Часть II. Принципы индивидуальности
Личность — это система, которая обладает множеством измерений и изменяется в пространстве и времени.
Глава 4. Извечная неоднородность способностей
* * *
К середине 2000-х компания Google уверенно превращалась в интернет-исполина своей эпохи, а также самую инновационную и успешную корпорацию в истории. Чтобы сохранить небывалые темпы роста и инноваций, Google постоянно искала талантливых людей. К счастью, компания не испытывала дефицита средств и благодаря высокому уровню зарплат, щедрым бонусам и возможности работать над новейшими технологиями давно уже стала самым привлекательным местом работы в мире[151]. В 2007 году Google получала по сотне тысяч резюме ежемесячно, а значит, могла выбирать самых талантливых — если бы только знала, как отличить их от остальных[152].
Поначалу Google отбирала новых сотрудников точно так же, как и большинство компаний из списка Fortune 500: то есть изучала результаты теста на академические способности, средний балл и диплом — у кого показатели выше, тот и проходил[153]. Вскоре ее кампус в Маунтин-Вью заполонили сотрудники с практически безупречными результатами тестов и дипломами с отличием, выданными Калтехом, Стэнфордом, Массачусетским технологическим институтом, Гарвардом и прочими престижными учебными заведениями[154].
Оценка человека на основании документов, или даже одного документа, — обычная практика не только при найме новых сотрудников, но и при оценке старых[155]. В 2012 году Deloitte, крупнейшая в мире компания по оказанию специализированных услуг, присвоила каждому из своих 60 тысяч сотрудников цифровой показатель исходя из эффективности их работы над проектами, а в конце года на «согласительном совещании» усреднила проектные показатели каждого сотрудника, получив итоговую оценку в 1–5 баллов. Иными словами, работника оценили одной-единственной цифрой. Простая шкала, один показатель — трудно представить более прямолинейный метод сравнения сотрудников[156].
По данным Wall Street Journal, примерно 60 процентов компаний из списка Fortune 500 в 2012 году тоже оценивали своих сотрудников по системе одного показателя[157]. Пожалуй, самым крайним случаем в таких системах следует считать «принудительное ранжирование» — этот метод впервые внедрила Genеral Electric в 1980-х (правда, в народе он назывался «оцени и вышвырни»)[158]. В системе принудительного ранжирования сотрудников не просто оценивают по одному показателю; определенный процент из них должен получить оценку выше среднего, а остальные — обязательно ниже среднего. Первые получают бонусы и повышения, а вторые — предупреждения, а иногда и уведомления об увольнении[159]. К 2009 году систему принудительного ранжирования применяли 42 процента крупных компаний, в том числе Microsoft, которая использовала широко известный вариант под названием «групповое ранжирование»[160].
Нетрудно догадаться, почему системы оценки по одному-единственному критерию приобрели широкую популярность: они просты, интуитивно понятны и кажутся объективными и математически выверенными. Если результат кандидата выше среднего, его следует взять на работу или наградить, если ниже — отказать или уволить. Хотите иметь более талантливых сотрудников? Поднимите планку, то есть увеличьте цифру, используемую в качестве точки отсчета.
Несмотря на видимую логичность системы оценки способностей и эффективности работы сотрудников на основании одного или нескольких критериев, к 2015 году Google, Deloitte и Microsoft ее видоизменили, а затем и вовсе отказались от нее.
Вопреки стабильному росту прибыли и размеров компании, в середине 2000-х в Google начали замечать, что механизм отбора талантливых сотрудников работает неэффективно. Многие новички не оправдывали ожиданий начальства. Кроме того, появилось ощущение, что специалисты по найму и менеджеры по персоналу упускают кандидатов, чей талант не вписывается в рамки традиционной оценки, то есть результатов тестирования или дипломов[161]. По словам Тодда Карлайла, главы HR-отдела подразделения контроля качества, компания «потратила много времени и денег, чтобы проанализировать “невидимый талант” — людей, которых мы не наняли, хотя следовало это сделать»[162].
В Deloitte в 2014 году тоже начали понимать, что методика оценки сотрудников по одному критерию несовершенна. На расчеты по ранжированию эффективности сотрудников тратилось более двух миллионов часов в год — неимоверно много! — но от таких рейтингов никакого толку не было[163]. В статье Harvard Business Review (написанной в соавторстве с Маркусом Бакингемом) бывший руководитель направления подготовки лидеров в Deloitte Эшли Гудолл писал, что призадуматься их заставило исследование, которое доказывало, что один-единственный критерий не отражает истинной эффективности сотрудника, а лишь показывает специфические свойства его личности. «И в нашей, и в других компаниях начинают понимать, что традиционная оценка эффективности никуда не годится, поэтому мы решили от нее отказаться»[164].
Между тем в Microsoft разразилась настоящая катастрофа. В 2012 году журнал Vanity Fair назвал период, в течение которого компания пользовалась групповым ранжированием, «потерянным десятилетием». Система оценки эффективности вынуждала сотрудников конкурировать за место в рейтинге, что исключало возможность командной работы. Более того, это заставляло сотрудников избегать совместной работы с самыми эффективными коллегами из страха снижения рейтинга. В статье утверждалось, что за время использования группового ранжирования компания «чудовищно разбухла и бюрократизировалась, а также обзавелась внутренней культурой, в которой, хоть и не намеренно, поощрялись менеджеры, душившие новые идеи, чтобы те не угрожали сложившемуся порядку»[165]. В итоге в конце 2013 года Microsoft разом отказалась от этого метода[166]. В чем же ошиблись Goggle, Deloitte и Microsoft?
Поначалу эти три инновационные компании следовали принципу усреднения, базирующемуся на распределении людей по категориям. Эта идея восходит к временам Френсиса Гальтона, который, как вы помните, полагал, что обладание хорошими или выдающимися способностями в одной области гарантирует то же самое и в остальных[167]. Нам и самим по большей части кажется, что этот подход не лишен оснований. В конце концов, разве не очевидно, что одни люди более талантливы, чем другие? А значит, почему нельзя измерять талант по одному-единственному критерию и на его основании судить о том, к какой категории принадлежит человек? Однако Google, Deloitte и Microsoft на собственном опыте убедились, что попытка свести талант к одной цифре, которую можно сравнить со средним показателем, провальная. Но почему? В чем кроется ошибка?
Ответ прост: дело в одномерности мышления. Все объясняется принципом неоднородности — первым принципом индивидуальности.
Принцип неоднородности
Разум склонен оценивать такие сложные человеческие свойства, как размер, интеллект, характер или талант, по одномерной шкале. Если нас просят, например, оценить вес и размер человека, мы не задумываясь ответим, что он крупный, мелкий или средний. При слове «крупный» мы представляем себе человека с большими руками и ногами, массивным туловищем — в общем, весьма дородного по росту и весу. Услышав об «умной женщине», мы решаем, что она, по-видимому, всесторонне развита и, наверное, получила хорошее образование. В довершение всего естественное стремление к одномерности усилили социальные институты века усреднения, в особенности коммерческие организации и школы, поощрявшие нас сравнивать достоинства разных людей с помощью простых шкал: категорий, показателей IQ, размеров зарплаты и прочих[168].
Однако в анализе любых личностных характеристик, представляющих хоть какую-то важность, одномерное мышление дает сбой. Самый простой способ выяснить причину данного сбоя — разобраться в том, что такое «размер человека». На рисунке ниже отображены характеристики двух мужчин по девяти различным физическим параметрам. Именно их анализировал Гилберт Дэниелс в своем революционном исследовании летчиков.
Размер: неоднородность характеристик
Какой из этих мужчин крупнее? На первый взгляд, ответ очевиден, но стоит сравнить их по девяти параметрам, как все значительно усложнится. Мужчина справа высок, но узкоплеч. У мужчины слева широкая талия, зато обхват бедер приближается к среднему. Можно, конечно, сложить все девять параметров, вычислить средний показатель для каждого мужчины, сравнить их и таким путем выяснить, кто крупнее. Вот только после расчетов обнаружится, что средний показатель обоих практически идентичен. Однако было бы неправильно утверждать, что эти люди одинакового размера, но и отнести к среднему нельзя ни одного из них: у мужчины слева в пределах среднего лежат всего два параметра (длина рук и обхват груди), а у мужчины справа и вовсе один (обхват талии). Получается, что нет простого ответа на вопрос, кто из этих двоих крупнее?
И все же не позволяйте себя одурачить. Отсутствие ответа на вопрос, а также причина, по которой их нельзя сравнить по размеру, раскрывает нам глаза на одну важную истину, касающуюся всех человеческих существ, — принцип неоднородности. Согласно этому принципу, невозможно оценить сложные и неоднородные качества с позиций одномерности. Что значит «неоднородные»? Качество считается неоднородным, если отвечает двум критериям. Во-первых, оно включает в себя больше одного параметра. Во-вторых, эти параметры мало связаны между собой. Размер не единственное неоднородное качество человека. Практически все его значимые, с нашей точки зрения, свойства, в том числе талант, интеллект, характер, творческие способности и многое другое, тоже неоднородны.
Чтобы лучше в этом разобраться, вернемся к примеру со сравнением размеров. Если бы вопрос звучал иначе, например: «Кто из этих мужчин выше?», ответить на него было бы просто. Рост одномерен, поэтому ранжировать людей по этому показателю легко. А вот с размером все иначе: он состоит из множества разных, не слишком тесно связанных параметров. Взгляните на рисунок еще раз. Вертикальная полоса в центре — диапазон показателей «среднего летчика» по подсчетам Дэниелса. В течение нескольких десятилетий в ВВС предполагали, что физические кондиции большинства летчиков укладываются в этот коридор, поскольку у человека со средней длиной руки будут средними и длина ног, и объем туловища. Но поскольку размер — характеристика неоднородная, предположение оказалось ошибочным. На самом деле, по подсчетам Дэниелса, только два процента летчиков имели средние показатели по четырем или более измерениям из девяти и ни одного — по всем девяти[169].
А если расширить коридор среднего так, чтобы он включал в себя не 30, а 90 процентов средних значений по каждому параметру? Логично предположить, что в такой диапазон уложится большинство людей. Но на деле оказывается, что в него попадает меньше половины[170]. Получается, что многие из нас сложены непропорционально. Вот почему кабина, спроектированная под среднего летчика, не подходит ни одному реальному человеку. Именно из-за неоднородности организаторы конкурса «Будь как Норма» не сумели отыскать женщину с параметрами, как у статуи. Женщины давно уже протестуют против того, что у куклы Барби одни размеры искусственно увеличены, а другие — уменьшены, но принцип неоднородности подсказывает, что кукла в человеческий рост, размером с Норму, не меньшее надувательство.
Конечно, иногда имеет смысл принять размер как однородный показатель — например, в швейной промышленности. В обмен на идеально скроенную по нашим меркам одежду мы получаем доступные и недорогие рубашки и брюки массового производства. Но там, где ставки высоки — допустим, при покупке дорогого свадебного платья, или разработке системы безопасности, скажем, воздушных подушек в автомобиле, или проектировании кабины реактивного самолета, — игнорировать то, что размер состоит из множества отдельных параметров, ни в коем случае нельзя. В важных вопросах компромисс недопустим, и только восприятие размера как совокупности всех входящих в него параметров поможет добиться полного соответствия.
Любая сколько-нибудь значимая человеческая характеристика, и в особенности талант, состоит из нескольких элементов. К сожалению, при оценке таланта мы нередко прибегаем к концепции среднего, чем сводим всю его разнородность к одной-единственной цифре — баллам за стандартизированный тест, показателю эффективности и прочему. Такое одномерное мышление неизменно приводит к беде. Вспомним историю баскетбольного клуба New York Knicks. В 2003 году пост президента по спортивной деятельности клуба Knicks занял бывший звездный игрок NBA Исайя Томас. У него было четкое видение того, как следует изменить структуру одной из самых знаменитых спортивных франшиз мира. Для оценки способностей игроков он использовал всего один критерий, принимая решения о судьбе каждого члена команды исходя исключительно из среднего количества очков, которое тот получал за игру[171].
По мнению Томаса, чтобы в среднем команда побеждала чаще, нужно собрать игроков с самыми высокими показателями по очкам в среднем, раз уж для победы команда должна набрать больше очков. Надо заметить, что одержимость нового президента клуба высокими средними показателями разделяли многие. Даже сегодня гонорар баскетболиста, награды по результатам сезона и игровое время зависят в первую очередь от среднего количества очков, набранных им за одну игру[172]. Однако Томас ввел этот показатель в ранг ключевого при отборе для всех без исключения членов команды. Деньги у клуба были, и реализовать план удалось. В итоге клуб принялся набирать игроков по тому же принципу, что и компании, нанимающие сотрудников в первую очередь по критерию успеваемости в университете.
Истратив огромные средства, клуб сформировал команду из обладателей самых высоких средних показателей во всей Ассоциации и… она провалила четыре сезона подряд, проиграв 66 процентов игр[173]. Хуже этой команды были только две. Подобный провал легко объясняется принципом неоднородности, поскольку и в баскетболе талант включает множество аспектов. Проанализировав результаты нескольких баскетболистов, один математик пришел к выводу, что на исход игры влияют как минимум пять различных критериев: количество очков, бросков, перехватов, передач и блоков[174]. И по большей части они между собой не связаны: игрок, великолепно исполняющий перехват, может не быть асом в блокировании. Собственно говоря, баскетболисты, отменно владеющие всеми пятью приемами, встречаются редко. Из десятков тысяч человек, игравших в NBA с 1950-х годов, лишь пятеро соответствовали данному критерию[175].
Наибольшего успеха в баскетболе добиваются команды, в которых игроки дополняют друг друга[176]. А команда Knicks под руководством Томаса, напротив, совершенно не держала защиту и, что особенно удивительно при таком среднем количестве очков, не блистала и в нападении, поскольку каждый отдельный баскетболист стремился забросить мяч сам, а не помочь это сделать товарищу. Наконец Knicks — подобно Google, Deloitte и Microsoft — поняла, что измерение таланта по одному-единственному критерию не дает ожидаемого эффекта. В 2009 году Томас покинул пост, а клуб вернулся к оценке способностей с учетом множества показателей и вновь стал выигрывать. В 2012-м он показал самый высокий результат и вышел в серию игр плей-офф[177].
Слабые звенья
Для того чтобы отнести какую-нибудь характеристику, например размер или талант, к числу неоднородных, недостаточно того, чтобы она складывалась из нескольких критериев. Каждый такой критерий должен быть относительно независим. На языке математики такая независимость называется недостоверной корреляцией.
Статистический метод корреляции как способ оценки связей между двумя различными категориями, например ростом и весом, разрабатывался более ста лет назад с участием Френсиса Гальтона[178]. Ранний вариант метода ученый применял в работе с личными данными для демонстрации истинности своей теории ранжирования, согласно которой талант, ум, здоровье и характер человека тесно связаны друг с другом[179]. Сегодня мы выражаем корреляцию числом от 0 до 1, где 1 означает идеальную корреляцию (скажем, между ростом), а 0 — ее полное отсутствие (например, между ростом и температурой на Сатурне)[180]. В различных научных областях показатель корреляции 0,8 или больше считается высоким, а 0,4 или меньше — низким, хотя точное значение «высокого» и «низкого» устанавливается произвольным образом.
При высокой корреляции между различными критериями системы ее нельзя считать неоднородной и в качестве оценки можно использовать один-единственный критерий. Возьмем, к примеру, промышленный индекс Доу — Джонса — средний показатель курса акций тридцати крупнейших американских компаний с отменной репутацией. В конце каждого операционного дня в США в финансовых новостях обязательно публикуется индекс Доу — Джонса до сотых долей, а также отмечается его рост или падение. Инвесторы недаром используют этот индекс для оценки общего состояния фондовой биржи: с 1986 по 2011 год (25 лет) средняя корреляция между индексом Доу — Джонса и четырьмя другими популярными индексами фондовой биржи была крайне высокой и составляла 0,94[181]. Несмотря на то что фондовый рынок многомерен (в США тысячи биржевых компаний), его общее состояние вполне достоверно отображается одной-единственной цифрой. Оценка состояния фондовой биржи с помощью индекса Доу — Джонса — прекрасный пример абсолютно оправданного применения одного критерия.
Однако с физическими параметрами тела человека дело обстоит иначе. В 1972 году, решив продолжить научные изыскания Дэниелса, исследователи ВМФ США вычислили корреляцию между 96 критериями, применявшимися к летчикам военно-морского флота. Выяснилось, что ее цифра очень редко достигала 0,7 и гораздо чаще не дотягивала даже до 0,1. Средняя корреляция по всем 96 обмерам летчиков ВМФ составила всего 0,43[182]. Следовательно, даже зная рост человека, обхват шеи или ширину хвата, едва ли можно было что-нибудь сказать наверняка о размерах других частей его тела. Если вас действительно интересовали эти данные, их пришлось бы получать путем прямых замеров.
А что насчет интеллекта? Однородны ли умственные способности? Гальтон, впервые применивший метод корреляции в общественных науках, надеялся обнаружить высокую корреляцию умственных способностей, или, иными словами, их достаточную однородность[183]. Одним из первых систематическую проверку этой гипотезы провел Джеймс Кеттелл — первый американец, получивший докторскую степень в области психологии и один из родоначальников методов тестирования. Именно он ввел термин «тест умственных способностей»[184]. Кеттелл был сторонником теории Гальтона о делении на категории. В 1890 году ученый решил найти неопровержимое доказательство того, что интеллект можно оценивать с помощью одного-единственного показателя[185].
Подготовив ряд физических и психологических тестов, Кеттелл несколько лет подряд изучал с их помощью первокурсников Колумбийского университета, измеряя скорость реакции на звук, способность различать цвета, умение отмерять в уме десять секунд и количество запомненных букв в ряду. Он был убежден, что в итоге выявит высокую корреляцию между этими способностями; но все вышло с точностью до наоборот. Корреляция практически отсутствовала[186]. Умственные способности оказались неоднородны.
Но худшее ждало ярого приверженца теории категорий впереди. Сравнив успеваемость студентов в колледже и результаты умственного теста, Кеттелл обнаружил между ними крайне низкую корреляцию. Мало того, даже корреляция между оценками одного и того же студента по разным предметам и та была невелика. По сути, исследователь выявил относительно высокую корреляцию только в одном случае — между оценками студентов по латыни и греческому[187].
Еще на заре становления современной образовательной системы, когда процесс стандартизации в школах только набирал обороты, а учащихся только принялись делить на средних, отстающих и выше среднего по общей способности к обучению, первое же научное исследование доказало ошибочность этого подхода. Тем не менее психологи, глубоко убежденные в одномерности интеллекта, отказывались верить результатам экспериментов Кеттелла. Они заявили, что, должно быть, он проводил их неправильно или ошибся при подведении итогов[188].
Тем временем психологи, затем учителя, а вслед за ними и бизнесмены все больше уверяли себя в том, что умственные способности отличаются высокой корреляцией и потому могут быть отображены с помощью одной-единственной цифры, такой как показатель IQ[189], несмотря на то что исследования Кеттелла доказывали обратное: интеллект каждого человека — не говоря уже о его личности и характере — неоднороден[190]. Даже Эдвард Торндайк, положивший в основу современной системы образования постулат о зависимости одаренности человека от таланта в одной области, задумал провести собственный эксперимент, в ходе которого рассчитывал изучить корреляцию между оценками в школе, данными стандартизированных тестов и успешной профессиональной деятельностью. Выяснилось, что все три параметра мало коррелируют между собой. И все же Торндайк предпочел проигнорировать этот факт, потому что верил в существование гипотетической (недоказанной) и легко оцениваемой «способности к обучению», предопределяющей успех в учебе и работе[191].
Сегодня ученые, медики, бизнесмены и учителя все еще оценивают интеллект человека по одному-единственному показателю — шкале IQ (коэффициент интеллекта). Конечно, мы готовы признать, что способности действительно бывают разными — музыкальные, художественные, физические, — но все равно никак не можем отказаться от идеи общей одаренности, которая проявляется во многих областях. Поэтому мы думаем, что если в чем-то один человек проявил себя умнее другого, то он лучше справится практически с любой сложной задачей, которую перед ним поставят.
Давайте рассмотрим и сравним два неоднородных профиля умственных способностей. Оба принадлежат женщинам, прошедшим тест на интеллект Векслера для взрослых (WAIS)[192] — один из двух широко используемых сегодня инструментов проверки интеллекта[193]. Профиль каждой женщины содержит показатели по десяти субтестам WAIS, каждый из которых позволяет отдельно оценить тот или иной аспект интеллекта, например словарный запас или умение решать головоломки. В конце теста результаты всех субтестов суммируются и из них выводится показатель IQ испытуемой.
Какая из женщин умнее? Если верить результатам теста, обе умны одинаково: IQ каждой равен 103 баллам. Они обе не значительно отклонились от среднего показателя интеллекта, равного 100. Если бы перед нами стояла задача пригласить на работу умнейшую из них, мы не смогли бы отдать предпочтение ни одной. Тем не менее у каждой женщины абсолютно разные сильные и слабые стороны, а значит, показатель IQ явно вводит нас в заблуждение[194].
Интеллект: неоднородность характеристик
Как и в случае с физическими параметрами, корреляция между оцениваемыми тестом аспектами умственных способностей в большинстве случаев не особенно высока[195], а это доказывает, что интеллект человека неоднороден и не может быть описан и оценен с помощью одного значения, например показателя IQ. Однако по-прежнему мало кто способен устоять перед соблазном оценить интеллект с помощью одной-единственной цифры или категории. А между тем такая оценка содержит больше ошибок, чем показывают профили умственных способностей. Есть доказательства того, что при делении умственных способностей на еще более мелкие составляющие и сравнении их, например на краткосрочную вербальную память и краткосрочную образную память, корреляция этих «микросоставляющих» тоже будет низкой[196]. Покроши интеллект хоть в капусту, однородным он все равно не станет.
Все эти доказательства заставляют нас задать резонный вопрос: если человеческие способности настолько неоднородны, почему психологи, учителя и бизнесмены продолжают использовать одномерное мышление для их оценки? Да потому, что большинство из нас — дети теории усреднения, в которой система всегда доминирует над человеком. Построить на малой корреляции целую функциональную систему оценки вполне возможно: отбирая сотрудников на основании одного-единственного показателя, можно принять неверное решение в каком-то конкретном случае, но в среднем все равно результат получится лучше, чем при случайном отборе.
Нам удалось убедить себя в том, что слабая корреляция что-нибудь да значит, хотя на самом деле она не значит ничего. В психологии и педагогике почти везде принято считать, что наличие корреляции, скажем, 0,4 (корреляция между результатом теста на академическую успеваемость и оценками за первый семестр в колледже[197]) говорит о том, что вы выявили высокое соотношение. Однако с чисто математической точки зрения если вы обнаружили корреляцию между параметрами с показателем 0,4, это значит, что вы сумели объяснить лишь 16 процентов каждого из них[198]. Вы же не думаете, что досконально разобрались в теме, если можете объяснить ее суть всего на 16 процентов? Вы бы отдали свою машину в ремонт мастеру, разбирающемуся в неисправности только на 16 процентов?
Конечно, если нас больше интересует эффективность системы, чем индивидуальность, 16 процентов в среднем, безусловно, лучше, чем ничего. Этого бывает достаточно для разработки стратегий для групп людей. Но если наша цель — выявить и развить уникальные качества отдельного человека, то при низкой корреляции мы преуспеем в этом, только если будем помнить, что индивидуальные качества обладают свойством крайней неоднородности.
Таланты, которые никто не замечал
В 2004 году Тодд Карлайл занял должность аналитика в отделе по работе с персоналом Google, где помогал проект-менеджерам при поиске новых сотрудников взаимодействовать с рекрутерами, составляющими «пакеты данных» о кандидатах на должность для принятия решения. На тот момент наиболее значимой частью данных этих пакетов считался средний балл и результаты стандартизированного тестирования. Однако Карлайл подметил, что менеджеры часто просили рекрутеров предоставить дополнительную информацию о претендентах[199]. Кто-то хотел знать, побеждал ли соискатель в соревнованиях программистов; кто-то интересовался, нет ли у кандидата хобби вроде шахмат или игры в музыкальном коллективе. Похоже, что у каждого менеджера были собственные соображения насчет того, что еще следует узнать о человеке, прежде чем взять его на работу.
«В один прекрасный день я подумал: если традиционные средства оценки — все эти баллы и результаты тестов — так уж хороши, почему все постоянно запрашивают какие-то дополнительные, явно нестандартные данные? — рассказывает Карлайл. — И я решил провести эксперимент»[200]. Карлайла преследовала мысль, что Google ненарочно отсеивает талантливых людей; по его мнению, эта проблема, возможно, отчасти была обусловлена чрезмерной зацикленностью на небольшом наборе привычных критериев. Поэтому он решил изменить принятый в компании подход к найму персонала таким образом, чтобы можно было анализировать личные качества кандидата. Поскольку в Google все важные решения принимаются коллегиально, Карлайлу понадобилось убедить руководство в ценности своего предложения, а для этого требовалось провести исследование, которое подтвердило бы не только его догадки относительно аспектов способностей, гарантирующих кандидату успех в Google, но и всех прочих сфер, которые считали важными другие менеджеры и руководители.
Первым делом Карлайл составил огромный список из трех с лишним сотен качеств (он назвал их «факторами»), включавших как традиционные показатели (результаты стандартизированных тестов, дипломы, рейтинги выпускников и средние баллы), так и весьма специфические критерии, которые другие менеджеры рассматривали как значимые. (Так, один высокопоставленный руководитель считал важным возраст, в котором человек впервые заинтересовался компьютерами.) Затем исследователь провел множество тестов, чтобы проанализировать, какие из этих характеристик действительно влияют на качество работы в компании. Результаты оказались поразительными и весьма недвусмысленными[201].
Выяснилось, что баллы тестов на академическую успеваемость и престиж вуза не значат ровным счетом ничего, как и победы на соревнованиях программистов. Оценки, правда, играли небольшую роль, но только в первые три года после окончания университета. «Настоящим сюрпризом для меня и многих в компании стало другое, — вспоминает Карлайл. — Проанализировав данные, мы не нашли ни одной переменной, которая имела бы значение для большинства должностей в Google. Ни одной»[202].
Иными словами, в Google есть множество различных ниш для талантов, и для более эффективного отбора кандидатов нужно учитывать их все. Карлайл обнаружил неоднородность способностей, ценных для Google, и в результате изменил принятый в компании подход к найму персонала. Сегодня рекрутеры редко интересуются средним баллом соискателей, если те окончили университет больше трех лет назад, и больше не просят предоставить результаты тестов. «На название учебного заведения мы тоже перестали обращать внимание, — говорит Карлайл. — Главное — не только собрать нужную информацию, но и выбрать именно те факторы, которые следует считать ключевыми. Мой эксперимент помог составить более полное представление о кандидатах, и теперь менеджеры могут использовать его при приеме на работу»[203].
Учет при найме неоднородности способностей — вовсе не роскошь, которую могут позволить себе только такие гиганты, как Google. Для небольших компаний это шанс выявлять и привлекать самых талантливых сотрудников на конкурентном рынке труда. Например, популярный сайт IGN, посвященный видеоиграм и другим развлечениям, насчитывает в 100 с лишним раз меньше персонала, чем Google, да и объем его продаж гораздо ниже[204]. Изначально в IGN при подборе сотрудников придерживались той же упрощенной позиции, что и другие ИТ-компании. Разумеется, если все компании в отрасли оценивают кандидатов по одному и тому же критерию, например количеству баллов по стандартизированным тестам, то высококлассных кандидатов окажется гораздо меньше и они, скорее всего, предпочтут крупную компанию типа Google или Microsoft, а не такую маленькую, как IGN.
