Домработница

1 МИЛЛИ

— Расскажите мне о себе, Милли.

Нина Уинчестер наклоняется вперед на своем карамельного цвета диване. Ноги ее скрещены, колени едва виднеются из-под шелковой белой юбки. Я не очень хорошо разбираюсь в ценниках и этикетках, но сразу ясно: все, что носит Нина Уинчестер, страшно дорого. Меня так и тянет пощупать ее кремового цвета блузку, но такого рода жест уничтожит все мои шансы на получение работы.

Хотя, если честно, шансов у меня и так нет.

— М-м… — тяну я. Подбирать слова нужно очень аккуратно. Даже после стольких отказов, я все еще надеюсь. — Я выросла в Бруклине. Работала домработницей у многих людей, как значится в моем резюме. — (В моем тщательно отредактированном резюме.) — И я обожаю детей. А еще… — Окидываю взглядом комнату — нет ли где собачьей жевалки или кошачьего лотка. — Еще люблю животных, — говорю я с полувопросительной интонацией.

В объявлении о вакансии про домашних питомцев ничего не говорилось. Но лучше подстраховаться. Любителей животных ценят все.

— Бруклин! — просияв, говорит миссис Уинчестер. — Я тоже выросла в Бруклине. Мы практически соседи!

— Точно! — подтверждаю я, хотя ничто не может быть так далеко от истины. В Бруклине полно закрытых районов, за крохотный таунхаус в которых тебе пришлось бы заплатить чертову уйму денег. Я выросла не там. Между мной и Ниной Уинчестер не может быть ничего общего, но если ей хочется верить, будто мы соседи, я с удовольствием соглашусь.

Миссис Уинчестер закладывает прядку сияющих золотых волос за ухо. Модное каре длиной до нижней скулы маскирует ее двойной подбородок. Женщине хорошо за тридцать, и с другой прической и в другой одежде она выглядела бы весьма заурядно. Однако она употребила свое немалое состояние на то, чтобы извлечь максимальную выгоду из данного ей природой. Не стану утверждать, что не уважаю ее за это.

Что касается моей внешности, то я пошла в прямо противоположном направлении. Я лет на десять, а то и больше, моложе сидящей напротив женщины, но не хочу, чтобы она почувствовала, будто я представляю собой угрозу для нее. Поэтому, идя на интервью, я вырядилась в длинную, тяжелую шерстяную юбку, которую купила в секонд-хэнде, и полиэстеровую белую блузку с пышными рукавами. Мои светло-шатеновые волосы стянуты на затылке в строгий пучок. Я даже раскошелилась на пару огромных, совершенно мне не нужных черепаховых очков, которые и водрузила на нос. Выгляжу профессионально и очень непривлекательно.

— Так вот, — произносит она, — работа будет заключаться по большей части в уборке и легкой готовке, если вы это умеете. Вы хорошо готовите, Милли?

— Да, мэм. — Мои навыки по части кулинарии — единственное в резюме, что не является враньем. — Я отличная повариха.

Ее блекло-голубые глаза загораются.

— Это чудесно! По правде сказать, хорошая домашняя еда у нас редкий гость. — Она хихикает. — Времени, знаете ли, не хватает.

Я проглатываю готовое вырваться едкое замечание. Нина Уинчестер не работает, у нее только один ребенок, который целый день в школе, она нанимает работницу, чтобы та наводила в доме порядок. Я даже видела в огромном переднем дворе садовника, которых нынче называют «ландшафтными дизайнерами». И у нее нет времени, чтобы приготовить своей маленькой семье обед?

Я не должна осуждать ее. Ведь я ничего не знаю о ее жизни. Из того, что она богата, еще не следует, что она избалованная и испорченная.

Но готова поставить сто долларов, если бы они у меня были, что Нина Уинчестер избалована и испорчена до последней степени.

— И нам еще иногда понадобится помощь с Сесилией, — говорит она. — Отвезти на вечерние занятия или к друзьям, все такое. У вас же есть машина, правда?

Я едва удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. О да, у меня есть машина — на нынешний момент это всё, что у меня есть. Вон он, мой десятилетний «ниссан» — воняет на всю улицу перед ее домом. В этой самой машине я и живу. В багажнике все мое имущество. Последний месяц я спала на заднем сиденье.

После месяца жизни в автомобиле начинаешь особо ценить маленькие будничные радости: туалет, умывальник. Возможность вытянуть ноги, когда спишь. Особенно мне не хватает последнего.

— Да, у меня есть машина, — подтверждаю я.

— Превосходно! — Миссис Уинчестер хлопает в ладоши. — Я снабжу вас сиденьем для Сесилии, конечно. Ей достаточно только специальной подушки, она еще не доросла, чтобы ездить в машине без нее. Академия педиатрии рекомендует…

Пока Нина Уинчестер разглагольствует о строгих требованиях к весу и росту ребенка, достаточным для поездки без детского сиденья, я улучаю момент, чтобы осмотреть гостиную. Мебель здесь ультрамодерновая, у телевизора самый большой экран, какой я когда-либо видела. Он, конечно, высокого разрешения, а громкоговорители размещены по всей комнате для оптимально объемного звучания. В углу — настоящий камин, его полка уставлена фотографиями семьи Уинчестеров во всех уголках мира — видимо, они любят путешествовать. Поднимаю глаза к потолку невообразимой высоты, залитому светом роскошной люстры.

— Верно ведь, Милли? — спрашивает миссис Уинчестер.

Я моргаю, пытаясь отмотать память назад и узнать, о чем она спрашивает. Напрасные усилия.

— Д-да, — отвечаю слегка вопросительно.

Не знаю, с чем я согласилась, но мой ответ ее осчастливил.

— Я очень рада, что вы тоже так думаете!

— Абсолютно, — говорю я, на этот раз более решительно.

Она меняет местами скрещенные ноги, несколько полноватые.

— И, конечно, — добавляет она, — остается решить вопрос об оплате. Вы видели предложение в объявлении, верно? Вас устраивает?

Я сглатываю. Сумма в объявлении меня более чем устраивает. Если бы я была мультяшным персонажем, то при просмотре объявления у меня в глазах засверкали бы знаки доллара. Но как раз из-за такой зарплаты я едва не отказалась от мысли ответить на объявление. Никто, живущий в таком доме и имеющий возможность столько платить, не возьмет меня на работу.

— Да, — выдавливаю я. — Вполне устраивает.

Она выгибает бровь:

— И вы отдаете себе отчет, что должны жить у нас в доме, верно?

Она спрашивает, готова ли я расстаться с роскошным задним сиденьем моего «ниссана»?

— Да, знаю.

— Великолепно! — Она одергивает подол юбки и поднимается с дивана. — Хотите пройтись по дому? Увидите, на что соглашаетесь.

Я тоже встаю. Миссис Уинчестер на каблуках всего на пару дюймов выше меня в балетках, но впечатление такое, будто она выше на несколько голов.

— С удовольствием!

Она ведет меня и рассказывает об устройстве дома в таких подробностях, что я начинаю беспокоиться, не поняла ли объявление неправильно и на самом деле эта женщина — риелтор, думающая, что я пришла его купить. Дом и в самом деле прекрасен. Если бы мне прожигали карман четыре-пять миллионов долларов, я бы купила его не раздумывая. Вдобавок к первому этажу, вмещающему гигантскую гостиную и только что наново оборудованную кухню, имеется второй, где располагаются главная спальня, комната их дочери Сесилии, кабинет мистера Уинчестера и гостевая комната, словно перекочевавшая сюда из лучшего манхеттенского отеля.

Нина театрально замирает около очередной двери.

— А здесь… — она рывком распахивает дверь, — …наш домашний кинотеатр!

В стенах их дома размещается самый настоящий кинотеатр, и это вдобавок к огромному телевизору внизу, в гостиной. Несколько рядов кресел, расположенных амфитеатром, обращены к экрану, занимающему всю стену от пола до потолка. В углу есть даже машина для попкорна.

Через пару секунд замечаю, что миссис Уинчестер смотрит на меня, ожидая реакции.

— Вот это да! — восклицаю я с, надеюсь, подобающим энтузиазмом.

— Ошеломляюще, не правда ли? — Она в восторге передергивает плечами. — И у нас обширная фильмотека, есть из чего выбрать. Разумеется, здесь также полный набор телеканалов в добавок ко множеству стриминговых сервисов.

— Разумеется, — вторю я.

Мы покидаем кинозал и подходим к последней двери в конце коридора. Нина останавливается, положив ладонь на круглую дверную ручку.

— Это, наверное, моя комната? — спрашиваю я.

— Что-то вроде того… — Она поворачивает ручку, которая отзывается громким скрипом. Невозможно не заметить, что эта дверь намного толще любой другой. За дверью — темный лестничный пролет. — Ваша комната наверху. У нас вдобавок ко всему благоустроенный чердак.

Темная узкая лестница выглядит совсем не такой шикарной, как остальные помещения. И потом — они что, умерли бы, если бы вкрутили сюда лампочку? Хотя конечно, я лишь наемная работница. Не стоит ожидать, что хозяева потратят на мою комнату столько же денег, сколько на домашний кинотеатр.

От верха лестницы отходит короткий, узкий коридор. В отличие от первого этажа потолок здесь угрожающе низкий. Я не из высоких, и все же у меня возникает желание пригнуться.

— У вас здесь будет своя ванная. — Миссис Уинчестер кивает на дверь слева. — А это ваша комната.

Она распахивает последнюю дверь. Внутри царит полная тьма, пока хозяйка не дергает за шнур. Комната озаряется светом.

Она крохотная. По-другому и не скажешь. Мало того — потолок наклонный. Дальний конец опускается примерно до половины моего роста. В отличие от хозяйской спальни с ее кинг-сайз кроватью, просторным гардеробом и туалетным столиком из древесины каштана каморка обставлена очень скромно: узкая койка, книжная полка да небольшой комод. Освещают ее две свисающие с потолка голые лампочки.

Комнатка скромная, но меня это устраивает. Слишком благоустроенная означала бы, что работы мне не видать. Тот факт, что это всего лишь маленькая клетушка, означает, что стандарт у хозяйки достаточно низкий, чтобы во мне затеплилась надежда.

И все же что-то в этой комнатке вызывает во мне безотчетную тревогу.

— Простите, что она такая маленькая. — На губах миссис Уинчестер появляется извиняющаяся улыбка. — Зато здесь вам никто не помешает.

Я подхожу к единственному окну. Как и сама каморка, оно крошечное, чуть больше моей ладони. И выходит на задний двор. Внизу возится ландшафтный дизайнер — тот же парень, которого я видела на переднем дворе. Подстригает шпалеру огромными садовыми ножницами.

— Ну, что скажете, Милли? Вам нравится?

Я отворачиваюсь от окна и смотрю в улыбающееся лицо миссис Уинчестер. По-прежнему не могу определить, что же меня беспокоит. Есть в этой каморке нечто такое, отчего в моем солнечном сплетении образуется комок страха.

Может, это из-за окна. Оно выходит на зады особняка. Если я попаду в трудную ситуацию и станет необходимо привлечь чье-нибудь внимание, меня никто здесь не увидит. И сколько ни кричи, никто не услышит.

Но кого я пытаюсь обмануть? Я буду счастлива поселиться в этом чулане! Да еще с собственной ванной и настоящей кроватью, на которой смогу вытянуть ноги. Эта узенькая кровать выглядит настолько лучше заднего сиденья моего автомобиля, что я готова расплакаться.

— Она само совершенство! — говорю я.

Мой ответ приводит миссис Уинчестер в экстаз. Мы спускаемся по темной лестнице обратно, и, оказавшись в коридоре второго этажа, я выдыхаю. Я и не замечала, что задержала дыхание. Что-то в той комнатке было невыразимо пугающее, но если я получу работу, я с этим примирюсь. Легко.

Мои плечи наконец расслабляются и на губах вертится очередной вопрос, когда позади раздается голос:

— Мамочка?

Я мгновенно останавливаюсь, поворачиваюсь и вижу в коридоре за нашими спинами маленькую девочку. У нее те же голубые глаза, что и у Нины, только несколько светлее, а волосы почти белые. На малышке платье едва заметного голубого оттенка, отделанное белым кружевом. И смотрит она на меня так, словно видит насквозь. Заглядывает прямо в душу.

Знакомы вам фильмы о страшных культах, например, выстроенных вокруг жутких детишек, умеющих читать мысли, поклоняющихся дьяволу и живущих в полях кукурузы, и все в таком роде? Так вот, если бы эта девочка поучаствовала в кастинге на один из таких фильмов, она непременно получила бы роль. Причем даже без проб. Один взгляд на нее — и они бы сказали: «Да, прямо вылитая „жуткая девочка номер три“».

— Сеси! — восклицает миссис Уинчестер. — Уже вернулась с балета?

Девочка медленно наклоняет голову.

— Меня подвезла мама Беллы.

Миссис Уинчестер обвивает руками тощие плечики дочки, но выражение лица девочки не меняется, ее бледно-голубые глаза не отрываются от моего лица. Наверное, со мной что-то не так, раз я боюсь, что этот девятилетний ребенок меня убьет.

— Это Милли, — поясняет миссис Уинчестер дочери. — Милли, это моя дочь Сесилия.

Глаза у крошки Сесилии как два маленьких океана.

— Приятно познакомиться, Милли, — вежливо говорит она.

Двадцать пять процентов из ста (шанс не маленький!), что она убьет меня во сне, если ее мать наймет меня. И все равно я хочу эту работу.

Миссис Уинчестер целует дочку в светлую макушку, и девочка бежит в свою комнату. Полагаю, у нее там кошмарный кукольный домик, и куклы по ночам оживают. Может, как раз одна из них и станет моим убийцей.

Ладно, меня, кажется, занесло куда-то не туда. Скорее всего, она очень милая девочка. Не ее вина, что ее нарядили в нелепое викторианское одеяние, больше подходящее какому-нибудь ребенку-призраку. И я люблю детей, хотя за последние десять лет общалась с ними нечасто.

Как только мы спускаемся на первый этаж, напряжение отпускает меня. Миссис Уинчестер, дама приятная и, в общем, нормальная — для женщины с ее деньгами — безостановочно трещит про дом, про дочку и про мои обязанности, но я едва слушаю ее. Единственное, что имеет для меня значение — это что тут отличное место работы. Я отдала бы правую руку за возможность трудиться здесь.

— У тебя есть вопросы, Милли?

Я трясу головой:

— Нет, миссис Уинчестер.

Она досадливо щелкает языком.

— Пожалуйста, зови меня Нина. Я буду чувствовать себя неловко, если моя домработница станет называть меня «миссис Уинчестер». — Она смеется. — Как будто я какая-то богатая важная старуха.

— Благодарю вас… Нина, — говорю я.

Ее лицо сияет, хотя, возможно, это эффект косметических процедур с морскими водорослями или огурцами, или чем там еще богатые дамы мажут свои физиономии. Нина Уинчестер из тех женщин, что регулярно ходят на спа.

— У меня хорошее предчувствие, Милли. Правда хорошее.

Трудно не заразиться ее энтузиазмом. Трудно не дать зажечься искорке надежды, когда Нина сжимает твою загрубевшую ладонь в своей младенчески мягкой ручке. Хотелось бы мне верить, что через пару-тройку дней она позвонит мне и подарит возможность прийти на работу в ее дом и наконец покинуть Виллу Ниссан. Умираю — так хочу в это поверить!

Но что бы я там ни говорила о Нине, она не дура. Она наймет на работу, позволит жить в ее доме и заботиться о своей дочери лишь после основательной проверки. А как только она познакомится с моей биографией…

Я проглатываю ком, застрявший в горле.

Нина тепло прощается со мной у передней двери.

— Благодарю за визит, Милли. — Она еще раз сжимает мою ладонь в своей. — Обещаю — вы скоро получите от меня весточку.

Не получу. Я была в этом величественном особняке в первый и в последний раз в жизни. Вообще не стоило сюда приходить. Лучше попробовать получить работу там, где у меня есть хотя бы крохотный шанс, чем выбрасывать на помойку свое и чужое время. Может, сделать ставку на индустрию фаст-фуда…

Ландшафтник, которого я видела из окна чердачного помещения, опять переместился на передний двор. В руках у него те же гигантские ножницы, он подстригает шпалеру прямо перед входом. Крупный парень, футболка обрисовывает впечатляющие мышцы, из-под рукавов немного видны тату на верхних частях рук. Парень поправляет бейсболку, его темные глаза на секунду отрываются от ножниц и встречаются с моими.

Я машу ему рукой:

— Привет!

Он только пялится на меня. На приветствие не отвечает. Не говорит: «Не топчите мои маргаритки». Просто стоит и таращит глаза.

— Приятно познакомиться, — бормочу я себе под нос.

Выхожу через ворота, снабженные электронным замком, и направляюсь к своему автомобилю, он же мой дом. Бросаю последний взгляд на садовника — тот по-прежнему стоит посреди газона и следит за мной глазами. Что-то в выражении его лица есть такое, от чего у меня по спине идет холодок. И тут он еле заметно трясет головой. Как будто пытаясь о чем-то меня предупредить.

Но так и не говорит ни слова.

2

Когда обитаешь в автомобиле, приходится вести совсем простую жизнь.

Например, не получится собрать многолюдную вечеринку. Ни тебе гулянки с вином и сыром, ни ночного покера. По мне, так нормально, если учесть, что нет никого, кого бы мне хотелось пригласить. Есть проблема побольше: где принять душ. Через три дня после того, как меня выкинули из квартиры (это случилось через три недели после моего увольнения), я нашла площадку отдыха с душем при большом шоссе. Я чуть не заплакала от радости, увидев ее. Верно, в душевых не очень-то уединишься и в них вечно стоит слабый запах человеческих экскрементов, но в тот момент мне отчаянно хотелось вымыться.

Сейчас я наслаждаюсь завтраком на заднем сиденье моей машины. У меня есть маленькая электроплитка, которую можно подключить к прикуривателю, но в основном я питаюсь сэндвичами. Огромным количеством сэндвичей. У меня есть также холодильничек, где хранятся ветчина и сыр, и я купила батон белого хлеба — девяносто девять центов в супермаркете. А еще, само собой, есть всякие вкусняшки: пакетики с чипсами, крекеры с арахисовым маслом, печенье с кремом, — словом, море нездоровых альтернатив.

Сегодня я угощаюсь ветчиной и американским сыром с капелькой майонеза. Откусывая, стараюсь не думать, что меня тошнит от сэндвичей.

Я уже заставила себя съесть половину сэндвича, когда в кармане звонит телефон. У меня один из тех заранее оплаченных кнопочных телефонов, которые обычно используют, когда собираются совершить преступление или хотят углубиться в прошлое лет на пятнадцать. Но что делать — мне нельзя без телефона, и этот — единственный, какой я могу себе позволить.

— Вильгельмина Кэллоуэй? — скрипит женский голос на другом конце.

Я вздрагиваю, услышав свое полное имя. Вильгельминой звали мать моего отца, давно уже покойную. Не знаю, каким психом надо быть, чтобы назвать своего ребенка Вильгельминой, но я больше не общаюсь с родителями, они тоже не общаются со мной, так что поздно и не к кому приставать с вопросами. В любом случае, я всегда просто Милли и стараюсь сразу же сообщать людям об этом. Однако сейчас у меня чувство, что звонящая не из тех, с кем я буду на короткой ноге в ближайшее время.

— Да?..

— Мисс Кэллоуэй, это Донна Стентон из «Манч Бургерс».

Ах вот это откуда. «Манч Бургерс» — затрапезная фаст-фудная забегаловка, соизволившая позвать меня на интервью несколько дней назад. Рабочие обязанности — переворачивать жарящиеся бургеры и сидеть на кассе. Но если я буду работать не покладая рук, то смогу продвинуться по службе. Что еще лучше — работа дала бы мне возможность переселиться из машины в более подходящее жилье.

Само собой, я бы с гораздо большим удовольствием стала бы работать в доме Уинчестеров. Но прошла целая неделя после моей встречи с Ниной Уинчестер и… Можно с уверенностью утверждать, что должность моей мечты прошла мимо меня.

— Звоню, чтобы сообщить, — продолжает миз Стентон, — что мы уже взяли человека на должность в «Манч Бургерс». Желаем вам дальнейших успехов в поисках работы.

Ветчина и американский сыр переворачиваются у меня в желудке. Я читала онлайн, что в «Манч Бургерс» не слишком строгие критерии приема на работу. Что, даже если у меня криминальное прошлое, все равно шанс есть. Это последнее интервью, которое мне удалось заполучить после того, как миссис Уинчестер прокатила меня, и я в отчаянии. Не могу больше съесть ни одного сэндвича в машине! Просто не могу.

— Миз Стентон! — выпаливаю я. — Я только хочу спросить: нельзя мне получить работу в каком-нибудь другом из ваших кафе? Я очень прилежный работник! На меня можно положиться. Я всегда…

Замолкаю. Она повесила трубку.

Сжимаю сэндвич в правой руке, телефон — в левой. Безнадежно. Никто не хочет дать мне работу. Все потенциальные работодатели смотрят на меня одинаково. Всё, чего я хочу, — это начать сначала. Я стану работать не разгибая спины, если придется. Буду делать все, что от меня потребуют.

Изо всех сил стараюсь не заплакать, хотя и сама не понимаю, к чему такие усилия. Никто ведь не увидит меня на заднем сиденье моего «ниссана». В мире нет человека, которому было бы до меня дело. Родители умыли руки в отношении меня более десяти лет назад.

Снова звонит телефон, выдергивая из печальных раздумий. Вытираю глаза тыльной стороной ладони и нажимаю зеленую кнопку.

— Алло? — хриплю я.

— Привет! Это Милли?

Голос вроде бы смутно знакомый… С замиранием сердца прижимаю телефон к уху.

— Да…

— Это Нина Уинчестер. Вы были у меня на интервью на прошлой неделе.

— О… — С силой закусываю нижнюю губу. Почему она звонит сейчас? Я-то полагала, что она уже кого-то наняла и решила не информировать меня. — Да, конечно.

— Итак, если вы по-прежнему заинтересованы, то мы рады предложить вам работу.

К моей голове приливает кровь, отчего она начинает кружиться. «Мы рады предложить вам работу». Она это серьезно? Я допускала, что «Манч Бургерс» может взять меня, но чтобы такая женщина, как Нина Уинчестер, позвала меня к себе, разрешила жить в своем доме? Невероятно.

Может, она не стала читать мои рекомендации? Не стала проверять мою биографию? Может, она так занята, что ей не до того? Или, скорее всего, она из тех, кто доверяет своей интуиции?

— Милли? Вы меня слышите?

Соображаю вдруг, что уже некоторое время молчу как рыба — до того меня огорошило ее предложение.

— Да! Слышу.

— Так как — вы заинтересованы?

— Заинтересована. — Стараюсь не выказывать чрезмерного энтузиазма. — Конечно заинтересована! Я была бы очень рада работать на вас.

— Работать со мной, — поправляет Нина.

Я издаю придушенный смешок.

— Верно! Конечно.

— Так когда вы сможете приступить?

— М-м… когда скажете.

— Как можно скорее! — (Как легко смеется моя собеседница, даже завидно. У меня так не получается. Эх, если бы я только могла щелкнуть пальцами и поменяться с ней местами!) — У нас тут куча белья, которое настоятельно требуется сложить!

Я сглатываю.

— Как насчет завтра?

— Это было бы чудесно! Но разве вам не надо собрать свои пожитки?

Не хочу рассказывать ей, что все мои пожитки умещаются в багажнике моего автомобиля.

— Я умею быстро собираться.

Она снова смеется:

— Мне нравится ваш настрой, Милли. Жду с нетерпением, когда вы придете и приступите к работе.

Пока мы с Ниной обмениваемся деталями завтрашнего дня, я размышляю, испытывала ли бы она то же воодушевление, если бы узнала, что последние десять лет жизни я провела в тюрьме.

3

Я приезжаю к Уинчестерам на следующее утро, после того как Нина уже отвезла Сесилию в школу. Паркуюсь за воротами. До интервью я никогда даже не бывала в особняке, защищенном металлической оградой, не говоря уже о том, чтобы жить в таком. Но этот шикарный район Лонг-Айленда, похоже, состоит из одних усадеб с оградами. Учитывая, насколько низок здесь уровень преступности, это кажется излишеством, но кто я такая, чтобы судить? При прочих равных условиях, если бы у меня был выбор между домом с оградой и домом без нее, я бы тоже выбрала ограду.

В прошлый раз ворота стояли открытыми, но сегодня нет. Похоже, заперты. Стою, опустив два баула на тротуар, и пытаюсь сообразить, как попасть внутрь. На воротах нет ни звонка, ни кнопки звуковой связи. Зато во дворе опять тот садовник — скрючился над клумбой с совком в руке.

— Прошу прощения! — взываю я к нему.

Парень бросает на меня взгляд через плечо и продолжает копать. Какой он, однако, любезный.

— Прошу прощения! — говорю снова гораздо громче, так что он уже не может меня проигнорировать.

На этот раз он медленно-медленно распрямляет ноги. Очень неторопливо шагает через обширный газон к воротам. Стаскивает толстые резиновые перчатки и поднимает на меня бровь.

— Привет! — говорю я, стараясь не выказывать своего раздражения. — Меня зовут Милли Кэллоуэй, это мой первый рабочий день здесь. Вот, стараюсь попасть внутрь — миссис Кэллоуэй ждет меня.

Он молчит. В прошлый раз, глядя на него через двор, я заметила только, что он очень большой, по крайней мере на голову выше меня, бицепсы, как мои бедра, но вблизи оказывается, что он, фактически, чертовски красив. На вид ему лет тридцать пять, волосы влажные от пота, оливковая кожа, очень хорош собой на этакий суровый манер. Но самое потрясающее в его внешности — глаза. Очень темные, можно сказать, черные — зрачка не видно на фоне радужки. Что-то в этих глазах заставляет меня сделать шаг назад.

— Так что, — спрашиваю, — можете мне помочь?

Парень наконец открывает рот. Ожидаю, что сейчас он прикажет мне проваливать или показать удостоверение личности, но вместо этого он разражается потоком итальянских слов. Во всяком случае, я думаю, что это итальянский. Не скажу, чтобы знала хотя бы слово на этом языке, но я видела итальянские фильмы с субтитрами, и звуки там были очень похожие.

— О… — говорю я, когда он заканчивает монолог. — Так это… ты не говоришь по-английски?

— Англиски? — отзывается он с таким сильным акцентом, что ясно, каков будет ответ. — Нет. No англиски.

Отлично. Прокашливаюсь, пытаясь сообразить, как бы получше выразить, что мне от него нужно.

— Я… — Тычу пальцем себе в грудь. — Работаю. У миссис Уинчестер. — Тычу пальцем в дом. — И мне нужно попасть… внутрь. — Теперь показываю на замок в воротах. — Внутрь.

Он лишь хмурит брови. Ну совсем здорово.

Я уже готова вытащить телефон и позвонить Нине, когда парень отходит в сторону и нажимает на что-то вроде переключателя. Ворота раскрываются, почти как в замедленной съемке.

Стоя перед открытыми воротами, я несколько мгновений всматриваясь в здание, которое станет моим домом на ближайший отрезок времени. Особняк в два этажа с чердаком раскинулся на участке величиной с городской квартал в Бруклине. Дом ослепляет белизной — возможно, его совсем недавно заново покрасили, архитектура, кажется, вполне современная, впрочем, я в этом не разбираюсь. Понимаю лишь, что у людей, живущих здесь, столько денег, что они не знают, куда их девать.

Наклоняюсь, чтобы подобрать свои баулы, но не успеваю, — парень подхватывает оба, даже не крякнув, и несет ко входной двери. Баулы очень тяжелые, ведь в них все мое имущество, кроме автомобиля, поэтому я очень благодарна садовнику за то, что он добровольно взял на себя поднятие тяжестей.

— Gracias, — говорю ему.

Он смотрит на меня непонимающе. Хмм, кажется, я сказала это по-испански. Ну да ладно.

Показываю на себя и говорю:

— Милли.

Парень кивает, мол, понял, затем тычет пальцем себе в грудь:

— Я Энцо.

— Приятно познакомиться, — неловко говорю я, хотя он все равно не поймет. Но боже мой, если уж он живет и работает здесь, должен же он выучить хоть немного «англиски».

— Piacere di conoscerti[1], — отвечает он.

Я безмолвно киваю. Подружилась со здешним садовником, называется.

— Милли, — произносит он все с тем же акцентом. Похоже, хочет что-то сказать, но ему не хватает словарного запаса. — Ты…

Он произносит свистящим шепотом слово по-итальянски, но в этот момент слышится щелканье дверного замка, и Энцо бросается к тому месту, где сидел раньше с совком, и принимается усердно копать. Я с трудом расслышала слово, которое он произнес: «Pericolo[2]». Интересно, что оно означает? Может, он хотел сказать «пикколо»? Мол, «тут не отель, а я не пикколо, чтоб тебе вещи таскать, но так уж и быть…»

— Милли! — Похоже, Нина очень рада меня видеть. Так рада, что бросается мне на шею и душит в объятиях. — Я так счастлива, что ты решила взять эту работу! Я просто почувствовала, что у нас с тобой образовалась связь. Ну, ты понимаешь?

Так я и думала. Она из тех, кто полагается на интуицию, вот и не стала проверять. Теперь мне предстоит сделать так, чтобы у нее никогда не возникло причин не доверять мне. Я должна стать образцовым работником.

— Да, Нина, я знаю, что вы имеете в виду. У меня такое же чувство.

— Давай же, входи!

Нина подхватывает меня под локоть и вводит в дом, не обращая внимания на то, что я сгибаюсь под тяжестью двух баулов. Впрочем, я не ожидала от нее помощи. Ей и в голову не придет помогать мне.

Войдя, я не могу не заметить, что внутренность дома выглядит иначе, чем в первый раз. Совсем иначе. Когда я пришла на интервью, дом Уинчестеров был безупречен — с любой поверхности в комнате можно было есть, как с тарелки. Но сейчас гостиная напоминает свинарник. На журнальном столике перед диваном стоят шесть чашек с различным количеством липкой кофейной гущи, валяется десяток скомканных газет и журналов и помятая коробка из-под пиццы. По всей гостиной разбросаны одежда и всякий мусор, а на обеденном столе красуются остатки вчерашнего ужина.

— Видишь, — говорит Нина, — ты как раз вовремя!

Вот оно что, значит. Нина Уинчестер — неряха. Тайная грязнуля. Да у меня уйдут часы на то, чтобы привести это место в более или менее приличный вид! Может, даже дни. Впрочем, у меня все равно руки чешутся заняться честным, тяжелым трудом. Мне нравится, что она нуждается во мне. Если я смогу стать для нее бесценной и незаменимой, тогда меньше вероятность того, что она выгонит меня, если — или когда — узнает правду обо мне.

— Сейчас, только отнесу сумки, — сообщаю я ей, — и тут же займусь уборкой.

Нина радостно выдыхает.

— Милли, ты чудо! Большое тебе спасибо. И еще… — Она хватает с кухонного прилавка сумочку и, порывшись, вытаскивает айфон самой последней модели. — Я купила тебе вот это. Заметила, какой у тебя старый телефон. А если мне понадобится до тебя достучаться, тебе необходимо самое современное средство связи.

Я нерешительно обхватываю пальцами новенький айфон.

— Ого. Это очень щедро с вашей стороны, но я не могу позволить себе…

Она машет рукой.

— Я внесла тебя в наш семейный абонемент. Это почти ничего не стоит.

«Почти ничего»? Кажется, ее определение «почти ничего» сильно отличается от моего.

