Дом Туситалы

Глава третья

Это был дом, который не отгораживал себя от мира, а старался слиться с ним, стать продолжением этого бескрайнего — лесного, морского, земного — мира, который в этот час просыпался. Просыпался вместе с ним и дом Туситалы.

Первым всегда появлялся Суанатуфа. Как бы рано ни вставали другие обитатели дома, Суанатуфа уже работал на огороде.

Огромный, как скала, широкоплечий самоанец, чью грудь никогда не украшало ничто, кроме ожерелья из черных листьев, чью щеку пересекал ножевой шрам, в это утро шел через гостиную со своей вечной мотыгой через плечо.

Но сегодня его уже ждали. Наверху, рядом с дверью, над которой висела ветка розовых кораллов, стояла Фаума.

— Любовь, Суанатуфа! — крикнула она и бросилась по лестнице вниз.

Но Суанатуфа не обратил на ее крик никакого внимания. Даже когда она подбежала и дотронулась до его плеча своими невесомыми пальцами — поверьте, прикосновение пальцев любящей женщины многого стоит, — даже тогда Суанатуфа никак не отреагировал и вышел во двор.

Он вообще никогда не разговаривал, этот странный самоанец. Никогда и никому не рассказывал он, какие сражения так обезобразили его лицо. Никто не знал, был ли Суанатуфа немым от рождения или просто отказался разговаривать с людьми.

Под лучами раннего утреннего солнца листья казались прозрачными и почти невидимыми, но чем выше поднималось солнце, тем плотнее и зримее становились они.

Туситала сегодня проснулся раньше обычного: уезжала Белла, а он так привык диктовать ей, и хотелось перед ее отъездом поработать побольше.

Он подошел к той, кого по всем законам надо назвать «падчерицей», но кого он любил, как родную дочь, и грустно произнес:

— Мне жаль, Белла, что ты уезжаешь. Мне кажется, без тебя работа над «Гермистоном» застопорится.

— Если не будешь отвлекаться на все эти местные распри, ты напишешь еще сто романов, — тоном учительницы начальных классов сказала Белла.

— Ты права, — вздохнул Туситала. — Кстати, я еще хотел сегодня продиктовать письмо в «Таймс». Ты не против?

— Я-то не против, — вздохнула Белла. — Но неужели ты думаешь, что эти письма хоть чему-нибудь помогут? Ну, напишешь ты письмо про то, что братоубийственная война это ужасно. И что дальше?

Туситала не ответил…

В это время в гостиной уже готовились к первому завтраку.

И, как всегда, когда стол был уже почти накрыт, появился Ллойд.

— Любовь, ма! — крикнул он с порога и поцеловал Фэнни.

— За столько лет не могу привыкнуть к этому странному приветствию, — Фэнни что-то поправила на столе. — Любовь, сын!

— А мне нравится: любовь — и все дела!

Фэнни внимательно посмотрела на своего сына и в который раз поразилась: какой же он все-таки мальчишка! В его возрасте другие молодые люди уже делают себе карьеру, а этот… Пробует, правда, писать, но… Впрочем, Луис говорит, что у мальчишки есть талант. Вспомнив про Луиса, Фэнни подумала: можно ведь и до старости оставаться мальчишкой и вообще при таком отчиме требовать от Ллойда серьезности было бы по меньшей мере несерьезно.

— Кстати, не опоздай ко второму завтраку! — грозно сказала Фэнни. — И оденься поприличней, все-таки вождь в гости придет.

…В этот утренний час, когда просыпался дом Туситалы, когда Тихий океан, будто оправдывая свое название, робко стелился у ног, как огромная нашкодившая собака, когда Ваилимский водопад и тот старался шуметь тише, когда гора Ваэа, покрытая утренним туманом, казалась небольшим холмом, когда цветы поворачивали к солнцу свои бутоны и, словно потягиваясь, распускали лепестки, когда вся жизнь представлялась сплошным ожиданием и предвкушением, — в этот тихий утренний час воин Сими приближался к усадьбе Ваилима. Он знал, что ему делать. Его ножи были отточены остро. Сам Лаупепе напутствовал его.

Сими спрятался под окном гостиной. И вдруг увидел, как прямо через окно «вплывает» в дом Туситалы военное каноэ, на котором сидят три размалеванных духа.