Руководители IGN поняли, что в борьбе за признанные таланты они проиграют другим представителям отрасли. Что им оставалось делать? Либо предложить более высокие зарплаты (неподходящий вариант), либо изменить точку зрения на талант. Вот так в 2011 году в IGN появилась Code-Foo — программа найма сотрудников, ориентированная на поиск неоцененных талантливых программистов и не требовавшая предоставления резюме[205]. В течение шести недель подающим надежды программистам платили за изучение новых языков программирования и разработку реального ПО[206]. Самым необычным в программе Code-Foo был способ оценки кандидатов менеджерами. Они не обращали ни малейшего внимания на образование и опыт работы. Вместо резюме претендент предоставлял объяснение, почему он мечтает работать в IGN, и отвечал на четыре вопроса, с помощью которых проверялись его профессиональные навыки. По сути, в IGN кандидатам говорили: «Для нас неважно, что вы делали раньше и где учились программировать. Нам просто нужны хорошие специалисты, которые хотят применить свои умения на практике».
В 2011 году в программу Code-Foo подали заявления 104 человека, отобраны были 28; причем полное техническое образование имелось лишь у половины. Президент IGN Рой Бахат сообщил журналу Fast Company, что изначально надеялся привлечь одного, максимум двух сотрудников. В итоге компания наняла восьмерых[207]. «Наверняка, посмотрев резюме, вы сразу сказали бы, что у этих людей нет нужной подготовки, — объяснил Бахат журналисту. — Да, если бы вы посмотрели их резюме… то однозначно упустили бы их. В этом все дело»[208].
При первой попытке учесть неоднородность какого-либо явления нередко возникает ощущение, что вы нашли неограненный бриллиант — человека с нестандартным или скрытым талантом. Однако из принципа неоднородности следует совсем иное: в таланте, которого прежде не замечали, нет ничего нестандартного или скрытого. Конечно, это самый настоящий талант, но он был всегда, поскольку он может существовать только в неоднородной человеческой натуре. Трудно бывает вовсе не найти новые способы выявления талантов, а избавиться от шор простых решений, которые мешают нам видеть талант во всей его полноте. Ну и конечно, важнее всего для нас снять шоры, мешающие нам увидеть самих себя.
Полностью раскрыть потенциал
Перед окончанием университета Уэбера я задумался о продолжении учебы и решил попробовать поступить в аспирантуру по специальности «нейробиология». В нашей семье еще не было аспирантов, я бы стал первым. Мне удалось успешно окончить вуз, получить хорошие оценки и наилучшие рекомендательные письма от нескольких профессоров. Теперь от мечты меня отделяло всего одно препятствие — стандартизированный тест.
Мне нужно было хорошо сдать GRE — этот экзамен был обязательным во всех аспирантурах, куда я подал документы[209]. В то время он состоял из трех частей: математика, вербальное и так называемое аналитическое мышление (предполагалось, что эта часть позволит оценить мою способность к логическому мышлению). Последнее проверяли с помощью запутанных многословных задачек типа: «Джек, Дженни, Джини, Джули, Джерри и Джереми пришли на званый обед. Джек недолюбливает Дженни, Дженни недолюбливает Джереми, Джули любит Джерри, а Дженни всегда таскает у Джули булочки. Кого вы посадите слева от Джереми, если учесть, что обеденный стол имеет форму круга?»
Я начал готовиться к GRE за шесть месяцев, но, когда до него оставалось всего две недели, понял, что дела мои плохи. Я провел штук двадцать пробных тестов. С математикой и вербальным мышлением все было в порядке, а вот раздел «аналитическое мышление» мне никак не давался. Я не поднимался выше десятой процентили и неизменно ошибался почти во всех ответах. Мой наставник, имевший высший балл по этому типу мышления, поделился своим методом, и я решил, что, если освою его, то у меня все получится. Но не тут-то было! Джули, Дженни, Джинни и компания сливались в одно мутное пятно, и вычислить верный ответ мне никак не удавалось. Передо мной вновь замаячила перспектива бесславного расставания с мечтой. В какой аспирантуре примут человека, попавшего в десятую процентиль по одному из тестов?!
Я занимался дома у родителей. В расстроенных чувствах я швырнул карандаш, который чуть не попал в отца, проходившего мимо. К счастью, он не пострадал и тут же поинтересовался, что со мной происходит. Я ответил, что заваливаю «аналитическое мышление», и показал способ, с помощью которого пытался решать задачи.
— Значит, большую часть работы ты делаешь в уме, — отметил отец.
— Ну да, — сказал я. — В общем, так и решаются задачи — в уме.
«И вообще, — подумал я, — мой учитель с помощью этого способа получил высший балл. Да и большинство студентов, которые вместе со мной готовились к экзамену, тоже им пользовались и выходили за восьмидесятую процентиль».
— Но у тебя ведь неважная кратковременная память. Зачем же ты выбрал способ, основанный именно на кратковременном запоминании? — возразил отец. (А он знал, что мне всегда легко давалась геометрия.) — Зато у тебя хорошее образное мышление. Так задействуй его, чтобы решить задачу.
Сев рядом со мной, он подробно объяснил, как превратить любую задачу в некое подобие таблицы, глядя на которую я мог четко понять, как к кому относятся Джерри или Дженни. Поначалу этот метод показался мне слишком простым, и я воспринял его скептически, не поверив, что от него может быть толк. Но, решая задачу за задачей, я всякий раз получал правильный ответ. Тут я пришел в восторг. Через две недели на экзамене за раздел «аналитическое мышление» мне удалось получить самую высокую оценку из всех трех.
Преподаватель, готовивший меня к GRE, практиковал способ решения задач, который подходил ему с учетом его особенностей мышления; а для меня он совершенно не годился. К счастью, отец лучше знал меня и помог понять, что проблема не в моих слабых аналитических способностях (этим простым объяснением я удовлетворился после того, как с помощью предложенного учителем метода завалил множество тестов), а в том, что я пытаюсь привлечь к работе свое самое слабое звено — кратковременную память. И как только отец посоветовал мне стратегию, основанную на моих сильных сторонах, я сумел раскрыться и показать свои истинные таланты.
Я очень ему благодарен за это. Его вдумчивая оценка моих неоднородных способностей, то есть индивидуальности, вылилась в бесценный совет, изменивший мою жизнь. Если бы я не переключился и не начал представлять задачи из GRE в виде таблиц, то не сдал бы тест и, наверное, так и не попал бы в Гарвард. Вот она, сила первого принципа индивидуальности! Научившись принимать неоднородность способностей наших детей, сотрудников, учеников, мы быстрее отыщем в человеке нераскрытый потенциал, покажем ему, как пользоваться своими сильными сторонами, и поможем выявить и улучшить слабые — то есть сделаем то, что сделал мой отец.
Осознание собственной неоднородности не позволит нам пасть жертвой примитивной оценки таланта, ограничивающей наши возможности. Провали я тогда тест, скорее всего, просто решил бы, что не гожусь для учебы в аспирантуре, что существенно снизило бы мою самооценку.
Понимание неоднородности таланта — первый шаг на пути к раскрытию своего потенциала, который помогает отбросить все необоснованные усредненные прогнозы относительно вашего будущего.
* * *
К середине 2000-х компания Google уверенно превращалась в интернет-исполина своей эпохи, а также самую инновационную и успешную корпорацию в истории. Чтобы сохранить небывалые темпы роста и инноваций, Google постоянно искала талантливых людей. К счастью, компания не испытывала дефицита средств и благодаря высокому уровню зарплат, щедрым бонусам и возможности работать над новейшими технологиями давно уже стала самым привлекательным местом работы в мире[151]. В 2007 году Google получала по сотне тысяч резюме ежемесячно, а значит, могла выбирать самых талантливых — если бы только знала, как отличить их от остальных[152].
Поначалу Google отбирала новых сотрудников точно так же, как и большинство компаний из списка Fortune 500: то есть изучала результаты теста на академические способности, средний балл и диплом — у кого показатели выше, тот и проходил[153]. Вскоре ее кампус в Маунтин-Вью заполонили сотрудники с практически безупречными результатами тестов и дипломами с отличием, выданными Калтехом, Стэнфордом, Массачусетским технологическим институтом, Гарвардом и прочими престижными учебными заведениями[154].
Оценка человека на основании документов, или даже одного документа, — обычная практика не только при найме новых сотрудников, но и при оценке старых[155]. В 2012 году Deloitte, крупнейшая в мире компания по оказанию специализированных услуг, присвоила каждому из своих 60 тысяч сотрудников цифровой показатель исходя из эффективности их работы над проектами, а в конце года на «согласительном совещании» усреднила проектные показатели каждого сотрудника, получив итоговую оценку в 1–5 баллов. Иными словами, работника оценили одной-единственной цифрой. Простая шкала, один показатель — трудно представить более прямолинейный метод сравнения сотрудников[156].
По данным Wall Street Journal, примерно 60 процентов компаний из списка Fortune 500 в 2012 году тоже оценивали своих сотрудников по системе одного показателя[157]. Пожалуй, самым крайним случаем в таких системах следует считать «принудительное ранжирование» — этот метод впервые внедрила Genеral Electric в 1980-х (правда, в народе он назывался «оцени и вышвырни»)[158]. В системе принудительного ранжирования сотрудников не просто оценивают по одному показателю; определенный процент из них должен получить оценку выше среднего, а остальные — обязательно ниже среднего. Первые получают бонусы и повышения, а вторые — предупреждения, а иногда и уведомления об увольнении[159]. К 2009 году систему принудительного ранжирования применяли 42 процента крупных компаний, в том числе Microsoft, которая использовала широко известный вариант под названием «групповое ранжирование»[160].
Нетрудно догадаться, почему системы оценки по одному-единственному критерию приобрели широкую популярность: они просты, интуитивно понятны и кажутся объективными и математически выверенными. Если результат кандидата выше среднего, его следует взять на работу или наградить, если ниже — отказать или уволить. Хотите иметь более талантливых сотрудников? Поднимите планку, то есть увеличьте цифру, используемую в качестве точки отсчета.
Несмотря на видимую логичность системы оценки способностей и эффективности работы сотрудников на основании одного или нескольких критериев, к 2015 году Google, Deloitte и Microsoft ее видоизменили, а затем и вовсе отказались от нее.
Вопреки стабильному росту прибыли и размеров компании, в середине 2000-х в Google начали замечать, что механизм отбора талантливых сотрудников работает неэффективно. Многие новички не оправдывали ожиданий начальства. Кроме того, появилось ощущение, что специалисты по найму и менеджеры по персоналу упускают кандидатов, чей талант не вписывается в рамки традиционной оценки, то есть результатов тестирования или дипломов[161]. По словам Тодда Карлайла, главы HR-отдела подразделения контроля качества, компания «потратила много времени и денег, чтобы проанализировать “невидимый талант” — людей, которых мы не наняли, хотя следовало это сделать»[162].
В Deloitte в 2014 году тоже начали понимать, что методика оценки сотрудников по одному критерию несовершенна. На расчеты по ранжированию эффективности сотрудников тратилось более двух миллионов часов в год — неимоверно много! — но от таких рейтингов никакого толку не было[163]. В статье Harvard Business Review (написанной в соавторстве с Маркусом Бакингемом) бывший руководитель направления подготовки лидеров в Deloitte Эшли Гудолл писал, что призадуматься их заставило исследование, которое доказывало, что один-единственный критерий не отражает истинной эффективности сотрудника, а лишь показывает специфические свойства его личности. «И в нашей, и в других компаниях начинают понимать, что традиционная оценка эффективности никуда не годится, поэтому мы решили от нее отказаться»[164].
Между тем в Microsoft разразилась настоящая катастрофа. В 2012 году журнал Vanity Fair назвал период, в течение которого компания пользовалась групповым ранжированием, «потерянным десятилетием». Система оценки эффективности вынуждала сотрудников конкурировать за место в рейтинге, что исключало возможность командной работы. Более того, это заставляло сотрудников избегать совместной работы с самыми эффективными коллегами из страха снижения рейтинга. В статье утверждалось, что за время использования группового ранжирования компания «чудовищно разбухла и бюрократизировалась, а также обзавелась внутренней культурой, в которой, хоть и не намеренно, поощрялись менеджеры, душившие новые идеи, чтобы те не угрожали сложившемуся порядку»[165]. В итоге в конце 2013 года Microsoft разом отказалась от этого метода[166]. В чем же ошиблись Goggle, Deloitte и Microsoft?
Поначалу эти три инновационные компании следовали принципу усреднения, базирующемуся на распределении людей по категориям. Эта идея восходит к временам Френсиса Гальтона, который, как вы помните, полагал, что обладание хорошими или выдающимися способностями в одной области гарантирует то же самое и в остальных[167]. Нам и самим по большей части кажется, что этот подход не лишен оснований. В конце концов, разве не очевидно, что одни люди более талантливы, чем другие? А значит, почему нельзя измерять талант по одному-единственному критерию и на его основании судить о том, к какой категории принадлежит человек? Однако Google, Deloitte и Microsoft на собственном опыте убедились, что попытка свести талант к одной цифре, которую можно сравнить со средним показателем, провальная. Но почему? В чем кроется ошибка?
Ответ прост: дело в одномерности мышления. Все объясняется принципом неоднородности — первым принципом индивидуальности.
Принцип неоднородности
Разум склонен оценивать такие сложные человеческие свойства, как размер, интеллект, характер или талант, по одномерной шкале. Если нас просят, например, оценить вес и размер человека, мы не задумываясь ответим, что он крупный, мелкий или средний. При слове «крупный» мы представляем себе человека с большими руками и ногами, массивным туловищем — в общем, весьма дородного по росту и весу. Услышав об «умной женщине», мы решаем, что она, по-видимому, всесторонне развита и, наверное, получила хорошее образование. В довершение всего естественное стремление к одномерности усилили социальные институты века усреднения, в особенности коммерческие организации и школы, поощрявшие нас сравнивать достоинства разных людей с помощью простых шкал: категорий, показателей IQ, размеров зарплаты и прочих[168].
Однако в анализе любых личностных характеристик, представляющих хоть какую-то важность, одномерное мышление дает сбой. Самый простой способ выяснить причину данного сбоя — разобраться в том, что такое «размер человека». На рисунке ниже отображены характеристики двух мужчин по девяти различным физическим параметрам. Именно их анализировал Гилберт Дэниелс в своем революционном исследовании летчиков.
Размер: неоднородность характеристик
Какой из этих мужчин крупнее? На первый взгляд, ответ очевиден, но стоит сравнить их по девяти параметрам, как все значительно усложнится. Мужчина справа высок, но узкоплеч. У мужчины слева широкая талия, зато обхват бедер приближается к среднему. Можно, конечно, сложить все девять параметров, вычислить средний показатель для каждого мужчины, сравнить их и таким путем выяснить, кто крупнее. Вот только после расчетов обнаружится, что средний показатель обоих практически идентичен. Однако было бы неправильно утверждать, что эти люди одинакового размера, но и отнести к среднему нельзя ни одного из них: у мужчины слева в пределах среднего лежат всего два параметра (длина рук и обхват груди), а у мужчины справа и вовсе один (обхват талии). Получается, что нет простого ответа на вопрос, кто из этих двоих крупнее?
И все же не позволяйте себя одурачить. Отсутствие ответа на вопрос, а также причина, по которой их нельзя сравнить по размеру, раскрывает нам глаза на одну важную истину, касающуюся всех человеческих существ, — принцип неоднородности. Согласно этому принципу, невозможно оценить сложные и неоднородные качества с позиций одномерности. Что значит «неоднородные»? Качество считается неоднородным, если отвечает двум критериям. Во-первых, оно включает в себя больше одного параметра. Во-вторых, эти параметры мало связаны между собой. Размер не единственное неоднородное качество человека. Практически все его значимые, с нашей точки зрения, свойства, в том числе талант, интеллект, характер, творческие способности и многое другое, тоже неоднородны.
Чтобы лучше в этом разобраться, вернемся к примеру со сравнением размеров. Если бы вопрос звучал иначе, например: «Кто из этих мужчин выше?», ответить на него было бы просто. Рост одномерен, поэтому ранжировать людей по этому показателю легко. А вот с размером все иначе: он состоит из множества разных, не слишком тесно связанных параметров. Взгляните на рисунок еще раз. Вертикальная полоса в центре — диапазон показателей «среднего летчика» по подсчетам Дэниелса. В течение нескольких десятилетий в ВВС предполагали, что физические кондиции большинства летчиков укладываются в этот коридор, поскольку у человека со средней длиной руки будут средними и длина ног, и объем туловища. Но поскольку размер — характеристика неоднородная, предположение оказалось ошибочным. На самом деле, по подсчетам Дэниелса, только два процента летчиков имели средние показатели по четырем или более измерениям из девяти и ни одного — по всем девяти[169].
А если расширить коридор среднего так, чтобы он включал в себя не 30, а 90 процентов средних значений по каждому параметру? Логично предположить, что в такой диапазон уложится большинство людей. Но на деле оказывается, что в него попадает меньше половины[170]. Получается, что многие из нас сложены непропорционально. Вот почему кабина, спроектированная под среднего летчика, не подходит ни одному реальному человеку. Именно из-за неоднородности организаторы конкурса «Будь как Норма» не сумели отыскать женщину с параметрами, как у статуи. Женщины давно уже протестуют против того, что у куклы Барби одни размеры искусственно увеличены, а другие — уменьшены, но принцип неоднородности подсказывает, что кукла в человеческий рост, размером с Норму, не меньшее надувательство.
Конечно, иногда имеет смысл принять размер как однородный показатель — например, в швейной промышленности. В обмен на идеально скроенную по нашим меркам одежду мы получаем доступные и недорогие рубашки и брюки массового производства. Но там, где ставки высоки — допустим, при покупке дорогого свадебного платья, или разработке системы безопасности, скажем, воздушных подушек в автомобиле, или проектировании кабины реактивного самолета, — игнорировать то, что размер состоит из множества отдельных параметров, ни в коем случае нельзя. В важных вопросах компромисс недопустим, и только восприятие размера как совокупности всех входящих в него параметров поможет добиться полного соответствия.
Любая сколько-нибудь значимая человеческая характеристика, и в особенности талант, состоит из нескольких элементов. К сожалению, при оценке таланта мы нередко прибегаем к концепции среднего, чем сводим всю его разнородность к одной-единственной цифре — баллам за стандартизированный тест, показателю эффективности и прочему. Такое одномерное мышление неизменно приводит к беде. Вспомним историю баскетбольного клуба New York Knicks. В 2003 году пост президента по спортивной деятельности клуба Knicks занял бывший звездный игрок NBA Исайя Томас. У него было четкое видение того, как следует изменить структуру одной из самых знаменитых спортивных франшиз мира. Для оценки способностей игроков он использовал всего один критерий, принимая решения о судьбе каждого члена команды исходя исключительно из среднего количества очков, которое тот получал за игру[171].
По мнению Томаса, чтобы в среднем команда побеждала чаще, нужно собрать игроков с самыми высокими показателями по очкам в среднем, раз уж для победы команда должна набрать больше очков. Надо заметить, что одержимость нового президента клуба высокими средними показателями разделяли многие. Даже сегодня гонорар баскетболиста, награды по результатам сезона и игровое время зависят в первую очередь от среднего количества очков, набранных им за одну игру[172]. Однако Томас ввел этот показатель в ранг ключевого при отборе для всех без исключения членов команды. Деньги у клуба были, и реализовать план удалось. В итоге клуб принялся набирать игроков по тому же принципу, что и компании, нанимающие сотрудников в первую очередь по критерию успеваемости в университете.
Истратив огромные средства, клуб сформировал команду из обладателей самых высоких средних показателей во всей Ассоциации и… она провалила четыре сезона подряд, проиграв 66 процентов игр[173]. Хуже этой команды были только две. Подобный провал легко объясняется принципом неоднородности, поскольку и в баскетболе талант включает множество аспектов. Проанализировав результаты нескольких баскетболистов, один математик пришел к выводу, что на исход игры влияют как минимум пять различных критериев: количество очков, бросков, перехватов, передач и блоков[174]. И по большей части они между собой не связаны: игрок, великолепно исполняющий перехват, может не быть асом в блокировании. Собственно говоря, баскетболисты, отменно владеющие всеми пятью приемами, встречаются редко. Из десятков тысяч человек, игравших в NBA с 1950-х годов, лишь пятеро соответствовали данному критерию[175].
Наибольшего успеха в баскетболе добиваются команды, в которых игроки дополняют друг друга[176]. А команда Knicks под руководством Томаса, напротив, совершенно не держала защиту и, что особенно удивительно при таком среднем количестве очков, не блистала и в нападении, поскольку каждый отдельный баскетболист стремился забросить мяч сам, а не помочь это сделать товарищу. Наконец Knicks — подобно Google, Deloitte и Microsoft — поняла, что измерение таланта по одному-единственному критерию не дает ожидаемого эффекта. В 2009 году Томас покинул пост, а клуб вернулся к оценке способностей с учетом множества показателей и вновь стал выигрывать. В 2012-м он показал самый высокий результат и вышел в серию игр плей-офф[177].
Слабые звенья
Для того чтобы отнести какую-нибудь характеристику, например размер или талант, к числу неоднородных, недостаточно того, чтобы она складывалась из нескольких критериев. Каждый такой критерий должен быть относительно независим. На языке математики такая независимость называется недостоверной корреляцией.
Статистический метод корреляции как способ оценки связей между двумя различными категориями, например ростом и весом, разрабатывался более ста лет назад с участием Френсиса Гальтона[178]. Ранний вариант метода ученый применял в работе с личными данными для демонстрации истинности своей теории ранжирования, согласно которой талант, ум, здоровье и характер человека тесно связаны друг с другом[179]. Сегодня мы выражаем корреляцию числом от 0 до 1, где 1 означает идеальную корреляцию (скажем, между ростом), а 0 — ее полное отсутствие (например, между ростом и температурой на Сатурне)[180]. В различных научных областях показатель корреляции 0,8 или больше считается высоким, а 0,4 или меньше — низким, хотя точное значение «высокого» и «низкого» устанавливается произвольным образом.
При высокой корреляции между различными критериями системы ее нельзя считать неоднородной и в качестве оценки можно использовать один-единственный критерий. Возьмем, к примеру, промышленный индекс Доу — Джонса — средний показатель курса акций тридцати крупнейших американских компаний с отменной репутацией. В конце каждого операционного дня в США в финансовых новостях обязательно публикуется индекс Доу — Джонса до сотых долей, а также отмечается его рост или падение. Инвесторы недаром используют этот индекс для оценки общего состояния фондовой биржи: с 1986 по 2011 год (25 лет) средняя корреляция между индексом Доу — Джонса и четырьмя другими популярными индексами фондовой биржи была крайне высокой и составляла 0,94[181]. Несмотря на то что фондовый рынок многомерен (в США тысячи биржевых компаний), его общее состояние вполне достоверно отображается одной-единственной цифрой. Оценка состояния фондовой биржи с помощью индекса Доу — Джонса — прекрасный пример абсолютно оправданного применения одного критерия.
Однако с физическими параметрами тела человека дело обстоит иначе. В 1972 году, решив продолжить научные изыскания Дэниелса, исследователи ВМФ США вычислили корреляцию между 96 критериями, применявшимися к летчикам военно-морского флота. Выяснилось, что ее цифра очень редко достигала 0,7 и гораздо чаще не дотягивала даже до 0,1. Средняя корреляция по всем 96 обмерам летчиков ВМФ составила всего 0,43[182]. Следовательно, даже зная рост человека, обхват шеи или ширину хвата, едва ли можно было что-нибудь сказать наверняка о размерах других частей его тела. Если вас действительно интересовали эти данные, их пришлось бы получать путем прямых замеров.
А что насчет интеллекта? Однородны ли умственные способности? Гальтон, впервые применивший метод корреляции в общественных науках, надеялся обнаружить высокую корреляцию умственных способностей, или, иными словами, их достаточную однородность[183]. Одним из первых систематическую проверку этой гипотезы провел Джеймс Кеттелл — первый американец, получивший докторскую степень в области психологии и один из родоначальников методов тестирования. Именно он ввел термин «тест умственных способностей»[184]. Кеттелл был сторонником теории Гальтона о делении на категории. В 1890 году ученый решил найти неопровержимое доказательство того, что интеллект можно оценивать с помощью одного-единственного показателя[185].
Подготовив ряд физических и психологических тестов, Кеттелл несколько лет подряд изучал с их помощью первокурсников Колумбийского университета, измеряя скорость реакции на звук, способность различать цвета, умение отмерять в уме десять секунд и количество запомненных букв в ряду. Он был убежден, что в итоге выявит высокую корреляцию между этими способностями; но все вышло с точностью до наоборот. Корреляция практически отсутствовала[186]. Умственные способности оказались неоднородны.
Но худшее ждало ярого приверженца теории категорий впереди. Сравнив успеваемость студентов в колледже и результаты умственного теста, Кеттелл обнаружил между ними крайне низкую корреляцию. Мало того, даже корреляция между оценками одного и того же студента по разным предметам и та была невелика. По сути, исследователь выявил относительно высокую корреляцию только в одном случае — между оценками студентов по латыни и греческому[187].
Еще на заре становления современной образовательной системы, когда процесс стандартизации в школах только набирал обороты, а учащихся только принялись делить на средних, отстающих и выше среднего по общей способности к обучению, первое же научное исследование доказало ошибочность этого подхода. Тем не менее психологи, глубоко убежденные в одномерности интеллекта, отказывались верить результатам экспериментов Кеттелла. Они заявили, что, должно быть, он проводил их неправильно или ошибся при подведении итогов[188].
Тем временем психологи, затем учителя, а вслед за ними и бизнесмены все больше уверяли себя в том, что умственные способности отличаются высокой корреляцией и потому могут быть отображены с помощью одной-единственной цифры, такой как показатель IQ[189], несмотря на то что исследования Кеттелла доказывали обратное: интеллект каждого человека — не говоря уже о его личности и характере — неоднороден[190]. Даже Эдвард Торндайк, положивший в основу современной системы образования постулат о зависимости одаренности человека от таланта в одной области, задумал провести собственный эксперимент, в ходе которого рассчитывал изучить корреляцию между оценками в школе, данными стандартизированных тестов и успешной профессиональной деятельностью. Выяснилось, что все три параметра мало коррелируют между собой. И все же Торндайк предпочел проигнорировать этот факт, потому что верил в существование гипотетической (недоказанной) и легко оцениваемой «способности к обучению», предопределяющей успех в учебе и работе[191].
Сегодня ученые, медики, бизнесмены и учителя все еще оценивают интеллект человека по одному-единственному показателю — шкале IQ (коэффициент интеллекта). Конечно, мы готовы признать, что способности действительно бывают разными — музыкальные, художественные, физические, — но все равно никак не можем отказаться от идеи общей одаренности, которая проявляется во многих областях. Поэтому мы думаем, что если в чем-то один человек проявил себя умнее другого, то он лучше справится практически с любой сложной задачей, которую перед ним поставят.
Давайте рассмотрим и сравним два неоднородных профиля умственных способностей. Оба принадлежат женщинам, прошедшим тест на интеллект Векслера для взрослых (WAIS)[192] — один из двух широко используемых сегодня инструментов проверки интеллекта[193]. Профиль каждой женщины содержит показатели по десяти субтестам WAIS, каждый из которых позволяет отдельно оценить тот или иной аспект интеллекта, например словарный запас или умение решать головоломки. В конце теста результаты всех субтестов суммируются и из них выводится показатель IQ испытуемой.
