Дом моей судьбы

Глава первая ШКОЛЬНАЯ СВАДЬБА

Трое суток жил я в квартире Половникова. Прочитав ночью записки Е. Сушковой о Лермонтове и дневник Ксении Комиссаровой, в первую ночь едва успел прикорнуть, как услышал — Александр уже на ногах: одетый в спортивное трико, он осторожно, чтобы не разбудить меня, уходил в двери. Окликнув его, я узнал, что он пошел на улицу делать зарядку. Такой режим жизни мне не подходил, впрочем, и спать уже расхотелось.

Вместе с Александром отправились в общежития интерната.

Трое суток, проведенные в поселке, оказались насыщенными свежими впечатлениями, подробностями ребячьей жизни, беседами с учащимися, педагогами.

Пробуждение ребят, их толкотня, умывание, построение на физзарядку, завтрак в столовой, команды дежурных, наставления старшими младших, споры, возня — вся эта на первый взгляд обыденная жизнь при внимательном наблюдении открывает глубинные тайны их психики. Особенно заставила меня переживать поездка на автобусе с восьмым «А» в город, на парашютную вышку. Никогда не приходилось раньше прыгать с вышки, и не могу сам себе объяснить страх, не поддающийся разуму, который испытываешь, влезая по ступенькам вверх. Отлично сознаешь: привязанный ремнем к веревке, не подвергаешь себя ни малейшей опасности, а все-таки боишься высоты и вынужден преодолевать мандраж, беспокойство и даже головокружение. Зато, приземлившись, действительно переполняешься радостью.

Сейчас много стало зрелищ: и парашютный спорт — зрелище, и космонавты, летающие сотни суток в космосе, выходящие за пределы корабля, доступны благодаря телевидению всеобщему любопытству. Иногда кажется, подвиги доступны всякому и храбрый от труса отличается каким-то пустяком, как и умный от глупого, ну самой что ни на есть малостью.

Беседы с Александром — то в коридоре интерната, то в кабинете, то в комнате технического творчества или в автобусе, то возле парашютной вышки или в бане, куда он меня сводил вечером второго дня, то в походе с группой ребят по лесу или ночью — не носили строгой системности, но так как я кое-что все-таки успевал заносить в записную книжку, это позволило потом воспроизвести главные картины интересной жизни интересной школы-интерната. Одна из таких картин «школьная свадьба».

— Э-э-э, ясно море! — говорил Александр в автобусе, когда ребята хором пели, а мы под их зычные голоса пытались понять друг друга. — Ветвей характера у каждого человека двадцать три, а проблем с каждым того больше…

— Не вырастают ли эти ветви из хромосомных пар? — спросил я его. — Не детерминировано ли развитие ветвей? Вы же говорили, у древних греков были боги, олицетворяющие тайные силы человека. Богиня Афродита, богиня родительской любви Деметра, бог агрессии Арей, бог страха Пан, богиня мудрости Афина, богини совести Эринии, богини судьбы Мойры и так далее. Никогда древние философы не утверждали, что в человеке главенствует одна богиня мудрости Афина… Это у христиан стал главенствовать бог мудрости Христос. А у греков руководил богами Зевс. Почему же Платон и затем его ученик Аристотель согнали всех божеств в одного всемирного Духа?

— Гипотеза, — ответил Александр. — Но почему вы решили, что «тайные силы» человека определяются хромосомными парами?

— Начитался дневников, наслушался ребят и вижу, какое место в жизни ребят лет с десяти занимает любовь, — объяснил я, стараясь протиснуться своим голосом сквозь волны пения. — Меня удивило, что число хромосомных пар совпадает с числом ветвей характера… Да и организм человека напоминает организм государства, даже ваш школьный организм…

— А чего тут удивительного?! — Александр, говоря, наклонялся к моему уху. — Ведь человек создает жизненную среду для своих потребностей. Сколько у него потребностей, столько и в обществе сфер. Хочешь есть — заводи сельское хозяйство, а хочешь ездить — создавай транспорт.

— Ну вот мы заговорили о ребячьей любви, — продолжал я почти кричать ему тоже в ухо. — Она пробуждается лет с семи или десяти. И что же вы делаете для воспитания этой ветви?

— О! Большая проблема! Ясно море! Это для комсомольской организации крепкий орешек. Как воспитывать? Меня ребята доверительно спрашивают: «Что такое гиперлюбовь?» Говорю: «Донжуанство». И рассказываю про киевского князя Владимира Святославича. Третий сын Святослава, рожденный от Ольгиной ключницы Малуши, был необузданным женолюбом, он имел пять законных жен да еще триста наложниц в Вышгороде, триста — в Белгороде, двести — в селе Берестоке. Это же в учебнике истории есть…

— А чего скрывать, — согласился.

— Но требуется семейное воспитание! Мы должны объяснять, что хорошо и что плохо. До двадцати лет не выйти замуж — плохо, не иметь детей до двадцати — дурно, не быть отцом семейства до двадцати пяти — тоже дурно, не заботиться о семье — совсем плохо. Мы же не можем рассуждать абстрактно: ах, любовь — благо. Ерунда! Любовь и благо и несчастье. Еще до брачного возраста юноши и девушки влюбляются несколько раз. Раньше им внушали: влюбляйтесь один раз и навсегда. Но нельзя приказать любить один раз. В любви, в конфликтах познаются и развиваются характеры. Но цель должна быть — найти верного друга на всю жизнь. Беседы о выборе жениха или невесты, о приданом, о калыме, о культуре поведения, равноправии женщин в нашей стране особенно полезны, когда возникают среди подростков любовные конфликты, ревность, соперничество. Этого не запретишь. Мы свидетели и любви по расчету, и браков по выгоде. Интернатские девочки и мальчики хотят обо всем слышать квалифицированное мнение.

— Считается, что семья должна иметь трех детей, — заговорил я, несколько удивляясь установившейся в автобусе тишине. — Один узбек сказал мне: «Я рожу пятерых: одного — бабушке с дедушкой, второго — себе, третьего жене, четвертого — на случай войны или несчастья, пятого — себе на старость, чтобы видеть дитятю…»

Ребята за моей спиной засмеялись.

— Семья бывает порой единственным стимулом хорошо работать, обеспечивать ее, — закивал Половников, не обращая внимания на смех сзади, не сбавляя голоса. — Но мы перескочили с темы любви на тему о родительской любви. Это не одно и то же. Даже у древних греков были разные боги.

— Это мелкое различие, — заметил я.

— Вы не правы! — Александр шлепнул себя по коленке. — Два разных инстинкта, два самостоятельных психологических комплекса. Любовные отношения юношей и девушек — это выбор, лирика, конфликты, ревность, соперничество, драки, поцелуи, женитьба, быт, квартира. А родительская любовь совсем другое: завещания наследства, репетиторство, частная собственность, продвижение чад в вузы, по службе и так далее.

— Сильные личности считают своими детьми славу, научные открытия, подвиги…

— Да, одни верят, что их бессмертие в их детях, другие — в своих личных делах. Петр Первый казнил сына ради того, чтобы защитить свои преобразования, сделанные в России. В нашей школе-интернате ребята на полном государственном обеспечении. Есть дети, брошенные родителями. Матери и отцы подавили в себе инстинкт любви к ним. Только от этого ни им, ни их детям не легче, обществу тоже плохо. Иван Ефремов в романе «Туманность Андромеды» нарисовал прообраз коммунистического общества. Он уверяет, что там семьи не будет. «Я выполнила долг каждой женщины с нормальным развитием и наследственностью — два ребенка, не меньше», — говорит героиня романа. «Одна из величайших задач человечества — это победа над слепым материнским инстинктом. Понимаете, что только коллективное воспитание детей специально обученными и отобранными людьми может создать человека нашего общества», — утверждает автор.

Победить слепой материнский инстинкт пытались уже не раз! Отвергали даже семью. Так заблуждаются талантливые люди! Любовь отцов и матерей к детям — вечна. Эта любовь — богиня Деметра. Особая субстанция. Убить ее — уничтожить общество. Понимаете? Почему же вознамерился талантливый писатель поставить под сомнение инстинкт? Потому что отцы передают частную собственность своим наследникам. Выращивают надменных потомков. Вот против этого и выступил писатель Ефремов. Для наших интернатских комсомольцев такой угрозы нет. Но кое-кто завидует: «Ах, у Ромки-приходящего есть папа, а у меня нет. У Ромки — дом, мотоцикл, ружье, лодка, магнитофон, ему папа нанимает репетитора». Есть у нас восьмиклассница-комсомолка. Когда ее спрашивали: «Кто у тебя папа?» — она отвечала: «Алкоголик». — «А кто мама?» — «Ее убила химия». А ведь у этой девочки Тани папа был журналистом, имеет высшее образование. Сломался, спился. Прабабушка Тани была великолепной женщиной — стенографисткой и секретарем-машинисткой в канцелярии Феликса Дзержинского! Прадедушка нашей Танечки — революционер, он принимал участие в вывозе из Тобольска царя Николая II.

