Дом моей судьбы

ТЕТРАДЬ № 1. ДЕТДОМ

29 июля 1961 г. Как мы проводим дни в каникулы? После обеда во дворе я читала девочкам русскую народную сказку «По щучьему велению». Было солнечно и жарко. Люба Найденова сказала: «Вот бы поймать такую рыбищу! Все бы сбылось!» Какие же у нас хотения? Люба призналась, что желает богатый дом, ученого мужа и много детей. А Гуля Булатова мечтает о хорошем добром муже для своей мамы. Гуля живет в деревянном доме, это через дорогу, напротив нашего детдома. Ее папа уехал на Север, он — геолог. А я мечтаю стать артисткой. Мы договорились никому не выдавать свои секреты.

25 июля. Во дворе шумят тополя, осины и две рябины. У нас есть зоопарк, там живет лошадь-мерин Тишка, пять свиней, кролик. У нас есть собака Жучка. Сегодня девочек младшей группы купали в бане, а мальчики заглядывали в окошко. Две девочки завизжали, как взрослые. Другие съежились. Марья Кирилловна сказала, чтобы я прогнала мальчишек. Тут ко мне подошла Люба Найденова: «Ты знаешь, у Ани Царьградской родители воры». Она узнала от тети Клавы в зоопарке, Аня хитрая, скрывает от нас свою судьбу.

2 августа. Мы с Любой сочинили песню.

Тут к нам подошла Аня Царьградская, зло глянула на Любу и спрашивает: «Ты зачем обо мне сплетничаешь?» Найденова растерялась. Аня кинулась на Любу и стала ей рвать волосы, крича: «Вот тебе, вот тебе!» В это время подошел Софрон Петрович. Он разнял Аню и Любу. Раздувая усы, поправил очки на носу. Ну, думаю, сейчас будет ругань. Но Софрон Петрович засмеялся: «Найденова, ты такая большая и позволяешь себя бить?» Всем нам приказал каждое утро помогать тете Клаве управляться в зоопарке. Мы уже один раз работали там. Аня Царьградская и Люба Найденова теперь враги.

7 августа. После обеда к воротам нашей ограды подъехала легковая машина. Открылась дверца, и выскочил Валерка Подкидышев. В белой рубашке, в синем костюмчике. Постоял, огляделся и убежал в корпус. Из машины вышли высокий мужчина и нарядная молодая женщина. Наши воспитательницы окружили их. Подоспел и директор Софрон Петрович, качая седой головой, сокрушался. Валерка не прижился в семье новых родителей. Вот дурачок. Пробыл в их доме один месяц. Его привезли назад. Аня Царьградская приблизилась к дяденьке и что-то долго шептала ему. А потом Гуля мне сказала: «Аня хвасталась перед дяденькой, что у нее отец Герой Советского Союза, а мама уехала за границу». Ох, вруша! А я бы стала жить с чужими родителями, только меня никто не берет.

17 августа. Царьградская опять подралась с Любой Найденовой, исцарапала ей лицо. Считает Любу сплетницей, хотя Люба не сплетничает. Гуля предложила расспросить у тети Клавы, кто же родители Царьградской…

19 августа. Царьградская взбаламутила весь детдом, ночевала в чьей-то ограде на сеновале. Хозяин чуть вилами ее не запорол. Поймал и утром привез на мотоцикле в детдом. Софрона Петровича теперь из-за Ани вызовут в поселковый Совет.

20 августа. Из пионерского лагеря вернулась группа ребят. Они собирали лекарственные травы: подорожник, ромашку, зверобой. Абдрахман Алибеков мне дал конверт, а в нем засушенная красивая бабочка. Булатовой исполнилось двенадцать лет. Мы ходили к ней в дом, ели конфеты, потом играли в «семью». Люба Найденова была папой, Гуля мамой, я их дочерью. Гуля говорит: «Ты мой муж, приходи пьяный и матери меня». Люба не стала ее материть. У Гули есть младшая сестра Лиза, я с ней играла.

26 августа. Сегодня ребят из нашего 6-го класса хотели сводить в лес. Пришел десятиклассник-пионервожатый, но старшая воспитательница накричала на него. Он не проинструктировал ребят. Наш поход отменили. Опять будем сидеть в своей ограде… А нам так хотелось переночевать в настоящем лесу, в палатке.

28 августа. Тетя Клава сказала Гуле, что отец у Царьградской осужден. Тетя Клава называет воспитанников детдома «покормленышами». Люба — покормленыш, я — покормленыш, а Гуля — не покормленыш, она живет с мамой. Я родилась на станции Богадинской. Мама отдала меня в детский приют г. Тюмени. А где моя мама? Мне тринадцать лет, а я ее ни разу не видела.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ТЕТРАДЬ № 2. ДЕТДОМ. ШКОЛА

13 сентября 1961 г. Как мы проводим дни в 6-м «А» классе. Вчера мыли окна в комнате группы, а сегодня полы. Стекла чистые-пречистые, лучи рисуют на стене прыгающих зайчиков. Как в кино. К нам пришла Гуля Булатова. Ей мать проколола уши, она с сережками. Мы долго шептались о родителях Царьградской. Со двора вошли в комнату. Включили репродуктор. Мне еще тринадцать лет, что ждет меня впереди? Какой я буду через десять лет. О любви пока не думаю. Мне хочется иметь сережки, как у Гули Булатовой. Она сказала, что забеременеть можно от поцелуя с мальчиком. Меня никто не целовал.

Все обсудили. Решили: люди на земном шаре должны жить по-коммунистически, друзьями. На этом разошлись. День прошел благополучно.

14 сентября. Встала в 6 утра. Заправила койку и помчалась умываться. Мыла пол в коридоре вместе с техничкой. После работы учила уроки. Выполнив домашнее задание, поспешила в школу. В классе появилась перед самым звонком. Урок арифметики был веселым. Объясняли раздел пропорций. На уроке рисования никто учителя не слушал. Шумели, галдели. Нас вызвали в учительскую и отчитали. У меня испортилось настроение.

15 сентября. С 5 часов 45 минут на ногах. Дежурила на кухне. Чистила картошку, мыла посуду. После уроков по дороге из школы беседовала с Гулей Булатовой о любви. Дети не рождаются от поцелуев! Это глупость! Я пощупала свой живот и сказала: «Найденова хочет дружить с Аней Царьградской». — «Будем дружить и держать язык за зубами?» — спросила Гуля. «Согласна», — ответила я. Тогда Булатова рассказала мне, что Аня Царьградская вместе с другими девочками пошла уносить из класса журнал, ее учительница по русскому попросила. Но Аня зашла в кабинет физики, там никого не было, и поставила себе по предметам несколько пятерок. И другим девочкам тоже.

Я сказала, что буду немой как рыба. Тайну не выдам. Булатова ездила с матерью в больницу к сестренке, видела, как делают уколы в руку. Гуля хочет быть врачом, а я не представляю, как мне стать артисткой.

16 октября. Сегодня занятия опять во вторую смену. На уроках было хорошо. Во время перемены носились во дворе, смеялись. После уроков оставалась в школе разучивать пляски, я еще училась играть на гитаре. Когда мы возвращались домой, то за нами увязались мальчишки из нашего класса — Валерка Подкидышев и Абдрахман Алибеков. Было уже темновато, зажглись на столбах огни. На повороте в проулок Алибеков толкнул меня в снег, я упала. Люба подала мне руку, отряхнула снег с пальто. Мы пошли дальше, в темноту. Мальчишки нас преследовали. «Будь что будет», — прошептала я Любе. В темноте у забора парнишки нас окружили. Алибеков нахально приблизился ко мне, я смотрела поверх его головы. «Чего привязался?» Отвернулась и пошла. Потом крикнула: «Не на такую нарвался!» Мальчишки отстали.

17 октября. Сижу за одной партой с Алибековым. На уроке ботаники он подсунул мне записку от Подкидышева. Читаю: «Зачем ты разболтала?» Вытаращилась на Валерку. Он сидит сбоку, через проход. Написал вторую записку и передал мне через Абдрахмана: «Пойдем домой, расскажу».

После уроков шли по улице в сторону детдома с Гулей и Подкидышевым. Он говорит: «Алибеков велел потолковать. Вы проболтались, что мы вас провожали». Я перебила его: «Были бы вы дельными, мы бы не проболтались».

Валерка промолчал и отстал. С Гулей у нас разговора не получилось. Она на перемене шепталась с Аней Царьградской. Хочет ли она со мной дружить?

18 октября. На перемене попросила Найденову спросить у Гули, будет ли она подругой. На второй перемене увидела: Люба и Гуля сидят на подоконнике. Догадалась: Найденова мирит меня с Булатовой. Но тут в коридор вышла из класса Царьградская, и я разругалась с ней. Она главный преступник — отбивает у меня Гулю Булатову.

После занятий Булатова поджидала меня в школьном дворе. «Что ты от всех отстала?» — спрашиваю ее. «Да так». — «Как так?» — «Настроение плохое!» — «Почему плохое?» — «Какие глупые вопросы ты задаешь!» — «Совсем не глупые», — сказала я, а сама думала о нашей дружбе. Она махнула нервно рукой с портфелем и ушла от меня. На большой улице, у магазина, меня ждала Люба Найденова.

«Ну помирились вы?» — спрашивает. «Ничего у нас не вышло». Мученье с этой дружбой! Нас окружили девочки из нашего класса. Мы с Любой условились встретиться в воскресенье в 12 часов дня. Найденова серьезная девочка, как взрослая, не будь ее, нам с Гулей ни в жизнь не восстановить дружбу. Если Булатова не захочет, то у меня к ней все равно останутся нежные чувства.

19 октября. Встала в 7 часов утра. Наработалась в зоопарке, помылась, оделась. С Любой пошли на улицу. Машина мчалась мимо, брызгала грязью, мне запачкала пальто. Воспитательница увидела, окликнула: «Вы куда отправились? Почему без разрешения?» Все-таки мы ушли. Найденова говорит: «Я поняла, как тебя любит Гуля». — «По каким признакам ты догадалась?» — «Она на тебя смотрела долго-долго, мне показалось, что заплачет».

На душе моей стало легче, и мы пошли через дорогу к дому Гули. Вызвали ее. Тут я почистила пальто. Мы сходили в детскую библиотеку, полистали журналы, сменили книги. Потом играли в снежки. Я прислонилась к стволу березы и вспомнила, как неделю назад сидели на скамейке, поджидали Булатову. Она шла по другой стороне улицы. «Если подойдет к нам, то, значит, уважает, а если нет, то она нас не любит». Булатова свернула в нашу сторону. Мы обрадовались.

Теперь я верю: Булатова нас с Любой уважает.

Положили книжки на скамейку, стали бросаться снежками. Из дому выскочила младшая сестра Булатовой, Лиза. Мы с ней играли. Тогда Гуля пригласила всех в свой дом. В их доме есть пианино, на нем играет Лиза. Гуля предложила: «Давайте играть в «семью». Ты, Ксеня, будешь мамой». Я отказалась. Я не помню свою маму и не умею в нее играть. Гуля проводила нас до детдома. Возле ворот спросила в лоб: «Решайте, будем дружить?» — «Будем!» — У нас с Любой получилось хором. «Чтоб с завтрашнего дня быть вместе!» — строго объявила Булатова.

В коридоре мы встретили Аню Царьградскую, она была в красном берете. Сама себе купила. Ей отец прислал в конверте денег. Она очень симпатичная.

«Не хочешь со мной дружить?» — Вопрос ее был какой-то дерзкий.

«Нет, — сказала я, — я дружу с Булатовой».

И я увидела на глазах ее слезы. Аня уже не раз предлагала мне на уроках запиской дружбу, но я ей не отвечаю. Я люблю говорить правду. Зачем ее обманывать?

20 октября. Все перемены бегали, играли в снежки, дурачились с Булатовой. Перед лекцией меня послали в учительскую за эпидиаскопом, и я стала свидетельницей ругани старшей воспитательницы (она же учительница по русскому) с другой воспитательницей. Старшая воспитательница обвинялась в том, что она шпионит за воспитателями, посылает подсмотреть, чем они занимаются, Мишку Балдина! Ну Балдин! Ну шпион!

Вечером я помогала Найденовой сдружиться с Аней. Люба солидная, высокая, неторопливая. У них тоже какая-то неразбериха в отношениях.

21 октября. Солнце жарит на крышах снег, вода капает с сосулек. Глыбы обрушиваются сверху. Утром ждала в классе Гулю, волновалась от нетерпения, а когда она появилась, то я не встала даже с парты. На перемене мы с ней играли.

«Ты вчера обиделась?»

«Ничего».

«На кого ты рассердилась?»

«На Царьградскую».

«И на меня? Я же видела. И часто ты так?»

Она фыркнула.

«А ты много воображаешь!»

И у меня даже залило глаза слезами, я дрожала от негодования. Она слишком прямолинейна. Но я все-таки люблю ее за прямоту. У нее резкий, добрый, честный характер. Бывает застенчива. Такие характеры редки.

«Спасибо», — еле слышно сказала я.

«Пожалуйста», — ответила она.

Домой мы шли с Любой Найденовой, а Гуля одна. У меня тяжело на сердце.

26 октября. В классе разразилась буря с громом и молнией… Аню Царьградскую разоблачили с исправленными в журнале оценками. Учительница по истории была временная. Ну и по совету Ани многие ребята наставили себе пятерок и четверок. Мне тоже поставили, хотя я не хотела. Кто-то из учителей обратил внимание на подчистки в журнале. Наша классная руководительница взбесилась на нас, она орала: «Ах вы, остолопы! Дегенераты! Дурьи, бараньи головы! Хотите жить чужим трудом!» Она стала ходить перед каждым уроком. Царьградская пряталась за штору. Классная руководительница ушла, но на перемене поймала Аню. Ругала ее. Она потребовала от Ани и от многих девочек принести сочинения, чтобы проверить, какие были поставлены оценки. Но девочки заново переписали сочинения и поставили себе такие же оценки, какие были в журнале. Нет! Я такими делами не занималась и не хочу. Ане за четверть понизят оценку поведения.

20 ноября. После зарядки на улице я обтерлась водой. Села читать книгу «Дорогие мои мальчишки». Отличная книга!

На дворе подморозило. По кромке крыши свисают кистями сосульки. Куржак окутал ветки тополей. Шла по улице, разбивала каблуком лед, любовалась волшебным убранством зимы. Кто все сотворил? Чудесное настроение.

В классе очутилась за пять минут до звонка. На перемене мы с Гулей обсуждали ее сережки. Она волосами их замаскировала, учителя не замечают. Мне очень завидно, но у меня нет денег на сережки.

После уроков было совместное заседание совета пионерской дружины и комитета комсомола. Учителя-комсомольцы держатся особняком. Молчат. Я — председатель совета. Обсуждали зоны пионерского и комсомольского действия. Ребята нашего класса ходили по квартирам собирать макулатуру, во время сбора Мишка Балдин унес из квартиры три книжки. Его мы опять ругали. Комсомольцы таскали из дворов металлолом, у кого-то сняли хорошие железные ворота, пришлось возвращать. На заработанные деньги лучший класс поедет в Москву. Мы сидели за столом с Булатовой. Сердце мое радовалось. На доске девочки мелом написали: «Кс. + Гу. = дружба». Очень верно.

23 ноября. На уроке геометрии были студенты педучилища. Класс волновался. Вызвали к доске Гулю. Ох, как я переживала! Хоть бы ничего она не забыла! Ей поставили 5. Хорошо жить на свете, когда есть подруга.

После уроков была драка. Балдин дразнил Царьградскую, она накинулась на него, они упали между партами и визжали, орали. Аня искусала Мишке ухо и руку, а он вырвал у нее клок волос. Оба ревели. Я кричала, чтобы они прекратили драку, но их растащила Найденова. Она сильная.

24 ноября. По арифметике контрольная. О пропорциях. Кажется, написала хорошо. По географии получила 4. Почему мне поставили «хорошо», а не «отлично»? Обидно.

Булатова на перемене прогуливалась с Найденовой. Если бы я ей так же изменила, она бы меня прокляла. Сдерживаюсь как могу, дорожу нашей дружбой. Я все-таки председатель совета дружины.

25 ноября. Ревную Булатову к ее мечте: видит себя в белом халате с хирургическими инструментами. Верит в свое призвание. А как же я? Балалайка бесструнная. Позавчера пропустила репетицию. Зато мне Александр Александрович Субботин дал гитару. Учусь играть. Сочиняю песни.

27 ноября. Из школы в детдом возвращалась с Валериком Подкидышевым. Молчали всю дорогу.

28 ноября. Из-за Алибекова на уроке физики схватила «удочку». Отвечала у доски, а он мне подмигивал и смешил меня. На перемене Булатова отозвала меня к шкафу: «Сердишься, что я гуляла с Найденовой?» — «Нет».

Она радостно сжала мои руки, и мы вышли в коридор, ворковали тихо. Она слышала: в учительской меня назвали способной, старательной и активной. Какая Гуля красивая! И учится отлично.

29 ноября. На уроке русского языка кто-то бросил мне на парту бумажку. Развернула: «Здравствуй, Ксеня! Пишу от всего сердца, я люблю тебя. Буду провожать домой, признаюсь в этом. В. П.».

Валерка Подкидышев! Он староста класса, очень серьезный и рассудительный, а сделал глупость. Все девочки имеют к нему симпатию, но я-то дружу с Булатовой! Мне нравится ее пренебрежение к мальчишкам.

По пути к детдому Валерка опять молчал. Шел и шел. У магазина задаю ему вопрос: «Тебе не скучно молчать?» Он ответил: «Нет, не скучно».

30 ноября. После уроков учились танцевать. Была лекция об истории танцев. Танец — это выражение святых чувств, элегантности и деликатности, он расковывает душу. Разнообразными фигурами и чуть заметными движениями можно кому-то намекнуть или признаться в чем-то… Найденова толстая. Неуклюжесть — ее порок. Царьградская — русоволосая, стройная, быстрая и легкая, но в ее движениях есть шалость. Она красуется собой и поэтому кажется вульгарной. Гуля танцевала красиво и строго. У нее опять новое платье.

Булатова ушла после танцев, не подождав меня. Очень мне грустно за такое ее предательство.

1 декабря. Мы высыпались из общежития во двор. Тут я поссорилась с Гулей. Я спросила ее: «Хочешь, погуляем на берегу реки?» — «Не знаю, Люба пойдет?» — «А без Любы не можешь?» — обиделась я.

«Ксе-е-ня!» — звали меня девочки.

«Без подруг не останусь», — сказала я ей, повернулась к кричащим девочкам. Они были уже с лыжами. Тут Булатова догнала меня и призналась: «Я с Найденовой никуда не хожу». Мы вместе пошли за лыжами, потом отправились к реке, где катались с берега. Было жарко, весело. Гуля сказала:

«Валерка Подкидышев предложил дружбу Ане Царьградской».

Меня это покоробило, но я ей не ответила. Пусть дружат.

«Мы, Гулечка, будем дружить с тобой».

2 декабря. Опять ссора с Булатовой. Играли во дворе в снежки. Тут я заметила Найденову и окликнула ее. Она закричала обрадованно и кинулась мне на шею, тискала меня. Булатова остолбенела. Сердце мое сжалось. Я хотела с нею вести откровенный разговор, она рассерженно оборвала меня и ушла.

4 декабря. В коридоре спального корпуса увидела красивую женщину, она была в роскошной шубе, в белой меховой шапке, в красных сапогах, у нее яркий рот, длинные лаковые ногти. Она одарила всех конфетами. «Я мама Миши Балдина», — говорила улыбаясь. Достала из сумочки аттестат зрелости и показывала оценки. Много пятерок, а потом, уходя из коридора, целовала Мишу в лицо и плакала.

Мне исполнилось четырнадцать лет. Выросла в детдомах… Даже у Мишки Балдина есть мама, а у меня нет…

6 декабря. Сегодня ходила на горку. На льду подъехала к Ане Царьградской.

«С кем дружишь?»

«Ни с кем».

«А с кем желаешь?»

«С тобой».

«У меня есть Булатова. Могу подружить с Найденовой».

«Хорошо бы».

Помчалась на лыжах к Найденовой. Она только что съехала с горки, упала, подымалась.

«Хочешь в подруги Царьградскую?»

«Не знаю».

Я возмутилась:

«Но ты же хотела с ней дружить!»

Она закрыла глаза, покачала головой. Мы стали кататься вместе — Люба, Гуля и я. Говорили о дружбе. Что это такое? Доверие всех тайн, чтобы никому не выдавать. Уверенность, что подруга в беде выручит. «Ну а если директор потребует выдать тайну?» Люба Найденова сказала: «Я не выдам!» Мы с Гулей подумали и тоже сказали: «Будем хранить секреты от всех на свете!»

Возвращались с реки домой, увидели, как на катке бородатый мужчина катался на коньках. Потом встретили пожилую женщину, она очень нас позабавила. Я сочинила стихотворение:

18 февраля 1962 г. Давно не заполняла дневник. Нас пятнадцать учеников из класса ездили в Москву. Вылетели из Тюмени утром и за каких-то три часа пронеслись по облакам за 1800 километров! Облака будто сахарные горы. В них ущелья. Страшно. В аэропорту начались приключения. Мария Кирилловна позвонила в школу-интернат, куда мы посылали письмо, но ей объяснили: «Мест нет». Мария Кирилловна запечалилась. «Давайте, ребята, совещаться». Мы хором согласились жить на вокзале, но осмотреть все музеи и улицы. Сразу же поехали в город, пошли на Красную площадь, потом в Кремль. А ночью спали на скамейках железнодорожного вокзала. Первую ночь дежурство несли Марья Кирилловна и Подкидышев. Утром позавтракали в какой-то закусочной и опять поехали в центр города, посетили Музей В. И. Ленина, Музей Октябрьской революции. Ночью спали снова на скамейках, сидя, подложив под головы чемоданчики. Мария Кирилловна звонила в разные школы-интернаты. Нам разрешили поселиться в одной школе. Там уже были ребята-десятиклассники из Грузии. Мы с ними фотографировались. Пели хором песни, танцевали под магнитофон. Ходили в зоопарк, видели слона.

Питались мы на рубль в день. Московские школы-интернаты не интересуются Сибирью. Им хочется возить своих учеников на юг. Мария Кирилловна каждое утро совещалась с нами. Меня звали комиссаром группы.

23 февраля. День рождения школы. Пионерский сбор. Техники-кружковцы заняли двор. Балдин минут тридцать бил пальцем по пропеллеру своего самолета, но мотор так и не завелся. Ну и конструктор! Валерик Подкидышев расхаживал по двору, руки в брюки. Он геолог. Был концерт пантомимы, играли в шарады. Я читала свои стихи. Пели песни под гитару.

Валерик Подкидышев после поездки в Москву со мной очень вежлив.

ТЕТРАДЬ № 3. ШКОЛА-ИНТЕРНАТ

9 октября 1962 г. Как мы проводим дни в 7-м классе. Дневничок мой, зеркальце мое. Давно не заглядывала в тебя. В горькие минуты откровенничаю с тобой, ты напоминаешь мне вчерашние тайны. Ты мой первый друг. Доверяюсь тебе, моя память и совесть. На твоих листочках следы моих слез. Уже столько пережито! Детдом остался далеко-далеко, за лесом. А о первом дошкольном детдоме совсем забываю. Теперь мой дом — трехэтажное кирпичное здание. В левой части живут мальчики, в правой — девочки. На верхних этажах корпуса классы, внизу — столовая, дирекция, спортзал… В окне видно выбеленное снегом озеро, а за ним — лес. Справа — деревянные дома с огородами.

В последний день, когда уезжали из поселка, ходили с ребятами в лес. Разжигали костер. Какой сосняк! Высоченные деревья закрывают небо кронами, а под толщей их сводов ивы. На берегу реки в кустах красные пятнышки ягод шиповника. Смешанный лес — березы, осины полыхали осенним разноцветьем. Мы дышали полной грудью, казалось, не надышимся, уедем и никогда больше не вернемся.

Мы побывали на берегу огромного озера, на него садятся гидросамолеты, по берегам его деревни и поселки. Возле разрытого кургана, где была стоянка жителей каменного века, какой-то мужчина показал нам кости… желтый череп рассечен чем-то острым. Мужчина сказал: «Эта женщина была убита и похоронена вместе с мужем…» Жутко!.. За что ее спрятали в землю вместе с ним?.. Это и есть патриархат? Безобразие!

Прощай, милый детдом. Я семиклассница.

1 ноября. Меня приняли в комсомол. Нас приглашали в красный уголок школы по одному. Сердце мое колотилось пташкой, я сильно волновалась. Вошла и молча смотрю на сидящих за столом членов бюро РК ВЛКСМ. Слышу: «Здравствуй, Ксеня!» — «Здравствуйте!» — говорю им. Все улыбаются. «Расскажи свою биографию». Отвечаю: «Родилась в Богандинском сельпо».

Стол засмеялся. «Почему в сельпо?»

Моя мама работала в сельпо. Она отдала меня в дом малютки. Что такое сельпо? Я не знаю. Спросили про «Интернационал», я подумала — нужно спеть, и стала откашливаться. Опять все засмеялись.