Какая из женщин умнее? Если верить результатам теста, обе умны одинаково: IQ каждой равен 103 баллам. Они обе не значительно отклонились от среднего показателя интеллекта, равного 100. Если бы перед нами стояла задача пригласить на работу умнейшую из них, мы не смогли бы отдать предпочтение ни одной. Тем не менее у каждой женщины абсолютно разные сильные и слабые стороны, а значит, показатель IQ явно вводит нас в заблуждение[194].
Интеллект: неоднородность характеристик
Как и в случае с физическими параметрами, корреляция между оцениваемыми тестом аспектами умственных способностей в большинстве случаев не особенно высока[195], а это доказывает, что интеллект человека неоднороден и не может быть описан и оценен с помощью одного значения, например показателя IQ. Однако по-прежнему мало кто способен устоять перед соблазном оценить интеллект с помощью одной-единственной цифры или категории. А между тем такая оценка содержит больше ошибок, чем показывают профили умственных способностей. Есть доказательства того, что при делении умственных способностей на еще более мелкие составляющие и сравнении их, например на краткосрочную вербальную память и краткосрочную образную память, корреляция этих «микросоставляющих» тоже будет низкой[196]. Покроши интеллект хоть в капусту, однородным он все равно не станет.
Все эти доказательства заставляют нас задать резонный вопрос: если человеческие способности настолько неоднородны, почему психологи, учителя и бизнесмены продолжают использовать одномерное мышление для их оценки? Да потому, что большинство из нас — дети теории усреднения, в которой система всегда доминирует над человеком. Построить на малой корреляции целую функциональную систему оценки вполне возможно: отбирая сотрудников на основании одного-единственного показателя, можно принять неверное решение в каком-то конкретном случае, но в среднем все равно результат получится лучше, чем при случайном отборе.
Нам удалось убедить себя в том, что слабая корреляция что-нибудь да значит, хотя на самом деле она не значит ничего. В психологии и педагогике почти везде принято считать, что наличие корреляции, скажем, 0,4 (корреляция между результатом теста на академическую успеваемость и оценками за первый семестр в колледже[197]) говорит о том, что вы выявили высокое соотношение. Однако с чисто математической точки зрения если вы обнаружили корреляцию между параметрами с показателем 0,4, это значит, что вы сумели объяснить лишь 16 процентов каждого из них[198]. Вы же не думаете, что досконально разобрались в теме, если можете объяснить ее суть всего на 16 процентов? Вы бы отдали свою машину в ремонт мастеру, разбирающемуся в неисправности только на 16 процентов?
Конечно, если нас больше интересует эффективность системы, чем индивидуальность, 16 процентов в среднем, безусловно, лучше, чем ничего. Этого бывает достаточно для разработки стратегий для групп людей. Но если наша цель — выявить и развить уникальные качества отдельного человека, то при низкой корреляции мы преуспеем в этом, только если будем помнить, что индивидуальные качества обладают свойством крайней неоднородности.
Таланты, которые никто не замечал
В 2004 году Тодд Карлайл занял должность аналитика в отделе по работе с персоналом Google, где помогал проект-менеджерам при поиске новых сотрудников взаимодействовать с рекрутерами, составляющими «пакеты данных» о кандидатах на должность для принятия решения. На тот момент наиболее значимой частью данных этих пакетов считался средний балл и результаты стандартизированного тестирования. Однако Карлайл подметил, что менеджеры часто просили рекрутеров предоставить дополнительную информацию о претендентах[199]. Кто-то хотел знать, побеждал ли соискатель в соревнованиях программистов; кто-то интересовался, нет ли у кандидата хобби вроде шахмат или игры в музыкальном коллективе. Похоже, что у каждого менеджера были собственные соображения насчет того, что еще следует узнать о человеке, прежде чем взять его на работу.
«В один прекрасный день я подумал: если традиционные средства оценки — все эти баллы и результаты тестов — так уж хороши, почему все постоянно запрашивают какие-то дополнительные, явно нестандартные данные? — рассказывает Карлайл. — И я решил провести эксперимент»[200]. Карлайла преследовала мысль, что Google ненарочно отсеивает талантливых людей; по его мнению, эта проблема, возможно, отчасти была обусловлена чрезмерной зацикленностью на небольшом наборе привычных критериев. Поэтому он решил изменить принятый в компании подход к найму персонала таким образом, чтобы можно было анализировать личные качества кандидата. Поскольку в Google все важные решения принимаются коллегиально, Карлайлу понадобилось убедить руководство в ценности своего предложения, а для этого требовалось провести исследование, которое подтвердило бы не только его догадки относительно аспектов способностей, гарантирующих кандидату успех в Google, но и всех прочих сфер, которые считали важными другие менеджеры и руководители.
Первым делом Карлайл составил огромный список из трех с лишним сотен качеств (он назвал их «факторами»), включавших как традиционные показатели (результаты стандартизированных тестов, дипломы, рейтинги выпускников и средние баллы), так и весьма специфические критерии, которые другие менеджеры рассматривали как значимые. (Так, один высокопоставленный руководитель считал важным возраст, в котором человек впервые заинтересовался компьютерами.) Затем исследователь провел множество тестов, чтобы проанализировать, какие из этих характеристик действительно влияют на качество работы в компании. Результаты оказались поразительными и весьма недвусмысленными[201].
Выяснилось, что баллы тестов на академическую успеваемость и престиж вуза не значат ровным счетом ничего, как и победы на соревнованиях программистов. Оценки, правда, играли небольшую роль, но только в первые три года после окончания университета. «Настоящим сюрпризом для меня и многих в компании стало другое, — вспоминает Карлайл. — Проанализировав данные, мы не нашли ни одной переменной, которая имела бы значение для большинства должностей в Google. Ни одной»[202].
Иными словами, в Google есть множество различных ниш для талантов, и для более эффективного отбора кандидатов нужно учитывать их все. Карлайл обнаружил неоднородность способностей, ценных для Google, и в результате изменил принятый в компании подход к найму персонала. Сегодня рекрутеры редко интересуются средним баллом соискателей, если те окончили университет больше трех лет назад, и больше не просят предоставить результаты тестов. «На название учебного заведения мы тоже перестали обращать внимание, — говорит Карлайл. — Главное — не только собрать нужную информацию, но и выбрать именно те факторы, которые следует считать ключевыми. Мой эксперимент помог составить более полное представление о кандидатах, и теперь менеджеры могут использовать его при приеме на работу»[203].
Учет при найме неоднородности способностей — вовсе не роскошь, которую могут позволить себе только такие гиганты, как Google. Для небольших компаний это шанс выявлять и привлекать самых талантливых сотрудников на конкурентном рынке труда. Например, популярный сайт IGN, посвященный видеоиграм и другим развлечениям, насчитывает в 100 с лишним раз меньше персонала, чем Google, да и объем его продаж гораздо ниже[204]. Изначально в IGN при подборе сотрудников придерживались той же упрощенной позиции, что и другие ИТ-компании. Разумеется, если все компании в отрасли оценивают кандидатов по одному и тому же критерию, например количеству баллов по стандартизированным тестам, то высококлассных кандидатов окажется гораздо меньше и они, скорее всего, предпочтут крупную компанию типа Google или Microsoft, а не такую маленькую, как IGN.
Руководители IGN поняли, что в борьбе за признанные таланты они проиграют другим представителям отрасли. Что им оставалось делать? Либо предложить более высокие зарплаты (неподходящий вариант), либо изменить точку зрения на талант. Вот так в 2011 году в IGN появилась Code-Foo — программа найма сотрудников, ориентированная на поиск неоцененных талантливых программистов и не требовавшая предоставления резюме[205]. В течение шести недель подающим надежды программистам платили за изучение новых языков программирования и разработку реального ПО[206]. Самым необычным в программе Code-Foo был способ оценки кандидатов менеджерами. Они не обращали ни малейшего внимания на образование и опыт работы. Вместо резюме претендент предоставлял объяснение, почему он мечтает работать в IGN, и отвечал на четыре вопроса, с помощью которых проверялись его профессиональные навыки. По сути, в IGN кандидатам говорили: «Для нас неважно, что вы делали раньше и где учились программировать. Нам просто нужны хорошие специалисты, которые хотят применить свои умения на практике».
В 2011 году в программу Code-Foo подали заявления 104 человека, отобраны были 28; причем полное техническое образование имелось лишь у половины. Президент IGN Рой Бахат сообщил журналу Fast Company, что изначально надеялся привлечь одного, максимум двух сотрудников. В итоге компания наняла восьмерых[207]. «Наверняка, посмотрев резюме, вы сразу сказали бы, что у этих людей нет нужной подготовки, — объяснил Бахат журналисту. — Да, если бы вы посмотрели их резюме… то однозначно упустили бы их. В этом все дело»[208].
При первой попытке учесть неоднородность какого-либо явления нередко возникает ощущение, что вы нашли неограненный бриллиант — человека с нестандартным или скрытым талантом. Однако из принципа неоднородности следует совсем иное: в таланте, которого прежде не замечали, нет ничего нестандартного или скрытого. Конечно, это самый настоящий талант, но он был всегда, поскольку он может существовать только в неоднородной человеческой натуре. Трудно бывает вовсе не найти новые способы выявления талантов, а избавиться от шор простых решений, которые мешают нам видеть талант во всей его полноте. Ну и конечно, важнее всего для нас снять шоры, мешающие нам увидеть самих себя.
Полностью раскрыть потенциал
Перед окончанием университета Уэбера я задумался о продолжении учебы и решил попробовать поступить в аспирантуру по специальности «нейробиология». В нашей семье еще не было аспирантов, я бы стал первым. Мне удалось успешно окончить вуз, получить хорошие оценки и наилучшие рекомендательные письма от нескольких профессоров. Теперь от мечты меня отделяло всего одно препятствие — стандартизированный тест.
Мне нужно было хорошо сдать GRE — этот экзамен был обязательным во всех аспирантурах, куда я подал документы[209]. В то время он состоял из трех частей: математика, вербальное и так называемое аналитическое мышление (предполагалось, что эта часть позволит оценить мою способность к логическому мышлению). Последнее проверяли с помощью запутанных многословных задачек типа: «Джек, Дженни, Джини, Джули, Джерри и Джереми пришли на званый обед. Джек недолюбливает Дженни, Дженни недолюбливает Джереми, Джули любит Джерри, а Дженни всегда таскает у Джули булочки. Кого вы посадите слева от Джереми, если учесть, что обеденный стол имеет форму круга?»
Я начал готовиться к GRE за шесть месяцев, но, когда до него оставалось всего две недели, понял, что дела мои плохи. Я провел штук двадцать пробных тестов. С математикой и вербальным мышлением все было в порядке, а вот раздел «аналитическое мышление» мне никак не давался. Я не поднимался выше десятой процентили и неизменно ошибался почти во всех ответах. Мой наставник, имевший высший балл по этому типу мышления, поделился своим методом, и я решил, что, если освою его, то у меня все получится. Но не тут-то было! Джули, Дженни, Джинни и компания сливались в одно мутное пятно, и вычислить верный ответ мне никак не удавалось. Передо мной вновь замаячила перспектива бесславного расставания с мечтой. В какой аспирантуре примут человека, попавшего в десятую процентиль по одному из тестов?!
Я занимался дома у родителей. В расстроенных чувствах я швырнул карандаш, который чуть не попал в отца, проходившего мимо. К счастью, он не пострадал и тут же поинтересовался, что со мной происходит. Я ответил, что заваливаю «аналитическое мышление», и показал способ, с помощью которого пытался решать задачи.
— Значит, большую часть работы ты делаешь в уме, — отметил отец.
— Ну да, — сказал я. — В общем, так и решаются задачи — в уме.
«И вообще, — подумал я, — мой учитель с помощью этого способа получил высший балл. Да и большинство студентов, которые вместе со мной готовились к экзамену, тоже им пользовались и выходили за восьмидесятую процентиль».
— Но у тебя ведь неважная кратковременная память. Зачем же ты выбрал способ, основанный именно на кратковременном запоминании? — возразил отец. (А он знал, что мне всегда легко давалась геометрия.) — Зато у тебя хорошее образное мышление. Так задействуй его, чтобы решить задачу.
Сев рядом со мной, он подробно объяснил, как превратить любую задачу в некое подобие таблицы, глядя на которую я мог четко понять, как к кому относятся Джерри или Дженни. Поначалу этот метод показался мне слишком простым, и я воспринял его скептически, не поверив, что от него может быть толк. Но, решая задачу за задачей, я всякий раз получал правильный ответ. Тут я пришел в восторг. Через две недели на экзамене за раздел «аналитическое мышление» мне удалось получить самую высокую оценку из всех трех.
Преподаватель, готовивший меня к GRE, практиковал способ решения задач, который подходил ему с учетом его особенностей мышления; а для меня он совершенно не годился. К счастью, отец лучше знал меня и помог понять, что проблема не в моих слабых аналитических способностях (этим простым объяснением я удовлетворился после того, как с помощью предложенного учителем метода завалил множество тестов), а в том, что я пытаюсь привлечь к работе свое самое слабое звено — кратковременную память. И как только отец посоветовал мне стратегию, основанную на моих сильных сторонах, я сумел раскрыться и показать свои истинные таланты.
Я очень ему благодарен за это. Его вдумчивая оценка моих неоднородных способностей, то есть индивидуальности, вылилась в бесценный совет, изменивший мою жизнь. Если бы я не переключился и не начал представлять задачи из GRE в виде таблиц, то не сдал бы тест и, наверное, так и не попал бы в Гарвард. Вот она, сила первого принципа индивидуальности! Научившись принимать неоднородность способностей наших детей, сотрудников, учеников, мы быстрее отыщем в человеке нераскрытый потенциал, покажем ему, как пользоваться своими сильными сторонами, и поможем выявить и улучшить слабые — то есть сделаем то, что сделал мой отец.
Осознание собственной неоднородности не позволит нам пасть жертвой примитивной оценки таланта, ограничивающей наши возможности. Провали я тогда тест, скорее всего, просто решил бы, что не гожусь для учебы в аспирантуре, что существенно снизило бы мою самооценку.
Понимание неоднородности таланта — первый шаг на пути к раскрытию своего потенциала, который помогает отбросить все необоснованные усредненные прогнозы относительно вашего будущего.
Глава 5. Миф о ярлыках
* * *
Кто вы — экстраверт или интроверт? Этот обманчиво простой вопрос вовлекает нас в один из самых давних споров между психологами — спор о природе личности. По одну сторону находятся приверженцы теории личностных качеств, утверждающие, что поведение человека определяется четко обозначенными характеристиками, такими как интроверсия или экстраверсия. Эта точка зрения восходит к идеям Френсиса Гальтона, который уверял, что темперамент и характер человека «постоянные качества, влияющие на поведение»[210].
В свою очередь, сторонники ситуационного подхода заявляют, что окружающая среда воздействует на человека сильнее, чем личностные качества. Они убеждены, что поведение человека определяется культурой и непосредственной средой обитания, поэтому, по их мнению, например, фильмы со сценами насилия делают людей агрессивнее независимо от их врожденных свойств[211]. Такого рода взгляды восходят к идеям Адольфа Кеттле, по мнению которого «преступление подготавливается обществом, и виновный — лишь инструмент, посредством которого оно совершается»[212].
Классическим экспериментом в области ситуационной психологии считается знаменитое исследование психолога из Йеля Стэнли Милгрема под названием «подчинение авторитету»[213]. Участникам эксперимента велели (с помощью специального прибора) бить электрическим током (в диапазоне от 15 до потенциально смертельных 450 вольт) находящегося в соседней комнате человека всякий раз, когда тот неверно ответит на вопрос. Никто из испытуемых не знал, что в комнате находились актеры, лишь делавшие вид, будто их бьют током. Милгрем хотел узнать, насколько далеко способен зайти человек в своей готовности причинить боль другому, если принуждать его к этому будет некто, облеченный властью. Результаты шокировали даже самого ученого: 65 процентов участников давали разряд в 450 вольт даже тогда, когда из другой комнаты раздавались мольбы о пощаде и уверения в том, что у страдавшего больное сердце, или когда человек просто падал и не двигался[214]. По мнению ситуационистов, это исследование доказывает, что экстремальная обстановка в значительной степени влияет на поведение человека и даже побуждает его к жестокости.
Приверженцы обеих теорий вели свой спор в лабораториях и аудиториях на протяжении всего XX века, но в 1980 году противостояние завершилось чистой победой сторонников теории личностных качеств[215]. Ситуационная психология позволяла предсказать, как в среднем поведет себя в том или ином случае большинство, однако не могла спрогнозировать поведения отдельного человека. Так, к примеру, можно было предположить, что большинство людей ударят током невинного человека, если получат приказ от облеченного властью лица, но предугадать, как при этом поступит, скажем, Мэри Смит из Цинциннати или Абигайль Джонс из Талахасси, было нельзя.
А вот сторонники теории личностных качеств предсказывали поведение конкретного человека значительно успешнее, по крайней мере в среднем. Кроме того, они придумали весьма полезную для бизнеса вещь — личностные тесты. Сегодня сотрудники различных компаний ежегодно проходят две с половиной тысячи различных тестов личностных качеств[216]. Так, 89 компаний из списка Fortune 100, тысячи университетов и сотни правительственных организаций пользуются типологией Майерс — Бриггс (MBTI); этот тест позволяет оценить четыре составляющие личности и поделить людей на шестнадцать уникальных типов[217]. А, скажем, Salesforce.com предпочитает оценивать кандидатов с помощью метода эннеаграммы, который относит человека к одному из девяти типов (например, тип 8 — это Босс)[218]. Эти и другие тесты — часть целого направления в психологии, ориентированного исключительно на оценку и классификацию свойств личности человека.
Успех теории личностных качеств объясняется, пожалуй, тем, что ее выводы совпадают с нашими мыслями о себе и других. При выполнении теста Майерс — Бриггс мы автоматически соотносим с этой типологией собственный характер и быстро решаем, кто мы — интроверты или экстраверты, склонны к рациональному или эмоциональному, ориентируемся на суждение или восприятие. Даже при описании лучшего друга — или заклятого врага — мы, скорее всего, составим список наиболее ярко выраженных качеств. Скажем, наш друг всегда готов помочь, оптимист, а враг импульсивен или агрессивен, циничен, эгоист. А если я попрошу вас назвать имена нескольких коллег-интровертов, вы без труда сделаете это.
Тесты оценки определенных черт характера пользуются популярностью, ведь они подтверждают наше глубокое убеждение, будто можно «по-настоящему» узнать человека по чертам его личности. Мы верим, что где-то в самых глубинах души записано, что этот человек непременно должен быть приветливым или злым, ленивым или трудолюбивым, интровертом или экстравертом, и эти определяющие свойства будут видны во всех его действиях, независимо от обстоятельств. Такая позиция называется эссенциализмом[219].
Эссенциализм одновременно и следствие, и причина появления типирования. Иначе говоря, считается, что если нам известны личностные качества человека, значит, его можно отнести к определенному типу. А зная этот тип, мы можем делать выводы о его характере и поведении. Так произошло со мной в седьмом классе, когда я устроил перестрелку шариками из жеваной бумаги на уроке английского. После этого инцидента меня (вполне закономерно) заставили посетить школьного психолога, а поскольку визит был не первый, попросили заполнить опросник по агрессии, который показал, что я вхожу примерно в семидесятую процентиль. Родителей вызвали в школу, и психолог им сообщил, что, по его мнению, я «агрессивный ребенок». В доказательство он привел факты: стрельбу жеваной бумагой, состоявшуюся незадолго до этого драку и — самый убойный аргумент — результаты анкетирования.
Школьный психолог был убежден, что агрессивность — мое основное качество, и логично предположил, что на основании этого может прогнозировать мое поведение в будущем. Он порекомендовал родителям обратиться к детскому психологу и предупредил, что агрессивным детям обычно трудно учиться и зачастую они не в силах соответствовать требованиям, предъявляемым к студентам в колледже. Он также сказал, что я склонен к конфронтации с любым авторитетом, поэтому, если сеансы с психологом не дадут результата, вряд ли я смогу подолгу работать на одном месте. Подобные соображения, конечно, объясняет приверженность эссенциализму при оценке личности: нам кажется, что знание тех или иных черт человека позволяет нам прогнозировать, как он будет учиться, работать и даже (если верить сайтам знакомств) вести себя с партнером[220].
Но вот проблема: если нужно предсказать, как поведет себя конкретный человек, а не группа в среднем, личностные характеристики приносят мало пользы. На практике корреляция между чертами характера и поступками, которые должны быть ими обусловлены — агрессия и драка или экстраверсия и частое посещение вечеринок, — редко превышает значение 0,30[221]. Это не просто мало, это очень мало. Выходит, по этим математическим выкладкам, личностные качества позволяют объяснить ваше поведение лишь в 9 процентах случаев. Всего в 9 процентах! Столь же слабо выражена корреляция между результатами тестов, полученными при оценке свойств личности, и успешностью в учебе, работе и личной жизни[222].
Но если поведение не объясняется определенными чертами характера, то чем его можно объяснить? В конце концов, наши поступки не случайны и обусловлены не только сложившейся ситуацией. Теория личностных качеств и эссенциализм плохо толкуют поведение человека, потому что полностью игнорируют второй принцип индивидуальности — принцип контекста.
Принцип контекста
Профессор Вашингтонского университета Юичи Сёда — один из ведущих исследователей в области развития ребенка и один из моих любимых психологов[223]. Сёда занялся исследованием личности еще в аспирантуре Стэнфорда, как раз в самый разгар дебатов между приверженцами теории личностных качеств и ситуационными психологами. Несмотря на то что из-за своей работы он угодил в самую гущу этой полемики, Сёда не спешил примкнуть ни к одной из сторон, поскольку рано понял, что оба подхода неполны и в целом ошибочны[224].
Отказавшись от устаревших положений, исследователь занялся систематическим изучением человеческой личности с позиций анализа. При этом он еще раз убедился, что многолетний спор представителей двух противоположных мнений лишь тормозит развитие области, потому что ни первое, ни второе не было способно объяснить всю ту сложную структуру личности, которую он изучал. По предположению Сёды, должен был существовать третий способ описания личности — не посредством личностных характеристик или ситуации, а путем их взаимодействия. И это не компромиссный подход: ведь если бы ученый оказался прав, это означало бы, что обе стороны затянувшейся дискуссии ошибались[225].
Сёда знал, что для того, чтобы убедить коллег в своей правоте, он должен провести весьма убедительное исследование и собрать огромное количество данных о поведении человека в различных естественных обстоятельствах. Изучать столь детально взрослых было практически невозможно, ведь в этом случае ему пришлось бы следить за их поведением днями напролет, в том числе и на рабочем месте. И Сёда выбрал детей и отправился в выездной детский летний лагерь Нью-Гемпшира «Ведико»[226].
В лагере отдыхали дети возрастом от 7 до 13 лет, в основном из малообеспеченных семей Бостона и его пригородов. Сёда отобрал 84 ребенка (60 мальчиков и 24 девочки) и наблюдал за ними шесть недель в течение всего дня, описывая их поведение в каждом уголке лагеря, за исключением санузлов. Справиться со столь масштабной задачей ему помогла команда из 77 воспитателей, которые записали более 14 тысяч часов наблюдений (в среднем по 167 часов на каждого воспитанника). Кроме того, в конце каждого часа воспитатели ставили каждому ребенку свою субъективную оценку[227].
В конце лета Сёда кропотливо проанализировал полученную гору данных, начав с поведения каждого из детей и закончив поиском общих для многих поведенческих паттернов. Простой и ясный результат нанес удар по всей концепции эссенциализма: в зависимости от ситуации ребенок демонстрировал разные личностные качества[228].
В каком-то смысле это неудивительно, и вы, вполне возможно, заметите: «Ну разумеется, человек всегда ведет себя по-разному в разных обстоятельствах!» Однако давайте ненадолго вернемся к модели личностных характеристик. Типология Майерс — Бриггс не утверждает, что черты характера меняются в зависимости от ситуации. Собственно, она свидетельствует об обратном: наше поведение в любой ситуации определяется личностными качествами, к примеру экстраверсией или интроверсией. Основанные на этой теории тесты предполагают, что человек может быть либо экстравертом, либо интровертом, но не тем и другим. А Сёда обнаружил, что каждый ребенок проявляет и экстравертивные, и интровертивные качества[229]. Например, девочка могла быть экстравертом в кафетерии и интровертом на игровой площадке, а мальчик, наоборот, экстравертом на площадке и интровертом на уроке математики. И зависело поведение детей всецело от ситуации. Из двух девочек одна могла быть интровертом в кафетерии и экстравертом на уроках, а вторая — экстравертом в кафетерии и интровертом на уроках. Поведение всегда определялось и человеком, и ситуацией. Никакой «врожденной натуры» у детей не наблюдалось. Можно, конечно, сказать, что человек бывает более интровертом или экстравертом в среднем; собственно говоря, на этом основывались расчеты психологов. Но средний показатель упускает из виду все значимые аспекты поведения человека.
Полученные Сёдой результаты противоречили базовым установкам теории личностных качеств. Усредненной оценкой, возможно, довольствовались бы ученые, делающие обобщенные выводы о группах людей, но она никуда не годится, когда нужно выбрать подходящего исполнителя или дать максимально полезный совет студенту и уж тем более принять решение, касающееся вас лично. Вы можете считать себя щедрым или скупым, но в этом не отразится тот факт, что вы жертвуете деньги небогатой некоммерческой организации с благородной целью и ни гроша не посылаете своей вполне процветающей альма-матер. Впрочем, выводы Сёды подорвали основы теории ситуационности в неменьшей степени, поскольку из полученных данных следовало, что в каждой ситуации разные люди ведут себя по-разному. Неудивительно, что, ознакомившись с результатами этого исследования, многие психологи отреагировали так же, как специалисты по психометрии, когда впервые услышали об эргодической подмене, найденной Питером Моленааром: они обвинили Сёду в том, что он проповедует анархию.
Ученый утверждал, что человеческая личность непостоянна, а поведение напоминает смерч, перемещающийся случайным образом. Но если личностные качества нестабильны, что будут моделировать психологи? Сёда не ставил перед собой цели разрушить концепцию личности, скорее, он хотел, объединив личность и контекст, дать ей новую жизнь. Исследователь доказал, что в нашей идентичности все же есть нечто постоянное, но не то, о чем мы думали: человек демонстрирует постоянство в определенном контексте. Согласно выводам, сделанным в ходе исследования Сёды (а также многочисленных последующих исследований), если сегодня вы ведете машину сосредоточенно, но немного нервничаете, то можно почти наверняка утверждать, что и завтра вы будете вести машину сосредоточенно и немного нервничать. При этом в местном пабе вы будете играть хиты «Битлз», не напрягаясь, без лишних нервов, именно поэтому вы — это вы.
Исследование Сёды воплощает в себе второй принцип индивидуальности — принцип контекста, согласно которому объяснить или предсказать поведение человека в отрыве от конкретной ситуации невозможно, но и влияние ситуации нельзя учитывать без понимания человека, который в нее попал[230]. Иными словами, поведение не зависит от личностных качеств человека или ситуации, а рождается в ходе уникального взаимодействия этих факторов. Описание средних характеристик или природных склонностей никогда не поможет вам понять человека. Для этого вам нужен новый образ мышления, ориентированный на человека с учетом его поведенческих особенностей в конкретном контексте.
