Доля ангелов

Опознание безымянного тела, выловленного в студеных водах залива, было назначено на полдень следующего дня. Маша вызвалась поехать туда со мной. Мне нелегко в этом признаться, но по необходимости прикасаясь к вещам покойного братца, я испытывал брезгливое опасенье. Его квартира, гараж и даже сходни яхт-клуба несли на себе прозрачные следы, какие оставляют на садовых дорожках слизни и дождевые черви.

Всякое кровное родство для меня свято. В крови растворена память и душа, река бессмертия, протекающая сквозь наши временные тела и образы, но у нас с Маркелом не было общей крови, и всеми силами стараясь быть снисходительным, я напрасно понуждал к лояльности своего строптивого внутреннего зверя.

«Не участвуйте в делах тьмы!» — это апостольское воззвание верно на все времена, но я лишь человек, и у меня свои слабости. Пересчитав наличные, найденные на полу в загородном доме Маркела, я в тот же день купил великолепный «Спортинг» и два ярких шлема. Звездные мгновенья встречи с Машей я хотел украсить пафосом и стилем настоящего «Харлей Дэвидсона». Мой старый верный байк остался пылиться в гараже.

Машу я подхватил на шоссе у последней окраинной станции метро. Она устроилась у меня за спиной, крепко обхватив плечи ладонями. Сквозь куртку, я чуял ее тепло и краем глаза видел изящные колени. Нимб ее волос и руки на моих плечах были похожи на благословение свыше. Принято считать, что первая женщина была сотворена из ребра Адама, как некая присущая ему часть. Нет, в священные тексты вкралась ошибка: женщина — это сотканный из звездного света ореол славы рядом с мужчиной, его заслуга и награда за тяжесть земного боя. Сознаюсь, что подобные мысли приходили мне в голову лишь тогда, когда Маша была рядом.

Раз или два мне показалось, что нас сопровождают две черных колымаги. Но где-то на половине пути зловещее сопровождение отстало.

До Мошкарово мы добрались в три часа пополудни. Провинциальный морг, который я не берусь описывать, был забит до отказа. Должно быть, так случалось на Руси после войн и моровых поветрий, когда погибших собирали вдоль дорог и до весны складывали в ледяном подвале, но и тогда несчастные имели право на белую рубаху и нательный крест.

Телу Мары были оказаны все посмертные почести: отдельный столик и ломкая от крахмала простыня. Я мельком взглянул на хорошо сохранившуюся татуировку: на правом плече скалился «Веселый Роджер». Кельтский орнамент, «кресты» и извивы «священного ясеня» выцвели и размылись.

Мельком я отметил, что от буйной растительности на груди и плечах трупа почти ничего осталось, но эксперт меня уверил, что это обычное явление посмертного облысения, после длительного пребывания в воде и путешествия по каменистому дну. Я вспомнил маленькие, почти женские ладошки Маркела и отогнул простыню — кистей рук у трупа не было, видимо их тоже срезало винтом теплохода вместе с головой.

Вскоре все грустные формальности были завершены.

— Помянем… — на выходе из «покоя» сумрачный Харон, проводник по посмертным кругам провинциального царства мертвых, протянул мне мензурку медицинского спирта.

— Странные существа — человеки. Они уверены, что будут жить вечно, и смело тратят время жизни, словно у них в запасе еще миллион лет. Бывало, привезут иную «колоду», а от него разит дорогим коньяком, в карманах резинки — пачками. Все это рождает в моей душе философскую грусть. Сколь в это тело бабок было вбухано! Кроме плотских утех, душе и вспомнить будет нечего. Никакого смысла в таком кругообороте.

— А в чем смысл кругооборота? Только покороче…

— Нет в нашем языке таких слов. Для ответа на этот вопрос у иных век уходит, но один старец-схимник нам эту дверцу приоткрыл: «Смысл жизни, — говорит, — в стяжании Духа Святого». Чуешь, какой здесь дух тяжелый. Умер человек и воссмердел. А было бы больше духа святого, он бы весь смертный дух из человека вытеснил.

— Философия!

— В нашем деле без этого нельзя.

Харон глотнул из мензурки и поморщился:

— Гадость… Кстати, в крови вашего покойничка алкоголь практически отсутствовал, что составляет ныне редкое явление.

— Странно, я был уверен, что мой братец крепко напился, прежде чем упасть за борт.

— Действительно, странно: пищевод и желудок обожжены грубыми химикатами.

— Он выпил техническую жидкость?

— Вполне возможно.