Вернулась в спальню. Там девочки обсуждали результаты приема в члены ВЛКСМ. Посиделки затянулись допоздна. Очень переживаю, что сконфузилась. А Люба Найденова вспомнила прием в пионеры:

«Это было во втором классе. В комнату заходили парами. В президиуме взрослые дяденьки. У одного, когда он поворачивался, живот жулькал о кромку стола. Я прыснула смехом, застыдилась и убежала из красного уголка. Пионервожатая нашла меня в коридоре, трясет за плечо: «Что с тобой, Люба?» Повела опять в кабинет, а я снова смех не могу унять. Брюхо-то у дяденьки толстое. У меня валенки огромные, я ими вожу по полу, оставляю мокрые следы. «Какие книги ты читаешь?» Я подумала, чем бы их удивить? Отвечаю: «Романы». Тут весь стол загоготал».

Люба сидела на кровати, смеялась, и мы все тоже расхохотались. Но я сделала замечание: «Смех наш неправильный!»

«Почему же неправильный?» — спокойно удивилась Люба.

«Разве можно смеяться над недостатками?» — возмутилась я.

Девочки загалдели:

«Если смешно! Хоть запрещай, хоть не запрещай. Смешно, и все!»

С ними не согласна.

3 ноября. Для живущих в школе-интернате сегодня была экскурсия на автобусе в город.

Нас высадили из автобуса на высоком берегу реки Туры. Недалеко здание с колоннами — краеведческий музей. Мы поднялись к Троицкому собору. За музеем городище, где стояла столица татарского ханства.

Город назывался при хане Кучуме Чимги-Тура. Сейчас в городе 150 тысяч человек. Валерка Подкидышев посмеивался надо мной, что я записываю слова экскурсовода.

7 ноября. Классная руководительница объявила на собрании, что я ударница. Первая четверть закончилась: В каникулы займусь алгеброй, а то у меня 4. Девочки записываются в клуб «Маленькая хозяюшка», будут учиться стряпать, готовить обеды. Мне неинтересно.

Вчера Подкидышев до обеда терпеливо объяснял мне задачку. Сидели за партой. Он обнял меня рукой за плечо, другой записывал в тетрадке уравнение, тут же решил его. Потом дал задачку для самостоятельной работы и ушел. Сидела и размышляла: как ему все легко дается? Если бы он захотел, был бы отличником. У него есть тройки. Ничего не учит, все знает.

Вдруг со двора долетел свист. Из тысячи любых свистов я узнала бы этот! Так лихо умеет свистеть только Валерка. Вызывает меня на улицу. Открыла окошко и с третьего этажа глянула вниз. Валерка в вельветовой курточке ярко вырисовывался на фоне белого снега. Рядом с ним Юрка Мартемьянов.

«Ксеня, беги фотографироваться!»

Сунула учебники и тетрадки в парту, поскакала вниз. У подъезда нас выстроили группой, щелкнули раза два аппаратом. С нами была комсорг школы Дина Солдатова.

8 ноября. После обеда ждала в классе Валеру. Тихо вокруг, пусто. Выглядывала в окошко. Вдруг слышу в коридоре шаги, открывается дверь, входит директор. Испугалась: сейчас будет за что-нибудь отпевать. Он подошел к окну и тоже, как и я, стал наблюдать за улицей. Отошла к своей парте, где Валерка вырезал ножом: «Ксеня + Абдрахман = Любовь». Прикрыла буквы тетрадкой. Вот-вот прибежит Валерка. Стояла у парты и нервничала. Илья Борисович уперся взглядом в «пейзаж» на улице и молчал. Высокий, с сединой на висках. Медленно отделился от подоконника, приблизился ко мне, обнял и тихо произнес: «Ксюшенька, я давно хотел признаться, да не решался…»

Прижал мою голову к груди, поцеловал в щеку. Все случилось быстро, и я рта не успела открыть. Осторожно, но решительно освободилась от него, глянула снизу вверх. Задумчивый, высокий, еще красивый мужчина. Говорят, ему 38 лет. Во мне смешались презрение и удивление, горечь, обида и ожидание Валерика. Губы мои молчали, но стыд и страх терзали мою душу. В голове толокся шепот: «Прошу вас, Илья Борисович, помолчите. Я мала и не разбираюсь в таких ситуациях».

Он расслышал. Выбритое лицо его было напудрено, оно как-то зашевелилось, кожа натянулась. «Ты… Ксюша, любишь меня?»

Такой взгляд, каким он меня ощупывал, я замечала на директорских совещаниях, когда он собирал старост. Держал меня взглядом и ждал. Я колебалась. Боялась произнести «нет».

«Илья Борисович, я вас люблю как родного отца…»

Не отвела глаз. Какое-то время мы упирались зрачками.

«Да, да, конечно, понимаю, Ксюша, спасибо… — заторопился и отвернулся. — Тебе меня не понять… Во мне шевельнулось чувство впервые за столько лет… к кому… к девчонке…»

Веки будто покраснели, глаза повлажнели. Он был противен до крайности.

«Вы не подумайте, Илья Борисович, чего-нибудь», — испугалась я.

Он сделал шаг, чтобы уйти.

«Да, я люблю тебя тоже, как родную дочь».

Дверь распахнулась, влетел запыхавшийся Валерка, рот его был полуоткрыт: что-то сдавленно крикнул, хотел, наверное, восторженно заорать. Увидел директора и остолбенел.

«До свиданья». — Директор вышел из класса.

Валерка удивленно обошел меня, сел на парту.

«Извини, Валерик», — сказала я и покинула класс.

В спальне сидели Люба Найденова и Аня Царьградская. Набросились, почему у меня такой ненормальный вид? Не могла молчать. Оправдывала Илью Борисовича, ведь он произнес «дочь». Разве нельзя любить как дочь? У меня нет отца. Не помню свою мать. Нам, детдомовским, всем заменяли отца и мать Софрон Петрович и Марья Кирилловна Мастерских. За слово «дочь» цеплялась как утопающий за соломинку. Девочки возбужденно шептались. Очень плохо спала ночь. Устала, будто работала.

12 ноября. Валерка! Голубоглазый милый мальчишка, белесый пушок на верхней губе. Ситцевая рубашка на крепких плечах. Какой ты серьезный! Никогда тебя не видывала таким, как в эти дни. Эх, Валерочка, если бы я призналась тебе в своем разговоре с директором. Нет, я ему не дочь! Избегаю его. У меня к нему отвращение! Как вспомню влажные глаза, так по телу пробегают судороги. Стараюсь не выходить из спальной.

Читала «Лесные были и небылицы» Бианки. Еще недавно нравилось, а сейчас неинтересно. Ждала Валерика. Рассматривала за окном машины с кирпичом. Зазвенел звонок на самоподготовку… В читальном зале ребята нашего класса уже сидят, учат уроки. Моя голова не хочет ничего знать, размышляет о директоре и Валерике. Как-нибудь на уроке выкручусь. Для всех учебники — закон, а у меня болит душа. Юрка Мартемьянов встал передо мной, просит растолковать задачку. «Иди к Подкидышеву». Все-таки объяснила. Поднатаскалась с Валериком.

Валерка пришел в зал с Абдрахманом. Потолкался, хитро подмигнул Мартемьянову и ушел. Догадываюсь: курят. Без него скучно. Книга лежит, шевелит листками, как живая. Поглядываю на дверь, жду ребят.

Второй урок просидела так себе. Делала вид, будто читаю книгу. Валерка приблизился, спросил глазами: «Что случилось?» — и ушел. Последовала за ним в коридор. Он исчез.

Вечером он сзади подкрался в коридоре, закрыл мне глаза ладошками. Обрадовалась! Сели на подоконник, но разговор не клеился.

«Тебе директор признался в любви», — сказал ехидно.

Спрыгнула с подоконника.

«Кто тебе наврал?»

Разболтали Люба и Аня. Побежала в свою комнату. Ох, Любка-подлюка!

Она сидела у стола.

«Зачем меня продала за копейку?»

Люба заплакала, клялась, что ничего никому не рассказывала. Значит, трепачка Царьградская. Убью! Я кипела от злобы, а потом разрыдалась.

16 ноября. В кабинете директора совещание старост спален. Я староста, но не хочу его видеть. Совещание длилось три часа. Пришла в спальню Люба, я опять с ней поссорилась. Она снова плакала, а я отправилась рисовать стенгазету в красный уголок.

24 ноября. Опять совещание у директора. О санитарном состоянии комнат, о дисциплине и учебе. Я спряталась в своей спальне.

В классе нас рассадили: мальчиков с девочками. Объясняется тем, что девочки с девочками шушукаются, а мальчик с мальчиком шалят. Мне достался Валерка. Сразу договорилась с ним: домашнее задание по физике будет готовить он, а по алгебре — я.

В нашей комнате побывала новая воспитательница. Высокая, энергичная, красивая. Обнюхала все углы, заглянула в тумбочку. Похвалила нас за чистоту.

Валерка «накачал» Аню Царьградскую, чтобы держала язык за зубами. Она дала честное комсомольское.

Воспитательница мне:

«Знаю, парнишки курят. Вот ты, Ксеня, с кем сидишь за партой? С Подкидышевым? Ну так добейся, чтобы он бросил курить».

Я ничего ей не пообещала.

28 ноября. Четверг. Ночью в окно из глубокой синевы на меня смотрела звездочка. Мерцала, не давала уснуть. Изредка набегало облачко, но звездочка опять прорезалась сквозь пленку облака. Я чувствовала, что за звездочкой опять же бездна и пустота, хотя там, дальше, есть еще одна звезда, но за ней снова пустота… Мне сделалось жутко. Что такое пустота? Отвернулась к стене, закрылась одеялом с головой. Вспомнила портрет Юрия Гагарина. Как же он летал в космос? Бездна… Вокруг бездна. Неужели нигде нет конца и живых людей? Что же такое пустота?

Утром выглянула в окошко. Солнце сверкает на снегу, озаряет поле, небо ярко-голубое и не пустое. Занялась уборкой комнаты. Села за дневник. Тут дверь заскрипела и вошла техничка:

«Тебя вызывает директор».

«Опять какая-то панихида». Сердце мое застучало сильнее. С беспокойством пошла в кабинет. Директор сидел за столом, кудрявая голова склонилась над листом бумаги: он что-то писал. Поздоровались. Вскинул голову, отложил авторучку, минуту молчал.

«Прости, Ксения. Вынужден поговорить. Ты ведь хочешь этого?» — тон вежливо-покровительственный.

Молчу.

«Избегаешь меня, не бываешь на совещаниях, — медленно выбрался из-за стола, навалился задом на стол, почти сел. — У меня отцовские чувства борются с нежностью к тебе. Я обязан быть с тобой строг. Весной ты закончишь семилетку, тебе бы поступить в восьмой класс… Наша школа-интернат держать не может…»

Говорил долго, нудно. Ненавидела его и боялась. В голове одно: «Когда меня освободите?»

Он сделал два шага в мою сторону. Я резко отскочила.

«Не подходите, Илья Борисович!»

На лице его изобразилось удивление, клоунская гримаса.

«Я все-таки директор».

Голос елейный, переливался оттенками доброты и строгости, хитрости и нравоучения. Еще одна попытка приблизиться ко мне вызвала во мне отчаяние.

«Я убегу!»

На мое счастье, в кабинет вошла воспитательница Галина Викторовна. Она затормозила у дверей, я ей мешала что-то спросить. Воспользовавшись их переговорами, я попросила разрешения уйти. Закрылась в своей комнате.

Хочется в детдом, к Софрону Петровичу, Марье Кирилловне. Как-то поживает в Лесном моя подруга Гуля Булатова. Написала ей письмо. Люба Найденова, увидев меня одну в комнате, спросила, не заболела ли я. «Нет, не заболела». Оделась и отправилась гулять на улицу. Мало-помалу успокоилась.

7 декабря 1962 г. Мне пятнадцать лет! В день своего рождения побывала в детдоме. Шофер самосвала, рыжий парень, сам позвал меня в кабину. Навязывался всю дорогу в друзья, угощал орехами. Марья Кирилловна пригласила меня в свой дом, сшила мне из старого своего платья маскарадный костюм. Когда прицепляю бумажный хвост, то становлюсь Котом в сапогах. Заглянула в дом к Булатовой Гуле. Она мне завидует: я самостоятельно езжу в детдом, как взрослая. У них в семье побывал отец, пьянствовал неделю, денег дал мало, опять уехал.

3 января 1963 г. Вчера я к бумажной маске приклеила усы из волос конского хвоста. Эти волосы мне надергал Сан Саныч от мерина Тишки в зоопарке. На бал-маскараде я бегала Котом в сапогах. Танцевала в группе на сцене, читала стихотворение. Илья Борисович был в масочке — в полоске черной бумаги с дырками для глаз. Пригласил меня на вальс. Мы покружились вокруг елки. Валерка сыпал конфетти мне на хвост.

Аня Царьградская была Красной Шапочкой. На ней туфли с очень-очень высоким каблуком. Галина Викторовна отозвала ее в коридор, приказала снять туфли. Аня горевала. Ей еще будет взбучка: где она взяла туфли? Я бесилась в зале. Галина Викторовна подозвала меня:

«Ксеня, иди спать, а то ребята будут вокруг тебя хороводиться».

Бал затянулся до 12 часов ночи. В комнате мы еще долго обсуждали костюмы и танцы. Галина Викторовна заглянула, приказала спать. Найденова с завистью сказала: «Ты танцевала с директором».

10 января. Шла по улице, наблюдала свадьбу. Прямо по дороге идут гармонисты, играют на гармошках, женщины пляшут, поют, выкрикивают частушки. Жених и невеста нарядные, окружены друзьями, но сами не поют. Я раззевалась. Тут меня тронул кто-то за плечо. Глянула — шуба и валенки. Батюшки, Галина Викторовна!

«Почему не бываешь на совещаниях у директора?»

«Один только раз не была».

«Два раза». Голос у нее был добрый, но вкрадчивый.

«Буду ходить, Галина Викторовна».

Потрепала меня по плечу.

«Что с тобой творится? Свадьбами интересуешься?»

«Ничего не творится».

Испортила все настроение.

17 января. Меня избрали комсоргом класса и членом комитета школы. Все из-за лошади. Пять дней назад мальчишка из пятого класса въехал верхом на лошади в школу, потом по лестнице на второй этаж. Но кто-то закричал на него, и тогда ребята начали лошадь прогонять вниз. Но она громко ржала и не хотела спускаться. Она даже села задом, упиралась, боялась идти вниз. Мальчишки понукали ее, били указкой и поводком. Я шла и увидела это безобразие.

«Вы же ей ноги переломаете!» — закричала я громко. И, рассвирепев, разогнала всех — и старших и младших. Не знаю, откуда у меня взялась такая решительность. Разогнать-то сумела, а лошадь отвести вниз тоже не смогла. Послала мальчишек к завхозу, а сама стала караулить коня. Пришли мужчины и меня похвалили. Затем сказали обо мне Илье Борисовичу и Галине Викторовне. На линейке мне за решительные и правильные действия вынесли благодарность.

Вскоре после этого случая меня избрали групкомсоргом.

ТЕТРАДЬ № 4. ШКОЛА-ИНТЕРНАТ

28 января 1963 г. Понедельник. Метель кружит снег, скрипит досками забора, машины бегут как в снежном тумане. Сугробы распухли за ночь. Холодюка за окошками. После воскресенья сидеть на уроках скучно.

Вечером мы все, восемнадцать девочек класса, вышли в снежный буран во двор. Разбились на группы, чтобы играть в войну. Девочки столпились возле меня, хотели быть в моей команде. Я назначила вторым командиром Аню Царьградскую. Только начали кидаться снежками, как вдруг из-за угла кто-то стал бросать заледенелые комья снега. Побежала на разведку. За углом шайка малышей под предводительством Балдина. Длинный, тощий, он заметил меня и спрятался за забор, в сугробе. Его орава ринулась на нас в атаку. Девочки сперва разбежались. Закричала на них, приказала взять в окружение Балду. В страхе он забрался на перекладину перед окнами школы и звал мальчишек: «Спасите!» Девочки не позволили ему спрыгнуть и убежать. По моей команде Царьградская поймала со своей группой всех малышей и отправила их спать. А Балду мы долго держали на столбе, обзывали его трусом. Он сидел там, как обезьяна.

Он догадался, что я командир. Крикнул мне сверху:

«Я ведь все видел…»

«Чего видел?» — не поняла сначала.

«С кем ты танцевала!»

Разозлилась и залепила в него ледышкой. Он завопил. Во двор вышла воспитательница, погнала всех в общежитие.

Ну, Балда, от тебя такого не ожидала!

29 января. Утром Миша Балдин заглянул в спальню:

«Комиссарова, выводи вечером свою армию на бой».

«Ладно».

Злость на него у меня прошла.

После ужина девочки оделись тепло, я повела их во двор. Армия мальчишек, «колчаковцев», ждала нас за школой. Они наготовили снежных гранат, швыряли в нас. Ах, Балда! Заманил нас в западню. Я предупредила девочек: «В бой не вступать!» Мы спокойно приблизились к траншеям мальчишек, куда они могли прятаться. Командовал у них не Балдин, а Валерка. Я ему предложила отвести свое войско за траншею, дать нам время занять свою позицию. Девочки построились в стороне. Ждала. Потом дала им знак: «Вперед!» Мы кинулись на мальчишек, началась возня, сутолока, толкучка. Мальчишки растерялись и немножко отступили от своей траншеи. Тут на меня налетели «колчаковцы», затащили в общую сутолоку. Подкидышев стал со мной бороться. Но был осторожен, никому не позволял ронять меня в снег. В этот момент он мне очень нравился. Я любила его… Это настоящий Чапай, воин великодушный и красивый. Недаром приходящие девочки нашего класса Нинка и Ольга бегают за ним.

После сражения мы вернулись в общежитие. Весь вечер были вместе с Подкидышевым. Приятно с ним. Зачем я ему нужна? Маленькая, некрасивая. Он среднего роста, с большими голубыми глазами, румяным лицом. Восхитителен. И выполняет все мои просьбы. Аня Царьградская не раз проходила мимо нас, чтобы обратить на себя внимание.

Где Аня взяла туфли на высоком каблуке?

Я все тайны доверяю Любе Найденовой. Мы с ней в спальне обсудили: за ней бегает Юрка Мартемьянов, а за Аней — Алибеков, а за мной еще и Балдин…

30 января. Во время самоподготовки учила стихотворение в коридоре. Валерка подкрался сзади, закрыл мне глаза ладонями.

«Не мешай».

Села на подоконник. Он не отходил.

«Героя нашего времени» читал?» — спросила я его.

«А что? Не читал».

«Ты похож на Печорина».

Он пожал плечами, сел на подоконник, болтал ногами.

«Кто такой Печорин?»

Расхохоталась ему в лицо. Он не обиделся.

«Ты «Спартака» читала?»

Я не читала. Он сказал:

«Мы квиты». Отошел от подоконника. Был немножко обижен.

«Между прочим, за тобой бегают Балдин и Алибеков», — упрекнул он меня.

«За тобой Царьградская», — ответила я.

Вечером вышли на улицу. Валерка напал на меня, повалил в сугроб. Я высвободилась, встала.

«Зачем не катаешь в снегу других девчонок?»

Убежала от него в толпу. Он за мной, но схватил за плечи Нину П. Повернул к себе лицом, думал, я, да ошибся. Огляделся и заметил меня, бросил в сугроб, встал надо мной, как гладиатор над поверженным противником. Любовалась его позой, высоко поднятой головой. Тут Балдин насыпал мне на лицо снега, бросил за шиворот. Валерка подал мне руку и стряхивал с меня снег варежкой. Мы шагали с ним от окопов рядом.

«У меня снег на лопатках тает», — призналась я.

Он поколотил меня по спине. Сели в сугроб друг против друга. Горели огни в окнах, над головами пролетал ветер.

По улице, за воротами, вели под руки какого-то пьяного парня, он бормотал что-то бессвязное, шапка с него упала.

«Будешь таким?» — спросила я Валерку.

«Плохо ты меня знаешь. Скажи лучше, зачем ты танцевала с директором?»

«А ну тебя!» Я встала и пошла в общежитие.

Валерик извинялся. Мы вспоминали наш детдом, директора Софрона Петровича…

31 января. Уроков почти не было. Балдин принес откуда-то журнал с женщинами в купальниках, у купальников большие вырезы на груди, титечки выпирают, позы у женщин развязные. Балдин хохотал как дурак. Я его строго отчитала.

Шли по коридору. Возле кабинета врача стояли две знакомые фигуры. Это Валерка и Абдрахман.

«Что с вами?»

«Простудились», — скривился Валерка.

Вечером Валерка вывел свою армию во двор. Алибеков остался в комнате. Увидев меня, Валерка крикнул:

«Руки вверх! Ты моя пленница, не отпущу!»

Во дворе появилась Галина Викторовна:

«Ксюшенька, ты комсорг класса, организуй патруль. Ребята увлекаются игрой, выбегают со двора на улицу, могут попасть под машину».

Я пообещала ей, но забыла, увлеклась беготней. А потом вспомнила, хотела сама наблюдать за игрой от ворот, и тут во двор вышла Галина Викторовна, увидела кого-то из ребят на улице.

«Комиссарова, кто дежурный?»

«Никого», — призналась я.

Ох как мне стыдно. Она бранила меня за патруль, за то, что мы долго резвимся. Мальчишкам приходящим приказала:

«Идите домой, в интернате не показывайтесь!»

Все из-за меня. Из окон спальни я видела, как мальчишки еще толпились на улице, не хотели уходить. Стыдно, стыдно… Сама не знаю, почему я забыла поставить патруль.

2 февраля. У Любы Найденовой горе. Ее друг Юрка Мартемьянов уехал в Свердловск с родителями, она хотела бы писать ему, но не знает адреса. Посоветовалась со мной. Чем ей помочь? Может, спросить в учительской адрес Мартемьянова?

Шел урок зоологии. Вдруг кто-то свистнул в окошко. Догадалась — Валерка! Он заметил, что гляжу на него, взобрался на гору снега, закричал:

«Комиссарова, выходи!»

Какой же он стал хулиганистый. Пропускает уроки. Учительница постучала пальцем по стеклу, но Валерку не увидела, он спрятался за стену.

Вечером встретились с ним у телевизора.

«Зря ты с уроков убегаешь».

Он отыскал в темноте мою руку и стиснул ее. Так мы просидели, пока шла программа. Показывали тюменских геологов, но я ничего не запомнила.

«Почему ты не был на зоологии?»

Он пожал плечами. Сказала ему, что будет комсомольское собрание, о его поведении заговорят. Что же мне-то делать? Не могу его защищать. Все знают или догадываются о нашей дружбе.

«Как мне собранье-то вести?»

Он молча дожал мне руку. Подумал и сказал:

«Больше тебя не подведу».

3 февраля. Воскресенье. После ужина села к телевизору, но Балдин не давал смотреть передачу. К нему подоспел Абдрахман, и оба меня толкали. Пришел Валерка. Раздвинул их и сел рядом, взял мою руку. Я отдернула.

«Хочешь послушать Лермонтова?»

И стал негромко декламировать. Читал долго. Мне запомнились фразы: «С детских лет он таскался из одного пансиона в другой и наконец увенчал свои странствия вступлением в университет согласно воле своей премудрой маменьки». «Печорин с товарищами являлся также на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет…» «Приближалось для Печорина время экзамена: он в продолжение года почти не ходил на лекции и намеревался теперь пожертвовать несколько ночей науке и одним прыжком догнать товарищей…»

«Я этого не помню», — сказала я.

«Это из «Княгини Лиговской», — самодовольно произнес Валерка.

Балдин захлопал в ладоши, заорал. Абдрахман удивлялся, зачем Валерка истязает себя зубрежкой. А он похвалился, что может выучить наизусть всего «Героя нашего времени».

«Не память, а магнитофонная лента!» — восхищался Мишка.

Валерик сжал мою руку, пальцы теплые, ласковые. «Милый», — подумала я, но выдернула руку. Было радостно, что он хвастается передо мной. Захочет — станет отличником. Будет разговор на собрании о Валерике, я так и скажу всем.

3 апреля. Помирилась с Валеркой. После комсомольского собрания, где я его покритиковала, все в классе думали, что мы с ним рассорились. Но мы поссорились по другой причине. Он выучил наизусть стихотворение М. Ю. Лермонтова «1831-го июня 11 дня». Цитировал его и издевался надо мною. «Я к состоянью этому привык, Но ясно выразить его б не мог Ни ангельский, ни демонский язык: Они таких не ведают тревог, В одном все чисто, а в другом все зло. Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. Все его Мученья происходят от того».

«Это неправда, — убеждала я Валерика. — Мученья происходят от того, что мы живем не по совести».

Посмеиваясь, Валерка читал:

«Так жизнь скучна, когда боренья нет. В минувшее проникнув, различить В ней мало дел мы можем, в цвете лет Она души не будет веселить. Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал, как тень Великого героя, и понять Я не могу, что значит отдыхать».

«Вот и действуй! Учись хорошо», — говорила я ему.

«Жажда бытия Во мне сильней страданий роковых, Хотя я презираю жизнь других…»

«Ты можешь своими словами отвечать? Своей головой думать?»