Оценка условия «если… то…»
Свои открытия Сёда подробно описал в книге с метким названием The Person in Context: Building the Science of the Individual («Человек в контексте: новая наука о личности»)[231]. В ней он предложил альтернативу эссенциализму и назвал ее условие «если… то…»[232]. Предположим, вы хотите понять своего коллегу Джека, значит, начинать с того, что Джек экстраверт, совершенно бесполезно. Вместо этого Сёда предлагает пойти другим путем: если Джек в офисе, то он в большей степени экстраверт; если в толпе незнакомцев, то он умеренный экстраверт, а если у Джека стресс, то он интроверт.
Пример из исследования Сёды доказывает практическую ценность знания условия «если… то». При оценке с помощью стандартного опросника на агрессию у двух мальчиков из «Ведико» оказался почти идентичный уровень. Если интерпретировать эту информацию сквозь призму эссенциализма, они должны были одинаково проявить себя в будущем и, стало быть, нуждались в аналогичном психологическом вмешательстве. Однако записи Сёды позволили выявить скрытое различие, которое помогло разобраться в этих детях. Один из мальчиков проявлял агрессию по отношению к ровесникам и совершенно адекватно вел себя со взрослыми, а другой был агрессивен только со взрослыми и вполне ладил со сверстниками. Агрессивность каждого проявлялась по-разному, но при оценке на основе личностных характеристик эти важные различия были смазаны. Агрессия вовсе не составляла суть натуры мальчиков — просто одни ситуации вызывали у них агрессию, а другие — нет. И если бы исследователь проигнорировал контекст и наклеил на обоих одинаковые усредненные ярлыки, то он допустил бы серьезную ошибку.
Взгляните на рисунок. На нем отображены разные условия, вызывающие агрессивное поведение у двух мальчиков. Диаграммы основаны на реальных данных из исследования Сёды.
Условие «если… то» (агрессия)
Впервые прочитав об исследовании Сёды, я сразу вспомнил, как меня записали в категорию агрессивных. Моя бабушка, узнав о таком вердикте, не могла поверить. Она все восклицала: «Но у меня в гостях он всегда такой милый!» И дело было вовсе не в старческой забывчивости. Я действительно всегда был очень мил с бабушкой. Агрессия во мне пробуждалась лишь в особом контексте, например когда меня дразнили. В нашем классе учились трое здоровенных парней, и они вечно меня толкали, поэтому я дал им бой шариками из жеваной бумаги. Вне стен школы я старался избегать их, а вот на уроке превращался в записного клоуна, полагая, что если рассмешу их, то они от меня отстанут. И хоть эта стратегия привела меня в кабинет школьного психолога, обычно она срабатывала.
Если бы руководство школы (я искренне верю, что ему не все было безразлично) попыталось разобраться в причинах моего поведения, то мне, вероятно, оказали бы помощь, а не поставили клеймо агрессивного и не причислили бы к невнятной когорте «проблемных детей». Если бы кто-нибудь попытался понять, почему я плохо себя веду именно в этом контексте, то, пожалуй, взрослые вмешались бы — поговорили бы с учителем, перевели меня в другой класс, — а не убедились бы в том, что выявили важную черту моего характера.
Позже, после поступления в университет Вебера, я воспользовался своими познаниями о собственных условиях «если… то», чтобы изменить отношение к учебе. С самого начала я решил придерживаться правила, сослужившего мне поистине бесценную службу, — не ходить на занятия, которые посещали мои бывшие одноклассники. Я знал, что, очутившись в прежнем контексте, снова примусь за старое, а в вузе мне это пользы точно не принесет.
Еще я хорошо знал свою реакцию на определенные стили обучения. Мне нравились те преподаватели, которые побуждали студентов думать самостоятельно и отстаивать собственную точку зрения, и раздражали учителя, считавшие, что их задача просто набить головы студентов фактическим материалом. В начале каждого семестра я записывался на шесть курсов и посещал каждый хотя бы по разу. Если туда ходил мой бывший одноклассник или мне не подходил стиль обучения, я просто отказывался от курса.
Знание особенностей своего поведения в разных ситуациях помогло мне принимать более эффективные решения во время учебы в университете, да и после его окончания.
А вы — честный человек?
Когда речь заходит о личности, нетрудно примириться с собственными условиями «если… то». Да, мы действительно ведем себя агрессивно с одними людьми и милы и застенчивы с другими; да и экстраверсия или интроверсия зависит от ситуации. Но честность? Верность? Доброта? Разве это не неизменные качества нашего характера? Или характер тоже меняется в зависимости от контекста?
Долгое время принято было считать, что характер человека никогда не меняется. Узнав, что соседский сынок стянул в лавке конфету, мы априори полагали, что он и дальше будет воровать, поэтому не оставляли его в своем доме без присмотра. Мы даже могли решить, что у него какой-то дефект нравственного стержня, который непременно приведет мальчишку не только к воровству, но и к прочим ужасным вещам вроде списывания в школе и лжи взрослым.
Как выяснилось, подобного рода мнение не имеет ничего общего с действительностью. О характере, как и о любом поведении, бессмысленно рассуждать вне контекста. В эпоху жарких споров о том, как привить детям такие нравственные черты, как сопереживание, уважение и самоконтроль, в эпоху, когда мы считаем, что человек либо честен, либо нечестен и других вариантов быть не может, мысль о том, что любое из этих важнейших качеств тоже подчиняется правилу «если… то», может показаться крамольной. Тем не менее идея зависимости характера от контекста не нова.
Одно из первых масштабных научных исследований характера было проведено в 20-е годы XX века психологом и священнослужителем Хью Хартшорном[233]. То была горячая пора стандартизации американского образования и острых дискуссий о том, должна ли школа участвовать в формировании характера ученика и каким образом[234]. Как президент Ассоциации религиозного образования Хартшорн считал его лучшим способом привить моральные ценности молодежи. Но, будучи еще и ученым, он понимал, что, прежде чем продвигать какой-либо подход, нужно провести исследования, проясняющие саму природу характера.
Группа Хартшорна исследовала 8150 учеников из государственных и 2715 учеников из частных школ в возрасте от 8 до 16 лет. Каждый ребенок был помещен в двадцать девять различных экспериментальных контекстов, включавших в себя четыре различные ситуации (школа, дом, пребывание в гостях, спортивные соревнования) и три возможных вида обмана (ложь, списывание или кража). Каждый контекст имел два варианта. В первом (под наблюдением) у школьников не было никакой возможности обмануть. Например, они писали контрольную под пристальным взглядом учителя, который затем оценивал работы. Во втором (без наблюдения) ситуация была подстроена так, чтобы школьники поверили, что обман не будет раскрыт. Например, они писали тест в школе, но проверяли его и ставили себе оценку в отдельной комнате (под листом с тестом Хартшорн прятал лист копирки, чтобы проверить, меняли ли ученики ответы ради более высокой оценки). Разница между поведением школьника под наблюдением и без него и служила показателем его честности в данном случае[235].
В начале исследования Хартшорн рассматривал честность с позиции эссенциализма, полагая, что каждый ученик может либо быть добродетельным, либо нет. Но выяснилось совсем другое. Добродетель оказалась весьма изменчивым параметром. Ребенок, подправивший результаты теста, мог абсолютно честно играть с другими детьми в гостях. Ученик, списывавший тест у соседа, не шел на обман при проверке собственной контрольной. Школьник, который таскал деньги дома, необязательно воровал в школе. Выходит, честность тоже зависит от контекста[236].
Условие «если… то» (честность)
Чтобы получить представление о результатах исследования Хартшорна, посмотрим на условие «если… то» честности двух участвовавших в нем восьмиклассниц. Средний показатель честности у обеих девочек идентичный. Ученица справа, за единственным исключением, практически всегда демонстрировала одинаковый уровень честности независимо от того, была ли у нее возможность обмануть. Хартшорн подчеркивает, что это редчайший случай: девочка показывала самый постоянный результат среди всех 10 865 школьников, лидируя с большим отрывом; ее профиль честности значительно однороднее остальных[237]. Что же до школьницы слева, то ее условие «если… то» абсолютно иное. В зависимости от контекста поведение девочки бывало разным — от скрупулезнейшего соблюдения правил до наглейшего обмана. При этом если посмотреть на обеих учениц с позиции эссенциализма, то разницы между ними нет: в среднем обе одинаково честны. А вот принцип контекста показывает, что такая оценка ошибочна, поскольку не учитывает индивидуальных характеристик каждой из них.
Узнав о результатах работы Хартшорна, общественность была шокирована и возмущена. «Ничто не может разочаровать учителей и родителей больше, чем заявление об относительности морали и ее значительной обусловленности ситуацией, — заявил в ответ Хартшорн. — Если дома Джонни честен, но при этом вы заметите, что он списывает на контрольных в школе, мать отнесется к вашим выводам с подозрением. И все же доктрина относительности нравственного поведения при всем своем несоответствии общепринятым взглядам, по-видимому, вполне обоснованна… честность, милосердие, стремление к сотрудничеству, последовательность и умение держать себя в руках — скорее привычки, чем глубинные черты характера»[238].
В наши дни мало что изменилось, и современные родители и учителя по-прежнему хотят верить, что нравственные качества — это свойства личности, совершенно не зависящие от ситуации. Взять хоть самоконтроль. Родителей буквально забрасывают исследованиями и книгами о том, что самоконтроль — ключевой фактор успеха в жизни[239]. Наверное, все слышали об эксперименте с зефиром — это одно из наиболее известных исследований, упоминаемых в контексте важности самоконтроля, а также, возможно, самое значимое психологическое исследование нашего времени.
Эксперимент с зефиром повторяли множество раз[240]. Чаще всего его проводили следующим образом: взрослый давал ребенку (обычно в возрасте от 3 до 5 лет) кусочек зефира, предлагая либо съесть его сейчас, либо по прошествии 15 минут получить еще один. После этого ведущий выходил из комнаты. Показателем самоконтроля в эксперименте служило время, в течение которого ребенок способен был совладать с соблазном съесть лакомство; самоконтроль варьировался от низкого до высокого уровня.
Тест с зефиром более сорока лет назад придумал психолог Уолтер Мишел из Колумбийского университета[241]. Однако широко известно о нем стало позже, когда Мишел и Сёда спустя много лет разыскали повзрослевших участников и выяснили, что в среднем дети с более высоким уровнем самоконтроля в подростковом возрасте быстрее адаптировались в социуме и лучше учились в школе[242].
Вывод ученых вызвал настоящий бум одержимости самоконтролем, захлестнувший и науку, и семейные отношения, и сферу образования. Нейробиологи принялись искать в мозге специальные зоны, позволяющие детям бороться с искушением съесть зефир[243], а детские психологи взялись за разработку программ, с помощью которых родители могли бы повысить самоконтроль своих отпрысков[244]. Работники системы образования бросились продвигать новые способы воспитания характера, нацеленные на повышение самоконтроля до невиданных размеров[245]. Ученые мужи и СМИ заявили, что слабовольные дети рискуют потерпеть неудачу в жизни[246]. Разумеется, весь этот ажиотаж строился на убеждении, что самоконтроль представляет собой эссенциалистическую черту характера.
«Какая ирония! — сетовал Сёда. — Это исследование использовалось для поддержки сторонников теории неизменности и воспитания характера. А ведь на самом-то деле Уолтер [Мишел] всю свою жизнь боролся против этого. По сути, мы стремились доказать, что благодаря стратегиям “если… то” ребенок, напротив, будет способен лучше справляться с давлением в конкретной ситуации»[247].
Принцип контекста напоминает нам о том, что самоконтроля в отрыве от ситуации не существует; вскоре ученые, среди которых была Селеста Кидд, поняли, что в популярном тесте с зефиром контекст как раз учтен не был[248]. Сегодня Кидд занимает должность доцента нейробиологии и когнитивистики в университете Рочестера, а в те годы, когда впервые услышала о зефирном тесте, она работала волонтером в приюте для бездомных. «В нашем приюте было много детей, — рассказывает она. — Здесь игрушку или конфету всегда смогли отобрать, поэтому надежнее и разумнее всего было либо спрятать ее, либо сразу же ее съесть. Прочитав об эксперименте, я подумала, что любой ребенок из живущих в приюте съел бы зефир сразу же»[249].
Кидд разработала собственный вариант теста, введя в него важную деталь: одна группа детей находилась в «надежных» условиях, а другая — в «ненадежных». До начала эксперимента дети из первой группы общались со взрослым, который не держал слово. Например, ребенок садился рисовать, и взрослый обещал принести ему через какое-то время новые рисовальные принадлежности вместо коробки старых стертых восковых мелков. Потом он уходил, а через несколько минут возвращался с пустыми руками. Дети из второй группы в аналогичной ситуации имели дело со взрослым, который выполнял обещание[250].
Дети из второй группы вели себя практически так же, как участники всех прошлых тестов: несколько малышей поддавались соблазну довольно быстро, а две трети находили в себе силы подождать 15 минут. У детей же из первой группы дело обстояло совершенно иначе. Половина из них проглотила зефир в первую же минуту после ухода взрослого. Только один ребенок прождал достаточно долго и получил еще одну зефирину[251]. Нам кажется, что самоконтроль — врожденное качество, но эксперимент Кидд доказывает, что все зависит от контекста.
Талант и контекст
Популярность зефирного теста и вывода, сделанного на его основе (успех в жизни зависит от самоконтроля), показывает нам склонность общества к эссенциализму при оценке способностей, таланта и потенциала. Считая эти качества неизменными, мы полагаем, что человек либо наделен ими, либо нет и, соответственно, что обстоятельства влияют на талант и прочие аналогичные вещи в очень малой степени. Однако талант ни в коей мере не зависит от обстоятельств.
Ярче всего склонность к эссенциализму прослеживается при найме сотрудников. При поиске лучшего работника мы настроены игнорировать контекст и в первую очередь опираемся на инструмент, вобравший в себя самую суть эссенциализма, — на должностную инструкцию. Например, стандартное описание вакансии директора по маркетингу включает в себя раздел «ключевые компетенции» или «требуемые навыки», в нем и перечисляются обязательные требования к кандидату:
• свыше десяти лет профессионального опыта в сфере маркетинга и управления продажами;
• степень бакалавра по меньшей мере, а лучше — магистра;
• исключительные навыки в сфере коммуникации, стратегического мышления и лидерства;
• прекрасное знание программ многоканального маркетинга, отличные навыки ведения смежных программ.
Каждую неделю тысячи организаций публикуют практически одинаковые описания требований к кандидатам на открывшуюся вакансию, полагая этим привлечь способных людей. Рекрутеры перечисляют опыт, навыки и рекомендации, желательные для работодателя, отсеивая всех, кто не проходит по этим критериям, и выбирают из оставшихся претендентов лучшего. На первый взгляд, в такой стратегии есть смысл: ведь нужные качества у кандидата либо есть, либо нет. Вы или обладаете «исключительными навыками в сфере коммуникации», или нет. Вы либо профессионал в мультиканальном маркетинге, либо нет. Понять свою ошибку нам мешает, конечно же, тип мышления, к которому нас так легко приучили.
Вместо того чтобы увидеть «глубинную сущность» сотрудника, мы, по принципу контекста, уделяем особое внимание уровню его эффективности в условиях, в которых ему предстоит работать. Одним из пионеров этого подхода был Лу Адлер, основатель Lou Adler Group — известнейшей консалтинговой компании по вопросам поиска и найма персонала[252].
До перехода в рекрутинг Адлер работал в компании по производству авиационно-космического оборудования, где занимался разработкой ракетного оружия и систем наведения. К вопросам поиска и подбора персонала он тоже подошел как инженер. «В один прекрасный день я вдруг осознал, что производительность зависит от контекста. Стало быть, при поиске кандидата тоже нужно ориентироваться на то, чтобы он попал в оптимальный для него контекст — это вполне разумно, — объяснял Адлер. — Но заставить работодателей полагаться на здравый смысл оказалось довольно трудно»[253].
Вдохновившись своим контекстуальным видением рабочего пространства, Адлер разработал совершенно новый способ рекрутинга и назвал его «наймом на основании результатов деятельности». Вместо требований к кандидатам на должность Адлер советует описывать выполняемую работу[254]. «В объявлении всегда указывается, что нужен человек с хорошими навыками коммуникации. Это чуть ли не самое распространенное условие, — объясняет Адлер. — Но не бывает так, чтобы человеку хорошо удавалось взаимодействовать с кем угодно в любой ситуации. Коммуникативных навыков много, и на разных должностях нужны определенные из них. А человека, который владел бы всеми ими сразу, в природе просто не существует». Для сотрудника клиентской службы успешная коммуникация означает умение расспросить клиента и понять суть проблемы. Для бухгалтера — объяснить начальнику, каким образом снижение продаж сказывается на доходах. Для старшего бухгалтера — подготовить для комитета по закупкам презентацию на целый день. Адлер понял истинную важность контекста для реальной «эффективной коммуникации»[255].
Adler Group помогла более чем десяти тысячам менеджеров по персоналу из самых разных организаций, от стартапов до компаний из списка Fortune 500, перестроиться на систему найма «на основании результатов деятельности»[256]. В числе клиентов, восхищенных тем, какие изменения этот подход внес в его собственную компанию, был двадцатипятилетний вундеркинд Каллум Негус-Фэнси, основатель лондонской Let’s Go Holdings[257]. Компания быстро приобрела славу «специалистов по защите бренда», работающих со СМИ и техническими организациями, и в первые три года своего существования демонстрировала быстрый рост[258].
«Поначалу, когда вставал вопрос о найме сотрудников, мы толком не понимали, как это делается, поэтому по традиции просто давали описание вакансии, — рассказывает Каллум. — Нам нужен был руководитель группы маркетологов. Мы наняли человека, который отвечал предъявленным требованиям. У него был солидный опыт, вот только работал он в крупных компаниях. Как оказалось, для быстро развивающегося стартапа его знания и умения совершенно не подходят. Это был провал»[259].
Неожиданно Каллум услышал о системе найма «на основании результатов деятельности», он попросил Адлера помочь в поисках нового менеджера по развитию человеческих ресурсов. «Адлер наглядно показал, что следует выбирать того, кто эффективно работал в тех же контекстах, что и у нас, в Let’s Go, — рассказывает Каллум. — Нам он порекомендовал весьма спорного кандидата, фармацевта из Бельгии… Мало того что Тьерри Тьеленс был иностранцем, он еще и никогда не работал специалистом по персоналу». Поначалу Каллум отнесся к кандидатуре скептически, но Адлер настаивал на том, что прошлый опыт работы фармацевта (ему приходилось управлять постоянно меняющимся персоналом в самых разных ситуациях) практически идентичен тому, что требуется Let’s Go. И Каллум решил взять Тьерри на работу. «Сегодня Тьеленс — один из тех, на ком держится компания, — говорит он. — Если бы мы учитывали только описание должности, то никогда бы его не заполучили»[260].
Вся отрасль биржи труда построена на тейлористском подходе: отдел по работе с персоналом должен подбирать усредненного работника для исполнения усредненной работы. Такой метод изначально основывался на эссенциализме, да и сегодня мало что изменилось. «Организации постоянно жалуются на недостаток талантливых сотрудников и дефицит квалифицированных специалистов, — сетует Адлер. — На самом деле им просто не хватает широты мышления. Стоит только хорошенько, во всех подробностях проанализировать контекст разных видов деятельности, и результат не заставит себя ждать»[261]. Организации, учитывающие принцип контекста, следят за тем, чтобы условия «если… то» работника совпадали с рабочими профилями должности, на которую он претендует, поэтому их сотрудники более успешные, лояльные и мотивированные. Мы же, со своей стороны, с удовольствием будем строить карьеру, полностью соответствующую нашей природе.
Возможность заниматься любимым делом не единственный бонус применения принципа контекста. Вдобавок к нему мы лучше начинаем разбираться в себе и окружающих, замечаем их таланты, умения и потенциал. Такое глубинное понимание себя и способов взаимодействия с людьми — главный фактор нашего профессионального и личного успеха.
Кто есть кто на самом деле
Принцип контекста предлагает думать о себе и других не так, как нас всегда учили. Естественно, многие не желают отказываться от мысли, что каждый из нас наверняка имеет какие-то врожденные, неизменные черты характера. В большинстве своем мы верим, что каждый человек в душе оптимист или циник, миляга или хам, честный человек или обманщик. Мысль о том, что человек ведет себя по-разному в зависимости от обстоятельств, по-видимому, расшатывает фундаментальное положение об идентичности — убежденность в том, что наша личность стабильна и прочна.
Объясняется эта установка вот чем: мозг человека очень чувствителен к контексту и автоматически подстраивается под любую ситуацию. Если в гостях вы ведете себя как экстраверт, то мозг сравнивает теперешнее ваше поведение с вашим же поведением в похожих условиях в прошлом и приходит к выводу, что вы реагируете так, как надо: вы экстраверт, по крайней мере на вечеринке. А на работе, наоборот, мы ведем себя как интроверты, потому что мозг помнит, что с коллегами мы обычно общаемся сдержанно. И если мы считаем свой характер устойчивым, то это потому, что он действительно такой — в определенном контексте. Эта особенность давно известна астрологам, поэтому их слова часто звучат столь убедительно, когда они сообщают, что Львы иногда бывают застенчивы — так ведь все мы порой стесняемся. Главное — чтобы контекст соответствовал!
Личные качества другого человека кажутся нам постоянными, потому что в большинстве случаев мы взаимодействуем с ним в ограниченном диапазоне контекстов. С коллегой общаемся только на работе, но не видим его в домашней обстановке, в окружении семьи. По выходным ходим по магазинам с подругой, а потом заглядываем с ней в бар, но даже не представляем ее на заседании совета директоров. Мы проводим время дома с детьми, но редко видим их в школе или в компании сверстников. И еще одно, нам может казаться, что какой-то тип поведения характерен для человека, но такое мнение возникает из-за того, что мы сами для него часть контекста. Начальница считает вас робким человеком, потому что при ней вы всегда робеете, а вы полагаете, что она слишком требовательна и высокомерна, хотя не исключено, что она ведет себя так только с вами. Мы просто не видим всего разнообразия контекстов в жизни своих знакомых, поэтому судим о них на основании ограниченной информации.
Отказавшись от эссенциализма в мышлении и научившись видеть контекстуальные условия «если… то», мы получим массу преимуществ. В личной жизни, например, будем лучше распознавать выигрышные для себя ситуации и принимать более обоснованные решения. Предположим, вы добиваетесь прекрасных результатов в командной работе, но с трудом справляетесь самостоятельно, поэтому вы можете отказаться от выгодного повышения, ведь это означает, что 90 процентов времени вы будете трудиться, не полагаясь ни на чью помощь; а значит, это условие «если… то» не для вас. Основываясь на принципе контекста, вы определите, что именно в ситуации приводит вас в негодование или вынуждает демонстрировать саморазрушительное поведение, и сможете изменить это или хотя бы станете избегать.
Научиться распознавать контексты, в которых вы побеждаете или терпите поражение, в целом не сложно. Гораздо труднее определить условия «если… то» другого человека. Постулаты эссенциализма по-прежнему довлеют над всеми аспектами социальной жизни, и противостоять им непросто, хотя именно здесь принцип контекста может принести максимальную пользу. Подумав, что какой-то человек нервный, или агрессивный, или необщительный, мы всякий раз должны помнить, что видим его лишь в одном контексте.
Уметь разглядеть присущие окружающим стратегии «если… то» особенно важно для руководителей, родителей, консультантов, учителей, потому что эти люди обязаны помогать другим добиваться успеха. В любой из этих ролей принцип контекста позволит вам действовать более эффективно всякий раз, когда подчиненный, ребенок, клиент или ученик ведут себя деструктивно. Вместо того чтобы гадать о причинах подобного поведения, вы сможете, несколько видоизменив вопрос, поразмыслить над тем, почему они ведут себя таким образом в данном контексте? Столкнувшись с нежелательным поведением, вы не станете реагировать сразу и первым делом постараетесь отыскать контекст, в котором такое поведение отсутствует (помните, я, например, действительно проявлял агрессивность на уроках английского языка, но в гостях у бабушки был паинькой?). Либо последуем примеру Селесты Кидд, которая признается, что всякий раз, когда судит о человеке по каким-то вроде бы бессмысленным или иррациональным поступкам, она одергивает себя и старается представить, в каких обстоятельствах это поведение могло бы быть разумным и обоснованным. В большинстве случаев оказывается, что она проецирует на человека свой контекст, не замечая его собственного. Впрочем, даже тогда, когда помогать другим преуспеть — это не наша обязанность, полезно помнить, что людей, с которыми мы имеем дело — сотрудников, начальников и многих других, — мы воспринимаем только в одном контексте. Помня об этом, мы начинаем относиться к окружающим с большим сочувствием и пониманием. Если бы мы могли увидеть трудную сотрудницу во всех ее жизненных контекстах, то, возможно, обнаружили бы, что за пределами офиса это преданный друг, заботливая сестра, любящая тетушка для своих племянниц. И тогда нам сложнее было бы судить ее, сводить всю ее натуру к одной-единственной неприятной черте, отказывая ей в том, что делает ее человеком. Знание того, что человек не ограничен тем единственным контекстом, в котором мы с ним взаимодействуем здесь и сейчас, помогает нам понимать и уважать окружающих лучше, чем мы могли бы это делать с эссенциалистским образом мышления. А понимание и уважение — это фундамент при построении взаимоотношений, которые открывают перед нами дверь к счастью и успеху.
* * *
Кто вы — экстраверт или интроверт? Этот обманчиво простой вопрос вовлекает нас в один из самых давних споров между психологами — спор о природе личности. По одну сторону находятся приверженцы теории личностных качеств, утверждающие, что поведение человека определяется четко обозначенными характеристиками, такими как интроверсия или экстраверсия. Эта точка зрения восходит к идеям Френсиса Гальтона, который уверял, что темперамент и характер человека «постоянные качества, влияющие на поведение»[210].
В свою очередь, сторонники ситуационного подхода заявляют, что окружающая среда воздействует на человека сильнее, чем личностные качества. Они убеждены, что поведение человека определяется культурой и непосредственной средой обитания, поэтому, по их мнению, например, фильмы со сценами насилия делают людей агрессивнее независимо от их врожденных свойств[211]. Такого рода взгляды восходят к идеям Адольфа Кеттле, по мнению которого «преступление подготавливается обществом, и виновный — лишь инструмент, посредством которого оно совершается»[212].
Классическим экспериментом в области ситуационной психологии считается знаменитое исследование психолога из Йеля Стэнли Милгрема под названием «подчинение авторитету»[213]. Участникам эксперимента велели (с помощью специального прибора) бить электрическим током (в диапазоне от 15 до потенциально смертельных 450 вольт) находящегося в соседней комнате человека всякий раз, когда тот неверно ответит на вопрос. Никто из испытуемых не знал, что в комнате находились актеры, лишь делавшие вид, будто их бьют током. Милгрем хотел узнать, насколько далеко способен зайти человек в своей готовности причинить боль другому, если принуждать его к этому будет некто, облеченный властью. Результаты шокировали даже самого ученого: 65 процентов участников давали разряд в 450 вольт даже тогда, когда из другой комнаты раздавались мольбы о пощаде и уверения в том, что у страдавшего больное сердце, или когда человек просто падал и не двигался[214]. По мнению ситуационистов, это исследование доказывает, что экстремальная обстановка в значительной степени влияет на поведение человека и даже побуждает его к жестокости.
