Дом на одной ноге

Очаг занимал почти всю стену целиком в небольшой, тесноватой кухне. Сложенный из продолговатых серых речных камней, с округлыми шершавыми боками и упирающимся в потолок дымоходом, заслонкой, напоминающей единственно уязвимый участок тела среди мощной чешуйчатой брони, в который в решающий момент битвы непременно попадает стрела героя, он был похож на забравшегося в комнату длинношеего дракона. Сказочный зверь сидел на полу, пождав под себя лапы. Длинная серая труба с кирпичной окантовкой в навершии казалась ни чем иным, как его головой. Чудовище выглядывало из зарослей вьюна, которыми, как и сам дом, была сплошь порабощена крыша, и высматривало себе обед.

Внезапно в драконьем брюхе что-то задвигалось, завозилось, и оттуда послышалось яростное сопенье. Енька испуганно поднял на маму глаза и на всякий случай сунул свой кулачок в ее теплую ладонь. Наверняка, если задаться целью, на свете можно отыскать крохотную горстку людей, которые сочли бы голодное урчание в животе у монстра добрым предзнаменованием, но этот мальчуган явно был не из их числа…

Еще вчера с кем угодно и на что угодно можно было бы спорить, что Енька — самый обыкновенный человек, живущий в самом обыкновенном месте. Недавно ему исполнилось семь, и этой осенью он, как все его сверстники, собирался отправиться в школу. Парнишка возлагал большие надежды на эту значительную перемену в своей жизни, так как хотел как можно скорее научиться разбираться в таких чрезвычайно запутанных вещах как окружающий мир и человеческие поступки. Потому что пока не всегда находил между этими явлениями легко объяснимую связь.

Сегодняшним ранним утром, например, его до глубины души потряс тот факт, что человек может на минутку выбежать во двор собственного дома, а вернуться обратно уже в дотла сгоревшую, черную от копоти квартиру. Еще более удивительным показалось, что такое ужасное событие, как пожар, в первую очередь производит на свет не команду супер-героев, готовых в первую очередь вынести из огня самое необходимое — телевизор, игровую приставку, холодильник, робота-трансформера, а бестолковую толпу соседей с открытыми ртами, бессмысленно тыкающих пальцами в полыхающий огонь.

Оказывается, это настоящее бедствие — потерять дом. Как ужасно вместе с остальными смотреть, задрав голову до боли в шее, на пылающее пламя, и при этом знать, что на самом деле это горит твоя любимая книжка, видавшие виды кубики, недоеденная шоколадка, нарисованная разноцветными мелками накануне картина, теплое одеяло, в которое так приятно завернуть замерзшие пятки, новенький школьный рюкзак, горит старая и в общем-то не такая уж и плохая, твоя собственная жизнь.

Енька не пошел вместе с мамой наверх, чтобы посмотреть, что и как, когда пожар закончился, и все разошлись. Он сидел на скамейке напротив подъезда и ковырял носком кеда землю, лихорадочно соображая, что теперь скажет пацану из соседнего дома, когда тот потребует назад свою видеокассету с фильмом про привидения. Мама плюхнулась рядом и, обняв саму себя за плечи, стала нервно раскачиваться.

— Там жить нельзя, — пробурчала она, шмыгнув носом. — По крайней мере, пока.

Енька в ответ тяжело вздохнул.

— Если только не прилетит фея и не сделает нам гипер-супер-мега-блиц-ремонт. Зато посмотри, что я нашла в почтовом ящике.

Она порылась в кармане и достала оттуда сложенный вдвое листок. На обрывке бумаги черными неровными каракулями довольно небрежно было выведено: «МОЖИТИ ПАСИЛИТИСЯ В ДОМИ СЕМЬСЕМЬСЕМЬ». Создавалось такое впечатление, что писавший был либо сильно навеселе, либо страдал тяжким врожденным недугом, принципиально не позволяющим ему ровно удерживать в руках средство письма.

— Скорее всего, это кто-то из твоих приятелей. Добрая душа, решил нас приютить, — мама горестно хмыкнула и потерла грязную щеку, — Не мешало бы парню для начала познакомиться с букварем, а, как считаешь?

Мама всегда говорила, что даже в самые трудные минуты на лице нужно сохранять улыбку. Тогда и душа быстрее оттаивает. Поэтому Енька в ответ вымученно растянул уголки рта, пытаясь изобразить присутствие духа. Она взъерошила белобрысую макушку сына и сунула письмо в наколенный карман его джинсов. А мальчик подумал, что уж кто-кто, а он уж точно написал бы все слова правильно, без ошибок, и вовсе не так коряво, но теперь нипочем не сможет этого сделать, потому что от огня не удалось спасти даже карандашный огрызок.