Вот когда он обиделся на меня! А теперь мы помирились с ним.

Все-таки я люблю его, люблю, люблю, люблю…

13 апреля. У меня несчастье. Запишу все по порядку. Над сугробами больше нет буранов, бормочет вода, стекающая с крыши, грачи кричат на березах, ручьи искорежили дорогу… Завхоз Луков, высокий, сутулый старик, приволок во двор два больших скворечника. Три дня стругал бревно, приколачивал к нему перекладину, получилось что-то похожее на корабельную мачту. Учащиеся подолгу толпились возле этой мачты, ожидая, когда завхоз приколотит домики для скворцов к мачте и станет поднимать «птичий поселок» в небо. Эти домики для скворцов почему-то напомнили мне о доме Гули Булатовой, о семье. Размечталась о детдоме и несколько раз разговаривали с Найденовой о замужестве. У меня возникло нетерпение: скорее бы завхоз поднял свою мачту для скворцов. И я загадала: если он поставит мачту завтра, то я выйду замуж за Подкидышева. Сегодня случилась беда. Во двор вышел учитель зоологии, мы высыпали за ним.

«Очень хорошие домики, но жить в них скворцы не будут», — сказал учитель.

«Почему?» — удивился завхоз.

«Доски вы изнутри выстругали, — сказал учитель, — и снаружи домик покрасили. Этого не следовало делать».

Мы были раздосадованы, долго еще разговаривали, утешали завхоза, а он стоял с топором в руках и охал, приговаривал:

«А я для вас, дети, старался, радость хотел вам сделать. У меня ребят нету. Даже воробьи от моих услуг отказываются».

Меня тревожило одно: будет он мачту поднимать или не будет? Старик оставил ее на снегу. Значит, мне не быть женой Подкидышева.

18 апреля. После уроков я крикнула классу, чтобы все остались.

«Давайте устроим в честь дня рождения В. И. Ленина вечер».

Все хором согласились. Алибеков пообещал принести пленки с музыкой — для пения и танцев. Постановили устроить живую газету. Собрание было бурным. Подготовимся сами, никому из учителей не скажем.

5 мая. В классе было собрание, которое превратилось в диспут «Что такое дружба и товарищество?». С самого начала я убедилась, как тяжело учителям бывает с классом. Прошу выступать, а все хохочут. Спрашиваю Инну Горячеву — группа смеется. Оказывается, Боря С. поймал муху, обмакнул ее в чернила, и она бегает по листу бумаги, рисует чернильные круги. Класс забавляется, несмотря на мои усилия «разжечь» спор о дружбе. Я так возмутилась, что потребовала тут же вынести выговор Боре С. Муху убили, но после этого напали на меня. Обвиняли, будто я командую всеми, будто я бездушная, ни с кем, кроме любимчиков, не разговариваю… Потом заговорили, что у нас в классе много одиночек, живут сами по себе. Боря С. одинок от зазнайства, что он лучший филателист в поселке, ему с нами неинтересно общаться. Маша И. живет заботами своей деревни, из которой она ходит в школу. Группа Корикова из трех человек обособилась: отличники. Никогда не думала, что наша классная комсомольская группа такая — нет в ней единства. Приняли решение завести тетрадь, в которую честно и смело записывать, кто и что о ком думает. Потом это обсудим.

10 мая. Удивительный ты, Валера, человек! Хоть ты и говоришь не своими словами, но ты любишь меня… Да, да! «Любить необходимо мне; и я любил всем напряжением душевных сил». Меня будто окатило ледяной водой, когда он произнес эту фразу. Потом мне стало жарко. Он разглядывал мое лицо, закрыл два раза веки, и я ему ответила тем же. Стояли так близко, что я слышала удары его сердца. Какая-то сила охватывала нас.

«Но лучше я, чем для людей кажусь, Они в лице моем не могут чувств прочесть», — прошептал Валера.

Ушла в спальню. Ах, Валерка, Валерка! Что с нами будет? Галина Викторовна уже разъяснила, что после седьмого класса все пойдем в училище. С тобой, милый Валеричек, встретимся, может быть, лет через пятнадцать… Каким ты станешь? Академиком? При твоих способностях все можно… А я буду знаменитой актрисой. Представляю себя в Москве. Большой театр. Мне рукоплещет зал. И ты бросаешь из зала цветы, кричишь: «Ксеня!» Вечером в уютной квартире мы беседуем. Я стою у окна, мне двадцать девять. Но я еще молодая женщина, не замужем. И ты скажешь: «Я пришел…»

«А помнишь школьный бал-маскарад?»

«А помнишь, как поссорились из-за Лермонтова?»

ТЕТРАДЬ № 5. ШКОЛА-ИНТЕРНАТ

22 июня 1963 г. В нашей комнате побывала Галина Викторовна. Тут же присутствовала бабка-техничка. Нас собралось более десятка, получилась политбеседа.

«Ты кем будешь, Ксения?» — спросила Галина Викторовна.

«Актрисой!» — нагло ответила я.

Заговорили о счастье. Техничка сказала: «Счастье у грамотных будет грамотное». Мы смеялись.

«Счастье в борьбе!» — «Счастье в семье». — «Счастье в деньгах». — «Счастье в профессии». — «Счастье в славе». — «Слушайте голос совести». — «Слушайте голос желаний». — «Слушайте советы учителя». — «Слушайтесь своего разума!» — «Счастье в отсутствии несчастья».

«У рассудка есть границы, — сказала Галина Викторовна. — Он способен ошибаться. У каждого человека много способностей. Он может стать талантливым шофером, штукатуром или матерью. Не переживайте, если постигает в чем-то неудача. Значит, ты в этом менее способен, чем в другом собственном таланте. Разум лишь одно из многих достоинств. А другое — это красота, любовь, умение плясать, петь, трудиться, рожать детей…»

Говорили долго. Всего я не запомнила. «Жить для счастья людей». Техничка сказала, что она всю жизнь работает, вышла замуж пятнадцати лет, родила десять детей. У нее один сын инженер, два сына погибли на фронте Отечественной войны.

23 июня. Воскресенье. Спала утром на солнышке. Окно было распахнуто, тихо дребезжало стекло. Внизу проносились автомашины. Там индустриальная жизнь, а я лежу, не знаю, куда пригожусь после школы-интерната. Вспомнила, что по телевизору должны показывать «Чапаева». После обеда взрослые мальчишки, а с ними и Валерка поехали в город. Я слонялась по двору, потом сидела в спальне. Собрались ребята — Балдин и Абдрахман.

«Буду строителем», — сказал Балдин.

«А я только летчиком!» — заявил Абдрахман.

Вдруг входит Валерка. Мутным взглядом осмотрел всех, остановился на мне. Какой-то гордый, готовый в наступленье, в ожесточенную схватку, в драку. В выражении лица было: «Что это у тебя за поклонники?» Побыл минуту-другую и вышел за дверь. Ох, милый геолог!

29 июня. Грустно без Валерки. Невыносимо скучно. Хожу, будто никого вокруг нет. Сижу в спальне у открытого окна. Чтобы отогнать скуку, пытаюсь думать о прошлом. Иду смотреть телевизор. Передача про буровиков. В тайге открыты месторождения нефти и газа, строят города. Мне тоскливо без Валерика.

30 июня. У ворот встретила Валерика и Абдрахмана. Они вернулись из города. У Валерика в авоське яблоки. Сам он румяный, как яблоко, пахнет яблоками. Высыпал мне в подол ворох красивых плодов.

«Да ну тебя! Возьми в авоську!»

Он переложил в сетку, вручил мне как хозяин.

«С рынка?»

«Ага!»

«Где денег взял?»

Покровительственно похлопал меня по плечу. Сели на скамейку.

«Не забыла, о чем толковала Галина Викторовна? — толкнул меня в бок локтем Алибеков. — Ремеслуху пора выбирать. Куда хочешь?»

«Не знаю. Хочу в актрисы».

Алибеков свистнул.

«Нас выпирают из интерната. Хочешь, пойду работать, буду тебя учить?»

Я тоже свистнула.

«Мели, Емеля, твоя неделя! Самого никуда еще не примут. Тебе сколько лет?»

«Неважно. — Алибеков расправил грудь, закинул мне на спину руку. Я ее сбросила. — А тебе сколько?»

«Четырнадцать», — соврала. Мне уже пятнадцать.

«Пацанка, слушай старших! — покровительственно объявил Алибеков. — Пойдем вместе в речное училище?»

«Палубы драить?» — хихикнула я.

«Поженимся. Станем летом плавать, а зимой учиться», — уговаривал меня серьезным тоном, даже не улыбался.

Валерка молчал, склонил голову, зыркал глазами то на меня, то на Абдрахмана. Понимала: ревнует меня к Алибекову.

«Дружи с Аней. Женись на ней», — сказала я Абдрахману.

3 июля. Ездили в город. В кузов школьной машины положили доски, все на них сели. Место возле меня заняла повариха. Подкидышев взобрался в кузов, а сесть ко мпе поближе не может. Помотал головой, зло упрекнул повариху: «Фу, расселась!»

«Ты как гутаришь со старшими?» — взвилась повариха.

«Гутаришь, гутаришь», — передразнил ее Валерка, скорчил рожицу: — Тихо, мамаша!»

Он вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, но тотчас нервно бросил за борт. Всю дорогу смотрел на меня исподлобья. Алибеков не унимался с предложениями:

«Ради тебя, Ксюша, готов на все! Если не пойдешь в речное, то я поеду в мореходку. Хочешь, денег отвалю?»

«Замолчи! Я не нищая».

Он не обиделся. Въезжали в центр города. Алибеков сказал, что в драмтеатре есть студия, где готовят молодых актрис, но нужна десятилетка. От ветра мои коленки замерзли. Валерка увидел красную кожу моих коленей, оттирал ладонями. Я их отдергивала, он хватался и удерживал. Слезли с машины на главной улице Республики. Когда отошли от всех, взялись с Валеркой за руки. Шагали, рассматривали объявления. На круглой тумбе большой лист: «Строительное училище приглашает».

«Слышал, о вас договариваются с этим училищем», — заметил Валерка.

«От кого слышал?»

Он не ответил, а сказал:

«А я поступлю в геологический техникум в Свердловске».

«Зачем так далеко?»

«Хотел бы в Москву, да нет денег».

Он был мрачен и самоуверен.

«А до Свердловска денег хватит?»

«Хватит. Я посоветовался с Мастером».

«Обо мне не советовался?»

«Нет. Езжай, куда хочешь».

День провели, шатаясь по городу. То ссорились, то мирились. Вернулись в школу-интернат автобусом.

5 июля. В коридоре поругалась с Валериком. Он видел, что со мной играют Мишка Балдин и Абдрахман. Стал злиться.

«Ну чего ты?» — ласково потрогала его лицо ладонью.

«Иди к ним». — Он почти пихнул меня в грудь.

«К кому хочу, к тому иду». — И ушла от него.

«Проваливай!» — крикнул мне вдогонку.

Остановилась, обернулась: «Думаешь, останусь?»

Вышла во двор. Алибеков увязался за мной, поймал меня за руку, потом за другую, скрутил их сзади.

«Больно!»

«Терпи, дорогая моя, — ласково уговаривал он. — Никому не дам в обиду. Пойдешь в речное? Сразу будем мужем и женой».

«Нас не распишут».

«Куда они денутся?» — хитровато подмигнул…

«Все равно не пойду».

«Ну тогда, Комиссар, дай пятьдесят копеек», — отпустил мои руки.

«У меня нет».

«Не дашь, значит, не любишь», — засмеялся.

«Представляю тебя женатым: ты трясешь жену за грудь и требуешь денег на бутылку водки. Если не даст, ты ее побьешь. Верно?»

Он вытаращил глаза, кинулся меня обнимать:

«Конечно, верно, моя дорогая!»

Тут нас догнал Подкидышев, решительно оттер Абдрахмана, который опять пытался меня обнять. У них началась возня. Валерка покрепче, схватил его за шею, зажал, и тот попросил пощады. Освободившись от борьбы, Валерик пошел рядом со мной. Сели на скамейку. Он заботливо укутал мои ноги моим платком. Абдрахман смотрел на нас и улыбался.

7 июля. Тропинка через ржаное поле увела нас в лес. Пока шли по высокой ржи — она такая густая, что можно убегать вглубь и прятаться, — смеялись, швырялись камушками; солнце аж обжигало мои голые плечи. Валерка сделал из газеты шляпу, надел на мою голову. В лесу прохладнее, дуплистые сосны, трава с гудением шмелей. Я присела на полянке клевера и наблюдала, как пчела с одного шарика цветка перелетает на другой шарик, как тычется мордочкой в луночки, сосет хоботком нектар. Сорвала одну веточку, на которой сидела пчелка, она перелетела на другой шарик. Но я ей снова подсунула шарик, на котором она уже брала мед, и пчелка сунулась хоботком в ячейки с медом, а там его нет. Она рассердилась, сделала в воздухе зигзагообразный угрожающий полет, села на другую головку цветка. Но я еще раз ей подсунула цветок, из которого она брала мед, и тогда пчелка будто взбесилась, раздраженно загудела, стала метаться вокруг нас, намереваясь кого-то ужалить. А другие насекомые спокойно трудились в клевере. И тут случилась моя ссора с Абдрахманом.

«Буду летчиком через пять лет», — похвалился он.

«Ты то капитан дальнего плавания, то летчик, — усомнилась я, но совсем незло. — Приезжай в Москву, в театре увидишь меня на сцене».

«За такими губами хоть на край света!» — бросился на меня, схватил за плечи.

Я мазнула его легонько ладошкой по щеке. Валерка не реагировал на нашу возню. Это обрадовало Алибекова.

«Разреши, Валерка, я поцелую Ксюшу!»

«Совсем ты, Алибеков, обнаглел!» Я отбежала, Абдрахман за мной погнался, и тут его пчела ужалила прямо в нос.

Он закричал, остановился, нос у него покраснел. Мы с Валериком радостно хохотали, но Абдрахман начал меня дразнить «пчелой». Он так распоясался, что силой обнимал меня на глазах у Валерика, а тот не вмешивался. Тогда я оскорбилась и пошла искать тропинку во ржи.

9 июля. В комнату набилось ребят и девчат. Я сказала, что «я дочь народа». Рассказала им о своем идеале, об актрисе Андриенне Лекуврер. В четырнадцать лет она уже играла в спектакле. Три года она училась у монахинь, а потом актер взял ее в свой дом, где она стала служанкой и актрисой. Она изображала на сцене цариц, королев и принцесс. В шестнадцать вышла замуж. Она была самой знаменитой актрисой Парижа. Ее даже хотела отравить соперница. Умерла она в 38 лет, в 1730 году.

Меня слушали разинув рты.

20 июля. После обеда поехали на речку, на пляж. Лежали на горячем песке, слушали, как шумят волны, кричат вороны. У меня некрасивый купальник, но красивые, стройные ножки… Абдрахман сходил с ума. Хватал меня за пальцы ног, щекотал пятки. Он стройный, загорелый, демонстрировал свои голубые плавки. Признался, что у него есть деньги… Это еще не его деньги, но они лежат на его имени — на сберкнижке. Отец его бросил мать, та загоревала, стала пить и умерла. Маленького Абдрахмана взяла к себе на воспитание бабушка, она получала от отца Абдрахмана алименты и складывала их на сберкнижку. «Вырастешь, мальчик мой, отдам тебе сберкнижку». Пока Алибеков еще несовершеннолетний.

Он заплыл далеко, а мы с Валериком спрятались за кустами. Лежим на песке рядом. Алибеков выбрался на песок, огляделся, сложил ладони рупором и зовет нас. Мы не отзываемся. Валерка положил руку мне на плечи.

«Пойдем, Валера, нехорошо…»

«Пусть ищет, — нахмурился Валера, — завтра уезжаю».

«Где ты денег взял на дорогу?»

«Скопил немного, мне Софрон Петрович дал».

Вот оно что. Нам было грустно и прекрасно. Валера притянул мою голову, и наши губы слились, поцеловались неумело, по-детски. Это первый в моей жизни поцелуй. Два года мы дружим с Валерой. Я люблю его или почти люблю. Все-таки есть какое-то сомнение. Люблю ли? Он тайно от меня получил деньги на дорогу в Свердловск. Шевелится во мне какое-то смутное сомнение. И очень уж он самоуверен, категоричен. У меня больше пятерок, чем у Валерки, но я не такая самоуверенная. После поцелуя мы долго молчали, а потом вернулись на пляж.

Абдрахман обрадованно бросился обнимать меня, я оттолкнула его. Валера смотрел со странным сожалением, но не защищал меня. Я пошла на дорогу, к автобусу. Валерка и Абдрахман упрашивали, чтобы осталась. Тогда я скорчила им рожицу и ушла.

10 августа. Была в детдоме.

Нет мне сюда возврата.

Была в доме у Софрона Петровича.

ТЕТРАДЬ № 6. СТРОИТЕЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ

28 августа 1963 г. Мои колебания закончены. Я поступила в строительное училище. Это на окраине города. Новый корпус — учебный, рядом корпуса общежитий. Через два года получу специальность, стану вольной птицей. Тяжело прощаться со школой-интернатом. Там остались лучшие годы жизни. Привыкая, милая Ксюша, приспосабливайся к условиям самостоятельности. Тебе пятнадцать лет! Была у тебя дума учиться в средней школе, но Мастер посоветовал получить ремесло. Одна радость — в строительное училище поступила Гуля Булатова! Опять будем вместе!

В 12 часов дня в клубе распределяли девочек по группам. В зале собралось нас немало. Рядом со мной детдомовские, все еще признают меня за командира. Булатова сама решила приехать из поселка, потому что я здесь. Красавица, выше меня ростом, нос прямой, тонкий, губы жаркие и полные, лицо чистое, волосы подстрижены под мальчишку. Нас разделяли расстояние и моя дружба с Валериком. Как мила Гуленька в четырнадцать лет! Теперь нет рядом Валерика, будем дружить с Булатовой.

4 сентября. Наше училище переименовано в ПТУ.

Уроки тянутся мучительно долго. Скучно. Усваиваю все без каких-либо усилий. Голова пуста. Жду вечера с танцами.

В клубе, в большом зале, поет радиола. Кресла расставлены возле стены. Не сразу включаюсь в танцевальный ритуал. Сначала сажусь в уголок и наблюдаю. Вот выходит незнакомый парень маленького роста, в коротком пиджаке, с сигаретой в зубах. Брюки узкие, ноги кривые, ботинки стоптанные, лицо какое-то равнодушное, но он выходит всегда первым и тащит за собой кого придется из девушек. Один раз ему удалось выволочь на середину зала огромную Любу Найденову, другой раз Аню Царьградскую, красавицу из красавиц. С ним никто не желает танцевать, но он, наверное, учится, с каким-то непонятным упорством стремится первым вытащить девушку в круг.

За ним пускается в танец высокого роста щеголь, глядит девушке в лицо, о чем-то с ней беседует, умело водит ее. Щеголь выбирает таких, кто умеет танцевать, демонстрирует свое танцевальное мастерство. С холодным вниманием наблюдаю танцующих. После отъезда Подкидышева в душе полный вакуум. Часам к десяти некоторые из парней уже хмельные. Где-то выпивают. Начинается кривляние: передразнивают один другого, дурачатся на танцах. Мне больше нравятся танцы на открытом воздухе, но туда приходят ребята из других мест, наши их почему-то не любят. Слышала — уже была драка. Никакой общественной и комсомольской работы не видно. Стараюсь танцевать с Гулей Булатовой. Теперь мы с ней неразлучны. Я доверяюсь ей во всем.

8 сентября. Танцы на танцплощадке под радиолу. Большой радиорог трубит музыку на всю округу. Сегодня появился Валерка! Не могу описать свое душевное волнение. Увидела его случайно среди ребят возле дверей общежития, он искал, конечно же, меня! Бросилась к нему, как к родному.

«Откуда ты?»

«Из Свердловска».

«Не поступил в техникум?»

Выражение зазнайства не могло не выразиться на его умном лице. Оно сменилось любезностью, радостью встречи. Эх, мальчик мой, не забыл меня! Их группу послали в совхоз на уборку урожая, а Валерке не в чем ехать. Он отпросился в детдом, взять старое пальто. В его распоряжении трое суток. Пальто и какую-то обувь связал ремешком, спрятал под кустом у стены общежития. Танцевали с ним и беседовали. Гуля сидела на скамейке и ревниво наблюдала за нами. Вдруг встала и пошла к двери общежития. Я догнала ее: «Ты куда, Гулечка?» — «Никуда!»

Какая в ней гордость! Льется через край. Не оставлять же мне ради нее Валерика! Мы гуляли с ним до одиннадцати часов вечера. Целовал меня безумно… Затем, отыскав в кустах свои шмотки, помчался на автобусную остановку, чтобы поспеть к ночному поезду на Свердловск.

Вернулась в комнату. Гуля еще не спала. Включаю свет. Она закрыла глаза от освещения ладонями. Подсаживаюсь к ней, спрашиваю, почему обиделась.

«Ты оставила меня одну на скамейке».

«Валерик уехал, больше я тебя не покину».

Помирились.

15 сентября. В комнате нас шесть девочек, на двоих одна тумбочка. Сегодня посетила воспитательница Раиса Петровна, молодая, опрятная женщина, еще комсомолка. Как беременная, живот толстоват. Знакомилась по-простецки: «Зовите меня товарищ Чижикова».

«Ой, я хочу походить на вас, товарищ Чижикова!» — сразу воскликнула Булатова.

«Спасибо. Старайтесь быть лучше меня!» — ответила Раиса Петровна.

«Разве лучше бывают?» Гуля говорила вежливо, но не без лукавства: ее вопросов можно было опасаться, вдруг обидит.

«Есть выдающиеся женщины, великие педагоги, ученые…»

«А вы обыкновенная? Почему же нас воспитываете?»

Девочки, которые были в комнате, зашикали на Булатову. Но «товарищ Чижикова» рассмеялась, села на табурет.

«У меня больше опыта, чем у вас. Могу вам дать полезные советы, предостеречь».

Булатова то общительна, то занозиста, то бывает замкнута. Чуть погодя мы остались в комнате трое: я, Гуля, Раиса Петровна. Гуля открылась, что намерена стать хирургом. Я вгорячах произнесла: «Клянусь, буду актрисой!» И рассказала об Андриенне Лекуврер.

18 сентября. Весь день штукатурили новый цех в АТХ. Каждым движением давали пользу Родине. Отчизна получила от меня первые рубли, которые истратила на мое воспитание. Очень я устала. Руки болят с непривычки, но радуюсь, что не зря живу на белом свете.

19 сентября. Два примечательных события. Шли с Гулей по улице, возле одного деревянного дома мужчина в телогрейке и резиновых сапогах сидел на скамейке и бросил бумажный рубль по ветру. Его сынишка лет пяти побежал следом за улетающей бумажкой, но споткнулся и упал в лужу. Отец кричал: «Лови, а то ветром унесет!» Мальчик снова кинулся, но почему-то опять споткнулся. Я поймала рубль, отдала мальчику, а отцу сделала замечание. «Иди, дура!» — нахамил он мне.

Гуля успокаивала меня, а мне горько за сына злого обормота.

Вечером на столике в фойе меня ждало письмо от Подкидышева, из совхоза Свердловской области. «Здравствуй, милая Ксения! Я скучаю без тебя… Работаем на картошке. Успел получить перед отъездом из Свердловска паспорт. Ты правильно сделала, что не пошла учиться на маляра».

Эх, Валерка! Если бы стала маляром, ты бы написал: «Правильно, что не штукатур!»

21 сентября. За полночь. Все спят, а я сижу в кровати, держу на коленях дневник и плачу. С Булатовой рассорилась. Даже мы и не ссорились, но не разговариваем. Когда шли с работы, Булатову возле общежития нагнала Люба Найденова и спросила:

«Ты дружишь с Ксеней?»

«Да, хотя она еще дружит с Подкидышевым».

«Давай будем дружить», — предложила Люба.

«Можно. Комиссарова бегала за Валеркой, провожала его на автобус, они целовались».

Их разговор слышала Царьградская, она мне все рассказала. Когда я, уже кипящая от гнева, вошла в комнату, Гуля взглянула на меня молча, глаза ее были такие, что заставили меня вздрогнуть. Мы обе молчали. И тут слезы полились у меня из глаз, я не могла их сдержать. Булатова сзади закрыла мне лицо своим платком, чтобы скрыть мое малодушие. Хотелось выплеснуть ей свое возмущение и презрение, но язык мой не слушался. Между нами все кончено. Глаза мои уже не плачут, но душа рыдает. Это трагический день в моей жизни, каких еще не бывало никогда. Бесчестье и предательство.

3 октября. Была в лесу.

15 октября. Побывала в школе-интернате. Окружили меня девочки, кричат: «Комиссар! Ты почему редко бываешь? С тобой так весело! Мы помним тебя на бал-маскараде!»

Нет, я больше не комиссар.