Прежде чем я успеваю возразить еще раз, на лестнице позади меня раздаются шаги. Я оборачиваюсь и вижу мужчину в сером деловом костюме, сходящего по ступеням. Спустившись и увидев в гостиной меня, он резко останавливается, словно шокированный моим присутствием. Его глаза расширяются еще больше, когда он замечает мой багаж.

— Энди! — восклицает Нина. — Иди познакомься с Милли!

Это, должно быть, Эндрю Уинчестер. Я погуглила семью Уинчестеров, и у меня глаза полезли на лоб, когда я увидела величину состояния этого человека. После этого размер моего жалования, домашний кинотеатр и ограда, окружающая усадьбу, обрели смысл. Он бизнесмен, к которому перешло управление процветающей компанией его отца и который с тех пор сумел удвоить прибыль. Однако по удивленному выражению его лица понятно, что он оставляет большинство домашних дел жене, а она, по-видимому, просто-напросто забыла сообщить мужу, что наняла домработницу, которая будет жить вместе с ними.

— Привет… — Мистер Уинчестер входит в гостиную, нахмурив брови. — Милли, верно? Извините, я не знал…

— Энди, я же говорила тебе о ней! — Нина склоняет голову набок. — Я сказала, что нам нужно нанять кого-то, кто поможет с уборкой, готовкой и Сесилией. Я уверена, что говорила!

— Да? Ну ладно. — Его лицо наконец расслабляется. — Добро пожаловать, Милли. Нам определенно нужна помощница.

Эндрю Уинчестер протягивает мне руку. Трудно не заметить, что он невероятно красив. Пронзительные карие глаза, густая шевелюра каштанового цвета и сексуальная ямочка на подбородке. Также трудно не заметить, что он намного привлекательнее своей супруги со всей ее безупречной ухоженностью, и это кажется мне немного странным. В конце концов, этот мужчина неприлично богат. Он может заполучить любую женщину, какую захочет. Я уважаю его за то, что он не выбрал в спутницы жизни двадцатилетнюю супермодель.

Засовываю свой новенький телефон в карман джинсов и в свою очередь протягиваю руку.

— Приятно познакомиться, мистер Уинчестер.

— Пожалуйста, называй меня Эндрю, — улыбается он.

При этих словах что-то мелькает на лице Нины Уинчестер. Ее губы подергиваются, а глаза сужаются. Я не совсем уверена почему. Она сама предложила мне называть ее по имени. К тому же Эндрю Уинчестер не пытается подбить ко мне клинья. Его глаза уважительно смотрят прямо в мои и не опускаются ниже шеи. Впрочем, там особо не на что смотреть: хотя я сегодня не стала заморачиваться с фейковыми черепаховыми очками, на мне скромная блузка и удобные синие джинсы — как раз то, что нужно для первого рабочего дня.

— Так, — резко бросает Нина. — Разве тебе не нужно в офис, Энди?

— О да. — Он поправляет свой серый галстук. — У меня совещание в городе в пол-десятого. Надо поторопиться.

Эндрю дарит Нине долгий поцелуй в губы и пожимает ей плечо. Насколько я могу судить, они вполне счастливы в браке. И Эндрю кажется довольно приземленным для человека, чье личное состояние выражается восьмизначным числом после знака доллара. Как мило — он посылает ей воздушный поцелуй от входной двери! Сразу видно: этот мужчина влюблен в свою жену.

— У вас очень приятный муж, — говорю я Нине, когда дверь захлопывается.

В ее глаза возвращается мрачное, подозрительное выражение.

— Ты так думаешь?

— Ну да… — заикаюсь я. — В смысле, он, похоже… Сколько времени вы женаты?

Нина задумчиво смотрит на меня. Но вместо ответа говорит:

— А где твои очки?

— Что?..

Она приподнимает бровь:

— На интервью ты приходила в очках, я правильно помню?

— О… — Я ерзаю, не желая сознаваться, что очки были фейком — с их помощью я старалась выглядеть более умной и серьезной и… да, менее привлекательной и угрожающей. — Я… э-э, у меня сейчас контактные линзы.

— Вот как?

Не знаю, зачем я солгала. Надо было просто сказать, что очки мне не так уж и нужны. Вместо этого я выдумала линзы, которые на самом деле не ношу, отчего еще больше погрязла во лжи. Чувствую, как Нина впивается взглядом в мои зрачки, ища линзы.

— Это… это проблема? — наконец выдавливаю я.

Веко ее правого глаза подергивается. Вот сейчас она скажет мне, чтобы я убиралась прочь. Но тут ее лицо расслабляется.

— Конечно нет! Я просто думала, что ты такая хорошенькая в этих очках. Они тебе очень идут. Носи их почаще.

— Да, хорошо… — Дрожащей рукой подхватываю один из своих баулов. — Может, мне стоит затащить сейчас свои вещи наверх, чтобы по-быстрому приступить к уборке?

Нина хлопает в ладоши:

— Прекрасная идея!

И опять Нина не предлагает мне помочь с сумками, когда мы преодолеваем два лестничных пролета на пути к чердаку. На середине второй лестницы руки у меня готовы оторваться, но Нина, похоже, не собирается останавливаться, чтобы дать мне передохнуть. Наконец я облегченно вздыхаю, бросив баулы на пол своего нового жилища. Нина дергает за шнур — и две лампочки освещают мою крохотную каморку.

— Надеюсь, ты не против, — произносит Нина. — Мне подумалось, тебе понравится, что ты сможешь уединиться здесь наверху, и к тому же у тебя тут собственная ванная.

Возможно, она чувствует укол вины из-за того, что их гигантская гостевая спальня пустует, в то время как я должна жить в комнатке, которая лишь немногим больше чулана для метел. Но это ничего. Все, что больше заднего сиденья моей машины, для меня дворец. Не могу дождаться, чтобы поспать здесь сегодня ночью. Я чертовски благодарна.

— Это как раз то, что надо, — честно отвечаю я.

Вдобавок к койке, комоду и книжной полке я замечаю в каморке еще одну вещь, которую не видела при первом посещении — миниатюрный, примерно в фут высотой, холодильник. От него к стене идет провод, и холодильничек ритмично урчит. Я сажусь на корточки и тяну за дверцу.

В холодильнике две полочки. На верхней лежат три маленькие бутылочки с водой.

— Хорошее насыщение организма водой очень важно, — серьезно изрекает Нина.

— Да…

Видя ошеломленное выражение моего лица, она улыбается:

— Само собой, это твой холодильник, и ты можешь класть туда все, что тебе заблагорассудится. Просто мне захотелось дать тебе что-то для почина.

— Спасибо. — Ничего особо странного в этом нет. Одни люди кладут на подушку мятные пастилки, Нина же оставила три маленьких бутылочки с водой.

— Ладно… — Нина вытирает ладони о бедра, хотя руки у нее в незапятнанном состоянии. — Я, пожалуй, оставлю тебя, чтобы ты могла распаковать вещи и приступить к уборке. А я пошла готовиться к завтрашнему собранию КУР.

— КУР?

— Комитета учителей и родителей. — Она смотрит на меня сияющими глазами. — Я у них вице-президент.

— Как чудесно! — отзываюсь я, потому что это то, что она хочет от меня услышать. Нине очень легко угодить. — Я только быстренько распакую сумки и приступлю к работе.

— Спасибо тебе огромное. — Ее пальцы, теплые и сухие, легонько касаются моего обнаженного предплечья. — Ты наша спасительница, Милли. Я так рада, что ты здесь!

Я кладу ладонь на дверную ручку как раз в тот момент, когда Нина перешагивает порог. И тогда я кое-что замечаю. То, что тревожило меня с того самого мгновения, когда я впервые вошла сюда. Мне становится не по себе.

— Нина?

— Угм?

— Почему… — Я прочищаю горло. — Почему замок на этой двери снаружи, а не внутри?

Нина смотрит на дверную ручку так, будто видит ее впервые.

— О! Извини, что так получилось. Мы использовали эту комнату как кладовку, поэтому, очевидно, и хотели, чтобы она запиралась снаружи. Но потом я переделала ее в спальню для наемной прислуги, и, кажется, мы так и не поменяли замок.

Если бы кому-то захотелось, он легко мог бы меня здесь запереть. А в комнатке только одно окно, выходящее на задний двор. Это же смертельная ловушка!

Но опять же, с чего бы это кому-то запирать меня здесь?

— Можно мне ключ от комнаты? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Да я даже не знаю толком, где он.

— Мне бы хотелось иметь ключ.

Ее голубые глаза сужаются.

— Зачем? Что ты собираешься здесь хранить такое, о чем нельзя было бы знать нам?

У меня отвисает челюсть.

— Я… ничего такого, но…

Нина откидывает голову назад и хохочет:

— Шучу! Это же твоя комната, Милли! Хочешь ключ — я его тебе дам. Обещаю.

Иногда у меня возникает чувство, будто у Нины расщепление сознания. Она перескакивает с горячего на холодное по щелчку пальцев. Утверждает, что шутит, но я в этом не уверена. Впрочем, неважно. У меня все равно нет других перспектив, так что эта работа — благословение небес. Я расшибусь в лепешку, чтобы все пошло как надо. Не остановлюсь ни перед чем. Я заставлю Нину Уинчестер полюбить меня.

Она уходит, и я закрываю дверь. Хорошо бы еще и запереть, но не получится.

Затворяя дверь, я вижу в древесине отметины. Длинные тонкие линии бегут сверху вниз примерно на уровне моих плеч. Провожу пальцами по вмятинам. Они очень похожи на…

Царапины. Как будто кто-то царапал дверь.

Пытаясь вырваться наружу.

Да нет, это смехотворно. У меня паранойя. Иногда в старой древесине образуются продольные трещины. Это не обязательно означает что-то зловещее.

Внезапно в комнате становится невыносимо жарко и душно. В углу стоит небольшой обогреватель, который, я уверена, поддерживает комфортную температуру зимой, но в теплые месяцы в каморке нет ничего, что могло бы ее охладить. Придется купить вентилятор и поставить перед окном. Несмотря на то, что спаленка намного больше моей машины, это все равно очень маленькое помещение. Неудивительно, что они использовали его как кладовку. Я осматриваюсь кругом, открываю ящики комода, чтобы проверить их размер. В комнате есть небольшой встроенный шкаф, в котором едва хватает места, чтобы повесить мои немногие платья. Шкаф пуст, за исключением пары вешалок и небольшого синего ведерка в углу.

Пробую открыть крохотное оконце, впустить немного свежего воздуха. Ничего не выходит. Прищуриваюсь, чтобы исследовать проблему тщательнее. Провожу пальцами по раме. Похоже, она замазана и закрашена намертво.

У меня есть окно, но оно не открывается.

Я могла бы спросить об этом Нину, но не хочу создавать впечатление, что, не успев еще приступить к работе, уже предъявляю претензии. Может, на следующей неделе. Не думаю, что это прямо уж такая запредельная просьба — иметь одно открывающееся окно.

Ландшафтник Энцо сейчас на заднем дворе — подстригает траву газонокосилкой. Останавливается на мгновение, чтобы вытереть пот со лба мускулистым предплечьем, а затем поднимает взгляд. В крохотном оконце он видит мое лицо и качает головой — как и в тот раз, когда я встретила его впервые. Вспоминаю слово, которое он прошипел мне по-итальянски, прежде чем я вошла в дом: «Pericolo».

Достаю свой новенький телефон. Экран оживает при прикосновении, его заполняют иконки для сообщений, звонков, погоды и прочего. Когда меня посадили в тюрьму, подобные телефоны еще не были распространенным явлением, а когда я вышла, у меня не было средств приобрести такой. Но в паре мест временного пребывания для досрочно освободившихся мне встречались девушки, владевшие подобными телефонами, так что я немного знаю, как ими пользоваться. Знаю, на какую иконку нажать, чтобы попасть в браузер.

В окне браузера я пишу: «Перевести pericolo». Сигнал здесь, на чердаке, наверное, слабый, потому что поиск занимает много времени. Проходит почти минута, прежде чем на экране высвечивается перевод:

Опасность.

4

Следующие семь часов я провожу за уборкой.

Нина не cмогла бы сделать свой дом грязнее, даже если бы постаралась. В каждой комнате — полный разгром. В коробке из-под пиццы на журнальном столике все еще лежат два куска пиццы, а дно коробки залито чем-то липким и вонючим. Жижа протекла, и коробка приклеилась к столешнице. Чтобы убрать безобразие, потребуется замочить все это на час, а потом тридцать минут интенсивно скрести.

Кухня хуже всего. Мало того, что мусорное ведро переполнено, здесь стоят еще и два мешка с отходами, чье содержимое пересыпается через край. Когда я поднимаю один из мешков, чтобы вынести на улицу, выясняется, что у него разорвано дно, и мусор разлетается по всему помещению. Вонь стоит ужасная. С трудом удерживаюсь от того, чтобы не сблевать.

В мойке громоздится гора посуды, и я в недоумении: почему Нина просто не загрузила ее в свою суперсовременную посудомоечную машину? Но тут я заглядываю в машину и обнаруживаю, что и та забита под завязку. Эта женщина не считает нужным поскрести посуду перед тем, как заложить в посудомойку. А заодно и не считает нужным ее запустить. Чтобы разделаться со всеми грязными тарелками и приборами, мне приходится загружать машину три раза. Кастрюли-сковородки я мою отдельно, и на многих из них засохшие остатки еды многодневной давности.

К середине дня я снова делаю кухню более-менее пригодной для обитания. Горжусь собой. Это первый мой тяжелый рабочий день после увольнения из бара (совершенно несправедливого увольнения, но такова уж моя жизнь), и я чувствую себя прекрасно. Все, чего я хочу, это продолжать работать здесь. И по возможности иметь в своей комнате открывающееся окно.

— Вы кто? — раздается тоненький голосок.

Я как раз вынимаю из машины последнюю партию посуды. Вздрагиваю и резко поворачиваюсь. Позади стоит Сесилия, ее бледно-голубые глаза буравят меня. Она одета в белое платье с оборками, которое делает ее похожей на куклу. Под куклой я подразумеваю ту говорящую штуковину, которая убивала людей в «Сумеречной зоне».

Я не заметила даже, как она вошла. Нины тоже нигде не видно. Да откуда вообще взялся этот ребенок? Если вдруг окажется, что Сесилия уже десять лет как померла и превратилась в призрак, я тут же уволюсь.

Хотя, скорее, нет. Но обязательно потребую повышения зарплаты.

— Привет, Сесилия! — весело говорю я. — Меня зовут Милли. С этого дня я буду работать в вашем доме — убирать, стирать и присматривать за тобой, когда твоя мама попросит. Надеюсь, нам с тобой будет интересно.

Сесилия моргает своими блеклыми глазами.

— Я хочу есть.

Ах да, надо не забывать, что она обычная девочка — ест, пьет, капризничает и ходит в туалет.

— Чего бы ты хотела?

— Не знаю.

— Хорошо, а какая еда тебе нравится?

— Не знаю.

Я скриплю зубами. Сесилия превратилась из жуткой девочки в противную девчонку. Но ведь мы только-только познакомились. Уверена — пройдет несколько недель, и мы станем лучшими друзьями.

— Ладно, я сейчас приготовлю тебе перекус.

Она кивает и залезает на один из табуретов, окружающих кухонный остров. Ее глаза по-прежнему сверлят меня, как будто силятся прочесть все мои тайны. Лучше бы ей усесться в гостиной и смотреть мультики по своему гигантскому телевизору, чем сидеть здесь и… пялиться на меня.

— Что тебе нравится смотреть по телевизору? — спрашиваю я, надеясь, что она поймет намек.

Она набычивается, как будто я ее оскорбила.

— Я предпочитаю чтение.

— О, это здорово! Что тебе нравится читать?

— Книги.

— Какие?

— Которые со словами.

Ах вот, значит, ты как, Сесилия. Ладно, если она не хочет говорить о книгах, я могу сменить тему.

— Ты только что вернулась из школы? — спрашиваю я.

Она хлопает глазами:

— А откуда же еще?

— Но… как же ты добралась до дому?

Сесилия испускает раздраженный вздох.

— Мама Люси забрала меня с балета и привезла домой.

Минут пятнадцать назад я слышала, как Нина возится наверху, значит, полагаю, она дома. Интересно, должна ли я дать ей знать, что ее дочь вернулась из школы? С другой стороны, не хочется ее беспокоить, к тому же одна из моих обязанностей — присматривать за Сесилией.

Благодарение богу, девочка, кажется, потеряла ко мне интерес и принялась копаться в своем бледно-розовом рюкзачке. Я нахожу в шкафу немного крекеров Ritz и банку арахисового масла. Намазываю масло на крекеры, как это, бывало, делала моя мать. Повторение движений, которые так много раз проделывала для меня мама, заставляет меня почувствовать легкую ностальгию. И грусть. Никогда не думала, что мать вышвырнет меня из своей жизни. «Всё, Милли. Это последняя капля».

Покончив с маслом, я тонко нарезаю банан и кладу по ломтику на каждый крекер. Обожаю комбинацию арахисового масла с бананами.

— Та-да! — Ставлю блюдо с вкусняшками перед Сесилией. — Крекеры с арахисовым маслом и бананами!

Ее глаза расширяются.

— Арахисовое масло и бананы?

— Поверь мне — это очень вкусно.

— У меня аллергия на арахисовое масло! — Щеки Сесилии становятся пунцовыми. — Оно может меня убить! Ты пытаешься меня убить?

У меня падает сердце. Нина не упоминала об аллергии на арахисовое масло. И ведь банка преспокойно стоит в кухонном шкафу! Если у ее дочери смертельная аллергия на арахисовое масло, почему оно вообще водится в их доме?!

— Мамочка! — вопит Сесилия и мчится к лестнице. — Служанка пыталась отравить меня арахисовым маслом! Мамочка, спаси!

О Господи.

— Сесилия! — свистящим шепотом произношу я. — Это была случайность! Я же не знала, что у тебя аллергия, и…

Но Нина уже несется вниз по лестнице. Несмотря на беспорядок в доме, она выглядит как с иголочки в очередных своих ослепительно-белых юбке и блузке. Белый — ее любимый цвет. У Сесилии, судя по всему, тот же вкус. И обе составляют пару к дому.

— Что происходит? — вскрикивает Нина, сбежав вниз.

Я съеживаюсь, когда Сесилия бросается к матери и обхватывает ее руками.

— Мамочка, она заставляла меня есть арахисовое масло! Я говорила ей, что у меня аллергия, но она не слушала.

Бледная кожа Нины вспыхивает.

— Милли, это правда?

— Я… — В горле у меня совсем пересохло. — Я не знала, что у нее аллергия. Клянусь!

— Я же говорила тебе о ее аллергиях, Милли! — хмурится Нина. — Это неприемлемо!

Никогда она мне не говорила! Ни слова о том, что у ее дочери аллергия на арахис. Голову даю на отсечение. А даже если бы говорила, то почему в шкафу стоит банка с арахисовым маслом?! Впереди, на самом виду!

Но она не поверит ни одному моему оправданию. В ее голове я чуть не убила ее дочурку. Вижу, как работа уплывает из моих рук.

— Я очень виновата. — Ком в горле мешает мне говорить. — Наверное, я забыла. Обещаю — впредь этого не повторится.

Сесилия рыдает, а Нина, прижав дочку к себе, ласково гладит ее белокурые волосы. В конце концов рыдания утихают, но Сесилия продолжает липнуть к матери. Я ощущаю сильнейший укол вины. Глубоко в душе я знаю, что нельзя кормить ребенка, не посоветовавшись с родителями. Я полностью неправа, и не будь Сесилия начеку, могло случиться необратимое.

Нина делает глубокий вдох. На мгновение закрывает глаза и снова открывает.

— Хорошо. Но обещай, что больше не станешь забывать о таких важных вещах.

— Не стану. Клянусь! — Я сцепляю руки вместе. — Давайте я выкину банку?

Она пару секунд молчит. Затем:

— Нет, лучше не надо. Мало ли — вдруг понадобится.

Мне хочется вскинуть вверх руки. Но если хозяйка предпочитает хранить смертельно опасную субстанцию в своем доме, то это ее решение. Зато я твердо уверена: я больше никогда даже не подойду к этой банке.

— Да, кстати, — добавляет Нина. — Когда будет готов ужин?

Ужин? Я еще и готовить должна была? Кажется, Нина вообразила себе еще один разговор между нами, которого никогда не происходило? Но я не собираюсь снова оправдываться после провала с арахисовым маслом. Покопаюсь в холодильнике и найду что приготовить.

— В семь часов, — полувопросительно говорю я. Три часа — этого времени более чем достаточно.

Она кивает.

— И никакого арахисового масла к ужину, верно?

— Нет, конечно же нет!

— Пожалуйста, больше не забывай, Милли.

— Не забуду. Больше ни у кого нет аллергий на что-либо? Или непереносимостей?

Может, у ее дочурки аллергия на яйца? На укусы пчел? На слишком большое домашнее задание? Я обязана знать. Мне нельзя рисковать снова попасть впросак.

Нина качает головой. Сесилия отрывает зареванное лицо от груди матери и обвиняюще смотрит на меня. Мы с ней неважно начали. Но я найду способ исправить наши отношения. Приготовлю для нее пирожные или что-нибудь в этом роде. С детьми все просто. Со взрослыми сложнее, но я полна решимости завоевать и Нину, и Эндрю.

5

Без четверти шесть ужин почти готов. Я нашла в морозильнике куриную грудку, заранее замаринованную. На упаковке кто-то напечатал инструкцию по приготовлению, так что мне оставалось только прочесть ее и сунуть грудку в духовку. Видимо, Уинчестеры заказывают продукты в каком-то сервисе доставки, уже с готовой инструкцией.

На кухне стоит фантастический аромат, когда я слышу, как хлопает дверь в гараж. Минуту спустя в комнату входит Эндрю Уинчестер, на ходу ослабляя узел галстука. Я помешиваю соус, кипящий на конфорке, и, увидев хозяина, невольно бросаю на него еще один взгляд. Я уже и позабыла, как этот человек красив.

Эндрю улыбается мне. Он становится еще красивее, когда улыбается.

— Милли, правильно?

— Правильно.

Он глубоко вдыхает.

— Ух ты! Пахнет просто невероятно.

Мои щеки вспыхивают.

— Спасибо.

Он с одобрением осматривает кухню.

— Да ты вычистила все до блеска!

— Это моя работа.

Он испускает смешок.

— Да, верно. Как прошел твой первый день?

— Очень хорошо. — Черта с два я стану рассказывать Эндрю о фиаско с арахисовым маслом. Ему необязательно это знать, хотя, как я подозреваю, Нина проинформирует. Вряд ли ему понравится, что я чуть не убила его дочь. — У вас очень красивый дом.

— Думаю, за это надо благодарить Нину. Это она занимается домашним хозяйством.

Словно услышав, на кухне появляется Нина в очередном белом одеянии — не том, в котором была всего несколько часов назад. И опять она выглядит безукоризненно. Однако раньше, занимаясь уборкой, я улучила минутку, чтобы просмотреть фотографии на каминной полке. На одной из них, сделанной много лет назад, супруги сфотографированы вместе, и тогда Нина выглядела совсем иначе. Ее волосы были не такими светлыми, макияжа на лице поменьше, одежда поскромнее… и она была худее по крайней мере на пятьдесят фунтов[3]. Я едва узнала ее, зато Эндрю точно такой же, как сейчас.

— Нина. — Глаза Эндрю вспыхивают при виде жены. — Ты выглядишь прекрасно — как всегда.

Он притягивает ее к себе и страстно целует в губы. Она приникает к нему, жестом собственницы обхватив его плечи. Затем они отстраняются друг от друга, и Нина смотрит на мужа снизу вверх.

— Я так скучала по тебе сегодня!

— Я скучал больше.

— Нет я больше!

О боже, они еще долго будут спорить, кто из них больше скучал? Я отворачиваюсь, возвращаясь к своим кухонным делам. Неловко находиться слишком близко к этой демонстрации горячих чувств.

Нина сдается первая.

— Итак, вы с Милли уже познакомились поближе?

— Угу, — говорит Эндрю. — Не знаю, чтó Милли готовит, но пахнет изумительно, правда?

Я мельком оглядываюсь. Нина смотрит на меня с тем же мрачным выражением в голубых глазах. Ей не нравится, что ее муж делает мне комплименты. Не понимаю, в чем проблема, ведь он, без сомнения, без ума от своей жены.

— Да, пахнет хорошо, — соглашается она.

— Нина на кухне — полная безнадега, — смеется Эндрю и обхватывает рукой ее талию. — Мы бы умерли с голоду, если бы она занималась готовкой. Обычно моя мать приходила к нам с едой, которую готовила сама или ее личный повар. Но с тех пор как они с отцом отошли от дел и переехали во Флориду, мы в основном питаемся едой на вынос. Так что ты наша спасительница, Милли.

Нина натянуто улыбается. Муж просто поддразнивает ее, но ни одной женщине не нравится, когда ее с кем-то сравнивают и сравнение при этом не в ее пользу. Он идиот, если не знает этого. Хотя, впрочем, идиотов среди мужчин превеликое множество.

— Ужин будет готов примерно через десять минут, — объявляю я. — Почему бы вам не отдохнуть пока в гостиной? Я позову, когда все будет готово.

Он приподнимает бровь:

— Поужинаешь с нами, Милли?

Слышно, как Нина резко хватает ртом воздух. Прежде чем она что-нибудь скажет, я энергично трясу головой:

— Нет, я лучше пойду наверх, отдохну. Но все равно спасибо за приглашение.

— Вот как? Ты уверена?

Нина шлепает мужа по руке.

— Энди, Милли целый день трудилась. Вряд ли ей хочется ужинать со своими нанимателями. Она хочет только отправиться наверх, лечь и рассылать эсэмэски друзьям. Верно, Милли?

— Верно, — соглашаюсь я, хотя друзей у меня нет. Во всяком случае, не на свободе.

Не похоже, чтобы Эндрю это сильно огорчило. Он всего лишь проявил вежливость, не приняв во внимание тот факт, что Нина не хочет видеть меня за обеденным столом. Ну и нормально. Мне совсем не нужно, чтобы она почувствовала во мне угрозу. Не высовываться и выполнять свою работу — вот что мне нужно.

6

Я уж и позабыла, как это здорово — спать с вытянутыми ногами.

Впрочем, койка не бог весть что. Матрас весь комками, и пружины дико скрипят, когда я сдвигаюсь хотя бы на миллиметр. Но все же она намного лучше заднего сиденья моей машины. И что еще более чудесно — если мне нужно ночью воспользоваться туалетом, он тут же, рядом! Не надо срываться, нестись куда-то в темноте, а потом делать свои дела, держа наготове перцовый баллончик. Баллончик мне теперь вообще больше ни к чему.

Лежать на нормальной кровати так приятно, что не успевает моя голова коснуться подушки, как я уже сплю.

Когда я открываю глаза, еще темно. В панике сажусь на постели, пытаясь вспомнить, где я. Сознаю лишь, что не в своей машине. Проходит несколько секунд, прежде чем ко мне возвращаются события последних дней. Нина берет меня на работу. Я переселяюсь из автомобиля в дом. Засыпаю на настоящей постели.

Мое дыхание постепенно успокаивается.

Я шарю рукой по комоду у кровати в поисках телефона, который подарила Нина. Время 3:46 утра. Начинать день рановато. Выпрастываю ноги из-под колючего одеяла и встаю с кровати. Постепенно глаза привыкают к лунному свету, проникающему через крошечное окошко. Схожу в туалет, а потом попытаюсь снова заснуть.

Голые доски пола скрипят под моими ногами. Я зеваю, не торопясь потягиваюсь, касаясь при этом кончиками пальцев лампочек под потолком. В этой каморке я чувствую себя великаншей.

Подхожу к двери, берусь за ручку и…

Она не поворачивается.

Паника, уже было покинувшая меня, когда я поняла, где нахожусь, возвращается с удвоенной силой. Дверь заперта. Уинчестеры заперли меня в этой комнате. Нина заперла! Но зачем, почему? Это что, какая-то идиотская игра? Они специально искали бывшую заключенную, чтобы закрыть ее здесь? Ведь меня никто не хватится. Провожу пальцами по царапинам на двери. Кто была та несчастная, пытавшаяся вырваться отсюда?

Так я и знала — уж слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Даже если приходится убирать дико засвиняченную кухню, для меня это работа мечты. Я знала, что Нина должна была проверить мою биографию. Она, вероятно, заперла меня здесь, посчитав, что мою пропажу никто не обнаружит.

Возвращаюсь мыслями на десять лет назад и вспоминаю первую ночь, когда дверь моей камеры захлопнулась за мной и я осознала, что эта клетка станет моим домом на долгое-долгое время. Я поклялась себе, что если когда-нибудь выйду на свободу, то никогда больше не позволю поймать себя в ловушку. Но не прошло и года с того момента, как я освободилась, и вот пожалуйста.

Стоп, у меня же есть телефон! Я могу позвонить 911.

Хватаю телефон с комода. Днем здесь был сигнал, но сейчас его нет. Ни одной черточки. Вообще ничего.

Мне не вырваться отсюда. У меня только крохотное оконце, которое не открывается и выходит на задний двор.

И что теперь делать?

Дергаю за ручку еще раз, раздумывая, не получится ли как-то вышибить дверь. И вдруг, когда я нажимаю резче, ручка поворачивается.

И дверь распахивается.

Пошатываясь и задыхаясь, выхожу в коридор. Стою некоторое время, ожидая, когда успокоится сердце. Оказывается, никто меня не запирал. У Нины не было никакого сумасшедшего плана заманить меня сюда. Просто замок заело.

И все равно мне не удается стряхнуть неприятное чувство, что нужно убираться отсюда, пока у меня еще есть такая возможность.

7

Спустившись утром на первый этаж, я обнаруживаю, что Нина систематически громит кухню.

Она вытащила каждую кастрюлю и каждую сковородку из шкафа под прилавком. Скинула половину тарелок с сушилки над мойкой — осколки валяются по всему полу кухни. Как раз сейчас она выбрасывает продукты из холодильника. Я с замиранием сердца слежу, как она вытаскивает пакет молока и швыряет его все на тот же многострадальный пол. Пакет лопается, молоко выплескивается, белая река обтекает кастрюли, сковородки и разбитые тарелки.

— Нина? — с опаской говорю я.

Та замирает с бейглом в руке. Резко поворачивает голову и смотрит на меня:

— Где они?

— Где… где что?

— Мои заметки! — испускает она истошный вопль. — Я оставила заметки к сегодняшнему собранию КУР на кухонном прилавке! А теперь их там нет! Куда ты их задевала?

Во-первых, с чего она вообразила, что заметки каким-то образом оказались в холодильнике? Во-вторых, я уверена, что никуда их не девала. В смысле, уверена на девяносто девять процентов. Есть хотя бы крохотный шанс, что на стойке лежал маленький скомканный листок бумаги, который я приняла за мусор и выбросила? Да. Такую возможность исключить нельзя. Но я была очень внимательна, чтобы ненароком не выбросить какой-нибудь не-мусор. Хотя, если честно, почти все тут было сплошной мусор.

— Я никуда их не девала, — отвечаю я.

Нина упирает кулаки в бока.

— Значит, ты утверждаешь, что мои заметки сами собой куда-то ушли?

— Нет, я такого не говорила. — Делаю к ней осторожный шаг, и под моей кроссовкой хрустят осколки разбитой тарелки. Делаю умственную заметку никогда не входить в кухню босиком. — Может, вы оставили их где-то в другом месте?

— Ничего подобного! — рявкает она. — Я оставила их здесь! — Она хлопает ладонью по кухонному прилавку с такой силой, что я вздрагиваю. — Вот прямо здесь, на этом прилавке. А сейчас их нет! Улетучились!