«Итак, Маркел хватил крепкого растворителя для очистки дизеля? Все это не вяжется с его изнеженным обликом и балованным желудком. Хотя снявши голову, по волосам не плачут…»

— А теперь «бросим макли» и распишись в конце протокола.

Харон выложил передо мной горку заплесневелого тряпья. Я опознал спортивные брюки с лампасами фирмы «Адидас» и трусы от Армани.

Словно оплакивая все безымянные жертвы, в сумерках пошел унылый осенний дождь.

Стемнело, «Спортинг» пожирал километры мокрого шоссе. Впереди ожерельем огней светился мост через неширокую, по-осеннему бурную реку. Мы были уже на середине моста, когда Маша вскрикнула и, как белка, вцепилась в мои плечи. В последнюю секунду я разглядел натянутую поперек дороги цепь, попытался вывернуть руль, но на всей скорости врезался в нее под косым углом. От жесткого удара мотоцикл взбрыкнул задним колесом. Я перелетел через голову, все еще сжимая руль. Дальнейшее выпало из моего сознания…

От удара о воду я оглох, ослеп и провалился в другое измерение, но мое второе «я», жадное до жизни и особенно активное в темное время суток, вытолкнуло бесчувственное тело на поверхность. Я очнулся, взахлеб хватая воздух и выплевывая остатки воды.

Маша! Я судорожно искал, хоть какой-нибудь знак. Метрах в трех левее от меня бурлила вода и все еще сочился свет непогасшей фары — это «Спортинг» отдавал последний салют. Значит, меня снесло течением и Машу тоже.

— Маша! — меня обуяла жуть, какая приходит в конце кошмарного сна, когда ты уже знаешь, что это сон, но все не можешь проснуться. Отдышавшись немного, я стал нырять в глубину, надеясь выловить ее тело. Наконец я наткнулся на нее, но не успел ухватиться за ускользающий край одежды. Я вынырнул и вновь ушел на дно. Теряя сознание от близкого удушья, всплыл, жадно глотая воздух. Маша неожиданно вынырнула рядом со мной, тяжело переводя дух.

— Я искал тебя, Маша… Чуть с ума не сошел…

— А я тебя…

— Сезон фристайла выше пятьдесят седьмой параллели открыт! — я все еще пытался шутить, но веселья не получилось…

— Хоть бы предупредил, я бы купальник захватила!

У Маши зуб на зуб не попадал, но женский яд не растворяется в ледяной воде.

На берегу мы отжали леденеющие куртки. Машу колотила крупная дрожь, но она ухитрялась сделать вид, будто ничего особенного не случилось:

— Да, в воде было теплее! Что это было? Цепь? Откуда?

Я взобрался на насыпь и вышел на мост, ощупал перила, осмотрел дорогу, но ничего не обнаружил. Под мостом темнела бурная река. Огни «Спортинга» погасли. Поднять мотоцикл со дна сейчас было нереально. Коченея на ветру, мы стали голосовать. Мимо нас сквозь дождь проносились редкие машины, обдавая ливнем брызг.

— Посиди здесь… — попросила Маша, и я покорно сел на брошенную покрышку, проклиная себя за бессилие. Но не я придумал этот мир, где трогательная, взывающая о помощи женская красота становится последней надеждой на ночном шоссе.

Наживка сработала: на обочине затормозила шикарная черная колымага. Дверь салона распахнулась. В темноте я не разглядел водителя, кроме того что он невысок и лысоват.

— Командор, подбрось до Москвы, расчет на месте.

— Что-то случилось? — спросил он с резким восточным акцентом.

— На мосту на водяной клин напоролись и на полной скорости — в реку!

— Твоей девушке совсем плехо, — водитель кивнул на Машу. — Садись… Дэнэг нэ надо!

Пока мои соотечественники проносились мимо, обдавая нас брызгами, этот смуглолицый восточный человек отозвался на наш беззвучный вопль. Вот и суди…

— Барри, — представился наш спаситель. — У меня отличный сауна, поехали.

Глядя на продрогшую Машу, я согласился. Барри включил печку и прибавил скорость. Приют замерзающих странников оказался довольно далеко от места аварии. Минут через сорок мы свернули с трассы на глухой лесной проселок. Впереди светились золотистые огни. Колымага затормозила возле трехэтажного особняка, почти дворца, и я облегченно вздохнул, предвкушая банную утеху.

