Доля ангелов

«…После исчезновения Анастасии, плакаты с ее портретом в один день смыли с афишных тумб, ее имя старались не упоминать в цирковых сплетнях. Я медленно сходил с ума. Я искал помощи у Юшкиного отца, я сочинял письма Сталину и забывал отправить их. За несколько дней я превратился в слабоумного. Я бродил по Москве, пугая прохожих, и вежливые милиционеры, доставляли меня в цирк, как бывшую знаменитость.

Ударили заморозки. Не чувствуя укусов мороза сквозь летний полотняный пиджак, я брел по набережной. Из дверей закусочной шел пар, и я шагнул в это банное тепло, повинуясь не совсем угасшему инстинкту. В пивной „На набережной“ всегда было людно и накурено и все еще держалась атмосфера трактира, старого русского „кружала“, с его влажным, кислым запахом, перезвоном кружек и обитателями, похожими на призраки глубин.

Я сел в углу, уронив голову на руки, и почти сразу заснул. Теперь я спал только в случайных местах, там, где ничто не напоминало мне о цирке и Анастасии.

Теплая ладонь легла мне на шею, помедлила, сползла на плечо. Я поднял глаза. Из тумана выступили вздернутые треугольные брови клоуна Цезаря Лукича. „Коверный“ с собачьей грустью смотрел мне в глаза:

— Ну, будет, будет отчаиваться. Я знаю, как помочь тебе…

Я очнулся, вгляделся в расплывающееся пятно его лица.

— Есть люди… Они весьма значительные персоны. Они давно наблюдают за тобой. Они могли бы тебе помочь.

— Кто они?

— Для тебя нет никакой разницы. Доверься мне, ведь у тебя нет другого пути.

Про Цезаря в цирке болтали всякое. Говорили, что свой лагерный срок он мотал за некие „наклонности“, которые не одобрял Вождь народов. Ребенком я обожал Цезаря, но насупленный Вольф сейчас же уводил меня за руку, если заставал в каморке клоуна.

Встреча с „особыми людьми“ была назначена на следующий день у дверей ресторана „Арагви“.

Высокий, неброско одетый человек шагнул мне навстречу. Светлые глаза, над румяными губами золотилась щеточка усов. Белый шарф на шее заколот изящной серебряной заколкой с рубиновым камнем. Он был похож на лощеного немецкого дипломата. Приподняв шляпу, он представился мне, как Роберт Андреевич Густин с ударением на последнем слоге.

Швейцар, охранявший вращающиеся двери из хрустального стекла, поклонился нам. Столик, сервированный на троих, ожидал гостей, но после двухнедельного голода я не мог есть.

— Прошу вас, Оскар, ешьте, не стесняйтесь. Я угощаю: „Красивые люди ни за что не платят“!

Из ресторанной дымки возникла женщина в алом шелковом платье с губами, как маковые лепестки.

— Познакомься, Оскар. Это самая красивая женщина Красной Москвы, России и всей Поднебесной. Ее зовут Цветок Цветов.

— Роза, — женщина томно улыбнулась и погладила меня по волосам. — Я не отдам его тебе, Густин. Это яблочко раздора будет принадлежать мне, — пропела она, играя прищуренными золотистыми глазами.

— Он сам решит, с кем ему быть, — показал белые зубы Густин. — Даже самую красивую женщину портит самонадеянность. И кто сказал, что эти коротконогие вертлявые существа с узкими плечами и парой бурдюков под ключицами красивы?

— Замолчи, развратник. Предлагаю дуэль. Оскар, не слушайте его!

— Напротив, мой друг, слушайте только меня, меня одного!

Заиграли вальс. Хмельной полковник с целым иконостасом медалей пригласил танцевать Цветок Цветов. Облегченно вздохнув, Густин заговорил:

— Я знаю о вашем горе от близких друзей и всеми силами желал бы помочь вам. Но дело, которое я хочу вам предложить, достаточно серьезно и требует риска. Для начала я должен убедиться в вас.

Он порывисто пожал мою ладонь.

— Есть круг людей, которые высоко ценят ваши способности как иллюзиониста и даже ясновидца… В одном посольстве были бы рады увидеть бывшего „Мальчика-Книгу“. Они тронуты вашим горем и готовы разыграть любую рискованную партию, чтобы помочь вам.

Я с надеждой поднял на него глаза.

— От вас потребуются совсем немного, сущие пустяки. К примеру, прогноз относительно некоторых событий и дат, некоторые мелкие поручения, а взамен вам помогут увидеться с Анастасией. Ведь именно ее судьба вас волнует в данную минуту. Видите, я тоже немного ясновидец. Но сейчас вам необходимо поесть, вам понадобятся силы, много сил! — он шутливо пощупал мой бицепс сквозь пиджак. — Пожалуй, не стоит начинать с бифштекса с кровью, попробуйте вот этот сыр и салат.

— Кто вы?

— Маленький кружок любителей философии „Стелла Марис“, иначе „Морская звезда“. У этого дивного создания пять лучей и одно сердце.

— Зачем я нужен вам?

— Не стану скрывать, мы нуждаемся в ваших способностях не меньше, чем вы в нашей дружбе, — промурлыкал Густин.

На сцене запела белокурая певица. Цветок Цветов вернулась за столик и теперь задумчиво слушала песню, подперев щеку рукой в алой атласной перчатке. Губы ее по-детски приоткрылись, и я забылся, глядя на нее.