Суматоха привлекла внимание Эндрю Уинчестера. Он заходит на кухню, одетый в темный костюм, который делает его еще красивее, чем вчера, если это вообще возможно. Завязывает на ходу галстук, но, увидев безобразие на полу, замирает на середине процесса.

— Нина?

Нина поворачивается к мужу с глазами, полными слез.

— Милли выбросила мои заметки к сегодняшнему собранию!

Я открываю рот, чтобы запротестовать, но какой смысл в протестах? Нина уверена, что я выбросила ее бумажки, и ведь может статься, что я таки выбросила их. Но если они такие важные, зачем же оставлять их на кухонном прилавке? Если вспомнить, как кухня выглядела вчера, заметки были обречены.

— Это ужасно. — Эндрю раскрывает объятия, и она ныряет в них. — А разве ты не сохранила их на компьютере?

Нина хлюпает носом, уткнувшись мужу в плечо. Ее сопли точно заляпают весь его дорогущий костюм, но Эндрю, похоже, это не волнует.

— Кое-что сохранила. Но мне пришлось много чего переделывать.

И тут она с обвиняющим видом оборачивается ко мне.

Я уже не пытаюсь отстаивать свою невиновность. Если она уверена, что я выбросила ее бумаги, лучше просто извиниться.

— Мне так жаль, Нина, — лепечу я. — Если я могу что-то сделать…

Нина опускает взгляд на стихийное бедствие на полу кухни.

— Можешь. Убери этот отвратительный беспорядок, который ты устроила на моей кухне, пока я буду решать проблему.

Высказавшись, она топает вон из кухни. Ее шаги затихают на лестнице, пока я размышляю, как буду убирать все эти осколки, перемешанные с пролитым молоком и примерно двадцатью виноградинами, катающимися по полу. Я наступила на одну, и она размазалась по подошве моей кроссовки.

Эндрю задерживается на кухне. Он трясет головой. Теперь, когда Нина ушла, я чувствую, что должна что-то сказать.

— Знаете, я ничего не…

— Знаю, — перебивает он, прежде чем я успеваю сказать, что, мол, ни в чем не виновата. — Нина… она вспыльчивая. Но сердце у нее доброе.

— Ну да…

Он стаскивает с себя пиджак и начинает закатывать рукава белоснежной крахмальной рубашки.

— Давай помогу тебе с этим безобразием.

— Что вы, не нужно…

— Если мы будем работать вместе, дело пойдет быстрее.

Он вытаскивает из чуланчика рядом с кухней швабру. Я в шоке — он совершенно точно знает, где в этом доме швабра! Собственно говоря, он очень хорошо ориентируется в чулане со средствами для наведения чистоты. И тут до меня доходит: Нина устраивала такие погромы и раньше. Ее муж привычен убирать после нее.

И все же это моя работа, не его!

— Я все уберу. — Хватаюсь за швабру и несильно тяну, пытаясь забрать ее у Эндрю. — На вас такая приличная одежда, а я здесь как раз для этого.

Одно мгновение он удерживает швабру. Затем отпускает.

— Окей, Милли, спасибо. Я высоко ценю твой тяжелый труд.

Ну хотя бы кто-то его ценит.

Приступая к уборке, я вспоминаю фотографию Эндрю и Нины на каминной полке, когда они еще только встречались, до брака, до того, как у них появилась Сесилия. Они выглядят такими молодыми и счастливыми вместе. Без сомнения, Эндрю по-прежнему без ума от Нины, но что-то изменилось. Я это чувствую. Нина не та, какой была раньше.

Впрочем, это не важно. Не моего ума дело.

8

Нина, похоже, выкинула на пол кухни половину содержимого холодильника, так что мне сегодня предстоит бежать в магазин за продуктами. Поскольку, судя по всему, мне также придется готовить для хозяев, я выбираю немного свежего мяса и приправ, которые сгодятся для приготовления нескольких блюд. Нина загрузила свою кредитную карту на мой телефон. Все, что я куплю, будет автоматически списано с их счета.

В тюрьме выбор блюд был не слишком захватывающим. Меню все время повторялось: курица, гамбургеры, хот-доги, лазанья, буррито и загадочная рыбная котлета, от которой меня постоянно тошнило. На гарнир были овощи, которые уваривались до состояния атомного распада. Я часто фантазировала о том, чтó буду есть, когда выйду на свободу, но при моем бюджете выбор был ненамного лучше. Я могла покупать что-то лишь на распродаже, а когда переселилась жить в свою машину, пришлось ограничивать себя еще больше.

Совсем другое дело закупки для Уинчестеров. Я выбираю самые лучшие куски говядины. Посмотрю на YouTube, как и что из нее готовить. Было время, я жарила стейки для отца, но оно давно прошло. Если запастись дорогими ингредиентами, то что бы я ни сотворила, все равно получится вкусно.

Когда я возвращаюсь к особняку Уинчестеров, багажник моей машины заполнен четырьмя набитыми до отказа огромными пакетами. Автомобили Нины и Эндрю занимают оба места в гараже, а парковаться на подъездной дорожке Нина мне запретила, поэтому приходится оставлять машину на улице. Пыхчу, вытаскивая пакеты из багажника, но в этот момент из соседнего дома выходит Энцо с каким-то устрашающего вида садовым инструментом в руке.

Энцо видит мои усилия и после мгновения неуверенности подходит к машине и насупливается.

— Я сделать, — говорит он со своим фирменным акцентом.

Я собираюсь поднять один из пакетов, но он своими огромными руками сгребает все четыре и несет ко входу в дом. Кивает на дверь, терпеливо ожидая, когда я ее открою. Я делаю это как можно быстрее, учитывая, что он держит на руках груз примерно в восемьдесят фунтов[4]. Энцо топает ботинками по коврику у двери, затем относит пакеты в кухню и ставит на кухонный прилавок.

— Gracias, — говорю.

Его губы кривятся.

— Нет. Grazie.

— Grazie, — повторяю я.

Энцо ненадолго задерживается на кухне. Брови его сведены вместе. Опять замечаю, как он красив — на некий мрачный и пугающий манер. На руках виднеются частично прикрытые футболкой татуировки, на правом бицепсе я различаю имя «Антония», вписанное в сердце. Эти мускулистые руки могли бы убить меня, и их владелец даже не вспотел бы, — разумеется, если бы ему пришло такое в голову. Но у меня совсем нет ощущения, что он способен причинить мне вред. Наоборот, он, похоже, беспокоится за меня.

Вспоминаю слово, которое он прошипел мне вчера, перед тем как вмешалась Нина. Pericolo. «Опасность». Что он хотел сказать? Думает, что я здесь в опасности?

Может, стоит скачать приложение-переводчик на телефон. Энцо мог бы печатать, чтó он хочет сказать, а…

Шум наверху прерывает течение моих мыслей. Энцо втягивает в себя воздух.

— Я пойти, — говорит он, разворачивается на каблуках и шагает обратно к двери.

— Но… — Я спешу за ним, однако он гораздо быстрее меня. Выскакивает из входной двери, когда я еще не покинула кухню.

Я на секунду задерживаюсь в гостиной, не зная, что делать — идти на кухню раскладывать продукты или бежать за Энцо. Решение принимается за меня, когда Нина, одетая в белый брючный костюм, сходит по лестнице в гостиную. Не думаю, что когда-либо видела ее в чем-то, кроме белого, — этот цвет, безусловно, очень идет к ее волосам, но мысль о том, как сохранять всю эту белизну незапятнанной, попросту сводит меня с ума, ведь стирку теперь, конечно, тоже взвалят на меня. Делаю себе заметку: в следующий раз, когда пойду в супермаркет, купить побольше отбеливателя.

Нина видит меня посреди гостиной, и ее брови взлетают куда-то под волосы:

— Милли?

Я натужно улыбаюсь:

— Да?

— Я слышала голоса здесь внизу. У тебя были гости?

— Нет, никого не было.

— Ты не должна приглашать в наш дом посторонних. — Она хмурится. — Если ты хочешь, чтобы к тебе пришли гости, ты должна спросить разрешения и дать нам знать минимум за два дня. И я бы попросила тебя принимать их у себя в комнате.

— Да это был всего лишь тот парень — ландшафтный дизайнер, — объясняю я. — Помог мне занести продукты в дом. Вот и все.

Я думала, что мое объяснение успокоит Нину, но ее глаза, наоборот, сужаются еще больше. Веко на правом подергивается.

— Ландшафтный дизайнер? Энцо? Он был здесь?

— Угу. — Я тру себе затылок. — Вот, значит, как его зовут? Я не знала. Он только занес пакеты внутрь.

Нина вглядывается в мое лицо, словно хочет раскусить, не вру ли я.

— Я не желаю видеть его в доме. Никогда больше! Он вечно весь в грязи. Я слишком тяжело работаю, чтобы содержать дом в чистоте.

Даже не знаю, что на это сказать. Энцо вообще-то вытер ноги при входе, так что он совсем не наследил здесь. А тот бардак, что царил в доме вчера, когда я впервые вошла в этот дом, — таков, значит, результат усилий Нины по поддержанию чистоты?

— Ты меня поняла, Милли? — настаивает она.

— Да, — быстро отвечаю я. — Поняла.

Она окидывает меня взглядом, от которого мне становится очень не по себе. Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Кстати, почему ты больше не носишь очки?

Мои пальцы сами собой дергаются к лицу. Зачем я только напялила те дурацкие очки на интервью? Не стоило это делать. И не стоило лгать, когда она спросила про них вчера.

— Э-э…

Нина выгибает бровь:

— Я была в ванной на чердаке и нигде не увидела раствора для контактных линз. Я не собиралась разнюхивать, мне только хотелось удостовериться, что у тебя нет проблем со зрением, на случай если тебе будет необходимо отвезти куда-нибудь моего ребенка.

— Да, конечно… — Я вытираю вспотевшие ладони о джинсы. Лучше сразу во всем признаться. — Дело в том, что… — Прочищаю горло. — Мне на самом деле не нужны очки. Те, что я носила на интервью… они были, как бы это выразиться… для декорации. Вы понимаете?

Она облизывает губы.

— Ах вот оно что. Значит, ты мне солгала.

— Я не лгала. Это была… просто дань моде.

— Угу. — (Ее голубые глаза — настоящий лед.) — Но ведь позже я спросила тебя, а ты ответила, что у тебя контактные линзы. Так ведь?

— А… — Я заламываю руки. — Ну вроде… Да, в этот раз я солгала. Просто мне было очень неловко признаваться насчет очков… Я очень, очень сожалею.

Уголки ее губ опускаются.

— Пожалуйста, больше никогда мне не лги.

— Не буду! Мне очень жаль.

Она еще несколько секунд всматривается в меня своими непроницаемыми глазами. Затем окидывает взглядом гостиную, задерживая его на каждой поверхности.

— И будь добра, убери в этой комнате. Я плачу тебе не за то, чтобы ты флиртовала с садовником.

С этими словами Нина шагает к двери и захлопывает ее за собой.

9

Вечером Нина отправилась на собрание КУР — то самое, что я испортила, выбросив ее заметки. Они с другими родителями собирались там же и отужинать, поэтому мне поручено приготовить ужин для Эндрю и Сесилии.

Без Нины в доме становится гораздо спокойнее. Не знаю как это получается, но бьющая в ней ключом энергия заполняет все пространство. Сейчас я одна на кухне, поджариваю филе миньон, прежде чем сунуть его в духовку. В хозяйстве Уинчестеров царит божественная тишина. Какая благодать. Эта работа была бы просто идеальной, если бы не моя хозяйка.

Эндрю точно знает, когда приходить домой: он появляется ровно в тот момент, когда я вынимаю мясо из духовки и даю ему охладиться на столе. Он заглядывает в кухню:

— Опять волшебный аромат!

— Спасибо. — Добавляю еще немного соли в картофельное пюре, уже смешанное с маслом и сливками. — Вы не скажете Сесилии, чтобы она сошла вниз? Я звала ее уже два раза, но… — Вообще-то я звала ее уже три раза. Никакой реакции.

Эндрю кивает:

— Нет проблем.

Вскоре после того как он удаляется в столовую и зовет дочь, на лестнице слышатся ее быстрые шаги. Вот, значит, как.

Я накладываю на две тарелки мясо, пюре и горку брокколи. Порция у Сесилии чуть поменьше, и я не буду настаивать, чтобы она съела брокколи. Если ее отец хочет, чтобы дочка ела капусту, пусть он ее и заставляет. Но я была бы недобросовестной поварихой, если бы не подала овощи. Когда я была ребенком, моя мать строго следила за тем, чтобы на обеденной тарелке всегда были овощи.

Уверена, мать до сих пор задается вопросом, где она допустила промах в моем воспитании.

На Сесилии очередное дурацкое платье, непрактично светлое. Я никогда не видела, чтобы она ходила в одежде, в которой ходят нормальные дети, и что-то в этом чувствуется не то. В платьях Сесилии нельзя играть, они слишком неудобные, и на них заметна малейшая грязь.

Она садится за обеденный стол, берет салфетку и изящным движением раскладывает ее на коленях. Я на секунду очарована. И тут Сесилия открывает рот.

— Почему ты подала мне воду? — Она морщит нос, глядя на стакан фильтрованной воды, который я поставила около ее тарелки. — Ненавижу воду. Подай яблочный сок!

Если бы я, будучи ребенком, заговорила с кем-нибудь подобным тоном, мать шлепнула бы меня по руке и потребовала, чтобы я добавила «пожалуйста». Но Сесилия не мой ребенок, и за то время, что я здесь, мне еще не удалось завоевать ее расположение. Поэтому я вежливо улыбаюсь, убираю стакан с водой, приношу стакан с яблочным соком и ставлю перед девочкой.

Сесилия пристально рассматривает его. Поднимает, сощурив глаза, смотрит на просвет.

— Стакан грязный. Принеси другой.

— Он не грязный, — протестую я. — Он только что из посудомоечной машины.

— На нем пятна, — кривится она. — Не хочу его. Дай другой!

Я делаю глубокий, успокаивающий вдох. Не собираюсь ругаться с этой девчонкой. Хочет она другой стакан с яблочным соком — будет ей другой.

Пока я хожу за новым стаканом для Сесилии, к обеденному столу выходит Эндрю. Он снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу своей белой официальной рубашки. Из-под нее чуть-чуть виднеются волосы на груди. Я вынуждена отвести глаза.

Мужчины… Поведению с ними я все еще учусь в своей послетюремной жизни. Под словом «учусь» я, само собой, подразумеваю «всячески их избегаю». На моей последней работе официанткой в баре — единственная должность, которую мне удалось получить после освобождения, — посетители постоянно звали меня на свидания. Я всегда отказывалась. В моей суматошной жизни нет места подобным вещам. К тому же мужчины, которые приставали ко мне, были из тех, с которыми я ни за что на свете не стала бы иметь дела.

Я угодила в тюрьму, когда мне было семнадцать. Девственницей я уже не была, но единственным моим опытом был неуклюжий подростковый секс в старшей школе. Сидя в тюрьме, я иногда испытывала тягу к привлекательным охранникам. Иногда эта тяга становилась почти невыносимой. Я с нетерпением ждала возможности завести отношения с мужчиной, когда выйду на свободу. Или хотя бы ощутить мужские губы на своих губах. Я хочу этого. Еще как хочу.

Но не сегодня. Может быть, когда-нибудь…

И все же, глядя на таких мужчин, как Эндрю Уинчестер, я сознаю тот факт, что больше десяти лет даже не касалась мужчины — во всяком случае, не так, как хотелось бы. Он не похож на хмырей в обшарпанном баре, где я обслуживала столики. Когда я в конце концов вернусь к нормальной жизни, мужчина, с которым я захочу завести отношения, будет похож на него. Только он, конечно, будет не женат.

И тут ко мне приходит мысль: если я когда-нибудь захочу чуточку снять напряжение, то хорошим кандидатом для этого может послужить Энцо. Ах да, он не говорит по-английски. Хотя если речь только об одной ночи, то это не имеет значения. Судя по его виду, он в курсе, как и что делать, не тратя много слов. И в отличие от Эндрю он не носит обручальное кольцо. Хотя я не могу не задаваться вопросом, кто такая эта Антония, чье имя вытатуировано на его руке.

Я выдергиваю себя из фантазий о сексуальном ландшафтнике и возвращаюсь на кухню, чтобы взять там две тарелки с едой. Глаза Эндрю загораются при виде сочного и при этом прожаренного до совершенства стейка. Я по-настоящему горжусь своим произведением.

— Выглядит восхитительно, Милли! — произносит он.

— Спасибо.

Смотрю на Сесилию. У нее реакция прямо противоположная.

— Ф-фу! Это стейк! — говорит она, свидетельствуя и без того очевидное.

— Стейк — это очень вкусно, Сеси, — увещевает Эндрю. — Попробуй!

Она смотрит на отца, потом в свою тарелку. Осторожно тычет в стейк вилкой, словно опасается, что тот прыгнет с тарелки прямо ей в рот. На лице страдание.

— Сеси… — роняет Эндрю.

Перевожу взгляд с отца на дочь, не зная, что делать. Только сейчас до меня доходит, что, наверное, не стоило готовить стейк для девятилетней девочки. Я просто предположила, что, раз она живет в таком изысканном доме, вкус в еде у нее тоже должен быть изысканным.

— М-м… — говорю я. — Может, я…

Эндрю отталкивает назад свой стул и забирает у Сесилии тарелку.

— Окей, я сделаю тебе куриные наггетсы.

Я следую за ним на кухню, непрерывно извиняясь. Он только смеется:

— Да не волнуйся ты так! Сесилия обожает курицу, особенно наггетсы. Даже в самом шикарном ресторане Лонг-Айленда она все равно заказала бы куриные наггетсы.

Я чуть-чуть расслабляю плечи.

— Ну зачем вы, не надо! Я сама могу приготовить наггетсы.

Эндрю ставит тарелку на кухонный прилавок и грозит мне пальцем:

— О, еще как надо! Если собираешься работать здесь, то тебе необходимо пройти учебный курс.

— Окей…

Он открывает морозилку и достает огромный семейный пакет с наггетсами.

— Смотри — вот наггетсы, которые любит Сесилия. Не вздумай купить другой бренд. Всё остальное неприемлемо! — Он раскрывает пакет и вытаскивает один замороженный наггетс. — Далее: они должны быть в форме динозавра. Динозавра! Это понятно?

Не могу сдержать улыбку.

— Понятно.

— Затем… — он поднимает наггетс к глазам, — ты должна исследовать, нет ли каких-нибудь деформаций — отсутствует голова, или нога, или хвост. Если динозавровый наггетс имеет хотя бы один из этих недостатков, он будет отвергнут. — Он достает тарелку из шкафчика над микроволновкой, выкладывает на нее пять идеальных наггетсов. — Она любит, когда их пять. Ставишь в микроволновку ровно на девяносто секунд. Чуть меньше — и они останутся замороженными. Чуть больше — и они пересохнут. Необходим очень тонкий баланс.

Я торжественно киваю:

— Понятно.

Пока наггетсы вращаются в микроволновке, Эндрю оглядывает кухню, которая вдвое больше, чем вся квартира, из которой меня выгнали.

— Не стану даже говорить, сколько денег мы потратили на реновацию этой кухни, и тем не менее Сесилия хочет есть только то, что готовится в микроволновке.

У меня на кончике языка так и вертятся слова «избалованная соплячка», но, само собой, я их не произношу.

— Ей лучше знать, что ей по вкусу, — только и говорю я.

— Конечно лучше.

Микроволновка звонит, и Эндрю вынимает из нее тарелку с обжигающе горячими куриными наггетсами.

— Как насчет тебя? — спрашивает он. — Ты уже поела?

— Возьму что-нибудь перекусить в свою комнату.

Он приподнимает бровь:

— Не хочешь присоединиться к нам?

Часть меня хотела бы этого. Есть в Эндрю Уинчестере что-то очень притягательное, и я не могу не признать, что не прочь узнать его получше. Но в то же время это было бы ошибкой. Если бы вошла Нина и увидела, как мы веселимся за обеденным столом, ей бы это не понравилось. К тому же у меня предчувствие, что Сесилия постарается испортить нам вечер.

— Лучше поем у себя, — говорю я.

Кажется, он готов запротестовать, но отказывается от этой мысли.

— Извини, — произносит он. — У нас никогда раньше не было домработницы, которая жила бы в доме, так что я не знаю, как себя вести.

— Я тоже не знаю, — признаюсь я. — Но не думаю, что Нина обрадуется, увидев меня за одним столом с вами.

Затаиваю дыхание — не переступила ли я черту, констатируя очевидное? Но Эндрю лишь кивает

— Наверное, ты права.

— В любом случае, — я поднимаю подбородок и смотрю ему в глаза, — благодарю за курс по приготовлению куриных наггетсов.

Он улыбается:

— Не стоит благодарности.

Эндрю уносит тарелку с наггетсами в столовую. Как только он покидает кухню, я набрасываюсь на отвергнутый Сесилией стейк и, стоя около мойки, съедаю всё до крошки. А потом возвращаюсь в свою комнату.

10

Неделей позже я спускаюсь в гостиную и нахожу там Нину с полным мусорным мешком в руках. Моя первая мысль: «О боже, что на этот раз?»

Я прожила у Уинчестеров всего неделю, а ощущение, как будто прошли годы. Нет, столетия. Перепады настроений Нины абсолютно непредсказуемы. То она обнимает меня и говорит, как высоко ценит мое присутствие в ее доме, а через минуту отчитывает за невыполнение задания, о котором она мне даже не упоминала. Взбалмошная баба, мягко говоря. Сесилия — избалованная и не воспитанная девчонка, которой противно само мое присутствие в их доме. Будь у меня другие варианты, я бы немедленно уволилась.

Но поскольку вариантов нет, то…

Единственный член семьи, которого более-менее можно терпеть — это Эндрю. Я не часто сталкиваюсь с ним, и эти встречи… ничем не примечательны. На данный момент «ничем не примечательный» устраивает меня как нельзя больше. Сказать правду, мне иногда жалко Эндрю. Быть мужем Нины — задачка не из легких.

Я задерживаюсь перед входом в гостиную, строя предположения, зачем Нине мешок с мусором. Хочет, чтобы отныне я сортировала отходы? Интересно, как — в алфавитном порядке или по цвету? Или по запаху? Или, может, я купила какой-то неприемлемый мешок и теперь мне предстоит переложить мусор в другой? Не стоит даже пытаться найти разгадку.

— Милли! — восклицает она.

У меня сжимается желудок. Сейчас я узнаю, что она мне уготовила с этим мешком.

— Да?

Она жестом зовет меня к себе. Стараюсь идти нормально, а не как осужденный на казнь. Нелегкая задача.

— Что-нибудь не так? — спрашиваю.

Нина поднимает тяжелый мешок и бросает его на свой прекрасный кожаный диван. Меня так и подмывает предупредить, чтобы она ненароком не засыпала дорогущую кожу всякой гадостью.

— Я тут перетряхивала свой гардероб, — говорит она. — И такая жалость — некоторые мои платья стали мне чуточку тесны. Вот я и сложила их в этот мешок. Не будешь так добра отнести его в ящик для благотворительных пожертвований?

И всё? Ну, это еще куда ни шло.

— Конечно! Без проблем.

— Или знаешь что… — Нина делает шаг назад, меряя меня глазами. — Какой у тебя размер?

— Э-э, наверное, шестой…

Ее лицо сияет.

— О, великолепно! У этих платьев как раз шесть или восемь.

Шесть или восемь? На вид у Нины размер никак не меньше четырнадцатого. Должно быть, последний раз она «перетряхивала свой гардероб» довольно давно.

— О… — роняю я.

— Лучше возьми их себе, — говорит она. — У тебя совсем нет хорошей одежды.

Меня слегка коробит, хотя она вообще-то права. Хорошей одежды у меня нет.

— Не думаю, что я могу…

— Конечно можешь! — Она подсовывает мешок ближе ко мне. — Они будут прекрасно смотреться на тебе! Я настаиваю!

Открываю. Вытаскиваю маленькое белое платье, лежащее сверху. На вид оно страшно дорогое, а материал такой мягкий и струящийся, что мне хочется окунуться в него, словно в воду. Нина права, это платье будет чудесно выглядеть на мне. Да оно будет чудесно выглядеть на ком угодно! Если я когда-нибудь решусь опять пойти на свидание, хорошо бы надеть приличную одежду. Пусть и чисто белую.

— Окей, — соглашаюсь я. — Спасибо огромнейшее. Это так щедро с твоей стороны.

— Пожалуйста! Надеюсь, ты будешь носить их с удовольствием!

— А если ты когда-нибудь решишь забрать их обратно, просто дай мне знать.

Она откидывает голову и хохочет; ее двойной подбородок дрожит.

— Не думаю, что уменьшусь в размерах в обозримом будущем! Особенно теперь, когда мы с Эндрю собираемся завести ребенка.

У меня отвисает челюсть.

— Ты беременна?

Не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, беременность объясняет перепады ее настроений. Но она трясет головой:

— Пока еще нет. Мы пытаемся — правда, пока безуспешно. Но мы оба очень хотим ребенка, и у нас назначена встреча со специалистом. Так что, думается, в ближайшие год-два в доме появится еще один малыш.

Не знаю, как на это реагировать.

— Э-э… поздравляю…

— Спасибо. — Она сияет улыбкой. — Как бы там ни было, носи мои платья на здоровье, Милли. Да, у меня есть для тебя еще кое-что. — Она шарит в своей белой сумочке и вытаскивает ключ. — Ты хотела ключ от комнаты, верно?

— Спасибо!

После той первой ночи, когда я впала в панику, вообразив, что меня заперли, я не особенно зацикливалась на замке в своей двери. Заметила только, что его немного заедает, но никто не подбирается к моей комнате и не запирает меня там. Впрочем, чем поможет ключ, если я внутри, а замок снаружи? Однако я кладу ключ в карман: наверное, не помешает запирать дверь, когда меня нет в комнате, ведь Нина, кажется, из тех, кто любит совать нос куда не просят. По-моему, сейчас подходящий момент упомянуть еще об одной вещи, которая меня тревожит.

— Да, еще кое-что, Нина. Окно в моей комнате не открывается. Похоже, оно замазано наглухо.

— Вот как? — Нина явно находит эту информацию абсолютно неинтересной.

— В случае пожара это может быть опасно.

Она смотрит на свои ногти и хмурится, увидев, что белый лак на одном из них облупился.

— Не думаю, — бросает она.

— Ну… я не уверена, но… Я хочу сказать — в комнате должно быть окно, которое можно открыть, правильно? Иногда там становится ужасно душно.

Вообще-то душно там не бывает, потому что чердак весь продувается сквозняками. Но я скажу все что угодно, лишь бы окно исправили. Мне ненавистна сама мысль о том, что единственное окошко в каморке заделано наглухо.

— Я пошлю кого-нибудь взглянуть на него.

То, каким тоном Нина говорит это, заставляет меня думать, что она никого никуда не пошлет, и мое окно в обозримом будущем открываться не будет.

Она бросает взгляд на мешок с одеждой:

— Милли, я счастлива подарить тебе свои платья, но знаешь — в гостиной мусорным мешкам не место. Это неопрятно.

— Ох, прошу прощения, — бормочу я.

И тут она вздыхает, как будто говоря: «Ах, ну что мне с тобой делать!»

11

— Милли! — звучит в трубке взволнованный голос Нины. — Мне нужно, чтобы ты забрала Сесилию из школы!

У меня в руках огромная стопка белья, и я удерживаю телефон плечом и ухом. Когда звонит Нина, я всегда отвечаю немедленно, чем бы ни была занята. Иначе она будет звонить снова и снова (и снова), пока я не возьму трубку.

— Конечно, нет проблем, — отвечаю.

— Ох, спасибо огромное! — захлебывается восторгом Нина. — Ты такая душка! Просто подхвати ее у Академии[5] Винтер в два сорок пять! Ты лучшая, Милли!

Нина вешает трубку прежде, чем я успеваю задать несколько важных вопросов, как, например, где именно мне подхватить Сесилию и какой у Академии Винтер адрес. Убирая телефон от уха, я впадаю в панику, увидев, который час. У меня меньше пятнадцати минут на то, чтобы узнать, где находится школа, и забрать оттуда дочь моих работодателей. Белье подождет.

Вбиваю название школы в Гугл, одновременно слетая вниз по лестнице. Поиск не дает результатов. Самая близкая школа с таким названием расположена в Висконсине. Нина частенько дает странные поручения, но сомневаюсь, что она ожидает от меня за четверть часа доехать до Висконсина, чтобы забрать там ее дочку. Звоню Нине, и, само собой, она не берет телефон. Пытаюсь дозвониться до Энди — он тоже не отвечает.

Здорово.

Мечась по кухне и пытаясь решить, что делать дальше, я замечаю на холодильнике пришпиленный магнитом листок бумаги. Это расписание каникул в Академии Виндзор.

А она сказала Винтер. Академия Винтер. Я уверена. Ведь сказала же?

У меня нет времени раздумывать, оговорилась ли Нина или она не знает названия школы, в которой учится ее дочь и в которой она вице-президент комитета учителей и родителей. К счастью, на листке написан адрес, так что мне становится ясно, куда ехать. И на все про все у меня десять минут.

Уинчестеры живут в пригороде, который может похвастаться лучшими государственными бесплатными школами во всей стране, однако Сесилия ходит в частную — потому что может. При виде Академии Виндзор — огромного элегантного строения с множеством колонн цвета слоновой кости, со стенами из темно-коричневого кирпича, покрытыми плющом, — у меня возникает чувство, будто я забираю Сесилию из Хогвартса или еще откуда-нибудь столь же нереального. Еще одно, о чем Нине стоило бы меня предупредить — это о ситуации с парковкой в конце учебного дня, когда детей забирают из школы. Это сущий кошмар. Я вынуждена кружить по стоянке несколько минут, прежде чем нахожу свободное место и наконец втискиваюсь между «мерседесом» и «роллс-ройсом». Боюсь, как бы кто не вызвал эвакуатор, чтобы убрать отсюда мой помятый «ниссан» — просто так, из принципа.

Времени у меня совсем не осталось, и я, пыхтя и отдуваясь, несусь ко входу в школу. И, естественно, обнаруживаю, что в школе несколько дверей. Из которой вынырнет Сесилия? Нет ни малейших подсказок, куда мне идти. Пытаюсь опять дозвониться Нине, и опять включается автоответчик. И где это она шляется? Не мое дело, конечно, но эта женщина не работает, а все домашние дела на мне. Так куда же она могла запропаститься?

Расспросив нескольких раздраженных родителей, я прихожу к выводу, что Сесилия выйдет из самой последней двери на правом крыле школы. Но как раз в тот момент, когда я наполняюсь решимостью на сей раз не осрамиться, я равняюсь с двумя безупречно одетыми женщинами, болтающими около двери, и спрашиваю:

— Не подскажете — это выход для учеников четвертого класса?

— Да. — Та из двух дам, что потоньше — брюнетка с самыми совершенными бровями, которые я когда-либо видела — меряет меня глазами. — Вы кого ищете?

Я ежусь под ее взглядом.

— Сесилию Уинчестер.

Дамы обмениваются понимающими взглядами.

— Должно быть, вы новая служанка Нины, — произносит та, что пониже, с рыжими волосами.

— Домработница, — поправляю я, сама не зная зачем. Нина может называть меня, как ей вздумается.

Брюнетка издает смешок, но никак не комментирует мое высказывание.

— Ну и как вам у нее работается?

Копнула, значит, в поисках грязи. Что ж, удачи! Черта с два я ей что-нибудь расскажу.

— Очень хорошо.

Дамы снова переглядываются.

— Так что — Нина не доводит вас до бешенства? — интересуется рыжая.