Комсомольцам пришлось долго внушать Танечке Воеводиной гордость за своих предков! И та же девочка, которая плачущим голоском мямлила «папа алкоголик», «маму убила химия», стала хвалиться своей родословной. Ребята записали в свою памятку: «Гордиться своими родителями, поддерживать с ними все узы, отвергать родственные связи для получения возможности поступить в вуз, в техникум, занять высокую должность; жить только на свои заработки, помнить слова великого поэта о надменных потомках».

— У вас есть одно противоречие, — заметил я. — «Гордиться родителями» и тут же — «помнить слова великого поэта о надменных потомках». Смысл жизни Ильи Борисовича Кореня в том, чтобы вырастить сына Ромку, дать ему образование, сделать наследником всего, что накопил. Даже вас, Александр Илларионович, он подговорил, чтобы вы спасли его чадо от наказания. Использовал дружбу с вами.

— Любовь родителей к детям вечна, — нахмурился Александр. — Слепая и святая эта любовь несет в себе вечное противоречие. А вечные проблемы и решаются каждым поколением по-своему. Нельзя же вечное программировать однажды и на сотни лет вперед?! Коммунистическая мораль отвергает частную собственность, передачу богатств по наследству, не мирится с протекционизмом для детей и родственников. Десятиклассники на комсомольском собрании постановили: искоренить шпаргалки, только личными усилиями пробиваться в вузы. Впрочем, у нас очень престижны профтехучилища… Но это другая тема.

Уже после того, как я, спрыгнув с вышки, удачно приземлился, Александр наконец рассказал о школьной свадьбе.

Пасмурным сентябрьским днем мы со старшеклассниками были на колхозном капустном поле. Ребята, вооруженные кухонными ножами, рубили кочерыжки, сбрасывая вилки в борозду, медленно шли длинным фронтом с одного конца поля в сторону другого. Ножи нам дали легкие, короткие, а кочерыги твердые, как дерево, и ребята и девочки сразу набили на ладонях мозоли. Ночью был дождь, в огромных крайних листах капусты, как в фарфоровых чашах, скопилась хрустальная вода; устав, все пьют эту воду, жуют хрусткие листья. От воды мокры-мокрешеньки — и куртки, и брюки, и юбки.

Рубка капусты дается тяжело. У мальчиков удары резче, кочаны валятся в борозду быстрее, а девочки измучились, хнычут: секут, секут ножку кочна, пока-то его перерубят. Колхозный бригадир обещал выдать нам другие, более тяжелые секачи, да уехал и, видно, забыл. Сзади подъезжают автомашины с прицепными тележками, крепкие колхозницы легко, будто мячи, швыряют тяжеленные капустные головы в кузова машин, в короба тележек. Смеются над нами. «Эх горе-трудяги!» Несмотря на свою физическую подготовку, я работаю ножом не очень-то быстро, впрочем, стараюсь не опережать воспитанников, помогаю слабеньким девочкам. Вдруг ко пне подходит Витя Агеев, разбитной, шустрый паренек; он в телогрейке, в кепке — сразу видно, что неинтернатский, а приходящий.

— Александр Илларионович, вы Веню Дубровина видели? — Маленькие лукавые глаза Вити загадочно поблескивают. — Парень жениться собрался!

Не разгибаясь, срубаю «головы» капусты, я уже слышал, что студент сосватал девушку, она живет с матерью в городской квартире. У Вени нет родителей, хотя он получает повышенную стипендию, нелегко ему приходится.

— Я ему не отец, пусть женится, — отвечаю Агееву.

— Как это не отец? — не без насмешки говорит Виктор. — Вы нам отец, а интернатским особенно…

— Тебе капуста надоела, ты лясы точишь, — поучительно одергиваю ученика. — В своих намерениях Дубровин сам признается.

Витя ухмыляется виновато, нацелясь в лежащий кочан капусты, ловко швыряет нож, тот кончиком вонзается в мякоть вилка.

— Вот если бы так умело работал, — назидательно говорю Агееву.

— А давайте, Александр Илларионович, устроим Дубровину школьную свадьбу! — подмигивает Агеев; быстро вытаскивая из кочана нож и, нацелясь, снова резко вонзает его почти в старую рану вилка. — Интернат для Вени дом родной…

Нас окружают учащиеся, галдят, радостно фантазируют. Какой грандиозный можно устроить праздник! Девочки бы пели невесте песни, на девичнике косу бы ей расплетали-заплетали, на свадьбе величали бы жениха и невесту…

— Песни петь не капусту рубить, — отвечаю.

— А хотите, Александр Илларионович, всю деляну мы вырубим за один день?! — с вызовом, подперев бок одной рукой и выставив левую ногу в мою сторону, провозглашает Агеев.

— Ну, бахвал! — Осматриваю выражения лиц других и вижу по глазам, что у Агеева есть приверженцы.

— Стимул нужен, Александр Илларионович! — доносятся голоса Витиных единомышленников. — Мы бы белую капусту как саблями смахнули!

— Где свадьба, там и выпивка…

— Без выпивки! Просто грандиозный праздник для молодоженов!

Не верилось, что ребята способны «смахнуть» всю деляну капусты; даже если пойдут в деревню или в поселок, вооружатся топорами, тесаками, не осилить им за день поле. Оно не очень большое, но теми темпами, которыми мы его «косим», нам хватит на неделю. Не верю я и в «грандиозный праздник», даже слова звучат фальшиво — «школьная свадьба»! Все равно что игра в жениха и невесту в детском саду. Но Агеев предлагает мне, директору школы-интерната, спор… Вправе ли я уклоняться? Энтузиазм лучше поддержать, а там — поглядим… И я даю согласие. «Ура! Ура!» — вопят мои великовозрастные дети, впрочем, сами не зная, «смахнут» ли деляну «беляков». Весть разлетается по полю, молодежь сбивается в кучи, обсуждает невообразимое; если до обеда деляну осилим, то в школе будет свадьба! Настоящая! Жених — интернатский Венька, а невеста — какая-то студентка. Сами жених и невеста еще ни о чем не догадываются, они, наверное, и не помышляют ни о каком торжестве. Посидят в квартире кружком, выпьют шампанского, и все. А мои старшеклассники воодушевлены.

Агеев усмиряет всеобщее ликование. Он зачем-то набрал себе команду из друзей, их десятеро. Возле них грудятся девятиклассники, Виктор властными жестами отгоняет «лишних», расставляет свою дружину в центре деляны, что-то объясняет им, показывает на кочерыгу, на кочан, и его группа, согнув спины, легко отрывается от общей цепи, быстро уходит вперед, оставляя после себя ряды белеющих срубами ножек поваленной капусты. Мы продолжаем «рубать» по-старому, зная, что силы девочек на исходе, мозолей больше чем достаточно, а пузырек йоду уже израсходовали, запас бинтов тоже. Да и энергии новоявленной дружины вряд ли хватит на час. Выдохнется!

Через полчаса, я даже засек по часам, дружина Агеева уже оказалась в другом конце поля, победно орала нам с межи. Немного погодя я не без удовольствия увидел, что «агеевцы» тем же стройным отрядом врубились в капустное поле и, неистовыми богатырями «сметая» капустные ряды, приближаются к нам.

Полоса была пробита в оба конца. Агеев сдержанно потешался надо мной. Его дружки похохатывали. Они обладали каким-то секретом, который не спешили выдавать, пока еще раз не подтвержу согласия на школьную свадьбу. Собрав все классы вокруг себя, тут же на поле, свидетели — небо, капуста, воздух и мелко моросящий дождик, — оснащая свое обращение некоторыми условиями (свадьба без выпивки, с тщательной предварительной подготовкой!), даю директорские заверения.

После обеда вся деляна капусты, отведенная нашей школе для вырубки, скошена! Хитрый Агеев смекнул, что капустная ножка крепка как дерево, но хрупка как стекло. Он научил ребят не рубить ее с размаху, ибо ножик очень уж легок и удар слаб, а втыкать кончик ножа в кочерыгу и сламывать ее резким толчком другой руки в кочан! Вот ведь какой рационализатор!