В своем классе остановилась возле знакомой парты. Надпись, вырезанная Валеркиным ножом: «Ксения + Абдрахман = любовь», вызвала тревожные и печальные чувства. На подоконнике нашла выжженную Валеркой через лупу в последний день учебы еще одну надпись: «В. П. + К. К. = любовь». Загрустила. Вспомнила Илью Борисовича. Он больше не работает в школе-интернате. Куда-то перешел. Не я ли виновата в том, что он ушел из школы? Не верится, что он искренне меня любил… Смешно даже. Хотя… Он мне противен. И помощь его мне не нужна.

Села за парту, оглядела стены. Вчера это было таким необходимым и привычным, а сегодня я здесь ненужная. Тут влетела в класс гурьба.

«Скоро, девочки, расстанемся навсегда!» — сказала я грустно.

«Почему навсегда?»

ТЕТРАДЬ № 7. ПТУ. ПЕРВЫЙ КУРС

17 октября 1963 г. Поступила учиться в вечернюю школу. Завтра пойдем на занятия. Самый страшный удар для меня — увидела в коридоре школы Илью Борисовича! Если он будет моим учителем, то брошу школу.

6 ноября. Вечер в честь Великого Октября. Я выступила на сцене, читала стихотворение, еще танцевала в группе. Опять становлюсь активисткой. Потом в зале работала «почта». Мне на платье прикрепили номер 40. Получила записку: «Поздравляю с успехом. № 100». Потом еще записка: «Здравствуй, великолепная. Привет. № 100». И еще: «Как вас звать? До знакомства. № 2». «Ты настоящая артистка. № 13». Пошла в толпе, рассматриваю номера. Обалдеть можно! № 100 — это Мишка Балдин! Смех!

7 ноября. Девчата разъехались по домам. Гуля гостит в поселке у матери. Зайдет ли в наш детдом? Мы с Найденовой с утра пошли в клуб, в зале много незнакомых парней. Они играют в бильярд, в домино, в теннис. Остановилась у теннисного стола. Паренек выше среднего, гибкий, ловкий, забивал шарики другому парню. Следила за движениями пригожего молодца, просто обмирала от его фигуры и спортивной сноровки. В хлопчатобумажной клетчатой рубашке навыпуск. Глаза синие, брови черные, волосы русые, нос орлиный и губы ярко-бордовые. Годится артистом в кино. Найденова подсказала: это из группы 32-й Кирилл Филин. Заиграла музыка, закружились пары. Меня пригласил какой-то парень, но я его почти не замечала. Вернулась к теннисному столу, и Филин обратил на меня внимание. Попросила у него ракетку — поиграть. «Чуток погоди еще», — глянул на меня снисходительно. Продолжал щелкать шарики. Его приятель тоже симпатичный. Терпеливо ждала, пока им не надоест. Филин вручил мне ракетку, а другой парень — Найденовой. Мы с ней неохотно поиграли. Меня тянуло в бильярдную, куда ушел Филин. До обеда я его больше не видела.

Вечером танцы. Я в обычном платье, но с бордовым шарфом. Мне, смуглой, это идет. Кирилл стоял, облокотившись на перила лестницы, которая ведет на второй этаж. Приблизилась к нему.

«Один?» — чувствовала волнение.

«Да», — лениво, меланхолически повернул лицо, не меняя позы.

«Ни с кем не дружишь?»

«И не собираюсь».

«Правильно, — поддержала я. — Все равно на время не стоит труда, а вечно дружить невозможно».

«Если бы по-настоящему, то возможно». Лицо его выражало мечтательность.

Беседовать было не о чем. Я не спешила отходить. Подумала и добавила: «Парни не умеют дружить». Он заспорил, распрямился. Немножко подразнила его возражениями и пожелала спокойной ночи.

8 ноября. Найденова показала письмо от Алибекова. Он учится в мореходке. Интересуется мной. Я отмахнулась. Мы пошли с ней в зал на танцы. Заметила, что Кирилл наблюдал за мной, но не подходил. Зато вечером он уже совсем освоился с нашими детдомовскими девочками, бегал за нами по коридору, догонял меня. Притащил откуда-то каравай хлеба и совал всем в рот. «Я тоже хочу!» — крикнула я и откусила немножко. Он непосредственный, веселый мальчишка. Нравится невероятно!

11 ноября. Я стирала надписи с доски тряпкой перед уроком химии, вдруг в класс входит Илья Борисович. Растерялась до крайности, шмыгнула к своей парте. Щеки у меня горели. Он сделал вид, что не узнал меня.

Скучно на уроке.

15 ноября. Пятница. На улице столкнулась с Кириллом. Улыбка мелькнула на ярких губах; приветливый, румяный, разинул рот, полыхнул зубами, будто хотел восторженно закричать, но произнес тихо:

«Остановись».

Замялся. Шел рядом в общежитие. Поднялись по лестнице наверх, и я удалилась в сторону своей спальни. Он догнал. Вошли в комнату. «Ну, признайся же, что хочешь дружить со мной. Ну, скорее, Кирюшенька». Глядела на него с ожиданием, будто вымаливала у него это предложение. И сразу бы ответила: «Согласна!» Услышала другое:

«Лешка предлагает тебе дружбу».

«Который это Лешка?»

«Ну… мой друг». Кирилл смутился. Думала: хочет со мной дружить, а дружбу от имени Пахотина придумал для проверки меня.

«Лешка ждет ответа», — настаивал Кирилл.

«Ты же знаешь, я дружу», — обиделась я.

«С кем?» Лицо его изменилось, стал кусать себе нижнюю губу.

«С Валериком Подкидышевым».

В спальне никого не было. Я достала из тумбочки конверт, в котором фотография Валеры, показала ее Кириллу.

«В нашей комнате замечательные девушки. Пусть твой Лешка выберет кого-нибудь».

Кирилл вернул мне фотку, потоптался еще минутку и выскочил из спальни.

16 ноября. Занятия в училище днем по четыре-пять уроков, в вечерней школе — вечером, тоже по четыре-пять уроков. В училище обществоведение, в школе тоже. Ребята нашего училища занимаются в разных школах. Многие пропускают уроки, а кое-кто не хочет учиться. Я ни за что не брошу. Мне поручено побеседовать с некоторыми из девушек.

На уроке обществоведения будем конспектировать работы В. И. Ленина «Великий почин» и «Задачи союзов молодежи». Уже было задание написать сочинение «Твое мнение о работе комсомольской организации». Написала критический отзыв. Учительница его отдала в стенгазету. Мое сочинение помещено под заголовком «Голос читателя».

17 ноября. Было комсомольское собрание группы. Зачитали мое сочинение. Меня избрали комсоргом группы. Член комитета ВЛКСМ училища Половников Саша сказал, что на общем собрании меня изберут в комитет. Симпатичный парень. Старше других. У него десятилетнее образование.

21 ноября. Ехали с Аней из школы одну остановку на автобусе. Какой-то парень снял с головы шапку, голова у него лысоватая, одна волосина длинная-длинная тянется на лоб. Аня шепчет мне: «Давай эту волосину выдернем!» — «Да ты что! Он нас побьет!» Парень подозрительно покосился, будто расслышал, о чем мы шушукаемся. На остановке, где нам выходить, Аня постояла возле парня. Вдруг как ущипнет волосинку и с визгом побежала из вагона. Пассажиры ничего не поняли, а мы с ней во весь дух побежали к общежитию. Пришлось Аню отчитать. Красивая, много себе позволяет.

22 ноября. В зале столовой несу поднос с едой. Меня окликает Кирилл. Надвинулся раскованной походкой.

«Не поможешь мне подружиться с Любой Найденовой?»

«Пожалуйста», — притворно улыбнулась, хотя почувствовала, что в груди у меня что-то оборвалось, заболело.

«Не подружишь с нею, я тебя подвешу», — шутливо пригрозил мне.

Поставила свой поднос. Люба за столом, в красной кофточке, разговаривает о чем-то с девочками.

«Будешь радоваться?» — спрашиваю ее.

«Чему?»

«Пляши! Киря хочет с тобой дружить!»

Она промолчала. Потом торопливо стала поправлять волосы, вся напряглась.

«Он хочет дружить со мной?» — не поверила она.

«Дурочка, радуйся!»

Мы отыскали Кирилла глазами. Он стоял через четыре стола от нас, наблюдал за нами. Мы улыбнулись ему. Он не догадывается, что я отрываю его от себя и отдаю Любе.

23 ноября. Сижу за столом в читальном зале. Кирилл подошел и наклонился ко мне.

«Ну как, Комиссар? Поговорила с Любой?»

«О чем?»

«О чем? О дружбе, о чем еще!»

«А я думала… — неохотно зашептала я, — вы уже переглядывались, обо всем сами договорились. Надеюсь, мы с тобой останемся приятелями?»

«Обязательно». Он сразу отошел от меня.

После обеда шла по улице с Кириллом и Балдиным, тут дорожку нам пересекла Найденова. Толстая, но проворная. Я окликнула ее и позвала к Кириллу. Сама сразу же завернула за угол и там спряталась. Я третья лишняя. О чем беседовали они, не слышала. Через три минуты Люба подбежала ко мне, призналась, что Кирилл договаривался с ней о дружбе.

«Поздравляю!» — Я «обрадованно» пожала ей руку.

Это внешняя радость. Во мне пустота. На уроках в школе не могла сосредоточиться, только и думала об их дружбе. Кирилл потерян.

24 ноября. Спускаюсь по лестнице со второго этажа, вдруг кто-то обнял меня за плечи. Это был он, но рядом с ним — Найденова. Кивнула им и помчалась на улицу, побежала в школу. Когда вернулась с уроков, то Люба была в спальне, сидела на кровати очень красивая, волосы распущены по плечам. Я считала ее раньше уродиной. Ошибалась.

«Почему ты, Люба, не учишься в вечерней школе?»

«Это ты спрашиваешь от души или по комсомольскому поручению?» — лениво перебирала в шкатулке катушки ниток.

«У меня есть поручение, но я интересуюсь от души».

Люба засмеялась. Учиться в школе ей не хочется.

25 ноября. В спальню к нам вошла воспитательница Раиса Петровна, села на табурет, разглядывала нас.

«Ну, как дела, подруженьки?»

«Дела идут, контора пишет, кассир деньги выдает», — пропела Гуля.

«Поздравляю Ксеню с хорошим дружком», — проговорила воспитательница.

«С кем же?» — недоумеваю я.

«С Филиным».

«Вот уж ошибка! Он дружит с Найденовой!» — воскликнула я.

«Интересуется только тобой. Я беседовала в их комнате».

В это время щеки Гули порозовели. Она молчала. Что с ней? Неужто и ей тоже нравится Кирилл?

30 ноября. Завтра мальчишки группы 32 уезжают в командировку в Ялуторовск. Кирилл с ними. Как я это перенесу? Он только что был в нашей комнате. Мы были трое — Люба, Гуля и я.

«Люба, покажи дневник», — обратился он к Найденовой.

Она вся съежилась, глядела на него преданно.

«Не вздумай!» — крикнула я ей.

«А ты не вяжись!» — дерзко задрал красивую голову. Встал между мной и Найденовой.

«У нее нет никакого дневника», — сбавила я тон, и Гуля подтвердила мои слова, и сама Люба кивнула ему. Встретив коллективное сопротивление, ушел.

Досада у меня на него. Зачем так высокомерен со мной? Кириллушка, солнышко мое, неужели уедешь, не подарив мне ни единого доброго слова? С Найденовой у нас добрые отношения. Уговорила ее: она будет учиться в ШРМ.

1 декабря. На улице грязно. Грузовики стояли колесами в грязи. Мальчики взобрались в кузов, сели на доски. Кирилл был в третьем ряду от борта, махал через чью-то голову рукой Найденовой, но мне казалось, что глядел на меня.

Дома серые, тучи непроглядные, дорога грязная. В коридорах полутемно. В спальне тоскливо.

2 декабря. Найденова ходит со мной в школу. На уроке Мишка Балдин передал записку от Филина Гуле Булатовой. Она переслала ее через Найденову мне. Читаю: «Привет, Гуля! Не забывай меня, Киря». Зачем он это сочинил? Жаль, что мы записку не скрыли от Найденовой. Расстроится и перестанет ходить на учебу. Не понимаю Филина… Чужая душа потемки. Как ее узнаешь? «Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным». Прав Лермонтов? Прав Подкидышев? Нет! Совесть — что это такое? Стыд! Позор! Разве Кирилл этого не боится? Почему же он осмелился…

3 декабря. Сегодня были в клубе на спектакле. Там я познакомилась с Ниной Бабиной. Высокая, выше Найденовой, стройная и спокойная девушка. Сама подала мне руку: «Будем друзьями до выпуска». Гуляли с ней по улице. Очень начитанная. Рассудительная.

«Хочешь, познакомлю тебя с девочками-первогодками?» — спрашиваю.

«Кроме тебя, никого мне не нужно, — сказала она. — Друзей не может быть очень много…»

Когда Нина стала читать стихи, я вздрогнула: она почему-то напомнила мне Валерика… Я маленькая, сперва робею перед высокими девушками, но с Ниной мы нашли общий язык.

«Ты училась в ШРМ?»

«Училась, но бросила, — призналась она. — Тяжело — в училище и в школе. Время отнимает».

«Да, тяжело не на уроках, а из-за времени… Обедать некогда, — согласилась я. — Но я не брошу».

Вошли в общежитие.

«Гуля с тобой хочет потолковать», — вдруг вспомнила Нина.

«Ты ее знаешь?»

«Мы с ней познакомились сегодня утром. Она без тебя жить не может. А ты даже рисовать стенгазету ее не позвала…»

Это для меня гром среди ясного неба. Оставила Нину в коридоре и помчалась к себе в спальню. Гули там не оказалось. Я ждала ее.

Успокоилась, взяла книгу. Когда Булатова явилась, сделала вид, что не замечаю ее. Она стоит и молчит.

«Садись, чего ты?» — равнодушно заметила ей.

Хотелось обнять ее, обласкать, но язык мой присох. Уже догадывалась: она жаждет дружить с Кириллом! Записка, которую ей передал Балдин, в нее вселила надежду. Как мне ее утешить? Что мне делать? Уверять ее, что он имеет на нее виды? Или рассказать ей, что он дружит с Найденовой? Она все видела сама. Своих чувств я никому не открою!

«Вот что, Гуленька, — начала я деловито, — зря ты от общественных дел удалилась. Помогла бы девочкам карикатуры рисовать…»

«Ты же меня не позвала…»

«Не видишь, я кручусь! — сказала я. — Взяла бы да сама пришла в красный уголок! Неужели обязательно приглашение?!»

4 декабря 1963 г. Мне уже шестнадцать лет! Взрослая!

В шестнадцать лет Лекуврер уже играла на сцене первые роли, а я только ученица восьмого класса и будущий штукатур. Девочки поздравили меня с избранием в комитет комсомола, с днем рождения, с веселой стенгазетой. Нужно готовить новогодний вечер. Случайно увидела члена комитета ВЛКСМ Сашу Половникова. Он где-то узнал о моем дне рождения и произнес официально: «Поздравляю. Ну а как с бал-маскарадом? Ты отвечаешь вместе с завклубом…»

Девочки были деликатны целый день. Вечером Гуля предложила:

«Ксеня, купим вина, у меня есть деньги!»

«Эту дрянь не возьму в рот никогда в жизни», — рассердилась я.

«Возьмешь, комсорг, — вмешалась Аня Царьградская. — Что ты с нами разговариваешь в комнате как на собрании…»

«Никогда выпивать не буду, клянусь!» — сказала я.

«А на свадьбе?» — подловила меня Гуля.

«Тем более. Я, может быть, и замуж не пойду».

«Это ты так заговорила, что тебя избрали комсоргом группы и в комитет ВЛКСМ, — вмешалась Найденова. — Выйдешь замуж, придут в дом друзья, и ты их даже не угостишь?»

«Шампанским, — смирилась я. — Но давайте лучше о бал-маскараде потолкуем. Кто хочет участвовать? Маски нужно готовить…»

«Ты, Ксеня, такая правильная, что даже тошно», — фыркнула Царьградская и предложила сброситься по рублю.

Гурьбой сходили в магазин, накупили конфет, печенья, сушек, взяли банку слив, вафли, притащили в комнату, принесли кипятку. Получился настоящий пир. Пели песни весь вечер. А между ними обсуждали, кто какую маску слепит. Все активно обещали быть «котами», «мушкетерами», «балеринами», смеялись, воображая, как Дедом Морозом будет маленький кривоногий парень, а Снегурочкой огромная Найденова. Впервые узнала, что такое настоящая дружба: вся душа моя очистилась от сомнений. Есть верные подруги. И мы на новогоднем празднике покажем себя!

7 декабря. Утром женщина-почтальон вытащила из сумки кипу писем. Я была в столовой, выхожу — возле стола останавливаюсь и натыкаюсь на конверт со знакомым почерком. Кириллушка из Ялуторовска прислал мне весточку. Как была в одном платье, так и выскочила за двери, на мороз, торопливо разорвала конверт. В знакомом почерке столько добра, ласки! У нас ложные отношения, мы обманываем друг друга.

Вечером, на уроке математики, написала ему: «Извини, Кирюшенька, меня за слабость. Себя не узнаю, когда разговариваю с тобой. Дерзила, но всегда думала о тебе ласково». Похвалилась, что готовимся к новогоднему балу.

Снег сыплется золотыми хлопьями с неба, от уличных огней сияет крыльями жар-птицы. Я богата дружбой с Кириллом, и во мне так много сил для всех! Смешно вспоминать, что когда-то целовалась с Валериком.

8 декабря. Илья Борисович не сидел за столом, а прохаживался по классу — высокий, подтянутый, красивый своей курчавой шевелюрой. Закладывая руки за спину, приблизился к доске, затем задумчиво глянул в окно. Следила за ним, вместо того чтобы писать контрольную. Сидела у второго окна, загораживалась от света лампочки, и мне было видно вечернее небо со звездами.

Какая-то неведомая сила вливалась в нашу комнату. Я догадалась: у меня в портфеле второе письмо от Кирилла. Вытащив его, стала перечитывать. Он благодарит меня за откровенность, верит в нашу дружбу. «Я приеду в субботу, — пишет он, — прошу фотку. Буду беречь. С Найденовой не ссорься, подружись, а то я буду обижаться».

«Комиссарова, вы чем так увлеклись?» — окликнул меня Илья Борисович. Вздрогнула и спрятала письмо за пояс юбки.

12 декабря. Булатова сказала мне после обеда, что из Ялуторовска вернулся Филин. Кирюша — в училище! Не пошла его искать, но не уходила из общежития, ждала. А Гуля уехала в поселок, у нее заболела сестра, ее положили в больницу. Найденова тоже куда-то исчезла. Я сидела за столом, читала книгу. Вдруг дверь скрипнула. Кирилл! Я даже не встала, только сердце мое заколотилось сильнее. Увидел меня, протянул руку.

«А где Люба?»

«Куда-то вышла».

«Я не спал ночь, ехал, думал о ней», — произнес он с досадой.

«Врешь ведь, — подумала, — ведь ты ради меня уехал раньше других». Но ответила ему любезно:

«Она скоро вернется».

«Нет, я ее ждать не стану, пойду в клуб».

Потоптался у дверей, но все-таки сел на табурет. Придвинулся ко мне, но все поглядывал на дверь, опасаясь, что нас увидят вместе.

«Боишься?» — дерзко усмехнулась я.

«Пускай», — обнял меня уверенно рукой за плечо.

Отстранилась от него, села на кровать. Тут вошла Найденова. Оба они просияли, протянули друг другу руки. Поговорили о том, что я избрана комсоргом группы, и ушли из комнаты.

15 декабря. Учеба и личные переживания мешают моей общественной работе. До бал-маскарада остались считанные дни, а никто из девочек не сделал еще себе костюмов. Обошла всех. С Любой Найденовой отношения испортились из-за Кирилла. На танцах она сидела в кресле надувшись.

«Не сердись, потанцуй с Кириллом», — сказала я.

«Я это сделаю и без комсомольского поручения!» — фыркнула она.

22 декабря. Воскресенье. Из Ялуторовска вернулась вся группа ребят. Выходит, Кирилл ради меня стремился в Тюмень, в училище. Было пять вечера. Сходила к ребятам — уговаривала делать маски для вечера. Смеются — не хотят. Вернулась в спальню. Найденова сидела на кровати и что-то вязала.

«Ну ты же хотела быть… Дедом Морозом?» — говорю ей.

«Я не клоун!»

Тут влетела Аня и крикнула:

«Иди, тебя ждет Киря!»

«Третий лишний, он не нужен», — произнесла я с напускным равнодушием.

Аня убежала. Моя любовь к Кириллу стала бедой. Она ссорит меня с Любой. Мешает мне заниматься делом. Становлюсь беспомощной. Выглянула в окошко: внизу, задрав голову вверх, меня звали Кирилл и девочки. Люба подозрительно наблюдала за мною. Опять влетела Аня:

«Ксюша, ну что ты? Он ждет тебя!»

Я обратилась к Найденовой:

«Люба, он зовет тебя. Иди к нему».

Царьградская торопила меня, но я твердо решила разрубить этот узел: либо Кирилл дружит с Любой, либо со мной — должна быть ясность. Найденова тоже осталась сидеть на кровати. Кирилл сам в комнату к нам не поднялся. Пусть сделает выбор.

ТЕТРАДЬ № 8. ПТУ

26 декабря 1963 г. Началась производственная практика. Утром облачились в комбинезоны, поехали на завод. Штукатурили цех. С нами работали пять девушек второго курса. Мы были вместе с Ниной Бабиной, а Гуля с Олей Макаровой. Нине я нравлюсь смекалкой, энергией, а она мне спокойным видом. Высокая, ноги стройные, глаза большие, голубые, волосы русые. Подстрижены так же, как у меня, — коротко.

После работы зашли в клуб, сыграли в бильярд. Я позвала ее в спальню. Пора готовиться к бал-маскараду. Нина помогла кроить мне костюм д’Артаньяна. Она принесла откуда-то длинный стержень: «Твоя шпага». Аня Царьградская к балу клеит себе маску.

Поздно вечером, уже в кровати, перечитала письмо от Подкидышева. Обещает приехать на Новый год в детдом, зайдет ко мне. Видеться с ним не хочется. Отвечать на письмо не буду.

28 декабря. Работа и уроки в вечерней школе текут. Провела короткое комсомольское собрание группы о подготовке к бал-маскараду. Сегодня Нина ушла в больницу, а я думала: «Тоскливо без тебя, Ниночка! Хочу дружить с тобой до самой смерти, ты мне самый близкий сейчас человек, ты та, которую я так давно искала. Робею перед тобой». Комсомольцев своей группы не боюсь, а Нину — боюсь…

Чтобы походить на рыцаря, мне нужны сапоги на высоком каблуке. Такая маленькая, без каблуков, никто не поверит, что я д’Артаньян.

Уговорила сделать маску Мишку Балдина.

29 декабря. В комнате у нас столпотворение. Обрезки материи, бумаг, клей, краски, конский волос, ножницы, все это разбросано на подоконнике, на столе, тумбочках и на полу. Писать дневник некогда. Нужно еще ребят уговорить… Они пассивны. А ночью снился сон, будто Кирилл дружит с Аней Царьградской. Видела их во сне гуляющими по улице вдвоем. Плакала, плакала. Пробудились — вся в слезах. Ну и глупая же я! Мне не хватает воли… Я слишком быстро на все реагирую. Вот Нина — спокойная.

30 декабря. Работали в цехе — штукатурили стену. Слышу, кто-то стучит мастерком по раме окна, голос Любы Найденовой:

«Эй, Комиссар, выходи на улицу!»

«Что случилось?»

«Выходи, тебе говорят!»

В ее интонации никакой тревоги, разве что насмешка. Выскакиваю, а там в стареньком пальто и в шапке-треухе Валерка! Найденова со стороны наблюдала за нами, улыбается.

«Ты откуда?»

«Из Свердловска».

«Куда?»

«В детдом».

Колебалась минуту, нехорошо отпускать его, все-таки старый дружок.

«У нас суета в общежитии, готовимся к бал-маскараду. Хочешь, вечером приходи».

Ушел, но в меня вселилось какое-то беспокойство. Как бы он своим посещением общежития не расстроил моей дружбы с Филиным.

После ужина, когда я была уже в своей комнате, прилетела целая гурьба девочек:

«Валерка! Валерка!»

«Ну и что! — хотелось всех разогнать. — Эка невидаль!»

С ним Люба и Гуля. Привели, будто намеренно, чтобы поссорить меня с Кириллом. Хлопотали вокруг нас, подталкивали ко мне, уходили, давали нам возможность остаться наедине. Просила их никуда надолго не отлучаться. Узнав о бал-маскараде, Подкидышев стал примерять на себя красную кофточку Ани. Она треснула под мышкой. Булатова строила ему глазки, сбегала в клуб, мчится — тащит в руках старое пыльное платье с вырезом на спине.

«Откуда такая мятая, грязная половая тряпка?» — спрашиваю.

«Это из драмкружка», — объясняет Булатова.

Валерка по ее приказу раздевается до пояса и надевает через голову эту грязную, замызганную хламиду. Мы едва сдерживали хохот, но, когда он напялил на себя длинную, до пят, рогожину, все ахнули: он похож на даму! Принцесса!

«Я платье выстираю и выглажу, — сказала Гуля. — Ты, Валерка, будешь в нем танцевать со мной».