— Что вы имеете в виду? — осторожно говорю я. У меня нет желания сплетничать с этими гарпиями, но в то же время мне любопытно все, касающееся Нины.

— Нина — она немного… нервная, — говорит брюнетка.

— Нина чокнутая! — добавляет рыжая. — В прямом смысле.

Я втягиваю в себя воздух.

— Что?

Брюнетка так поддевает рыжую локтем, что та ахает.

— Ничего. Она шутит.

В этот момент дверь школы распахивается и из нее выливается поток детей. Если у меня и был шанс выудить из этих женщин больше информации, сейчас я его потеряла, поскольку они кидаются к своим четвероклассникам. Но мысли об услышанном не оставляют меня.

Замечаю в дверях белокурую голову Сесилии. Хотя большинство других школьников носят джинсы и футболки, Сесилия одета в очередное кружевное платье, на этот раз бледно-аквамаринового цвета. На общем фоне она как белая ворона. Мне не составляет труда не выпускать ее из вида, пока я пробираюсь к ней.

— Сесилия! — Я неистово машу руками. — Мне сказали тебя забрать!

Сесилия смотрит на меня так, будто она с большей охотой залезет в кузов к какому-нибудь бородатому бомжу, чем поедет со мной. Она трясет головой и отворачивается.

— Сесилия! — говорю я строже. — Пойдем! Твоя мама сказала, чтобы я забрала тебя.

Она снова поворачивается ко мне, и ее глаза говорят, что я полная идиотка.

— Неправда, она этого не говорила. Мама Софии заберет меня и отвезет на карате.

Я не успеваю запротестовать — женщина лет сорока в брюках для йоги и пуловере кладет руку ей на плечо:

— Ну что, девочки, готовы к тренировке?

Я хлопаю глазами, уставившись на женщину. На похитителя она не похожа. Но тут явно какое-то недоразумение. Мне позвонила Нина и велела забрать Сесилию. Это было ясное и четкое указание. В смысле — кроме той части, где она назвала школу неправильно. Однако насчет остального хозяйка выразилась абсолютно однозначно.

— Простите, — говорю я незнакомке. — Я работаю у Уинчестеров, и Нина просила меня забрать сегодня Сесилию.

Женщина выгибает бровь и кладет свеженаманикюренную ладонь себе на бедро.

— Не думаю. Я каждую среду забираю Сесилию и везу девочек на карате. Нина не сообщала об изменениях в планах. Может быть, вы что-то не так поняли.

— Я все поняла правильно, — возражаю я, но мой голос дрожит.

Женщина запускает руку в свою сумочку от Гуччи и достает телефон.

— Давайте выясним у Нины.

Я слежу, как она нажимает кнопки на телефоне. В ожидании ответа женщина барабанит длинными ногтями по сумочке.

— Алло, Нина? Это Рейчел. — Пауза. — Знаешь, тут одна девушка утверждает, что ты просила ее забрать Сесилию, но я объяснила ей, что отвожу твою девочку на карате каждую среду. — Еще одна длинная пауза, во время которой женщина по имени Рейчел кивает. — Точно, именно это я ей и сказала. Как хорошо, что я проверила. — Снова пауза. Рейчел смеется. — Я в точности знаю, что ты имеешь в виду. Так трудно найти кого-нибудь стоящего!

Нетрудно догадаться, какими словами Нина закончила беседу.

— Ну что ж, — говорит мне Рейчел. — Как я и думала. Нина говорит, что вы все перепутали. Так что я забираю Сесилию на карате.

И, вишенкой на торте, Сесилия показывает мне язык. Но есть и положительный момент: мне не придется ехать домой с ней.

Я вынимаю собственный телефон — проверить, нет ли от Нины сообщения, в котором она отзывает свою просьбу забрать дочку. Нет. Тогда я посылаю ей записку:

Какая-то женщина по имени Рейчел только что говорила с тобой и сказала, что ты попросила ее отвезти Сесилию на карате. Значит, мне можно возвратиться домой?

Через мгновение приходит ответ:

Да. С чего ты вообще взяла, что я просила тебя забрать Сесилию?

С того, что ты меня просила! У меня дрожит подбородок, но я не могу дать волю своим чувствам. Такова уж Нина. К тому же в работе на нее (или с ней — ха-ха!) есть масса преимуществ. Она только чуть-чуть взбалмошная. И немного эксцентричная.

«Нина чокнутая. В прямом смысле».

Никак не могу выкинуть из головы слова той рыжей. Что она имела в виду? Что Нина не просто эксцентричная, не просто любит помыкать всеми подряд, а что там кроется нечто большее?

Наверное, лучше мне этого не знать.

12

Хоть я и приказала себе не совать нос в вопросы душевного здоровья Нины, ничего не могу поделать — все время думаю об этом. Я работаю на эту женщину. Я живу рядом с ней.

У Нины есть и еще кое-какие странности. Например, сегодня утром, убирая в хозяйской спальне, я никак не могла отделаться от мысли, что никто в здравом рассудке не смог бы оставить в ванной такой дикий беспорядок. Полотенца валяются на полу, вся раковина в зубной пасте… Я знаю, что иногда люди, страдающие депрессией, теряют мотивацию прибирать за собой. Но ведь у Нины хватает мотивации, чтобы наряжаться и выходить на люди каждый день — не знаю, куда ее носит.

Хуже всего было несколько дней назад обнаружить на полу тампон. Использованный, окровавленный тампон. Меня едва не вырвало.

Пока я отскребаю раковину от натеков зубной пасты и тонального крема, мой взгляд то и дело устремляется на аптечку. Если Нина и вправду «чокнутая», она наверняка сидит на лекарствах, ведь верно? Но заглядывать в аптечку нельзя. Это будет тяжким нарушением доверия.

Хотя опять же — никто ведь не узнает, что я туда заглянула. Только одним глазком — и всё…

Высовываю голову в спальню. Там никого. Заглядываю за угол, чтобы быть абсолютно уверенной. Я одна. Возвращаюсь в ванную и, мгновение помедлив, открываю аптечку.

Вот это да. Тут прорва медикаментов.

Беру один из оранжевых флаконов. На нем значится имя: Нина Уинчестер. Читаю название: галоперидол. Что бы это ни значило.

Собираюсь взять другой флакон, но тут из коридора доносится голос:

— Милли? Ты здесь?

О нет!

Поспешно сую флакончик в аптечку и захлопываю дверцу. Сердце несется вскачь, ладони покрываются холодным потом. Я наклеиваю на лицо улыбку как раз вовремя — Нина врывается в спальню. На ней белая блузка без рукавов и белые же джинсы. Она резко останавливается, увидев в ванной меня.

— Ты что здесь делаешь? — спрашивает она.

— Убираю в ванной.

И ни в коем случае не заглядываю в твою аптечку, ни-ни.

Нина прищуривается, и я на мгновение пугаюсь: вот сейчас она обвинит меня, что я копалась в ее аптечке. А лгунья из меня ужасная, она сразу же догадается, что я вру. Но она смотрит на раковину.

— Как ты ее чистишь? — спрашивает она.

— Да вот… — Я выставляю вперед баллончик. — Использую это средство.

— Оно органическое?

— Э-э… — Смотрю на баллончик — я купила его в супермаркете на прошлой неделе. — Нет. Не органическое.

Лицо Нины омрачается.

— Я предпочитаю органические чистящие средства, Милли. В них не так много химии. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Конечно…

Не стану ей выкладывать, что думаю на самом деле. А думаю я, что женщина, поглощающая такое количество медикаментов, вряд ли так уж озабочена химией в чистящих средствах. То есть — да, эти вещества здесь, в раковине, но она же их не ест! В ее кровь они не попадают.

— Мне просто кажется, что… — она хмурится, — что ты не очень тщательно очищаешь раковину. Можно мне посмотреть, как ты чистишь? Хочу увидеть, чтó ты делаешь неправильно.

Она хочет пронаблюдать, как я чищу ее раковину?

— Окей…

Я опять обрызгиваю фаянс средством и тру, пока не исчезают последние потеки зубной пасты. Смотрю на Нину. Та задумчиво кивает.

— Неплохо, — говорит она. — Думаю, однако, что вопрос в том, как ты чистишь раковину, когда я не смотрю.

— Да точно также…

— Хм. Весьма сомневаюсь. — Она закатывает глаза. — Ладно, мне некогда стоять над тобой целый день. Постарайся с этого момента выполнять работу добросовестно.

— Хорошо, — бормочу. — Окей, я буду добросовестна.

Нина выходит из спальни — она собирается на спа, или на ланч с подругами, или к черту, или к дьяволу — ей ведь не нужно трудиться. Всматриваюсь в раковину, сияющую безукоризненной чистотой. Испытываю непреодолимое желание окунуть хозяйкину зубную щетку в унитазную воду.

Но я этого не делаю. Вместо этого я набираю на телефоне слово «галоперидол».

Результаты поиска заполняют экран. Галоперидол — это антипсихотическое средство, предназначенное для лечения шизофрении, биполярного расстройства, бредовых состояний, перевозбуждения и острых психозов.

И это только один из десятка флаконов. Бог знает, что там еще скрывается в аптечке. Часть меня сгорает от стыда, что я вообще туда заглянула. А другая часть в ужасе от того, что еще я могла там найти.

13

Я работаю пылесосом в гостиной, когда за окном мелькает тень.

Подхожу к окну и — разумеется, сегодня Энцо трудится у нас. Насколько я понимаю, он выполняет садовые и ландшафтные работы, переходя от усадьбы к усадьбе. В этот момент он вскапывает клумбу на переднем дворе.

Хватаю на кухне пустой стакан и наполняю его холодной водой, после чего направляюсь к выходу.

Не совсем отдаю себе отчет, чего, собственно, хочу. Но я не могу перестать думать о том разговоре с дамами около школы насчет чокнутой (в прямом смысле) Нины. И это антипсихотическое средство в ее аптечке… Я далека от того, чтобы составлять превратное мнение о Нине из-за ее психических проблем — в тюрьме я знала немало женщин, страдающих душевными заболеваниями, — но мне было бы полезно получить точную информацию. Если бы я лучше понимала Нину, то, кто знает — может быть, смогла бы даже ей помочь?

Помню, как в мой первый день Энцо попытался о чем-то меня предупредить. Нины дома нет, Эндрю на работе, Сесилия в школе, так что, похоже, сейчас подходящий момент, чтобы расспросить его. Единственная закавыка — он почти не говорит по-английски.

Но попытка не пытка. И он, я уверена, хочет пить и наверняка будет благодарен за стакан холодной воды.

Когда я выхожу во двор, Энцо копает яму. Он так сосредоточен на своей задаче, что не слышит, как я прочищаю горло. Дважды. Наконец я машу рукой и говорю:

— Hola!

Ой, кажется, это опять испанский.

Энцо отрывает глаза от ямы. На его губах играет легкая усмешка.

— Ciao, — поправляет он.

— Ciao, — повторяю я. Клянусь себе запомнить слово, чтобы в следующий раз сказать правильно.

Его футболка промокла от пота и облепила тело, подчеркивая каждую мышцу. И, надо сказать, это не мышцы бодибилдера, это мышцы мужчины, занимающегося тяжелым ручным трудом ради пропитания.

Да, я не могу отвести от него глаз. Отдайте меня под суд.

Снова прочищаю горло.

— Я тут… принесла тебе… гм… воды. Как ты ее называешь?..

— Acqua, — отвечает он.

Я рьяно киваю:

— Да, точно!

Видите? У нас получается. Мы общаемся. Всё путем.

Энцо шагает ко мне и с благодарностью принимает из моих рук стакан. Одним глотком выпивает половину. Выдыхает и вытирает рот тыльной стороной ладони.

— Grazie.

— На здоровье, — улыбаюсь я. — Так что… Ты давно работаешь у Уинчестеров? — (Он смотрит на меня непонимающим взглядом.) — Ну то есть… ты работаешь здесь… много лет?

Он снова делает глоток — теперь в стакане осталось три четверти воды. Когда питье закончится, он вернется к работе, так что времени у меня немного.

— Tre anni, — отвечает он наконец. И добавляет со своим тяжелым акцентом: — Три год.

— А… гм… — Я мну ладони. — Нина Уинчестер… как ты…

Он хмурится. Но теперь его лицо не непонимающее, как раньше. Похоже, он ждет, что же я хочу сказать. Может быть, он понимает по-английски лучше, чем говорит.

— Ты… — снова начинаю я. — Как ты думаешь, Нина — она… я хочу сказать — она тебе нравится?

Глаза Энцо, глядящие прямо на меня, сужаются. Он осушает стакан и сует его мне в руку. Не сказав больше ни слова, возвращается к своей яме, подхватывает лопату и вновь принимается за работу.

Я открываю рот, чтобы попробовать еще раз, но сразу же закрываю. Когда я только-только появилась здесь, Энцо пытался предупредить меня о чем-то, но Нина распахнула дверь прежде, чем он успел что-то добавить. Очевидно, что он передумал что-либо говорить. Что бы Энцо ни знал и ни думал, мне он ничего не скажет. По крайней мере, сейчас.

14

Я прожила в доме Уинчестеров около трех недель, когда настало время для моей первой встречи с инспектором по надзору за условно освобожденными. Я специально ждала, чтобы назначить ее на свой выходной. Хозяевам ни к чему знать, куда я иду.

Раз в месяц я хожу к моему инспектору Пэм — грузноватой женщине средних лет с квадратным подбородком. Сразу после освобождения я жила в общежитии, субсидируемом пенитенциарной системой, но Пэм помогла мне получить работу в кафе, и я переехала в другое жилье. Потеряв работу, я не сообщила об этом Пэм. А заодно не сообщила и о том, что меня выкинули из квартиры. На нашей последней встрече месяц назад я бессовестно врала ей.

Ложь инспектору по надзору — грубое нарушение условий освобождения. Отсутствие постоянного жилья и проживание в автомобиле — это тоже нарушение. Я не люблю лгать, но мне не хотелось, чтобы меня снова загнали в тюрьму отбывать последние пять лет срока. Нет, ни за что!

Но обстоятельства изменились, и теперь я могу быть с Пэм честной. Ну почти.

Хотя сегодня дует легкий весенний ветерок, в маленьком кабинете Пэм температура под сто градусов[6]. Одну половину года в ее офисе сауна, другую — трещит мороз, середины нет. Пэм открыла маленькое окно и к тому же включила вентилятор — струя воздуха от него ворошит бумаги на ее столе. Ей приходится придерживать их руками, чтобы не улетели.

— Милли! — улыбается она, когда я вхожу. Пэм очень хороший человек и искренне старается помочь, отчего мне, когда я ей вру, становится совсем невмоготу. — Рада видеть тебя! Как дела?

Я сажусь на один из деревянных стульев, стоящих перед столом.

— Дела отлично! — Опять же, это немножко неправда. Ну да ничего, ведь все не так уж плохо. — Докладывать не о чем.

Пэм шарит в бумажках на столе.

— Я получила сообщение об изменении адреса. Ты работаешь домохозяйкой у семьи в Лонг-Айленде?

— Это так.

— Тебе не понравилось работать в кафе?

Я закусываю губу.

— Не очень.

Это одна из тех вещей, о которых я ей наврала. В смысле что я сама уволилась. В действительности меня уволили. Причем крайне несправедливо.

Во всяком случае, мне улыбнулась удача, что они выперли меня по-тихому и не стали вовлекать в это дело полицию. Таков был договор: я ухожу и не вякаю, они не зовут копов. Выбора у меня не было. Если бы они пошли в полицию и доложили о случившемся, я тут же отправилась бы обратно в тюрьму.

Поэтому я не сказала Пэм, что меня выгнали — она позвонила бы в кафе и стала бы допытываться почему. А потеряв жилье, я не набралась смелости сказать ей и об этом.

Но сейчас-то все в порядке. У меня новая работа, и есть где жить. Опасность загреметь обратно за решетку мне не грозит. На предыдущей встрече с Пэм я ерзала на краешке стула, но сегодня чувствую себя уверенно.

— Я горжусь тобой, Милли, — говорит Пэм. — Иногда людям, которые попали за решетку в подростковом возрасте, трудно приспособиться, но ты просто молодец!

— Спасибо.

Нет, ей точно ни к чему знать про тот месяц, когда я жила в своей машине.

— Ну и как твоя новая работа? — интересуется она. — Как к тебе относятся хозяева?

— Э-э… — Я потираю колени. — Все хорошо. Женщина, на которую я работаю, она немного… эксцентричная. Но я всего лишь убираю в доме. Ничего особо сложного.

Еще одна небольшая ложь. Не хочется рассказывать, что Нина Уинчестер постепенно делает мою жизнь все более некомфортной. Я искала онлайн, нет ли где каких-нибудь интересных сведений о ней. Ничего такого не нашлось. За основательный поиск надо платить, а это мне не по карману. В любом случае, у Нины достаточно денег, чтобы отмыться от любой грязи.

— Что ж, это прекрасно, — одобряет Пэм. — А как насчет личной жизни?

Вообще-то спрашивать об этом не в компетенции инспектора по надзору, но поскольку мы с Пэм на дружеской ноге, я не возражаю против вопроса.

— Ее нет.

Она откидывает назад голову и хохочет так, что мне видна сияющая пломба в одном из ее задних зубов.

— Я понимаю, если ты еще не готова с кем-то встречаться. Но тебе следовало бы завести друзей, Милли.

— Да, конечно, — не очень искренне соглашаюсь я.

— А когда будешь готова к отношениям, — продолжает она, — не хватайся за первого встречного. Не вздумай соглашаться на любое дерьмо только потому, что ты бывшая заключенная. Найди человека, который будет тебя уважать.

— М-м-м…

На один миг я позволяю себе подумать о возможности отношений с каким-нибудь мужчиной в будущем. Закрываю глаза, пытаясь представить себе, каким он будет. Перед моим мысленным взором невольно встает образ Эндрю Уинчестера с его легким обаянием и красивой улыбкой.

Распахиваю глаза. О нет. Так не годится. Я не должна даже думать об этом!

— И потом, — добавляет Пэм, — ты же красавица. Не довольствуйся первым встречным.

Едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Ведь я делаю все, чтобы выглядеть как можно менее привлекательной! Хожу в мешковатой одежде, затягиваю волосы в пучок или в конский хвост и совсем не пользуюсь косметикой. Однако Нина все равно смотрит на меня как на какую-то женщину-вамп.

— Я еще не готова даже подумать об этом, — говорю я.

— Это ничего, — отвечает Пэм. — Помни только: иметь работу и крышу над головой важно, но человеческие связи гораздо важнее.

Может быть, она права, но я попросту не готова. Я сейчас сосредоточена на том, чтобы не накосячить. Последнее, чего бы мне хотелось, — это загреметь обратно в кутузку. Вот что важнее всего.

У меня проблемы со сном.

В тюрьме ты всегда спишь вполглаза. Не хочется, чтобы вокруг тебя что-то происходило, а ты ни сном ни духом. Теперь, когда я свободна, инстинкт, однако, никуда не делся. Наконец дорвавшись до настоящей кровати, я некоторое время смогла поспать как следует, но сейчас моя прежняя бессонница вернулась. Этому особенно способствует то, что в каморке на чердаке невыносимо душно.

Мой первый заработок поступил на банковский счет, и, как только выдастся случай, я отправлюсь в магазин и куплю себе телевизор. Буду включать его по вечерам и тогда, возможно, смогу заснуть. Звук работающего телевизора будет вместо ночного шума в тюрьме.

До сих пор я не отваживалась пользоваться телевизором хозяев — не тем, что в кинозале, конечно же, а их обычным, «нормальным» телевизором в гостиной. Казалось бы, какие проблемы, ведь Нина с Эндрю ложатся спать рано. У них весьма своеобразная ежевечерняя процедура. Нина поднимается на второй этаж, чтобы уложить Сесилию ровно в восемь тридцать. Я слышу, как она читает ей на ночь, а потом поет песню. Каждый вечер она поет одно и то же — «Где-то за радугой» из фильма «Волшебник из страны Оз». Нина явно никогда не брала уроки вокала, но в том, как она поет для Сесилии, есть нечто странно, незабываемо прекрасное.

После того как Сесилия засыпает, Нина читает книгу или смотрит телевизор в хозяйской спальне. Через короткое время Эндрю поднимается туда же. Если спуститься в гостиную после десяти, первый этаж будет совершенно пуст.

Этим вечером я решаюсь воспользоваться случаем.

Вот почему я сейчас развалилась на диване и смотрю выпуск «Схватки семей»[7]. Почти час ночи, а уровень энергии соперников по-прежнему высок, что в такое позднее время довольно необычно. Стив Харви сыплет шутками, а когда один из конкурсантов вскакивает, чтобы продемонстрировать свои умения по части чечетки, я, несмотря на усталость, громко хохочу. Я смотрела это шоу еще в детстве и всегда представляла себя его участником; правда, не уверена, кого бы я смогла взять с собой на игру. Мои родители плюс я — это трое. Кто еще?

— Это «Схватка семей»?

Вскидываю голову. Хотя сейчас глухая ночь, Эндрю Уинчестер каким-то образом оказывается у меня за спиной, такой же бодрый и энергичный, как люди на экране.

Черт. Ведь знала же, что лучше оставаться у себя в комнате!

— Ой, — говорю. — Я это… прошу прощения. Я не хотела…

Он выгибает бровь:

— За что ты извиняешься? Ты ведь тоже живешь здесь. Имеешь полное право смотреть телевизор.

Я хватаю диванную подушку и прикрываю ею тоненькие спортивные шорты, в которых обычно сплю. Ах да, и на мне нет бюстгальтера.

— Я как раз собиралась купить себе телевизор.

— Да все в порядке, Милли смотри наш. Все равно там наверху прием не ах. — Белки его глаз блестят в свете экрана. — Я только на минутку, налью себе стакан воды.

Я сижу на диване, прижимая к груди подушку и спорю сама с собой, не лучше ли отправиться наверх. Сердце у меня несется галопом, так что заснуть все равно не удастся. Он сказал, что только попьет воды, так, может, я могу остаться здесь? Вижу, как Эндрю шлепает на кухню, а потом слышу звук бегущей из крана струи.

Он возвращается в гостиную, прихлебывая из стакана. Только сейчас я замечаю, что на нем лишь белая майка и боксеры. Слава богу, он хотя бы не с голым торсом.

— Ты налил воду прямо из-под крана? — не удержавшись, спрашиваю я.

Он плюхается на диван рядом со мной, хотя я предпочла бы, чтобы он этого не делал.

— А что такое?

Соскочить с дивана было бы невежливо, поэтому я только отодвигаюсь как можно дальше. Не хватает еще, чтобы Нина увидела нашу парочку, уютно устроившуюся на диване в одном белье.

— Почему ты не берешь воду из фильтра в холодильнике?

Он смеется:

— Да кто его знает! Всегда пью воду из-под крана. Она что — ядовитая?

— Не знаю. Думаю, там много всякой химии.

Он взъерошивает пятерней свои темные волосы.

— Непонятно почему, но я проголодался. От ужина в холодильнике ничего не осталось?

— Нет, к сожалению.

— Хм-м. — Он потирает живот. — Ты не посчитаешь это невоспитанностью с моей стороны, если я поем немного арахисового масла прямо из банки?

Я содрогаюсь при упоминании арахисового масла.

— Нет, если только ты не станешь есть его в присутствии Сесилии.

Он наклоняет голову набок.

— Почему?

— Ты же знаешь — у нее аллергия.

Хозяева дома явно не очень ответственно относятся к смертельной аллергии их дочери.

К еще большему моему удивлению Эндрю смеется:

— Нет у нее никакой аллергии!

— Есть. Она сама мне сказала. В первый же день.

— Хм, думаю, если бы у моей дочери была аллергия, я бы об этом знал, — фыркает он. — Сама подумай — если бы у нее была аллергия, стали бы мы держать на кухне большую банку отравы?

Это как раз то, что я подумала, когда Сесилия сообщила мне о своей аллергии. Неужели она все выдумала, только чтобы помучить меня? С нее станется. И опять же — Нина тоже сказала, что у ее дочери аллергия на арахисовое масло. Да что здесь происходит?! Однако Эндрю привел самый веский аргумент: тот факт, что в их запасах имеется большая банка арахисового масла, указывает на то, что ни у кого в доме нет смертельной аллергии на этот продукт.

— Голубика, — роняет Эндрю.

Я морщу лоб:

— Не думаю, что в холодильнике есть голубика.

— Да нет. — Он кивает на телевизор, где начался второй раунд «Схватки семей». — Они попросили сотню человек назвать фрукт, который может целиком поместиться во рту.

Участник на экране отвечает: «Голубика», и это первый ответ. Эндрю вскидывает кулак в триумфе:

— Видишь? Я так и знал! Эх, меня бы на это шоу!

— Топовый ответ угадать легко, — возражаю я. — Гораздо сложнее найти не такой очевидный ответ.

— Окей, разумница, — улыбается он. — Давай, назови фрукт, который поместится у тебя во рту целиком.

— Э… — Я постукиваю пальцем по подбородку. — Виноград.

Само собой, следующий участник говорит «виноград» и угадывает.

— Признаю, — говорит Эндрю, — ты тоже молодец. Окей, как насчет малины?

— Возможно, она тоже среди правильных ответов, хотя вряд ли кто-нибудь стал бы совать малину в рот целиком, вместе со стебельком и всем прочим.

Участники угадывают малину и вишню, но на последнем ответе у них затык. Эндрю прыскает, когда один из участников называет персик.

— Персик! — восклицает Эндрю. — Это у кого ж такой рот, чтобы засунуть туда персик? Тогда придется челюсть с петель снимать!

— Все же лучше, чем арбуз, — хихикаю я.

— А это наверняка и есть ответ! — смеется он. — Спорим?

Последний ответ, как оказалось, — слива. Эндрю качает головой:

— Ну-у, не знаю… Хотел бы я увидеть, как тот, кто это сказал, засовывает сливу себе в рот целиком!

— Вот бы они ввели такое правило в шоу! — подхватываю я. — Показали бы ту самую сотню человек и попросили обосновать ответы.

— Напиши на телевидение и предложи, — говорит Эндрю. — Произведешь революцию в этой передаче.

Я опять хихикаю. Когда я только-только познакомилась с Эндрю, он показался мне типичным напыщенным денежным мешком. Но он совсем не такой. Нина — невменяемая, но Эндрю парень что надо. Приземленный, с юмором. И, похоже, очень хороший папа для Сесилии.

Сказать по правде, иногда мне его немного жаль.

Мне нельзя так думать. Мой босс — Нина. Это она платит мне и дает крышу над головой. Я должна сохранять лояльность по отношению к ней. Но в то же время она — форменный ужас. Неряха, лентяйка, все время дает противоречивую информацию и по временам бывает злющая-презлющая. Даже Энцо с его двумястами фунтами литых мышц, кажется, боится ее.

Конечно, я вряд ли испытывала бы эти чувства, не будь Эндрю таким невероятным красавчиком. Даже отодвинувшись от него как можно дальше и едва не падая с дивана, я ничего не могу поделать — все думаю о том, что он сейчас в одном белье. Чертовы боксеры! А под тонкой майкой угадываются хорошо развитые мышцы. Он чертовски сексуален. И достоин женщины получше Нины.

Интересно, а он-то об этом знает?

Я только-только начинаю расслабляться и радоваться компании Эндрю, когда ход моих мыслей прерывает скрипучий голос:

— И что же это за потрясающая шутка, что вы так ржете?

Я резко оборачиваюсь. У подножия лестницы стоит Нина, не сводя с нас глаз. Когда она на каблуках, я слышу ее приближение за несколько миль, но босиком она ходит на удивление легко и неслышно. На ней белая ночнушка, спускающаяся до лодыжек. Руки сложены на груди.

— Привет, Нина. — Эндрю зевает и поднимается на ноги. — Ты что не спишь?

Нина меряет нас глазами. Не понимаю, почему Эндрю не в панике. Лично я готова обмочить штаны. Но он абсолютно спокоен, как будто его ничуть не волнует, что жена застала нас в гостиной наедине в час ночи, причем оба мы в белье. Правда, мы ничем таким не занимались, но все же.

— Я могла бы задать тебе тот же вопрос, — парирует Нина. — Похоже, вам очень весело. Так о чем шутка?

Эндрю дергает плечом.

— Я сошел вниз попить воды, а тут Милли, смотрит телевизор. «Схватка семей». Я и увлекся.

— Милли? — Нина переводит свое внимание на меня. — Почему ты не купишь собственный телевизор? Эта комната — для нашей семьи.

— Прошу прощения, — быстро говорю я. — Куплю, как только подвернется случай.

— Дорогая. — Эндрю поднимает брови. — Почему бы Милли и не посмотреть телек, когда в гостиной никого нет?

— Как же нет? Ты ведь здесь.

— Она мне не мешала.

— Я правильно помню, что у тебя рано утром совещание? — Нина буравит мужа взглядом. — Считаешь, разумно с твоей стороны смотреть телевизор в час ночи?

Он втягивает в себя воздух. Я затаиваю дыхание, ожидая, что он окажет ей сопротивление, хотя бы на минуту. Но тут его плечи опускаются.

— Ты права, Нина. Сдаюсь и иду спать.

Нина стоит со сложенными на груди руками и смотрит, как Эндрю поднимается по лестнице, как будто он ребенок, которого отправили в постель без ужина. Какая же она ревнивая, уму непостижимо!

Я тоже встаю с дивана и выключаю телевизор. Нина все еще торчит у подножия лестницы. Ее глаза обшаривают мои шорты и майку. Замечают отсутствие бюстгальтера. И снова у меня мысль, как же плохо все это выглядит. Но ведь я думала, что буду здесь, внизу, одна.

— Милли, — произносит Нина, — запомни на будущее: я хочу видеть тебя в моем доме одетой прилично.

— Прошу прощения, — бормочу я во второй раз. — Я не думала, что кто-то еще не спит.

— Вот как? — фыркает она. — Стала бы ты вот так запросто бродить по чужому дому глухой ночью, только потому что думаешь, будто кругом никого нет?

Не знаю, что ей на это ответить. Ведь это не чужой дом! Я здесь живу, пусть и на чердаке.

— Нет… — лепечу я.

— Будь добра с наступлением ночи оставаться у себя в комнате. Остальной дом — для моей семьи. Поняла?

— Поняла.

Она качает головой.

— Честно говоря, я уже не уверена, что нам так уж нужна домработница. Наверное, я совершила ошибку…

О нет! Неужели она выгонит меня из дому в час ночи только потому, что я смотрела телевизор в ее гостиной?! Ох, плохи дела. И черта с два Нина даст мне хорошие рекомендации. Она скорее позвонит каждому моему потенциальному работодателю, чтобы рассказать, как я ей ненавистна.

Надо как-то оправдаться!

Я сжимаю пальцы так, что ногти врезаются в ладони.

— Пожалуйста, Нина… — начинаю я, — между мной и Эндрю ничего нет…

Она запрокидывает голову и хохочет. Этот звук — что-то между смехом и плачем — внушает мне страх.

— Так вот что, по-твоему, меня беспокоит? Эндрю и я предназначены друг для друга. У нас ребенок, а скоро будет еще один. Думаешь, я боюсь, что мой муж рискнет всем в своей жизни ради какой-то блудливой служанки, живущей на чердаке?

Я сглатываю. Кажется, я сделала только хуже.

— Нет…

— Вот именно! — Она смотрит мне прямо в глаза. — И не смей об этом забывать!

Я стою, не зная, что сказать. Наконец Нина дергает головой в сторону журнального столика:

— Убери этот бардак. Немедленно!

С этими словами она поворачивается и уходит наверх.