Педколлектив поначалу категорически отверг затею свадьбы, как «неактуальную», как «антинравственное» мероприятие. Что на свадьбе едят, пьют? Где средства для такой роскоши? Зачем дискредитировать народный обряд? Может случиться драка или еще что! Ребята настаивали. С Вениамином Дубровиным мы переговорили, он, разумеется, рад-радехонек: школа будет гостем на его свадьбе! В последние годы у нас редко проводились вечера с танцами, так как ученики являлись туда «под турахом».

В одну из суббот я разрешил в качестве пристрелки, так сказать, репетиции в спортзале танцевальный вечер. Дежурили, кроме самих ребят, учителя; я тоже находился в школе. Было еще часов восемь вечера, в зале играла радиола. Ни о чем не подозревая, я покинул кабинет и направился в спортзал не по коридору, а через двор; там есть другая дверь. И моим глазам представилось невообразимое зрелище. В зале визг, крик, девочки сбились в углы, мальчишки тоже разбежались, а в центре один Виктор Агеев, размахивая обломком палки шведской стенки, сражался с тремя незнакомыми сорванцами. Когда я крикнул «что тут творится?» и бросился к драчунам, то увидел, что на полу лежит, точнее полусидит, скорченный учитель пения, держась одной рукой за лысину, а другой щупая свой подбородок. Хулиганы кинулись от меня бежать, но мы с Агеевым успели сшибить одного, скрутили руки ему назад, и Виктор умело связал их своим брючным ремнем.

— Проводите Владимира Елизаровича в учительскую, — распорядился я; и мальчики-танцоры, подхватив учителя пения под руки, повели в коридор. А мы с Агеевым конвоировали захваченного в плен.

Оказалось, в разгар танцев, как это бывало и раньше, к нам пожаловали неизвестные гости. Учитель Владимир Елизарович, хлипкий добрый старикашка, попросил их покинуть зал, а когда они попытались прятаться за танцующими парами, он настиг одного и по старой привычке ухватил его за ухо, но незваный гость тотчас ударом в челюсть сбил нашего блюстителя порядка. Девочки закричали, а «банда» начала расшвыривать танцующих, буквально бить кулаками парней налево-направо — кого в бок, кого в скулу. А тут еще кто-то панически закричал: «Берегитесь, у них ножи!» Наши герои, самонадеянные интернатцы, падали как скошенная солома, разбегались как мыши. «Злодей», связанный нами, невысокого роста широкоплечий юнец, даже помоложе десятиклассников. Конопатое растерянное лицо, голубая рубашка, пиджачок, длинные взлохмаченные волосы. Он шел, конечно, к нашим девочкам «кадриться», танцевать. В кабинете русского языка мы усадили захваченного «языка» за парту. Любопытных набилось — не протолкнешься.

— Что с ним делать? — обратился я к школьникам.

В меня вперились недоуменные взоры, будто я шучу, привыкли, что директор все знает. Попросив Лизу Рощину записывать мнения комсомольцев, я ожидал предложений.

— В милицию его!.. — советовали ребята.

— Узнать, кто такой, и прогнать на улицу.

Постепенно смелели.

— Дать ему пендаля, и все! Другие предостерегали:

— Это же пэтэушник! Они нас бить потом будут!

— Нас в поселковый клуб не пустят!

Одни голоса требовали передать «хулигана» руководителям сельского ПТУ (откуда, предположительно, он пришел, хотя сам молчал, только усмехался), другие — отпустить. И опять Агеев выручил. Подмигнув мне, быстро развязал «арестанту» руки, крикнув: «Ну раз вы не знаете, куда его девать, я его провожу». Я кивнул Агееву, и он под растерянные возгласы ребят увел «бандита» за двери. Сам скоро возвратился.

Кареглазые, синеглазые, розовощекие, худенькие и крепкие шестнадцати-семнадцатилетние парни озадаченно смотрели на меня. Агеев посредственный ученик, троешник, но вел себя толково, смело. А гурьба ребят — почти вся комсомольская организация школы — скромно молчала. Стыдно за интернатцев, за их ужасную скованность, забитость. Сколько сказок о детдомовцах-хулиганах! А ведь это легенды, дошедшие до нас из эпохи детского бродяжничества первых лет гражданской войны. Пэтэушники, их больше, чем наших интернатских, действительно сорванцы, там есть и хулиганистые подростки, но они такие же, как наши школьники.

— Никакой вам свадьбы! — раздосадованно бросал я в зал. — Такая армия воинов не могла утихомирить трех пацанов! Паникеры вы! Слабаки! Нас и надо терроризировать, потому что мы трусы! Марш в общежития, а приходящие — по домам!

«Следственная комиссия» десятиклассников, которую опять-таки возглавил Виктор Агеев, установила, что «бандитов» в школу «заманил» восьмиклассник Петя Водолеев. Классная руководительница охарактеризовала мне Водолеева. Хрупкий, опрятно одетый мальчик, комсомолец, «вертун», непоседа и пакостник. Сидит обычно у окошка, в прошлом году на уроках хрюкал как поросенок, не раскрывая рта, учительница истории посылала нарочного во двор прогонять животное. Весь класс потешался. Уличив Петю в коварстве, учительница возмущалась. В школу вызвали отца Водолеева. Мальчик остепенился. Но учится кое-как, на уроках невнимателен. Я затребовал тетрадку с самохарактеристикой Водолеева. Вот что Петя написал о себе:

Прочитав Петину самохарактеристику, я увидел в ее бесцеремонности скрытую озлобленность. Его неуважение к педагогам. Было над чем задуматься. Вот так Юлий Цезарь! Такой мог привести «бандитов» не для танцев, а именно для дебошей. Всю весну прошлого учебного года кто-то почти ежедневно выбивал в окнах школы стекла камнями, страдали и стекла моего кабинета. Похоже, что это месть Водолеева, разобиженного на учителей за то, что они вызвали его отца в школу. «Не хотели его принимать в комсомол», — вспомнила классная руководительница. Водолеев с массой странных способностей: не раскрывая рта, хрюкает на уроках, умеет смешить класс, продевая большой гвоздь в ноздрю и вытаскивая его через рот; он потешает ребят и девочек тем, что задирает рубаху, изображает животом волны; сидя на скамейке, Петя пальцем левой ноги берет стакан с водой и, подняв до уровня рта, выпивает, может почесать ногой за ухом. Способен ради шутки… чтобы всех изумить, выпить полведра воды и с раздутым животом влезть на турник, вылить из себя воду через рот… Самый заразительный номер этого клоуна-мальчишки в том, что он любую сказанную вслух фразу тут же произносит навыворот. «Силен, Водолеев, опять агитация!» — пошутила по какому-то случаю учительница математики. Петя тут же объявил негромко: «Яйца тига тяпо, Веелодов, не лис!» Класс, зная его забавную способность, захохотал. Учительница не поняла юмора, оскорбилась, раскричалась. Клоунады Водолеева выводили ее из себя.

Решил пригласить Петю к себе на квартиру. Непосредственный, смекалистый, чуткий к слову паренек с явно рассеянным вниманием. Беседуя с ним за чаем о его фокусах, узнаю, что Петя научился протаскивать гвоздь через ноздрю у огромного усача — начальника поселковой команды пожарников, который в ожидании пожаров «услаждает» этим «номером» свою команду. Быстро перевертывать фразы справа налево — врожденный дар парня. «Будь я разведчиком, я бы заучивал секретный текст с бессмысленной стороны», — похвалялся Петя. Заметив, что у беременной тетушки неожиданно обострилось обоняние, она стала на расстоянии различать, какое мясо варится в печи — баранина или говядина, Водолеев попытался и сам развить у себя такое же обоняние. Он привязывает дома к крюку, вбитому в потолок, свои волосы, старается висеть на них. Прицепив ремень, захватив кончик его зубами, тоже пытается держать себя на весу.

— Хорошо, из тебя может выйти Юрий Никулин! — говорю я Пете. — Но у тебя рассеянное внимание.

— Меня бабушка испортила, — признался он. — Она не запрещала мне играть в железную дорогу, смотреть телевизор и слушать ее кумушек…

И тут же, в моей комнате, поиграв гантелями, показал мне еще один «фокус»: раскрыл широко рот, впихнул в него свой кулак, подержал и вытащил. Обтер пальцы платком.