Так уж получилось, что обратиться в тот момент за помощью погорельцам было совершенно не к кому, и они побрели на автобусную остановку, чтобы переждать ночь. Спать не хотелось, Енька честно попробовал поуютнее устроиться на жесткой холодной деревянной лавке, он ерзал на скамейке, безуспешно пытаясь хоть как-нибудь примоститься, но ничего не выходило. Кроме того, стоило мальчику закрыть глаза, как перед его мысленным взором тут же начинали плясать языки пламени, и делалось жутко. Прохожие, удивленно оглядываясь на двух перепачканных сажей, усталых людей: молодую женщину и худого светловолосого парнишку, шли по своим делам, спеша поскорее завершить еще один прожитый день. И только этим двоим совсем некуда и незачем было торопиться.

— Вообрази, что будет, если я в таком виде завтра заявлюсь на работу! — усмехнулась мама, поджимая под себя ноги, и Енька улыбнулся в ответ, представив, как все работники маминой конторы шарахаются при виде такой чумазой сотрудницы с растрепанными волосами, в клетчатой рубашке и грязных джинсах, невозмутимо усаживающейся на свое рабочее место за компьютером.

От нечего делать съежившийся навстречу все сильнее наступающей ночной прохладе Енька болтал ногами и размышлял. Непонятно все-таки, откуда взялся этот дурацкий пожар. Накануне утром мальчика разбудил восторженный мамин возглас. Мама стояла у открытого окна и с удивлением разглядывала что-то на подоконнике. Енька вскочил, наскоро протирая сонные глаза, ринулся к окну и внезапно обнаружил прямо перед своим лицом спокойно сидящую большую белую птицу. Увидев мальчика, птица пронзительно вскрикнула, шумно взмахнула своими белоснежными крыльями и перелетела на лавку во дворе, где принялась деловито чистить свое и без того безупречное оперенье. Енька очень любил смотреть кино о дикой природе и читать книжки про животных, особенно если там были красивые и яркие фотографии, которые не надоедает долго разглядывать. Поэтому можно сказать, что он немного разбирался в птицах. Эта показалась похожей на полярную куропатку. Оставалось только догадываться, что жительнице тундры понадобилось в их большом, шумном городе. Они с мамой переглянулись и помчались во двор, чтобы как следует рассмотреть диковинку, до того обоим стало любопытно. Но когда выбежали на улицу, птица как назло куда-то подевалась. Раздосадованные, они собрались было вернуться домой, но — о, ужас! — не смогли войти в квартиру — в ней вдруг ни с того ни с сего начался пожар. Да такой свирепый, что буйствовал до самого вечера. «Ума не приложу, что там такое могло случиться, пока нас не было, — недоумевала мама, — совершенно точно помню, что я не успела включить ни чайник, ни плиту!»

Когда солнце растеклось по горизонту и стало, зевая и потягиваясь, медленно погружаться в свое ночное убежище, Еньке удалось, наконец, задремать. Перед его глазами закрутились выплевывающие красно-желтые искры, огромные кипящие котлы, которые зловещим шепотом умоляли подойти «чуть-чуть поближе, ну, пожалуйста, ну, еще, еще немного»… Когда до самого большого оставалось от силы два шага, Енька вздрогнул и проснулся. В это самое время прямо над его ухом раздался противный резкий гудок и напротив остановки затормозил неказистый, облезлый, вероятно, когда-то очень давно выкрашенный светлой краской, но теперь весь перепачканный грязью и облепленный сухими травинками и хвоей, маленький, пузатый автобус. Он выглядел таким старым, что казалось, будто все его механизмы однажды вынуждены были заключить между собою пари, что изо всех сил намерены цепляться друг за дружку и держаться до последнего. На боку этого весьма странного транспортного средства красовалась не менее таинственная надпись: «СЕМЬСЕМЬСЕМЬ. Садис и торопис!» Накарябанные как попало, второпях, буквы плясали и корчили рожи, будто их выводил какой-нибудь младенец, делающий первые, робкие шаги в искусстве правописания задолго до того, как овладел основами человеческой речи. Енька вспомнил о странной записке и потрогал свой кармашек на коленке, где, та лежала.

— Хм, — сказала мама. — Опять какие-то Семьсеми…

Автобус сердито загудел, взывая к совести безответственных пассажиров, которые мало того, что опаздывают сами, так еще и задерживают других. Мама и сын недоверчиво переглянулись, на первый взгляд казалось весьма сомнительным, чтобы это дряхлое приспособление вообще обладало способностью куда-либо перемещаться. Однако, оба, не сговариваясь, в этот момент подумали об одном и том же: в любом случае путешествовать, пусть даже медленно и недалеко, ну, скажем, из одного конца города в другой, или, к примеру, вокруг городской площади, лучше, чем мерзнуть на остановке, или, того хуже, впадать в отчаяние и плакать. Мама пересчитала завалявшиеся в кармане монетки и решила, что их вполне хватит на два билета. И парочка с опаской втиснулась в маленький салон, где на удивление приятно пахло мятой и лесными травами. Внутри автобуса друг напротив друга весьма кстати располагались два узеньких мягких диванчика, обитых чудесным белоснежным плюшем. Енька страшно обрадовался, обнаружив, наконец, нечто наподобие нормальной кровати, немедленно сбросил кеды и улегся на сиденье, свернувшись калачиком. Досадно только, что, как ни вытягивай шею, водителя не увидишь — мешает перегородка.