«Бардак» — это стакан из-под воды, который оставил Эндрю, только и всего. Мои щеки горят от унижения, когда я подхожу к столику и хватаю стакан. Наверху хлопает дверь спальни. Я опускаю взгляд на стакан.

И, прежде чем успеваю остановить себя, грохаю его об пол.

Он со звоном разлетается вдребезги по всей гостиной. Я делаю шаг назад, и в подошву мне впивается осколок.

Ё-моё, это было невероятно глупо.

Ошарашенно моргаю на безобразие, которое сама же и устроила. Придется убирать. Мало того — надо пойти найти какие-нибудь туфли, чтобы не нацеплять еще больше стекла себе на подошвы. Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Я все тщательно уберу, и Нина не узнает, чтó я натворила.

Но впредь следует вести себя осторожнее.

15

В эту субботу Нина устраивает маленькую тусовку КУР на своем заднем дворе. Дамы встречаются, чтобы обсудить нечто под названием «день в полях». В этот день дети несколько часов должны играть на открытом воздухе, что требует нескольких месяцев подготовки и планирования. В последнее время Нина трещит об этом без остановки. Она послала мне не меньше десятка эсэмэсок с напоминанием, что нужно где-то там забрать готовые закуски.

Я начинаю психовать, ибо, встав этим утром, я, как обычно, обнаружила весь особняк перевернутым вверх дном. Не понимаю, как у этого дома получается так легко превращаться в свинарник. Должно быть, Нина страдает расстройством, при котором она вскакивает по ночам и устраивает в доме кавардак. Может, те таблетки лечат как раз от этого?

Не понимаю, например, как за ночь в санузлах воцаряется разруха. По утрам в ванной Нины я постоянно обнаруживаю на полу три или четыре насквозь мокрых полотенца. Раковина украшена засохшими натеками зубной пасты, которые мне приходится яростно скрести. Нина, похоже, испытывает отвращение к тому, чтобы бросать требующую стирки одежду в корзину, поэтому я трачу добрых десять минут на то, чтобы собрать в кучу ее грязные лифчики, трусы, колготки, панталоны и тому подобное. Слава богу, Эндрю в этом отношении молодец — складывает свою одежду, как положено, в корзину. Дальше: многие вещи требуют сухой химчистки. Нина не утруждается сортировкой, и упаси меня Господь сделать неверный выбор, чтó нужно стирать, а что везти в химчистку. Наказанием будет казнь через повешение.

Дальше: упаковка от продуктов. Я постоянно нахожу конфетные обертки, заткнутые практически во все щели в ее спальне и ванной. Вот вам и объяснение тому факту, что Нина теперь на пятьдесят фунтов тяжелее, чем на фотографии, где они с Эндрю еще неженаты.

К тому моменту, когда я вычистила весь дом, отвезла одежду в химчистку, покончила со стиркой и глажкой, времени у меня остается совсем немного. Дамы прибудут через час, а я все еще не разделалась с многочисленными заданиями, которые мне дала Нина, включая требование поехать за закусками. Объяснения бесполезны — она не поймет. На прошлой неделе она едва меня не уволила за то, что я смотрела телевизор вместе с Эндрю, так что права на ошибку у меня нет. Сегодня надо все сделать так, чтобы комар носа не подточил.

Я отправляюсь на задний двор. Участок Уинчестеров — один из самых красивых в пригороде. Энцо проделал замечательную работу. Шпалеры подстрижены ровненько, словно по линейке; газон обрамляют цветочные клумбы — настоящий взрыв красок. А трава такая зеленая и пышная, что так и хочется улечься и махать руками, изображая «травяного ангела».

Похоже, однако, что хозяева проводят здесь не так уж много времени, поскольку на садовой мебели толстый слой пыли. На всем лежит толстый слой пыли.

О боже, времени у меня в обрез, никак не успеть все сделать!

— Милли, с тобой все в порядке?

Позади меня стоит Эндрю, на этот раз одетый совсем буднично — в голубую тенниску и брюки цвета хаки. Непонятно почему, но так он выглядит еще сногсшибательнее, чем в дорогом костюме.

— Все хорошо, — бормочу я. Мне не следовало бы даже разговаривать с ним.

— У тебя такой вид, будто вот-вот заплачешь, — возражает он.

Я смущенно утираю глаза тыльной стороной ладони.

— Все хорошо. Просто очень много работы, а до собрания времени всего ничего.

— Ну вот еще, нашла с чего плакать! — Он морщит лоб. — Эти КУРицы всегда будут недовольны, хоть ты наизнанку вывернись. Отвратные бабы.

Нет, лучше мне не становится.

— Слушай, у меня вроде тут была… — Он роется в кармане и вытаскивает помятую салфетку. — Надо же, у меня есть-таки салфетка в кармане! Держи.

Я натужно улыбаюсь, принимая салфетку. Высморкавшись, ощущаю исходящий от Эндрю аромат лосьона после бритья.

— Так, — говорит он. — Чем могу помочь?

Я мотаю головой:

— Нет-нет, спасибо, я сама.

— Ты плачешь. — Эндрю ставит ногу на грязный стул. — Серьезно, я не совсем бесполезный тип. Просто скажи, что делать. — Увидев, что я медлю, он добавляет: — Слушай, мы оба хотим доставить Нине удовольствие, правильно? Она не будет довольна, если я позволю тебе напортачить.

— Ладно, — ворчу я. — Ты бы очень помог, если бы съездил за закусками.

— Считай, что сделано.

С моих плеч словно гора свалилась. У меня заняло бы не менее двадцати минут, чтобы доехать до магазина и забрать закуски, и еще двадцать, чтобы вернуться домой. Тогда у меня осталось бы всего пятнадцать минут на мытье грязной садовой мебели. Представьте, что будет, если Нина усядется на один из этих стульев в своем белом одеянии!

— Спасибо, — говорю я Эндрю. — Я действительно очень, очень благодарна! Правда!

Он улыбается:

— Правда-правда?

— Правда-правда.

В этот момент на задний двор вылетает Сесилия в светло-розовом платье с белыми оборками. Как и у матери, у нее ни один волосок не выбивается из прически.

— Папочка!

Он оборачивается:

— Что такое, Сесилия?

— Компьютер не работает, — жалуется она. — Не могу доделать уроки. Ты можешь его починить?

— Несомненно. — Он кладет руку на плечо дочери. — Но сначала мы совершим небольшую поездку. Будет очень весело!

Она смотрит на него с сомнением.

Эндрю не обращает внимания на ее скептицизм.

— Пойди надень туфли, — велит он.

Если бы я попыталась убедить Сесилию надеть туфли, у меня на это ушло бы полсуток, но отца она слушается беспрекословно и уходит в дом. Сесилия, в общем, неплохая девочка, когда не вверена моим заботам.

— А ты ловко с ней управляешься, — хвалю я.

— Спасибо.

— Она очень на тебя похожа.

Эндрю трясет головой.

— Вообще-то нет. Она похожа на Нину.

— Нет на тебя! — настаиваю я. — Кожа и волосы у нее от Нины, зато нос твой.

Он теребит край тенниски.

— Сесилия — не моя биологическая дочь. Если мы и похожи, то это только случайность.

Вот тебе и раз. Я готова забить себе в рот собственную пятку.

— О, я не знала…

— Да ладно, ерунда. — Он устремляет взгляд на дверь, из которой должна появиться Сесилия. — Я познакомился с Ниной, когда Сесилия была младенцем, так что я — единственный отец, которого она знает. А я считаю ее своей дочерью. Никакой разницы.

— Конечно. — Мое мнение об Эндрю Уинчестере становится еще лучше. Он не только не позарился на какую-нибудь супермодель, но женился на женщине с ребенком, которого растит, как своего собственного. — Как я сказала, ты очень хорошо ее воспитываешь.

— Дети — это здорово. Я бы хотел иметь целый десяток!

Кажется, он хочет добавить что-то еще, но вместо этого сжимает губы. Вспоминаю, как несколько недель назад Нина говорила мне, что пытается забеременеть. Вспоминаю и об окровавленном тампоне на полу ванной. Интересно, за прошедшее время они достигли успеха? Судя по печали в глазах Эндрю, нет.

Впрочем, я уверена: Нина, конечно же, забеременеет, раз они поставили себе такую цель. В конце концов, у них в руках все ресурсы мира.

В любом случае, это не мое дело.

16

Скажу без обиняков: ненавижу всех и каждую из собравшихся КУРиц.

Всего их четыре, включая Нину. Я затвердила их имена наизусть: Джиллианна (Желе-Анна для запоминания), Пэтрис и Сюзанна (не путать с Джиллианной). Зачем я их выучила? А затем, что Нина не отпускает меня с заднего двора. Велела стоять в углу наготове на случай, если им вдруг что-нибудь понадобится.

По крайней мере, с закусками все прошло удачно. Нина не подозревает, что за ними ездил Эндрю.

— Единственное, что мне не нравится в нашем «дне в полях» — это меню. — Сюзанна постукивает пальцем по подбородку. (Я слышала, как Нина называла Сюзанну своей «самой близкой подругой», но, по-моему, хозяйка не близка ни с кем из своих так называемых подруг.) — У нас только одна безглютеновая закуска. Мне кажется, нужно больше.

— Согласна, — вторит Джиллианна. — И хотя у нас есть веганская альтернатива, но нет веганской и безглютеновой. Что прикажете есть веганам, у которых к тому же проблема с глютеном?

Ну я не знаю… Может, силос? В жизни не видела женщин, настолько одержимых глютеном. Всякий раз, когда я подношу им закуски, каждая спрашивает, а сколько в той или иной глютена. Как будто я имею какое-то понятие! Я не знаю даже, что такое глютен.

День сегодня изнурительно жаркий, и я все бы отдала за то, чтобы оказаться в доме, под кондиционером. Черт, да я отдала бы это самое «всё» за глоток розового газированного лимонада, который пьют дамочки. Я вытираю пот со лба каждый раз, когда они на меня не смотрят. Боюсь у меня темные пятна под мышками.

— Хлебцы с козьим сыром и голубикой надо подогреть, — комментирует Пэтрис, отправляя закуску в рот. — Они едва теплые.

— Знаю, — покаянным тоном произносит Нина. — Я просила домработницу заняться этим, но вы же знаете, как оно бывает. Так трудно найти хорошую прислугу!

У меня падает челюсть. Она никогда не просила меня об этом! И еще: ничего, что я стою прямо здесь, рядом?!

— О да, очень трудно, — сочувственно кивает Джиллианна. — Нанять что-либо приличное абсолютно невозможно! Трудовая этика в этой стране ниже плинтуса. Гадаете, почему люди вроде вашей не могут найти работу получше? Да из-за лени, вот почему!

— Или приходится довольствоваться какой-нибудь иностранкой, — подхватывает Сюзанна. — А они и двух слов связать не могут. Как Энцо.

— На него хотя бы смотреть приятно! — смеется Пэтрис.

Прочие томно стонут и хихикают, только Нина почему-то помалкивает. Полагаю, когда ты замужем за таким красавцем, как Эндрю, сексуальный ландшафтник тебе до лампочки. Тут я ее понимаю. К тому же у нее какая-то странная неприязнь к Энцо.

У меня чешется язык сказать что-то эдакое змеюкам, обсуждающим меня за моей же… нет, не спиной, потому что я стою тут же, рядом, как я уже упоминала. Но надо дать им понять, что я не какая-то там ленивая американка. Вкалываю не покладая рук и ни разу еще не пожаловалась!

— Нина. — Я откашливаюсь. — Мне подогреть закуски?

Нина оборачивается ко мне, в ее глазах сверкает нечто такое, что заставляет меня сделать шаг назад.

— Милли, — спокойно говорит она, — мы тут беседуем. Будь добра, не влезай со своими замечаниями. Это так невежливо!

— О, я…

— И потом, — добавляет она, — будь любезна не называть меня «Ниной». Я тебе не подружка за кружкой. — Она усмехается, бросая взгляд на гостей. — Для тебя я миссис Уинчестер. Не принуждай меня снова тебе об этом напоминать.

Я ошеломленно пялюсь на нее. Она же сама просила меня называть ее Ниной в самый мой первый день! Я так ее и называю все то время, что работаю здесь, и она никогда ни словом не возражала. А теперь ведет себя так, будто я позволяю себе быть с ней запанибрата.

Хуже всего то, что остальные дамы, похоже, считают ее героиней за то, что поставила меня на место. Пэтрис пускается в повествование о том, как ее уборщица набралась наглости рассказать ей о смерти своей собаки.

— Не хочу показаться злюкой, — говорит она, — но какое мне дело до дохлой собаки какой-то Хуаниты?! А она все долдонила и долдонила про своего пса. Вообразите себе только!

— Но нам определенно нужна помощница в доме. — Нина сует в рот одну из неприемлемо холодных вкусняшек. Я специально наблюдала за ней: Нина одна съела половину всех закусок, в то время как другие дамы только клюют как птички. — Особенно когда у нас с Эндрю появится маленький.

Остальные испускают восторженные ахи.

— Нина, ты беременна?! — вскрикивает Сюзанна.

— Я знала, что ты не без причины ешь в пять раз больше всех нас! — с триумфом провозглашает Джиллианна.

Нина бросает на нее такой взгляд, что я едва успеваю подавить смех.

— Нет, я еще не беременна. Но мы с Энди ходим к специалисту по фертильности, про которого говорят, что он творит чудеса. Поверьте, к концу года у нас будет малыш.

— Это великолепно! — Пэтрис кладет ладонь на плечо Нины. — Вы уже давно хотите ребенка. И Эндрю такой замечательный отец.

Нина кивает, и на одно мгновение ее глаза слегка увлажняются. Она откашливается.

— Прошу меня извинить, дамы. Я на секундочку отлучусь.

Она бросается в дом, и я не уверена, надо ли мне бежать за ней. Наверное, она пошла в туалет или что-то в этом роде. Конечно, в мои обязанности не входит следовать за Ниной в туалет, чтобы вытирать ей руки, или смывать унитаз, или еще бог знает зачем.

Как только хозяйка скрывается из виду, дамочки разражаются тихим смехом.

— О мой бог! — хихикает Джиллианна. — Как неловко! И угораздило же меня это ляпнуть! Я и в самом деле думала, что она беременна. В смысле — она же выглядит как беременная, нет?

— Настоящая бегемотиха, — соглашается Пэтрис. — Ей срочно требуется диетолог и персональный тренер. И еще — кто-нибудь заметил, что у нее корни волос отросли?

Остальные кивают. Хотя я и не принимаю участия в обсуждении, я тоже заметила непорядок в прическе Нины. В день моего интервью ее волосы выглядели безукоризненно. А сейчас темные корни вылезли на добрый сантиметр. Удивительно, как она допустила это.

— Знаете, мне было бы стыдно ходить такой распустехой, — говорит Пэтрис. — Или ей не хочется удержать при себе своего красавчика-мужа?

— Особенно когда у них брачный договор — не подкопаешься, как я слышала, — добавляет Сюзанна. — Если они разведутся, ей не достанется ничего. Даже алиментов на ребенка, потому что ее муж… ну вы знаете, так и не удочерил Сесилию.

— Брачный договор! — восклицает Пэтрис. — Нина что — с ума сошла? Зачем она подписала этот ужас? Да она должна из кожи вон лезть, чтобы ее муж был всем доволен!

— Ну, я не стану говорить ей, чтобы она села на диету! — произносит Джиллианна. — Пусть это сделает кто-то другой. Не хочу, чтобы она, не дай бог, снова загремела в психушку. Вы же знаете — у Нины не все дома.

Я еле удерживаюсь, чтобы не ахнуть. Когда те женщины, возле школы, намекали, что Нина сумасшедшая, я надеялась, что на деле она просто шальная, как многие дамочки в элитных пригородах. Что она лишь иногда наведывается к психотерапевту и время от времени глотает что-то успокоительное. Но, кажется, сумасшествие Нины уровнем повыше. Если эти сплетницы говорят правду, она побывала в психиатрической лечебнице. Она серьезно больна.

Ощущаю укол вины за то, что злюсь на нее, когда она дает мне неверную информацию или ее настроения меняются как по мановению руки. Это не ее вина. У Нины серьезные проблемы. Теперь много становится более понятным.

— Вот что я вам скажу. — Пэтрис переходит на шепот — наверное, чтобы я не услышала, и это означает, что она не отдает себе отчета, какой у нее громкий шепот. — На месте Нины последнее, что бы я сделала — это наняла красивую молодую служанку, да еще с проживанием в доме. Она, должно быть, с ума сходит от ревности.

Я смотрю куда-то в сторону, пытаясь не выдать того, что слышу все до последнего слова. Я сделала все, чтобы Нина не испытывала ревности. Не дай бог, чтобы у нее забрезжила даже искорка мысли, что меня интересует ее муж. Не дай бог ей узнать, что я считаю его привлекательным, и уж тем более чтобы она решила, будто между нами что-то происходит.

Признаю — да, если бы Эндрю был свободен, я бы проявила к нему интерес. Но он не свободен. И я держусь и буду держаться от этого человека как можно дальше. Нине не о чем беспокоиться.

17

Сегодня у Эндрю и Нины консультация у специалиста по фертильности.

Всю неделю оба волновались и радовались. Я слышала урывками их беседы за ужином. Насколько я поняла, Нина сдала кучу тестов на фертильность, и сегодня они будут обсуждать результаты. Нина полагает, что им придется делать ЭКО — штуку дорогую, но денег у моих хозяев куры не клюют.

Хотя Нина иногда и портит мне нервы, но как же мило эти двое планируют свою жизнь ради будущего ребенка! Вчера они обсуждали, как переделать гостевую комнату в детскую. Не уверена, кто из них радуется больше — Нина или Эндрю. Ради их блага надеюсь, что скоро их мечта сбудется.

Пока хозяева у врача, я должна присматривать за Сесилией. Присматривать за девятилетней девочкой вроде не такой уж великий труд, верно? Но девочка, кажется, поставила себе целью превратить этот труд в неподъемную задачу. Мама ее подруги привезла Сесилию домой после очередного бог знает какого урока (карате, балета, фортепиано, футбола, гимнастики — я давно потеряла счет), и та, войдя в дом, швыряет один ботинок в одну сторону, другой — в другую, а рюкзак в третью. К счастью, на улице слишком тепло, чтобы ходить в пальто, не то она нашла бы четвертое место, куда закинуть и его.

— Сесилия, — терпеливо выговариваю я. — Ты не могла бы поставить свои ботинки на подставку для обуви?

— Потом, — отмахивается она, плюхается на диван и разглаживает ткань своего бледно-желтого платья. Затем хватает пульт и включает канал с отвратительным мультиком, в котором на предельной громкости ругаются апельсин с грушей.

— Есть хочу! — заявляет она.

Я глубоко вдыхаю, чтобы успокоиться.

— Чего бы тебе хотелось?

Наверно, сейчас ка-ак запросит что-нибудь эдакое смехотворное, лишь бы меня прошиб пот. Но — удивительное дело! — она отвечает:

— Как насчет болонского сэндвича[8]?

При мысли о том, что на кухне имеются все необходимые ингредиенты, меня охватывает такое облегчение, что я даже не требую, чтобы она сказала «пожалуйста». Хочется Нине, чтобы ее доченька выросла невежей, это ее дело. Воспитание Сесилии в мои рабочие обязанности не входит.

Отправляюсь на кухню, достаю хлеб и упаковку болонской говяжьей из холодильника. Не знаю, любит ли Сесилия майонез в сэндвичах, и уж тем более не знаю, сколько его положить — немножко или побольше. Поэтому решаю просто вручить ей бутылку с майонезом, и пусть сама отмеряет точную порцию. Вот тебе, Сесилия, я тебя перехитрила!

Возвращаюсь в гостиную и ставлю еду на журнальный столик перед девочкой. Она смотрит на сэндвич, наморщив нос. Затем осторожно ухватывает его двумя пальцами. На ее лице вырисовывается отвращение.

— Фу! — кричит она. — Я не это просила!

Клянусь Господом, когда-нибудь я задушу эту девчонку голыми руками!

— Ты сказала, что хочешь болонский сэндвич. Я сделала тебе болонский сэндвич.

— Я не сказала «болонский сэндвич», — ноет она. — Я сказала «баллонный сэндвич»!

Смотрю на нее, разинув рот.

— Баллонный сэндвич? Это еще что такое?!

Сесилия хмыкает с досады и швыряет сэндвич на пол. Хлеб и колбаса разлетаются в разные стороны. Слава богу, что я не использовала майонез, так что не придется оттирать ковер.

Окей, я сыта этой девчонкой по горло. Может, это и не мое дело, но она достаточно взрослая, чтобы знать, что нельзя бросать еду на пол. А поскольку в доме, возможно, скоро появится маленький ребенок, ей необходимо научиться вести себя сообразно своему возрасту.

— Сесилия, — цежу я сквозь зубы.

Она вздергивает свой слегка заостренный подбородок:

— Ну чего?

Не знаю, что бы произошло дальше, если бы не звук открывающейся двери. Должно быть, Эндрю с Ниной вернулись от доктора. Я отворачиваюсь от девчонки и напяливаю на лицо улыбку. Уверена — сейчас сюда ворвется захлебывающаяся от радости Нина.

Вот только когда хозяева входят в гостиную, их лица не цветут улыбками.

Это еще мягко сказано. Светлые волосы Нины растрепаны, белая блузка помята. Глаза покраснели и вспухли. У ее мужа вид немногим лучше. Галстук болтается на его шее, как будто Эндрю пытался снять его, но что-то отвлекло. Да, и глаза у него, фактически, тоже красные.

Я сжимаю руки вместе.

— Все в порядке?

Лучше бы мне вовсе не раскрывать рта. Потому что Нина вперяет в меня яростный взгляд, и ее бледная кожа становится ярко-красной.

— Ради Господа, Милли! — рявкает она. — И чего ты вечно суешь нос куда не следует? Не твоего ума это дело!

Я сглатываю.

— Прости, Нина…

Она обводит глазами замусоренный пол: ботинки Сесилии, хлеб с колбасой около столика… Сама Сесилия, как выясняется, улизнула из гостиной. Лицо Нины искажается.

— Вот, значит, что меня ожидает дома? Этот бардак?! За что я тебе деньги плачу? Может, тебе стоит начать поиски другой работы?

У меня сжимается горло.

— Я… Я как раз собиралась убрать это…

— Только не надо утруждаться ради меня. — Нина бросает на Эндрю уничтожающий взгляд. — Пойду лягу. Голова раскалывается.

Она топает вверх по лестнице — каждый стук каблука словно выстрел. А затем залп захлопнувшейся двери. Похоже, у доктора что-то пошло не так. Не стоит сейчас с ней ни о чем разговаривать.

Эндрю опускается на диван и запрокидывает голову.

— Мда. Плохи дела.

Я закусываю нижнюю губу и присаживаюсь рядом, хотя и понимаю, что не надо бы.

— С вами все в порядке?

Он трет глаза кончиками пальцев.

— Вообще-то нет.

— Может быть… хотите об этом поговорить?

— Вообще-то нет. — На мгновение он зажмуривается. Потом глубоко вздыхает. — Ничего у нас не выйдет. Нина не сможет забеременеть.

Моя первая реакция — удивление. Я в этом не очень разбираюсь, но все же не могу поверить, чтобы Нина с Эндрю не смогли найти выход из своих затруднений при помощи денег. Честное слово, я как-то видела в новостях, что одной шестидесятилетней женщине удалось забеременеть.

Но я не могу это сказать Эндрю. Они только что побывали у одного из ведущих специалистов по фертильности. Я не знаю ничего такого, чего не знал бы этот эксперт. Если уж он сказал, что Нине не удастся забеременеть, значит, не удастся. Не будет никакого ребенка.

— Мне очень жаль, Эндрю.

— Да уж… — Он проводит пятерней по волосам. — Я пытаюсь с этим примириться, но не могу сказать, что не разочарован. То есть… я люблю Сесилию как свою собственную дочь, но… я хотел… то есть я всегда мечтал…

Это самая глубокая беседа из всех, что мы когда-либо вели. Он открылся передо мной, и я растрогана.

— Понимаю, — шепчу я. — Должно быть, это очень тяжело… для вас обоих.

Он потупляет глаза.

— Мне нужно быть сильным ради Нины. Она совсем разбита.

— Я могу для вас что-нибудь сделать?

Он несколько секунд сидит молча, водя пальцем по складке в коже дивана.

— В городе идет мюзикл, который Нина очень хочет посмотреть, она все время твердит об этом. Называется «Момент истины». Уверен, она ободрится, если мы купим билеты. Не могла бы ты спросить ее, на какой день, и забронировать места в партере? Это было бы очень любезно с твоей стороны.

— Считайте, что уже сделано, — говорю я. Хоть я терпеть не могу Нину по множеству причин, но я даже вообразить себе не могу, какое это горе — получить такую новость, и поэтому мое сердце наполняет жалость к ней.

Эндрю опять потирает покрасневшие глаза.

— Спасибо, Милли. Не знаю, что бы мы без тебя делали. Мне стыдно за то, как Нина иногда с тобой обращается. Она немного вспыльчивая, но на самом деле ты ей нравишься и она высоко ценит твою помощь.

Не думаю, что это так, но возражать не стану. Моя задача — работать у Уинчестеров, пока не скоплю достаточно денег. А до тех пор придется всячески угождать Нине.

18

В эту ночь я просыпаюсь от чьего-то крика.

Чердак на удивление хорошо изолирован, так что, если кто-то говорит с обычной громкостью, то слов не расслышать. Но сейчас громкие голоса звучат прямо под моей комнатой. Мужской и женский. Эндрю и Нина.

А затем раздается грохот.

Я инстинктивно скатываюсь с кровати. Может, это не мое дело, но внизу явно что-то происходит. Надо по крайней мере убедиться, что все там в порядке.

Кладу ладонь на ручку двери и… она не поворачивается. Я вообще-то привыкла, что замок заедает, но время от времени все равно чувствую укол паники. Но тут ручка подается под моей ладонью. Я выскакиваю в коридор.

Спускаюсь по скрипучей лестнице на второй этаж. Здесь крики звучат громче. Они исходят из спальни хозяев. Голос Нины, орущей на Эндрю. Кажется, она почти в истерике.

— Это несправедливо! — кричит она. — Я сделала все, что могла, и…

— Нина, — уговаривает он, — это не твоя вина.

— Моя! С более молодой женщиной у тебя был бы ребенок. Вся проблема во мне!

— Нина…

— Тебе будет лучше без меня!

— Перестань, не пори ерунду…

— Это правда! — Но в ее голосе нет грусти — он полон гнева. — Ты хочешь, чтобы я ушла!

— Нина, прекрати!

Опять в спальне что-то грохочет. И в третий раз. Я делаю шаг назад, разрываясь между желанием постучать в дверь, чтобы убедиться, что все хорошо, и убежать в свою комнату и затаиться там. Несколько секунд стою, парализованная собственной нерешительностью. И тут дверь рывком распахивается.

На пороге стоит Нина в той же самой лилейно-белой ночной сорочке, в которой застала нас с Эндрю тогда в гостиной. Но сейчас я замечаю на светлой ткани алую полосу. Она начинается на бедре и тянется до самого подола.

— Милли? — Она сверлит меня глазами. — Что ты здесь делаешь?

Я смотрю на ее руки и вижу, что вся ее правая ладонь алая.

— Я…

— Шпионишь за нами?! — Она выгибает бровь. — Подслушиваешь наш разговор?

— Нет! — Я отступаю на шаг. — Я только слышала грохот и заволновалась, что… Хотела только удостовериться, что все хорошо.

Она замечает, куда я смотрю — на пятно на ее сорочке, по-моему, очень похожее на кровь. Кажется, ее это почти забавляет.

— Я только немного порезала руку. Не о чем беспокоиться. Чья-чья, а твоя помощь мне ни к чему.

Но что там происходит? Это и правда кровь из порезанной руки? И где Эндрю?

А вдруг она его убила? И сейчас он лежит посреди спальни мертвый? Или, что еще хуже, он как раз в этот момент истекает кровью, и у меня есть шанс спасти его? Я не могу просто так взять и уйти. Может, в моей жизни и были не очень хорошие поступки, но я не позволю Нине избежать наказания за убийство.

— Где Эндрю? — спрашиваю.

Ее щеки идут красными пятнами.

— Прошу прощения?

— Я просто… — Я переминаюсь с одной босой ноги на другую. — Я слышала грохот. Эндрю в порядке?

Нина вперяет в меня взгляд.

— Да как ты смеешь! Ты в чем меня обвиняешь?

Тут мне приходит в голову, что Эндрю — большой и сильный мужчина. Если Нина даже с ним расправилась, то где мне устоять против нее! Но я не могу уйти. Надо убедиться, что с ним все хорошо.

— Отправляйся к себе! — командует она.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

— Нет.

— Иди в свою комнату, или будешь уволена.

Она явно не шутит — я вижу это по ее глазам. Но я не могу уйти. Собираюсь снова запротестовать, но тут слышу кое-что, отчего мои плечи с облегчением расслабляются.

Из спальни доносится плеск воды в раковине.

Эндрю в порядке. Он просто в туалете.

Слава тебе, Господи.

— Ну что, довольна? — В голубых глазах Нины лед, но не только. Там светится еще и искорка веселости. Она любит пугать меня. — Мой муж жив и здоров.

Я склоняю голову.

— Окей, я только хотела… Простите, что помешала.

Поворачиваюсь и ковыляю прочь. Чувствую, как взгляд Нины пронзает мне затылок. Когда я уже почти у своей лестницы, до меня доносится ее голос:

— Милли?

Оборачиваюсь. Ее белая ночная сорочка сияет в свете луны, просачивающемся в коридор, отчего Нина похожа на ангела. Если не считать кровавого пятна. И теперь я вижу, как под ее раненой рукой по полу растекается алая лужица.

— Да?

— По ночам не слезай со своего чердака. — Она моргает. — Поняла?

Ей ни к чему повторять это дважды. Я бы с удовольствием никогда больше не покидала свой чердак.

19

К утру Нина вернулась к более приятной версии самой себя, по-видимому, забыв о ночных событиях. Если бы не повязка на ее правой руке, я бы подумала, что мне все приснилось в страшном сне. На белой марле виднеются алые пятна.

Не сказать чтобы Нина вела себя со мной сегодня страннее, чем обычно, но она явно более не собрана. Увозя Сесилию в школу, рвет с места так, что шины визжат. Вернувшись, она останавливается посреди гостиной и пялится на стены, пока я не выхожу из кухни и не спрашиваю, все ли с ней хорошо.

— Все нормально. — Она теребит ворот белой, довольно сильно помятой блузки, хотя я хорошо помню, что гладила ее. — Будь добра, приготовить мне завтрак. Обычный.

— Хорошо.

«Обычный» завтрак Нины состоит из трех яиц, взбитых с изрядным количеством масла и пармезана, четырех ломтиков бекона и английского маффина, тоже намазанного маслом. Я невольно вспоминаю комментарии КУРиц насчет ее веса, пока она отлучалась. Хотя, надо сказать, я уважаю Нину за то, что она, в отличие от них, не считает каждую калорию, которую отправляет в рот. Она не веган и не отказывается от глютена. Короче, что моя хозяйка ест все, что хочет, и несколько сверх того. Она даже не отказывает себе в перекусе поздно вечером, о чем свидетельствуют ожидающие меня утром на кухне грязные тарелки. Нина ни разу не потрудилась сунуть хотя бы одну из них в посудомоечную машину.

Я ставлю перед ней на обеденный стол тарелку с завтраком и стакан апельсинового сока. Она тщательно рассматривает пищу, и я беспокоюсь, что эта версия Нины сейчас скажет, что все приготовлено из рук вон плохо, а то и вовсе что она меня не просила о завтраке. Но вместо этого она ласково улыбается:

— Спасибо, Милли.