В пятнадцатилетнем подростке уживались искренность и злоба, доброта и хитрость. Мы договорились с ним, что ни он больше школе не будет мстить, ни школа ему. Добрейшая бабушка оказала внуку страшную услугу: из любви к его любопытству и его задаткам она, того не подозревая, развила в нем одновременный многосторонний интерес. Учителя заметили его рассеянное внимание поздно, вместо того чтобы «прописать» ему тренинг на сосредоточение, они бранили Петю, унижали, высмеивали и ябедничали за проделки отцу, который, конечно, не мог «поставить» сыну внимание, как ставят голос певцу, вправляют вывихнутый палец на место.

— Знаешь, Петя, — говорю я ему, — в древности был знаменитый оратор Демосфен, он родился в семье оружейного мастера, в детстве был картав, но очень хотел стать оратором и начал тренироваться, чтобы очистить речь от шамканья. Он уходил на берег моря, набирал в рот камушков, старался произносить фразы четко. Такими тренировками, упорными, непрестанными, Демосфен исправил себе дикцию, а в будущем стал непревзойденным оратором, крупным политическим деятелем. У меня в детстве тоже была плохая дикция. И я по примеру Демосфена удалялся в лес, набирал в рот картошки и часами произносил речи, добиваясь сносного произношения. Сейчас у меня хорошая дикция. Хочешь избавиться от рассеянности, займись тренингом на сосредоточение, внимание, выдержку и собранность!

Мы договорились с Петей, что подберем ему специальные тренировочные упражнения: на уроках его сосед станет по-дружески делать ему замечания, когда он забудется и начнет «рассеиваться».

— Если ты за оставшееся до конца учебного года время сделаешь успехи с постановкой внимания, то я тебя оставлю учиться в девятом классе, — пообещал я Водолееву.

Педагоги мой эксперимент одобрили. Хотя были и шутки:

— Петю тащить за уши в девятый? Может, еще в вуз?

— Критикой нельзя пробудить талант, задатки развиваются педагогическим искусством!

Намеченный на первый день каникул праздник жениха и невесты стал мечтой старшеклассников. Оживилась самодеятельность; трудовые бригады уходили на кирпичный завод зарабатывать деньги; возникли секции бокса, самбистов, окрепли секции гимнастики и плавания. Во время перемен ребята играли в городки, горелки, устраивали танцы. Радиолюбители озвучивали все коридоры, двор, спортзал. Музыкальный кружок готовился к свадьбе больше всех. Фотолюбители требовали комнату под лабораторию. Пете Водолееву поручили командовать группой автолюбителей.

Водолеев побывал на двух поселковых свадьбах в качестве «гляденщика». Рассказал, как жених и невеста с родственниками и гостями сидели за столами в горнице, а в другой комнате у дверей толпились «гляденщики». Они не участвовали в празднике, но были зрителями, поддерживали настрой гостей. Наблюдение Водолеева мне показалось очень важным. Мы тоже можем школьную свадьбу разделить на «гостей» и на «гляденщиков»! Петю я пригласил на заседание репертуарной группы свадьбы. Жених с невестой, их друзья — студенты и наши старшеклассники — это действующие лица, а младшие учащиеся школы — «гляденщики». Мы пытались сделать «гостями» на свадьбе максимум ребят.

За неделю до свадебного праздника классы подбивали итоги соревнования за полугодие. Комитет ВЛКСМ — главный руководитель проблемной ситуации — определил, кому быть в свите жениха и невесты, кто будет за столом, кому дежурить в зале, во дворе, кому танцевать, читать стихи, петь гимн богу брака Гименею. Председатель поселкового Совета Иван Иванович Громаков согласился самолично выдать молодоженам свидетельство о браке. Вручать цветы были привлечены и первоклашки-второклашки. Для молодых в спортзале устраивались показательные выступления гимнастов.

Было одно мелкое, но едва не испортившее нам праздник событие. За неделю до свадьбы ввалился ко мне в кабинет высокий, в полушубке, в шапке-ушанке из собаки журналист, без предисловий объявил, что намерен отснять для телестудии кинофильм о школьном мероприятии. Он тыкнул мне в лицо удостоверение режиссера и, положив на стол лохматую шапку, сказал, что на отснятие кинофильма есть согласие завоблоно, областной комсомольской власти, что остается лишь скорректировать сценарий свадьбы, улучшить репертуар, а также кое-что прорепетировать или даже взять в кадр до праздника.

— У нас же нет для съемок освещения! — забормотал я первые попавшиеся на язык слова.

— Установим юпитеры, приедет машина. Дадим вам двух-трех актеров. Все чин чинарем! Ребят увидит на телеэкране вся область! Подарим вам киноленту! Прославим школу!

Пахло катастрофой. У нас педагогическая задача, тщательно выношенная проблемная ситуация, куда положена ребячья инициатива, наша цель — пробудить комсомольскую волю, дисциплину, смелость; честолюбивым ребятам даны скромные роли в дружине порядка, застенчивых мы выставляли в первые ряды. Мы даже отыскали в поселке «бандитов» — пэтэушников, которые устроили у нас на танцах дебош, и пригласили их в качестве почетных гостей на свадьбу! Это ли не гуманизм… И тут приезжий режиссер ради показушных целей вторгался в наше мероприятие, ломал, разрушал режиссерством весь замысел.

Я запротестовал. Он заспорил и стал возмущаться. «Не нужна реклама, мы задумали крупное комсомольско-педагогическое действо для внутреннего пользования!» — убеждал я его. Двухчасовая перебранка с упрямым режиссером закончилась тем, что я позвонил в обком комсомола и попросил спасти нашу свадьбу от испытания непомерной славой.

Не стану живописать праздник. Это финал. Главное — трехмесячная подготовка к нему. Невесту Дубровина — Лидочку, нарядную, причесанную, мы оставили в моей квартире, в кирпичном пятиэтажном доме, что в зоне кирпичного завода. Жениха посадили в моем кабинете — в школе. До поры до времени разделили их как две половинки.

Возле дома, где сидела «взаперти» невеста, собралось более пятидесяти девушек — студенток и старшеклассниц. Они с ликованием махали платками машине. Жених с друзьями направился к двери подъезда, но веселая гурьба девушек его остановила: обязан дать выкуп за невесту! Пришлось читать какие-то стихи. Подруги невесты раскатили перед ним красивый длинный коврик-половик, и он с дружками вступил на него. «Охранницы» только этого и ждали. Они потребовали от жениха исполнять разные желания: называть невесту новыми и новыми ласковыми именами, петь серенаду, вспоминать, какие любимые духи у тещи, когда день рождения невесты, признаваться, сколько намерен иметь детей и в какой срок, как их будет воспитывать. Остроумно экзаменовали, и весь разговор транслировался по динамику для собравшейся толпы. Спрашивали жениха об учебе, о его общественной работе в университете. О том, за что любит он родную школу-интернат. И все задорно, с подсказками, с прибаутками. Вопросы девушки приготовили заранее, но ответы на них он не знал. Впрочем, невеста, опасаясь оконфузить Вениамина, о сложных заданиях предупредила его по телефону, когда он сидел в моем кабинете.

Вениамин вывел невесту из подъезда, они сели в кабину грузовичка, а часть гостей — в кузов (что поделать! У нас не было денег на такси!), поехали в поссовет, где поселковый голова вручил им свидетельство о браке.

Когда колонны учащихся собрались во дворе школы, тут был выстроен почетный караул из ребят. Церемония вхождения молодоженов в родную школу. Играл ансамбль, правда, группа музыкантов находилась в спортзале, их не было видно, зато они в окно наблюдали, что творится во дворе. Динамики разносили звуки мелодии и голоса говорящих на всю улицу.

В спортивном зале в честь молодоженов дали концерт. Одни ребята декламировали стихи, пели песни, другие разыгрывали скоморошеские сценки, третьи показывали гимнастические упражнения.

Столовая не могла вместить всех. Застолье не было важнейшим актом «спектакля». На угощения за столом отвели один час. Избранные чинно расселись. Никаких тостов и выпивок! Отведали вкусных блюд нашей кухни: были угощения, приготовленные нашими девушками.

Вокруг жениха вилась «сваха». Один переодетый студент. Тут же плясали «скоморохи». После застолья Веню и Лиду повели на испытание в спортзал, и они показывали умение пеленать куклу, быстро починить испортившуюся кофемолку и пылесос, соревноваться в чистке картошки. Это были великолепные сцены! Спортзал был забит молодежью. Дежурные сменяли друг друга. В тот день в школе были концерты, танцы, спортивные состязания, игры.

А вечером еще новогодний бал-маскарад! На нем со всеми своим фокусами выступил Петя Водолеев.

На второй день была генеральная уборка школы.