Приверженцы обеих теорий вели свой спор в лабораториях и аудиториях на протяжении всего XX века, но в 1980 году противостояние завершилось чистой победой сторонников теории личностных качеств[215]. Ситуационная психология позволяла предсказать, как в среднем поведет себя в том или ином случае большинство, однако не могла спрогнозировать поведения отдельного человека. Так, к примеру, можно было предположить, что большинство людей ударят током невинного человека, если получат приказ от облеченного властью лица, но предугадать, как при этом поступит, скажем, Мэри Смит из Цинциннати или Абигайль Джонс из Талахасси, было нельзя.
А вот сторонники теории личностных качеств предсказывали поведение конкретного человека значительно успешнее, по крайней мере в среднем. Кроме того, они придумали весьма полезную для бизнеса вещь — личностные тесты. Сегодня сотрудники различных компаний ежегодно проходят две с половиной тысячи различных тестов личностных качеств[216]. Так, 89 компаний из списка Fortune 100, тысячи университетов и сотни правительственных организаций пользуются типологией Майерс — Бриггс (MBTI); этот тест позволяет оценить четыре составляющие личности и поделить людей на шестнадцать уникальных типов[217]. А, скажем, Salesforce.com предпочитает оценивать кандидатов с помощью метода эннеаграммы, который относит человека к одному из девяти типов (например, тип 8 — это Босс)[218]. Эти и другие тесты — часть целого направления в психологии, ориентированного исключительно на оценку и классификацию свойств личности человека.
Успех теории личностных качеств объясняется, пожалуй, тем, что ее выводы совпадают с нашими мыслями о себе и других. При выполнении теста Майерс — Бриггс мы автоматически соотносим с этой типологией собственный характер и быстро решаем, кто мы — интроверты или экстраверты, склонны к рациональному или эмоциональному, ориентируемся на суждение или восприятие. Даже при описании лучшего друга — или заклятого врага — мы, скорее всего, составим список наиболее ярко выраженных качеств. Скажем, наш друг всегда готов помочь, оптимист, а враг импульсивен или агрессивен, циничен, эгоист. А если я попрошу вас назвать имена нескольких коллег-интровертов, вы без труда сделаете это.
Тесты оценки определенных черт характера пользуются популярностью, ведь они подтверждают наше глубокое убеждение, будто можно «по-настоящему» узнать человека по чертам его личности. Мы верим, что где-то в самых глубинах души записано, что этот человек непременно должен быть приветливым или злым, ленивым или трудолюбивым, интровертом или экстравертом, и эти определяющие свойства будут видны во всех его действиях, независимо от обстоятельств. Такая позиция называется эссенциализмом[219].
Эссенциализм одновременно и следствие, и причина появления типирования. Иначе говоря, считается, что если нам известны личностные качества человека, значит, его можно отнести к определенному типу. А зная этот тип, мы можем делать выводы о его характере и поведении. Так произошло со мной в седьмом классе, когда я устроил перестрелку шариками из жеваной бумаги на уроке английского. После этого инцидента меня (вполне закономерно) заставили посетить школьного психолога, а поскольку визит был не первый, попросили заполнить опросник по агрессии, который показал, что я вхожу примерно в семидесятую процентиль. Родителей вызвали в школу, и психолог им сообщил, что, по его мнению, я «агрессивный ребенок». В доказательство он привел факты: стрельбу жеваной бумагой, состоявшуюся незадолго до этого драку и — самый убойный аргумент — результаты анкетирования.
Школьный психолог был убежден, что агрессивность — мое основное качество, и логично предположил, что на основании этого может прогнозировать мое поведение в будущем. Он порекомендовал родителям обратиться к детскому психологу и предупредил, что агрессивным детям обычно трудно учиться и зачастую они не в силах соответствовать требованиям, предъявляемым к студентам в колледже. Он также сказал, что я склонен к конфронтации с любым авторитетом, поэтому, если сеансы с психологом не дадут результата, вряд ли я смогу подолгу работать на одном месте. Подобные соображения, конечно, объясняет приверженность эссенциализму при оценке личности: нам кажется, что знание тех или иных черт человека позволяет нам прогнозировать, как он будет учиться, работать и даже (если верить сайтам знакомств) вести себя с партнером[220].
Но вот проблема: если нужно предсказать, как поведет себя конкретный человек, а не группа в среднем, личностные характеристики приносят мало пользы. На практике корреляция между чертами характера и поступками, которые должны быть ими обусловлены — агрессия и драка или экстраверсия и частое посещение вечеринок, — редко превышает значение 0,30[221]. Это не просто мало, это очень мало. Выходит, по этим математическим выкладкам, личностные качества позволяют объяснить ваше поведение лишь в 9 процентах случаев. Всего в 9 процентах! Столь же слабо выражена корреляция между результатами тестов, полученными при оценке свойств личности, и успешностью в учебе, работе и личной жизни[222].
Но если поведение не объясняется определенными чертами характера, то чем его можно объяснить? В конце концов, наши поступки не случайны и обусловлены не только сложившейся ситуацией. Теория личностных качеств и эссенциализм плохо толкуют поведение человека, потому что полностью игнорируют второй принцип индивидуальности — принцип контекста.
Принцип контекста
Профессор Вашингтонского университета Юичи Сёда — один из ведущих исследователей в области развития ребенка и один из моих любимых психологов[223]. Сёда занялся исследованием личности еще в аспирантуре Стэнфорда, как раз в самый разгар дебатов между приверженцами теории личностных качеств и ситуационными психологами. Несмотря на то что из-за своей работы он угодил в самую гущу этой полемики, Сёда не спешил примкнуть ни к одной из сторон, поскольку рано понял, что оба подхода неполны и в целом ошибочны[224].
Отказавшись от устаревших положений, исследователь занялся систематическим изучением человеческой личности с позиций анализа. При этом он еще раз убедился, что многолетний спор представителей двух противоположных мнений лишь тормозит развитие области, потому что ни первое, ни второе не было способно объяснить всю ту сложную структуру личности, которую он изучал. По предположению Сёды, должен был существовать третий способ описания личности — не посредством личностных характеристик или ситуации, а путем их взаимодействия. И это не компромиссный подход: ведь если бы ученый оказался прав, это означало бы, что обе стороны затянувшейся дискуссии ошибались[225].
Сёда знал, что для того, чтобы убедить коллег в своей правоте, он должен провести весьма убедительное исследование и собрать огромное количество данных о поведении человека в различных естественных обстоятельствах. Изучать столь детально взрослых было практически невозможно, ведь в этом случае ему пришлось бы следить за их поведением днями напролет, в том числе и на рабочем месте. И Сёда выбрал детей и отправился в выездной детский летний лагерь Нью-Гемпшира «Ведико»[226].
В лагере отдыхали дети возрастом от 7 до 13 лет, в основном из малообеспеченных семей Бостона и его пригородов. Сёда отобрал 84 ребенка (60 мальчиков и 24 девочки) и наблюдал за ними шесть недель в течение всего дня, описывая их поведение в каждом уголке лагеря, за исключением санузлов. Справиться со столь масштабной задачей ему помогла команда из 77 воспитателей, которые записали более 14 тысяч часов наблюдений (в среднем по 167 часов на каждого воспитанника). Кроме того, в конце каждого часа воспитатели ставили каждому ребенку свою субъективную оценку[227].
В конце лета Сёда кропотливо проанализировал полученную гору данных, начав с поведения каждого из детей и закончив поиском общих для многих поведенческих паттернов. Простой и ясный результат нанес удар по всей концепции эссенциализма: в зависимости от ситуации ребенок демонстрировал разные личностные качества[228].
В каком-то смысле это неудивительно, и вы, вполне возможно, заметите: «Ну разумеется, человек всегда ведет себя по-разному в разных обстоятельствах!» Однако давайте ненадолго вернемся к модели личностных характеристик. Типология Майерс — Бриггс не утверждает, что черты характера меняются в зависимости от ситуации. Собственно, она свидетельствует об обратном: наше поведение в любой ситуации определяется личностными качествами, к примеру экстраверсией или интроверсией. Основанные на этой теории тесты предполагают, что человек может быть либо экстравертом, либо интровертом, но не тем и другим. А Сёда обнаружил, что каждый ребенок проявляет и экстравертивные, и интровертивные качества[229]. Например, девочка могла быть экстравертом в кафетерии и интровертом на игровой площадке, а мальчик, наоборот, экстравертом на площадке и интровертом на уроке математики. И зависело поведение детей всецело от ситуации. Из двух девочек одна могла быть интровертом в кафетерии и экстравертом на уроках, а вторая — экстравертом в кафетерии и интровертом на уроках. Поведение всегда определялось и человеком, и ситуацией. Никакой «врожденной натуры» у детей не наблюдалось. Можно, конечно, сказать, что человек бывает более интровертом или экстравертом в среднем; собственно говоря, на этом основывались расчеты психологов. Но средний показатель упускает из виду все значимые аспекты поведения человека.
Полученные Сёдой результаты противоречили базовым установкам теории личностных качеств. Усредненной оценкой, возможно, довольствовались бы ученые, делающие обобщенные выводы о группах людей, но она никуда не годится, когда нужно выбрать подходящего исполнителя или дать максимально полезный совет студенту и уж тем более принять решение, касающееся вас лично. Вы можете считать себя щедрым или скупым, но в этом не отразится тот факт, что вы жертвуете деньги небогатой некоммерческой организации с благородной целью и ни гроша не посылаете своей вполне процветающей альма-матер. Впрочем, выводы Сёды подорвали основы теории ситуационности в неменьшей степени, поскольку из полученных данных следовало, что в каждой ситуации разные люди ведут себя по-разному. Неудивительно, что, ознакомившись с результатами этого исследования, многие психологи отреагировали так же, как специалисты по психометрии, когда впервые услышали об эргодической подмене, найденной Питером Моленааром: они обвинили Сёду в том, что он проповедует анархию.
Ученый утверждал, что человеческая личность непостоянна, а поведение напоминает смерч, перемещающийся случайным образом. Но если личностные качества нестабильны, что будут моделировать психологи? Сёда не ставил перед собой цели разрушить концепцию личности, скорее, он хотел, объединив личность и контекст, дать ей новую жизнь. Исследователь доказал, что в нашей идентичности все же есть нечто постоянное, но не то, о чем мы думали: человек демонстрирует постоянство в определенном контексте. Согласно выводам, сделанным в ходе исследования Сёды (а также многочисленных последующих исследований), если сегодня вы ведете машину сосредоточенно, но немного нервничаете, то можно почти наверняка утверждать, что и завтра вы будете вести машину сосредоточенно и немного нервничать. При этом в местном пабе вы будете играть хиты «Битлз», не напрягаясь, без лишних нервов, именно поэтому вы — это вы.
Исследование Сёды воплощает в себе второй принцип индивидуальности — принцип контекста, согласно которому объяснить или предсказать поведение человека в отрыве от конкретной ситуации невозможно, но и влияние ситуации нельзя учитывать без понимания человека, который в нее попал[230]. Иными словами, поведение не зависит от личностных качеств человека или ситуации, а рождается в ходе уникального взаимодействия этих факторов. Описание средних характеристик или природных склонностей никогда не поможет вам понять человека. Для этого вам нужен новый образ мышления, ориентированный на человека с учетом его поведенческих особенностей в конкретном контексте.
Оценка условия «если… то…»
Свои открытия Сёда подробно описал в книге с метким названием The Person in Context: Building the Science of the Individual («Человек в контексте: новая наука о личности»)[231]. В ней он предложил альтернативу эссенциализму и назвал ее условие «если… то…»[232]. Предположим, вы хотите понять своего коллегу Джека, значит, начинать с того, что Джек экстраверт, совершенно бесполезно. Вместо этого Сёда предлагает пойти другим путем: если Джек в офисе, то он в большей степени экстраверт; если в толпе незнакомцев, то он умеренный экстраверт, а если у Джека стресс, то он интроверт.
Пример из исследования Сёды доказывает практическую ценность знания условия «если… то». При оценке с помощью стандартного опросника на агрессию у двух мальчиков из «Ведико» оказался почти идентичный уровень. Если интерпретировать эту информацию сквозь призму эссенциализма, они должны были одинаково проявить себя в будущем и, стало быть, нуждались в аналогичном психологическом вмешательстве. Однако записи Сёды позволили выявить скрытое различие, которое помогло разобраться в этих детях. Один из мальчиков проявлял агрессию по отношению к ровесникам и совершенно адекватно вел себя со взрослыми, а другой был агрессивен только со взрослыми и вполне ладил со сверстниками. Агрессивность каждого проявлялась по-разному, но при оценке на основе личностных характеристик эти важные различия были смазаны. Агрессия вовсе не составляла суть натуры мальчиков — просто одни ситуации вызывали у них агрессию, а другие — нет. И если бы исследователь проигнорировал контекст и наклеил на обоих одинаковые усредненные ярлыки, то он допустил бы серьезную ошибку.
Взгляните на рисунок. На нем отображены разные условия, вызывающие агрессивное поведение у двух мальчиков. Диаграммы основаны на реальных данных из исследования Сёды.
Условие «если… то» (агрессия)
Впервые прочитав об исследовании Сёды, я сразу вспомнил, как меня записали в категорию агрессивных. Моя бабушка, узнав о таком вердикте, не могла поверить. Она все восклицала: «Но у меня в гостях он всегда такой милый!» И дело было вовсе не в старческой забывчивости. Я действительно всегда был очень мил с бабушкой. Агрессия во мне пробуждалась лишь в особом контексте, например когда меня дразнили. В нашем классе учились трое здоровенных парней, и они вечно меня толкали, поэтому я дал им бой шариками из жеваной бумаги. Вне стен школы я старался избегать их, а вот на уроке превращался в записного клоуна, полагая, что если рассмешу их, то они от меня отстанут. И хоть эта стратегия привела меня в кабинет школьного психолога, обычно она срабатывала.
Если бы руководство школы (я искренне верю, что ему не все было безразлично) попыталось разобраться в причинах моего поведения, то мне, вероятно, оказали бы помощь, а не поставили клеймо агрессивного и не причислили бы к невнятной когорте «проблемных детей». Если бы кто-нибудь попытался понять, почему я плохо себя веду именно в этом контексте, то, пожалуй, взрослые вмешались бы — поговорили бы с учителем, перевели меня в другой класс, — а не убедились бы в том, что выявили важную черту моего характера.
Позже, после поступления в университет Вебера, я воспользовался своими познаниями о собственных условиях «если… то», чтобы изменить отношение к учебе. С самого начала я решил придерживаться правила, сослужившего мне поистине бесценную службу, — не ходить на занятия, которые посещали мои бывшие одноклассники. Я знал, что, очутившись в прежнем контексте, снова примусь за старое, а в вузе мне это пользы точно не принесет.
Еще я хорошо знал свою реакцию на определенные стили обучения. Мне нравились те преподаватели, которые побуждали студентов думать самостоятельно и отстаивать собственную точку зрения, и раздражали учителя, считавшие, что их задача просто набить головы студентов фактическим материалом. В начале каждого семестра я записывался на шесть курсов и посещал каждый хотя бы по разу. Если туда ходил мой бывший одноклассник или мне не подходил стиль обучения, я просто отказывался от курса.
Знание особенностей своего поведения в разных ситуациях помогло мне принимать более эффективные решения во время учебы в университете, да и после его окончания.
А вы — честный человек?
Когда речь заходит о личности, нетрудно примириться с собственными условиями «если… то». Да, мы действительно ведем себя агрессивно с одними людьми и милы и застенчивы с другими; да и экстраверсия или интроверсия зависит от ситуации. Но честность? Верность? Доброта? Разве это не неизменные качества нашего характера? Или характер тоже меняется в зависимости от контекста?
Долгое время принято было считать, что характер человека никогда не меняется. Узнав, что соседский сынок стянул в лавке конфету, мы априори полагали, что он и дальше будет воровать, поэтому не оставляли его в своем доме без присмотра. Мы даже могли решить, что у него какой-то дефект нравственного стержня, который непременно приведет мальчишку не только к воровству, но и к прочим ужасным вещам вроде списывания в школе и лжи взрослым.
Как выяснилось, подобного рода мнение не имеет ничего общего с действительностью. О характере, как и о любом поведении, бессмысленно рассуждать вне контекста. В эпоху жарких споров о том, как привить детям такие нравственные черты, как сопереживание, уважение и самоконтроль, в эпоху, когда мы считаем, что человек либо честен, либо нечестен и других вариантов быть не может, мысль о том, что любое из этих важнейших качеств тоже подчиняется правилу «если… то», может показаться крамольной. Тем не менее идея зависимости характера от контекста не нова.
Одно из первых масштабных научных исследований характера было проведено в 20-е годы XX века психологом и священнослужителем Хью Хартшорном[233]. То была горячая пора стандартизации американского образования и острых дискуссий о том, должна ли школа участвовать в формировании характера ученика и каким образом[234]. Как президент Ассоциации религиозного образования Хартшорн считал его лучшим способом привить моральные ценности молодежи. Но, будучи еще и ученым, он понимал, что, прежде чем продвигать какой-либо подход, нужно провести исследования, проясняющие саму природу характера.
Группа Хартшорна исследовала 8150 учеников из государственных и 2715 учеников из частных школ в возрасте от 8 до 16 лет. Каждый ребенок был помещен в двадцать девять различных экспериментальных контекстов, включавших в себя четыре различные ситуации (школа, дом, пребывание в гостях, спортивные соревнования) и три возможных вида обмана (ложь, списывание или кража). Каждый контекст имел два варианта. В первом (под наблюдением) у школьников не было никакой возможности обмануть. Например, они писали контрольную под пристальным взглядом учителя, который затем оценивал работы. Во втором (без наблюдения) ситуация была подстроена так, чтобы школьники поверили, что обман не будет раскрыт. Например, они писали тест в школе, но проверяли его и ставили себе оценку в отдельной комнате (под листом с тестом Хартшорн прятал лист копирки, чтобы проверить, меняли ли ученики ответы ради более высокой оценки). Разница между поведением школьника под наблюдением и без него и служила показателем его честности в данном случае[235].
В начале исследования Хартшорн рассматривал честность с позиции эссенциализма, полагая, что каждый ученик может либо быть добродетельным, либо нет. Но выяснилось совсем другое. Добродетель оказалась весьма изменчивым параметром. Ребенок, подправивший результаты теста, мог абсолютно честно играть с другими детьми в гостях. Ученик, списывавший тест у соседа, не шел на обман при проверке собственной контрольной. Школьник, который таскал деньги дома, необязательно воровал в школе. Выходит, честность тоже зависит от контекста[236].
Условие «если… то» (честность)
Чтобы получить представление о результатах исследования Хартшорна, посмотрим на условие «если… то» честности двух участвовавших в нем восьмиклассниц. Средний показатель честности у обеих девочек идентичный. Ученица справа, за единственным исключением, практически всегда демонстрировала одинаковый уровень честности независимо от того, была ли у нее возможность обмануть. Хартшорн подчеркивает, что это редчайший случай: девочка показывала самый постоянный результат среди всех 10 865 школьников, лидируя с большим отрывом; ее профиль честности значительно однороднее остальных[237]. Что же до школьницы слева, то ее условие «если… то» абсолютно иное. В зависимости от контекста поведение девочки бывало разным — от скрупулезнейшего соблюдения правил до наглейшего обмана. При этом если посмотреть на обеих учениц с позиции эссенциализма, то разницы между ними нет: в среднем обе одинаково честны. А вот принцип контекста показывает, что такая оценка ошибочна, поскольку не учитывает индивидуальных характеристик каждой из них.
Узнав о результатах работы Хартшорна, общественность была шокирована и возмущена. «Ничто не может разочаровать учителей и родителей больше, чем заявление об относительности морали и ее значительной обусловленности ситуацией, — заявил в ответ Хартшорн. — Если дома Джонни честен, но при этом вы заметите, что он списывает на контрольных в школе, мать отнесется к вашим выводам с подозрением. И все же доктрина относительности нравственного поведения при всем своем несоответствии общепринятым взглядам, по-видимому, вполне обоснованна… честность, милосердие, стремление к сотрудничеству, последовательность и умение держать себя в руках — скорее привычки, чем глубинные черты характера»[238].
В наши дни мало что изменилось, и современные родители и учителя по-прежнему хотят верить, что нравственные качества — это свойства личности, совершенно не зависящие от ситуации. Взять хоть самоконтроль. Родителей буквально забрасывают исследованиями и книгами о том, что самоконтроль — ключевой фактор успеха в жизни[239]. Наверное, все слышали об эксперименте с зефиром — это одно из наиболее известных исследований, упоминаемых в контексте важности самоконтроля, а также, возможно, самое значимое психологическое исследование нашего времени.
Эксперимент с зефиром повторяли множество раз[240]. Чаще всего его проводили следующим образом: взрослый давал ребенку (обычно в возрасте от 3 до 5 лет) кусочек зефира, предлагая либо съесть его сейчас, либо по прошествии 15 минут получить еще один. После этого ведущий выходил из комнаты. Показателем самоконтроля в эксперименте служило время, в течение которого ребенок способен был совладать с соблазном съесть лакомство; самоконтроль варьировался от низкого до высокого уровня.
Тест с зефиром более сорока лет назад придумал психолог Уолтер Мишел из Колумбийского университета[241]. Однако широко известно о нем стало позже, когда Мишел и Сёда спустя много лет разыскали повзрослевших участников и выяснили, что в среднем дети с более высоким уровнем самоконтроля в подростковом возрасте быстрее адаптировались в социуме и лучше учились в школе[242].
Вывод ученых вызвал настоящий бум одержимости самоконтролем, захлестнувший и науку, и семейные отношения, и сферу образования. Нейробиологи принялись искать в мозге специальные зоны, позволяющие детям бороться с искушением съесть зефир[243], а детские психологи взялись за разработку программ, с помощью которых родители могли бы повысить самоконтроль своих отпрысков[244]. Работники системы образования бросились продвигать новые способы воспитания характера, нацеленные на повышение самоконтроля до невиданных размеров[245]. Ученые мужи и СМИ заявили, что слабовольные дети рискуют потерпеть неудачу в жизни[246]. Разумеется, весь этот ажиотаж строился на убеждении, что самоконтроль представляет собой эссенциалистическую черту характера.
«Какая ирония! — сетовал Сёда. — Это исследование использовалось для поддержки сторонников теории неизменности и воспитания характера. А ведь на самом-то деле Уолтер [Мишел] всю свою жизнь боролся против этого. По сути, мы стремились доказать, что благодаря стратегиям “если… то” ребенок, напротив, будет способен лучше справляться с давлением в конкретной ситуации»[247].
Принцип контекста напоминает нам о том, что самоконтроля в отрыве от ситуации не существует; вскоре ученые, среди которых была Селеста Кидд, поняли, что в популярном тесте с зефиром контекст как раз учтен не был[248]. Сегодня Кидд занимает должность доцента нейробиологии и когнитивистики в университете Рочестера, а в те годы, когда впервые услышала о зефирном тесте, она работала волонтером в приюте для бездомных. «В нашем приюте было много детей, — рассказывает она. — Здесь игрушку или конфету всегда смогли отобрать, поэтому надежнее и разумнее всего было либо спрятать ее, либо сразу же ее съесть. Прочитав об эксперименте, я подумала, что любой ребенок из живущих в приюте съел бы зефир сразу же»[249].
Кидд разработала собственный вариант теста, введя в него важную деталь: одна группа детей находилась в «надежных» условиях, а другая — в «ненадежных». До начала эксперимента дети из первой группы общались со взрослым, который не держал слово. Например, ребенок садился рисовать, и взрослый обещал принести ему через какое-то время новые рисовальные принадлежности вместо коробки старых стертых восковых мелков. Потом он уходил, а через несколько минут возвращался с пустыми руками. Дети из второй группы в аналогичной ситуации имели дело со взрослым, который выполнял обещание[250].
Дети из второй группы вели себя практически так же, как участники всех прошлых тестов: несколько малышей поддавались соблазну довольно быстро, а две трети находили в себе силы подождать 15 минут. У детей же из первой группы дело обстояло совершенно иначе. Половина из них проглотила зефир в первую же минуту после ухода взрослого. Только один ребенок прождал достаточно долго и получил еще одну зефирину[251]. Нам кажется, что самоконтроль — врожденное качество, но эксперимент Кидд доказывает, что все зависит от контекста.
Талант и контекст
Популярность зефирного теста и вывода, сделанного на его основе (успех в жизни зависит от самоконтроля), показывает нам склонность общества к эссенциализму при оценке способностей, таланта и потенциала. Считая эти качества неизменными, мы полагаем, что человек либо наделен ими, либо нет и, соответственно, что обстоятельства влияют на талант и прочие аналогичные вещи в очень малой степени. Однако талант ни в коей мере не зависит от обстоятельств.
Ярче всего склонность к эссенциализму прослеживается при найме сотрудников. При поиске лучшего работника мы настроены игнорировать контекст и в первую очередь опираемся на инструмент, вобравший в себя самую суть эссенциализма, — на должностную инструкцию. Например, стандартное описание вакансии директора по маркетингу включает в себя раздел «ключевые компетенции» или «требуемые навыки», в нем и перечисляются обязательные требования к кандидату:
• свыше десяти лет профессионального опыта в сфере маркетинга и управления продажами;
• степень бакалавра по меньшей мере, а лучше — магистра;
• исключительные навыки в сфере коммуникации, стратегического мышления и лидерства;
• прекрасное знание программ многоканального маркетинга, отличные навыки ведения смежных программ.
Каждую неделю тысячи организаций публикуют практически одинаковые описания требований к кандидатам на открывшуюся вакансию, полагая этим привлечь способных людей. Рекрутеры перечисляют опыт, навыки и рекомендации, желательные для работодателя, отсеивая всех, кто не проходит по этим критериям, и выбирают из оставшихся претендентов лучшего. На первый взгляд, в такой стратегии есть смысл: ведь нужные качества у кандидата либо есть, либо нет. Вы или обладаете «исключительными навыками в сфере коммуникации», или нет. Вы либо профессионал в мультиканальном маркетинге, либо нет. Понять свою ошибку нам мешает, конечно же, тип мышления, к которому нас так легко приучили.
Вместо того чтобы увидеть «глубинную сущность» сотрудника, мы, по принципу контекста, уделяем особое внимание уровню его эффективности в условиях, в которых ему предстоит работать. Одним из пионеров этого подхода был Лу Адлер, основатель Lou Adler Group — известнейшей консалтинговой компании по вопросам поиска и найма персонала[252].
До перехода в рекрутинг Адлер работал в компании по производству авиационно-космического оборудования, где занимался разработкой ракетного оружия и систем наведения. К вопросам поиска и подбора персонала он тоже подошел как инженер. «В один прекрасный день я вдруг осознал, что производительность зависит от контекста. Стало быть, при поиске кандидата тоже нужно ориентироваться на то, чтобы он попал в оптимальный для него контекст — это вполне разумно, — объяснял Адлер. — Но заставить работодателей полагаться на здравый смысл оказалось довольно трудно»[253].