— Пожалуйста. — Некоторое время я медлю, стоя за ее спиной. — Кстати, Эндрю попросил меня забронировать вам два билета на «Момент истины».

Ее глаза вспыхивают.

— Он такой заботливый! Да, это было бы здорово.

— На какой день заказать?

Она сует в рот вилку с болтуньей и задумчиво пережевывает.

— После воскресенья у меня вся неделя свободна, так что закажи на это время, если получится.

— Хорошо. И я, конечно, присмотрю за Сесилией.

Она опять сует в рот вилку с яичницей. Ошметок падает на ее белую блузку. Похоже, она даже не замечает этого и продолжает поглощать еду.

— Еще раз спасибо, Милли. — Она подмигивает мне. — И что б мы без тебя делали?

Она всегда с удовольствием повторяет мне это. А еще — что она меня уволит. Если не одно, то другое.

Полагаю, это не ее вина. У Нины, как сказали ее подруги, явные проблемы с психикой. Все время возвращаюсь мыслями к ее вероятному пребыванию в психиатрической лечебнице. Туда просто так не запирают. Должно быть, случилось что-то очень плохое, и часть меня изнывает от желания узнать, что именно. Но не могу же я спросить у нее! А мои попытки выведать что-то у Энцо оказались бесплодными.

Нина уже почти расправляется с завтраком, за пять минут схарчив яичницу, бекон и английский маффин, когда вниз по лестнице сбегает Эндрю. До этого момента я немного тревожилась за него после ночных событий, несмотря на то, что слышала льющуюся в туалете воду. У меня даже возник в голове сценарий, пусть и не очень правдоподобный, но все же: а вдруг… ну не знаю… вдруг Нина встроила в кран таймер, чтобы создавалось впечатление, будто Эндрю в туалете, живой и здоровый? Как я сказала, это не очень правдоподобно, но все же НЕ невозможно. В любом случае я испытываю облегчение, увидев Эндрю целым и невредимым. Он до того великолепен в своем темно-сером костюме и голубой сорочке, что у меня слегка перехватывает дыхание.

За секунду до того, как Эндрю входит в столовую, Нина отталкивает от себя тарелку. Встает и приглаживает свои белокурые волосы, которым, однако, не хватает обычного сияния, а темные корни видны еще отчетливее, чем раньше.

— Привет, Энди. — Она одаривает его ослепительной улыбкой. — Как ты себя чувствуешь?

Он открывает рот, чтобы ответить, но тут его взгляд падает на кусочек яичницы, приклеившийся к ее блузке. Уголок его губ поддергивается вверх.

— Нина, у тебя яичница на блузке.

— Ой! — Ее щеки становятся пунцовыми. Она пытается стереть пятно с блузки, но кусочек яичницы просидел там несколько минут, и жирный след по-прежнему марает деликатную белоснежную ткань. — Ох, как же это я!..

— Ничего, ты все равно прекрасна. — Эндрю обнимает жену за плечи и притягивает к себе для поцелуя. Та приникает к нему, и я ощущаю в груди укол ревности. — Мне нужно бежать в офис. Увидимся вечером.

— Я провожу, дорогой.

Нине чертовски повезло в жизни. У нее есть всё. Да, она побывала в психиатрической лечебнице — ну и что? Не в тюрьме же! У нее превосходный дом, куча бабла, муж — добрый, веселый, богатый, заботливый и… да ладно, чего там — поразительный красавец.

На пару секунд закрываю глаза и думаю, каково было бы оказаться на месте Нины. Быть хозяйкой такого дома. Носить дорогую одежду и обувь, ездить на шикарной машине. Завести себе служанку, которой можно помыкать, как хочешь, заставляя ее готовить и убирать, и которую можно отправить жить в крохотную клетку на чердаке, в то время как у тебя самой огромная спальня с кроватью кинг-сайз и стопятьсот простыней. И самое главное — у тебя такой муж, как Эндрю. Ощутить его губы на своих, как ощущает их Нина… Почувствовать жар его тела на своей груди…

О боже, я должна прекратить об этом думать! Немедленно!

В свою защиту могу сказать, что у меня не было этого очень давно. Я десять лет провела в тюрьме, фантазируя об идеальном парне, которого встречу, когда выйду на свободу, и он оградит меня от всех опасностей. И вот надо же…

Но ведь это могло бы случиться! Очень даже могло.

Поднимаюсь на второй этаж и принимаюсь за работу — заправлять постели и убирать в спальнях.

Когда я заканчиваю и возвращаюсь на первый этаж, раздается звонок в дверь. Спешу открыть ее и — вот так сюрприз! — вижу Энцо, сжимающего в руках громадную картонную коробку.

— Ciao, — говорю я, вспомнив приветствие, которому он меня научил.

На его лице мелькает веселье.

— Ciao. Это… тебе.

Я сразу же соображаю, что произошло. Некоторые доставщики не знают, что в ворота можно войти, и оставляют тяжелые посылки на улице, после чего я вынуждена тащить их в дом на своем горбу. Должно быть, Энцо увидел, как доставщик бросил коробку у ворот, и любезно принес ее мне.

— Grazie, — благодарю я.

Энцо вопросительно поднимает брови.

— Хочешь, я…

Требуется секунда, чтобы я сообразила, о чем он спрашивает.

— О… да, положи на обеденный стол.

Я указываю, и он несет посылку к столу. Помню, как Нина разъярилась в прошлый раз, когда Энцо вошел в дом, но ведь сейчас ее нет, а коробка на вид очень тяжелая. После того, как Энцо положил ее на стол, я смотрю на обратный адрес: Эвелин Уинчестер. Должно быть, какой-то родственник Эндрю.

— Grazie, — повторяю я.

Энцо кивает. На нем белая футболка и джинсы — парень просто на загляденье. Он всегда где-то поблизости — или здесь, или в соседних усадьбах, работает до седьмого пота, и многие богатенькие дамы с обожанием заглядываются на него. По правде сказать, я предпочитаю мужчин типа Эндрю, да к тому же еще и языковой барьер… Но все же, может, небольшое развлечение с Энцо пойдет на пользу моему здоровью? Даст выход накопившейся энергии, и тогда я, возможно, избавлюсь от неприличных фантазий о муже моей хозяйки.

Не знаю толком, как подступиться к предмету, учитывая, что Энцо не говорит по-английски. Зато одно я знаю точно: язык любви универсален.

— Воды? — предлагаю я, одновременно пытаясь придумать, что делать дальше.

Он кивает:

— Si.

Бегу на кухню, наливаю полстакана воды и приношу в гостиную. Энцо берет стакан:

— Grazie.

Бицепс руки, в которой он держит стакан, вздувается. Да, тело у него что надо. Интересно, какой он в постели? Наверняка фееричный.

Пока он пьет, я стою, мну руки.

— Так ты… это… занят?

Он опускает стакан и смотрит на меня непонимающим взглядом.

— А?

— Кхм, — прочищаю я горло. — Как бы это… У тебя много работы?

— Работы. — Он кивает, услышав понятное слово. (Нет, серьезно, я не догоняю. Он работает тут уже три года, а все еще не шарит в английском?) — Si. Molto occupato[9].

— О…

Что-то туго идет. Может, не морочить голову и сразу перейти к делу?

— Послушай. — Я подступаю к нему на шаг. — Я тут подумала… Может, тебе не помешало бы… немного расслабиться?

Его темные глаза изучают мое лицо. И какие же они красивые — его глаза.

— Я… нет понимать.

Так, у меня получится, у меня получится. Язык любви и все такое.

— Расслабиться. — Протягиваю руку, кладу ладонь ему на грудь и с намеком поднимаю брови. — Ну ты понимаешь…

Я ожидала, что в этот момент он заулыбается, сгребет меня в охапку и унесет наверх, на чердак, где и будет задавать мне жару несколько часов подряд. Чего я не ожидала, так это того, как помрачнеют его глаза. Он отпрыгивает от меня, как будто моя рука обожгла его, и разражается бурным потоком яростных итальянских слов. Не имею понятия, что он говорит, но уж явно не «привет» и не «спасибо».

— Я… прости, пожалуйста… — беспомощно лепечу я.

— Sei pazzo[10]! — вопит он. Взъерошивает растопыренными пальцами свои черные волосы. — Che cavolo[11]!

Господи, какой стыд! Я готова заползти под стол. То есть я, конечно, полагала, что он может отказать, но ведь не так же грубо!

— Я… я не хотела…

Он смотрит на лестницу, ведущую на второй этаж, почти со страхом, затем поворачивается ко мне:

— Я… я уходить. Быстро.

— Да, да, — киваю я. — Конечно. Я… мне так жаль. Я только чисто по-дружески… я не хотела…

Он одаривает меня взглядом, в котором ясно читается, что он все прекрасно понял. Кажется, некоторые вещи и впрямь универсальны.

— Мне жаль, — только и твержу я ему вслед несущемуся к двери парню. — И… спасибо за посылку. Grazie.

У выхода он останавливается, и, обернувшись, вперяет свои темные глаза в мои:

— Ты… ты уходить, Милли, — говорит он на ломаном английском. — Это… — Он сжимает губы, а затем выдавливает слово, которое сказал мне в первый день, когда мы познакомились, но на этот раз по-английски: — Опасно.

Снова бросает встревоженный взгляд на лестницу. Потом трясет головой и, прежде чем я успеваю остановить его и выведать, что он имеет в виду, вылетает за дверь.

20

Боже, какое унижение.

Ожидая, пока Сесилия выйдет с урока чечетки, я все еще переживаю боль, которую нанес мне Энцо своим отказом. Голова раскалывается, и слаженный топот маленьких ног, доносящийся из танцзала, отнюдь не облегчает мои страдания. Оглядываюсь: может, еще кому-нибудь в этой комнате противен этот грохот. Нет? Только мне?

Женщина в соседнем кресле наконец одаривает меня сочувствующим взглядом. Судя по ее естественно гладкой коже без малейших признаков подтяжки или ботокса, она примерно моего возраста, а значит, скорее всего, ждет, как и я, не своего ребенка. Такая же служанка.

— Адвил? — предлагает она. Должно быть, у нее развито шестое чувство, раз она заметила мой дискомфорт. Или, может, догадалась по моим вздохам.

Я колеблюсь, затем киваю. Болеутоляющее не избавит от унижения, которому меня подверг горячий итальянский садовник, но хотя бы утихомирит боль.

Она шарит в своей большой черной сумке, вытаскивает коробочку адвила и вздергивает брови, глядя на меня. Протягиваю ладонь, и соседка вытряхивает на нее две маленькие красные таблетки. Закидываю их в рот и проглатываю всухую. Интересно, через какое время они подействуют.

— Я Аманда, кстати, — сообщает она. — Официальный драг-дилер комнаты ожидания при танцевальной студии.

Я невольно смеюсь.

— Кого забираешь?

Она отбрасывает за спину волосы, собранные в конский хвост.

— Близнецов Бернстайн. Видела бы ты, как они отбивают чечетку в унисон! Вот где зрелище, скажу тебе. В смысле — вот где головная боль. А ты?

— Сесилию Уинчестер.

Аманда тихонько присвистывает.

— Ты работаешь на Уинчестеров? Ну-ну, удачи.

Я сжимаю ладонями колени.

— Что ты хочешь сказать?

Она дергает плечом.

— Нина Уинчестер. Она же это… Того… — Аманда крутит пальцем у виска. — Верно?

— Откуда ты знаешь?

— О, да это все знают! — Она многозначительно смотрит на меня. — К тому же, как я думаю, Нина дико ревнивая. А муженек у нее просто обалденный. Скажешь нет?

Я отвожу глаза.

— Он ничего, кажется.

Аманда начинает копаться в сумке, а я облизываю губы. Вот она — возможность, которой я ждала. Человек, из которого я смогу вытянуть информацию о Нине.

— Так… — говорю я, — почему люди называют Нину сумасшедшей?

Она поднимает глаза, и я на секунду пугаюсь, что оскорбила ее своим явным желанием что-то у нее выведать. Но Аманда лишь улыбается:

— Ты разве не слышала, что она побывала в дурке? Об этом все болтают.

Я вздрагиваю при слове «дурка». Уверена — у этой девушки найдется столь же колоритный термин и для заведения, в котором я провела последние десять лет жизни. Но мне необходимы сведения. Мое сердце ускоряет бег и начинает биться в такт с топотом ног в танцевальном зале.

— Слышала кое-что, но…

Аманда фыркает.

— Сесилия была тогда еще младенцем. Бедняга! Прибудь полиция хотя бы на секунду позже…

— То что?

Оглянувшись по сторонам, она понижает голос:

— Ты знаешь, что она тогда выкинула?

Я безмолвно мотаю головой.

— Это было ужасно… — Аманда втягивает в себя воздух. — Она пыталась утопить Сесилию в ванне.

Я зажимаю рот ладонью.

— Она — что?!

Аманда торжественно кивает:

— Нина накачала ее транквилизаторами и бросила в ванну с бегущей водой, а потом сама наглоталась таблеток.

Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Я ожидала историю в духе… ну не знаю… что Нина поспорила на балете с другой родительницей о самом подходящем цвете для пачки и слетела с катушек, когда та не согласилась. Или, возможно, ее любимая маникюрша решила уйти на покой, а Нине это не понравилось. Но услышала я нечто совсем другое. Баба хотела угробить собственного ребенка. Ничего ужаснее просто быть не может.

— Эндрю Уинчестер был в это время в городе, в своем офисе, — продолжает Аманда. — Но встревожился, не дозвонившись ей. Слава богу, он вовремя вызвал полицию.

Моя головная боль усилилась, несмотря на адвил. Кажется, меня сейчас стошнит. Нина пыталась убить собственную дочь. Пыталась убить себя. Господи боже, неудивительно, что она сидит на антипсихотиках.

Ой что-то тут не бьется. О Нине можно говорить что угодно, но одно ясно: она обожает свою Сесилию. Такое нельзя подделать. И все же я верю Аманде, ведь множество других людей твердят, что Нина чокнутая. Не может же быть, чтобы все в городе были неправы.

Она и вправду пыталась убить свою дочь.

Но опять же, мне неизвестны все обстоятельства. Я слышала, что послеродовая депрессия может погрузить твой мозг во мрак. Может, Нина не понимала, что творит. Ведь никто не утверждает, что она специально задумывала убить свое дитя. Если бы это было так, она сейчас сидела бы в тюрьме. Причем пожизненно.

И все же… Как бы я ни беспокоилась о психическом здоровье Нины, я никогда до конца не верила, что она способна на реальное насилие. Оказывается, она способна на гораздо большее, чем я считала.

Впервые после ужасной сцены с Энцо я думаю о панике, полыхавшей в его глазах, когда он бежал к выходу из дома. «Ты уходить, Милли. Это… опасно». Он боится за меня! Его пугает Нина Уинчестер. Ах если бы он говорил по-английски! Что-то у меня такое чувство, что в этом случае я уже сбежала бы из этого дома.

Но если на то пошло, что я могу поделать? Уинчестеры платят мне хорошо, но все же не настолько хорошо, чтобы я могла уйти на собственные хлеба. Не раньше, чем через еще несколько получек. Если я уволюсь, они не дадут мне хороших рекомендаций. И тогда придется вернуться к поискам работы, встречая отказ за отказом, по мере того как работодатели будут узнавать о моем тюремном прошлом.

Нужно продержаться еще чуть-чуть. И стараться не выводить из себя Нину Уинчестер. Вся моя жизнь зависит от этого.

21

Наступает время ужина, а коробка, которую внес в дом Энцо, так и стоит на обеденном столе. Мне нужно накрывать на стол, поэтому я пытаюсь сдвинуть ее, но она очень, очень тяжелая. Когда ее нес Энцо, выглядело так, будто он делает это играючи. Я боюсь, что если попробую передвинуть ее на другое место, то чего доброго уроню. А вдруг там бесценная ваза эпохи Мин или еще что-нибудь столь же хрупкое и дорогостоящее?

Еще раз читаю обратный адрес. Эвелин Уинчестер — интересно, кто это? Буквы на коробке большие и округлые. Я осторожно сдвигаю коробку, и внутри у нее что-то гремит.

— Ранний подарок на Рождество?

Поднимаю голову — Эндрю дома. Должно быть, вошел через дверь гаража. Он улыбается мне, галстук свободно болтается на его шее. Приятно, что он в лучшем настроении, чем вчера. Я-то думала, что он с ума сойдет после того визита к доктору. А потом еще та жуткая ссора ночью, когда я почти что была уверена, что Нина его прикончила. Конечно, сейчас, зная о ее пребывании в психлечебнице, я уже не считаю свое предположение таким уж невероятным.

— Июнь на дворе, — напоминаю я.

Он щелкает языком.

— Для Рождества никогда не бывает слишком рано.

Эндрю огибает стол, чтобы прочитать обратный адрес. Он стоит всего в нескольких дюймах от меня, до меня доносится запах его лосьона после бритья. Чудесный запах. Дорогой.

«Ну-ка прекрати, Милли. Перестань принюхиваться к своему хозяину».

— Это от моей матери, — замечает Эндрю.

Я улыбаюсь:

— Она все еще шлет вам посылки со всякими необходимыми вещами?

Он смеется:

— Посылала раньше, фактически. Особенно в прошлом, когда Нина была… больна.

Больна. Хороший эвфемизм для того, что сотворила Нина. У меня по-прежнему это не укладывается в голове.

— Наверное, что-то для Сеси, — говорит он. — Мама любит ее баловать. Говорит, мол, поскольку у Сеси только одна бабушка, ее долг баловать внучку.

— А родители Нины?

Он молчит, положив руку на коробку.

— Ее родители умерли, — наконец говорит он. — Она была тогда еще совсем юной. Я никогда их не встречал.

Нина пыталась убить себя. Пыталась убить свою дочь. А теперь оказывается, что у нее в загашнике еще парочка трупов. Остается только надеяться, что служанка не станет следующей.

Стоп. Надо прекратить думать так. Скорее всего, родители Нины умерли от рака или болезни сердца. Какой бы ненормальной ни была их дочь, они, конечно же, считали ее вполне пригодной для человеческого общества. «При отсутствии доказательств сомнения толкуются в пользу обвиняемого». Так я и поступлю.

Он идет на кухню и через минуту возвращается с ножом. Разрезает верх коробки, отгибает клапаны. Мое любопытство разбужено. Я весь день таращилась на эту коробку, гадая, что у нее внутри. Что бы ни было, оно, я уверена, стоит бешеную кучу денег. Эндрю остановившимся взглядом смотрит в коробку, и я вопросительно поднимаю брови. Его лицо страшно бледнеет.

— Эндрю? — окликаю я. — Ты в порядке?

Он не отвечает. Молча опускается на стул и прижимает кончики пальцев к вискам. Тороплюсь к нему, чтобы утешить, но не могу не остановиться и не заглянуть в коробку.

И тогда понимаю его реакцию.

Коробка набита вещами для младенцев. Маленькие белые одеяльца, погремушки, куколки. Стопка тоненьких белых ползунков.

Нина растрезвонила всем подряд, что скоро у них будет маленький. Наверняка она сообщила и матери Эндрю, а та решила послать все необходимое для младенца. К несчастью, бабушка побежала впереди паровоза.

Эндрю смотрит на коробку остекленевшим взглядом.

— Ты в порядке? — снова спрашиваю я.

Он смаргивает, как будто забыл, что я тоже здесь, в этой комнате. Выдавливает улыбку.

— В порядке. Да. Я просто… лучше б мне этого не видеть.

Я опускаюсь на соседний стул.

— А вдруг ваш доктор ошибся?

Вообще-то я не совсем понимаю, с какой радости ему так хочется завести ребенка с Ниной. Особенно если вспомнить, что она едва не убила Сесилию. Разве после такого ей можно доверить малыша?

Эндрю потирает лицо.

— Ничего. Нина старше меня, и у нее были… проблемы, когда мы только-только поженились. Я тогда сомневался, стоит ли нам заводить детей, вот мы и ждали. А теперь…

Я смотрю на него в изумлении:

— Нина старше тебя?

— Немного. — Он пожимает плечами. — Когда влюблен, о возрасте как-то не думаешь. А я ее любил.

От меня не укрывается, что он говорит в прошедшем времени. И по тому, как краснеет его лицо, я понимаю, что он тоже это замечает.

— В смысле я люблю ее. Я люблю Нину. Что бы ни случилось, мы есть друг у друга.

Он произносит эти слова убежденным тоном, но, снова бросив взгляд на коробку, мрачнеет. Что бы он ни говорил, он несчастен оттого, что они с женой не могут иметь совместного ребенка. Эндрю это тяготит.

— Поставлю-ка я эту коробку в подвал, — бормочет он. — Может, кто-нибудь из соседей заведет малыша — вот и отдадим ему. А если нет… ее всегда можно отдать на благотворительность. Уверен — кому-то она очень даже пригодится.

У меня возникает непреодолимое желание обнять его. Пусть Эндрю богат и успешен, мне его жаль. По-настоящему хороший парень, он заслуживает быть счастливым. И я начинаю раздумывать, а способна ли Нина, со всеми ее проблемами и перепадами настроения, дать ему счастье. Или он прочно застрял в этих отношениях, потому что так велит долг?

И я тихо произношу:

— Если тебе когда-нибудь захочется поговорить об этом, я рядом.

Он смотрит мне в глаза:

— Спасибо, Милли.

Утешающим жестом кладу на его руку ладонь. Он поворачивает свою руку и сжимает мою. При прикосновении его ладони меня словно молния пронзает. Такого со мной никогда раньше не было. Поднимаю взгляд, смотрю в карие глаза Эндрю и понимаю, что он ощущает то же самое. Одно мгновение мы оба пристально вглядываемся друг в друга, соединенные какой-то невидимой, не поддающейся определению связью. Он снова краснеет.

— Я пойду. — Он забирает у меня свою руку. — Мне надо… то есть я должен…

— Да, конечно…

Он выскакивает из-за стола и стремительно покидает столовую. Но прежде чем взбежать по лестнице, Эндрю посылает мне еще один долгий взгляд.

22

Всю следующую неделю я избегаю общества Эндрю Уинчестера.

Бесполезно отрицать, что у меня к нему чувства. Нет, не просто чувства. Я по-настоящему влюблена. Все время думаю о нем. Мне даже снится, как он целует меня…

Он тоже неравнодушен ко мне, хоть и уверяет, будто любит Нину. Загвоздка, однако, в том, что я не хочу потерять свое рабочее место. Сохранять работу через постель со своим женатым боссом не годится. Поэтому я стараюсь прогнать свои чувства прочь. Впрочем, Эндрю почти весь день на работе, так что избегать его общества нетрудно.

Сегодня вечером я накрываю к ужину, готовая в любой момент сбежать из комнаты, чтобы не встретиться с хозяином. И тут в столовую входит Нина. Она одобрительно кивает, видя лосося с гарниром из риса. И, конечно же, куриные наггетсы для Сесилии.

— Какой чудесный запах, Милли! — восклицает она.

— Спасибо. — Я задерживаюсь около двери в кухню, ожидая, когда мне разрешат уйти к себе — мой рабочий день кончился. — Я могу идти?

— Подожди немного. — Она проводит ладонью по своим светлым волосам. — Тебе удалось заказать билеты в театр?

— Да.

Я ухватила последние два места в партере на вечер воскресенья, чем безмерно горжусь. Билеты стоили целое состояние, но для Уинчестеров это пара пустяков.

— Ваши места в шестом ряду, — сообщаю я. — Вы практически можете протянуть руку и коснуться исполнителей.

— Чудесно! — Нина хлопает в ладоши. — А номер в отеле ты зарезервировала?

— Да, в «Плазе».

Поскольку до города не ближний конец, Нина с Эндрю переночуют в отеле «Плаза». Сесилия отправится на ночь к подруге, так что весь этот треклятый особняк будет в полном моем распоряжении. Могу бродить по нему голяком, если захочу. Правда, я этого не планирую, но сама мысль тешит.

— Ах, как прекрасно! — вздыхает Нина. — Нам с Энди это просто необходимо.

Я прикусываю язык. Не собираюсь комментировать отношения моих хозяев, в особенности в этот момент, когда слышен хлопок входной двери — Эндрю пришел с работы. Надо сказать, со дня своего визита к доктору и последующей ссоры хозяева, как мне кажется, ведут себя несколько отчужденно. Не то чтобы я специально приглядывалась, но неловкую вежливость, с которой они обращаются друг к другу, трудно не заметить. А Нина — та, кажется, вообще выбита из привычной колеи. Сейчас, например, ее белая блузка застегнута не на ту пуговицу. Меня так и подмывает сказать ей об этом, но она, чего доброго, наорет на меня, так что лучше помалкивать.

— Надеюсь, вы отлично проведете время, — говорю я.

— Безусловно! — сияет она. — Еще целая неделя! Да я не дождусь!

— Целая неделя? — хмурюсь я. — Но спектакль через три дня.

Эндрю входит в столовую, стаскивая с себя галстук. Увидев меня, он приостанавливается, но тут же берет себя в руки. Я тоже еле успеваю подавить свою реакцию — так он хорош в деловом костюме.

— Как три дня?! — переспрашивает Нина. — Милли, я же просила тебя заказать билеты на следующую неделю! Я точно помню.

— Ну да… — Я трясу головой. — Но ты сказала это больше недели назад. Вот я и заказала их на это воскресенье.

Ее щеки багровеют.

— Так, значит, ты признаешь, что я просила взять билеты на следующую неделю, а ты взяла их на это воскресенье?

— Нет, я говорю, что…

— Невероятно, до чего ты небрежна! — Нина скрещивает руки на груди. — Я не могу в это воскресенье! Мне нужно отвезти Сесилию в летний лагерь в Массачусетсе, и я собираюсь переночевать там.

Что?! Клянусь, она просила меня взять билеты на это воскресенье и сказала, что Сесилия переночует у подруги! Я ничего не перепутала, это исключено.

— Может, Сесилию отвезет кто-нибудь другой? — лепечу я. — Эти билеты нельзя сдать обратно.

Нина принимает оскорбленный вид.

— Я не спихну свою дочь неизвестно на кого, когда она отправляется в летний лагерь и я расстаюсь с ней так надолго!

Почему бы и нет? Это все-таки лучше, чем пытаться ее убить. Но не могу же я ей это сказать.

— Невероятно, как ты могла так накосячить, Милли! — Она качает головой. — Стоимость билетов и комнаты в отеле будет вычтена из твоей зарплаты.

Я ошеломленно раскрываю рот. Билеты и номер в отеле стоят гораздо больше моего месячного жалования! Да нет, черт, это больше трех моих месячных жалований! Я ведь стараюсь накопить деньжат, чтобы убраться от сюда к чертям собачьим. Еле сдерживаю слезы при мысли, что в обозримом будущем придется пахать бесплатно.

— Нина, — вмешивается Эндрю. — Не огорчайся так. Послушай, я уверен, что билеты можно будет вернуть. Позвоню в кредитную компанию и все устрою.

Нина испепеляет меня взглядом.

— Отлично! Но если нам не вернут деньги, я их взыщу с тебя. Это понятно?

Я безмолвно киваю и вылетаю из столовой прежде, чем она увидит меня плачущей.

23

Во второй половине воскресенья я получаю две радостные вести.

Во-первых, Эндрю удалось вернуть билеты, так что мне не придется работать бесплатно.

Во-вторых, Сесилии не будет дома целых две недели.

Не могу сказать, какая из двух новостей радует меня больше. Я счастлива, что могу не компенсировать стоимость билетов. Но я просто в восторге, что не нужно ниоткуда забирать Сесилию. В отношении ее пословица про яблоню и яблочко верна на все сто.

Сесилия набрала с собой в лагерь столько, что хватило бы на целый год. Клянусь Господом, она уложила в баулы все свои вещи до единой, а на оставшееся свободным место насовала камней. Во всяком случае, такое у меня ощущение, когда я тащу все это к «лексусу» ее матери.

— Пожалуйста, поосторожней с багажом, Милли! — раздраженно цедит Нина, глядя, как я собираю сверхчеловеческие силы, чтобы поднять сумки в багажник. Мои ладони багрово-красные от ручек. — Постарайся ничего не разбить.

Да что эта девчонка тащит с собой такое, что можно разбить?! Насколько мне известно, дети берут в лагерь по большей части одежду да спрей от комаров. Но не мое дело задавать вопросы.

— Прошу прощения, — пыхчу я.

Вернувшись в дом, чтобы забрать оставшийся багаж, я наталкиваюсь на Эндрю, сбегающего вниз по лестнице. Он видит, как я пытаюсь оторвать от пола гигантский баул, и его глаза лезут на лоб.

— Эй, — говорит он, — давай я отнесу. На вид оно жутко тяжелое.

— Нет-нет, все нормально, — отказываюсь я, потому что в этот момент в дом из двери гаража входит Нина.

— Милли справится, Энди. — Нина грозит пальцем. — Ты должен быть осторожным, у тебя больная спина.

Он мечет в нее возмущенный взгляд:

— Моя спина в порядке! Да и с Сесилией надо попрощаться.

Нина корчит гримасу:

— Уверен, что не хочешь поехать с нами?

— Хочу, — говорит он. — Но я завтра работаю целый день. Во второй половине дня несколько совещаний.

— Вот-вот, — фыркает она. — Вечно ставишь работу на первое место.

Теперь уже он корчит гримасу — высказывание жены его явно обидело. Насколько я могу судить, оно очень далеко от истины. Несмотря на свою успешную карьеру бизнесмена, Эндрю каждый вечер является домой к ужину. Да, по временам ему приходится работать в выходные, и все же в этом месяце он посетил два танцевальных представления, один фортепианный концерт, церемонию выпуска из четвертого класса, показательные выступления каратистов, а еще в один вечер Уинчестеры несколько часов провели на школьной художественной выставке.

И все же он говорит:

— Извини.

Она опять фыркает и отворачивается. Эндрю пытается дотронуться до ее руки, но Нина ее отдергивает и шагает на кухню за своей сумочкой.

Эндрю сгребает последний баул в охапку, несет в гараж, где бросает его в багажник и прощается с Сесилией. Та уже сидит в белоснежном «лексусе» матери, одетая в белое кружевное платье, абсолютно неподходящее для летнего лагеря. Но я в жизни ничего по этому поводу не скажу.

Целых две недели без этого маленького чудовища! Я готова запрыгать от радости. Однако вместо этого я оттягиваю уголки губ вниз:

— В доме будет грустно без Сесилии, — говорю я, когда Нина выходит из кухни.

— Да ну? — сухо роняет она. — А я думала, ты ее терпеть не можешь.

У меня отвисает челюсть. В смысле — да, она права, что мы с Сесилией не нашли общего языка. Но я не имела понятия, что Нина догадывается о моих чувствах к ее дочери. Если моя хозяйка такая проницательная, то, может, она знает и то, что я отнюдь не пылаю теплыми чувствами к ней самой?

Нина разглаживает свою белую блузку и возвращается в гараж. Стоит только ей покинуть комнату, как все напряжение во мне спадает. Я всегда чувствую себя как на иголках в присутствии хозяйки, ведь она постоянно придирается к каждой мелочи в моей работе.

Эндрю выныривает из гаража, вытирая ладони о джинсы. Я люблю, когда он по выходным одет в футболку и джинсы. Люблю, как лохматятся его волосы, когда он занимается физической работой. Люблю, когда он улыбается и подмигивает мне.

Интересно, отъезд жены вызывает у него те же чувства, что и у меня?

— Итак, — говорит он, — теперь, когда Нины здесь больше нет, я должен кое в чем признаться.

— О?

Он хочет в чем-то признаться? Может, «Я безумно в тебя влюблен. Я уйду от Нины, и мы с тобой сбежим на Арубу»?