«Ну уж нет! — ревность полоснула меня, думала про себя: — Он будет танцевать со мной».

«Я сама платье выстираю», — объявила я.

«Валерик приехал ко всем к нам!» — вмешалась Найденова.

«Почему ты, Валерик, не в детдоме?» — спрашиваю. Он промолчал.

Спина у Валерки гладкая, чистая. Гуля опять опустилась на нижний этаж, в клуб, вернулась с париком. Нахлобучили всклокоченную «шапку» на голову Валерке. Долго хохотали, спорили, наконец вытолкали Валерку из комнаты в коридор и приказали сходить в девичью уборную. Сами шли за ним в десяти шагах. Никто из других девчонок не догадался, что эта высокая дама в грязном платье и с искусственными взлохмаченными волосами — парень. Думали, наверное, что чья-то нелепая родственница. Мы вернулись в комнату и от смеха хватались руками за животы.

Проводили Валерика на автобус — поехал в детдом.

На Новый год я устрою Филину испытание!

2 января 1964 года. Филин подрался с Валериком…

Запишу все подробно. Из детдома Валерик привез мне хромовые мужские сапоги. Мы оделись для бал-маскарада и пошли в клуб, там играла музыка, молодежи собралось не менее ста человек. Елка сияла игрушками и огнями в центре зала. Вокруг елки танцевали уже Волк и Красная Шапочка. Деда Мороза еще не было. Не сразу узнаешь в Красной Шапочке Аню Царьградскую. В большой волчьей маске — Балдин Мишка. Наше появление в зале завклубом приветствовал, он объявил состав жюри конкурса на лучший маскарадный костюм.

Я — д’Артаньян, в шляпе, в черном костюме и со шпагой на бедре — сопровождала королеву — Валерика. Он все-таки выше меня, но на него парни смотрят как на девушку. Платье его выстирано, выглажено. Валерка важно плыл по залу, покачивал бедрами и пожимал плечами.

«Играю эту роль для тебя», — шепнул он мне.

Кирилл появился в зале поздно, я уже устала танцевать. Он рыскал по залу, подскочил ко мне.

«Познакомьтесь, королева Катя!» — Я взяла руку Валерика и протянула ее Кириллу.

Он засмущался, но пожал Валеркину кисть. Глядел на «королеву» заинтересованно. Однако танцевал с Найденовой. В антракте я подошла к ней и предупредила, чтобы она не проболталась о Валерике. Люба кивнула. Восторг раздирал мое сердце, и я упросила Валерика «обстрелять» глазами Кирилла, чтобы Кирилл поухаживал за ним. Тогда Валерка сам пригласил Филина на танец. Подумала, что они познакомились и что Филин узнал в королеве мальчишку. Но ошиблась. Спустя несколько минут Филин подошел ко мне. От него пахло спиртом.

«Подружи меня с той длинной девчонкой», — указал он на Валерку, который кружился с кем-то из ребят.

«Ты не шутишь?»

«Нет».

«Ее зовут Катя, она из геологического техникума, моя подруга».

«Не подружишь?»

«Отчего же?!»

С моей помощью они станцевали еще раз. Радовалась их чудачествам. Когда Валерка вернулся ко мне, то я полюбопытствовала: «Ну, как твой кавалер?» — «Я ему такое пообещал, что ой, ой!»

Потом Кирилл отозвал меня и Валерку за дверь, в коридор, предложил выпить вина. Бутылка у него была спрятана в шкафу. Валерик отказался. Я тоже. Филин шутя пытался сорвать с Валерика маску. Тот отскочил. Они опять пошли танцевать. Завклубом сделал Подкидышеву замечание: Валерка вертел своим задом, смешил публику. Кирилл, опьянев, шлепал его голую спину пятерней. Найденова и Булатова уже многим разболтали, что скоморошничают два парня. Над ними хохотали сперва только двое-трое, но скоро все танцующие разбежались и весь зал потешался над Кириллом и Валериком. Радиола играла один танец за другим. Подкидышев распоясался, сам обнимал Кирилла за плечи, хлопал его по бокам, вешался ему на шею. Клоунада закончилась неожиданно: завклубом остановил танцы, пригласил всех участников бал-маскарада на середину зала и попросил снять маски.

Валерка сбросил маску. Он был красным и потным. Ему зааплодировали. Кирилл, увидев мальчишку, был так ошарашен, смущен, что куда-то сбежал.

Вечер продолжался еще часа два. Я искала Кирилла, но его нигде не было. За Валериком ухаживали Люба Найденова, Аня Царьградская и Гуля. Когда же мы привели Валерика в свою спальню переодеваться, то объявился Филин. Он был пьян.

«Пойдем поговорим», — позвал Подкидышева.

«Не ходи!» — крикнула я.

Встала между ними. Кирилл зло смотрел через мою голову на Валерика. Его лицо искорежило выражение ненависти. Первый раз Валерик увернулся от его удара, затем Кирилл заехал кулаком ему прямо в лицо, рассек губу до крови. Валерка прикладывал платок к губам, но в драку не лез.

«С тобой мы еще поговорим», — пообещал Кирилл и ушел.

Мы всей девичьей гурьбой провожали Валерика из общежития. Где он ночевал, не знаю. Как я и думала, он рассорил меня с Кириллом.

4 января. Валерик в общежитии не появляется. Прощай навеки! Что я натворила… «Не верят в мире многие любви И тем счастливы; для иных она Желанье, порожденное в крови, Расстройство мозга иль виденье сна». На балу Валерка читал стихи Лермонтова. Он сомневается во мне. Куда мне девать сапоги, которые он мне привез из поселка? Придется везти в детдом.

Верю ли я в Валеркину любовь? Верю. Ну и что… Жалко его.

25 января. От Валерика письмо. Извиняется. Не отвечаю. Мне придется отвечать перед комсомольцами на собрании. Или умолчать про драку…

На улице встретилась с Кириллом:

«Зачем ты скрыла от меня розыгрыш?»

«Ты от «королевы» чего-то добивался? Вот и получил».

«Он получил!»

Ушел оскорбленный. Эх, милый мой Филечка. Мне стыдно перед девочками. Все знают, что драка из-за меня.

7 февраля. Четвертое письмо от Валерика. Булатова заметила мне, что я мрачная. Хорошо хоть, другие с допросами не пристают. Откровенничаю только с Ниной Бабиной. С нею советовалась, как вести комсомольское собрание. О драке ничего не говорить. Она уехала в командировку. Кирилл меня избегает.

16 февраля. Десять дней не брала в руки дневник. Провела комсомольское собрание группы — по итогам празднования Нового года. Меня хвалили, а я превозносила Царьградскую и других девочек. О драке Валерика с Кириллом — ни гугу!

В актовом зале был торжественный вечер «Трудовая клятва». Звучала музыка. На сцену вносили знамя училища. Наша группа поклялась участвовать в создании материально-технической базы коммунизма. Присутствовали дяденьки с базовых предприятий. Производственная практика продолжается.

После обеда в нашу комнату заглядывал Кирилл, у него на пальце я увидела серебряное колечко. Получил деньги и купил кольцо, как и другие ребята.

«Дай, Кириллушка!» Я взяла его палец и сдернула кольцо, померила на свой средний. В комнате были Гуля и Нина. Мы их не стеснялись. Оставила кольцо на своем пальце.

17 февраля. Вечером шла из школы. Меня поджидает возле кинотеатра Кирилл.

«Ты ждал меня?»

«Да».

«И думаешь всегда только обо мне?»

«Нет, еще об одной».

По выражению лица и по интонации догадалась: его интересует Аня Царьградская.

«О ком твои думы? Об Ане?»

«Хотя бы и о ней…»

Шли медленно. Посоветовала ему: «Не вступить ли тебе в комсомол?»

«Не сумею подготовиться».

«Если хочешь, то я помогу. А то спортсмен-разрядник и не комсомолец».

На освещенной части улицы возле общежития он подтолкнул меня легонько в плечо:

«Иди вперед побыстрее».

«Боишься быть со мной рядом? — удивилась я. — Мы же беседуем о комсомольских делах».

Он отвернулся.

«Я стесняюсь».

«А я не боюсь». И пошла рядом так близко, что плечом задевала его руку. Тут навстречу нам идут Люба и Аня. Заметили нас и свернули в сторону.

18 февраля. Встретила Филина на улице, возвращался с катка, коньки через плечо. Красив как бог.

«С тренировки?»

«Нет, с соревнования».

«В чемпионы метишь?»

«Команда заняла десятое место».

Признался, что у него были утром неприятности.

«Какие?»

«Почему бабы сплетницы?»

«Ну скажи, что за неприятности?»

«Девчонки набросились, что я подарил тебе кольцо».

Тут же сияла с пальца кольцо, отдала ему:

«Пожалуйста, не хочу быть виновницей твоих ссор с Любой».

«При чем тут Люба?»

«Ага, теперь у тебя роман уже с Аней?»

«Имею право на выбор, — огрызнулся он. — Ты мне тоже нравишься».

«С Любой ты не ругался, а ушел, и все», — заметила я.

В школе на уроке видела кольцо на пальце у Ани. Вечером Гуля сказала, что он надел Ане кольцо в коридоре при всех девочках. Ну и «комсомолец»!

20 февраля. Опять письмо от Подкидышева. Кается, что увлекся игрой на бал-маскараде и обидел Кирилла. Глупенький Валерочка, когда-то ты, казалось мне, походил на Печорина, а теперь — на Грушницкого.

22 февраля. Вернулась из школы. В полутемном коридоре пустынно. Поднимаюсь на третий этаж по лестнице, мне навстречу перепуганный Кирилл. Схватился за голову обеими руками, на губах виноватая улыбка.

«Ой, Ксюша, что сейчас было! Жутко!»

«Хочешь рассказать?» Остановилась перед ним.

«Противно». Отвернулся к окошку. Я догадалась, что он с кем-то целовался.

«Ты целовался?..»

Резко повернулся ко мне, схватил за плечи. Я освободилась от него.

«Это получилось неожиданно», — зашептал быстро, извиняющимся тоном.

«Ну и что?» — ждала.

«Не смейся. Тут стояла Люба. Мы шутили и стали прыгать, и я невзначай прикоснулся губами к ее губам».

«И сколько раз это случилось?»

«Одно мгновенье…»

«Люба милая девушка, она тебе нравится», — защитила я Любу.

«Да нет, она флегматичная…»

Мы двинулись по коридору рядом.

«Ты светский лев: ухаживаешь за Аней, пишешь записки Гуле, а целуешься с Любой. Не вздумай обольщать меня. У нас с тобой отношения деловые. Пора готовиться в комсомол. Дать тебе Устав ВЛКСМ?»

«Завтра…»

25 февраля. Просидела два урока и пошла в спальню. Входит Люба Найденова:

«Не забудь, у тебя в три часа заседание редколлегии стенгазеты».

«Не забуду».

Распахивается дверь — на пороге Кирилл.

«Ты что не стучишься?» — рассердилась Люба и ушла, оставив нас вдвоем.

Мы беседовали о его подготовке в члены ВЛКСМ. Он ходил вокруг меня, попытался обнять, но я отстранила его руки.

«Обучайся этому искусству с «Катькой» Подкидышевой».

Обиделся. Ушел. Ну и пусть. А я помчалась в красный уголок выпускать стенгазету. Нас разъединяет неопределенность. Люблю его больше жизни, но не доверяю ему. Все бы сделала для него, если бы была убеждена в его искренности. Боюсь его обмана, добивается побед над девчонками. Поцелует, а потом переметывается к другой. Нежность к нему — опасна. Любовь — враг, он сразу же убивает ее. Любовь девушки ему хлеб для самоудовлетворения. В душу его не заглянуть. Его необходимо вовлечь в общественную работу.

27 февраля. Опять от Валерика письмо. Учеба дается ему легко. Положила его письмо в карман пальто, таскала весь день, думала, встречу Кирилла — покажу ему. Вечером сам через Гулю вызвал меня в коридор.

«Валерка обещает приехать в Тюмень», — как бы мимоходом сказала я.

«Поймаю — задушу!» — среагировал Кирилл.

«У нас же тут недалеко детдом!»

Мы расстались на лестнице.

Уже когда ложилась спать, вдруг в комнату Нина Бабина приносит записку от Филина. «Ксюша, через пять месяцев мы кончаем учиться. Я уеду. Ты будешь здесь дружить с кем-то из ребят. Останешься ли ты мне другом? Любишь ли ты меня? Мы молоды и грубы, но скоро станем людьми. Хочу ясности с тобой. Кирилл».

Не вылезая из-под одеяла, вырвала листок бумаги из тетрадки и вывела: «Кирилл! Люблю ли тебя, я не знаю… Вступишь в члены ВЛКСМ, посмотрим. Ксеня».

Попросила Нину занести писулю в комнату Филина.

ТЕТРАДЬ № 9. ПТУ

1 марта 1964 г. Утром вошла в умывальник, а тут девочки сгрудились возле Ани Царьградской. Кричат на нее, а она распушила свои русые волосы и, сунув голову под кран, льет на них теплую воду. Гуля объяснила мне: у Ани болит с похмелья голова.

Днем мы штукатурили стены в доме. Девочки переговаривались об Ане: с ней творится что-то непонятное. Вчера она вернулась в общежитие пьяная. На работе ее не было.

После смены, когда мы опять стали собираться в умывальнике, Аня, будто поддразнить всех, явилась сюда в халате, растрепанная. На нее набросились.

«Давайте обсудим ее. Объявляю комсомольское собрание открытым», — произнесла я.

«Постыдилась бы! — громко закричали на Царьградскую. — Исключить ее из комсомола!»

«Сперва разберемся», — предупредила я всех.

А другие орали во все глотки:

«Чего разбираться? Ее на пятнадцать суток посадить!»

«Ты, Аня, пьешь, куришь, ругаешься. Тебе карты в руки да бутылку водки в карман!»

Она молчала. Забросила волосы на плечи, закрыла лицо ладошками и не шевелилась.

«Ты купила себе дорогое платье. Откуда деньги взяла?» — подступила к ней Булатова.

Царьградская замерла, как окаменела. Тут вошел в умывальник мастер Федоров. Высоченный, сутулый, крепкий мужчина. Узнав, из-за чего шум, гам, презрительно остановился перед Аней. Думаю, если он посмеет прикоснуться к ней, даже если закричит на нее, то я наброшусь на него: «Не смей! У нас комсомольское собрание, и мы сами разберемся». Он увидел мою воинственную позу, тихо спросил:

«Песочите ее?»

«Обсуждаем», — ответила я с достоинством.

«Ну и место же выбрали».

«Собрание закрытое, могут присутствовать только коммунисты и комсомольцы», — предупредила я его.

«Ну, ну!» — махнул рукой и покинул умывальник.

«Исправишься или нет?» — допытывалась я.

«Ну, исправлюсь». Аня затрясла головой.

«Эх, одолжение сделала, рубль дала! — закричали на нее. — Не для нас, а для себя исправляться будешь!»

«Не могу бросить курить», — призналась Аня.

«Поможем!»

Я успокоила девушек, поставила вопрос на голосование: «Кто за то, чтобы помочь ей бросить курить и не разрешать бродяжничать по вечерам? Все. Единогласно!» С кем Аня пила-гуляла, пока неизвестно.

2 марта. Люба Найденова на уроке открылась мне, что ей письмо от Алибекова. Я одобрила их дружбу.

Филин прислал записку с Ниной Бабиной: «Ксеня, прошу тебя, не переписывайся больше с Подкидышевым».

Послала ему ответ через Нину: «Кирилл! Неужели ты думаешь, что у меня есть какая-то тайная переписка с Валеркой?»

3 марта. Письмо от Валерика лежало на столе в фойе. Кирилл стоял рядом и видел, как я брала конверт со стола. Демонстративно вскрыла конверт на его глазах, прочитала. Валерка обещает приехать на праздник 8 Марта.

«Пойдем писать Валерке ответ», — позвала я его.

«Какой? Мой выбор сделан, я дружу с тобой».

Филин заулыбался, но не пошел со мной.

6 марта. Пригласила Филина на концерт в филармонию. Там слушали музыку Шопена. На меня она так подействовала, что я заплакала. Сейчас вспоминаю впечатление, которое испытала на концерте, и по щекам текут слезы. Кирилл зевал.

«Почему ты не ходишь в школу?» — спросила я, когда мы выходили из концертного зала.

«Скоро уезжаю с группой на три месяца — производственная практика в Ялуторовске».

Мы расстанемся на три месяца!

«А как же с комсомолом?»

«Ах, что ты пристала!»

7 марта. Сегодня было заседание комитета комсомола училища. В красном уголке все сидели за столами, а я в углу, возле стенда. Обсуждали, как организованнее провести вечер Международного женского дня. Потом неприятный вопрос о Лешке Пахотине. Он рождения 1948 года, второкурсник, заставлял мальчишек группы 35 отбирать у пьяных мужчин, которые валяются возле винного магазина, деньги, снимать с них меховые шапки. Потом шапки продают. Балдин, староста группы младших ребят, узнал об этом и вечером подошел к Пахотину: «Ты зачем ребят наших портишь?» Пахотин по праву старшего ударил Мишку кулаком в лицо. Тогда Мишка сбегал в свою комнату, взял перочинный нож и опять подошел к Лешке, а когда тот снова на него напал, пырнул его в подъезде ножом в живот. Мнения на заседании комитета разделились. Пахотин сам виноват! Но и Мишка действовал самосудом.

Лешка находится в больнице. Приняли решение: исключить Мишку Балдина из комсомола. Над ним будет суд.

8 марта. Было еще совсем рано. Меня вызвали из комнаты. Быстрехонько оделась, сбежала вниз. В старом детдомовском пальто, в валенках возле бабушки-вахтера — Валерик…

«Ну, вот и она!» — засмеялась старушка.

Мы отошли к окну, не хотелось долго разговаривать с Валериком: боялась, что нас увидят и о встрече расскажут Кириллу.

«Я могу извиниться перед Филиным».

Лицо у Валерки было сосредоточенным и угрюмым.

«Ни к чему это. Тебе здесь оставаться небезопасно». — «Ты ведь ему не жена». — «Может, стану женой». — «Не допущу», — сказал он.

В убитом состоянии Валерик ушел.

10 марта. В клубе были танцы. Я танцевала с Ниной, а потом меня пригласил Кирилл. В перерыве меня нашла Гуля и предупредила, что в коридоре ждет Валерик Подкидышев. Было много молодежи, я пробиралась через толпу, думала, что Кирилл не видит, куда я ухожу. Но его кто-то предупредил о приходе Валерика. Когда я нашла Подкидышева, то он уже был окружен ребятами, перед ним стоял Кирилл.

«Уходи!» — крикнул Филин.

«Я не к тебе пришел».

Они поссорились, и я пыталась встать между ними. «Пусть уходит!» — настаивал Кирилл. А Валерик хотел поговорить со мной. Кирилл все-таки ударил его. Тут подоспели наши детдомовские девочки Гуля и Аня Царьградская, увели Валерика. Я убеждала всех ребят, чтобы разошлись. Настроение испорчено. Ушла к себе в комнату. Несколько минут спустя постучался в дверь Кирилл. Не выходя, сказала, что мне нездоровится, ложусь спать. Опять был выпивши.

13 марта. Завтра Кирилл должен уехать на практику в Ялуторовск. С ним что-то случилось, не могу понять.

15 марта. Ужасное горе! Вся группа № 2 уехала в командировку, а Кирилл в больнице. Он ранен. Это случилось 13 марта. Я с девочками была в цехе, вдруг прибегает Нина Бабина и шепчет мне, что Кирилла Филина убили… Я набрасывала раствор на дранку, покосилась на Нину, как на умалишенную, не поверила. Она кусала губы, стояла и не шевелилась. Тогда я крикнула «убили!» и хотела мчаться из цеха, но у дверей задержалась, не зная куда бежать. Тут в цех вошла Царьградская и, подозвав к себе девочек, стала рассказывать подробности дуэли Кирилла с Валериком. Я побежала в училище. В комнате Мишки Балдина мне парни сказали, что Мишка арестован. На мой вопрос: «Где же Кирилл?» — они засмеялись: «В больнице».

«Почему смеетесь?» — «У него ранена нога». — «Что в этом смешного?» — «Сам виноват».

В медпункте врач Нина Семеновна меня успокоила: Кирилл ранен неопасно в мышцу голени правой ноги. Я поохала в больницу. В палату меня не пустили.

16 марта. Все училище обсуждает дуэль Подкидышева и Филина. В комнате у нас была Раиса Петровна.

Драка произошла на берегу реки Туры, у строящегося моста. Подкидышев раздобыл охотничье ружье. Стрелялись на расстоянии пятидесяти шагов, в присутствии Балдина и Половникова. Кирилл вскинул ружье первым, но промазал. А Валерик кричал: «Извинись! Или застрелю!» Кирилл бросился бежать. Подкидышев прицелился и выстрелил вдогонку; пуля задела ногу Кирилла.

Я во всем виновата. Почему это случилось? Если бы я проводила Валерика, если бы вышла побеседовать с Филиным, ничего бы не произошло… Я была очень пассивной. Что теперь будет…

Балдин, видя, что Филин ранен, испугался и удрал с поля. Половников вместе с Кириллом пришли в общежитие, где обратились в медпункт. Балдин арестован. Подкидышева милиционеры поймали в поселке, когда он нес оружие в дом охотника.

19 марта. Что мне делать? Нина Бабина утешает меня. Никому не позволяет расспрашивать о чем-либо. Гуля сказала, что в Тюмень приезжал Софрон Петрович, был у следователя. Мастерских С. Ф. очень переживает за Балдина и за Подкидышева. Бедный, бедный Софрон Петрович, что ты думаешь обо мне…

В комнате была Раиса Петровна, она хочет понять, из-за чего мальчишки стрелялись. «Из-за меня», — призналась я. Нина стала убеждать Раису Петровну, чтобы она никому ничего не рассказывала. «Сейчас готовится комсомольское собрание о дисциплине, — сказала воспитательница, — мы с вами должны определиться… Тебе, Ксюша, лучше помалкивать». Потом спросила: «Валерик, студент техникума, был твоим другом?! — «Да, раньше я с ним дружила».

20 марта. В спальню приходил следователь. Молодой, веселый. Я сидела на кровати в халате. Он поздоровался. За ним вошла Раиса Петровна. Нас было в комнате трое — Гуля, Люба и я.

«Что это, подруженьки, из-за вас парни стреляются?» — начал он насмешливо.

Мы молчали. Наступила тревожная обстановка. Следователь приблизился к моей тумбочке. Я забеспокоилась о дневнике, который у меня лежал там.

«Раиса Петровна, — обратилась я к воспитательнице, — разрешите нам одеться, а то мы почти голые…»

Следователю и воспитательнице пришлось выйти. Я быстрехонько схватила тетрадки и передала Любе. Она толстая, у нее в юбке можно спрятать и книгу. После короткой беседы следователь пригласил меня в кабинет директора. Раиса Петровна сопровождала нас. В кабинете директора он сел за стол.

«Говорят, ребята поссорились на ваших глазах?» — сказал следователь.

«Да, я их пыталась примирить».

«Мы хотим знать, кто из них виноват больше», — объяснил следователь. Потом задавал вопросы. Раиса Петровна кивала, чтобы я говорила правду.

Неужели я причина, из-за которой парни рассорились? Дневник я никому не покажу! Лучше утоплю его в реке или сожгу.

Вернувшись в комнату, сказала Найденовой и Булатовой, чтобы они свои записи спрятали подальше. Мы поразмышляли, посудачили и зашили тетрадки в матрацы.

21 марта. Видела в коридоре Балдина. Он сказал: Валерка отпущен из милиции, уехал в Свердловск. Следствие не закончено. Всех будут судить.

«Ох, Миша, что вы наделали», — сказала я Балдину.

«Мы с Валериком боролись за справедливость!» — ответил он.

«Неужели ты подбивал Валерика на эту дуэль? Какая же тут справедливость?»

«Что ты его защищаешь! Он же трус, твой Киря!»

«Ты тоже трус».

«Помолчала бы, Комиссар!» Наглость Балдина меня удивила и обидела. Меня еще никто так не оскорблял. Не могу прийти в себя от обвинения. Кажется, и Люба, которая дружит с Мишкой, и Гуля, и Аня ко мне относятся очень плохо. Но я люблю Кирилла!

23 марта. Сегодня в коридоре общежития появился Кирилл. Он хромает. Был обут в валенки, ничем не отличался от других ребят. Мы с ним поговорили очень мало. Хочет уехать из общежития к своей группе в Ялуторовск. Быстрехонько собрался и, хромая, ушел на автобус. Поедет с вокзала поездом. Ох, сердце мое разрывалось на части. Я не пошла провожать его: у нас была работа — мы штукатурим цех.

Как я буду жить без Кирилла? Неужели уехал из моей судьбы навсегда? Я тебя уважала, а теперь люблю безумно… Неужели мы будем лишь вспоминать дни, проведенные вместе? Жизнь разломана. У меня нет никого роднее Кирилла… Никого… Всему виной Подкидышев. Нет ни одного парня, которого бы девушка прогоняла: «Не приходи ко мне», а он, как собака, прибегал… Наверное, Подкидышев обзывает меня лживой, коварной, подлой. Дорогой друг, годы идут, их не остановишь, приходят более острые ощущения. Мне жаль тебя, Валерка. Тебя засудят. Ты был немилосерден. Ты имел винтовку, но не пощадил Кирилла. Ты стрелял в безоружного, как в зайца. Это подло. Если из-за тебя я расстанусь с Кириллом, то будь ты проклят! Я не смогу жить без Филина.