Вдохновившись своим контекстуальным видением рабочего пространства, Адлер разработал совершенно новый способ рекрутинга и назвал его «наймом на основании результатов деятельности». Вместо требований к кандидатам на должность Адлер советует описывать выполняемую работу[254]. «В объявлении всегда указывается, что нужен человек с хорошими навыками коммуникации. Это чуть ли не самое распространенное условие, — объясняет Адлер. — Но не бывает так, чтобы человеку хорошо удавалось взаимодействовать с кем угодно в любой ситуации. Коммуникативных навыков много, и на разных должностях нужны определенные из них. А человека, который владел бы всеми ими сразу, в природе просто не существует». Для сотрудника клиентской службы успешная коммуникация означает умение расспросить клиента и понять суть проблемы. Для бухгалтера — объяснить начальнику, каким образом снижение продаж сказывается на доходах. Для старшего бухгалтера — подготовить для комитета по закупкам презентацию на целый день. Адлер понял истинную важность контекста для реальной «эффективной коммуникации»[255].
Adler Group помогла более чем десяти тысячам менеджеров по персоналу из самых разных организаций, от стартапов до компаний из списка Fortune 500, перестроиться на систему найма «на основании результатов деятельности»[256]. В числе клиентов, восхищенных тем, какие изменения этот подход внес в его собственную компанию, был двадцатипятилетний вундеркинд Каллум Негус-Фэнси, основатель лондонской Let’s Go Holdings[257]. Компания быстро приобрела славу «специалистов по защите бренда», работающих со СМИ и техническими организациями, и в первые три года своего существования демонстрировала быстрый рост[258].
«Поначалу, когда вставал вопрос о найме сотрудников, мы толком не понимали, как это делается, поэтому по традиции просто давали описание вакансии, — рассказывает Каллум. — Нам нужен был руководитель группы маркетологов. Мы наняли человека, который отвечал предъявленным требованиям. У него был солидный опыт, вот только работал он в крупных компаниях. Как оказалось, для быстро развивающегося стартапа его знания и умения совершенно не подходят. Это был провал»[259].
Неожиданно Каллум услышал о системе найма «на основании результатов деятельности», он попросил Адлера помочь в поисках нового менеджера по развитию человеческих ресурсов. «Адлер наглядно показал, что следует выбирать того, кто эффективно работал в тех же контекстах, что и у нас, в Let’s Go, — рассказывает Каллум. — Нам он порекомендовал весьма спорного кандидата, фармацевта из Бельгии… Мало того что Тьерри Тьеленс был иностранцем, он еще и никогда не работал специалистом по персоналу». Поначалу Каллум отнесся к кандидатуре скептически, но Адлер настаивал на том, что прошлый опыт работы фармацевта (ему приходилось управлять постоянно меняющимся персоналом в самых разных ситуациях) практически идентичен тому, что требуется Let’s Go. И Каллум решил взять Тьерри на работу. «Сегодня Тьеленс — один из тех, на ком держится компания, — говорит он. — Если бы мы учитывали только описание должности, то никогда бы его не заполучили»[260].
Вся отрасль биржи труда построена на тейлористском подходе: отдел по работе с персоналом должен подбирать усредненного работника для исполнения усредненной работы. Такой метод изначально основывался на эссенциализме, да и сегодня мало что изменилось. «Организации постоянно жалуются на недостаток талантливых сотрудников и дефицит квалифицированных специалистов, — сетует Адлер. — На самом деле им просто не хватает широты мышления. Стоит только хорошенько, во всех подробностях проанализировать контекст разных видов деятельности, и результат не заставит себя ждать»[261]. Организации, учитывающие принцип контекста, следят за тем, чтобы условия «если… то» работника совпадали с рабочими профилями должности, на которую он претендует, поэтому их сотрудники более успешные, лояльные и мотивированные. Мы же, со своей стороны, с удовольствием будем строить карьеру, полностью соответствующую нашей природе.
Возможность заниматься любимым делом не единственный бонус применения принципа контекста. Вдобавок к нему мы лучше начинаем разбираться в себе и окружающих, замечаем их таланты, умения и потенциал. Такое глубинное понимание себя и способов взаимодействия с людьми — главный фактор нашего профессионального и личного успеха.
Кто есть кто на самом деле
Принцип контекста предлагает думать о себе и других не так, как нас всегда учили. Естественно, многие не желают отказываться от мысли, что каждый из нас наверняка имеет какие-то врожденные, неизменные черты характера. В большинстве своем мы верим, что каждый человек в душе оптимист или циник, миляга или хам, честный человек или обманщик. Мысль о том, что человек ведет себя по-разному в зависимости от обстоятельств, по-видимому, расшатывает фундаментальное положение об идентичности — убежденность в том, что наша личность стабильна и прочна.
Объясняется эта установка вот чем: мозг человека очень чувствителен к контексту и автоматически подстраивается под любую ситуацию. Если в гостях вы ведете себя как экстраверт, то мозг сравнивает теперешнее ваше поведение с вашим же поведением в похожих условиях в прошлом и приходит к выводу, что вы реагируете так, как надо: вы экстраверт, по крайней мере на вечеринке. А на работе, наоборот, мы ведем себя как интроверты, потому что мозг помнит, что с коллегами мы обычно общаемся сдержанно. И если мы считаем свой характер устойчивым, то это потому, что он действительно такой — в определенном контексте. Эта особенность давно известна астрологам, поэтому их слова часто звучат столь убедительно, когда они сообщают, что Львы иногда бывают застенчивы — так ведь все мы порой стесняемся. Главное — чтобы контекст соответствовал!
Личные качества другого человека кажутся нам постоянными, потому что в большинстве случаев мы взаимодействуем с ним в ограниченном диапазоне контекстов. С коллегой общаемся только на работе, но не видим его в домашней обстановке, в окружении семьи. По выходным ходим по магазинам с подругой, а потом заглядываем с ней в бар, но даже не представляем ее на заседании совета директоров. Мы проводим время дома с детьми, но редко видим их в школе или в компании сверстников. И еще одно, нам может казаться, что какой-то тип поведения характерен для человека, но такое мнение возникает из-за того, что мы сами для него часть контекста. Начальница считает вас робким человеком, потому что при ней вы всегда робеете, а вы полагаете, что она слишком требовательна и высокомерна, хотя не исключено, что она ведет себя так только с вами. Мы просто не видим всего разнообразия контекстов в жизни своих знакомых, поэтому судим о них на основании ограниченной информации.
Отказавшись от эссенциализма в мышлении и научившись видеть контекстуальные условия «если… то», мы получим массу преимуществ. В личной жизни, например, будем лучше распознавать выигрышные для себя ситуации и принимать более обоснованные решения. Предположим, вы добиваетесь прекрасных результатов в командной работе, но с трудом справляетесь самостоятельно, поэтому вы можете отказаться от выгодного повышения, ведь это означает, что 90 процентов времени вы будете трудиться, не полагаясь ни на чью помощь; а значит, это условие «если… то» не для вас. Основываясь на принципе контекста, вы определите, что именно в ситуации приводит вас в негодование или вынуждает демонстрировать саморазрушительное поведение, и сможете изменить это или хотя бы станете избегать.
Научиться распознавать контексты, в которых вы побеждаете или терпите поражение, в целом не сложно. Гораздо труднее определить условия «если… то» другого человека. Постулаты эссенциализма по-прежнему довлеют над всеми аспектами социальной жизни, и противостоять им непросто, хотя именно здесь принцип контекста может принести максимальную пользу. Подумав, что какой-то человек нервный, или агрессивный, или необщительный, мы всякий раз должны помнить, что видим его лишь в одном контексте.
Уметь разглядеть присущие окружающим стратегии «если… то» особенно важно для руководителей, родителей, консультантов, учителей, потому что эти люди обязаны помогать другим добиваться успеха. В любой из этих ролей принцип контекста позволит вам действовать более эффективно всякий раз, когда подчиненный, ребенок, клиент или ученик ведут себя деструктивно. Вместо того чтобы гадать о причинах подобного поведения, вы сможете, несколько видоизменив вопрос, поразмыслить над тем, почему они ведут себя таким образом в данном контексте? Столкнувшись с нежелательным поведением, вы не станете реагировать сразу и первым делом постараетесь отыскать контекст, в котором такое поведение отсутствует (помните, я, например, действительно проявлял агрессивность на уроках английского языка, но в гостях у бабушки был паинькой?). Либо последуем примеру Селесты Кидд, которая признается, что всякий раз, когда судит о человеке по каким-то вроде бы бессмысленным или иррациональным поступкам, она одергивает себя и старается представить, в каких обстоятельствах это поведение могло бы быть разумным и обоснованным. В большинстве случаев оказывается, что она проецирует на человека свой контекст, не замечая его собственного. Впрочем, даже тогда, когда помогать другим преуспеть — это не наша обязанность, полезно помнить, что людей, с которыми мы имеем дело — сотрудников, начальников и многих других, — мы воспринимаем только в одном контексте. Помня об этом, мы начинаем относиться к окружающим с большим сочувствием и пониманием. Если бы мы могли увидеть трудную сотрудницу во всех ее жизненных контекстах, то, возможно, обнаружили бы, что за пределами офиса это преданный друг, заботливая сестра, любящая тетушка для своих племянниц. И тогда нам сложнее было бы судить ее, сводить всю ее натуру к одной-единственной неприятной черте, отказывая ей в том, что делает ее человеком. Знание того, что человек не ограничен тем единственным контекстом, в котором мы с ним взаимодействуем здесь и сейчас, помогает нам понимать и уважать окружающих лучше, чем мы могли бы это делать с эссенциалистским образом мышления. А понимание и уважение — это фундамент при построении взаимоотношений, которые открывают перед нами дверь к счастью и успеху.
Глава 6. Все мы ходим тропами глухими
* * *
День, когда маленький ребенок встает на ноги и делает первый шаг, один из самых важных этапов его развития. Для родителей малыша этот вроде бы простой, естественный навык воплощает в себе все их мечты и надежды относительно будущего ребенка, приносит долгожданное доказательство того, что он здоров и добьется успеха. Мы смотрим, как малыш пыхтит, подтягивает ножки, встает, и тут же начинаем сравнивать темпы его развития с предписанными нормами. Тщательно следим за тем, чтобы ребенок вовремя сел, проверяем, правильно ли он ползает. Если к сроку малыш все не торопится, мы испытываем страх (вдруг это признак серьезной проблемы?) и тревогу (а что если по натуре он медлительный и всю жизнь будет от этого страдать).
Сын моего друга недавно начал ползать очень необычным способом: младенец переворачивается на бок и, отталкиваясь руками, просто волочит ножки за собой по полу, словно русалочий хвост. Испугавшись, что такое странное поведение говорит о неправильном развитии ног (или, не дай бог, мозга), отец немедленно отвез ребенка к врачу. Конечно, у опытного родителя такие преувеличенные страхи вызовут улыбку, но вместе с тем и понимание. Многие из нас — и не только мой друг — воспринимают любое отклонение от нормы как безошибочный знак непорядка.
Вы уже убедились, что под влиянием принципа усреднения легко поверить в существование «нормального» мозга, тела или личности. То же мышление заставляет нас верить и в нормальный способ делать что-нибудь, будь то расти, учиться или достигать разных целей, простых (научиться ходить) или сложных (стать биохимиком). Вера в норму порождена еще одной особенностью усреднения — нормативностью мышления.
Суть нормативного мышления состоит в том, что нормальным считается тот способ действия, которым пользуется средний человек или средний член группы, используемой нами для сравнения, например успешный выпускник вуза или лучший специалист в той или иной области. По этой причине мы верим рассказам педиатров и психологов о том, в каком возрасте ребенок должен начать ходить, говорить, читать и делать любые другие вещи[262].
Верой в существование единственно правильного способа общество в значительной степени обязано Фредерику Тейлору, Эдварду Торндайку и их последователям. Тейлор создал условия для развития идеи стандартной карьеры в рамках иерархической организации: средний сотрудник начинает с помощника менеджера, становится менеджером, затем главой отдела, вице-президентом подразделения и так далее. Его представление о менеджменте и вера в правильный способ выполнения любой задачи положены в основу расчета длительности рабочего дня и рабочей недели — нормы времени, изначально ориентированной на максимальное повышение эффективности завода, которая сегодня превратилась в практически невидимый механизм, управляющий всеми аспектами частной и профессиональной жизни человека[263].
Под влиянием проведенной Тейлором стандартизации рабочего времени появились и лишенные гибкости механизмы, используемые системой образования и разработанные Торндайком и тейлористами от образования[264]. В современной школе со временем обращаются так же грубо, как и сто лет назад: урок длится столько-то минут, учебных дней в неделе столько-то, семестров столько-то; базовым предметам школьников обучают в одной и той же неизменной последовательности — и все это вместе призвано обеспечить результат, при котором каждый (нормальный) школьник окончит старшие классы в определенном возрасте с неким, хотя бы теоретическим, багажом знаний.
Объединив обычное школьное образование с типичной карьерой, вы получите нормальный жизненный путь. Хотите стать инженером? Отучитесь двенадцать лет в школе, четыре — в вузе, потом устройтесь младшим инженером, после чего вас, возможно, повысят до старшего, а еще через некоторое время — до главного инженера проекта, главы отдела, а потом и вице-президента по инженерным вопросам. В моей отрасли — системе образования — нормальный путь тоже расписан как по нотам: школьник, студент, аспирант, доцент, старший доцент, штатный профессор, заведующий кафедрой.
Всеобщая вера в существование нормального пути для профессионального роста заставляет нас сравнивать свою жизнь с этими усредненными вехами. Словно в голове работает какой-то секундомер, непрерывно отсчитывающий нормальные сроки для перехода на тот или иной этап (научиться ползать) или достижения карьерной цели (открыть собственное маркетинговое агентство). Если ваш ребенок начинает ползать позже других детей или бывший одноклассник раньше положенного становится директором по маркетингу, вы нередко чувствуете себя (вместе с ребенком) неудачником. Для того чтобы избавиться от засевшей в голове помехи — нормативного мышления, первым делом мы должны понять, каковы на самом деле пути развития человека.
Принцип множественности путей
Умение ходить — самый что ни на есть стандартный навык, естественный для человека. Поэтому кажется само собой разумеющимся, что его освоение должно состоять из вполне определенных этапов, складывающихся в нормальный путь развития. Почти шестьдесят лет подряд ведущие исследователи и представители медицинских организаций в один голос твердили, что ребенок должен поползти, встать и пойти в определенный срок, в соответствии с графиком стандартного развития. Специалисты разработали перечень этих сроков и заявили, что в норме ребенок должен преодолевать их в определенном возрасте, поскольку именно в этом возрасте в среднем их преодолевали дети из широкой выборки[265]. Идею обязательности существования нормального возраста для овладения навыками ходьбы, вроде бы интуитивно понятную и очевидную, никто не осмеливался оспаривать. И все же нашелся один смельчак — исследовательница Карен Адольф[266].
О том, насколько важно учитывать в первую очередь индивидуальность ребенка, Адольф узнала от своей наставницы Эстер Телен — той самой, которая раскрыла тайну шагового рефлекса. В ходе своей революционной работы, посвященной детскому развитию (в том числе ползанию), Адольф использовала аналогичный подход. В одном эксперименте они с коллегами наблюдали за развитием двадцати восьми детей, начиная с того момента, когда они еще не ползали, до дня, когда стали ходить. Полученные данные были сначала проанализированы, а потом обобщены. Адольф обнаружила, что «нормального» пути развития, ведущего к ползанию, не существует. Напротив, исследовательница выявила, ни много ни мало, двадцать пять различных векторов развития, для каждого из которых были характерны собственные уникальные движения; во всех без исключения случаях ребенок в конце концов вставал на ноги и делал первые шаги[267].
Согласно представлению о нормальном пути развития, ребенок должен проходить конкретные этапы (перевернуться на животик, синхронно двигать ручками и ножками) в определенном порядке. Однако некоторые маленькие участники эксперимента Адольф осваивали несколько этапов одновременно либо переходили от более поздних этапов к ранним, а потом обратно, а то и вовсе пропускали один или несколько этапов[268]. Так, долгое время считалось, что, для того чтобы пойти, ребенок должен сначала научиться ползать по-пластунски, но почти половина исследованных Адольф детей совсем не ползала по-пластунски[269].
Познакомившись с этим экспериментом, я тут же вспомнил, что мой собственный сын стал ходить раньше, чем пополз, что вызвало у меня прилив иррациональной гордости: «Смотрите! Мой сын будет гимнастом олимпийского класса!» Увы, спустя два месяца малыш дал задний ход и стал ползать, и гордость сменилась тревогой. Однако исследования Адольф показывают, что природа не обязывает нас следовать некоему шаблону. Как объяснила мне сама исследовательница: «Каждый малыш идет своим путем и учится двигаться по-своему»[270].
И мало того что ползать дети учатся по-разному, оказывается, ползание вовсе не относится к необходимым этапам на пути к умению ходить; ползают далеко не все дети. Идея о том, что ходьбе непременно предшествует ползание, не более чем культурный артефакт, результат усреднения наблюдений за весьма необычной выборкой детей — младенцами, родившимися в индустриальном обществе Запада.
В 2004 году антрополог Дэвид Трейсер, изучавший аборигенов одного из племен в Папуа — Новой Гвинее, отметил поразительный факт: он наблюдал за аборигенами уже двадцать лет и ни разу не видел, чтобы их малыши ползали[271]. Ни разу! Зато все они проходили этап, названный Трейсером «фазой самокатика»: дети передвигались, сидя на попе. Ученый задумался: почему моторное развитие детей племени отличается от типичных этапов развития, описанных в западной науке?[272]
Трейсер решил исследовать вопрос и стал наблюдать за 113 детьми с рождения до достижения ими двух с половиной лет. Исследователь записывал, как они взаимодействовали со взрослыми, и оценивал их развитие с помощью стандартных тестов моторного развития младенцев. Выяснилось, что в племени с детьми обращались совершенно не так, как на Западе. Почти 75 процентов времени аборигены носили младенцев в перевязи, а в тех редких случаях, когда ребенок оказывался лежащим на земле, родители не позволяли ему лежать лицом вниз. На то были веские причины: по мнению аборигенов, при контакте с землей ребенок мог заразиться смертельной болезнью или подцепить паразитов[273].
Мы, жители Запада, считаем само собой разумеющимся, что у нас на полу опасных микробов практически нет, поэтому не задумываемся о необходимости ползания для моторного развития ребенка. Эта история служит прекрасным напоминанием о том, как часто мы воспринимаем типичное поведение как доказательство естественности и универсальности явления, тогда как на самом деле оно может быть обусловлено исключительно обычаями, в первую очередь ограничивающими доступный выбор путей.
Конечно, это не значит, что неправильного развития не существует. Оно может иметь отклонения или зайти в тупик; ребенок и впрямь может страдать заболеванием, которое не позволяет ему правильно двигаться и требует медицинского вмешательства. Но эти проблемы так же индивидуальны, как и освоение ходьбы, и, для того чтобы в них разобраться, недостаточно знать, насколько сильно развитие ребенка отклоняется от средних показателей.
Нормативное мышление проникло не только в сферу развития ребенка, но и в самые разные области науки и не раз сбивало с толку ученых. Взять, к примеру, одно из самых распространенных и смертельно опасных разновидностей онкологических заболеваний — рак толстой кишки[274]. На протяжении нескольких десятилетий «стандартный механизм» развития этой болезни описывался как возникновение определенной последовательности биомолекул под влиянием конкретных генетических мутаций[275]. Как ученые установили этот стандартный механизм развития болезни? Усреднили результаты, полученные при работе с большим количеством пациентов, страдающих раком толстой кишки.
Представление о стандартном механизме развития рака толстой кишки было общепринятым в научном мире до тех пор, пока исследователи, добыв больше данных и освоив более мощные методики подсчета, не переключили внимание со средних показателей на показатели отдельных пациентов. И к своему удивлению, они обнаружили, что таким образом болезнь развивается лишь в 7 процентах случаев. Были выявлены другие разновидности этого заболевания, причем каждая имела собственный механизм развития, не знакомый ученым вследствие их веры в неизбежность существования стандартного пути[276]. После признания этого факта последовал крупный прорыв в изучении и лечении заболевания, в том числе в сфере ранней диагностики и разработки более эффективных препаратов, нацеленных на излечение конкретных разновидностей рака толстой кишки[277].
В области психического здоровья тоже наблюдается нормативный подход. Долгое время врачи, лечившие депрессию, полагали, что все пациенты, проходящие курс когнитивной терапии (распространенная разновидность психотерапии), идут к выздоровлению по стандартному пути, который был найден в результате усреднения опыта излечения большого количества людей. В ходе занятий симптомы быстро исчезали, за чем следовало медленное возвращение к нормальной жизни[278]. Этот стандартный подход широко применяется для отслеживания выздоровления пациентов, проходящих когнитивную терапию. В 2013 году группа ученых, решивших вместо средних результатов лечения рассмотреть результаты отдельных пациентов, обнаружила, что по усредненному пути выздоровления следуют всего 30 процентов пациентов. Кроме того, были выявлены два альтернативных пути: один подразумевал медленный линейный прогресс, а второй — мгновенное исчезновение симптомов и минимальный прогресс в дальнейшем. Получается, усредненный путь к выздоровлению отнюдь не оптимальный и даже не норма[279].
Единого нормального пути развития человека (биологического, психического, морального, профессионального) не существует, этот факт положен в основу третьего принципа индивидуальности — принципа множественности путей, из которого следуют два важных постулата. Во-первых, в любой области жизни, в достижении любой цели один и тот же результат можно получить множеством различных, но одинаково эффективных способов. Во-вторых, выбор оптимального пути зависит от вашей личности.
Первое утверждение основывается на важном положении, заимствованном из математики сложных систем. Он называется эквифинальность, или равенство конечного результата[280]. Согласно ему, в любой изменяющейся со временем многомерной системе (подобной взаимодействию человека с миром) всегда существует больше одного способа добраться из точки А в точку В. Второе утверждение взято из науки о личности: вследствие действия принципа неоднородности и принципа контекста естественная скорость развития личности, а также последовательность действий для достижения результата могут быть разными[281]. Для того чтобы понять почему, мы должны найти способ применения принципа множественных путей на благо личности и общества.
К успеху — в собственном темпе
Если вы считаете, что к стоящей перед вами цели ведет только один путь, то оценить свои достижения можете только с помощью сравнения с нормой, то есть насколько вы опережаете ее на каждом этапе либо насколько от нее отстаете. Как правило, люди придают огромное значение темпам личностного роста, обучения, развития и «быстрее» для них начинает означать «лучше». Присущая нашей культуре убежденность в том, что «быстрый» — все равно что «умный», отражена в таких выражениях, как «молниеносно соображать» или «схватывать на лету». Если два ученика получили за тест одинаковые отметки, но один уложился в половину отведенного времени, мы решим, что этот ученик умнее другого. А уж если для выполнения задания или контрольной учащемуся понадобилось дополнительное время, все сразу вынесут приговор: этот умом не блещет.
Уравнение быстрый = умный включил в систему образования Эдвард Торндайк, который был убежден, что скорость усвоения материала коррелирует со способностью учеников запоминать его, а та, в свою очередь, коррелирует с успехами в учебе и работе. По его собственным словам, «кто быстрее учится, тот лучше запоминает»[282]. Объяснял он эту предполагаемую корреляцию тем, что разная скорость обучения говорит о разной способности мозга формировать связи[283].
Торндайк рекомендовал стандартизировать длительность урока и выполнения домашних заданий и контрольных исходя из того, сколько времени на них требуется среднему ученику. Ограничение времени позволяло эффективно делить учеников на категории. Поскольку, по его мнению, те, кто схватывает быстрее среднего ученика, одновременно и умнее среднего, Торндайк сделал вывод, что умники без труда уложатся в среднее время. И наоборот, раз слабым ученикам вряд ли удастся улучшить свой результат за счет дополнительного времени, значит, нет смысла удлинять урок, особенно если учесть, что это будет сдерживать способных учеников[284]. Даже сегодня мы отказываемся давать больше времени для выполнения тестов или заданий, так как полагаем, что это нечестно: ведь если ученик не успел выполнить задание за отведенное время, стало быть, должен быть понижен в категории[285].
А что если Торндайк ошибался и скорость мышления не связана со способностью к обучению? В таком случае созданная нами система образования несправедлива и благоприятствует только тем, кто схватывает на лету, но наказывает тех, кто не менее умен, но обучается медленнее. Наверняка если бы мы знали, что быстрота мышления не связана со способностью к обучению, то (хочется надеяться) отводили бы столько времени, сколько требовалось бы ученикам на выполнение задания. Учащихся оценивали бы по результатам их труда, а не скорости обучения. И точно отказались бы от деления на категории, основанного на способности выполнить задание за ограниченное время.
Получение образования в нашем обществе изначально зависит от положения о взаимосвязи между скоростью мышления и наличием способностей. И похоже, уже тридцать лет мы знаем правильный ответ благодаря новаторскому исследованию Бенджамина Блума — одного из известнейших психологов XX века, занимавшихся вопросами обучения[286].
В конце 1970-х — начале 1980-х годов ученые и политики США активно обсуждали, способна ли школа нивелировать разницу между достижениями разных детей, зависит ли эта разница в основном от факторов, находящихся вне контроля школ, например бедности. Блум, в то время профессор Чикагского университета, верил, что школа может найти на него ответ. По его мнению, трудности, испытываемые в школе многими учениками, не связаны с различием в способностях, а всецело вызваны искусственными ограничениями, налагаемыми организацией обучающего процесса, в особенности лимитом времени работы учителя с учениками, то есть следованием учебному плану, который диктует скорость усвоения материала классом[287]. Блум утверждал, что, отказавшись от этих ограничений, можно добиться роста успеваемости. Для проверки своей гипотезы он провел ряд экспериментов, пытаясь выяснить, что произойдет, если позволить ученикам усваивать материал в собственном темпе.
Блум и его коллеги случайным образом распределили учеников на две группы[288] и начали учить предмету, с которым те прежде не были знакомы, например теории вероятностей. Первой группе — с фиксированной скоростью обучения — материал преподавали обычным способом: в классной комнате, со строгой длительностью уроков. Второй группе — с произвольной скоростью обучения — давали тот же материал, общая длительность его объяснения была такой же, но к ученикам приставили наставника, чтобы тот помогал им усваивать материал с удобной для них скоростью, то есть быстрее или медленнее, то в долгих размышлениях, то в мгновенном понимании[289].
После того как Блум сравнил эффективность усвоения материала учениками каждой группы, результаты его поразили. Успехи учеников из группы с традиционным стилем обучения полностью соответствовали принципу «быстрый значит умный»: к концу обучения материалом в совершенстве овладели около 20 процентов учащихся (Блум считал тех, кто получил за итоговый тест от 85 баллов и выше); примерно столько же получили плохую отметку, большинство же оказалось где-то посередине. Зато в группе, где все учились в своем темпе, в совершенстве усвоили тему более 90 процентов учеников[290].
Блум показал, что ученики, имевшие возможность учиться с удобной для них скоростью, в большинстве своем продемонстрировали исключительно высокие результаты. Кроме того, по данным исследователя, индивидуальный темп обучения зависел от изучаемого предмета. Один ученик на лету схватывал простые дроби, но с трудом справлялся с десятичными; другой играючи одолевал десятичные, но при объяснении обыкновенных дробей нуждался в дополнительном времени. Только «быстрых» и только «медленных» учеников в группе не оказалось. Эти важнейшие открытия (отсутствие зависимости между быстротой восприятия и наличием способностей и индивидуальное усвоение разных предметов) были в полной мере оценены лишь несколько десятилетий спустя после беспрецедентного исследования и с тех пор множество раз воспроизводились. В новых экспериментах были и разные ученики, и разные предметы, но результат неизменно оказывался одинаковым[291]. Оценивать способности по быстроте мышления ни в коем случае нельзя.