Прямо из подземного гаража, по узкой лесенке мы поднялись в гостиную. Барри зажег люстру. Премилое гнездышко: золоченые рамы картин, ампирная лепнина, камин с малахитовым порталом, люстра радужного богемского хрусталя. На стенах — коллекция сабель и ледорубов, рога и шкуры экзотических зверей.

— Газэль я взял на сафари, а это малабарский тигр, — хозяин подергал за хвост полосатую шкуру.

При свете наш спаситель оказался рыжим — довольно редкий цвет для восточного человека. Ржавый пушок окружал смуглую блестящую «тонзуру». Глаза — черные, непроницаемые, с характерным прищуром стрелка.

Маша сняла куртку, и осталась в тонкой облипшей кофточке. Я ревниво отметил, что Барри заметно косит в ее сторону. Нет, он просто впился в круглый амулет в ложбинке ее груди. Это был маленький равносторонний крестик, заключенный в круг, похожий на крестовину прицела: «кельтский крест», эмблема буйных футбольных фанатов и подозрительных неформалов. Я, на всякий случай, по-дружески обнял Машу, согревая ее плечи, пряча ее от черных непроницаемых глаз Барри.

— Прошу в душ. Здесь есть на каждом этаже. А я пойду включу сауну.

Маша разгуливала по гостиной, трогала безделушки на камине, разглядывала картины.

— Не надо ничего здесь трогать, — как можно мягче попросил я. — Пошли под горячую воду!

— Отлично! Мальчики направо, девочки налево.

— А ты не такая смелая, как я думал…

— Это что-то меняет?

— Да нет, ничего.

В душе я стянул мокрую куртку, свитер. Морщась от боли, разогнул ушибленную руку.

Я стоял под дымящимся водопадом, рядом с душем синел бассейн величиной с мою комнату в коммуналке. Алый, распаренный я вышел из-под душа и выключил воду.

В тишине пустых комнат мне почудились медленные, крадущиеся шаги. Я дернул ручку. Проклятие! Я был заперт снаружи.

— Эй, кто так шутит?

Едва я надел мокрые джинсы и застегнул ремень, в ванной погасли светильники. Тяжесть маленьких, пристегнутых к поясу ножен успокоила меня. Я расстегнул футляр и достал нож. В следующее мгновенье я вышиб дверь из косяка.

Из высокого готического окна падала лунная пряжа.

Я шел на далекий звук водопада на нижнем этаже, но все не мог выйти к лестнице. Внезапно все стихло. Пустая тишина ватным комом заложила уши.

— Маша… Эй, кто здесь? Я сейчас тут все размозжу в этом чертовом доме!

В подтверждение своих слов я грохнул об пол какую-то вазу.

Ванна, где только что плескалась Маша, пуста. Я на ощупь шел по проклятому дому, распахивая бесконечные двери, выбирая для проверки освещенные луной комнаты. Лунный свет обостряет потерянные органы чувств. Тишина жадно ловит звуки, подрагивая, как зверь перед прыжком. Страх за Машу сменяется отупением, словно я плыву в густом лунном сиропе. Парализующий волю взгляд впивается в мой затылок. Ноги становятся ватными, я не сразу ощущаю удушье. На шее скручивают жесткую удавку. Сознание гаснет, проваливается во тьму, но тело продолжает борьбу. Оно яростно рычит и извивается, оно страстно хочет жить и наносит отчаянные удары. Удавка слабеет и мне на секунду удается освободиться, свалить нападавшего и опрокинуть его на мраморный пол. Несколько ударов по гладкому черепу — и душитель судорожно вытягивается, пуская кровавые пузыри. Только теперь я узнаю Барри. Рядом с телом Барри со звоном падает алебарда, я подхватываю оружие с пола, намереваясь довершить расправу.

На мое плечо ложится легкая рука, я вздрагиваю и оборачиваюсь. Маша вынимает из моих рук странное оружие, похожее на мотыгу с перекрученным лезвием:

— Уходим. Скорее!

По потолку скользит свет фар. Из окна второго этажа мы видим, как накачанные молодцы со стволами наперевес берут дом в кольцо и занимают стрелковые позиции напротив окон. Два черных джипа, похожих на подозрительных утренних попутчиков, перекрывают выезд из усадьбы.

Маша вынимает из кармана Барри ключи от машины. Через секунду мы уже внизу, у дверей подземного гаража. Дверь распахивается, и мы лоб в лоб сталкиваемся с одним из «гостей». Боевик отпрыгивает назад и вскидывает к плечу автомат с коротким дулом.