27 марта. Думаю о Кирилле и о Подкидышеве. Написала стихотворение от имени Кирилла к Валерке.

Кирюшенька, милый, отзовись! Вечером танцы. Но я не пойду. Нет света и радости без тебя.

Готовится комсомольское собрание «О комсомольской дисциплине». Я не принимаю никакого участия.

ТЕТРАДЬ № 10. ПТУ

28 марта 1964 г. Болею гриппом. Ослабла от переживаний. Собираются в комнате девочки, болтают о чем-то, будто чирикают. А я думаю только о Кирилле. Моя юность, самое светлое, самое радостное связано с ним. Он моя совесть, разум мой, защитник мой, честь моя.

29 марта. Приходила женщина-врач. Выписала лекарства. Глотаю пилюли. Люба и Гуля приносят в комнату мне еду, заботятся, спрашивают о самочувствии. Люба поинтересовалась, не пишет ли мне что-нибудь Кирилл. Нет. Не пишет.

30 марта. Зашла в комнату, где жил Кирилл. Увидела его пустую заправленную кровать, и две слезинки выкатились из моих глаз. Слезы, как гири, ложились на мое сердце, как на чашу весов. Я утерла их, но поняла, что плачет моя душа и нет платка утереть ее. Милый мальчик, буду любить тебя всю жизнь, хотя бы судьба свела тебя с другой. Милый, несчастный мой дружок. Судьба в лице Валерика решила разлучить нас с тобой.

Ушла по коридору к красному уголку. Тут никого не было. Успокоилась. Потом нашла Гулю Булатову, она повела меня к складу, всем выдавали лыжи. Я еще хвораю, но чувствую прилив сил. Покаталась на лыжах.

2 апреля. В красном уголке было заседание комитета комсомола. Собралось человек пятнадцать, сидели замполит, воспитательница Раиса Петровна. Выступил сначала секретарь комитета Орлов. Он сказал: в училище случилось два чрезвычайных происшествия. Одно — Мишка Балдин порезал ножом Лешу Пахотина, другое — этот же Балдин стал соучастником дуэли между Филиным и каким-то приезжим Подкидышевым. Следствие еще не закончено, но эти два несчастья свидетельствуют, что в училище ослабла учебная и комсомольская дисциплина. Потом Орлов обвинил во всем Половникова, члена комитета комсомола, который в дуэли был секундантом, и предложил исключить его из рядов ВЛКСМ. Саша Половников сидел в углу. Крепкий, невысокий, с русой челочкой. Он встал и ответил на вопросы замполита: дуэль была устроена честно, Филин струсил.

«Ты знал, что будет стрельба из оружия, и не счел нужным предупредить педагогов?»

Саша промолчал.

«В училище запрещено ходить мальчикам со стороны, у нас есть внутренний распорядок. Подкидышева следовало отвадить от посещения нашего общежития и без всякой дуэли», — поучали Сашу.

«Какую роль ты, Саша, выполнял в этой дуэли?»

«Дуэль была честной», — упирался Половников.

«На чьей стороне ты был?»

«На стороне Филина».

«Почему же Балдин, тоже наш учащийся, был на стороне Подкидышева»?

«Они из одного детдома».

«Ты знал Подкидышева?»

«Мы учились в одной школе, я в девятом, а он в шестом».

«И ты, комсомолец-активист, старший товарищ, не отговаривал Балдина и Подкидышева от преступного поединка?»

«Разве было бы лучше, если бы они дрались без правил? Печорин сам меня просил».

«Кто Печорин?»

«Филин».

«У вас у всех, что ли, клички? — Замполит был возмущен. — Ты хоть понимаешь, что участвовал в преступлении против жизни своего товарища?»

Саша не ответил. Замполит рассердился.

«Ну что с тобой, Саша, делать?»

«Они дрались честно», — упрямо повторял Половников, и тут он глянул на меня, хотел что-то произнести, но отвернулся. Испугалась. Сидела ни жива ни мертва, боялась, что он выдаст меня.

«Филин струсил, убежал в кусты», — сказал Саша.

«Он мог погибнуть от выстрела негодяя».

«Нет, Подкидышев честный парень! — возражал Половников. — Он не хотел стрелять, ждал, что Филин перед ним извинится».

«Вот что, Половников, — обратился к нему секретарь комитета комсомола Орлов. — В голове у тебя сумбур. Ложное представление о чести. Дуэли запрещены. Удивляюсь, что ты не раскаиваешься. Ты старший товарищ, организатор дуэли. Балдин и Подкидышев моложе тебя. Балдина зовут чудаком, но он догадался позвать милицию. Предлагаю исключить Половникова из членов комитета и из комсомола».

Было еще долгое препирательство, спор. Половникову вынесли строгий выговор. Мою фамилию на заседании не упоминали. Спасибо Раисе Петровне.

3 апреля. Кирилл, где же ты? Почему не пишешь? Уехал в Ялуторовск и стал недосягаем. Сегодня в коридоре общежития встретилась с Половниковым. Хотела обойти его стороной, но преградил мне дорогу.

«Ксеня, своих не узнаешь?»

«Это ты-то свой?»

«А чем я провинился?»

«Предал Кирилла!»

«Чего ты понимаешь, Ксеня! Сама скоро раскусишь…»

«Никогда!» — возмущенно крикнула я и отошла от него. Чувствовала, что он смотрит мне в спину. Неужели Кирилл струсил? Нет, я не могу в нем ошибиться, ты не прав, Саша! Ты же был вместе с Кириллом, а теперь против него… Достала из тумбочки томик стихов М. Ю. Лермонтова, когда-то подаренный Валериком. Вот строки, которые выражают мое настроение: «Я не хочу, чтоб свет узнал Мою таинственную повесть; Как я любил, за что страдал, Тому судья лишь бог да совесть!.. Им сердце в чувствах даст отчет, У них попросит сожаленья; И пусть меня накажет тот, Кто изобрел мои мученья…»

4 апреля. Прочитала в газете заметку «Принять решение!». Летчик испытывал самолет, и вдруг загорелся мотор. Что делать? Если сразу выпрыгнуть с парашютом, то значит бросить машину… Чуть переждать, две-три минуты, можно погибнуть… Принять решение — сделать выбор и совершить поступок. Но между выбором и поступком одна-две минуты. А когда тянутся дни за днями и у тебя нет ясности? Какое принять решение? Как действовать? И чувства раздирают душу, сомнения мучают. Легче управлять группой, чем самим собой. Во мне есть воля, совесть, смелость… Мне так кажется, а я бездеятельна в этой истории с Кириллом и Подкидышевым…

Вечером с Гулей остались в комнате вдвоем, признались, что любим друг друга. Гуля когда-то была для меня идеалом красоты и ума. Перед тем как легла спать, она доверилась, что она имеет в виду Кирилла. При одном воспоминании о нем у меня бегут слезы. И тут опять нет откровенности…

5 апреля. В комнате состоялась целая политбеседа с воспитательницей Раисой Петровной. Обсуждали Мишку Балдина. Его будут судить за то, что он ранил ножом Лешку Пахотина, и за то, что был секундантом у Валерика.

«Это настоящий Молчалин! — сказала о нем Гуля. — С виду очень скромный, а дела творит пакостные».

«Молчалин услуживал всем людям без разбора, — сказала Аня Царьградская, — даже собаке дворника, чтоб ласковой была».

«Балдин услужил Валерке!» — добавила Найденова.

«Ну что вы на него напустились! — возмутилась Царьградская. — Мы же не богатые дворяне, не Чацкие, которым дозволено всех критиковать. Мы и есть бедные Молчалины, Балдин это понял раньше нас!»

Ух я взвилась! Мы живем по коммунистической морали, эта мораль благородная, и у нас нет места молчалиным. А Чацкий честный, смелый человек.

«Как по учебнику шпаришь!» — огрызнулась Аня.

Я снова на нее напала.

«Ах, посмотрите на нее! Какая благородная!» — это слова Ани.

Тут Раиса Петровна поддержала меня.

6 апреля. Утром в фойе лежало два конверта. Один с почерком Подкидышева, другой — с почерком Кирилла. Я спрятала письмо от Валерика за пазуху, а конверт Филина вскрыла и сразу же прочитала.

«Здравствуй, Ксеня!

Нога моя еще не зажила, чуть-чуть хромаю. Работаю каждый день. Жаль, коньки забросил. Обо мне говорят, будто я трус. Это неверно. Я выстрелил не в Подкидышева, а вверх. И не хотел, чтобы он в меня стрелял… Ты не думай, что я ловлю двух зайцев. Лишь бы ты не гонялась за двумя зайцами. У меня сейчас нет никого, кроме тебя. Честное комсомольское. Ты хотела, чтобы я стал комсомольцем, и я здесь готовлюсь в комсомол».

Вечером, после уроков прочитала письмо от Подкидышева.

«Помни, у тебя где-то есть друг, который верен тебе, — пишет Валерка. — Ты когда-то говорила, что будешь тоже верна до тех пор, пока я буду писать тебе письма. Я их буду писать всю жизнь.

Не думай, что я собирался убивать Филина. Хотя ты теперь ненавидишь меня и не поверишь мне. Но проучить я его хотел. Я надеялся поставить его на колени. Если ты чего-либо потребуешь от меня, я выполню. Валерка».

Два письма. Положила их на колени и разглядывала листочки. Валеркин листок аккуратно сложен, исписан знакомым ровным почерком. А листок Кирилла вырван из тетрадки неровно, уголок отрезан, но мне это мятое письмецо дороже жизни. Я достала из тумбочки тетрадку и написала Валерику коротко: «Мне бы презирать тебя надо, но я тебя жалею. Больше не пиши. Мы расстаемся навсегда. Ксеня».

Потом взялась за письмо Кириллу, но в комнату вошла Аня Царьградская, она увидела в руке у меня надписанный конверт Филину, ткнула в него пальцем и грустно улыбнулась. Обида на нее, что она спорила со мной о Чацком, у меня еще не прошла.

«Хочешь почитать письмецо от него?» Она сунула руку в карман платья и вытащила точно такой листок, какой был прислан мне, даже край листа был неровный, как у письма для меня. Я осторожно взяла у Ани письмо и стала читать. Кирилл писал, что после работы не скучает, уже играет в хоккей, хотя нога не зажила. Мне запомнились строчки: «Я дружу с Ксеней, она присылает отвратительные письма. Из-за нее меня дразнят, смеются. Я дружил с одной и бросил, потом со второй, но тоже бросил. Ксеня третья. После всех унижений из-за ее прежнего кадра у нас с ней ничего не получится. Нам будет трудно».

Я отвернулась от Ани ошеломленная. Горько усмехнулась, вернула ей письмо. Тут же порвала свое письмо и надписанный конверт.

«Хочешь дружить со мной?» Аня спросила грустным голосом. Села на край моей кровати.

«Сумею ли удовлетворить твое желание?» — равнодушно произнесла я, потому что на душе было тяжело. Мы долго молчали. Потом разговорились, и я ей решительно сказала:

«Не позволю ему дурачить тебя и меня!»

12 апреля. Иа занятиях мне передали записку от Гули Булатовой.

«Орел, давай иметь тайну? Каждый вечер будем надевать брюки и уходить на улицу. Вечером сегодня дадим друг другу клятву верности, назовемся новыми именами, чтоб никто в городе нас не знал. Согласна? Я передала записку через Найденову: «Согласна». Гуля скоро прислала другую: «Клянусь в верности навек! Зови меня Кукушкой. Буду дорожить честью, держать язык за зубами, крепче всякого замка. Буду дружить с тобой, не любить никого из парней. Вопросы любых размеров станем решать вместе без трусости. Сдадим экзамены на четверки и пятерки. Буду помогать тебе как комсоргу и защищать от всякого врага. Кукушка».

15 апреля. В сушилке развешивала мокрую телогрейку и брюки на шесте и увидела в темном углу плачущую Гулю. Подошла к ней. Она прислонила на грудь мне свою голову. У нее дорогие сережки… Я ее успокаивала.

«Хочешь, все будет по-прежнему?» — спросила я.

«Ты дружишь с Аней».

«Ты хочешь дружить со мной, как и раньше?» — настаивала я.

«Меня все будут презирать, — ответила она. — Ведь я вчера сказала Найденовой и Нине Бабиной, что люблю тебя, но дружить с тобой больше не буду».

«Не дружи, но и не плачь», — сказала я.

«Почему ты ушла от меня к Ане?» — допытывалась она.

«Потому, что оканчивается на «у». Кирилл написал письмо Царьградской, но она с ним не дружит… Я комсорг группы, должна дружить со всеми».

Гуля просияла, но потом опять у нее выступили слезы.

«А что мне делать? Ты, Ксеня, как Кирилл. Я его спрашиваю: «Зачем дружишь с Любой Найденовой?» — а он отвечает: «Ты же не хочешь дружить со мной». Неужели я должна ему признаться в любви первой?»

«Татьяна Ларина сама призналась», — сказала я.

«Из-за этого признания вышло несчастье».

Мы пошли в спальню, там Гуля опять плакала. К нам вошла воспитательница Раиса Петровна. Когда Гуля вышла, я воспитательнице рассказала о Гулиных переживаниях. Она села к столу, задумалась. А потом говорит: «Сейчас я была в другой спальне, там плачет Аня Царьградская. Она призналась, что хотела дружить с тобой, Ксеня, но ты помирилась с Гулей Булатовой. Вот она и плачет. Я впервые встречаю, что девочка приревновала к девочке. Ладно бы хоть из-за мальчиков, а то из-за девочек!.. А может быть, вы что-то от меня скрываете?» Она ушла расстроенная.

20 апреля. Работали в цехе. Прибежала ко мне Аня и зашептала: «Любе Найденовой тоже пришло письмо от Кирилла!» С этой минуты я не нахожу себе места. После обеда Аня ушла на репетицию, но я не могу играть роль в спектакле, не могу танцевать, не могу спокойно учиться в школе. Ничего мне не хочется. А надо еще участвовать в работе редколлегии стенгазеты. У меня в душе сил нет. Посещаю вечером уроки, и то хорошо. Ох, Филин, что ты со мной делаешь! Не выйдет из меня актрисы. Я раскусила тебя, мальчик мой, ты орех непростой. Да, ты красивый, вольный орел, но где-нибудь сломаешь свои крылья.

Сегодня на занятиях в школе не была. Бродила по окраине города. Узнала грустную новость.

21 апреля. Люба Найденова оставила на своей кровати распечатанный конверт. Я заглянула мельком, почерк Филина! Не притронулась к письму, но догадалась, что Кирилл прислал его Любе. Чуть позже мы с Гулей, с Аней и с Любой пошли в столовую. Я тихонько шепнула Булатовой, что Филин переписывается с Найденовой. Она сразу загрустила. За столом плохо ела, повозилась вилкой в чашке и оставила все, ушла первой из-за стола. Найденова выглядит веселой. Вечером у телевизора Гуля призналась, что хочет со мной дружить, я согласилась с нею помириться, но мне не хочется терять и Аню Царьградскую. Хочу быть всем вам подругой… Знаю, что Найденова переписывается с Алибековым. Верю, что Кирилл любит только меня, одну меня, а с другими девочками шутит. Он стрелялся из-за меня на дуэли, не мог он жертвовать жизнью ради пустой девчонки.

22 апреля. Был вечер, посвященный В. И. Ленину. Я слушала докладчика, и вдруг меня осенило: жить надо для других… А что это значит? Понимать не только самое себя, но и девочек. На другой день, когда мы были в столовой, я заметила, как Аня презрительно смотрела на Булатову, так презрительно, как на соперницу. Обе хотят дружить со мной. Почему? Через меня надеются сблизиться с Филиным? Милые, добрые мои подруги… Какие бы чувства ни разъедали нас, мы должны оставаться честными, правдивыми. Даю себе задание: побеседовать начистоту с Аней и с Гулей.

ТЕТРАДЬ № 11. ПТУ

27 апреля 1964 г. На уроке обществоведения был разговор на тему «Герои-комсомольцы в моей жизни». Я сказала: если каждый из нас будет иметь хоть частицу героизма, он уже принесет пользу другим людям. Почти треть вечерников нашего класса отсеялась. Давайте же пойдем к ним и побеседуем, вернем к учебе!

После уроков нашла в спальной комнате у себя письмо от Кирилла. Его принесла мне Люба. Я равнодушно взяла конверт, сунула небрежно в карман. Когда вышла в коридор, то прочитала. Кириллу исполнилось семнадцать лет. Он катается на коньках. Нога зажила. Есть в письме строчки: «Ты, Ксеня, ревнивая. Пишешь, что примирилась со старыми своими подругами. Не возражаю, чтобы ты дружила со своей группой».

Улыбнулась. Разве это можно запретить? Написала ему. Отнесла по темной улочке письмо на почту. В моем письме много оптимизма, радости. Настроение отличное, как погода. Вокруг тает снег, бегут ручейки. Обидно, что Филин считает меня подругой, а сам переписывается то с Аней, то с Любой, то с Гулей. Но я никогда уже больше не поссорюсь с девочками!

Вернулась с улицы, Нина вручила мне письмо от Подкидышева. Он раскаивается, что стрелял в безоружного Кирилла. Его обсуждали на комитете комсомола, пока оставили в комсомоле. Ждут окончания следствия и решения суда. «Я рожден, чтоб целый мир был зритель Торжества иль гибели моей. Но с тобой, мой луч-путеводитель, Что хвала или гордый смех людей!» Это он выписал из Лермонтова.

Когда Валерик уезжал в Свердловск, я обещала ему ни с кем не дружить. Выходит, обманула его… Он зовет меня в Свердловск, будто у меня столько денег, чтобы путешествовать за триста километров.

28 апреля. Послала опять письмо Кириллу. «Да, Валерка, пишет мне письма, но в Свердловск не поеду. Неужели не веришь? Обо всем тебе рассказываю, ничего не скрываю. Когда смотрю, как тут мальчики дружат с девочками, то замечаю: только один относится по-честному. Неужели мы с тобой дружим тоже шутя? Боюсь этого. Умоляю тебя, скажи правду.

Ты не каждый день пишешь. Случайно ли это?

Прошу тебя не пить водку, не ввязываться больше в драки. Не дебоширь, пожалуйста, переживаю за тебя. Это смешно? Ну, прости меня».

Иду от почтового ящика, а мне навстречу Бабина, остановила меня у крыльца.

«Тебе опять письмо от Валерика».

Бегом в фойе. Правда, открыла, читаю.

«Дорогая Ксеня… Весна. Дети пускают кораблики по волнам ручьев. Черемуха цветет за городом. Мы ездили группой. Я наломал букет, принес в общежитие и раздаривал всем девчатам. Говорил: «Я вас люблю, как мою Ксению». Они смеялись. Посылаю тебе фотокарточку. Я на ней в саду. Пришли мне свою. Догадываюсь, что мне дадут несколько лет исправительной колонии. На суд не приходи. Мне легче будет. После возвращения из колонии я еще буду молодым, найду тебя, где бы ты ни была. Твой Валерик».

Бедный, бедный Валера… Я выбрала себе цель — понять не только себя, но и других. Понимаю тебя, но чем помочь, не знаю.

Ответила Валерику: «Ты сможешь найти другую девушку. Интереснее меня. Я, конечно, не забыла тебя и не забуду. Но лучше нам не переписываться. Ты вправе меня ненавидеть, я не обижусь. Заслужила презрение. Люблю другого. Прощай, мой нежный, верный друг! Я плачу, мне жаль расставаться с тобой и с твоими письмами, но так продолжаться не может. Я стала причиной вашей ссоры, вы можете погибнуть оба. Это глупо. Прости меня, Валера, я сделала выбор. Все, дорогой Валерка, прощай!»

Запечатала конверт, села и задумалась. Перечитала письмо от Валерика и расплакалась. Тут вошли Гуля и Аня, они увидели, что я плачу. «Что с тобой, комсорг?» — «Не называйте меня так!» Не могла же сказать им, что я взвешиваю свою любовь к Кириллу и Валерке, что хочу понять, которая чаша весов легче, которая тяжелей. Моя душа трепещет при воспоминании о Кирилле, она рвется голубкой к нему. Сердце мое занято. Кирилл — близнец, у него есть брат Саша. Он живет с отцом в Ялуторовске. У них есть свой дом. А Валерик — один-одинешенек, как я. Он не знает ни отца, ни матери. Его мне жалко. Но мой друг — Кирилл! Мне легче.

29 апреля. Девочки устроили в коридоре общежития хоровод. Пели, шалили, прыгали. Из глаз их брызгала радость. Я была с ними, но не веселилась. Не было рядом Кирилла! Но уже обретаю спокойствие. Я верю в Филина.

Ночью мне приснился сои, будто я встретила Валеру через пять лет. Он живет в двухкомнатной квартире, у него жена и сын. Он пригласил меня в квартиру, указал на женщину, которая держала мальчика на коленях. Признался, что женился где-то в колонии.

«Неужели Валерика засудят?» Меня охватывает страх.

Вспоминаю, как мы катались с ним на лыжах, ходили вместе в школу. В лесу кидались шишками, собирали ягоды. Мы были друзьями. Он защищал меня от Ильи Борисовича… Валерик звал меня Старуха, а я его Старик.

Вчера в комнату приходила Анна Царьградская, спрашивала о дневнике, веду ли я его. «Нет», — сказала я. Догадываюсь, что она спрашивала неспроста. Наверное, интересуется следователь? А может быть, ее подослал Илья Борисович? На уроке он с Царьградской подчеркнуто вежлив. Прячу дневник в разрез матраца. Никому больше тетрадок своих не показываю.

Скоро экзамены. Клянусь, не получу ни одной тройки!

Иначе мне будет стыдно перед Кириллом. Я на него взглянуть побоюсь.

30 апреля. Сегодня провела вместе с воспитательницей в группе диспут о дружбе и товариществе. Доклад сделала Раиса Петровна. О дружбе Герцена и Огарева, Маркса и Энгельса. Умеем ли мы так же быть верны друг другу? Я сказала: девочки с девочками могут быть честными, а парни ведут себя ненадежно. Все меня поддержали.

В вечерней школе, на перемене, Аня подошла ко мне и сказала, что получила письмо от Филина. Я глянула ей в глаза: «Врешь!» Она обиделась: «Я тебе верная подруга».

«Покажи письмо, и я куплю тебе сто граммов конфет», — пыталась я шутить.

Аня вытащила письмо из выреза кофточки, дала мне. Я разгладила листок бумаги, прочитала: «Милая Аня! Спасибо за то, что пишешь мне правду. Я тебя вознагражу тем же. Я работаю как все ребята, нас сейчас перевели на другой объект — на кирпичную кладку школы. Вечером хожу удить рыбу. Занимаюсь тренировкой. Но тут нет тренера. Ты спрашиваешь, дружил ли я с Любой Найденовой. Да, дружил. Делал это назло Ксении. Я и сейчас пишу ей письма, но от нее получаю такие, что становится грустно. Спрашиваешь, где работают отец и мать. Отец плотник. А мать уехала куда-то, я не знаю. Она временно с нами не живет.

Анечка, напиши, будешь ли ты в конце мая в училище.

Это письмо никому не показывай. Ксеня меня ревнует, испортит нам настроение. Буду ждать от тебя ответ. Филин К.».

Вернула Ане письмо со спокойным лицом.

«Я его не ревную, он тебе врет, — сказала я хладнокровно. — Писем я ему пишу не очень много. Так, для поддержки товарищеских отношений».

Аня вся вспыхнула, лицо ее разгорелось. Стала просить меня написать письмо дружку Кирилла — Леше Пахотину, который ее интересует. Умоляла меня и чуть не заплакала. Тут прозвенел звонок, и я пошла в класс. Сердце мое сжималось от жалости к Царьградской, а также от оскорбления, которое нанес Кирилл… Почему он такой ветреный? Вспомнилась заметка в газете «Принять решение». Летчик, сделав выбор, тотчас исполняет решение… А Кирилл не может определиться… Переживает ли он так же, как я. Неужели у него душа холодная как лед.

1 мая. Нас, группу штукатуров, собрал в классе замполит. Он был в военном кителе, на груди сияли ордена. Высокий, стройный, седой. Мы расселись вольно. Он ласково шутил, исповедовался о себе. Во время войны Иван Александрович был лейтенантом. Однажды повел в тыл к фашистам группу, они прошли много километров через лес и, рассредоточившись, стали наблюдать за передвижением по дорогам немецких войск. После окончания операции группа ночью выходила из фашистского тыла, обнаружила плохо охраняемый дом, возле которого стояло несколько машин. Иван Александрович приказал солдатам захватить «языка». Убили часового, вытащили из дома спящего генерала. Забили ему в рот кляп, повели его. Но немцы скоро спохватились, начали стрелять, погнались за разведчиками. Разведчики ползли в темноте через линию обороны. Их освещали сверху ракетами. Восемь человек из пятнадцати погибли от снарядов. «Языка» Иван Александрович привел к нашим. Немецкий генерал был сильно обморожен, потому что у него были связаны руки. За генерала Ивана Александровича похвалили, а за то, что он самовольными действиями погубил восемь солдат, чуть не расстреляли. Это был ему страшный урок на всю жизнь.