Из этого следует весьма очевидный логический вывод: требование ко всем без разбора ученикам усваивать материал в заданном темпе создает для многих искусственные препятствия, мешающие в учебе и достижении успеха. Вот что страшно! То, что способен выучить один человек, может выучить и большинство, если только позволить всем учиться в удобном для них темпе. Но наша система образования просто не предназначена для удовлетворения индивидуальных потребностей, поэтому не способна раскрыть потенциал и таланты всех без исключения учащихся.
Конечно, распознать проблему еще не значит решить ее. Блум, проводивший свои исследования в 1980-е годы, признавал, что преобразование стандартизированной школьной системы в гибкую обойдется крайне дорого и будет исключительно сложным[292]. Но восьмидесятые давно миновали. Мы живем в эпоху новых, доступных технологий, которые могут сделать обучение в собственном темпе реальностью.
Академия Хана — некоммерческая образовательная организация, предоставляющая «бесплатные услуги по обучению высочайшего класса любому человеку в любой точке мира»[293]. Сегодня эта академия насчитывает более десяти миллионов слушателей по всему миру и предоставляет онлайн в их распоряжение широкий выбор образовательных программ, охватывающих практически все существующие дисциплины, от истории древнего мира до макроэкономики[294]. Пожалуй, самое примечательное в учебных модулях академии (помимо отсутствия платы) то, что усвоение материала адаптировано под темп работы студента, в зависимости от которого новый блок материалов выдается лишь тогда, когда учащийся полностью овладеет предыдущим[295].
Академия фиксирует информацию об учебе каждого слушателя, поэтому при необходимости можно с легкостью проследить за их успеваемостью. И данные подтверждают результат эксперимента Блума тридцатилетней давности: каждый студент учится по-своему, в собственном, сугубо индивидуальном темпе. Данные также говорят о том, что темп обучения одного и того же студента не всегда одинаков: все мы даже в рамках одного предмета что-то усваиваем быстро, а что-то — медленно[296].
В своей известной лекции, прочитанной на конференции TED в 2011 году, Хан красноречиво говорил о связи между темпом и обучением: «В традиционной школьной системе можно провести мониторинг [проверить результаты учащихся за определенный период] и сказать: все ясно, вот эти дети одаренные, а эти еле поспевают за остальными. Может быть, их нужно оценивать по-разному или развести по разным классам. Но как только вы позволите им работать в собственном темпе… то увидите, что дети, которые шесть недель назад плелись в хвосте, на самом деле талантливы. Мы убеждаемся в этом снова и снова. И это наводит на мысль: насколько все полученные нами когда-то лестные оценки обусловлены возможностью работать в комфортном темпе?»[297]
Стоит ли переживать из-за того, что ребенок научился решать квадратные уравнения не за две, а за четыре недели — ведь научился же! Зачем беспокоиться о том, что будущий стоматолог научится пломбировать корневой канал не за год, а за два, если при этом он проделает свою работу безупречно? Сегодня нас не так часто волнует, сколько времени человек овладевал навыком, — овладел, и ладно. Взять хотя бы вождение автомобиля. В водительских правах не пишут, сколько раз вы пересдавали теоретическую часть или в каком возрасте сели за руль. Сдали экзамен — можете ездить. Или, скажем, экзамен, дающий право заниматься частной юридической практикой. Не важно, сколько раз вы его сдавали, сдали — получите лицензию.
Если каждый человек учится в собственном темпе, отличном у любого из нас в разных случаях и для разного материала, то сама идея обязательного обучения в заданном темпе, по-видимому, в корне неверна. Подумайте сами: может, вам не давалась математика или физика потому, что просто не подходила быстрота подачи материала?
Сети развития
Не так уж трудно согласиться с тем, что у каждого человека собственный темп развития или что он успевает по-разному в разных областях. Гораздо сложнее поверить во второе следствие принципа множественности путей: нет единственно верной последовательности действий, которые надо предпринять, чтобы вырасти, выучиться и достичь своих целей. Идея о нормативных этапах приобрела широкую общественную поддержку в начале XX века благодаря работам американского психолога и педиатра, пионера в области изучения особенностей психического развития детей раннего возраста, Арнольда Гезелла[298].
Согласно убеждениям этого психолога, эволюция обусловила определенную последовательность развития человеческого мозга в процессе созревания, поэтому разум сначала должен узнать и усвоить некую конкретную информацию о мире и лишь затем состоится переход на следующий этап, для которого совершенно необходимо освоение предшествующего этапа[299]. Гезелл первым стал наблюдать за развитием большого числа детей раннего возраста и первым воспользовался усредненной информацией об их развитии для описания основных вех, которые, по его мнению, проходит нормальный ребенок[300].
Пользуясь усредненными данными, Гезелл все делил на стадии. Так, он выявил 22 этапа развития ползания, в том числе: «отрыв головы и груди от земли, вращение на животе, продвижение вперед без отрыва живота от земли, продвижение рывками с переменным отрывом живота от земли, ритмичное покачивание на четвереньках, ползание с упором на ладони и колени, высокое ползание с упором на ладони и ступни»[301]. Он также заявил, что определил 58 этапов игры с маленьким предметом (ребенок 28 недель от роду, по данным психолога, накрывает предмет открытой ладонью, а ребенок 44 недель крепко сжимает его в кулаке) и 53 этапа хватания погремушки[302]. Гезеллу принадлежат фразы: «ужасные два года» и «это просто этап развития»[303].
В своей лаборатории в Йельском университете психолог тестировал младенцев, выставляя им «баллы по Гезеллу», отображавшие уровень их физического и умственного развития в сравнении с нормой[304]. Если ребенок не проходил определенного количества этапов развития, родителям нередко говорили (или намекали), что он отстает в развитии[305]. Баллы по Гезеллу использовались и при усыновлении: ученый полагал, что успешных усыновлений будет больше, если умным детям подбирать умных родителей, а средним — средних[306]. Принципы ученого в то время применяли многие медицинские организации, включая Американскую ассоциацию педиатров[307]. Да и сегодня на них по-прежнему зиждется понятие нормального возраста достижения тех или иных этапов развития, используемое во многих руководствах для педиатров и популярных книгах для родителей[308].
Гезелл, а за ним и другие теоретики почти сто лет рассматривали развитие как подъем по неизменной лестнице, полагая, что мы с самого рождения обязаны карабкаться вверх, ступенька за ступенькой[309]. Однако в начале 1980-х некоторые исследователи стали замечать, что многие дети не проходят должных этапов развития в якобы универсальной последовательности. Со временем разница между развитием реального ребенка и развитием по нормативам стала настолько очевидна, что в науке о развитии ребенка возник так называемый кризис вариабельности[310].
Чтобы справиться с ним, ученые нового поколения решили исследовать индивидуальность, и в процессе их работы начал вырисовываться альтернативный вариант «лестницы развития». К числу этих исследователей принадлежал психолог Курт Фишер, первопроходец в области науки о личности; он-то и познакомил меня с ее принципами[311]. Должен добавить, что я у него учился. На протяжении всей научной карьеры Фишер в любой ситуации начинал с исследования личности[312] и применял принцип множественности путей в самых разных вопросах о развитии. Мой любимый пример — изучение того, как ребенок учится читать.
В течение нескольких десятилетий ученые и педагоги утверждали, что вначале ребенок учится читать отдельные слова, что вполне соответствовало стандартной последовательности овладения навыками: сначала ребенок узнает значение слова, потом выделяет отдельные буквы, а затем придумывает слова в рифму буквам[313]. Эта стандартная последовательность, построенная на основании усредненных данных ряда групп, по мнению Фишера, упускала некую важную часть процесса обучения чтению[314].
Для проверки своей догадки Фишер вместе с коллегой проанализировал развитие читательских навыков у учеников первого, второго и третьего классов. Но вместо того чтобы сосредоточиться на средних показателях группы, стал следить за тем, в каком порядке осваивают чтение отдельные ученики. Обнаружилось, что на пути к чтению отдельных слов дети проходят три различные последовательности[315]. Первой, стандартной, последовательности придерживались 60 процентов детей. Вторая включала в себя те же навыки, что и первая, но в ином порядке — ее демонстрировали 30 процентов детей, которые тоже без труда выучились читать. Третью показали 10 процентов детей, но, в отличие от первых двух групп, этим детям обучение чтению давалось с трудом. Обычно таких детей называют тугодумами. Когда выяснилось, что они просто идут по неверному пути, педагоги применили целенаправленное вмешательство и коррекцию, вместо того чтобы считать учеников глупыми и бездарными[316].
Доведя до конца исследование, расшатывавшее основы концепции строгой последовательности и помогавшее разрешить кризис вариабельности, Фишер предложил новую метафору развития, которая, по его мнению, позволяла освободиться от старой модели усреднения. «Нет никаких “лестниц”, — как-то раз сказал он мне. — У любого человека есть собственная “сеть” развития, и каждый новый шаг открывает перед ним целый спектр новых возможностей, а каких именно — зависит от индивидуальности»[317].
Согласно принципу множественности путей, нет строго определенных ступеней развития ни в чтении, ни в любом другом аспекте нашей жизни, включая карьеру. Как, по-вашему, становятся успешными учеными? В научных кругах действует негласная стандартная схема успеха: окончить аспирантуру, сразу после защиты докторской найти работу в университете или исследовательском институте, получить одно за другим несколько повышений и все более крупные гранты на исследования. Однако в 2011 году Европейский совет по научным исследованиям (ERC) выразил озабоченность возможным негативным влиянием «уклона в нормативность» на молодых женщин-ученых и принял решение выяснить, существует ли в действительности стандартный путь построения идеальной карьеры в науке[318].
Чтобы ответить на этот вопрос, ERC профинансировал исследование доктора Клаартье Винкенбург из Амстердамского свободного университета, целью которого было изучение карьеры ученых, подававших заявки на два престижных исследовательских гранта и получивших либо не получивших одобрение грантодателя. Но вместо одного стандартного пути к эффективной научной деятельности Винкенбург обнаружила целых семь различных вариантов, и каждый из них вел к успешной карьере[319].
Винкенбург сделала забавный ход, назвав каждую последовательность в честь какого-нибудь танца. «Квикстеп» и «фокстрот» соответствовали традиционному представлению об успешной карьере (быстрое продвижение вверх в университете или исследовательском институте); этим путем шли примерно 55 процентов научных сотрудников. Другой вариант был представлен как «венский вальс» и «джайв» — медленное, но неуклонное продвижение вперед; причем в последовательности «вальс» по достижении потолка у ученого не оставалось времени на следующий шаг. «Медленным вальсом» была названа длинная цепочка постдоков[320]. Самый сложный рисунок оказался у «танго» — серия уходов из науки и возвращений, включая периоды безработицы. Людей, выбиравших этот путь, обычно считали заурядными или слабыми учеными, но исследование ERC показало, что и они добивались высочайших результатов в науке[321].
«Важно понимать, что достичь совершенства можно любым из этих путей. Единственно правильного курса не существует, — отметила Винкенбург в интервью журналу Science Carreers. — Может быть, у вас есть отличная исследовательская идея, но при этом семеро детей, которых надо кормить, или больная мать на иждивении. А может, вы круглые сутки проводите в лаборатории. Успех есть успех, как бы вы его ни достигли»[322].
Как нам часто кажется, путь к любой цели — научиться читать, победить в спортивных соревнованиях, возглавить компанию — находится где-то далеко; он словно лесная тропа, утоптанная ногами людей, проходившими здесь до нас. Мы полагаем, что лучший способ добиться успеха — идти проторенной дорогой. Но принцип множественности путей открывает нам тайну: идя вперед, мы неизменно прокладываем собственный путь, торим его самостоятельно, потому что каждое принятое решение (или пережитое событие) влияет на открывающиеся перед нами возможности, изменяя их. И так происходит всегда, независимо от того, учимся ли мы ползать или планировать маркетинговые кампании.
Страшно подумать: ведь получается, что привычные ориентиры скорее мешают, чем помогают идти вперед. Но если на них нельзя полагаться, то как узнать, правилен ли наш путь? Вот почему принцип множественности путей эффективнее всего тогда, когда мы уже хорошенько изучили свою неоднородную личность и условие «если… то», поскольку судить о том, на верном ли мы пути, можно лишь по тому, насколько он соответствует нашей индивидуальности.
Дороги, которых нет на карте
Через несколько лет после того, как я бросил школу, я все-таки поступил в колледж университета Вебера, где мне дали множество советов относительно того, как правильно получать хорошие отметки. Еще до начала занятий мы с моим консультантом по учебным вопросам (меня распределили к нему вместе со всеми студентами, у которых фамилия начиналась с букв от Q до Z) попытались разобраться в том, какие курсы в каком семестре мне стоит посещать. Вооружившись блокнотом и ручкой, я принялся с готовностью записывать все, что мне говорили, а сам при этом думал: «Он знает, как здесь все устроено. Его работа — понять, что будет лучше всего для меня». Просмотрев мой школьный аттестат, консультант пощипал бородку и объявил: «С учетом вашей низкой успеваемости, по-моему, лучше всего брать все курсы в обычном порядке. Вам надо обязательно пройти курс математики для отстающих; и это лучше сделать сразу, чтобы потом не возиться. И еще обязательно запишитесь на английский для первокурсников, в первом же семестре…»
Я поблагодарил его за такой, как мне показалось, индивидуальный подход, а через несколько часов столкнулся с первокурсницей, которая угодила к тому же консультанту. Ее стартовые условия были совсем другими: это приличная девочка из хорошей школы в Солт-Лейк-Сити с высоким средним баллом (то есть отлично). Мы сравнили свои записи, и оказалось, что консультант посоветовал ей то же, что и мне, — за исключением, правда, математики для отстающих.
Справившись с раздражением, я еще раз тщательно обдумал свое положение. Стандартная стратегия ничего не дала мне в старшей школе, почему же, скажите на милость, она должна сработать в колледже? Я не винил своего консультанта: не так-то легко за несколько дней выдать индивидуальные советы нескольким сотням сбитых с толку первокурсников. Тем не менее решил больше никогда не принимать на веру его или чей-либо еще совет относительно моего дальнейшего образования. Лучше уж отыскать собственный путь исходя из своих сильных и слабых сторон.
Итак, первым делом мне предстояло решить, брать или не брать курс математики для отстающих. Ни за что! У этих курсов самый высокий показатель по несдачам во всех колледжах страны[323]. Если бы мне пришлось подолгу просиживать на скучных занятиях по математике, я, скорее всего, тоже не сдал бы экзамен. Изучив возможные варианты, я выяснил, что если сдать математический тест CLEP[324], можно обойтись без курса математики для отстающих. Решив как следует взяться за дело и подготовиться к тесту в своем, удобном для меня темпе, я засучил рукава и целый год в свободное время отрабатывал темы, которые могли встретиться в тесте, и в итоге сдал CLEP так хорошо, что получил право вообще не изучать никакие математические курсы ниже курса по статистике — а статистика была одним из моих самых любимых предметов в колледже. Я даже стал ассистентом профессора статистики и помогал ему вести занятия.
От курса английского для новичков я в первый год тоже отказался из-за уверенности, что если мне будет скучно, то я не справлюсь. И оказался прав: английский был одним из самых нудных курсов в колледже, но к тому времени, как я до него добрался, я уже выработал навыки обучения и сумел освоить его, несмотря на занудство. На этом я не остановился и перекроил весь свой учебный план на ближайшие четыре года так, чтобы самые интересные предметы пришлись на два первых. Среди них был, например, продвинутый курс по эпидемическим заболеваниям. Правда, там были специальные условия, которым я не соответствовал, но я все равно выбрал этот предмет потому, что счел его интересным. И не ошибся.
Будучи первокурсником, в сторону углубленной программы я даже не смотрел, и не только потому, что в свое время вылетел из школы. По моему опыту, углубленные курсы требуют больше времени на подготовку, а поскольку мне нужно было работать и содержать жену и двоих детей, я изо всех сил старался не брать на себя лишнего. Но на втором курсе мой приятель, учившийся по углубленной программе, мимоходом заметил, что на занятиях они просто обсуждают разные темы. Он это сказал, как будто жалуясь, но я тут же навострил уши. Вот это да! Интересные дискуссии вместо длинных нудных лекций. Где можно записаться? Я уговорил директора углубленной программы принять меня (а с моим неказистым аттестатом и средненькими баллами по стандартизированным тестам сделать это было нелегко) и быстро обнаружил, что приятель сказал правду: на занятиях по углубленной программе не зубрили факты, а писали эссе и устраивали дискуссии. Мне это подходило идеально.
Меня часто спрашивают, как мне удалось так радикально изменить ситуацию после поступления в колледж. В школе мой средний балл был «неудовлетворительно», а из Вебера я вышел круглым отличником. Если бы я отвечал на этот вопрос сразу после колледжа, то, вероятно, сказал бы, что весь секрет в тяжелом труде, методе проб и ошибок и немного удачи в придачу. Но позже я проанализировал все более тщательно, особенно когда искал способ помочь другим студентам, не вписывавшимся в традиционную систему образования. Размышляя над тем, что способствовало моей успешной учебе в колледже, я понял, что все принятые мной решения строились на убежденности, что есть путь, который приведет меня к победе, но отыскать его смогу только я и никто другой. А для этого следовало сначала разобраться, что я за человек.
На моем примере можно убедиться, что принципы неоднородности, контекста и множественных путей взаимосвязаны. Чтобы выбрать правильный путь — скажем, при выборе предметов и последовательности их изучения, — я должен был осознать неоднородность своей натуры (понять, что я не выношу скуку, но буквально вгрызаюсь в интересный предмет) и узнать, в каком контексте мне предстоит работать (избегать занятий вместе с бывшими одноклассниками и искать курсы, где ведутся дискуссии). После того как я понял неоднородность своей личности, а также свои условия «если… то», мне удалось выбрать самый подходящий путь.
Услышав мою историю, вы можете решить, что мой случай уникальный. Однако, согласно принципам индивидуальности, каждый случай уникален. Поняв это, вы станете лучше контролировать свою жизнь, потому что будете видеть себя таким, какой вы есть на самом деле, а не неким усредненным экземпляром. Я не утверждаю, что к вашей цели — написать убойное приложение, стать режиссером блокбастера, основать собственную компанию — ведут миллионы путей. Но все же их больше одного, и, скорее всего, оптимальный — это нехоженый. Цените новые пути, выбирайте неисследованные маршруты: они точно приведут вас к успеху быстрее, чем усредненная дорога.
* * *
День, когда маленький ребенок встает на ноги и делает первый шаг, один из самых важных этапов его развития. Для родителей малыша этот вроде бы простой, естественный навык воплощает в себе все их мечты и надежды относительно будущего ребенка, приносит долгожданное доказательство того, что он здоров и добьется успеха. Мы смотрим, как малыш пыхтит, подтягивает ножки, встает, и тут же начинаем сравнивать темпы его развития с предписанными нормами. Тщательно следим за тем, чтобы ребенок вовремя сел, проверяем, правильно ли он ползает. Если к сроку малыш все не торопится, мы испытываем страх (вдруг это признак серьезной проблемы?) и тревогу (а что если по натуре он медлительный и всю жизнь будет от этого страдать).
Сын моего друга недавно начал ползать очень необычным способом: младенец переворачивается на бок и, отталкиваясь руками, просто волочит ножки за собой по полу, словно русалочий хвост. Испугавшись, что такое странное поведение говорит о неправильном развитии ног (или, не дай бог, мозга), отец немедленно отвез ребенка к врачу. Конечно, у опытного родителя такие преувеличенные страхи вызовут улыбку, но вместе с тем и понимание. Многие из нас — и не только мой друг — воспринимают любое отклонение от нормы как безошибочный знак непорядка.
Вы уже убедились, что под влиянием принципа усреднения легко поверить в существование «нормального» мозга, тела или личности. То же мышление заставляет нас верить и в нормальный способ делать что-нибудь, будь то расти, учиться или достигать разных целей, простых (научиться ходить) или сложных (стать биохимиком). Вера в норму порождена еще одной особенностью усреднения — нормативностью мышления.
Суть нормативного мышления состоит в том, что нормальным считается тот способ действия, которым пользуется средний человек или средний член группы, используемой нами для сравнения, например успешный выпускник вуза или лучший специалист в той или иной области. По этой причине мы верим рассказам педиатров и психологов о том, в каком возрасте ребенок должен начать ходить, говорить, читать и делать любые другие вещи[262].
Верой в существование единственно правильного способа общество в значительной степени обязано Фредерику Тейлору, Эдварду Торндайку и их последователям. Тейлор создал условия для развития идеи стандартной карьеры в рамках иерархической организации: средний сотрудник начинает с помощника менеджера, становится менеджером, затем главой отдела, вице-президентом подразделения и так далее. Его представление о менеджменте и вера в правильный способ выполнения любой задачи положены в основу расчета длительности рабочего дня и рабочей недели — нормы времени, изначально ориентированной на максимальное повышение эффективности завода, которая сегодня превратилась в практически невидимый механизм, управляющий всеми аспектами частной и профессиональной жизни человека[263].
Под влиянием проведенной Тейлором стандартизации рабочего времени появились и лишенные гибкости механизмы, используемые системой образования и разработанные Торндайком и тейлористами от образования[264]. В современной школе со временем обращаются так же грубо, как и сто лет назад: урок длится столько-то минут, учебных дней в неделе столько-то, семестров столько-то; базовым предметам школьников обучают в одной и той же неизменной последовательности — и все это вместе призвано обеспечить результат, при котором каждый (нормальный) школьник окончит старшие классы в определенном возрасте с неким, хотя бы теоретическим, багажом знаний.
Объединив обычное школьное образование с типичной карьерой, вы получите нормальный жизненный путь. Хотите стать инженером? Отучитесь двенадцать лет в школе, четыре — в вузе, потом устройтесь младшим инженером, после чего вас, возможно, повысят до старшего, а еще через некоторое время — до главного инженера проекта, главы отдела, а потом и вице-президента по инженерным вопросам. В моей отрасли — системе образования — нормальный путь тоже расписан как по нотам: школьник, студент, аспирант, доцент, старший доцент, штатный профессор, заведующий кафедрой.
Всеобщая вера в существование нормального пути для профессионального роста заставляет нас сравнивать свою жизнь с этими усредненными вехами. Словно в голове работает какой-то секундомер, непрерывно отсчитывающий нормальные сроки для перехода на тот или иной этап (научиться ползать) или достижения карьерной цели (открыть собственное маркетинговое агентство). Если ваш ребенок начинает ползать позже других детей или бывший одноклассник раньше положенного становится директором по маркетингу, вы нередко чувствуете себя (вместе с ребенком) неудачником. Для того чтобы избавиться от засевшей в голове помехи — нормативного мышления, первым делом мы должны понять, каковы на самом деле пути развития человека.
Принцип множественности путей
Умение ходить — самый что ни на есть стандартный навык, естественный для человека. Поэтому кажется само собой разумеющимся, что его освоение должно состоять из вполне определенных этапов, складывающихся в нормальный путь развития. Почти шестьдесят лет подряд ведущие исследователи и представители медицинских организаций в один голос твердили, что ребенок должен поползти, встать и пойти в определенный срок, в соответствии с графиком стандартного развития. Специалисты разработали перечень этих сроков и заявили, что в норме ребенок должен преодолевать их в определенном возрасте, поскольку именно в этом возрасте в среднем их преодолевали дети из широкой выборки[265]. Идею обязательности существования нормального возраста для овладения навыками ходьбы, вроде бы интуитивно понятную и очевидную, никто не осмеливался оспаривать. И все же нашелся один смельчак — исследовательница Карен Адольф[266].
О том, насколько важно учитывать в первую очередь индивидуальность ребенка, Адольф узнала от своей наставницы Эстер Телен — той самой, которая раскрыла тайну шагового рефлекса. В ходе своей революционной работы, посвященной детскому развитию (в том числе ползанию), Адольф использовала аналогичный подход. В одном эксперименте они с коллегами наблюдали за развитием двадцати восьми детей, начиная с того момента, когда они еще не ползали, до дня, когда стали ходить. Полученные данные были сначала проанализированы, а потом обобщены. Адольф обнаружила, что «нормального» пути развития, ведущего к ползанию, не существует. Напротив, исследовательница выявила, ни много ни мало, двадцать пять различных векторов развития, для каждого из которых были характерны собственные уникальные движения; во всех без исключения случаях ребенок в конце концов вставал на ноги и делал первые шаги[267].
Согласно представлению о нормальном пути развития, ребенок должен проходить конкретные этапы (перевернуться на животик, синхронно двигать ручками и ножками) в определенном порядке. Однако некоторые маленькие участники эксперимента Адольф осваивали несколько этапов одновременно либо переходили от более поздних этапов к ранним, а потом обратно, а то и вовсе пропускали один или несколько этапов[268]. Так, долгое время считалось, что, для того чтобы пойти, ребенок должен сначала научиться ползать по-пластунски, но почти половина исследованных Адольф детей совсем не ползала по-пластунски[269].
Познакомившись с этим экспериментом, я тут же вспомнил, что мой собственный сын стал ходить раньше, чем пополз, что вызвало у меня прилив иррациональной гордости: «Смотрите! Мой сын будет гимнастом олимпийского класса!» Увы, спустя два месяца малыш дал задний ход и стал ползать, и гордость сменилась тревогой. Однако исследования Адольф показывают, что природа не обязывает нас следовать некоему шаблону. Как объяснила мне сама исследовательница: «Каждый малыш идет своим путем и учится двигаться по-своему»[270].
И мало того что ползать дети учатся по-разному, оказывается, ползание вовсе не относится к необходимым этапам на пути к умению ходить; ползают далеко не все дети. Идея о том, что ходьбе непременно предшествует ползание, не более чем культурный артефакт, результат усреднения наблюдений за весьма необычной выборкой детей — младенцами, родившимися в индустриальном обществе Запада.
В 2004 году антрополог Дэвид Трейсер, изучавший аборигенов одного из племен в Папуа — Новой Гвинее, отметил поразительный факт: он наблюдал за аборигенами уже двадцать лет и ни разу не видел, чтобы их малыши ползали[271]. Ни разу! Зато все они проходили этап, названный Трейсером «фазой самокатика»: дети передвигались, сидя на попе. Ученый задумался: почему моторное развитие детей племени отличается от типичных этапов развития, описанных в западной науке?[272]
Трейсер решил исследовать вопрос и стал наблюдать за 113 детьми с рождения до достижения ими двух с половиной лет. Исследователь записывал, как они взаимодействовали со взрослыми, и оценивал их развитие с помощью стандартных тестов моторного развития младенцев. Выяснилось, что в племени с детьми обращались совершенно не так, как на Западе. Почти 75 процентов времени аборигены носили младенцев в перевязи, а в тех редких случаях, когда ребенок оказывался лежащим на земле, родители не позволяли ему лежать лицом вниз. На то были веские причины: по мнению аборигенов, при контакте с землей ребенок мог заразиться смертельной болезнью или подцепить паразитов[273].
Мы, жители Запада, считаем само собой разумеющимся, что у нас на полу опасных микробов практически нет, поэтому не задумываемся о необходимости ползания для моторного развития ребенка. Эта история служит прекрасным напоминанием о том, как часто мы воспринимаем типичное поведение как доказательство естественности и универсальности явления, тогда как на самом деле оно может быть обусловлено исключительно обычаями, в первую очередь ограничивающими доступный выбор путей.