Маша издает короткий резкий крик и в прыжке ногой бьет по запястью боевика снизу, так что оружие отлетает в сторону. Затем следует молниеносный удар под дых с оттяжкой под правое ребро и рубящий удар ладонью в кадык, Адамово яблоко. Говорят, когда-то Адам подавился куском райского яблока, и теперь он комом стоит в горле у всех его потомков. Хрустит хрящ, гулко екают внутренности, и боевик оседает на пол. Дивны, дела твои, Природа-Мать: стройная женская ножка и нежная рука в бою подобны молнии.

Мы прыгаем в черный катафалк Барри и, высадив дверь гаража, разбив задние ворота и своротив джипы, вылетаем на шоссе. По корпусу машины чиркают пули. Позади нас рвут ночь автоматные очереди, ревут моторы, свет фар мечется по дороге. Мы вылетаем на шоссе. За поворотом мелькает глухой «аппендикс» — съезд в лес. Мы выезжаем через кювет, погасив фары и кувыркаясь на ухабах, летим незнамо куда по разбитому тракторами шляху.

— Этот маньяк так пялился на тебя. Он сначала задушил бы меня, а потом…

— Маньяки идут на запах жертвы, — бросает Маша.

— Да, ты не похожа на жертву. У тебя, должно быть, черный пояс по каратэ? Но эти коммандос, откуда они взялись?

— Если за нами подъехали крутые парни, значит им что-то нужно. И нужно от тебя!

— Почему от меня? Остановились-то из-за тебя! Хотя, знаешь… перстень! Но ведь его у меня уже нет! Но ты права: охота началась! И все это как-то связано со смертью Маркела. Все сходится в узелок, завязанный его гибелью. И к Тайбеле, по всей видимости, должен был ехать он, и теперь гоняли бы за ним.

— Лисицы Чингисхана… — едва слышно прошептала Маша.

Я чуть не выпустил руль:

— Где?

— Этот пропавший перстень, по твоим словам, похож на перстень Чингисхана! Ну, ты же писал о нем в своей новелле.

— Так я же наврал с три короба! Просто есть какая-то легенда о пропавшем перстне Бога Войны! И больше ничего!

— А мне думается, ты был близок к истине.

— Но даже если эту аварию нам устроили и бандюки натянули через дорогу цепь перед самым нашим носом, то при чем тут Чингисхан?

— Цепь через дорогу — это древний воинский прием, как об этом написано в твоем же опусе. Когда неукротимый Тимур-Мелек — начальник Ходжентского войска, уходил по реке, то отборная конница монголов пытались его преследовать. Они скакали по обоим берегам реки и в какой-то момент опередили ладьи, и натянули посреди реки цепь, но Тимур-Мелек разрубил ее. Здесь все то же: река, цепь…

— Но цепь-то через дорогу! По-твоему, мои вирши достойны экранизации?

— Как любое сверхталантливое творение, — заметила Маша без тени ехидства.

— Значит, в этот дом нас заманили. Барри, тайный агент Чингисхана зазвал нас к себе, когда понял, что мы в воде не тонем… Я и Анелия — единственные, кто видел перстень фокусника. Значит Нелли и Барри — одна шайка-лейка. Меня они решили убрать как свидетеля. Интересная версия. Кстати, сколько времени? — я привычно поискал часы. — Все, в общагу ты уже опоздала. Зачем тебе косые взгляды тети Дуси? Дуем ко мне!

— Кто тебе сказал, что я живу в общаге? Ты, что разведчик, неотразимый Рихард Зорге? Ну, положим, на мотоцикле ты гоняешь так же лихо и даже имеешь скромный успех у дам… Но в остальном… — Маша поморщилась.

— Прошу тебя, Маша, поедем! Уже ночь, а ты мокрая, и вообще…

Я бормотал что-то о своем ночлеге в комнате Тишайшего Алексея, чтобы не стеснять ее, о кодексе рыцарской чести, не веря ни одному своему слову. Перед милицейским постом мы бросили колымагу Барри и поймали машину.

Маша жадно пила на кухне горячее молоко. В широком махровом полотенце, она была похожа на царевну, не до конца сбросившую лягушачью шкурку, и ее волнующая худоба была заметнее. Плечи и колени атласно светились, с распущенных волос на пол падали прозрачные капли, она пахла нежно и пряно, как пахнет золотистая приречная верба весной в праздник шалых вод.

Я пошарил у Алексея Тишайшего бутыль «сугревного» и плеснул себе для храбрости:

— Маша, мы сегодня с тобой реально рисковали, а я все еще ничего про тебя не знаю. Прости, но я не понимаю, как ты оказалась рядом с Маркелом?

