Дом имени Карла и Розы

Наблюдательный пост

На пути каждого исследователя возникают препятствия и преграды — таков неумолимый, или, как говорится, железный, закон.

Почему-то именно ту артель, где старостой была Ася, сразу после ужина послали в парк снимать с кустов проветривавшееся постельное белье. Перезимовав в нетопленном дворце, оно отдавало затхлостью и лишь теперь, прогревшись на солнышке, посвежело. Девочки восхищались тонким, плотным полотном и, пренебрегая Асиным повелением немедленно складывать простыни и тащить в дом, стали кутаться в них, рядиться привидениями.

Ася не могла не злиться: перед ее глазами алел западный край неба. Она, как староста, все время отдавала приказы, а ее приказов не слушали, даже Татьяна Филипповна почему-то не поддержала Асю.

— Успокойся! — сказала она. — Знаешь, что? Бери-ка простыни, те, что я отобрала, видишь, широченные? Из каждой получится две. Отнеси их в швейную мастерскую и занимайся, чем хочешь. Ну? Кому я разрешила уйти?

Схватив стопку белья, Ася помчалась, не разбирая, где канавка, где куст.

В здании оказалось темнее, чем на воле, и Ася совсем было приуныла, да вспомнила о зажигалке. Подарок Андрея хранился в тайне от всех, кроме Кати, на дне принесенной из дому корзинки.

Зажигалкой Ася не пользовалась. Жить с огоньком не значило без толку жечь фитиль. Зато сегодня… Ради науки… Сегодня Ася не пожалеет никаких сокровищ!

По дороге в швейную мастерскую она забежала в дортуар, отыскала и сунула в кармашек сарафана заветную зажигалку. И, разумеется, тут же на ее пути возникли препятствия и преграды: в дверях Ася столкнулась с Тусей и Дусей и узнала, что внизу, во дворе, ее дожидается Варя.

— О господи!

Не догадавшись в смятении передать девочкам злополучные простыни, Ася ринулась вниз по лестнице.

Прощание с Варей получилось совсем нескладным. Ася механически кивала головой, обещая беречь себя в колонии, не заболеть, не утонуть, писать Варе письма, но сама не сказала ни одного ласкового слова, вообще ничего толком не сказала. Ее волновало одно: солнце упорно сползает за крыши домов.

Ася решительно заявила, что ей ужас как некогда. Варя ответила, что ей тоже некогда, что она собирается на митинг.

Теперь везде митинги, все газеты клянут Деникина, генерала-вешателя, готовится новая мобилизация коммунистов. Ася знает, что Шурик недавно спросил у Феди, не думает ли он, конечно, потихоньку от Ксении, собрать для серьезной беседы самых храбрых мальчишек? Федя промолчал, а утром на обратной стороне картона с египетскими рисунками вывел для всеобщего обозрения:

«Мы разбили Колчака, отнявшего у нас хлеб. Мы разобьем Деникина, отнявшего у нас уголь и нефть».

Андрей бьется с Деникиным, поэтому Варя зачастила на митинги. Пусть и сейчас идет.

Поспешно распрощавшись, кое-как чмокнув Варю, Ася убежала в лазарет.

Вряд ли Варя успела пересечь площадь, когда Ася уже заняла наблюдательный пост на табуретке у изголовья Сил Моих Нету. Не так-то просто было пробраться в маленькую палату, расположенную рядом с приемной врача. Детдомовцам известно: если Яков Абрамович застигнет тебя в изоляторе, прощайся с жизнью.

Объект наблюдения честно спал, наблюдатель же непростительно терял время. Серело окно, серела лазаретная подушка. Наголо остриженная остренькая макушка утратила свои четкие очертания.

Сдерживая дыхание, Ася с силой крутнула колесико зажигалки. Пучком выскочили искры, но фитилек — жгутик из ваты — не вспыхнул. Ася вновь прошлась по кремешку железной насечкой, и вот чудесное, веселое пламя осветило подушку и желтый кружок лишая. Но огонек померк в самый нужный момент. Бензин, очевидно, за зиму выдохся. Некоторое время, словно поддразнивая, тлела багровая змейка, но и она потухла. Вместе с последней красноватой крапинкой исчезла последняя надежда.

Сидеть в потемках, понимая, что они, хитрые, именно теперь и спешат вылезти; сидеть, злясь на свою беспомощность, — разве это не значило быть мученицей науки?..

В окно заглянула луна, но и она не пришла Асе на помощь, осветила часть подоконника, стену, примыкающую к приемной, а обе постели оставила в тени. Правда, что-то вдруг забелело на спинке кровати. Простыни?!. Боже! Надо немедленно выбираться из лазарета!

Вскочив, Ася была вынуждена тут же замереть. За стеной, голубоватой от лунного света, послышался голос:

— Проходите, Яков Абрамович, я посвечу.

Голос принадлежал пыльной даме; под дверью скользнула полоска света: как видно, старушка не решилась пуститься в путь без зажженной лучинки, получившей в детском доме громкое наименование факела. Ася ощутила жгучую зависть: ей бы в руки пылающий факел! Ей бы огонь, свет! Хоть на минуту, чтобы узнать, правду ли говорила Сил Моих Нету.