Глава вторая ДИАЛОГИ

Утро третьего дня было солнечным, теплым, и мы с Александром, поднявшись часов в шесть, пробежались по лесу, затем пересекли железнодорожное полотно, одолели поле и добрались до разлива реки: размявшись, разогревшись, Александр окунулся в холодной воде, и мы вернулись в квартиру. Здесь он вдруг начал декламировать:

— Это перевод Пушкиным какого-то поэта, — пытался я вспомнить.

Он читал дальше:

Наконец мне пришло на ум:

— Познай самого себя! Девиз одного из мудрецов Древней Греции, кажется, Хейлона, а может быть, Солона. Слова были написаны на храме Аполлона в Дельфах…

— Почему же Пушкин, не веря в Христа, воспевал олимпийских богов? Разве он был язычником?

— Как сказать. — Александр засмеялся и стал поторапливать меня, пора, мол, идти в общежитие, сейчас ребята начнут просыпаться. И когда мы уже выходили из квартиры, опять вернулся к начатой теме: — Сочинив «Гаврилиаду», вряд ли можно стать верующим в Христа. Да и в стихотворении про бедного рыцаря у Пушкина тот же антирелигиозный мотив. Помните?

— Зато в его стихах полное уважение к Зевсу, Афродите, Афине, Аполлону, музам и другим таинственным силам.

Широко шагая сапогами по мокрой от росы дороге, Александр рассказывал, как он додумался до своей системы комсомольского тренинга. Первоначально обратил внимание на греческое «многобожие», затем на воспеваемые Пушкиным эти же «таинственные силы», которые управляют поведением человека, и, наконец, стал вместе с ребятами считать число свойств характера.

— От Пушкина к Лермонтову, — отметил я.

Вместе со старшеклассниками он стал тщательно изучать воспоминания о Михаиле Юрьевиче; привлекало, что имеются факты о юных годах поэта. Составляя карту натуры Лермонтова, обратили внимание на число главных свойств личности — субстанций-детерминант, которые назвали ветвями характера. По аналогии заполнили анкеты характера Дзержинского, Олега Кошевого, Николая Кузнецова… И принялись за себя.

Познавать самих себя, замечать достоинства и недостатки оказалось делом простым, первоначально очень интересным. Но как изменять или развивать их? Решили: только в поступке, в действии! Но в каких поступках? Главная задача в школе — сидеть на уроке или на самоподготовке, усваивать учебный материал. Если только об этом думать, то и тренировать ветви характера некогда. А урочная программа строга, она — закон! Чему же воспитывать ребят в свободное время? Системе культурных привычек, опыту жизни.

Если на уроке учат ум, обогащают память, воображение, то после уроков можно бегать, прыгать, играть, работать, спорить, любить и ненавидеть… Выходило, что жизнь — за стенами классной комнаты. Скоро попала в руки Александру статья о народном образовании Дмитрия Ивановича Менделеева, который написал:

И чуть ниже великий ученый говорит:

Тут уж молодой директор школы воспрянул! Нужно создать ребятам такую культурную среду, которая бы постоянна тренировала суровыми условиями не только ум, память, но и волю, совесть, честолюбие, коллективизм, темперамент, общительность, фантазию, эмоции, трудолюбие, давала бы мышцам и нервам, сердцу напряжение, закалку. И догадался Александр, что иные теоретики, усвоившие когда-то два слова — «дух» и «материя» или «бытие» и «сознание», манипулируя ими как формой и содержанием, вьют свою примитивную веревочку педдиалектики. «Подтянуть сознание» до такого-то уровня! «Отстает сознание — поднять его!» А дело-то вовсе не в сознании! Приходится разбираться с каждым «богом» в отдельности и постигать, в каком он находится противоречии с другим «богом».

Вот, скажем, совесть. Откуда она берется? Это врожденная норма реакции. Вечное свойство организма. У разных детей различное реагирование на укол, на боль, на вид крови, на крики других, то есть разное и сострадание. Отсюда понятия: справедливый — бессовестный. Или даже целые философские учения: одни уверяют, совесть — глас божий, она причина угрызений, переживаний ошибочных поступков; другие доказывают, будто ее от рождения вообще нет, она появляется с воспитанием. Но и стояние на ногах и хождение ребенок приобретает в обучении, однако у него для этого имеются ноги. Так вот и с совестью. Она имеется, ее просто нужно поставить на ноги!

Бросились читать книги.

Школьники увлеклись поисками высказываний о совести. А директор школы… погрузился в тома Макаренко. Нашел у него в повествовании, как испытывался бывший вор: его послали за деньгами… Ясно! Нужны испытательные ситуации, полигон для характеров ребят! Бессовестному следует прописать такие ситуации, где бы он показал себя честным. И раз, и два, и несколько раз! Трусоватому, робкому — смелые поступки; чувствительному — хладнокровие; эрудиту — практическая сообразительность; мыслителю — физическая зарядка; болтуну — задание на молчание; фантазеру — рационализм; анархисту — дисциплину; послушному — побыть в начальниках; вожаку — не мешает побыть подчиненным; некрасивому — заняться своей внешностью, осанкой, одеждой; честолюбивому хвастуну — поручить дело скромное, незаметное; хворому — прописать побольше спорта; корыстному — аскетизм; лентяю — работу; отдыхающему — режим сна и веселья; конфликтного — учить выдержке, испытывать в острых ситуациях под наблюдением; несчастному — давать дела с очевидным выигрышем, а слишком удачливому ставить задачи трудноисполнимые. Обращать внимание на замедленно развивающихся ребят, а также на акселератов — это обратная сторона инфантилизма. Больше движения, закалки! Вводить суровый и здоровый стиль, режим труда и жизни.

Казалось, от таких сложностей у воспитателей голова пойдет кругом. Им хоть живи прямо в школе-интернате, забудь свои домашние дела, семью, переучивайся… Спасли их от перегрузок комсомольцы. У них энергии — целые атомные электростанции. Они рады-радехоньки превратить школу в полигон любой деятельности. Конечно, тут дохнуло вначале анархизмом… То был строгий распорядок: гулять только в ограде, копаться в книгах, беседовать на скамеечке, то вдруг призыв к инициативе…

Мы с Александром вошли через решетчатую калитку в ограду школы: песочницы, спортивные сооружения — бум, турник, кольца, брусья, площадка для волейбола и городков.

— Спортивная тренировка совершенствует двигательные способности, ловкость, быстроту, выносливость, — продолжал объяснять Александр. — Спорт закаляет и совесть и волю… Ну а жадность? Социальную активность? Пойдемте в столовую. Отведаете ребячьих блюд и понаблюдаете за ними.

У дверей в столовую толклась ребятня. В просторном зале мальчики и девочки ходили с подносами, ставили на столы чашки с супом, тарелки с макаронами и мясом, стаканы компота. Садились, орудовали ложками, вилками, выпивали компот и, унеся порожнюю посуду в мойку, уходили из зала.

— Что-нибудь любопытное приметили? — Александр, сходив куда-то, вернулся и пригласил меня за столик, сам принес мне и себе завтрак.

Едим. Пища вкусная. Нагрузила раздатчица больше, чем я мог осилить. Суп я выхлебал, а макароны в тарелке оставил. Александр, посмеиваясь, показал на чисто выметенную посуду, оставшуюся от девочек.

— Молодые, голодные, — кивнул я.

— Нет, привыкли съедать все до крошки, — похвалился Половников.

Еще недавно на столах валялись надкушенные куски хлеба, мяса, в чашках оставалась картошка, даже печенье и сахар. Горы продуктов уносились в помои, в зоопарк — свиньям. Это ли не расточительство! Хлеб и мясо не фуражные продукты. Группа ребят изучила качество приготовленных блюд, стоимость каждого обеда, возможности замены дешевых меню более дорогими и вкусными. На диспуте комсомольцы спорили о гурманстве и обжорстве, о тех, кто мечтает о ресторанных лакомствах и попойках, вспоминали посты и диету, курение и пьянство, рациональное питание и суровый аскетизм. Согласились жить по формуле Сократа: «Я ем, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть». Так родилось одно из правил: питаться культурно — значит брать еды столько, сколько можешь съесть, ни на грамм больше!