«А вдруг это какая-нибудь наша очень старенькая бабушка, о которой мы не знаем, как нельзя кстати вспомнила, что мы ее единственные наследники, и решила оставить нам свой огромный древний замок с привидениями на высокой-превысокой горе», — думал Енька, проваливаясь в узкую, бездонную, темную сонную яму. Помнится, мама часто на ночь вместо сказки рассказывала об одних своих очень-очень-очень дальних родственниках, которые живут припеваючи где-то на другом конце земли. Вот только странно, что ни о каких Семьсемиях, или как их там, ни он, ни мама никогда не слышали.

Автобус издал еще один резкий нетерпеливый гудок, донесшийся к мальчику уже сквозь сон, и, неожиданно резво взбрыкнув колесами, понесся задом наперед, не разбирая дороги, с подозрительной для такой развалюхи прытью огибая другие машины, столбы и редких испуганных прохожих. Он не просто мчался по асфальту, а скакал галопом, высоко вскидывая при этом то задние, то передние колеса, хотя теперь сказать наверняка, какие из них были задними, а какие передними, оказалось совершенно невозможным.

В жизни простого человека, если только он не пожарный и не ученый, самозабвенно исследующий непредсказуемое поведение вулканов, встречи со свирепой огненной стихией случаются не так уж часто. Енька и мама, усталые и измученные, быстро и крепко уснули, несмотря на невероятную тряску. Когда же мама очнулась, она с крайним удивлением обнаружила за окном, во-первых, яркий солнечный полдень, а во-вторых, тот факт, что эта самая трещащая по швам развалина на колесах, пыхтя, осторожно сползает, передвигаясь, словно ребенок по лестнице, задом наперед, вниз по горному серпантину. В салоне они с сыном по-прежнему были одни. Подперев вымазанную сажей щеку рукой, женщина стала смотреть в окно. Мимо нее чередой проплывали горы, холмы, лес, все, что угодно, кроме того, что можно было бы назвать жильем. «Ничего себе, покатались вокруг площади, — запаниковала она. — Сколько же это мы проспали, что успели забраться в такую даль?» Мама стала нервничать — до чего же глупо с ее стороны было отдать последние деньги ради того, чтобы их увезли неведомо куда, в лесную глушь. Подумать только, видимо, надышавшись дыма, она совсем потеряла голову! Вдруг норовистый автобус резко припустил, при этом несчастных пассажиров подбросило чуть ли не до потолка, а затем ловко вырулил на узкую лесную тропинку и погнал, подпрыгивая, прямо в чащу, цепляясь боками за кусты и ветки деревьев. Петляя, он несся все глубже в лес, затем нырнул в глубокий овраг, так что у мамы сердце упало куда-то в область коленок, а Енька проснулся от удара лбом, и свернул в узкий темный тоннель в горе.

Вдруг автобус неожиданно затормозил, и мальчик едва не свалился на пол, в последний момент успев ухватиться за обтянутый все тем же белым бархатом поручень. Его кеды, похожие на двух растерянных домашних зверьков, у которых отвязались поводки, и они теперь не знают, куда им бежать, болтались в разных концах салона, неуклюже подпрыгивая от тряски. Двери шумно распахнулись, и они с мамой, оставив плату за проезд прямо на сиденье одного из диванчиков, с облегчением разминая ноги, спрыгнули на траву. Автобус снова издал свой фирменный противный громкий гудок, недовольный и резкий, развернулся и по-прежнему, двигаясь исключительно задом наперед, умчался прочь. Енька потер ушибленный лоб и стал оглядываться. Солнечные лучики пробивались сквозь мохнатые зеленые верхушки сосен и падали на его худую веснушчатую физиономию. Воздух был наполнен ароматом земляники и птичьим щебетом. И снова никаких признаков человеческого жилья! «Что же это за Сисеми такие? Если деревня, то, наверняка, самая что ни на есть глухая и заброшенная, значит, и наше наследство такое же захудалое», — вздохнул Енька, завязывая шнурки. Хотя, говоря по совести, сейчас они были бы рады любой крыше над головой, не говоря уж хоть о каком-нибудь обеде! С твердым намерением любой ценой добыть и то, и другое, мама выпрямилась, улыбнулась, решительно взяла сына за руку и двинулась вперед.