— Арсений, прекрати!

Но мои кони уже сорвались и, бешено раздувая ноздри, неслись в пропасть:

— Ну, хорошо, о мертвых либо хорошо, либо ничего, но ответь, ты что, его действительно любила?!

— Нет.

— Так, значит, без любви…

— У нас ничего не было — если ты об этой животрепещущей теме…

«Ба! Вот это номер! Все модели Маркела в первые же часы знакомства позировали на фоне белой простыни, а тут невеста! Крепко же эта птичка зацепила!»

— Тогда скажи, ты любишь кого-нибудь?

— Любовь — что-то вроде добровольного рабства: боязнь потерять… Острая боль от уходящего времени… Животная жажда и бред ревности. Страстная игра, жестокий танец на лезвии ножа. Любовь — одна из самых глубоких и страшных ловушек природы. Я не хочу никого любить, — Маша вынула рюмку из моих рук и выплеснула в раковину. — Если хочешь остаться человеком, больше не пей!

— Маша… Подожди, помоги… Мне не за что зацепиться, я сдохну к утру, — я обнял ее мягко податливую, теплую и задохнулся.

— Не надо… — она сделала робкое, неверное движение, как рвущаяся вверх птица. Полотенце скатилось на пол.

Она была, как певучая лоза, тонкая, упругая. Вседозволенность сна, последнее жгучая просьба обреченного на казнь… Я целовал ее торопливо и яростно, сжигая за собой мосты и остатками сознания уже предчувствуя, что этот миг краткого истеричного счастья скоро пройдет и я не смогу удержать ее ни силой, ни колдовством, ни сказками о Чингисхане…

— Маша, я люблю тебя. Я никому никогда не говорил этих слов! Будь со мной. К черту все планы, расчеты! Я помню тебя в прошлых жизнях, мы никогда не были вместе и впервые очутились так близко… Оставь мне хоть надежду…

— Нет!

Маша вырвалась и подобрала с пола полотенце.

— Ну, хоть раз ты можешь ответить любовью на любовь? Маша, Машенька! Слышишь, как бежит время, как ветер обжигает лицо? Мы здесь с тобой на один короткий миг!

— Ты выбрал неудачный объект, Арсений. Я не понимаю, что такое любовь: это когда не хватает ночи и днем закрывают занавески?

Она вновь была иронична и холодна. Взбешенный ее отказом, я сек ее огненным дождем, распаляясь от собственного красноречия:

— Нет, ты не Маша, не Мария… Ты — железная Кали! Богиня Смерти, танцующая в ожерелье из черепов на трупе поверженного мужчины. Ты не знаешь любви, но ты хорошо знаешь, что такое любить за деньги. Твой жуткий танец — это судороги небытия. Когда девушки продают свои поцелуи, когда женщина не отличает героя от обезьяны — империи разлагаются и гибнут, как после моровой язвы. Тогда в женском сердце, рожденном дарить жизнь и миловать, воцаряется Кали! Холодная и продажная, она главенствует в вашем мире, мире преуспевающих убийц!

Маша стояла, закрыв лицо ладонями, стойко принимая град моих отточенных стрел, наконец я выговорился.

— Я, наверное, в чем-то виновата перед тобой, — Маша погладила меня по волосам, как капризного ребенка. — Ты рисковал за меня, возможно даже спас, но я не могу…

Она замялась.

— Ладно, проехали…

Я был не достоин ее любви. Я не сделал ничего, чтобы ее мерцающие зрачки хоть раз посмотрели на меня с восхищением и тягой. Да и могло ли быть иначе? Истинный мужчина добывает блага земные и стяжает небесные. Аскета украшает сияние святости. Ученого — рывок в незнаемое. Строителя — возведенные города. Мужественного вояку — богатая добыча, меха и ожерелья, которые он бросает к ногам любимой. Но есть и высший тип мужества — солнечный герой Персей. На его золотом щите — голова Медузы Горгоны. Эта голова со змеями вместо шевелюры означает побежденное и скованное зло. В мифах Персей, как и Аполлон, назван Гиперборейским, так свет Севера побеждает темную магию Юга. Но Маше это вряд ли будет понятно, до тех пор пока я не явлюсь к ней в кованой броне солнечного героя с перстнем-амулетом и головой ведьмы на золотом щите.

Озлобленный и одинокий я до рассвета читал воспоминания Тайбеле, надеясь распутать клубок, в который был завернут алый «рубин воли».