— Потребность в питании обусловлена обменом веществ, — издалека начинает Александр. — Так же как тело откладывает жирок, сам человек заботится о средствах про запас. В каждом из нас есть жадность. Врожденная. Демокрит говорил, что нужда является движущей силой человеческой истории… От богатства родится пресыщение, от пресыщения — спесь, утверждал другой мудрец. А третий считал, что самое приятное занятие — нажива. Уже в древности увидели две крайности: непомерную жадность и полное равнодушие к богатству. Жадность, эту вечную «таинственную силу», греки олицетворяли в бога купцов Гермеса и в его сына плута Автолика. Вон сколько в США миллионеров! Никто не отказывается от своих богатств. Другая крайность — аскетизм. Знаменитый киник Диоген жил якобы в бочке, ел что придется, отвергал вообще цивилизацию, проповедовал общность жен, детей. Сограждане написали о нем стихи: «Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь. Ты указал нам путь, легче которого нет». Примерно то же сказал Аристофан о Сократе: «Холодая, не будешь стонать и дрожать, голодая, еды не попросишь, от попоек уйдешь, от обжорства бежишь, не пойдешь по пути безрассудства».

— Богатство — это власть и независимость, — соглашался я с Александром. Мы уже вышли во двор. — Коммунисты всякое незаконное приобретение богатства, наживу считают контрреволюцией. Но отвергают и казарменный коммунизм как возврат к неестественной простоте бедного, не имеющего потребностей человека. Это слова Маркса.

— У него же есть мысль: размер необходимых потребностей, равно как и способы их удовлетворения, сам по себе представляет продукт истории и зависит от культурного уровня страны, — напомнил Александр.

Мы обходили с ним постройки во дворе, где находились швейная мастерская, теплица, сарай-склад, еще что-то, осмотрели котельную, познакомились с кочегарами. Затем он предложил прогуляться за пределы ограды.

— Считаем идеалом: до окончания школы все ребята будут равны в питании, не очень отличаться в нарядах. Нам и в этом помогает Лермонтов. «В нарядах их нет милой простоты: Все так высоко, так взгромождено, Как бурею на них нанесено». Наш девиз: милая простота. До двадцати лет наши девушки непременно выйдут замуж, в семье будет ребенок, но они могут жить в комнате общежития любой сибирской стройки. К тридцати годам каждый наш выпускник заведет не менее трех детей…

— А как же с деньгами?

— О! Это острый вопрос! — улыбнулся Александр. — «От каждого — по способности, каждому — по труду». Так? Недавно в школу прислал жалобу бывший выпускник нашего интерната. Пишет: живет в общежитии, жена в соседнем корпусе, появился у них ребенок. Просит у нас помощи… И что же нам, комсомольской организации школы, делать? Я собрал комитет и зачитал им жалобу бывшего ученика. И вы знаете, первая реакция ребят: «Давайте пошлем молодой семье денег! Заработаем — и пошлем!» Хорошо это?

— Неплохо, — согласился я.

— Очень плохо! — покачал головой Александр. — Плохо для того молодого папаши. Разве он на подачки сможет воспитать ребенка? Никто не в силах противостоять «продукту истории», «культурному уровню страны». Ребята видят на экранах не только моды, но парижские моды. Мировой стандарт жилья, одежды, питания. Мы, разумеется, формируем свои критерии. Беда в том, что молодой папаша, фамилия у него забавная — Бесшапошный, был воспитан в бескорыстии.

— Чудесно воспитан!

— Нет, это совершенно непрактичный человек, — опять возразил мне Александр. — Наша школа-интернат раньше выпускала таких непригодных для жизни киников… Киники — это циники. Либо скромных «монахов», похожих чем-то на индийских йогов, стоящих часами вверх ногами на голове. Им ничего не нужно, кроме созерцания своего пупа или отрешенного блаженства в нирване. Я, конечно, заостряю… Бесшапошный не мистик. Но он в школе не научился ни зарабатывать деньги, ни тратить их. Платят ему на стройке девяносто рублей, он считает, что так и надо… А что семью нечем кормить, так это зависит не от него. Поэтому жалобы и пишет в обком, в Москву, даже в родную школу-интернат.

— Что же решил комитет комсомола?

— В Тюмени есть Штаб ЦК ВЛКСМ, который ведает ударными комсомольскими стройками области. Мы переговорили с начальником Штаба, он предложил нашего подшефного отправить в Уренгой. Там заработок в три раза выше! Там молодой семье дали комнату… Вот и пусть оперяются… Уехал наш Бесшапошный, теперь ждем от него новых жалоб…

— Почему?

— Да такой человек… — Александр засмеялся. — Вы видели «Лебединое озеро»? Танец маленьких лебедей?

— Много раз, — признался я.

— А сами сможете так же станцевать? — Он опять засмеялся. — Вот в чем корень зла! Знать — одно, а уметь — другое. Бесшапошный не умеет жить…

Широкая улица с обеих сторон обступила нас высокими домами с крашеными воротами, яркими карнизами крыш, узорчатыми балконами.

— Из таких особняков есть и наши учащиеся. Родители их люди практичные, умеют заработать деньги, учат тому же своих детей. А как быть с детдомовцами? Если комсомол их не научит обращаться с деньгами, то кто же тогда? Или мы должны создавать серии бесшапошных? Я противник стыдливой педагогики, лукавого воспитания. Никаких недомолвок! В Лесном был случай, когда одна семья построила на дачном участке теплицу, выращивала и продавала на рынке цветы и овощи. Дети участвовали в этом. Семья приобрела машину, перестроила дом. Потом хозяин был арестован, так как попался на какой-то махинации. Его отпустили. Но пошли разные слухи. Комсомольцы задают мне вопросы. Должен я объяснить им? Обязан! И мы устроили обсуждение «проблемы денег». Что такое деньги? Это меры труда.

— Да, это меры наших потребностей, — напомнил я Александру; мы уже дошли до окраины поселка, виднелись белые стволы берез. — А сами потребности — от «советников Зевеса». Мышлению нужны книги, эмоциям — кинофильмы. Воображению — культура. Памяти — знания. Телу — одежда… Деньги — всеобщая потребность, потому что без них человек не сможет быть ни совестливым, ни щедрым…

— Вот-вот, — обрадовался Александр. — Правильно. Разумом нельзя принудить желудок, чтобы он не требовал пищи. И мы своих учеников обучаем строгому режиму питания, учим красиво одеваться. Даем привычку потреблять государственные средства. Привычки — не от размышлений, а от упражнений, от наших требовании. Но денежки зарабатывать на одежду, на питание, на книги мы ребят не учим. Вот где беда… Это все от стыдливой педдиалектики, которая внушала, что ребят нельзя приучать к деньгам. Это, мол, корысть… Школа-интернат поставляла раньше пачками бесшапошных, пассивных нытиков, жалобщиков, беспомощных псевдоправедников. А в этих домах, — Александр обернулся и указал рукой на оставшиеся сзади здания, — ребят учат практичности, хотя порой даются учащимся и торгашеские замашки, показываются методы легкой наживы через куплю-продажу… Вот мы с комсомольцами ищем строгие критерии в отношении к деньгам. А то придумали глупость, будто ученик не должен зарабатывать деньги! Вместо денег дают ему пачку ненужных книг… Нет, если мы с ребятами поработали в колхозе, требуем оплаты. Сходили на лесокомбинат — оцените наш труд. Святым духом не прокормишься и тело не прикроешь…

Войдя в березовый перелесок, затопленный разлившейся рекой, я пытался сориентироваться, где же мы были с Александром утром, когда он купался. Река делает извилины, крутые повороты, там она была далеко от поселка, а тут подкатилась к нему; справа по берегу виднелась горбатая горка опилок, возле нее поднималась на высоких сваях узкая лента эстакады, звеневшая цепью, на которую рабочие скатывали со штабеля бревна, и они уплывали вдаль, к длинному дощатому зданию цеха. Оттуда раздавалось визжание пил. Где-то тарахтел трактор. Слышались звуки работающего крана, тепловоза, лязг вагонных буферов. Откуда ни возьмись на нас налетел рокот лодочного мотора, из-за кустов выскочила лодка с парнем в телогрейке.

— Эй, мужики, дайте закурить! — крикнул он, сбавляя скорость, и уже резко тормозил, подваливаясь к берегу, но узнал директора школы, тотчас стал извиняться.

Лодка умчалась вдаль. Александр, ломая брови, проговорил:

— Наш выпускник. Не поступил в вуз и бездельничает. Малость поработал на шпалорезке, бросил… — Долго молчал, а заговорил уже не о парне: — Хотите знать еще одну комсомольскую проблему? Как научить трудолюбию? Первые школы на Руси были при монастырях. При дворах князей. А новые школы устроил в России Петр Первый. Съездил за границу, удивился, как там молодежь учат, как она потом умело работает. И ввел школы. Однако они напоминали дрессировку зверей. Это были казармы, каторга. Учащихся за всякую провинность наказывали, педагогов за взятки с учащихся тоже секли. Ученики удирали из таких школ. Да, была дрессировка… А потом началась просвещенческая либерализация, накачка ума в тело… И нам кое-что досталось…

— С той эпохи?