Вряд ли.

— Я не смог получить назад деньги за билеты, — говорит он, повесив голову. — Не хотел, чтобы Нина задала тебе за это трепку. Или, боже сохрани, попыталась повесить на тебя этот расход. Уверен — это она указала тебе неправильную дату.

Я медленно киваю.

— Верно, она, но… Ладно, в любом случае, спасибо. Я очень признательна.

— Так вот… Я хочу сказать, что эти билеты — твои. Отправляйся вечером в город, посмотри шоу с другом. И можете переночевать в отеле «Плаза».

Я едва не ахаю.

— Это так щедро с твоей стороны…

Правый уголок его губ поддергивается кверху.

— Ну, не выбрасывать же билеты. Идите, повеселитесь.

— Да… — Я тереблю подол своей футболки, напряженно размышляя. Невозможно даже вообразить, что бы сказала Нина, узнай она об этом. И, должна признать, одна лишь мысль о том, чтобы выйти в город, пугает меня. — Я признательна за твой подарок, но я никуда не пойду.

— Да ты что! Это же спектакль десятилетия! Тебе не нравятся бродвейские шоу?

Он ничего не знает о моей жизни, не знает, где я провела это самое десятилетие.

— Я не видела ни одного.

— Тогда ты просто обязана пойти! Я настаиваю!

— Да, конечно, но… — Я набираю побольше воздуха. — Правда в том, что мне не с кем идти. А одна не пойду. Так что придется мне обойтись без шоу.

Эндрю несколько секунд всматривается в меня, постукивая пальцем по слегка щетинистому подбородку. И наконец выдает:

— Я пойду с тобой.

Мои брови подлетают вверх.

— Ты уверен, что это хорошая идея?

Он колеблется.

— Знаю, знаю, Нина немного ревнива, но не пропадать же таким дорогим билетам! Уж не говоря о том, что не видеть ни одного бродвейского шоу — это просто преступление. Будет очень весело!

Да уж, будет весело. Это-то меня и беспокоит, черт бы все побрал.

Воображение рисует мне предстоящий вечер.

Вот мы с Эндрю проезжаем по Манхеттену в его BMW, вот сидим в партере и смотрим один из самых классных бродвейских мюзиклов, а потом, возможно, ужинаем в каком-нибудь ресторане поблизости, наслаждаясь бокалом «просекко». Разговариваем, не заботясь, что появится Нина и примется испепелять нас глазами…

Это великолепно.

— Хорошо, — говорю я. — Давай пойдем.

Лицо Эндрю светлеет.

— Отлично! Иду переодеваться. Встретимся здесь внизу через час, идет?

— Идет!

Пока я поднимаюсь на свой чердак, в моем солнечном сплетении зарождается темное и тяжелое ощущение. Как ни радуюсь я предстоящему вечеру, меня обуревает дурное предчувствие: если я сегодня вечером отправлюсь на это шоу, случится что-то ужасное. Я и так уже по уши влюблена в Эндрю, что само по себе грозит бедой. А провести с ним вдвоем целый вечер значит и вовсе искушать судьбу.

Но это же смехотворно! Мы с ним всего лишь поедем на Манхеттен и посмотрим мюзикл. Мы взрослые люди и умеем контролировать свои действия. Все будет хорошо.

24

Я не могу пойти в театр в джинсах и майке, что-что, а это уж точно. Я проверила по интернету — официально там нет дресс-кода, но все равно. Эндрю сказал, что пошел переодеваться, так что и мне нужно облачиться во что-то приличное.

Проблема в том, что у меня нет приличной одежды.

Хотя, если подумать, то есть. Мешок с нарядами, которые мне отдала Нина. Я аккуратно развесила их, чтобы ненароком не испортить, но ни одного еще не надевала. По большей части это всё изысканные платья — не облачаться же мне во что-то такое, занимаясь уборкой. Странно, знаете, орудовать пылесосом в бальном платье.

Но сегодня выпадает случай принарядиться. Может быть, единственная моя возможность за долгое время.

Самая большая проблема: все платья ослепительно белые. Похоже, это и впрямь любимый цвет Нины. Но не мой. У меня, кажется, вообще нет любимого цвета, вернее, все любимые, кроме оранжевого. Правда, белый я носить не люблю — слишком маркий. Сегодня вечером придется быть особенно аккуратной. Хотя вообще-то я буду не совсем белая, потому что у меня нет белых туфель. Есть черные — их и надену.

Перебираю наряды, стараясь найти самый подходящий. Все прекрасны и невероятно сексуальны. Наконец выбираю облегающее коктейльное платье с кружевами, с юбкой длиной чуть выше колена и открытой спиной. Нина намного тяжелее меня, поэтому я ожидаю, что платье будет на мне болтаться. Однако, должно быть, она приобрела его много лет назад, так что на мне оно сидит как влитое. Если бы я покупала специально для себя, то и тогда не смогла бы найти ничего лучше.

С макияжем особо не заморачиваюсь: немного губной помады да еле заметные стрелки на глазах — вот и все. Что бы ни происходило сегодня вечером, буду вести себя прилично. Последнее, что мне надо, — это вляпаться в какую-нибудь историю.

И, конечно, я не сомневаюсь: если Нина учует хотя бы намек на то, что между мной и ее мужем что-то есть, она сделает своей главной миссией сжить меня со свету.

Когда я спускаюсь со второго этажа, Эндрю уже ждет в гостиной. На нем серый костюм с подходящим галстуком, он принял душ и побрился — на подбородке нет и следа давешней щетины. Он выглядит… о Господи, он выглядит божественно. Потрясающе красив. Так красив, что хочется ухватить его за лацканы и… Но самое чудесное — это то, как широко распахиваются его глаза при виде меня. Он громко ахает.

Несколько мгновений мы лишь стоим и смотрим друг на друга.

— Господи, Милли. — (Его рука, поправляющая галстук, дрожит.) — Ты выглядишь…

Он не заканчивает фразу, и это, скорее всего, хорошо. Потому что он смотрит на меня не так, как положено смотреть верному супругу на женщину, не являющуюся его женой.

Может быть, это все же плохая идея? Может, не стоит нам этого делать? Открываю рот, но не могу заставить себя высказать свои сомнения.

Эндрю с трудом отводит от меня глаза и бросает взгляд на свои часы.

— Пора ехать. Найти парковку поблизости от Бродвея — та еще задачка.

— Да, конечно. Пойдем.

Все, теперь возврата нет.

Устраиваясь на прохладном кожаном сиденье BMW, я чувствую себя чуть ли не кинозвездой. Этот автомобиль не чета моему «ниссану». Эндрю занимает место водителя, и в этот момент я ощущаю, как юбка ползет вверх. Когда я надевала платье, его длина доходила почти до колен, но стоило только сесть — и вот подол уже на середине ляжки. Натягиваю его вниз, но как только отпускаю, он тут же возвращается на прежнее место.

По счастью, глаза Эндрю устремлены на дорогу, когда мы выезжаем за ворота. Он хороший, верный муж. Ну и что, что у него был вид, как будто он собирается хлопнуться в обморок при моем появлении на лестнице. Это не значит, что он не в состоянии себя контролировать.

— Я так волнуюсь! — говорю я. — Никак не могу поверить, что иду на «Момент истины».

Мы выезжаем на лонг-айлендское скоростное шоссе. Эндрю кивает:

— Я слышал, шоу просто фантастическое.

— Я даже прослушала на телефоне кое-какие музыкальные номера, пока одевалась, — признаюсь я.

Он хохочет:

— Ты говорила, мы сидим в шестом ряду, верно?

— Верно.

Мы не только будем смотреть самое модное шоу на Бродвее, но еще и сидеть будем так близко, что сможем чуть ли не дотронуться до актеров. Если они начнут преувеличенно артикулировать, то, чего доброго, до нас и слюна их долетит. Что самое странное, я не только не против — мне этого хочется.

— Слушай, Эндрю…

Он поднимает брови.

— Мне жаль, что ты идешь не с Ниной. — Опять одергиваю подол, но тот, видимо, поставил себе целью выставить напоказ мое нижнее белье. — Она так хотела туда попасть!

Он отмахивается:

— Об этом не беспокойся. За время нашего брака Нина пересмотрела столько бродвейских мюзиклов — не сосчитать. А для тебя это нечто особенное. Тебе это доставит истинное наслаждение. Уверен — Нина хотела бы, чтобы ты получила удовольствие.

— М-м-м… — тяну я. Что-то верится с трудом.

— Не волнуйся, — говорит Эндрю. — Все в порядке.

Он останавливается у светофора. Пальцы выстукивают дробь по рулевому колесу. Я замечаю, что его взгляд отрывается от лобового стекла, а в следующий миг я вижу, куда он смотрит.

На мои ноги.

Вскидываю глаза, и он понимает, что его поймали с поличным. К его щекам приливает краска, и он отворачивается.

Поерзав на сиденье, я скрещиваю ноги. Нина определенно была бы вне себя, узнай она о наших делах, но как она узнает? Никак. И потом — мы ничего такого не делаем. Что с того, что Эндрю смотрел на мои ноги? Смотреть — не преступление.

25

Стоит прекрасный июньский вечер. Я прихватила с собой накидку, но на улице тепло, и я оставляю ее в автомобиле. Вот почему, когда мы стоим в очереди на входе в театр, на мне только мое белое платье, а в руках сумочка, которая к нему не подходит.

Входя в зрительный зал, я невольно ахаю. В жизни никогда такого не видела. Один только партер содержит бесчисленное количество рядов. Подняв голову, я вижу два сектора кресел, уходящих под самый потолок. А перед зрительскими рядами колышется красный занавес, подсвеченный снизу ярким желтым светом рампы.

Наконец, с трудом оторвавшись от этого зрелища, я замечаю, что на лице Эндрю играет легкая улыбка.

— Что? — бурчу я.

— Так забавно! — отвечает он и поясняет: — Выражение твоего лица. Для меня это зрелище не диковинка, но мне нравится смотреть на него твоими глазами.

— Тут все такое огромное… — смущенно говорю я.

Капельдинер вручает нам программки и провожает к нашим местам. Вот тут и начинается самое захватывающее: он ведет нас все ближе, ближе и ближе к сцене. И когда наконец мы занимаем свои места, я не могу поверить, насколько мы близко к красному занавесу. При желании я могла бы хватать актеров за лодыжки. Я, конечно, не буду никого хватать, ибо на этом закончится мое досрочное освобождение, но сам факт!

Сидя рядом с Эндрю на лучших местах этого шикарного театра в ожидании самого популярного мюзикла на Бродвее, я совсем не чувствую себя только что освободившейся из тюрьмы девушкой, у которой нет ни гроша в кармане и которая вынуждена выполнять работу, которую ненавидит. Я чувствую себя особенной. Как будто я заслуживаю находиться здесь.

Смотрю на профиль Эндрю. Все это благодаря ему. Ведь он мог бы повести себя как негодяй и стребовать с меня деньги за билеты. Или мог прийти сюда с кем-нибудь из своих друзей. Имел бы все права поступить так. Но он этого не сделал. Он привел сюда меня. И я никогда этого не забуду.

— Спасибо, Эндрю, — вырывается у меня.

Он поворачивает голову и смотрит на меня. Улыбка трогает его губы. Он так хорош, когда улыбается.

— Пожалуйста, — отвечает он.

За громкой музыкой и шумом зрителей, пробирающихся к своим местам, я едва слышу жужжание телефона в сумочке. Вынимаю его и вижу на экране сообщение от Нины:

Не забудь выставить мусор на улицу.

Скриплю зубами. Пару секунд назад фантазировала о том, что я вовсе не домашняя прислуга, — и вот, нате вам, записка от хозяйки с напоминанием выволочь мусорную урну на тротуар кладет мечтам конец. Нина напоминает мне об этом каждую неделю в те дни, когда приезжает мусорная машина, хотя я еще ни разу не забыла. Но самое худшее в другом. Читая ее записку, я вдруг вспоминаю, что забыла-таки вытащить мусор за ворота. Обычно я делаю это после обеда, а сегодня режим нарушился, и это выбило меня из привычной колеи.

Хотя ладно, не страшно. Просто надо не забыть сделать это сегодня ночью, когда мы вернемся домой. После того, как BMW Эндрю превратится в тыкву.

— С тобой все окей?

Эндрю наблюдает, как я читаю записку, и сводит брови в одну черту. Мои теплые чувства к нему чуть-чуть остывают. Эндрю ведь не мой парень, решивший побаловать меня бродвейским шоу. Он мой работодатель. Он женат. Он привел меня сюда лишь из жалости ко мне, бескультурной и неотесанной.

И я никогда этого не забуду.

Мюзикл был великолепен.

Я буквально как на иголках в своем кресле в шестом ряду, рот все время открыт от изумления. Понимаю теперь, почему это шоу — самое популярное на Бродвее. Музыкальные номера завораживают, танцы отработаны до мелочей, а актер, играющий главного героя — просто мечта.

Правда, я не могу не думать о том, что он и наполовину не такой красивый, как Эндрю.

После продолжительной овации стоя спектакль наконец завершается и публика тянется к выходу из зала. Эндрю лениво поднимается с места и разминает застывшую спину.

— Как насчет ужина? — спрашивает он.

Я прячу программку в сумочку. Этот сувенир — дело рискованное, но мне отчаянно хочется иметь хоть что-нибудь на память о волшебном вечере.

— Неплохо бы, — отвечаю я Эндрю. — Ты знаешь какое-нибудь хорошее место?

— В паре кварталов отсюда есть отличный французский ресторан. Тебе нравится французская еда?

— Никогда не пробовала, — признаюсь я. — Если не считать картошки-фри.

Он смеется:

— Думаю, тебе понравится. Я угощаю, разумеется. Что скажешь?

Скажу, что Нине совсем не понравится, когда она узнает, что ее муж водил меня в театр на Бродвей, а потом угощал дорогим французским ужином. А, да к черту Нину! Мы уже здесь, и вряд ли посещение ресторана разъярит ее больше, чем одно только шоу само по себе. Гулять так гулять!

— Одобряю.

В своей прежней жизни, до Уинчестеров, я бы никогда не могла пойти в такой французский ресторан, как тот, в который ведет меня Эндрю. На двери висит меню, и я мельком взглядываю на цены: любая здешняя закуска стоит моей месячной зарплаты. Но стоя здесь рядом с Эндрю в белом платье Нины, я чувствую себя на своем месте. Во всяком случае, никто не укажет мне на дверь.

Когда мы входим в ресторан, я уверена — все думают, что мы пара. Я видела наше отражение в витрине снаружи. Мы прекрасно смотримся вместе. Если честно, как пара мы выглядим лучше, чем Эндрю с Ниной. Никто не заметит, что у него есть кольцо на пальце, а у меня нет. Зато наверняка заметят, с какой нежностью он кладет руку на мою талию, ведя меня к столу, а затем отодвигает мой стул.

— Ты такой джентльмен, — отмечаю я.

Он усмехается:

— Скажи спасибо моей матери. Она меня выдрессировала.

— Что ж, правильно выдрессировала.

Он сияет улыбкой:

— Вот она обрадовалась бы, услышав это!

Его слова заставляют меня вспомнить Сесилию. Избалованная девчонка помыкает мной, как хочет, и это сходит ей с рук. Но опять же — Сесилии через многое пришлось пройти. Ее чуть не убила родная мать.

К нам подходит официант — принять заказ на напитки. Эндрю заказывает себе бокал красного вина, я следую его примеру. Даже не смотрю на цены. Если посмотрю, мне станет плохо. И потом, Эндрю ведь сказал, что угощает, верно?

— Понятия не имею, что взять, — говорю я. Названия блюд мне не знакомы, к тому же все меню по-французски. — Ты понимаешь, что тут написано?

— Oui, — отвечает Эндрю.

Я приподнимаю брови:

— Ты говоришь по-французски?

— Oui, mademoiselle, — подмигивает он. — Фактически, бегло. Первый курс колледжа я прошел в Париже.

— Ух ты. — Я не только не учила французский в колледже — я вообще никогда не ходила в колледж. И школьный аттестат получила, сдав экзамены экстерном.

— Хочешь, прочту тебе меню на английском?

У меня багровеют щеки.

— Не надо. Просто выбери для меня что-то на свой вкус. Уверена, мне понравится.

Мой ответ явно доставил ему удовольствие.

— Окей, так и поступлю.

Приходит официант с бутылкой вина и двумя бокалами. Слежу, как он открывает бутылку и наполняет оба бокала доверху. Эндрю делает ему знак оставить бутылку. Беру свой бокал и делаю большой глоток.

О боже, какое вино! Намного лучше, чем то, что можно купить за пять баксов в местном алкомаркете.

— А ты? — спрашивает Эндрю. — Знаешь еще какой-нибудь язык?

Я качаю головой:

— Мне еще повезло, что хотя бы по-английски говорю.

Эндрю не смеется моей шутке.

— Не занимайся самоуничижением, Милли. Ты уже много месяцев работаешь у нас, у тебя безукоризненная рабочая этика и ты, без сомнения, умна. Я не понимаю даже, почему ты согласилась на эту работу, хотя, конечно, нам повезло, что ты работаешь у нас. Неужели у тебя нет никаких карьерных амбиций?

Я тереблю салфетку, избегая смотреть ему в глаза. Он же ничегошеньки обо мне не знает! Если бы знал, то все понял бы.

— Не хочу говорить об этом.

Он секунду колеблется, затем кивает, уважая мое пожелание.

— Хорошо. В любом случае, я рад, что ты вышла в город сегодня вечером.

Я поднимаю взгляд — его карие глаза смотрят на меня не отрываясь.

— Я тоже.

Кажется, он хочет сказать что-то еще, но в этот момент звонит его телефон. Эндрю вынимает его из кармана и смотрит на экран, а я делаю еще один глоток вина. Оно так великолепно, что хочется выдуть его залпом. Но нет, так не годится.

— Нина звонит, — произносит Эндрю. Может, это мне лишь кажется, но на его лице страдание. — Мне лучше ответить.

Я не могу различить слов Нины, но ее резкий голос слышен через стол. Кажется, она чем-то раздражена. Эндрю держит телефон на расстоянии сантиметра от уха, морщась при каждом ее слове.

— Нина, — говорит Эндрю. — Слушай, это… да, я не стану… Нина, расслабься! — Он поджимает губы. — Я не могу говорить об этом сейчас. Увидимся завтра, когда ты вернешься домой, окей?

Эндрю нажимает на кнопку отбоя и с силой грохает телефон о стол. Затем хватает свой бокал и одним глотком выпивает половину.

— Все хорошо? — спрашиваю.

— Да. — Он прижимает кончики пальцев к вискам. — Я только… Я люблю Нину, но иногда задаюсь вопросом, как так получилось, что наш брак превратился… вот в это. Наше общение на девяносто процентов состоит из ее крика на меня.

Не знаю, что на это сказать.

— Я… мне очень жаль. Если тебя утешит, что и мое общение с ней на девяносто процентов состоит из ее крика.

Кончики его губ подергиваются:

— Значит, у нас с тобой есть что-то общее.

— Э… А раньше она была другой?

— Совсем другой. — Он опять хватает бокал и осушает его до конца. — Когда мы встретились, она была матерью-одиночкой, работающей на двух работах. Жизнь у нее была тяжелая. Я восхищался ею. Сила ее духа — вот что притягивало меня к ней. А сейчас… Она только тем и занята, что ноет и жалуется. Работать она не хочет. Избаловала Сесилию до крайности. А самое худшее, что…

— Что?

Он берет бутылку и наполняет свой бокал. Проводит пальцем по ободку.

— Ничего. Забудь. Не надо мне было… — Он окидывает ресторан взглядом. — Куда запропастился наш официант?

Я умираю от желания узнать, что хотел доверить мне Эндрю. Но тут к нам подбегает официант, ожидающий получить огромные чаевые со столь дорогого ужина. По всей видимости, он упустил свой шанс.

Эндрю делает заказ для нас обоих, как мы и условились. Я даже не спрашиваю, что он заказал — пусть это станет сюрпризом. Все равно, блюдо, я уверена, будет восхитительным. На меня также производит большое впечатление французское произношение моего спутника. Мне всегда хотелось выучить какой-нибудь иностранный язык. Но, наверное, для меня уже поздно.

— Надеюсь, тебе понравится мой заказ, — произносит Эндрю почти застенчиво.

— Конечно понравится! — улыбаюсь я. — У тебя отличный вкус. Посмотри хотя бы на свой дом. Или это Нина все устроила?

Он отпивает из бокала.

— Нет, дом принадлежит мне, и дизайнерские работы были выполнены еще до того, как мы поженились. Даже еще до того, как мы встретились.

— Правда? Большинство мужчин, работающих в городе, предпочитают холостяцкую квартиру, прежде чем остепенятся.

Он фыркает.

— Нет, меня это никогда не привлекало. Я был готов обзавестись семьей. Фактически, как раз перед тем, как познакомиться с Ниной, я обручился кое с кем другим…

Прямо перед знакомством с Ниной? Что он хочет сказать? Что Нина разлучница?

— В любом случае, — продолжает он, — я всегда хотел остепениться, купить дом, завести много детей…

При последних словах уголки его губ опускаются. Хотя он больше ничего не прибавил, явственно видно: он все еще испытывает боль от того, что у Нины не будет детей.

— Мне очень жаль, что… — Я кручу в пальцах бокал, помешивая вино. — Ну ты понял, я про проблемы с фертильностью. Должно быть, это тяжело для вас обоих.

— Да… — Он отрывает взгляд от своего бокала и вдруг выпаливает: — После того визита к доктору у нас не было секса.

Я едва не опрокидываю бокал на скатерть. В этот момент возвращается официант с закуской — маленькими круглыми кусочками хлеба, покрытыми чем-то красным. Но после признания Эндрю я едва удостаиваю еду взглядом.

— Mousse de saumon canapés, — объясняет Эндрю после ухода официанта. — Собственно, это мусс из копченого лосося на кусочке багета.

Я лишь таращусь на своего собеседника.

— Извини, — вздыхает он. — Не надо было мне об этом упоминать. Это я от безысходности

— Э-э…

— Давай лучше… — он указывает на маленькие кусочки багета, — давай лучше порадуемся хорошей еде. Забудь, что я это сказал. Мы с Ниной… у нас все хорошо. Каждая пара проходит сквозь плохой период.

— Да, конечно.

Но забыть то, что он сказал о Нине, будет непросто.

26

Несмотря ни на что, мы прекрасно проводим время за ужином. К вопросу о Нине больше не возвращаемся, и беседа идет легко и непринужденно, особенно после второй бутылки вина. И не упомню, когда у меня в последний раз выдавался такой чудесный вечер. Когда он подходит к концу, мне становится грустно.

— Я так тебе благодарна, — говорю я Эндрю, пока он оплачивает счет, на который я даже взглянуть боюсь. Одно только вино наверняка обошлось ему в кругленькую сумму.

— Это я благодарен тебе, — отвечает он, и лицо его чуть ли не светится. — Я потрясающе провел время. Мне не было так весело с того… — Он прочищает горло. — Неважно, было очень здорово. Мне так этого не хватало!

Он встает из-за стола, слегка покачиваясь. Мы очень много выпили сегодня, что при иных обстоятельствах было бы просто отлично, вот только Эндрю предстоит сейчас вести автомобиль обратно в Лонг-Айленд. По скоростному шоссе.

Должно быть, он догадался, о чем я подумала. Опершись о стол, чтобы не качаться, он говорит:

— Кажется, мне не следует садиться за руль.

— Нет, — подтверждаю я. — Лучше не надо.

Он потирает лицо.

— У нас все еще забронирован номер в «Плазе». Что скажешь?

Что ж, не нужно быть гением, чтобы понять, какой это будет огромной ошибкой. Мы оба пьяны, его жена уехала из города, и у Эндрю довольно давно не было секса. А у меня его не было еще дольше, гораздо дольше. Надо сказать «нет». Ничем хорошим это не кончится.

— Не думаю, что это хорошая идея, — бурчу я.

Эндрю кладет руку себе на грудь.

— Клянусь, что буду джентльменом. Это люкс. В нем две кровати.

— Я знаю, но…

— Ты мне не доверяешь?

— Ты мне не доверяешь?

Я не доверяю себе. Вот это проблема так проблема.

— Ладно. Я не в состоянии отвезти нас обратно в Лонг-Айленд сегодня ночью, — говорит он и смотрит на свой «ролекс». — Давай поступим так: я сниму два разных номера в «Плазе».

— О Господи, это же будет стоить целое состояние!

Он отмахивается:

— Ничего подобного. У меня скидка, потому что я иногда размещаю там своих клиентов. Так что все норм.

Эндрю, безусловно, слишком пьян, чтобы сесть за руль, да и я тоже, даже если бы не боялась вести его элитный автомобиль. Наверное, можно было бы взять такси, но Эндрю этого не предложил.

— Хорошо. Раз у нас будут разные номера, то пожалуй…

Он ловит такси, которое отвезет нас в отель. Скользнув на заднее сиденье желтого кэба, я вновь чувствую, как мое платье ползет вверх. Да что с этим дурацким платьем такое? Я изо всех сил стараюсь вести себя прилично, а оно не дает. Хватаю подол и натягиваю пониже, но в этот момент замечаю, что Эндрю опять смотрит на мои ноги. На этот раз, застигнутый врасплох, он не отводит глаза, а улыбается.

— Что? — говорит он. О Господи, кажется, он пьян в стельку.

— Ты пялишься на мои ноги!

— И что? — Его улыбка становится шире. — У тебя очень красивые ноги. Что плохого, если я немножко посмотрю на них?

Я шлепаю его по руке, и он хватается за нее, как будто ему больно.

— Не забывай — мы будем в разных номерах, — произносит он.

Однако его карие глаза не отрываясь смотрят в мои. И на пару секунд у меня спирает дыхание. Эндрю хочет остаться верным Нине, в этом я уверена. Но она в другом штате, он пьян, и у них проблемы, и, может, уже давно. Все то время, что я у них работаю, Нина обращалась с мужем отвратительно. Он заслуживает гораздо лучшего.

— А ты на что смотришь? — спрашивает он низким голосом.

Я проглатываю внезапный ком в горле.

— Ни на что.

— Ты так хороша сегодня, Милли, — выдыхает он. — Я не помню, говорил ли тебе об этом. Но ты должна знать.

— Эндрю…

— Я просто… — Его кадык дергается вверх-вниз. — В последнее время я просто чувствую себя таким…

Прежде чем он успевает закончить фразу, такси резко поворачивает направо. Я так и не пристегнулась, и поэтому инерция бросает мое тело на Эндрю. Он успевает подхватить меня до того, как я врежусь головой в окно. Его тело прижимается к моему, его дыхание обжигает мне шею.

— Милли, — шепчет он.

А затем целует меня.

И я — помоги мне, Боже! — отвечаю на поцелуй.

27

Излишне говорить, что из намерения взять два отдельных номера в «Плазе» ничего не вышло.

Да, я спала с моим женатым боссом.

После нашего поцелуя в такси обратного пути не было. Уже в тот момент мы были готовы сорвать друг с друга одежду. Пока Эндрю регистрировался в лобби, мы еще кое-как держали себя в руках, в лифте целовались, как два истомившихся подростка, а когда добрались до своего номера, то и вовсе забыли о том, чтобы сохранить приличия или попытаться как-то замедлить события из уважения к семейному статусу Эндрю. Не знаю, когда он занимался сексом в последний раз, но со мной это случилось так давно, что я боялась, как бы ему не пришлось сначала удалить паутину. Черта с два я от этого откажусь! В моей сумочке даже нашлось несколько кондомов — остались там с того времени, когда я намеревалась иметь дело с Энцо.

Ах, как же было хорошо! Нет, более чем хорошо. Черт, это было потрясающе! И мне это было так нужно!

В гигантском окне, из которого открывался вид на город, только что засветилось восходящее солнце. Я лежу в постели размера квин-сайз в номере декадентского отеля «Плаза», а рядом со мной спит Эндрю, тихо выдыхая сквозь полуоткрытые губы. Вспоминаю, что он выделывал прошедшей ночью, и дрожу от удовольствия. Одна часть меня жаждет разбудить его, чтобы посмотреть, не захочется ли ему повторить, но более реалистически настроенная часть знает, что это никогда, никогда не повторится.

Ведь Эндрю женат. А я его домработница. Прошедшей ночью он был пьян. Так что это событие одной ночи.

А пока я смотрю на его чеканный профиль и разрешаю себе пофантазировать. Может, он проснется и решит, что с него хватит Нины со всем ее дерьмом. Решит, что любит меня и хочет, чтобы я жила с ним в его прекрасном доме за прочной оградой. А потом я подарю ему ребенка, которого ему так хочется и которого Нина не в состоянии ему дать. Вспоминаю, как отвратные бабы на собрании КУР говорили что-то про их с Ниной брачный договор. Эндрю может уйти от нее без особенных затрат, хотя, я уверена, он будет щедр к бывшей жене.

Фу, какие глупости. Этого никогда не случится. Если бы он знал всю правду обо мне, то обходил бы меня за милю. Но могу же я помечтать?!

Эндрю издает стон и трет веки ладонями. Поворачивает голову и приоткрывает глаза. К моей радости, он не замирает от ужаса, увидев меня.

— Привет! — сипло произносит он.

— Привет.

Он снова трет глаза.

— Ты как? В порядке?

Если не считать щемящего чувства в груди, — да, я в порядке.

— Все хорошо. А ты?

Он пытается сесть на постели — не получается. Его голова падает обратно на подушку.

— Кажется, у меня похмелье. Господи, сколько же мы выпили?

Он выпил гораздо больше меня. Но поскольку веса во мне не так много, меня стукнуло крепче.

— Две бутылки вина, — отвечаю.

— Я… — Он морщит лоб. — С нами все окей?

— Успокойся уже. — Я ухитряюсь улыбнуться. — С нами все окей. Не вру.

Он во второй раз пытается сесть. На лице гримаса — его мучает головная боль. Но на этот раз попытка удается.

— Я очень сожалею. Я не должен был…

Я вздрагиваю. Он жалеет о случившемся, что ли?

— Не беспокойся об этом. — Мой голос хрипит, и я прочищаю горло. — Пойду приму душ. Нам надо отправляться домой.

— Да… — Он тяжко вздыхает. — Ты же ничего не скажешь Нине, правда? В смысле, мы оба были чертовски пьяны…

Конечно. Вот, значит, чтó его больше всего волнует.

— Не скажу.

— Спасибо. Большое тебе спасибо.

Я голая под одеялом, но мне не хочется, чтобы он видел меня такой. Заворачиваюсь в одеяло, вылезаю из постели и бреду в ванную. Чувствую на себе взгляд Эндрю, но не оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Это унизительно.

— Милли?

По-прежнему не оборачиваюсь.

— Что?

— Я не сожалею, — говорит он. — Мы с тобой прекрасно провели время этой ночью, и я не раскаиваюсь ни в чем. Надеюсь, что ты тоже.

Тут я оборачиваюсь и смотрю на него. Он по-прежнему в постели, накрыт одеялом до пояса, мускулистая грудь обнажена.

— Нет, я ни в чем не раскаиваюсь, — заверяю я его.

— Но… — Он тяжело вздыхает. — Это больше никогда не повторится. Ты же понимаешь, верно?

Киваю.

— Да, понимаю.

На лице Эндрю появляется озабоченное выражение. Он приглаживает ладонью свои темные волосы.

— Как бы мне хотелось, чтобы все было по-другому.

— Знаю.

— Если бы я только встретил тебя, когда…

Ему не нужно заканчивать фразу — я знаю, о чем он. Если бы мы встретились, когда он еще не был женат. Он мог бы зайти в бар, где я обслуживала столики, наши глаза встретились бы, а потом он попросил бы мой номер телефона, и я дала бы. Но так не случилось. Он женат. Он отец. Между нами больше ничего никогда не будет.