Конечно, это не значит, что неправильного развития не существует. Оно может иметь отклонения или зайти в тупик; ребенок и впрямь может страдать заболеванием, которое не позволяет ему правильно двигаться и требует медицинского вмешательства. Но эти проблемы так же индивидуальны, как и освоение ходьбы, и, для того чтобы в них разобраться, недостаточно знать, насколько сильно развитие ребенка отклоняется от средних показателей.
Нормативное мышление проникло не только в сферу развития ребенка, но и в самые разные области науки и не раз сбивало с толку ученых. Взять, к примеру, одно из самых распространенных и смертельно опасных разновидностей онкологических заболеваний — рак толстой кишки[274]. На протяжении нескольких десятилетий «стандартный механизм» развития этой болезни описывался как возникновение определенной последовательности биомолекул под влиянием конкретных генетических мутаций[275]. Как ученые установили этот стандартный механизм развития болезни? Усреднили результаты, полученные при работе с большим количеством пациентов, страдающих раком толстой кишки.
Представление о стандартном механизме развития рака толстой кишки было общепринятым в научном мире до тех пор, пока исследователи, добыв больше данных и освоив более мощные методики подсчета, не переключили внимание со средних показателей на показатели отдельных пациентов. И к своему удивлению, они обнаружили, что таким образом болезнь развивается лишь в 7 процентах случаев. Были выявлены другие разновидности этого заболевания, причем каждая имела собственный механизм развития, не знакомый ученым вследствие их веры в неизбежность существования стандартного пути[276]. После признания этого факта последовал крупный прорыв в изучении и лечении заболевания, в том числе в сфере ранней диагностики и разработки более эффективных препаратов, нацеленных на излечение конкретных разновидностей рака толстой кишки[277].
В области психического здоровья тоже наблюдается нормативный подход. Долгое время врачи, лечившие депрессию, полагали, что все пациенты, проходящие курс когнитивной терапии (распространенная разновидность психотерапии), идут к выздоровлению по стандартному пути, который был найден в результате усреднения опыта излечения большого количества людей. В ходе занятий симптомы быстро исчезали, за чем следовало медленное возвращение к нормальной жизни[278]. Этот стандартный подход широко применяется для отслеживания выздоровления пациентов, проходящих когнитивную терапию. В 2013 году группа ученых, решивших вместо средних результатов лечения рассмотреть результаты отдельных пациентов, обнаружила, что по усредненному пути выздоровления следуют всего 30 процентов пациентов. Кроме того, были выявлены два альтернативных пути: один подразумевал медленный линейный прогресс, а второй — мгновенное исчезновение симптомов и минимальный прогресс в дальнейшем. Получается, усредненный путь к выздоровлению отнюдь не оптимальный и даже не норма[279].
Единого нормального пути развития человека (биологического, психического, морального, профессионального) не существует, этот факт положен в основу третьего принципа индивидуальности — принципа множественности путей, из которого следуют два важных постулата. Во-первых, в любой области жизни, в достижении любой цели один и тот же результат можно получить множеством различных, но одинаково эффективных способов. Во-вторых, выбор оптимального пути зависит от вашей личности.
Первое утверждение основывается на важном положении, заимствованном из математики сложных систем. Он называется эквифинальность, или равенство конечного результата[280]. Согласно ему, в любой изменяющейся со временем многомерной системе (подобной взаимодействию человека с миром) всегда существует больше одного способа добраться из точки А в точку В. Второе утверждение взято из науки о личности: вследствие действия принципа неоднородности и принципа контекста естественная скорость развития личности, а также последовательность действий для достижения результата могут быть разными[281]. Для того чтобы понять почему, мы должны найти способ применения принципа множественных путей на благо личности и общества.
К успеху — в собственном темпе
Если вы считаете, что к стоящей перед вами цели ведет только один путь, то оценить свои достижения можете только с помощью сравнения с нормой, то есть насколько вы опережаете ее на каждом этапе либо насколько от нее отстаете. Как правило, люди придают огромное значение темпам личностного роста, обучения, развития и «быстрее» для них начинает означать «лучше». Присущая нашей культуре убежденность в том, что «быстрый» — все равно что «умный», отражена в таких выражениях, как «молниеносно соображать» или «схватывать на лету». Если два ученика получили за тест одинаковые отметки, но один уложился в половину отведенного времени, мы решим, что этот ученик умнее другого. А уж если для выполнения задания или контрольной учащемуся понадобилось дополнительное время, все сразу вынесут приговор: этот умом не блещет.
Уравнение быстрый = умный включил в систему образования Эдвард Торндайк, который был убежден, что скорость усвоения материала коррелирует со способностью учеников запоминать его, а та, в свою очередь, коррелирует с успехами в учебе и работе. По его собственным словам, «кто быстрее учится, тот лучше запоминает»[282]. Объяснял он эту предполагаемую корреляцию тем, что разная скорость обучения говорит о разной способности мозга формировать связи[283].
Торндайк рекомендовал стандартизировать длительность урока и выполнения домашних заданий и контрольных исходя из того, сколько времени на них требуется среднему ученику. Ограничение времени позволяло эффективно делить учеников на категории. Поскольку, по его мнению, те, кто схватывает быстрее среднего ученика, одновременно и умнее среднего, Торндайк сделал вывод, что умники без труда уложатся в среднее время. И наоборот, раз слабым ученикам вряд ли удастся улучшить свой результат за счет дополнительного времени, значит, нет смысла удлинять урок, особенно если учесть, что это будет сдерживать способных учеников[284]. Даже сегодня мы отказываемся давать больше времени для выполнения тестов или заданий, так как полагаем, что это нечестно: ведь если ученик не успел выполнить задание за отведенное время, стало быть, должен быть понижен в категории[285].
А что если Торндайк ошибался и скорость мышления не связана со способностью к обучению? В таком случае созданная нами система образования несправедлива и благоприятствует только тем, кто схватывает на лету, но наказывает тех, кто не менее умен, но обучается медленнее. Наверняка если бы мы знали, что быстрота мышления не связана со способностью к обучению, то (хочется надеяться) отводили бы столько времени, сколько требовалось бы ученикам на выполнение задания. Учащихся оценивали бы по результатам их труда, а не скорости обучения. И точно отказались бы от деления на категории, основанного на способности выполнить задание за ограниченное время.
Получение образования в нашем обществе изначально зависит от положения о взаимосвязи между скоростью мышления и наличием способностей. И похоже, уже тридцать лет мы знаем правильный ответ благодаря новаторскому исследованию Бенджамина Блума — одного из известнейших психологов XX века, занимавшихся вопросами обучения[286].
В конце 1970-х — начале 1980-х годов ученые и политики США активно обсуждали, способна ли школа нивелировать разницу между достижениями разных детей, зависит ли эта разница в основном от факторов, находящихся вне контроля школ, например бедности. Блум, в то время профессор Чикагского университета, верил, что школа может найти на него ответ. По его мнению, трудности, испытываемые в школе многими учениками, не связаны с различием в способностях, а всецело вызваны искусственными ограничениями, налагаемыми организацией обучающего процесса, в особенности лимитом времени работы учителя с учениками, то есть следованием учебному плану, который диктует скорость усвоения материала классом[287]. Блум утверждал, что, отказавшись от этих ограничений, можно добиться роста успеваемости. Для проверки своей гипотезы он провел ряд экспериментов, пытаясь выяснить, что произойдет, если позволить ученикам усваивать материал в собственном темпе.
Блум и его коллеги случайным образом распределили учеников на две группы[288] и начали учить предмету, с которым те прежде не были знакомы, например теории вероятностей. Первой группе — с фиксированной скоростью обучения — материал преподавали обычным способом: в классной комнате, со строгой длительностью уроков. Второй группе — с произвольной скоростью обучения — давали тот же материал, общая длительность его объяснения была такой же, но к ученикам приставили наставника, чтобы тот помогал им усваивать материал с удобной для них скоростью, то есть быстрее или медленнее, то в долгих размышлениях, то в мгновенном понимании[289].
После того как Блум сравнил эффективность усвоения материала учениками каждой группы, результаты его поразили. Успехи учеников из группы с традиционным стилем обучения полностью соответствовали принципу «быстрый значит умный»: к концу обучения материалом в совершенстве овладели около 20 процентов учащихся (Блум считал тех, кто получил за итоговый тест от 85 баллов и выше); примерно столько же получили плохую отметку, большинство же оказалось где-то посередине. Зато в группе, где все учились в своем темпе, в совершенстве усвоили тему более 90 процентов учеников[290].
Блум показал, что ученики, имевшие возможность учиться с удобной для них скоростью, в большинстве своем продемонстрировали исключительно высокие результаты. Кроме того, по данным исследователя, индивидуальный темп обучения зависел от изучаемого предмета. Один ученик на лету схватывал простые дроби, но с трудом справлялся с десятичными; другой играючи одолевал десятичные, но при объяснении обыкновенных дробей нуждался в дополнительном времени. Только «быстрых» и только «медленных» учеников в группе не оказалось. Эти важнейшие открытия (отсутствие зависимости между быстротой восприятия и наличием способностей и индивидуальное усвоение разных предметов) были в полной мере оценены лишь несколько десятилетий спустя после беспрецедентного исследования и с тех пор множество раз воспроизводились. В новых экспериментах были и разные ученики, и разные предметы, но результат неизменно оказывался одинаковым[291]. Оценивать способности по быстроте мышления ни в коем случае нельзя.
Из этого следует весьма очевидный логический вывод: требование ко всем без разбора ученикам усваивать материал в заданном темпе создает для многих искусственные препятствия, мешающие в учебе и достижении успеха. Вот что страшно! То, что способен выучить один человек, может выучить и большинство, если только позволить всем учиться в удобном для них темпе. Но наша система образования просто не предназначена для удовлетворения индивидуальных потребностей, поэтому не способна раскрыть потенциал и таланты всех без исключения учащихся.
Конечно, распознать проблему еще не значит решить ее. Блум, проводивший свои исследования в 1980-е годы, признавал, что преобразование стандартизированной школьной системы в гибкую обойдется крайне дорого и будет исключительно сложным[292]. Но восьмидесятые давно миновали. Мы живем в эпоху новых, доступных технологий, которые могут сделать обучение в собственном темпе реальностью.
Академия Хана — некоммерческая образовательная организация, предоставляющая «бесплатные услуги по обучению высочайшего класса любому человеку в любой точке мира»[293]. Сегодня эта академия насчитывает более десяти миллионов слушателей по всему миру и предоставляет онлайн в их распоряжение широкий выбор образовательных программ, охватывающих практически все существующие дисциплины, от истории древнего мира до макроэкономики[294]. Пожалуй, самое примечательное в учебных модулях академии (помимо отсутствия платы) то, что усвоение материала адаптировано под темп работы студента, в зависимости от которого новый блок материалов выдается лишь тогда, когда учащийся полностью овладеет предыдущим[295].
Академия фиксирует информацию об учебе каждого слушателя, поэтому при необходимости можно с легкостью проследить за их успеваемостью. И данные подтверждают результат эксперимента Блума тридцатилетней давности: каждый студент учится по-своему, в собственном, сугубо индивидуальном темпе. Данные также говорят о том, что темп обучения одного и того же студента не всегда одинаков: все мы даже в рамках одного предмета что-то усваиваем быстро, а что-то — медленно[296].
В своей известной лекции, прочитанной на конференции TED в 2011 году, Хан красноречиво говорил о связи между темпом и обучением: «В традиционной школьной системе можно провести мониторинг [проверить результаты учащихся за определенный период] и сказать: все ясно, вот эти дети одаренные, а эти еле поспевают за остальными. Может быть, их нужно оценивать по-разному или развести по разным классам. Но как только вы позволите им работать в собственном темпе… то увидите, что дети, которые шесть недель назад плелись в хвосте, на самом деле талантливы. Мы убеждаемся в этом снова и снова. И это наводит на мысль: насколько все полученные нами когда-то лестные оценки обусловлены возможностью работать в комфортном темпе?»[297]
Стоит ли переживать из-за того, что ребенок научился решать квадратные уравнения не за две, а за четыре недели — ведь научился же! Зачем беспокоиться о том, что будущий стоматолог научится пломбировать корневой канал не за год, а за два, если при этом он проделает свою работу безупречно? Сегодня нас не так часто волнует, сколько времени человек овладевал навыком, — овладел, и ладно. Взять хотя бы вождение автомобиля. В водительских правах не пишут, сколько раз вы пересдавали теоретическую часть или в каком возрасте сели за руль. Сдали экзамен — можете ездить. Или, скажем, экзамен, дающий право заниматься частной юридической практикой. Не важно, сколько раз вы его сдавали, сдали — получите лицензию.
Если каждый человек учится в собственном темпе, отличном у любого из нас в разных случаях и для разного материала, то сама идея обязательного обучения в заданном темпе, по-видимому, в корне неверна. Подумайте сами: может, вам не давалась математика или физика потому, что просто не подходила быстрота подачи материала?
Сети развития
Не так уж трудно согласиться с тем, что у каждого человека собственный темп развития или что он успевает по-разному в разных областях. Гораздо сложнее поверить во второе следствие принципа множественности путей: нет единственно верной последовательности действий, которые надо предпринять, чтобы вырасти, выучиться и достичь своих целей. Идея о нормативных этапах приобрела широкую общественную поддержку в начале XX века благодаря работам американского психолога и педиатра, пионера в области изучения особенностей психического развития детей раннего возраста, Арнольда Гезелла[298].
Согласно убеждениям этого психолога, эволюция обусловила определенную последовательность развития человеческого мозга в процессе созревания, поэтому разум сначала должен узнать и усвоить некую конкретную информацию о мире и лишь затем состоится переход на следующий этап, для которого совершенно необходимо освоение предшествующего этапа[299]. Гезелл первым стал наблюдать за развитием большого числа детей раннего возраста и первым воспользовался усредненной информацией об их развитии для описания основных вех, которые, по его мнению, проходит нормальный ребенок[300].
Пользуясь усредненными данными, Гезелл все делил на стадии. Так, он выявил 22 этапа развития ползания, в том числе: «отрыв головы и груди от земли, вращение на животе, продвижение вперед без отрыва живота от земли, продвижение рывками с переменным отрывом живота от земли, ритмичное покачивание на четвереньках, ползание с упором на ладони и колени, высокое ползание с упором на ладони и ступни»[301]. Он также заявил, что определил 58 этапов игры с маленьким предметом (ребенок 28 недель от роду, по данным психолога, накрывает предмет открытой ладонью, а ребенок 44 недель крепко сжимает его в кулаке) и 53 этапа хватания погремушки[302]. Гезеллу принадлежат фразы: «ужасные два года» и «это просто этап развития»[303].
В своей лаборатории в Йельском университете психолог тестировал младенцев, выставляя им «баллы по Гезеллу», отображавшие уровень их физического и умственного развития в сравнении с нормой[304]. Если ребенок не проходил определенного количества этапов развития, родителям нередко говорили (или намекали), что он отстает в развитии[305]. Баллы по Гезеллу использовались и при усыновлении: ученый полагал, что успешных усыновлений будет больше, если умным детям подбирать умных родителей, а средним — средних[306]. Принципы ученого в то время применяли многие медицинские организации, включая Американскую ассоциацию педиатров[307]. Да и сегодня на них по-прежнему зиждется понятие нормального возраста достижения тех или иных этапов развития, используемое во многих руководствах для педиатров и популярных книгах для родителей[308].
Гезелл, а за ним и другие теоретики почти сто лет рассматривали развитие как подъем по неизменной лестнице, полагая, что мы с самого рождения обязаны карабкаться вверх, ступенька за ступенькой[309]. Однако в начале 1980-х некоторые исследователи стали замечать, что многие дети не проходят должных этапов развития в якобы универсальной последовательности. Со временем разница между развитием реального ребенка и развитием по нормативам стала настолько очевидна, что в науке о развитии ребенка возник так называемый кризис вариабельности[310].
Чтобы справиться с ним, ученые нового поколения решили исследовать индивидуальность, и в процессе их работы начал вырисовываться альтернативный вариант «лестницы развития». К числу этих исследователей принадлежал психолог Курт Фишер, первопроходец в области науки о личности; он-то и познакомил меня с ее принципами[311]. Должен добавить, что я у него учился. На протяжении всей научной карьеры Фишер в любой ситуации начинал с исследования личности[312] и применял принцип множественности путей в самых разных вопросах о развитии. Мой любимый пример — изучение того, как ребенок учится читать.
В течение нескольких десятилетий ученые и педагоги утверждали, что вначале ребенок учится читать отдельные слова, что вполне соответствовало стандартной последовательности овладения навыками: сначала ребенок узнает значение слова, потом выделяет отдельные буквы, а затем придумывает слова в рифму буквам[313]. Эта стандартная последовательность, построенная на основании усредненных данных ряда групп, по мнению Фишера, упускала некую важную часть процесса обучения чтению[314].
Для проверки своей догадки Фишер вместе с коллегой проанализировал развитие читательских навыков у учеников первого, второго и третьего классов. Но вместо того чтобы сосредоточиться на средних показателях группы, стал следить за тем, в каком порядке осваивают чтение отдельные ученики. Обнаружилось, что на пути к чтению отдельных слов дети проходят три различные последовательности[315]. Первой, стандартной, последовательности придерживались 60 процентов детей. Вторая включала в себя те же навыки, что и первая, но в ином порядке — ее демонстрировали 30 процентов детей, которые тоже без труда выучились читать. Третью показали 10 процентов детей, но, в отличие от первых двух групп, этим детям обучение чтению давалось с трудом. Обычно таких детей называют тугодумами. Когда выяснилось, что они просто идут по неверному пути, педагоги применили целенаправленное вмешательство и коррекцию, вместо того чтобы считать учеников глупыми и бездарными[316].
Доведя до конца исследование, расшатывавшее основы концепции строгой последовательности и помогавшее разрешить кризис вариабельности, Фишер предложил новую метафору развития, которая, по его мнению, позволяла освободиться от старой модели усреднения. «Нет никаких “лестниц”, — как-то раз сказал он мне. — У любого человека есть собственная “сеть” развития, и каждый новый шаг открывает перед ним целый спектр новых возможностей, а каких именно — зависит от индивидуальности»[317].
Согласно принципу множественности путей, нет строго определенных ступеней развития ни в чтении, ни в любом другом аспекте нашей жизни, включая карьеру. Как, по-вашему, становятся успешными учеными? В научных кругах действует негласная стандартная схема успеха: окончить аспирантуру, сразу после защиты докторской найти работу в университете или исследовательском институте, получить одно за другим несколько повышений и все более крупные гранты на исследования. Однако в 2011 году Европейский совет по научным исследованиям (ERC) выразил озабоченность возможным негативным влиянием «уклона в нормативность» на молодых женщин-ученых и принял решение выяснить, существует ли в действительности стандартный путь построения идеальной карьеры в науке[318].
Чтобы ответить на этот вопрос, ERC профинансировал исследование доктора Клаартье Винкенбург из Амстердамского свободного университета, целью которого было изучение карьеры ученых, подававших заявки на два престижных исследовательских гранта и получивших либо не получивших одобрение грантодателя. Но вместо одного стандартного пути к эффективной научной деятельности Винкенбург обнаружила целых семь различных вариантов, и каждый из них вел к успешной карьере[319].
Винкенбург сделала забавный ход, назвав каждую последовательность в честь какого-нибудь танца. «Квикстеп» и «фокстрот» соответствовали традиционному представлению об успешной карьере (быстрое продвижение вверх в университете или исследовательском институте); этим путем шли примерно 55 процентов научных сотрудников. Другой вариант был представлен как «венский вальс» и «джайв» — медленное, но неуклонное продвижение вперед; причем в последовательности «вальс» по достижении потолка у ученого не оставалось времени на следующий шаг. «Медленным вальсом» была названа длинная цепочка постдоков[320]. Самый сложный рисунок оказался у «танго» — серия уходов из науки и возвращений, включая периоды безработицы. Людей, выбиравших этот путь, обычно считали заурядными или слабыми учеными, но исследование ERC показало, что и они добивались высочайших результатов в науке[321].
«Важно понимать, что достичь совершенства можно любым из этих путей. Единственно правильного курса не существует, — отметила Винкенбург в интервью журналу Science Carreers. — Может быть, у вас есть отличная исследовательская идея, но при этом семеро детей, которых надо кормить, или больная мать на иждивении. А может, вы круглые сутки проводите в лаборатории. Успех есть успех, как бы вы его ни достигли»[322].
Как нам часто кажется, путь к любой цели — научиться читать, победить в спортивных соревнованиях, возглавить компанию — находится где-то далеко; он словно лесная тропа, утоптанная ногами людей, проходившими здесь до нас. Мы полагаем, что лучший способ добиться успеха — идти проторенной дорогой. Но принцип множественности путей открывает нам тайну: идя вперед, мы неизменно прокладываем собственный путь, торим его самостоятельно, потому что каждое принятое решение (или пережитое событие) влияет на открывающиеся перед нами возможности, изменяя их. И так происходит всегда, независимо от того, учимся ли мы ползать или планировать маркетинговые кампании.
Страшно подумать: ведь получается, что привычные ориентиры скорее мешают, чем помогают идти вперед. Но если на них нельзя полагаться, то как узнать, правилен ли наш путь? Вот почему принцип множественности путей эффективнее всего тогда, когда мы уже хорошенько изучили свою неоднородную личность и условие «если… то», поскольку судить о том, на верном ли мы пути, можно лишь по тому, насколько он соответствует нашей индивидуальности.
Дороги, которых нет на карте
Через несколько лет после того, как я бросил школу, я все-таки поступил в колледж университета Вебера, где мне дали множество советов относительно того, как правильно получать хорошие отметки. Еще до начала занятий мы с моим консультантом по учебным вопросам (меня распределили к нему вместе со всеми студентами, у которых фамилия начиналась с букв от Q до Z) попытались разобраться в том, какие курсы в каком семестре мне стоит посещать. Вооружившись блокнотом и ручкой, я принялся с готовностью записывать все, что мне говорили, а сам при этом думал: «Он знает, как здесь все устроено. Его работа — понять, что будет лучше всего для меня». Просмотрев мой школьный аттестат, консультант пощипал бородку и объявил: «С учетом вашей низкой успеваемости, по-моему, лучше всего брать все курсы в обычном порядке. Вам надо обязательно пройти курс математики для отстающих; и это лучше сделать сразу, чтобы потом не возиться. И еще обязательно запишитесь на английский для первокурсников, в первом же семестре…»
Я поблагодарил его за такой, как мне показалось, индивидуальный подход, а через несколько часов столкнулся с первокурсницей, которая угодила к тому же консультанту. Ее стартовые условия были совсем другими: это приличная девочка из хорошей школы в Солт-Лейк-Сити с высоким средним баллом (то есть отлично). Мы сравнили свои записи, и оказалось, что консультант посоветовал ей то же, что и мне, — за исключением, правда, математики для отстающих.
Справившись с раздражением, я еще раз тщательно обдумал свое положение. Стандартная стратегия ничего не дала мне в старшей школе, почему же, скажите на милость, она должна сработать в колледже? Я не винил своего консультанта: не так-то легко за несколько дней выдать индивидуальные советы нескольким сотням сбитых с толку первокурсников. Тем не менее решил больше никогда не принимать на веру его или чей-либо еще совет относительно моего дальнейшего образования. Лучше уж отыскать собственный путь исходя из своих сильных и слабых сторон.
Итак, первым делом мне предстояло решить, брать или не брать курс математики для отстающих. Ни за что! У этих курсов самый высокий показатель по несдачам во всех колледжах страны[323]. Если бы мне пришлось подолгу просиживать на скучных занятиях по математике, я, скорее всего, тоже не сдал бы экзамен. Изучив возможные варианты, я выяснил, что если сдать математический тест CLEP[324], можно обойтись без курса математики для отстающих. Решив как следует взяться за дело и подготовиться к тесту в своем, удобном для меня темпе, я засучил рукава и целый год в свободное время отрабатывал темы, которые могли встретиться в тесте, и в итоге сдал CLEP так хорошо, что получил право вообще не изучать никакие математические курсы ниже курса по статистике — а статистика была одним из моих самых любимых предметов в колледже. Я даже стал ассистентом профессора статистики и помогал ему вести занятия.
От курса английского для новичков я в первый год тоже отказался из-за уверенности, что если мне будет скучно, то я не справлюсь. И оказался прав: английский был одним из самых нудных курсов в колледже, но к тому времени, как я до него добрался, я уже выработал навыки обучения и сумел освоить его, несмотря на занудство. На этом я не остановился и перекроил весь свой учебный план на ближайшие четыре года так, чтобы самые интересные предметы пришлись на два первых. Среди них был, например, продвинутый курс по эпидемическим заболеваниям. Правда, там были специальные условия, которым я не соответствовал, но я все равно выбрал этот предмет потому, что счел его интересным. И не ошибся.
Будучи первокурсником, в сторону углубленной программы я даже не смотрел, и не только потому, что в свое время вылетел из школы. По моему опыту, углубленные курсы требуют больше времени на подготовку, а поскольку мне нужно было работать и содержать жену и двоих детей, я изо всех сил старался не брать на себя лишнего. Но на втором курсе мой приятель, учившийся по углубленной программе, мимоходом заметил, что на занятиях они просто обсуждают разные темы. Он это сказал, как будто жалуясь, но я тут же навострил уши. Вот это да! Интересные дискуссии вместо длинных нудных лекций. Где можно записаться? Я уговорил директора углубленной программы принять меня (а с моим неказистым аттестатом и средненькими баллами по стандартизированным тестам сделать это было нелегко) и быстро обнаружил, что приятель сказал правду: на занятиях по углубленной программе не зубрили факты, а писали эссе и устраивали дискуссии. Мне это подходило идеально.
Меня часто спрашивают, как мне удалось так радикально изменить ситуацию после поступления в колледж. В школе мой средний балл был «неудовлетворительно», а из Вебера я вышел круглым отличником. Если бы я отвечал на этот вопрос сразу после колледжа, то, вероятно, сказал бы, что весь секрет в тяжелом труде, методе проб и ошибок и немного удачи в придачу. Но позже я проанализировал все более тщательно, особенно когда искал способ помочь другим студентам, не вписывавшимся в традиционную систему образования. Размышляя над тем, что способствовало моей успешной учебе в колледже, я понял, что все принятые мной решения строились на убежденности, что есть путь, который приведет меня к победе, но отыскать его смогу только я и никто другой. А для этого следовало сначала разобраться, что я за человек.
На моем примере можно убедиться, что принципы неоднородности, контекста и множественных путей взаимосвязаны. Чтобы выбрать правильный путь — скажем, при выборе предметов и последовательности их изучения, — я должен был осознать неоднородность своей натуры (понять, что я не выношу скуку, но буквально вгрызаюсь в интересный предмет) и узнать, в каком контексте мне предстоит работать (избегать занятий вместе с бывшими одноклассниками и искать курсы, где ведутся дискуссии). После того как я понял неоднородность своей личности, а также свои условия «если… то», мне удалось выбрать самый подходящий путь.
Услышав мою историю, вы можете решить, что мой случай уникальный. Однако, согласно принципам индивидуальности, каждый случай уникален. Поняв это, вы станете лучше контролировать свою жизнь, потому что будете видеть себя таким, какой вы есть на самом деле, а не неким усредненным экземпляром. Я не утверждаю, что к вашей цели — написать убойное приложение, стать режиссером блокбастера, основать собственную компанию — ведут миллионы путей. Но все же их больше одного, и, скорее всего, оптимальный — это нехоженый. Цените новые пути, выбирайте неисследованные маршруты: они точно приведут вас к успеху быстрее, чем усредненная дорога.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги