовольствия.

..: Спорное положение. И Бог с ним —

Пит со Сталкером, конечно, сопровождают нас: им самим гораздо проще до На-Двоих добраться,— но всё равно нам приходится тяжко.

Потому что с 1978 года — с той самой спасаловки — никто не расчищал эти шкуродёры.

: Никто не ходил здесь.

Потому что никому это не было нужно:

Обвальный грот — страшная штука. Он и притягивает, и пугает одновременно. Можно набраться смелости и осторожно проползти в него — не касаясь стен, потому что стены эти хранят Беду, они пропитаны Ей,— пугливо озираясь, осмотреться вокруг, выкурить сигаретку, пытаясь представить себе, как это выглядело — обвал — для Тех, Кто Находился Здесь,— одновременно припоминая, если знал, как всё было тут раньше — и быстрее, быстрее — ни к чему не прикасаясь — НАЗАД.

: почти бежать последние метры.

В конце концов, в Ильях и в ЖБК достаточно иных мест для реализации своего любопытства.

— Так думаю я, протискиваясь с тяжёлым трансом в узкую щель лаза, ведущего к Липоте:

: Совсем как тогда, в 1978-м...

— И сзади также тяжело пыхтит Пит.

А чуть дальше теми же словами поминает и “Свечек”, и их дурацкий завал, что изуродовал эту дорогу, Сталкер.

: Потому что, чтоб протащить наши трансы, нам приходится работать совсем, как тогда.

: Пешня, сапёрная лопатка, кайло и зубило.

И я поневоле ‘ударяюсь в воспоминания’:

— Картины аллегорические из совсем безмятежного ‘спелеовендетства’ следуют одна за другой:

..: молодой чайник-суперспелеомэн Егоров, вторично открывающий на глазах у всех ЖБК — пресловутый “Второй Уровень”,—

..: молодой чайник-суперспелеомэн Егоров, ныряющий в сизые от составляющих их частей облака волока за ‘дедушкой своей мечты’ — точнее, за ‘девушкой своих электрических грёз’,—

: уже отсюда, из сегодня, со всей возросшей во мне мудростью жизни, имею право ( о чём бы ни трендил в мою жопу сзади Майн Энтер Критик ) уточнить — довольно небезуспешно ныряющий,—

..: а так же молодой чайник-суперспелеомэн Егоров, выволакивающий из клубов совершенно-ядовитого смрада свою любовь, с первого взгляда нажравшуюся какой-то колёсной гадости — если не сказать хуже,—

—— И Пит: геройское поведение, примерное любопытство, показательная настойчивость и завидная работоспособность — а так же до сих пор ( ...! ) просто удивительная наивность во всём, что касается человеческой дряни;