«Задание было спланировано точно, а я нарушил приказ. И был виноват», — признался замполит. Потом он стал беседовать с нами.

«Ваше поведение необъяснимо».

«Замуж хотим!» — выкрикнула Аня Царьградская.

«Что? Кто это сказал?» — Замполит обвел всех глазами, но никто ему не ответил. Он засмеялся. И мы тоже прыснули.

«Милые девчонки, вы очень молоды. Каждую неделю у нас какое-нибудь происшествие. То выпивки, то драки, то воровство… И нет такого события, которое бы случалось без свидетелей и даже подстрекателей. Вам не хватает принципиальности, дисциплины». Он напустился на Аню Царьградскую, она где-то выругалась матом.

«Ну что, Комиссарова? — улыбнулся мне. — Следствие по делу дуэли между нашим Кириллом и этим самым… как его… Подкидышевым закончилось. Скоро будет суд. Наверное, его проведут в нашем училище. Ты на меня не гляди невинными глазами».

Я вся сжалась.

«Надо уметь рубить концы, — вдруг резко заключил Иван Александрович. — Выбирать из парней себе друга, не вилять юбкой из стороны в сторону. Парни соперничают из-за вас».

6 мая. Половников встретил меня возле общежития, заговорил о том, что в нашем клубе намечается суд над Балдиным и Подкидышевым. Мы отошли и сели на скамейку. Он жалел Балдина, считает, что Мишка смешон и ведет себя иногда угодливо, несамостоятельно, поэтому с ним и случилось два несчастья.

«Он пырнул ножом Пахотина!» — сказала я.

«Не пырнул бы, если бы его не настроили ребята. Они над ним потешались».

Половникову интересно со мной беседовать. Он спросил: «Может, мы будем друзьями?»

«У меня есть Кирилл, ты знаешь. Зачем подкатываешься?»

Половников обиделся и сразу ушел.

Вечером мне принесли записку от Царьградской, она обижается, что я с нею не дружу, не даю согласия на поездку в Ялуторовск. Упреки Ани напрасны. Уважаю ее, хотя и меньше, чем Гулю Булатову.

7 мая. На уроке физики Аня передала мне письмо от Кирилла. Я сперва обрадовалась, а потом удивилась: письмо — Ане!

«Здравствуй, Аня!.. Я сам нанес себе еще одну рану — выжег кислотой с кожи татуированный якорь. Когда-то был молодой и глупый, выколол морской якорь. Любе Найденовой я писем больше писать не буду. А Ксене ты скажи, чтобы она опять подружилась со своим Валериком. Не хочу, чтобы его судили из-за меня. Но меня не послушают. Я не виноват, что его будут судить».

Я сидела от письма очумелая. Не понимаю Кирилла!

Того, что говорит учитель, не слушала. Стала писать письмо Филину. Написала, что Аня взяла у меня фотку Пахотина, где он вместе с Филиным. На перемене показала свое сочинение Ане, она обрадовалась. «Спасибо, Ксюша!»

Во мне полный хаос, будто нитки перепутал котенок, я не могу в себе разобраться. Мне скучно. Нет сил повернуть жизнь вспять и снова дружить с Подкидышевым. Что мне делать? А может быть, ты, Кирилл, со мной играешь? Придумываешь подлости? Зачем тебе меня мирить перед судом с Валериком?

Ах, Киря, Киря! Пишешь Ане, я плохая, хочешь дружить с ней. Она не будет с тобой дружить, после выпуска мы разъедемся, забудем друг друга.

Вечером я добавила в письмо злости, гнева, крика, страсти. Я не дурочка! С собой шутить долго не позволю!

Читала М. Ю. Лермонтова: «Словам моим верить не станут, Но клянуся в нелживости их: Кто сам был так часто обманут, Обмануть не захочет других».

9 мая. Гуля Булатова пригласила меня съездить к ней домой. Мы побывали в родном поселке. Зашли в детдом. Нас хорошо накормила Гулина мама. И мы, переночевав одну ночь, вернулись в училище. Тут меня ждал сюрприз. Письмо от Подкидышева. Пишет, что любит меня… Ждет суда…

После обеда ко мне подошла воспитательница Раиса Петровна.

«Староста хочет, чтобы ты помогла ему делом и советом».

«Когда мне, Раиса Петровна? — отнекиваюсь я. — Я занимаюсь в кружке художественной самодеятельности и пишу заметки в стенгазету».

«Какое у тебя настроение? На все сто?»

Мы шли с Раисой Петровной рядом, как бы гуляли по коридору. Девочки наблюдали за нами. Я ответила на ее вопрос: «На все двести».

В голосе у меня была печаль. «Пойдем-ка, девочка, ко мне в гости». Она взяла меня под локоток, и мы вышли во двор, разговаривая о солнечной погоде, о глянцевых листочках травы, о скворцах и ласточках. Квартира Раисы Петровны на третьем этаже четырехэтажного дома, однокомнатная: с кроватью, со столом, пианино, с книжным шкафом. Раиса Петровна беременна, но живет без мужа. Он в длительной командировке. Когда угощала меня солеными помидорами, то какая-то бабушка привела ее сынишку Игорька. У нее, оказывается, есть сын! Я держала его на руках, ворковала с ним и думала, зачем Раисе Петровне столько книг! Их, наверное, тысяча! Она расспросила меня о Подкидышеве и Филине, предупредила, что скоро будет суд на Подкидышевым и Балдиным. Я гладила кошку и сочиняла стихи:

Возвратилась в общежитие уже затемно. Аня играла с ребятами в волейбол, увидела меня, подбежала. «Мне прислал письмо Лешка!» — объявила она. Мы поднялись в комнату. «Лешка просит продолжать дружбу, не обижаться». Аня заплакала от радости. Я взяла у нее из рук письмо и показала на почерк: «Этот конверт надписан Кириллом!» Она округлила глаза, не поверила. Я достала другой конверт, который был от Филина, мы сравнили почерки. «Почему конверт подписал Кирилл, а не Лешка Пахотин?»

Разочарование наше было беспредельно. Я раньше переживала, что отправила Кириллу грубое письмо, а он, оказывается, обманщик.

10 мая. Думала о Кирилле, о его подлостях. После письма, которое он подписал за Лешку Пахотина, меня охватило чувство обреченности. Сперва было на улице солнечно, а как узнала об обмане, за окном стало пасмурно. Солнышко мое, Кирилл, ты гаснешь! Нежность к тебе мне ненавистна, любовь — враг, я должна убить этого врага. К черту любовь! Пусть любят нас.

Днем мы работали в цехе. Люба Найденова пришла из общежития и принесла письмо от Кирилла.

«Пляши, Ксеня!»

Я взяла конверт, распечатала и стала читать. Письмо простое и ясное:

«Ты уж не обижайся на меня, Ксюша, я тебя обманывал, я три года дружу с одной девочкой с улицы, на которой стоит наш дом. Она другая, не такая, как ты. Очень жалею, что будет суд и Валерию вынесут какое-то наказание. Я этого не хочу. Было бы хорошо, если бы ты с ним дружила. Точнее, мне дела нет, с кем будешь ты дружить. Мою девочку зовут Ларисой. Она каждый вечер встречается со мной. Мы бываем на танцах в клубе. Кирилл».

Спокойно дочитала эти строчки, но девочки, которые стояли близко или работали — штукатурили стены, испуганно стали спрашивать:

«Что с тобой, Ксеня? Ты бледна как снег».

Они тенями двигались возле меня, я их не видела. В мозгу была только фраза: «Я тебя обманывал».

«Девочки, я пойду в спальню», — произнесла я и побрела на улицу. Шла в сторону общежития, шла, будто несла на плечах все дома, так было тяжело. Киря, Киря, подумал ли ты хоть о моих экзаменах? Свалилась в кровать, лежала, голова была пудовая, ничего не соображала. Чувствовала лишь одиночество. Боялась выйти в коридор, на улицу, увидят девочки мое смятение, засмеют. Я стала обузой для Кирилла. Зачем я доверилась Кириллу? Догадывалась ведь: любовь не сбережет, разобьет…

Вошла в комнату Аня. Присела на мою кровать, стала утешать.

«А каково было мне, когда моя мама отравилась?»

Ее фраза меня удивила.

«А что, если я напишу Кириллу одно слово: «подлец»?» — сказала я.

«Правильно. — Царьградская достала ручку и бумагу. — Ты и на суде можешь сказать: Филин — подлец…»

«Нет, только не на суде. Этого я не хочу». Аня сочинила письмо Филину от моего имени: «Ты, Кирюшенька, подлец, и больше ничего. Меня никто не обманывал, как и я никого не обманываю. Ты это знаешь. Занимаюсь общественными делами. Дружи, с кем знаешь, женись, на ком хочешь. Больше тебе не верю ни в чем. Ты сам уверял меня, что не дружишь ни с кем. Обманывал. Понимаю. Но зачем — не догадываюсь. Остаюсь честной перед тобой, перед собой, перед всеми. Прощай. Больше не пиши. Дел много. Ксеня».

Поставила подпись, запечатала письмо в конверт и попросила Царьградскую унести на почту.

«А может, он чем-то задумал досадить тебе? — засомневалась Аня. — Однажды мне говорил: «Ксеня очень доверчива, ей скажи правду, полуправду или совсем неправду, она верит». Может, он пошутил?»

«Неси письмо на почту немедленно!» — закричала я на нее.

Она ушла, я стала думать, что Кирилл мне еще ответит. Хотелось верить, что Аня права: он пошутил. Я рада буду, если он пошутил. Я люблю его, с ним я узнала, что такое настоящая любовь. Неужели он вызывает во мне чувство ревности? Это жестоко. У меня нет сил встать с кровати, гляжу в потолок. Записываю все в дневник, чтобы снять с души груз. Неужели Кирилл радуется, что освободился от меня?

12 мая. Ездила в школу-интернат. Меня встречали восторженно, «Ох, ох, из-за тебя мальчишки стрелялись на дуэли!» Знают Валерика и ему сочувствуют.

ТЕТРАДЬ № 12. ПТУ

13 мая 1964 г. Из Ялуторовска вернулся мастер Григорий Васильевич. Мы с Аней расспрашивали его о группе ребят. Кирилл и Леша работают отлично. Меня его рассказ успокоил. Опять на что-то надеюсь и жду письма от Кирилла. Нет, ты, Кирюшенька, не подлец. Если бы я тебе писала честные, искренние письма, то ты бы не бросил меня. Ох, подлая я.

Раиса Петровна упрекнула меня, что я не пишу заметку для стенгазеты, забросила комсомольские дела. У меня нет сил.

14 мая. В обеденный перерыв увидела в фойе Аню, она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и читала письмо. Она спокойно дочитала письмо, усмехнулась.

«Хочешь знать всю правду о Кирилле?»

Я пожала плечами.

«На!» — Она подала мне письмо; я, сделав равнодушное лицо, вернула его обратно.

15 мая. На уроке Аня запечатала конверт, надписала его Филину. Я наблюдала за нею. Она заметила мой пристальный взгляд и послала записку: «Я поблагодарила Филина за письмо, где он рассказывал о своей дружбе с Лешей. Пахотин вернулся вчера, ко мне не подходит». Я ей ответила утешением: «Стесняется тебя, значит, тобой интересуется».

Вечером в беседке случайно наткнулась на Половникова.

«Сидишь в темноте, скучно?»

«Да, Ксюша, скучно, — признался он. — Ждать надоело…»

«Это ты о суде? Может, ребят простят…»

«Нет, — сказал он грустно. — Теперь я понимаю, что надо было отговаривать ребят от драки… Ну, давай какую-нибудь песню!»

Сперва играла на гитаре я, потом Половников. Затем я отдала гитару девочкам, и мы с Сашей пошли на лужайку. Вернулись. Возле беседки стояли парни с гитарой, с ними была Гуля Булатова. Она долгим взглядом рассматривала нас с Сашей. Удивлена. Когда я вернулась в комнату, она уже спала.

16 мая. Работали в цехе. Аня передала мне через Найденову записочку: «Спасибо, Ксеня! Мы подружились с Пахотиным. Поговорить бы».

В обеденный перерыв мы с нею долго откровенничали. Впервые в жизни я поняла, как ценна честность в отношениях. Аня верит мне, и я тоже ей верю. Ее родители работали в поселке продавцами. Жили в большом деревянном доме. Отец ездил на мотоцикле, катал ее. Однажды отца забрали милиционеры. Он не ночевал две ночи. Потом пришли за мамой. Она сказала, что хочет переодеться, ушла в горницу и там приняла какой-то яд. Ее скоро увезли в больницу, но она умерла. Дом и все имущество конфисковали. Аню отвезли в детдом, Ане рассказывали соседи, что отец с матерью завышали цены на товары — на посуду, радиоприемники, на все, чем торговали. В поселок построили асфальтовую дорогу, и люди стали часто ездить в Тюмень и узнали цены на товары. Аня жила в детдоме, но ей там не нравилось. Когда училась в пятом классе, то подружилась с парнем Костей Власовым, десятиклассником. Он давал ей деньги. Костя после школы работал на заводе и поступил в институт.

«Он бросил меня, — грустно сказала Аня. — Женился на другой девушке. Я очень переживала, выпивала несколько раз. Мне жить не хотелось».

Я была поражена ее исповедью. Потом мы вечером гуляли с нею вокруг общежития. Аня высокая, с длинными русыми волосами, фигура у нее стройная. Я рядом с нею гномик. Парни подходили к нам. Царьградская спросила:

«Как у тебя с Кирюхой?»

Это оскорбило меня. «Почему с «Кирюхой», а не Кириллом?»

Ответила ей я честно.

«Он обманщик. Я в нем разочаровалась».

17 мая. Воскресенье. Несколько дней назад я послала письмо актеру областного драмтеатра Дьяконову-Дьяченко. Настроение у меня было скверное. Мечтаю о театре и ничего о нем не знаю. Переживала ссору с Филиным, арест Валерика… Хотелось посоветоваться со взрослым человеком. Актер прислал длинный ответ.

«Очень ярко обрисовала ты, Ксюшенька, свои переживания. Мне трудно судить, кто из дуэлянтов виноват — Подкидышев или Филин. Суд решит точнее, а время покажет истину. Сама жизнь отменила и запретила поединки как метод разрешения споров. В молодости мне приходилось драться из-за девушки, но только кулаками. Без ножей и ружей. Ребята плохо усвоили уроки в школе, неверно прочитали Пушкина и Лермонтова. Твои переживания и сомнения понятны. Держись. И поддерживай в беде других. Посылаю тебе стихотворение Доризо, он его посвятил своей дочери, следовательно, стихотворение искреннее и дает добрый совет девушкам.

Мечтаешь стать актрисой. Хорошо. Играй на сцене, выступай на стройплощадке, всюду, где можешь. Актером нельзя стать, им нужно родиться. Артист воплощает на сцене чужую жизнь, как говорят у нас, он умирает много раз в чужих жизнях, воскресая, чтобы вновь играть. Он каждый раз сгорает, чтобы, как птица феникс, возродиться из пепла. В короткий час игры сконцентрирована целая судьба героя. Сцена — концерт жизни. Сцена — урок жизни. Слава артистки мгновенна. Знаменитых мало. Окончишь десять классов, напиши мне. Если есть время, то можешь зайти в театр, побеседуем».

Сегодня я дежурила в столовой. Сперва заглянула Аня и сказала, что она передала записочку Саше Половникову: «Кто из девочек тебе нравится?» Он прочитал записку, нашел Царьградскую, признался: «Нравится Ксеня Комиссарова».

Потом в столовую заглянул сам Саша.

«Ксюша, дежуришь?»

На столе в фойе вечером увидела конверт от Филина! Схватила, сердце мое забилось. «Ксюшенька, ты пишешь, что я обманщик, подлец. Последнее письмо послал тебе в пьяном виде. Около меня за столом толпились ребята, напевали в уши всякую ерунду. Не хочу оправдываться, но я писал разным девушкам письма, проверяя их отношение ко мне. И тебя хотел проверить. Ты оказалась единственной в моей жизни, вынесла все страдания, умеешь держать слово. Наверное, не достоин я тебя. Если согласна, то буду дружить с тобой по-прежнему, Кирилл»…

Милый, бедный, красивый мальчик мой… Сколько горя ты причинил мне. Все прощу тебе, радость моя! Ты жертвовал собою ради меня. Печорин мой…

Ответила ему вечером дружеским письмом. Тон письма был сдержанным.

18 мая. На штукатурные работы не ходили, очищали территорию училища. Работали возле окон, в которых были видны мальчики. Я видела Лешку Пахотина.

Потом бросали ядро. Гуля бросила, а я стояла и смотрела, как ядро летит в меня. Подставила ладони и поймала ядро. Все засмеялись. Физрук возмутился до бешенства.

«Ты куда лезешь?! Хорошо, хоть руки на груди были, а то бы тебя убило! Ключицу бы сломало…»

Удивленно смотрела на него.

«Ох, ты и заорала от страху», — сказала Найденова.

Надо же! Оказывается, ловила ядро и орала.

С каждым днем чувствую приближение суда над ребятами. Ну чем я могу помочь? Чем? Говорят, на суде будут общественный обвинитель и общественный защитник. Как же защитить Подкидышева? Не хочу быть к добру и злу постыдно равнодушной! Но какая польза от моих переживаний… Не могу быть перед опасностью позорно малодушной! И что же мне предпринять?

Собрать бы хоть группу на собрание… Но сейчас экзамены, никто не станет ничего обсуждать.

19 мая. Вторник. Теперь я знаю, что значит управлять собою! Какие бы страсти ни клокотали в груди, ты не должен их никому показывать. Внешне я выгляжу спокойной: пишу стихи для стенгазеты, играю на гитаре и пою песни, по просьбе воспитательницы проверяла чистоту в комнатах. Но все это не главное. А главное — во мне. Каждый день приближает заседание суда над Мишей Балдиным и Валериком…

На танцах видела Аню, танцующую с Лешей.

Илья Борисович задержал меня в классе после урока, мы сели друг против друга на парты.

«Ты на меня не обижаешься за прошлое?» — спросил усмехнувшись.

«Нет, Илья Борисович». Я его стеснялась.

«В школе-интернате была ты совсем девочка, а теперь повзрослела. Сейчас с тобой можно говорить по-взрослому. Меня беспокоит твой дневник. Слышал, будто бы записываешь в него подробности своей жизни. Не хотелось бы, чтобы он пошел гулять по рукам. Могут быть непредвиденные неприятности».

«Дневник в надежном месте», — отрезала я.

«Ой ли! Можно его спрятать получше. Я мог бы предложить свои услуги. Лучше бы его запечатать в пакет, с ним ничего не случится».

В его кудрях много седин.

Пообещала ему, что никто не увидит дневник.

Выходила из школы, у подъезда меня ждал Саша Половников.

Аня была с Лешей Пахотиным. Саша неловко подтолкнул меня.

«Ну, Саша, у тебя и культура!»

«Прости, Ксеня». Он услужливо поддержал меня, пытался взять под руку, я вырвалась и убежала.

ТЕТРАДЬ № 13. ПРАКТИКА

20 мая 1964 г. Сдавали экзамены. С 9 утра до 12 часов дня я торчала в читальном зале, готовилась. Потом девочки меня вытащили в коридор и стали наседать… Я рассказывала им о всех писателях и поэтах, потому что знаю литературу лучше других. Пошла сама сдавать экзамен и получила 5. Вышла. Меня окружили. Поздравляли. Я счастлива. Встречала выходящих из класса ребят и девочек и спрашивала, какие кому там, в классе, попались вопросы. Быстро писала короткие шпаргалки, иногда заглядывала в учебник, а многое писала по памяти, отправляла шпаргалки с теми, кто входил в класс.

Подошел Половников.

«Ну, как дела, комсорг?»

«А тебе не все равно?»

«Я слышал, что ты пишешь стихи, а в стенгазету их не показываешь», — сказал он.

«Ты мне мешаешь помогать ребятам», — сказала.

«Может, я тоже помогу?»

«Помоги».

Он засмеялся: «Нет. И тебе не советую, комсорг!»

Смутил меня. Я была растеряна. Понимаю, что писать шпаргалки запрещается. Но и пойти одна против всего класса не могу.

У Саши вид роскошный, он невысок, но хорошо одет — брюки выглажены, со стрелкой. Саша сказал: «Ясно море, всю группу отправляют в Тобольск!»

У него забавное выражение: «Ясно море!» То ли он ругается, то ли радуется, но всегда энергично произносит эту фразу. Ясно море!

«Ты уезжаешь, Саша?»

«Да. Нас туда распределили на работу». Он медлил с уходом. Но тут вышла из класса Найденова. Ей поставили тройку. Она смущалась или плакала. Убежала. Половников заторопился.

«Осторожнее помогай», — предупредил на прощанье. Еще задержался, пригласил меня на занятие литкружка.

«Куда?»

«Потом объясню».

21 мая. Результаты сдачи экзаменов: пять — пятерок, одиннадцать — четверок, девять — троек. Это хорошо.

В пять часов вечера мы поехали с Половниковым на автобусе в центр города. За центральной площадью, за зданием обкома партии, в двухэтажном кирпичном доме, в большом зале Сашу встретили как старого приятеля. Дяденьки, а их было человек десять, сидели на диване и на столах, на стульях, курили и обсуждали стихи. Руководил ими кудрявый, полный, очень остроумный поэт, Анатолий Кукарский. В сторонке смирно сидел другой поэт, иногда улыбался, бросал реплики. Это Федор Андреев. Я мышкой пристроилась в уголке. Когда дошла очередь до Саши, то он заволновался, пальцы рук его дрожали: достал тетрадку и стал читать стихи громко. Была потрясена его голосом, а также спором, разговорами. Откровенностью чувств, обнаженностью их.

Стихи читал взрослый мужчина, глядя на меня. Я смущалась, не знала, куда мне себя спрятать.

Саша провожал меня по улице до общежития. Мы с ним шли пешком — это километра два. Он хотел взять меня под руку. Я вырвалась. Он сказал что-то мне вслед развязное. Больше с ним, наверное, не пойду.

Вечером я сама сочинила стихотворение:

24 мая. Ребята из группы № 40 разъехались по домам. Саша робко постучал в дверь, вызвал меня в коридор. «Уезжаю в деревню, — сказал, держа в руке сумку. — Отдохну и поеду работать в Тобольск».

«А что будешь делать в деревне?»

«Отдыхать! Там у меня друзья. — Глаза у него ясные, голубые, лицо полное, розовое. — А может, помогу колхозу на сенокосе. Я ведь, когда в школе учился, работал на сенокосилке, на комбайне. Мы раньше жили всей семьей в деревне, а потом я жил с сестрами. Стихи буду писать. Люблю природу».

«Считаешь себя поэтом?»

Он страстно уверял меня, что мне, если думаю стать актрисой, нужно непременно встречаться с актрисами драмтеатра. Постояли у дверей спальни, он, приземистый, в кирзовых сапогах с загнутыми голенищами, затопал большими шагами по коридору, размахивая руками. Оглянулся на лестнице.

«Буду писать! Ответишь?»

«Если напишешь стихами!»

Обстоятельный, энергичный, по-крестьянски простой. Расстались с ним навсегда.

27 мая. В нашем звене шесть девушек. Каменщики завершили кладку второго яруса. Мы в первом ярусе заканчиваем обработку низа стен и боковых откосов окон. Этаж разбит на две захватки по четыре квартиры, в каждой работает звено. Мастер снует, подсказывает, покрикивает. А у меня голова занята Кириллом. Предчувствовала его приезд. Выглядывала в окно. И тут влетает Булатова, что-то бормочет мне в ухо. Сердце мое замерло и вдруг застучало часто-часто.

«Он!» — завопила Гуля и указала рукой на дверь.

Торопливо подправила прическу, вышла на крыльцо. Впереди маячат две фигуры. Узнаю — Лешка и Кирилл. Дожидаюсь, пока сами приблизятся ко мне.

«Приветик». Кирилл надвигается с серьезным лицом, руки не протягивает. Пахотин за его спиной переступает с ноги на ногу, неторопливо ретируется, прячется за угол дома.

«Приветик». Не тороплюсь.

«Ну вот и все». Кирилл стыдливо оглядывается, не увидев дружка, галантно уступает мне дорожку, и я иду вперед на мягкую пушистую травянистую поляну, расписанную узорами желтых одуванчиков.

«Куда?» — меланхолично оглядываюсь.

«На старое место», — уверенно показывает рукой. И мы отклоняемся в сторону, туда, где лежит поваленное дерево, испещренное именами, знаками сложения и равенства, вырезанными перочинными ножами.

«Царьградская с кем-то дружит?» Кирилл седлает дерево.

«Да». — «С кем?» — «С тобой, разумеется». — «Опять ехидничаешь?» — «Опять злишься». И оба одновременно хохочем. «А ты с кем-нибудь дружишь?» — «Без этого не обошлось». — «Как понимать?» — «Как умеешь».