— Прекратите ваши штучки-дрючки, вы мешаете мальчику сосредоточиться, — проворчал Густин.

— Но я больше не выступаю с иллюзионом и угадыванием, — торопливо объяснял я. — Может оказаться, что мой дар утрачен. Я не могу пересчитать даже пальцы на собственной руке…

— Неужели? До войны вы демонстрировали феноменальные способности, они не могли исчезнуть просто так. Не тревожьтесь, Оскар, я помогу вам вернуть ваши силы и даже приумножить их, — не выпуская моей ладони, он со значением пожал ее.

Цветок Цветов накинула на плечи роскошную беличью шубку. У дверей ресторана ее поджидал автомобиль с шофером.

— Завтра я заеду за вами и представлю вас собранию доверенных людей. Никто, абсолютно никто, не должен знать о нашем разговоре, — прощаясь прошептал Густин.

Густин подъехал за мной ближе к полуночи. Промозглую тьму подсвечивали яркие фары дипломатического „бьюика“. После войны в Москве было мало легковых машин, в основном трофейные и „американки“. Мы подъехали к особняку на Моховой.

— Ох уж эта мне московская слякоть и вечное московское подполье, — ворковал Густин. — Нас ждет сытный ужин, пламя камина и сияние женских глаз. Этот старинный дом, почти дворец, принадлежит посольству, поэтому наши собрания проходят в полной безопасности.

— Добро пожаловать в мирок, набитый странными людишками: женщинами с блуждающими глазами, безумцами и извращенцами, поэтами и просто гениями.

Густин посторонился, пропуская меня вперед в освещенный зал. Зал был полон. На диванах и кушетках сидели и полулежали гости. На низких столиках перед ними стояло вино и вазы с фруктами. Высокий сухощавый мужчина читал что-то вроде лекции. Невзирая на жар камина, он был одет в длинное зеленое пальто. Широко расставленные выпуклые, как у богомола, глаза остановились на мне.

— Это Рыбак из Чефалу, — представил лектора Густин. — Не удивляйтесь странному прозвищу. Он — столь редкий в этой стране иностранец. Послушайте, это очень важно!

— О мистической сущности большевизма пентаграмма говорит больше, чем все исторические материалы съездов, — говорил Рыбак. — Звезда из пяти лучей, иначе пентакль Соломона — есть символ абсолютной магии. Перевернутая звезда названа „звездой Люцифера“. Кстати, некоторое время она использовалась в эмблемах НКВД.

„Красная звезда“ в астрономии зовется — Бета Персея. Арабы называют ее Рас Алголл. О, это страшное имя. Оно переводится, как Голова Ведьмы. Это лик Медузы Горгоны на щите Персея. Женщины, рожденные под светом Бета Персея, Неистовой Звезды, становятся ведьмами. Революция явилась дьяволицей, одетой в пурпур. Это гневное божество почитается в тибетской религии Черный Бон как воплощение мирового хаоса и мести. Индийцы зовут эту женскую ипостась Кали. Красная дьяволица сродни Беззаконной Блуднице из Откровения Иоанна, что любодействует с царями земными. Алая звезда — ее знак и печать, след священной доктрины, о которой большинство большевиков, простите за тавтологию, просто не имеет понятия.

Крепко удерживая меня за локоть, Густин представлял гостей:

— Агния Львовна. Председатель секции „Крылатый Эрос“.

Ростом Агния Львовна была не больше десятилетней девочки. Огненно-рыжие волосы походили на клоунский парик, бледное лицо подрагивало болезненно и нервно.

— Какой красивый мальчик, где ты нашел его, Роберто? — она покрутила пуговицу на моем пиджаке. — Он мне нужен, приведи его ко мне.

— Новенький? — смуглый темноволосый парень, похожий на красивого индуса или перса, насмешливо разглядывал меня. — Тебе-то зачем этот сумасшедший дом на свободе?

— Сумасшедший дом?

— Ну да, конечно. Мы здесь все не в своем уме — и ты, и я. Иначе как бы мы здесь оказались? Пойдем, я познакомлю тебя с этим зоосадом, — позвал он. — Большинство наших считают себя людьми особого замеса, посвященными, но по повадкам ничем не отличаются от обитателей больницы доктора Кащенко. Этот добрый доктор с одинаковым усердием пользует и сумасшедших, и гениев.

— Кир, отпусти Оскара, нам нужно поговорить.

Густин предложил мне сесть на диван в кабинете, отделенном от залы пыльной портьерой:

— Не стану скрывать, ибо сам ценю откровенность — вас ожидает что-то вроде экзамена. Мы должны убедиться в вас. От того, как вы выполните ваше первое поручение, будет зависеть судьба вашей невесты.

Я сделал нетерпеливый жест.

— Не надо горячиться. Будьте внимательны! Завтра утром за вами подъедут люди в штатском. Около полудня вы окажетесь в некоей тщательно охраняемой комнате. Это будет столовая. Кстати, вы там были совсем недавно. Вы вложите этот предмет в выемку под крышкой стола, слева, где стоит высокий стул с плетеной спинкой. После вы сделаете все, о чем вас попросят. Если же вас схватят с этим предметом, не пытайтесь выкупить себе жизнь. Надеюсь, не слишком вас испугал?

Я завернул „устройство“ похожее на кусок мыла в платок и спрятал в нагрудный карман:

— Как я попаду в это помещение?

— Это не должно вас беспокоить. За эту часть операции отвечаю я, — успокоил меня Густин».