Дом Людей Живых

XXV

Я не слыхал, как отворилась дверь. Я был изумлен и не успел закрыть глаз.

Они вошли оба, граф Франсуа и виконт Антуан. Они на меня смотрят. Я вижу, как вчера, что они изумлены…

Граф Франсуа говорит мне:

— Сударь, прошу вас встать…

Я встал без всякого усилия. Я слаб, очень слаб, но легок, легок, — так легок…

Граф Франсуа продолжает:

— Сударь, мой отец слишком утомлен и не может покинуть своей комнаты. Мой сын и я, мы пришли для того, чтобы отвести вас туда…

Я последовал за ними. Не все ли равно, где мне быть? Там или здесь?

Я не увидел маркиза Гаспара. В его комнате ширмы из старого шелка скрывают постель, я мог видеть только ее четыре витых колонны, очень высокие, и четырехугольный балдахин без занавесок.

Но я узнал его фальцет и те мягкие интонации, с которыми он умеет говорить, когда не хочет быть ни повелительным, ни насмешливым…

Человек Живой говорит, и я слушаю, и в моей истощенной памяти, где изглаживаются и падают в прах все воспоминания прошлого, его слова врезываются так глубоко, что — я знаю — пребудут в ней до конца.

Он говорит:

— Сударь, я был лучшего мнения о моем магнетическом могуществе и о вашей жизненной энергии. Не могу выразить, как я сожалею о том, что я сделал, — что я должен был сделать. Наша безопасность, наше спокойствие, наше вероятное бессмертие этого требовали. Теперь они обеспечены ценою одного только усилия. Но я шел на то, чтобы это усилие только утомило вас, как оно утомило меня самого, и отнюдь не повлекло за собой вашего истощения. Конечно, опыт, который мы произвели, был опасным, и я вас предупреждал об этом. Думая о вас, я в особенности опасался неизбежного разрыва вибрационной связи, которая вначале соединяла нас с существом, извлеченным мною из вашей субстанции. Я опасался также смерти этого существа, которое я сотворил и должен был уничтожить, — опасался, зная, что его уничтожение жестоко отзовется на вас. Вы, сударь, прекрасно перенесли и то и другое потрясение, но лишь для того, чтобы минуту спустя впасть в то непонятное состояние истощения, в котором я вас нахожу. Сударь, я искренне опечален и умоляю вас верить: не от меня зависело то, что сегодня вы не чувствуете себя таким же здоровым и сильным, как были.

Пауза. Я делаю шаг, чтобы уйти. Но голос начинает звучать снова, более медленно и более торжественно, я продолжаю внимательно слушать.

— Поскольку дело обстоит так, остается только примириться с непоправимым. Но в этом заключаются и некоторые преимущества для вас. Возражения, которые мы делали против того, чтобы отпустить вас немедленно, отпадают теперь сами собой. То, что было невозможно по отношению к человеку здоровому телом и духом, сильному и молодому, каким вы были вчера, мы без всякого затруднения можем разрешить человеку старому и слабому, каким вы являетесь сейчас. Сударь, с этой минуты вы свободны, свободны без всяких условий. Если хотите, мой внук будет иметь честь открыть перед вами нашу дверь. И вы можете направить ваши стопы, куда вам заблагорассудится. С нас довольно того, что вы никогда не скажете ни одной душе человеческой о том, что вы видели в нашем доме. И вы не будете говорить.

Я все слушаю. Я не удивляюсь нисколько, как ни неожиданна эта свобода, которую мне возвращают. Я слушаю и чувствую, что каждое из обращенных ко мне слов проникает в меня и запечатлевается во мне неизгладимо. Я понимаю хорошо: из ужасного испытания моя воля, мое сознание, самый разум мой вышли непоколебимыми, уменьшившимися, разреженными; моя голова, если можно так выразиться, наполовину пуста, и эти слова, которые ко мне обращают, и эти веления, которые мне дают, — все это, исходящее от другой воли, другого сознания, другого разума, занимает в моем мозгу место того, что ушло оттуда, и с грехом пополам заполняет эту несносную пустоту в моей голове…

Фальцет маркиза Гаспара продолжает:

— Кроме того, вы имеете наше слово. Госпожа де***, ваша подруга, покинувшая этот дом вчера вечером, никогда больше в него не возвратится.

Госпожа де***, моя подруга?.. Ах, да… Я об этом не думал… В самом деле, я очень стар… И мое сердце тоже начинает истощаться… Я очень стар, и многое во мне уже изменилось…

Госпожа де***, да… Мадлена… она не возвратится никогда более. Пусть будет так.

Фальцет заканчивает:

— Прощайте, сударь.

Все кончено.

За дверью, наружной дверью из дерева, обитого железом, которую мне открыли, и на первой из восьми ступеней крыльца, граф Франсуа и виконт Антуан говорят мне, один за другим, те же слова:

— Прощайте, сударь.