— Много учим голову, мало руки… Впрочем, у тела руки и ноги видны, их нельзя не учить. А вот воля, совесть? Где они находятся? Голод — в желудке… А воля в чем? Вот такие дела…

— Профтехучилища есть, и немало!

— И до Петра Первого было обучение. Весь мир любуется храмом Василия Блаженного в Москве на Красной площади. А кто его сотворил? Не царь, а высокообразованные и гениальные руководители строительства Постник и Барма. Как думаете, умели они писать и читать?

— Не знаю…

— А вот парень в моторной лодке умеет писать и считать, десятилетка у него, а храма он не построит. В чем дело? Ныне образование связывают с начитанностью. Постник и Барма узнали конструкции, строительную технику, композицию архитектурную в практике творчества и труда.

— Известно…

— А теперь школа оторвана от заводов, от комбинатов, от колхозов. Сперва всеобщая первая ступень просвещения, потом — вторая, затем третья — полное десятилетнее просвещение. Будет и четвертая… Просве-ща-ем! Уму-разуму люди набираются, а привычки работать нет. Ученик сидит на уроке, бумажки руками перебирает, авторучкой действует, книжку листает. Разве ему хочется идти на лесокомбинат? Там нужно руками, ногами, всем телом. А мы зубрежкой ребят совсем отучаем от деятельности. Девяносто процентов урочного времени по русскому языку занимает грамматика, а дети разговаривают порой плохо, излагать мысли не умеют. Схоластика это, не творчество. А нам заказ государства — дать трудолюбивых и квалифицированных, смелых и преданных. Мы до последнего времени в своей школе готовили только педагогов…

— Учителей?

— Ну да! Живописец может выучить живописца, математик — математика, музыкант — музыканта, военный — военного, инженер — инженера… В Лесном преподают честные, добрейшие учителя, сами того не сознавая, готовят себе подобных. На заводе бывают как экскурсанты, раз в два или три года, боятся колхоза. Ученик слабо занимается — пугают его лесокомбинатом. Иди, мол, ты нам не нужен. После восьмилетки слабые изгонялись… Не выпускались, а изгонялись!

— Как же готовить Постника и Барму?

— Школа произошла от гимназии, — неторопливо рассуждал Половников, ведя меня по сухому мимо валежника, мимо куч хвороста, пригнанных водой и сброшенных на кусты. — Гимнасий — учебное заведение древних Афин. В рабовладельческом обществе для свободных граждан было два ранга школ: палестра, где ребята тренировались в беге, борьбе, прыжках, метании копья, плавании и других упражнениях, необходимых будущему воину. И после палестры — гимнасий, куда принимались богатые афинские юноши после шестнадцати лет, тут занимались философией, политикой, литературой, музыкой, гимнастикой. Эпоха Возрождения возродила и учебные учреждения Древней Греции и Рима. Это было увлечение античной культурой.

Россия после Петра восприняла опыт школ Европы, началось преподавание древних классических языков. Мы начали активно забывать способы подготовки мастеров типа Бармы и Постника. Сейчас век научно-технической революции; в век заводов, огромных промышленных комбинатов ученику лучше бы быть в заводской среде с детства, учиться прямо при заводах, при фабриках, а не ждать экскурсий…

— Есть специализированные суворовские и нахимовские училища! — вспомнил я. — Академическое хореографическое при Большом театре в Москве! Есть музыкальная школа при Московской консерватории, спортивные детские школы, училища живописи, математические школы…

— Правильно! Нужда заставляет! — обрадовался Александр. — Ведь музыке или балету поздно учиться после общеобразовательной школы. Но почему не считается бедой, когда парень приходит в колхоз, не зная запаха чернозема? Почему не безобразие, что на металлургический комбинат поступают ребята после десятилетки?

— Читал недавно, в одной школе директор вводит на переменах танцы, музыку…

— Вот, вот… Удаление в эпоху Древней Греции! — засмеялся добродушно Александр. — Положительные эмоции помогают усваивать программу. И ладно… А школы должны быть специализированы! Наши комсомольцы уже получают заряд уважения к профтехучилищам, охотно идут в них по убеждениям, а не как изгнанники.

— Если все школы будут при крупных предприятиях, например при Магнитогорском металлургическом комбинате, при нефтяных главках Тюмени… то инженеры станут тащить своих детей в инженеры… Возникнут касты…

— Э, — Александр отмахнулся от меня. — Опять вы о «вечных проблемах». У нас сегодняшние заботы. Учитель оторван от производства, ученик — того больше. До шестнадцати лет рубля заработать не может… Вот хлопочу в лесокомбинате, чтобы дали нам цех, будем выполнять заказы…

У высокого штабеля бревен две шеренги школьников, перед ними в офицерской форме без погон учитель, а рядом парнишка в школьной серой одежде — пиджак, брюки, сапоги.

— Взво-од! На-а-ле-ву! — звонко командовал парнишка, и строй послушно поворачивается, замирает.

Обойдя штабель, чтобы не мешать занятиям, Половников заговорил с гордостью:

— Заметили нововведение? Мальчик учится командовать. Что такое совесть? Норма реакции. А воля? Сила реакции. А темперамент? Скорость реакции. Есть еще врожденные лидерство, коллективизм, честолюбие. Каждый хочет быть сам по себе. Никому не хочется подчиняться. Порой и в литературе насмешки встречаешь над начальниками. А ведь без приказа не будет подчинения, дисциплины. Религия тысячи лет бубнит о всеобщей справедливости, о равенстве. Сама-то церковь не управляется совестью, а выстроила тоже иерархию, укрепила пирамиду соответствующими привилегиями. Как же создать комсомольскую организацию без дисциплины?! Вроде бы возникает разлад между лидерской властью и совестью. Да ведь во имя организации! Уже в однодневном походе нельзя без строгой дисциплины, станут по всякому пустяку дискутировать, разбредутся и потеряются. Мы высмеиваем абстрактную справедливость. Секретарь комитета ВЛКСМ — руководитель, вожак, его распоряжения — закон для исполнения. Ошибется — комитет исправит. Вот и учатся ребята управлять бригадой, сектором в комитете, младшими группами. Каждый должен походить в начальниках, покомандовать на занятиях физкультуры или военного дела, в походе, уметь планировать труд, бригадирствовать, учитывать сделанное, стимулировать других поощрениями и не стесняться в наказаниях. Демократия без дисциплины — анархия.

— Песни строевые поют?

— А как же! Песня удваивает армию, говорил Суворов. Мало только песен строевых, игровых, любовных, групповых для хора у костра. Все эстрадные…

— Есть педагоги — противники всякого наказания, — вспомнилось мне. — Учат любовью и добротой без команд…

— Чепуха! — Александр поправил ремень, одернул гимнастерку. — Кого мы воспитываем? Голубей, что ли? Активных, деятельных. У каждого своя воля, свой темперамент, значит, разный уровень конфликтности. Если их держать за партами, общаться лишь с «духом» учеников, то можно обходиться без наказания. У нас школа-интернат. Отбой, подъем, физзарядка, умывание, завтрак. Живем по Уставу ВЛКСМ.

В спальных комнатах по десять и даже по пятнадцать человек. Что поделаешь, пока условия далеки от домашних. Оптимальным было бы по пять… Если воспитывать борца за народное счастье, то борцу нужны здоровая психика, крепкие, закаленные нервы и привычка к суровым условиям…

— Нормальное честолюбие, — в тон Александру произнес я.

— Верно! — энергично повернулся ко мне, удивляясь, что соглашаюсь с ним. — Умеренность в честолюбии и в денежных запросах не рождает никакого энтузиазма. Мы за уважение к честолюбивым. Разве Пушкин или Лермонтов были лжескромными? Ха-ха! Наше правило: не ущемлять без причины гордость, быть щедрыми на похвалы, одобрять даже малые успехи. В каждом искать какой-то талант. Ведь школа не должна работать с отходами. Все дети наши, советские. У всякого право на хорошую жизнь и на дело в жизни. Воришку, юного лентяя, донжуанчика, сплетника, хвастуна нельзя исправить, если не указать ему на какой-то добрый в нем задаток, талант. Вот в чем гвоздь! Огонек цели должен светить.

— Бахвальство — ужасный порок.

— О нет! — Александр тряхнул головой. — Меньший недостаток, чем равнодушие к похвалам и бездеятельность.