Невесело отламывает ветку полыни, мнет в руках, распространяя ее резкий запах, потом наклоняется и рисует на песке сердце и стрелу.

«Девчат много…»

«Никто тебя ко мне не привораживает. — Встаю и хочу уйти. — Сам будешь плакать!»

Он уязвил меня. Но тотчас хватает за руку и удерживает, усаживает на дерево.

«Какая стала строптивая, — в голосе неуверенность. — Может, посвятишь в свои…»

«Вместе с Половниковым ходила в редакцию газеты».

«Ага… ну и…»

«Твой секундант уехал в деревню, а потом будет работать в Тобольске».

Меня ждала работа в доме. Мы вернулись. Кирилл проводил меня до крыльца.

28 мая. Написала стихотворение Кириллу:

Ждала Кирилла в комнате, надеялась, что придет и я прочитаю ему стихотворение. Вышла во двор, а он сидит на скамейке рядом с Аней Царьградской, и оба задорно смеются. Мое появление заставило его вскочить.

«Мне некогда, спешу!» Посадила его, быстро прошагала мимо. Побродила вокруг домов, украдкой вернулась в общежитие. Тоскливо на душе, выть хочется.

29 мая. За корпусом училища три березки, там жердиночка. Булатова зашла в комнату, когда я перед зеркалом занималась своей прической, и сказала, что Кирилл ждет меня «в условленном месте». Я догадалась — у жердиночки. Быстро спускаюсь вниз, огибаю угол корпуса и приближаюсь к «трем березкам». Кирилла нет. Побродила взад-вперед, села на жердинку. Осмотрела окрестности. Туман подымается над пустырем. Где-то кричит коростель. Вот сейчас, думаю, Кирилл выскочит из куста, бросится ко мне. Нет. Не выскакивает. Вернулась в комнату. «Пусть зовет второй раз!»

Минуту спустя вбегает Надя Ишимбаева: «Ах, вот ты где! Тебя Кирилл ищет!» Вместе с нею пошли вниз. Иду по тропинке неторопливо, отпинываю ногой камушки. Кирилл на жердинке. Села рядом.

«Хочешь знать, о чем мы вчера с Аней балакали?» — начинает он.

И рассказывает, как Царьградская жаловалась ему на свою судьбу. Отец ее вышел из заключения, женился, живет в Ялуторовске. Мне это уже известно от Царьградской. Знаю даже о тайной дружбе ее со взрослым парнем, который бросил ее и женился на другой. Но не перебиваю Кирилла. Он продолжает: «Аня говорит: ты изменила мне, дружила с Сашей Половниковым. Но я ей ответил: «Пока мне Ксеня сама не признается, я никому не поверю». Она спросила: «Ты Ксене скажешь, о чем я тебе поведала?» Я ей ответил: «Конечно».

«Я люблю честность, — сказала я. — Аня теперь моя подруга, и я о ней не могу плохо думать… С Половниковым мы ходили в редакцию газеты «Тюменский комсомолец», слушали поэтов. Он уже уехал… А ты зачем предлагал дружбу в письмах Ане, Гуле, Любе?»

«Я же шутил».

Он наклонил мою голову к своей. В эти минуты я верила каждому его слову. Он достал из кармана ключи от ялуторовского дома. Я выбрала большой ключ:

«Этот от твоей комнаты?»

«Да».

«Ты жил в детдоме?»

«Один год в школе-интернате, — заговорил он как-то уклончиво, смущенно. — У меня есть брат-близнец и отец».

«А где мать?»

«В колонии».

«За что?»

«Не скажу».

Заулыбался смущенно, добавил: «Сам не знаю».

С завистью думала, что его любили мама и папа, а я ни разу не произнесла имени своих родителей. В семье, наверное, очень скучно. Привыкла я к коллективу, к самостоятельности. Он заговорил о бабушке, которая взяла его в свой дом, там он жил с двоюродными братьями и сестрами, с дядей Григорием, тетей Дуней.

1 июня. Я сдала все экзамены. Итак, у меня все пятерки. У Царьградской тоже все пятерки. У Найденовой — одна четверка, остальные тройки. У Булатовой три пятерки, остальные четверки.

6 июня. Валерика и Балдина определили на год в детскую трудовую колонию.

«Ты бы мог застрелить Филина? Ведь случайно ты попал ему в ногу?» — спросил судья Подкидышева.

«Я бы не стал в него стрелять, если бы он признал себя побежденным», — ответил Валерка.

«Что значит побежденным?»

Подкидышев промолчал. Во время заседания я очень волновалась. Все дни до суда я думала, должна ли пойти свидетелем. Раиса Петровна меня отговорила: «Ты, девочка, не вмешивайся. У каждого из ребят своя голова на плечах. Тебе и так урок, достаточно!»

Валерик объяснил судьям: «Печорин выстрелил из ружья до команды секундантов, он промахнулся. Но я не хотел его убивать, а крикнул: «Встань на колени, откажись от своей подлости!» Он бросился в кусты, тогда я выстрелил».

«Зачем?» — спросил судья.

«Сгоряча, в этот момент я не думал», — признался Подкидышев.

Половников подтвердил, что все было так.

«Ты, Александр, комсомолец-активист, — говорил судья строго. — Почему же ты не отговаривал дуэлянтов Филина и Подкидышева от их противозаконных действий? Почему ты способствовал дуэли?»

«Меня просили быть на дуэли Балдин и Филин», — сказал Половников.

«Ты друг Филина?» — задала вопрос женщина-судья.

«Мы из одной группы, — сказал Половников. — Но он во время дуэли вел себя неправильно. Он убежал с места, кинулся в кусты. Филин струсил…»

«Ты понимаешь, что вы использовали оружие незаконно?» — рассердился судья.

«Понимаю, — склонил голову Половников. — Раненого Филина мы с Подкидышевым вели по полю, дальше Валерка не пошел. А я довел Кирилла до общежития».

Судьи удалились. А потом вернулись. Весь зал встал. Когда читали приговор, у меня дрожали коленки. Я ни с кем не хотела разговаривать и убежала в спальню. Легла в кровать и закрылась подушкой. Плакала, плакала, плакала… Приходили девочки, расталкивали меня, но я отбрыкивалась и рыдала.

Вечером получила письмо от Подкидышева, очень короткое — записочку: «Ксения, не жалей меня. Все равно люблю тебя. Валерик».

Расстаться с Валериком — значит расстаться с детством. Прости меня, друг, за эгоизм, не могу разобраться и своих чувствах. А Кирилл уехал в Ялуторовск, к отцу, не попрощавшись. Саша Половников тоже уехал. Опять одна.

10 июля. Найденова уехала к отцу, Булатова в поселок к матери. Я осталась пока в городе. Раздумываю о Кирилле и о Подкидышеве. Эх, Кирилл, Кирилл! Ты моя радость и надежда. Ты мое горе… Закрою глаза — и вижу твой русый чуб, спадающий на лоб. Губы яркие, как у девушки.

15 июля. Среда. Аня уговаривает меня съездить в Ялуторовск к Кириллу. Ее интересует Лешка Пахотин. Они оба живут в Ялуторовске, у родителей. Я пошла советоваться с «товарищем Чижиковой».

«Брось ты Кирилла!» — строго, по-матерински сказала она.

«Не надо так, Раиса Петровна, — возразила я. — Вы его не знаете, а я знаю».

«Он трус и подло вел себя на суде. Извини меня, Ксюша. Ты пришла ко мне за советом, и я говорю откровенно, что думаю о Филине».

«А о Пахотине вы что думаете?»

«Лешка мальчик самостоятельнее Филина. Он верховодил ребятами младше себя, снимали с мужчин шапки, это преступление. И все-таки я в него верю. Ему попало от отца. Отец у него очень порядочный рабочий. Кстати, а где вы будете ночевать в Ялуторовске?»

«У Ани там отец живет».

«Поезжайте, вы уже взрослые. Ведите себя разумно. Надеюсь, все понимаете?» — глядела на меня испытующе и печально.

17 июля. Перечитала письма Валерика. Он еще в Тюменской области. Он где-то за высоким забором с колючей проволокой. Любит меня, красивее меня никого не знает. Хотел быть убийцей ради меня, но это жестоко и глупо! Готов защищать меня и свою честь. Во всем виновата я, я, одна только я. Хочется ответить ему, но не знаю адреса. Подбодрить бы его, беззаботное что-то придумать, назвать милым. И уже нельзя. Я не враг тебе, Валерочка!

20 июля. В Ялуторовск прибыли днем. Сразу же пошли к Аниному отцу. Он работал в саду — что-то копал. На крыльце стояла женщина, толстая, в цветастом переднике. Пригласили нас в дом. Накормили. У нее есть девочка. Отец Ани женился второй раз. Но девочка — ей пять лет — ему неродная. После обеда мы пошли с Аней по городу искать дом Кирилла. Сперва попали в Музей памяти декабристов. Это деревянный дом с палисадником, тут еще рядом дом декабриста. Мы посмотрели комнаты, портреты Пушкина, Пущина, Муравьева-Апостола, князя Оболенского и еще кого-то и опять стали искать дом Филина. Когда нам это удалось, то из деревянного дома вышла какая-то бабушка. «Кирилла дома нет, у приятелей где-то». Было солнечно, жарко. Мы хотели уже возвращаться, но бабушка побеседовала с нами. Она объяснила: мать у Кирилла в колонии. «За что?» — спросила я. «Покрыла своего оболтуса, — заговорила бабушка сердито, махнула рукой. — Кирилка-то обокрал магазин, тут недалеко есть, а она захотела спасти сына да и взяла вину на себя».

«Когда это было?»

«Три года назад, ее уже скоро выпустят».

Не верю ни одному слову этой старухи!

Мы оставили бабушке адрес и вернулись в дом к отцу Ани Царьградской. Вечером Кирилл и Леша пришли к нам, свистом вызвали нас на улицу. Филин был выпивши. Мы с ним гуляли до трех часов ночи. Он поцеловал меня. Читала в книгах, что сердце при поцелуе сильно бьется. У меня оно было совершенно спокойно, будто бы остановилось. Была равнодушна к его поцелуям. Сама на них не отвечала.

Спали мы с Аней в сенях на одной кровати. Утром Леша и Кирилл со своим братом-близнецом, очень похожим на него, позвали нас с Аней в лес. Кирилл был одет в грязную рубашку навыпуск, брюки ему коротки, на голых ногах пятна грязи, ботинки у него очень грязные. Мне было стыдно идти рядом с ним. Отстала немножко, взглянула на него и почувствовала внезапное отвращение к нему. Откуда это? Сама не понимаю. У меня к нему презрение. Шагала сзади, глядела в сторону, не могла беседовать о ним. Да и говорить с ним не о чем.

Из лесу я торопила Аню в город. В Тюмень мы уехали, не попрощавшись с ребятами.

25 июля. Я оборотень. Разлюбила Кирилла. Он был в ореоле красоты и славы моего защитника. Был моим царевичем и принцем. Его русые волосы больше не искрятся. Он гадок…

После поездки в Ялуторовск на меня напало оцепенение. Все свободное время читаю книги, лежа в кровати. Пора мне одуматься, начать новую жизнь. Как много сил и переживаний было с этим…

27 июля. Мы с Аней сегодня уезжаем в поселок, в детдом. Будем купаться в нашей милой речке и загорать. Как чудесно вокруг!

15 августа. Нашу группу штукатуров и маляров привезли на самолете в Сургут. За семьсот километров от Тюмени. Летели над озерами, реками и тайгой. Дух захватывало. С нами мастер Федоров. Мы командированы на производственную практику в строительное управление. Поселили нас в общежитии. Разместили по четыре девочки в комнату. Мы вместе — Люба, Гуля, Аня и я. Ходили по городу: деревянные домики, строят кирпичные многоэтажки. Думаю о Валерке Подкидышеве, о Мишке Балдине.

17 августа. Маляры работают в жилых домах, мы штукатурим комнаты детского садика. Меня избрали комсоргом бригады. У строительного управления хороший клуб. Я беседовала с секретарем комитета комсомола, он предложил провести в кафе «Волшебный огонек», пригласить на него ребят-комсомольцев и ветеранов труда. Я заявила: мы можем дать концерт с нашими девочками, буду читать стихи, разыграем сценку и спляшем, споем. Нужна гитара.

20 августа. Секретарь комитета комсомола пришел к нам в общежитие. «Волшебный огонек» проведем в красном уголке общежития. Наш мастер согласился. Мы с Гулей и с Аней репетируем. Найденова равнодушна к нашим занятиям. Ваня (секретарь комитета ВЛКСМ) вызвался быть вместе со мной ведущим на «Волшебном огоньке». Пишу стихи для вечера. Аня Царьградская умеет играть на гитаре, я тоже.

23 августа. Общежития полны ожидания. В них живут краснодарские ребята и девушки, которые приехали в Сургут по комсомольским путевкам после окончания ПТУ.

24 августа. Работали весь день весело. После обеда Ваня пригласил меня на заседание комитета. Я чувствовала себя больной, не пошла. Доработала смену, отправилась по улицам города. Вдруг-то встречу Подкидышева. Чувствую вину перед Валериком…

25 августа. Работали в детсадике. Является мастер, потирает руки: «Нужно десять девушек-добровольцев в командировку!» — «Что случилось?» — спрашиваю. «Стройуправление просит помощи — оштукатурить дома на лесном участке». — «Но мы же практиканты!» — возражаю ему. «Ты, Комиссарова, комсорг, не мути воду!»

Да я и не мучу. Но должна же я защищать интересы молодежи?

Сгорел наш «огонек». Не останется ни стихов, ни песен, ни музыки. А мне так хотелось показать, что я не маленькая, моего роста достаточно, чтобы быть артисткой. Девочки запротестовали, но я уже встала на сторону мастера.

«Поедемте, куда пошлют! Это даже интересно…»

27 августа. Переполнена виной перед Подкидышевым. Говорили о нем девочки. Оба они, Балдин и Валерик, будут работать в колонии и учиться в школе. Боюсь, что мне придется вновь встретиться с Валериком.

30 августа. Нас повезли по колдобистой дороге в тайгу.

Везли нас в крытом брезентом грузовике. Подбрасывало на ухабах так, что мы падали друг на дружку. Всю дорогу я пела под гитару частушки. Играла сама, затем гитару взяла в руки Аня.

Девочки дружно хлопали мне, пели сами, хохотали. Я старшая, комсорг, и бригадир. Мастер Федоров посмеивался, не вмешивался в наше веселье.

Прибыли в крохотный поселочек. Десять домов, видна буровая вышка. Тайга мохнатая и темная вокруг. Ездят тяжелые машины. Разместились мы в одной комнатехе. Скособоченный барак, в нем, в одной из комнат, живут какие-то мужики. В нашей комнате пусто — кроватей даже нет. Выдали постели, мы расстелили их на полу. Федоров спал в соседней комнате, вместе с прорабом, там телефон. Утром, едва рассвело, зарокотал за стеной бас прораба Черномора, слышен на всю округу. Медведи от такой ругани разбегутся по тайге. Думаю о Подкидышеве. Я виновата в его несчастье…

1 сентября. Группа ребятишек утром идет в школу. В красных галстуках, в белых рубашках, в костюмчиках, чинно несут портфели. Возле наших окон остановились. Где мое детство? Далеко, далеко… Любовалась на девочек, на их бантики в волосах, на цветы, которые они держали в руках.

После обеда Люба Найденова заговорила об Алибекове и опять заплакала. Я не сдержала слез. Ночью плохо спала. Думы мои о Валерике. У нас не может быть любви, но я согласна выйти за него замуж. Хочу искупить свою вину. Буду жить в тайге.

2 сентября. После смены бродили с Гулей по тайге. Осень выкрасила кроны осин в красный и желтый цвета, будто седину вплетает в березы. Кедры и пихты пока зеленые. В тайге много грибов. Мы наломали подосиновиков, подберезовиков, принесли в «келью». Приготовить не в чем. Нашли большой чугун, сварили грибницу на костре возле общежития. Ели ложками, которые дали нам парни из других комнат.

3 сентября. Сказочная страна — лес. Иголки и листья сверкают от солнца, будто перья фантастических птиц. Воробьи и другие пернатые поют. Кроны шумят, для меня это музыка. Слушаю замерев. Лучше всякого концерта. Гуля удивлялась, ахала, никогда не слушала таких концертов. Ей хотелось кружиться в танце, прыгать, восхищаться, выражать себя пением, криком. А я стояла и молчала. После дуэли Валерика с Кириллом мы повзрослели…

Нашу группу мастер разбил на три звенышка. В моем звене Люба Найденова и Гуля. Звеньевой второй группы назначена Аня Царьградская, третьей группы — Оля Саврасова. Работаем азартно. Отделываем гараж. Аня со своим звеном отдирает сухую штукатурку в доме. Чем быстрее закончим дела, тем скорее вернемся в Сургут. А там — и в родную Тюмень.

4 сентября. Из-за леса приплыла черная туча, стала поливать дождем. Мы работали в сапогах. Холодно. Смену начали в восемь утра, а вернулись в нашу комнату в десять вечера. Хорошо, что нет Федорова, он бы запретил работать столько часов. Хочется скорее закончить задание. Надели на себя все теплые вещи, которые взяты с собой.

Холодновато. Вечером летели хлопья снега.

5 сентября. Лес в снегу. Ели сверху белые, снизу зеленые. Солнышко окатывает деревья лучами, но холодно. Я не потеряла надежду стать актрисой. Ребята принесли в комнату гитару, играю и пою. Вокруг меня собираются и слушают. Работали очень напряженно, без «перекура». Заканчиваем аккордный наряд, завтра пойдем помогать группе Царьградской.

6 сентября. Трудились весь день. Упарились. В гараж приходили командированные парни, их словам никто не верит. Вернулись в комнату, девушки попросили меня петь и играть на гитаре. Я им пела. Они мне помогали хором. Никуда из комнаты не выходили, никого к себе не пускаем.

Был суд. Были споры и страсти.

15 сентября. После смены ходили в клуб смотреть фильм.

У каждой из девочек свое настроение. Кажется, уже обо всем переговорили друг с другом. Но вот заметила я, что Оля Саврасова грустит как-то по особому. Стала с нею беседовать наедине. И она открылась мне. Это было нынешним летом. Ее отец живет в Томске. Она скопила денег и поехала к нему. В Новосибирске сошла с поезда, хотела купить билет на Томск. Но решила прежде заглянуть в магазин. И какой-то парень вытащил у нее кошелек с деньгами. Оля вернулась на вокзал. Сходила в кассу, без денег ей билет не дали. Жила на вокзале пять суток, спала на скамейке. Случайно нашелся какой-то журналист, стал ее расспрашивать, почему болтается по залу. Призналась ему во всем. Он дал ей пять рублей. Устроил в гостинице, отбил телеграмму в училище. Ей прислали денег. Она вернулась в Тюмень. У отца так и не побывала. Да и что там ей делать? У него новая семья… Грустная Оленька. Слушала я ее и думала, какие же мы еще глупые! И журналист назвал се дурочкой. «Ты же комсомолка, шла бы в обком комсомола, тебе бы помогли». Оля не могла до этого додуматься.

Эх, комсомольская работа… Это не только собрания, воскресники и диспуты. Узнавать друг друга, понять товарища и помочь ему. А то я в последние месяцы так была занята сама собою, что никого, кроме В. П. и К. Ф., не замечала…

20 сентября. До субботы превратим дом во дворец. Темп работы ударный. Члены комиссии хвалили нас. «Ай да девушки, ай да ученицы!»

21 сентября. Лужи замерзли. Холодно. Разожгли костер возле окна общежития. Грелись. Тайга запорошена снегом. Все машины заглушены. Тишина удивительная.

Уже уснула, как в форточку залетела горящая детская игрушка. От дыма я зачихала. Быстро оделась, сунула ноги в сапожки, толкнула дверь — она заперта. Кинулась в окно, растворила створку и выпрыгнула на улицу. Смотрю — от меня убегают маленькие хулиганы-пацаны. Поймала одного, дала ему подзатыльника, он заплакал. Едва вернулась в комнату, как Гуля закричала, что сопляки опять подступают к окнам. Тут мы выскочили. Даже Найденова оставила свою кровать и вышла на улицу. Поймали пять ребятишек. Окружили пленников. Я узнала того, который попал мне в ногу кирпичом. Он испугался, стал просить прощения. Без наказания оставить нельзя — решила я, и приказала ему сходить за водой. Дала в руки ведро, сама иду за ним. По дороге пленник признался, что их послали сюда парни. Простила пацана, сама зачерпнула из колодца воды и принесла в комнату. А нога-то болит.

26 сентября. Завтра уезжать, а наряды не закрыты. Гуля начала ругаться. Я спокойна. «Прекратите!» Мы первый раз остались для самостоятельной работы, без мастера и нянек. Первый раз чувствуем себя бригадой и комсомольской группой. Посоветовала девушкам работать добросовестно и без нервов, а сама пошла к прорабу. Его не застала на месте. Сказали, что уехал в трест и будет не скоро. Вернулась домой страшно расстроенная.

Вечером пели песни хором. Я пообещала, что договорюсь с кем-нибудь об отправке нас в Сургут. Уж постараюсь…

27 сентября. Писать дневник некогда. Наряды закрыты. Нам выдали даже премию! На эти деньги накупим себе платьев. А я поищу сережки, такие, как у Гули. Уезжаем. Прощай, лесной поселок. Опять думаю почему-то о встрече с Валеркой…

ТЕТРАДЬ № 23. СМУ-14

15 мая 1966 г. Друзья мои, знакомые, обожатели мои и любимые, все люди нашего города, народ Страны Советов и мои потомки! Эх, как я люблю вас! Вы еще не знаете по-настоящему, что в 1966 году живет и здравствует на планете Земля (для потомков моих — жила и здравствовала) Ксения Комиссарова! Мне девятнадцать лет, и я впервые узнала, что такое Счастье. Сегодня я уверена, что зажглась новая звезда моей жизни… Не улыбайтесь скептически… Главный режиссер городского народного театра официально пригласил меня на работу. Да, я стала актрисой! Правда, второй категории… Но мне дали ставку! Я увольняюсь из СМУ и начинаю новую жизнь. Зарплата в два с лишним раза меньше, чем у штукатура…

1 августа. После окончания школы девочки — Анечка Царьградская и Гулечка Булатова — уехали на юг, в наш родной поселок Лесной. Каждый день я иду в Дом культуры, мне дали роль в «Маскараде» Лермонтова. Ничего у меня не получается. Я торчу в Доме культуры допоздна. Возвращаюсь в общежитие и там, закрывшись в красном уголке, пытаюсь репетировать перед зеркалом. В дверь то и дело стучат. Иногда открываю, говорят: «Ну чего ты заперлась?» Приходится занавешивать окно.

В свободные минуты читаю стихи Лермонтова и воспоминания о нем. О нем пишут: «Он был отчаянно храбр, удивлял своей удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодежь лучших фамилий служила в гвардии. Даже в этом походе он никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появлялась там, где ей вздумается. В бою он искал самых опасных мест».

«Я к одиночеству привык, Я б не умел ужиться с другом, Я б с ним препровожденный миг Почел потерянным досугом…» «Любил в начале жизни я Угрюмое уединенье, Где укрывался весь в себя». «Назвать вам всех, у кого я бываю? У самого себя: вот у кого я бываю с наибольшим удовольствием» — это из письма к М. А. Лопухиной.

Мне начинает казаться, что я становлюсь одинокой.

28 августа. Поссорилась с Семеном Петровичем… Нет, богемная жизнь мне ни к чему… Карьера актрисы закончилась… Я вернулась в СМУ. Собственно, в театре меня лишили ставки…

15 октября. Работаю рядовым штукатуром. В свою бригаду возвращаться не хочу и не могу. Стыдоба… Ко мне приходил Зорин. Приглашал на беседу к начальнику треста… Колеблюсь… Зачем?

О, театр! Мои светлые, наивные мечты! Боже мой, день, когда меня приняли в театр, был моим триумфом. «Журавель мой, журавель, крик оплел меня, как хмель…» Никто меня не заставит расстаться со своей мечтой. Я поступлю в театральное училище, буду актрисой и без вас, Семен Петрович! Вам спасибо лишь в одном, что вы рассеяли мои сомнения. Как я волновалась: примут ли? Есть ли у меня способности? Кем я буду в театре?.. Я выучила лучше других роль! Я сыграла несколько раз и могу играть роль баронессы всегда… Этот мой «актив» при поступлении в училище. Заработаю денег, поеду в Москву.

23 октября. Смогу ли я дойти до цели своей жизни? Хожу в народный театр, но мне нет и не будет больше здесь главных ролей. А какой смысл болтаться в массовке… Хотя смысл есть! Смысл великий. Неправда, что быть настоящим актером — значит играть только главные роли. Ведь говорил же Константин Сергеевич Станиславский, что нет маленьких ролей, есть маленькие актеры. Тот, кто истинно одержим театром, болен им, тот будет работать в любом самодеятельном народном театре.

25 октября. Меня избрали секретарем комитета ВЛКСМ треста. Избрали на районную комсомольскую конференцию… Неужели у меня начинается новая жизнь? И пошла она по другому руслу? Очень далекому от театра…