Факелы — тоже величайшее изобретение. Казалось бы, что толку? Дымят, чадят… Но как они выручали детдомовцев зимними вечерами! Ужин частенько проходил при их колеблющемся, таинственном свете, столовая превращалась в подземелье, совсем такое, как то, где однажды заблудились Том Сойер и Бекки. А могли бы заблудиться Федя Аршинов и Ася…

За стеной шел спор, как бы поумнее поделить между отъезжающими и остающимися скудный запас драгоценного зеленого мыла. Потом доктор произнес:

— Нет, я побуду здесь, у себя. Покойной ночи.

Покойной ночи? Что он, здесь до утра застрянет?!.

Яков Абрамович шагал из угла в угол. Асино возбуждение улеглось, поползли невеселые мысли. Взбучки ей все-таки не избежать. Шесть, нет двенадцать простыней надо было подрубить сегодня до ночи. Влетит Асе, влетит… Особенно от Ксении. Ей еще почудится, будто Ася нарочно сорвала субботник; выдумает, что она на всякий почин коммунистов смотрит сквозь «сито прошлого»…

А как разобидится Катя, от которой Ася утаила возможность научного открытия! Выходит, что Ася нарушила пункт о товариществе и дружбе.

Как будто, кроме Аси, никто не нарушает конституцию! Всем детским домом постановили не драться и не выражаться; не давать обидных прозвищ; не дразнить женихом и невестой; не называть воблу советской курицей (буржуям это кажется остроумным, а советским детям не кажется); не говорить «пошамать». Постановили, а нарушают…

Ася сама вырабатывала конституцию; ее включили в комиссию потому, что для выработки конституции требуется фантазия. Ася от всей души голосовала за пункт о товариществе и дружбе, все голосовали — ведь Карл Либкнехт и Роза Люксембург, погибшие за революцию, были замечательными товарищами!

В конституции Дома имени Карла и Розы значилось: «Всегда поступать честно». Ася прилегла на кровать, поджала под себя озябшие босые ноги и задумалась. Самым честным в ее положении было немедленно постучаться к врачу, доверить ему тайну и, если не упущено время, если они не все еще вылезли, сообща сделать открытие. Ася решительно спустила ноги на пол и вдруг… Вдруг прозвучал голос Ксении:

— Я видела свет в вашем окне и вот зашла…

Радостный тон Якова Абрамовича напугал Асю.

— Я так ждал… милая! Спасибо…

Неужели девчонки были правы?! Говорили, что доктор влюблен. Говорили, что перед разлукой он непременно объяснится Ксении в любви. Что же это? Он будет объясняться, а в палате все будет слышно?

Неужели он сейчас упадет на колени и попросит руку и сердце? Она протянет руку… А сердце? Как поступают с сердцем?

Однако Асю успокаивает голос Ксении. Он очень строгий:

— У меня дело, Яков Абрамович! Надо вычеркнуть из списка одну фамилию, решить, кем заменить…

Врач детского дома с месяц назад получил отпечатанное на наркомпросовском шапирографе письмо за подписью Елизаровой. Анна Ильинична Ульянова-Елизарова с первых шагов революции возглавляла Отдел охраны детства. Этот отдел просил врачебный персонал столицы отобрать для посылки в колонию детей, наиболее в этом нуждающихся.

Произведя тщательный медосмотр, доктор лишь руками развел:

— Наиболее нуждающиеся, я бы сказал, все.

И вместе с Ксенией принялся вычеркивать и вновь вписывать фамилии будущих колонистов, сожалея о том, что в бывшие покои панского семейства нельзя втиснуть более ста коек.

Сейчас Ксения повторяет:

— Надо вычеркнуть из списка одну фамилию.

— Вычеркнуть? Кого вычеркнуть? — удивляется доктор.

Ася навострила ушки. Было очень интересно узнать, кого и за какие грехи собираются не пустить в колонию.

— Овчинникову, — объявила Ксения.

— Асю? А что случилось?

— Неизвестно. Или проявление анархизма, или еще хуже…

Из дальнейшего разговора Ася узнала, что она, Овчинникова, не случайно в прошлом соприкасалась с Сухаревкой; что сегодня из детского дома исчезло ценное государственное имущество, а перед этим Ася соприкасалась с одной личностью, не успевшей перевариться в фабричном котле и водившей Асю в свое время на толкучку. Кстати, тоже для сбыта государственного имущества.

Не в характере Аси было молчать при таких обстоятельствах. Девочка вскочила, схватила в охапку злополучное имущество и ринулась к двери. Но дрожащие руки отказывались слушаться. Гладкие, накрахмаленные простыни соскользнули на пол.

Пока Ася на корточках собирала их, разговор за стеной круто изменил направление. Ксения почему-то легко согласилась с доктором, что беспокоиться насчет Аси преждевременно, что скорее всего тут обычная шалость; даже не запротестовала, когда он сказал, что девочка сделана из хорошего материала. Затем Ксения совсем иным, каким-то робким голосом спросила:

— Так вы ждали меня?

Нисколечко она не думала об Асе! По голосу можно было понять: ей все безразлично, кроме того, что ответит Яков Абрамович.

Он ответил тихо, но явственно:

— Ждал… Выслушайте меня на прощание… Вы можете меня презирать, милая Ксения, но я вас люблю!