— В истории всегда существовали две крайние точки зрения на счастье, — заговорил я. — Одна — стремление к освобождению от страстей, в равнодушии, в спокойствии духа, то есть сознания, в избавлении от страданий; другая — борьба за счастье, страдание во имя избавления от страданий, к свободе для людей. Представители эвдемонизма — Сократ, Аристотель — разделили стремление на личное и на общественное. Эти дохристианские теоретики указывали на пути достижения счастья на земле, а христианские богословы показывали на загробный рай. Буржуазный гедонизм прорвал плотину запретов, смыслом жизни стало потребительство, прагматизм, утилитаризм, удовлетворение частных интересов под лозунгом экономического прогресса. Остается исчислить, выгодно ли пострадать, если получишь большой кусок. Без ответов на эту проблему и не обойтись никакому честному педагогу-коммунисту.

Александр энергично потер руки.

— Смысл жизни, говорят генетики, — приспособление к среде и приспособление среды. Мы не беремся в школе отвечать за глобальные проблемы человечества. Для нас есть коммунистический идеал. Есть цель — сформировать идеальный характер. Вот над эталоном-то мы с ребятами и бьемся. Сейчас в обыденном представлении даже учителей эталон сплетается из всяческих обрывков: гедонизма, кинизма, эвдемонизма, эпикуреизма, стоицизма и христианства.

— Счастье в борьбе…

— И все? Думаете, фраза все исчерпала? Вспомните дневник пэтэушницы Ксении Комиссаровой! Девочка записала: «Счастье в борьбе», «Счастье в семье», «Счастье в славе», «Счастье в деньгах», «Счастье в профессии», «Счастье в отсутствии несчастий»… Она собрала в кучу то, что услышала в беседе. Но она права! Ведь эти формулы не противоречат одна другой. Идеал складывается из ответов на вечные запросы личности. А если мы обнаружили двадцать три фундаментальные таинственные силы характера, то и должны быть для них идеалы. У семейной жизни — свой идеал, у труда — свой, у страха — свой, у голода — свой, у честолюбия — свой… Поэтому для всех нас есть общий идеал, а для каждого еще личная цель.

— Ксения Комиссарова хотела стать актрисой, но ошиблась, — напомнил я.

— Вся ее жизнь, как свидетельствует дневник, была проявлением лидерства в коллективе. И она выросла в хозяйственного руководителя, — быстро нашелся Половников. — Лермонтов учился сперва в университете, затем в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Он был воином и осуществлял свою поэтическую мечту. Ребята тоже имеют запасные цели.

…После ужина вместе с группой ребят мы ходили по берегу озера, разжигали костер, пекли в нем картошку. Мальчишки дурачились, трое из них съездили на лодке к островку, оказывается, там у них стояли вязаные верши и плетенные из прутьев морды. Привезли целое ведро мелких золотистых карасей и пузатых маленьких гальянов. Намеревались варить уху, но никому не хотелось чистить рыбу.

У нас с Половниковым беседа не затихала.

— У стоиков цель — самосохранение, у эпикурейцев — уклонение от страдания, у гедонистов — удовольствия, у прагматистов — выгода, у эвдемонистов — счастье, у конфуцианцев — гуманизм, у киников — уравнительность и так далее. Вы, Саша, задались целью воспитывать активных и крепких бойцов-комсомольцев. Но как это сделать с помощью идеала Лермонтова? Помните? «Придет ли вестник избавленья Открыть мне жизни назначенье». Или: «Без сожаленья, без участья Смотреть на землю станешь ты, Где нет ни истинного счастья, Ни долговечной красоты, Где преступленья лишь до казни, Где страсти мелкой только жить; Где не умеют без боязни Ни ненавидеть, ни любить».

Александр, сидевший на корточках возле костра, вскочил, окинул взором ребят и забегал возмущенно:

— Что за ерунду вы говорите?! Разве мы берем за образец лермонтовский идеал? Да вы что! С лермонтовским идеалом не могли согласиться ни левые, ни правые! Великий князь, прочитав «Демона», сказал: «Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла или же дух зла — Лермонтова?» Но и Добролюбов тоже, отметив, что Лермонтов рано постиг недостатки общества, заявил: нужен поэт, который бы вложил в свою поэзию положительное начало, жизненный идеал.

Ребята зааплодировали, засмеялись, радуясь победе их учителя над заезжим спорщиком. Они подбрасывали в костер хворосту, и пламя подпрыгивало аж до самых вершин молодого сосняка.

— Знаете, что я подметил? — дружески улыбаясь, искренне радуясь общему хорошему настроению, сказал я. — Вы обнаружили в себе двадцать три или двадцать четыре ветви характера? Это интересно! Девочки отличаются от мальчиков, между ними возникает любовь. Это всякому ясно. В государстве есть брак и семья. Так вот, любая клетка нашего организма несет в себе всю программу человека. А один человек — программу государственного организма. В клетке есть хромосомы пола, и люди отличаются по полу, и в обществе есть институт семьи и брака. В клетке есть память, и у каждого человека — память, а в государстве школы для обогащения памяти. В клетке — норма реакции, у человека — совесть, у общества — нравственность…

— Правильно! — подхватил Дронов. — В государстве для мышления — наука, для эмоций — искусство, для воображения — культура, для движения — транспорт, для передачи речи — связь, для здоровья — здравоохранение, для честолюбия — награды, для страха-агрессии — армия…

Другие подхватили:

— Для сна — жилище, для совести — нравственность, для воли — законы, для труда — производство, для красоты — моды, для питания — сельское хозяйство, для коллектива — организация, для цели жизни — идеалы, для управления — власть, для темперамента — стимулы и тормоза, для всякого возраста — свои учреждения…

— От сочетаний ветвей характера проявляются способности, — заметил Александр. — При хорошей памяти и сообразительности получаются пятерошники, но они встречаются и при отменной памяти и слабой сообразительности.

— А как быть со средой?

— У человека среда — коллектив, у государства — другие страны. Общая для всех среда — природа! — кричали ребята. — Среда — это и пища, и одежда, и книги, и друзья…

— Превосходно! Человек, как вы знаете по генетике, состоит из клеток. В каждой клетке двадцать три пары хромосом и цитоплазма. Одна пара хромосом отвечает за пол, она определяет развитие организма и, следовательно, соответствующие органы, психологические установки. Так, может быть, другие пары хромосом определяют развитие других найденных вами двадцати трех ветвей характера? За совесть — одна пара, за мышление — другая, за движение — третья…

— Верно! Правильно! — загалдели все разом.

— Так и есть! Бесспорно! Это новый закон для человека и государства!

Мы переглянулись с Александром.

— А давайте, ребята, сформулируем наш закон?

Все долго перебрасывались разными фразами, наконец общими усилиями нашли подходящую формулу: «Закономерность совпадения числа пар хромосом клетки и ее цитоплазмы у человека с числом детерминант характера личности и детерминант общества — государства».

— Вот здорово! — хвалил Александр ребят.

— Но пока генетики не сделали открытия, наша закономерность не имеет окончательного подтверждения. Верно? — спросил я. И, получив согласие, продолжил: — Да если бы мы и угадали значение всех пар хромосом в клетке человека, то загадкой остаются сотни тысяч генов… Видите, сколько еще тайн?! Не думайте, что мы уже все знаем о себе. Да и мало знать, нужно использовать для закалки характера… Правильно? Вспомните стихи любимого вами Лермонтова: «Когда б в покорности незнанья Нас жить создатель осудил, Неисполнимые желанья Он в нашу душу б не вложил, Он не позволил бы стремиться К тому, что не должно свершиться…»

Александр взмахнул рукой, приглашая всех слушать:

— Мы не согласны! Никто нас не осудил жить в покорности незнанья, поэтому будем стремиться к тому, что должно свершиться. Верно, ребята?

— Верно!

— Правильно!

Дружной гурьбой двенадцать девчонок и мальчишек, осколок макаренковской коммуны — подумалось мне, в косынках, беретах, юбочках и простеньких свитерах, джинсах и брюках, курточках, плащишках, сопровождали меня весело из леса до железной дороги. Когда остановившийся пассажирский поезд поднял меня в тамбур вагона, снизу, с обочины дороги, с перрона все кричали, свистели, звали, звали… И солнце как раз погасло, и стало пасмурно. Колеса вагона отстучали первый перегон. Уплывали назад лица, звуки, косынки в девичьих руках и стройная фигура Александра Половникова. Поезд вбежал в лесной коридор и помчался, отсчитывая телеграфные столбы, пикеты, перемахивая через мосты, а в моем воображении все еще были ребята — самые юные на земле комсомольцы…