— Знаю, — опять говорю я.

Он не отрывает от меня взгляда, и одно мгновение мне кажется, что сейчас он спросит, нельзя ли ему приять душ вместе со мной. В конце концов, мы уже осквернили этот номер-люкс. Еще один раз ничего не прибавит и не убавит. Но Эндрю овладевает собой, отворачивается, натягивает на себя одеяло. А я захожу в ванную, чтобы постоять под холодным душем.

28

По дороге домой мы почти не разговариваем. Эндрю включает радио, из которого льется бесконечная болтовня диджея. Я вспоминаю, что у Эндрю назначено совещание на вторую половину дня, значит, едва добравшись до дома, он тут же повернет обратно. Но едет он домой не только ради меня — на нем та же одежда, что вчера, и он, я уверена, перед возвращением в офис захочет переодеться в свежий костюм.

— Ну вот, теперь рукой подать, — бормочет Эндрю, когда мы съезжаем с лонг-айлендского скоростного шоссе. Он надел солнцезащитные очки, так что выражение его лица невозможно прочитать.

— Отлично.

Мое платье опять уезжает вверх — проклятое платье, причина всех наших проблем. Одергиваю подол и замечаю, несмотря на темные очки, что Эндрю опять скосил глаза. Я приподнимаю брови, и он смущенно улыбается:

— На посошок.

Подъезжая к нашему кварталу мы обгоняем мусорную машину. И тут меня как громом поражает.

— Эндрю, — шепчу я. — Я не выставила мусор на тротуар прошлым вечером!

— И что?

Похоже, до него не доходит серьезность ситуации.

— Нина даже записку мне прислала вчера с напоминанием, чтобы я не забыла выставить мусор. А я этого не сделала, потому что меня не было дома. Раньше я никогда не забывала. Если она узнает…

Он снимает очки, под которыми скрывались слегка покрасневшие глаза.

— Вот дерьмо. У тебя все еще есть время сделать это?

Я смотрю вслед мусорной машине, едущей в противоположную от нашего дома сторону.

— Боюсь, нет. Слишком поздно. Они сегодня рановато приехали.

— Но ты же можешь сказать, что просто забыла, и все?

— Думаешь, Нина на это купится?

— Вот дерьмо, — повторяет он. Пальцы барабанят по рулевому колесу. — Ладно, я займусь этим. Не тревожься.

Единственный способ управиться с этим делом — самой отвезти мусор на свалку. Я даже не знаю толком, где она, эта свалка, да и багажник в моем «ниссане» такой маленький, что мне потребовалось бы несколько ходок. Поэтому я искренне надеюсь, что Эндрю выполнит свое обещание.

Подъехав к дому, Эндрю нажимает кнопку на приборном щитке автомобиля, и ворота автоматически открываются. Энцо уже работает во дворе. Он вскидывает голову при виде нашего BMW, катящего по дорожке к гаражу. Автомобиль Эндрю, подъезжающий к дому так рано утром вместо того, чтобы отъезжать от него, — зрелище настолько необычное, что Энцо просто обязан был удивиться.

Мне надо бы спрятаться, нырнув под приборный щиток, но поздно. Энцо застывает, на миг забыв про работу и вперив в меня взгляд своих черных глаз, а затем трясет головой, как тогда, в мой первый день.

Проклятье.

Эндрю тоже замечает его, но лишь поднимает ладонь и помахивает ею, как будто в том, чтобы вернуться домой в девять тридцать утра с женщиной, не являющейся его женой, нет ничего странного. Он останавливается перед тем, как въехать в гараж.

— Пойду спрошу Энцо — может, он подсобит с мусором, — объясняет он.

Мне хочется попросить его не обращаться к Энцо, но я не успеваю даже рот открыть — мой спутник выскакивает из машины, оставив дверцу приоткрытой. Энцо отступает на шаг, как будто желая избежать разговора.

— Ciao, Энцо! — Эндрю одаривает садовника ослепительной улыбкой. (Господи, как же он хорош, когда улыбается! Я на мгновение закрываю глаза, припоминая, как его руки ласкали мое тело прошлой ночью.) — Мне нужна твоя помощь.

Энцо, не произносч ни слова, таращится на Эндрю.

— У нас тут небольшая проблемка с мусором. — Эндрю машет рукой в сторону четырех набитых до отказа мешков, прислоненных к стене дома. — Мы забыли выставить их вчера на тротуар. Ты не мог бы отвезти их на свалку в своем пикапе? Пятьдесят баксов, идет?

Энцо смотрит на мешки, затем обратно на Эндрю. Ничего не говорит.

— Мусор… — повторяет Эндрю. — На. Свалку. Мусор. Свалка. Capisci[12]?

Энцо мотает головой.

Эндрю, скрипнув зубами, вытаскивает из заднего кармана брюк бумажник.

— Отвези наш мусор на свалку. Я дам тебе… — он копается в бумажнике, — сотку. — Машет купюрами перед лицом садовника. — Увези наш мусор. На твоем пикапе. На свалку.

Наконец Энцо произносит:

— Нет. Я занят.

— Послушай, но это же наш двор, а ты… — Эндрю вздыхает и снова шарит в бумажнике. — Две сотки. Одна поездка на свалку. Да выручи же меня! Пожалуйста!

Я ожидаю, что Энцо опять откажется, но тот выдергивает купюры из пальцев Эндрю, затем направляется к стене, где стоят мешки, и забирает их все разом. Мышцы под белой футболкой вздуваются.

— Молодец, — одобряет Эндрю. — На свалку.

Энцо одно мгновение пялится на него, затем проходит мимо с мешками и, все так же не сказав ни слова, забрасывает их в кузов своего пикапа. Садится за руль и уезжает. Должно быть, понял, чего от него хотят.

Эндрю шагает обратно к машине и проскальзывает на водительское сиденье.

— Так, с этим порядок. Но елки-палки, какой же говнюк!

— Я думала, он тебя не понимает.

— Ага, как же. — Эндрю закатывает глаза. — Он понимает больше, чем показывает. Выёживался, чтобы хапнуть побольше.

Я согласна, что Энцо, судя по его виду, не хотел возиться с нашим мусором, но не думаю, что это из-за денег.

— Не нравится мне этот парень, — ворчит Эндрю. — Он работает во всех усадьбах нашего района, но треть своего времени торчит у нас. Как ни глянешь, он тут как тут. Ума не приложу, какого черта он здесь околачивается.

— У вас самый большой дом в окрýге, — указываю я. — И самый большой газон.

— Да, но… — Эндрю не отрывает глаз от пикапа Энцо, исчезающего вдали. — Не знаю. Я просил Нину избавиться от него и нанять кого-нибудь другого, но она говорит, что все пользуются его услугами, потому что он, как утверждают, «лучший».

Конечно, после своего хамского отказа Энцо мне не особо симпатичен, но не по себе мне в его присутствии не по этой причине. Не могу забыть, как он в мой первый рабочий день здесь прошипел мне итальянское слово, обозначающее «опасность». И еще — он страшно боится хоть чем-то вызвать неудовольствие Нины, хотя мог бы придушить ее одной левой. Интересно, а Эндрю знает, с какой опаской Энцо относится к его жене?

В любом случае, я не собираюсь рассказывать Эндрю об этом.

29

Нина возвращается около двух часов пополудни. В руках у нее четыре огромных магазинных пакета — следствие внезапного шопинг-загула по дороге домой. Она бесцеремонно сваливает их в кучу прямо посреди гостиной.

— Я нашла такой симпатичный магазинчик, — сообщает она мне, — что не могла уйти оттуда, ничего не купив!

— Здорово! — отзываюсь я с преувеличенным энтузиазмом.

Ее щеки пылают, под мышками темнеют пятна пота, светлые кудри с до сих пор не обесцвеченными корнями торчат во все стороны, на правом глазу тушь затекла в уголок и сидит там неопрятным комком. И что Эндрю находит в этой женщине?

— Не занесешь мои пакеты наверх, Милли? — Она плюхается на роскошный кожаный диван и вынимает телефон. — Спасибо большое.

Я поднимаю один из пакетов и… срань господня, какой он тяжелый! В каком магазине она затоварилась? Может, в том, где торгуют оборудованием для тяжелой атлетики? Придется сходить наверх два раза, я же не Энцо.

— Тяжеловатые, — комментирую я.

— Да ну? — смеется она. — Вот уж не думаю. Может, пора тебе начать ходить в спортзал, Милли? Рыхленькая становишься.

Мои щеки вспыхивают. Это я-то рыхлая? У самой Нины, как кажется, отсутствуют все мышцы. Она никогда не ходит на тренировки, насколько мне известно. Не могу припомнить, чтобы хоть раз видела ее в кроссовках.

Я медленно и мучительно тащу наверх два пакета, и в это время Нина окликает меня:

— О, а кстати, Милли…

Стискиваю зубы.

— Да?

Нина поворачивается на диване, чтобы смотреть прямо на меня.

— Вчера вечером я звонила по домашней линии. Почему мне никто не ответил?

Я застываю на месте. Руки дрожат под тяжестью пакетов.

— Что?

— Я звонила на домашний телефон вчера, — повторяет она, на этот раз медленнее. — Примерно в одиннадцать. Отвечать на телефон — одна из твоих обязанностей. Но ни ты, ни Эндрю не взяли трубку.

— Гм… — Я ставлю пакеты на ступеньку и потираю подбородок, как будто стараюсь припомнить. — Я, наверное, уже спала, а звонок у телефона не слишком громкий, на чердаке не слышно, я и не проснулась. А Эндрю, может, в этот момент куда-то выходил?

Она выгибает бровь:

— Эндрю куда-то выходил в одиннадцать вечера в воскресенье? Куда и с кем?

Я пожимаю плечами.

— Понятия не имею. Ты не пробовала звонить на его мобильный?

Знаю, что не пробовала. В одиннадцать мы с Эндрю были в одной постели.

— Не пробовала, — отвечает Нина, но в дальнейшие подробности не вдается.

Я прокашливаюсь.

— Я в этот момент спала у себя. Понятия не имею, чем он занимался.

— Гм-м. — Ее бледно-голубые глаза, неотрывно глядящие на меня из глубины гостиной, темнеют. — Возможно, ты права. Спрошу-ка я у него.

Я киваю с облегчением — Нина прекращает допрос. Она же не знает, что произошло. Не знает, что мы вместе отправились в город, посмотрели мюзикл, на который она должна была пойти с мужем, а потом провели ночь в отеле. Один Господь знает, что бы она со мной сделала, если бы узнала.

Но она же не знает!

Я вновь подхватываю пакеты, тащу дальше вверх по лестнице, затем водворяю их в хозяйской спальне. Растираю руки, занемевшие во время этого путешествия. Мой взгляд притягивает к себе хозяйская ванная, которую я убрала сегодня утром — впрочем, поскольку Нины дома не было, она и без того была непривычно опрятной. Проскальзываю внутрь. В комнате, равной по размеру моей каморке на чердаке, стоит большая фаянсовая ванна — необычно высокая, верхний край доходит мне до колена.

Нахмурившись, смотрю внутрь ванны и воображаю события, случившиеся много лет назад. Маленькая Сесилия лежит в ванне, медленно заполняющейся водой. А потом Нина хватает ее и заталкивает под воду, наблюдая, как кроха задыхается…

Я закрываю глаза и отворачиваюсь от ванны. Не могу думать об этом. Но не могу и забыть, насколько Нина эмоционально нестабильна. Нельзя, чтобы она узнала о нас с Эндрю. Это уничтожит ее. А после этого она уничтожит меня.

Поэтому я вынимаю из кармана телефон и отправляю Эндрю записку:

Предупреждаю: вчера вечером Нина звонила по домашнему телефону.

Он поймет, что надо делать. Он всегда все понимает.

30

Без Сесилии в доме тишина и покой.

Хотя девочка большую часть времени проводит в своей комнате, вокруг нее словно концентрируется некая энергия. А нет ее — и на усадьбу Уинчестеров опускается мир. К моему удивлению, Нина даже вроде как повеселела. Благодарение Богу, она не стала докапываться до сути в деле с телефонным звонком в пустой дом.

Мы с Эндрю тщательно избегаем друг друга, что весьма трудно сделать, живя в одном доме. Проходя мимо друг друга, мы старательно отводим глаза. Надеюсь, наши чувства как-то успокоятся, ибо я не хочу терять работу. Хватит и того печального факта, что я не могу завести отношения с первым за десять лет мужчиной, который мне по-настоящему понравился.

Сегодня вечером я тороплюсь — надо приготовить ужин и накрыть на стол до того, как Эндрю вернется с работы. Но относя в столовую стаканы с водой, я натыкаюсь прямо него. В буквальном смысле. Один стакан выскальзывает из моей руки, падает и разбивается.

— Проклятье! — вскрикиваю я.

Осмеливаюсь бросить взгляд на своего хозяина. В своем темно-синем костюме с подходящего цвета галстуком он выглядит сногсшибательно. Весь день Эндрю провел на работе, и на подбородке у него едва пробивается щетина, что делает его еще более сексуальным. Наши глаза встречаются на долю секунды, и я против собственной воли ощущаю влечение к этому человеку. Его глаза расширяются — я уверена, он ощущает то же самое.

— Я помогу тебе навести порядок, — произносит он.

— Не надо, я сама.

Но он настаивает. Я собираю веником самые большие осколки на совок, который держит Эндрю, после чего он относит их на кухню в мусорное ведро. Нина никогда не стала бы помогать мне, но ее муж совсем другой. Он забирает у меня веник, и в эту секунду его ладонь задевает мои пальцы. Наши глаза встречаются вновь, и на этот раз мы не можем игнорировать полыхающий в них огонь. Невозможность быть с этим человеком причиняет мне физические мучения.

— Милли… — хрипло шепчет он.

У меня пересыхает горло. Лицо Эндрю всего в нескольких сантиметрах от моего. Если я наклонюсь вперед, он меня поцелует. Я знаю, что поцелует.

— О нет! Что случилось?

При звуках голоса Нины мы с Эндрю отскакиваем друг от друга, словно обожженные. Я вцепляюсь в ручку веника с такой силой, что пальцы белеют.

— Стакан уронила, — лепечу я. — Я это… прибираюсь тут.

Нина устремляет взгляд на пол, где поблескивают мелкие осколки стекла.

— Ох, Милли, — укоряет она. — В следующий раз постарайся быть аккуратнее!

Я работаю в этом доме уже несколько месяцев и ни разу ничего не уронила и не разбила. Кроме, разумеется, того случая, когда мы с Эндрю ночью смотрели «Схватку семей». Но Нина об этом не знает.

— Да, прошу прощения, Нина. Пойду возьму пылесос.

Глаза Эндрю следят за мной, пока я иду к чулану (который только чуть-чуть больше, чем моя клетушка на чердаке), ставлю в него веник и достаю пылесос. На лице Эндрю застыло страдание. Что бы он ни собирался сказать мне минуту назад, он по-прежнему хочет это сказать. Но не может, потому что в комнате Нина.

Или все же может?

— Нам надо поговорить, — шепчет он мне на ухо, провожая Нину в гостиную, чтобы переждать там уборку. — Позже. Окей?

Я киваю. Не знаю, о чем он собирается говорить, но это, по-моему, хороший знак. Мы уже согласились никогда не упоминать о том, что случилось в ту ночь в «Плазе». Но если он хочет вернуться к этому…

Не стоит питать чрезмерных надежд.

Минут через десять я заканчиваю уборку и иду в гостиную, чтобы позвать хозяев обратно в столовую. Они сидят на диване, но в противоположных углах. Оба уставились каждый в свой телефон, даже не пытаются завязать разговор друг с другом. Я заметила, что они начали вести себя так перед ужином все время.

Вслед за мной они возвращаются в столовую, и Нина занимает место напротив мужа. Смотрит в тарелку, на которой красуется горка брокколини и дымится свиная отбивная в яблочном соусе. Она улыбается мне, и тут я замечаю, что с ее ярко-красной губной помадой что-то не так. Она слегка размазана в правом уголке губ, отчего рот Нины становится похож на демоническую ухмылку злого клоуна.

— Выглядит превосходно, Милли, — хвалит она.

— Благодарю.

— Чудесный запах, правда, Энди? — спрашивает она у мужа.

— М-м-м. — Тот берет вилку. — Да, запах великолепный.

— Милли, — продолжает Нина, — в тюрьме такой вкуснятины ты не ела, верно?

И грянул гром…

Нина сладко улыбается своими демоническими губами. Эндрю, сидящий напротив, смотрит на меня с разинутым ртом. Очевидно, что для него это абсолютно новая информация.

— Угм… — только и могу выдавить я.

— А что вам там давали? — настаивает она. — Мне всегда было любопытно. Какая в тюрьме еда?

Я не знаю, что сказать. И запираться не могу. Ей известно о моем прошлом.

— Она была ничего.

— Что ж, надеюсь, ты не станешь вдохновляться блюдами, которыми угощалась в кутузке, — смеется Нина. — Продолжай в том же духе, что сейчас. У тебя хорошо получается.

— Спасибо, — бормочу я.

Лицо Эндрю серее пепла. Само собой, он понятия не имел, что я побывала за решеткой. Я даже не рассматривала возможность когда-либо рассказать ему об этом. Когда я рядом с ним, то тяжкое время почему-то кажется чем-то очень далеким, словно случившимся в другой жизни. Но большинство людей смотрит на дело иначе. Они видят во мне только одно — преступницу. Арестантку.

Нина хочет, чтобы я знала свое место.

В этот ужасный момент мне отчаянно хочется сбежать отсюда, не видеть потрясенного лица Эндрю. Я разворачиваюсь и направляюсь к себе на чердак. У подножия лестницы меня настигает голос Нины:

— Милли?

Останавливаюсь. Спина застыла, как лед. Собираю все свои силы, чтобы, повернувшись, не вызвериться на хозяйку. Медленно возвращаюсь в столовую с искусственной улыбкой на лице.

— Да, Нина?

Та хмурится:

— Ты забыла поставить на стол соль и перец. А этим отбивным, к сожалению, не хватает соли. Пожалуйста, в следующий раз будь щедрее со специями.

— Да, конечно. Прошу прощения.

Иду на кухню, забираю с прилавка солонку и перечницу. Они находились примерно в шести футах от того места, где в столовой сидит Нина. Приношу их в столовую и, несмотря на свои усилия не делать так, с грохотом ставлю на столешницу. Смотрю на Нину — кончики ее губ подергиваются.

— Большое тебе спасибо, Милли, — говорит она. — В следующий раз не забывай.

Я надеюсь, она наступит на острый осколок стекла.

Я даже не могу взглянуть на Эндрю. Бог знает, что он сейчас обо мне думает. Неужели я планировала какое-то будущее с этим человеком? Вообще-то нет, только дала волю фантазии на секунду. Хотя в жизни случаются вещи и куда более странные…

Что ж, мои планы пошли прахом. Когда Нина упомянула о тюрьме, Эндрю сидел как громом пораженный. Если б только я могла ему объяснить!..

На этот раз мне удалось добраться до лестницы без того, чтобы Нина окликнула меня и велела… ну, не знаю… передать масло с одной стороны стола на другую или что-то в этом роде. Заползаю на второй этаж, затем по темной узкой лестнице к себе на чердак. Захлопываю дверь своей комнатки, не в первый раз пожалев, что не могу запереть ее изнутри.

Плюхаюсь на кровать, еле сдерживая готовые брызнуть слезы. Интересно, когда Нина узнала о моем прошлом? Совсем недавно или все же она изучила мою биографию, еще когда брала меня на работу? Может, ей понравилась идея нанять узницу — человека, которым можно помыкать как угодно. Любой другой свалил бы от нее уже несколько месяцев назад.

И вот я сижу на постели, утопаю в жалости к себе, и тут мое внимание привлекает какой-то предмет, лежащий на прикроватной тумбочке.

Программка, которую я получила в театре.

Недоуменно кручу программку в руках. Почему она на моей тумбочке? Ведь после шоу я сунула ее в сумочку на память о волшебном спектакле. Моя сумочка стоит на полу, прислоненная к комоду. Так как же программка оказалась на тумбочке? Я ее из сумки не вынимала. Совершенно точно.

Значит, это сделал кто-то другой. Я запирала дверь, выходя из комнаты, но я ведь не единственная, у кого есть ключ.

У меня холодеет в животе. Я наконец начинаю понимать, почему Нина выдала ту реплику про тюрьму. Она знает, что мы были на Манхеттене вдвоем, знает, что мы с Эндрю смотрели шоу вместе. Не знаю, известно ли ей о нашей с ним ночи в «Плазе», но что нас не было дома в одиннадцать вечера, она, конечно же, знает. И я уверена: она достаточно сообразительна, чтобы проверить, регистрировались мы в отеле или нет.

Нина знает всё.

Я нажила себе опасного врага.

31

Нина сделала походы за покупками частью моего ежедневного режима пыток, поставив себе целью сделать их как можно более мучительными.

Она составила список покупок в продовольственном магазине, и все они весьма специфичны. Ей не нужно просто молоко, ей нужно органическое молоко с фермы в Квинсленде. А если в магазине нет в точности нужного товара, я должна писать ей об этом эсэмэску с приложением фотографий возможных замен. И тогда Нина потратит свои драгоценные минуты на то, чтобы написать ответ. Все это время я должна торчать в молочном отделе, ожидая ее распоряжений.

Как раз сейчас я нахожусь в хлебном ряду и посылаю ей записку:

Нантакетский хлеб на закваске распродан. Вот возможные замены.

Прилагаю фотографии всех сортов хлеба на закваске, имеющихся на полках. Теперь предстоит ждать, пока Нина не пересмотрит их все. Через несколько минут получаю эсэмэску:

А бриошь у них есть?

Теперь я должна послать ей фотки всех типов бриошей, имеющихся в магазине. Клянусь, к концу этого похода в супермаркет у меня сорвет башню. Она намеренно мучает меня. Но, если уж по справедливости, я же спала с ее мужем…

Делая снимки хлеба, я замечаю здоровенного мужика с седыми волосами, наблюдающего за мной с другого конца ряда. Он даже не скрывается. Выстреливаю в него глазами, и амбал, слава тебе Господи, ретируется. Ко всем моим бедам мне еще только сталкера не хватало.

Пока хозяйка разбирается с хлебом, я позволяю своим мыслям бродить где вздумается. Как обычно, они уносятся к Эндрю Уинчестеру. После разоблачений Нины он больше не пытался поговорить со мной, как намеревался. Она весьма эффективно отпугнула его. Не могу его упрекать.

Мне нравится Эндрю. Нет, не просто нравится. Я влюблена в него. Думаю о нем все время. Жить с ним в одном доме и скрывать свои чувства — вот где мучение. Более того, он заслуживает лучшей жены, чем Нина. Я могла бы сделать его счастливым. Я даже могла бы подарить ему ребенка, о котором он так мечтает. Да если уж на то пошло, любая была бы лучше, чем его нынешняя супруга.

Однако, хотя он сознает, что между нами есть душевная связь, ничего такого никогда не случится. Он знает, что я была в тюрьме. Он не захочет иметь дело с бывшей заключенной. Он будет терпеть эту ведьму, возможно, до конца своих дней.

Мой телефон жужжит.

Как насчет французского хлеба?

Поиски нужного хлеба занимают десять минут, но вот наконец я нахожу то, что подходит хозяйке. Качу тележку к кассе и вновь замечаю того же амбала. Он открыто пялится на меня. Что еще более тревожно — при нем нет тележки. Так что он, собственно, делает в магазине?

У кассы стараюсь управиться как можно быстрей. Складываю бумажные пакеты с продуктами обратно в тележку, чтобы выкатить ее наружу и переложить покупки в багажник своего «ниссана». У самого выхода на мое плечо ложится тяжелая лапа. Поднимаю голову — передо мной седой амбал.

— Прошу прощения! — Я пытаюсь вывернуться, но он держит крепко. Моя правая рука сжимается в кулак. На нас смотрит по меньшей мере десяток человек, значит, у меня есть свидетели. — Что вы делаете?!

Он указывает на карточку, свисающую с воротника его голубой рубашки и которую я раньше не заметила.

— Я охранник магазина. Пройдемте со мной, мисс.

Меня сейчас стошнит. Мало того, что я проторчала двадцать минут в этом проклятом магазине, купив всего ничего, так теперь меня еще и задерживают? За что?

— Да что случилось? — Я с трудом сглатываю.

Вокруг начинает собираться толпа. Замечаю двух дамочек из тех, что забирают детишек из школы — эти, я уверена, с радостью доложат Нине, что ее домработницу задержала охрана супермаркета.

— Пожалуйста, пройдемте, — повторяет амбал.

Следуя за охранником, я толкаю перед собой тележку — боюсь оставить ее без присмотра. Там товаров на двести долларов, и, если их украдут, Нина, конечно же, вычтет всю сумму из моей зарплаты. Вслед за амбалом захожу в маленький кабинет с обшарпанным деревянным столом и двумя пластиковыми стульями перед ним. Охранник приглашает меня сесть, и я усаживаюсь. Стул угрожающе скрипит под моим весом.

— Должно быть, произошла ошибка… — Всматриваюсь в карточку на шее у охранника. Его зовут Пол Дорси. — Что происходит, мистер Дорси?

Он хмурится, его отвислые щеки отвисают еще сильнее.

— Один покупатель сказал мне, что вы крадете товары из нашего супермаркета.

Я ахаю:

— Я никогда бы так не поступила!

— Может быть. — Он засовывает большой палец за пряжку своего ремня. — Но я должен расследовать это дело. Могу я взглянуть на ваш кассовый чек, мисс…

— Кэллоуэй. — Покопавшись в сумочке, я достаю смятую бумажную ленту. — Пожалуйста.

— На всякий случай предупреждаю, — говорит он, — мы заявляем в полицию обо всех случаях воровства из магазина.

Сижу на пластиковом стуле с горящими щеками, пока охранник тщательно просматривает кассовый чек и сверяет его с товарами в тележке. Мой желудок сжимается при мысли: а вдруг кассирша что-то не пробила как следует, и охранник обвинит меня в краже. И что тогда? Они заявляют в полицию обо всех случаях кражи. Значит, это посчитают нарушением условий моего досрочного освобождения.

Тут меня как молнией ударяет: для Нины это же как манна небесная! Она избавится от меня и при этом не приобретет репутации злой ведьмы, уволившей служанку ни за что ни про что. Не говоря уже о сладкой мести за то, что я спала с ее мужем. Конечно, угодить в тюрьму за соблазнение чужого мужа — слишком крутое наказание, но Нина, скорее всего, смотрит на дело иначе.

Но этого не может случиться. Я не воровала из магазина. Не выкопает он из моей тележки ничего, что не значилось бы в кассовом чеке.

Или выкопает?

Пока охранник тщательно изучает бумажную ленту, фисташковое мороженое в моей тележке постепенно превращается в жижу. Сердце колотится у меня в груди так, что я едва дышу. Не хочу обратно в тюрьму! Не хочу! Не пойду! Лучше наложу на себя руки.

— Что ж, — говорит он наконец. — Похоже, все в порядке.

Я чуть не плачу.

— Конечно в порядке!

Он крякает.

— Простите, что доставил вам неприятности, мисс Кэллоуэй. Но у нас много проблем с кражами, поэтому мы относимся серьезно к любому сигналу. А тут мне звонят и говорят, что покупательница, по описанию похожая на вас, возможно, собирается что-нибудь украсть.

Ему позвонили?! Да кому придет в голову звонить в супермаркет, описывать меня и советовать охране держать ухо востро? Кто бы мог такое сотворить?

По моему мнению, на это способен только один человек.

— В любом случае, — говорит охранник, — спасибо за ваше терпение. Можете идти.

Эти два слова — самые прекрасные во всем английском языке. «Можете идти». Я покину этот магазин со свободными руками, толкая перед собой тележку. Я вернусь домой.

На этот раз.

Но меня терзает ужасное предчувствие, что это не конец. У Нины в запасе найдется для меня много интересного.

32

Не могу уснуть.

После происшествия в магазине прошло три дня. Не знаю, что делать дальше. Нина ведет себя со мной довольно любезно — наверное, решила, что я уразумела, кто в доме хозяин. Может быть, она не пытается вернуть меня обратно в тюрьму.

Но не поэтому я ворочаюсь и не могу заснуть.

Причина в том, что я не могу перестать думать об Эндрю. О той ночи, которую мы провели вместе. О своих чувствах к нему. Такого со мной раньше никогда не бывало. И до той минуты, когда Нина взорвала инфобомбу о моем прошлом, он чувствовал то же самое. Уж тут-то я не ошибаюсь.

Но больше он этого не чувствует. Теперь он думает обо мне не иначе как об обычной преступнице.

Я сбрасываю с ног одеяло. В каморке невыносимо жарко, даже ночью. Ах если бы я только могла открыть это дурацкое окошко! Но сомневаюсь, что Нина пальцем о палец ударит, чтобы сделать мое существование здесь хоть немного более комфортабельным.

Наконец я сползаю с кровати и отправляюсь вниз, на кухню. У меня в комнатке стоит миниатюрный холодильничек, но еды в нем почти нет, он слишком мал, чтобы вместить что-то солидное. Те три крохотные бутылочки с водой так и лежат в нем нетронутые.

По дороге на кухню я замечаю свет на задней веранде. Нахмурившись, приближаюсь к задней двери. И тут понимаю, почему на веранде горит свет. Там кто-то есть.

Эндрю.

Сидит там совсем один, потягивая пиво из бутылки.

Я тихонько открываю дверь. Эндрю моргает от удивления, увидев меня, но ничего не говорит. Делает очередной глоток из бутылки.

— Привет, — шепчу я.

— Привет.

Я складываю ладони вместе.

— Можно мне посидеть здесь?

— Само собой. Располагайся.

Ступаю на прохладные доски веранды и опускаюсь в одно из кресел рядом с Эндрю. Я бы тоже не отказалась от глотка пива. Эндрю даже не смотрит на меня, знай потягивает из бутылки, глядя куда-то в темноту обширного заднего двора.

— Я хотела бы объяснить… — Прочищаю горло. — В смысле, почему я не сказала тебе про…

— Тебе незачем объяснять. — Он бросает беглый взгляд в моем направлении, затем снова смотрит на свою бутылку. — И так понятно, почему.

— Я хотела рассказать. — Тут я вру. Я вовсе не хотела ему ничего рассказывать. Я хотела, чтобы он вообще никогда не узнал, хотя это абсолютно нереалистично. — Как бы там ни было, я глубоко сожалею.

Он крутит бутылку, перемешивая пиво.

— Так за что ты попала в кутузку?

Мне правда очень, очень хочется хлебнуть пива. Открываю рот, но, прежде чем произношу хотя бы слово, он говорит:

— Ладно, забудь. Не хочу знать. Не мое дело.

Я кусаю губу.

— Послушай, я сожалею, что не рассказала тебе. Я пыталась оставить свое прошлое позади. Не думала, что сделаю этим кому-то больно.

— Ну да…

— И… — Я опускаю взгляд на свои сложенные на коленях руки. — Мне было стыдно. Я не хотела, чтобы ты плохо думал обо мне. Твое мнение значит для меня очень много.

Он поворачивает голову и смотрит на меня. Его глаза мягко блестят в свете лампы.

— Милли…

— И еще я хочу, чтобы ты знал… — Я набираю побольше воздуха. — Тогда, два дня назад, я провела лучший вечер своей жизни. Благодаря тебе. Что бы ни случилось теперь, я буду вечно признательна тебе за это. Я… Вот что я хотела тебе сказать.

Между его бровями залегает складка.

— Для меня это тоже был прекрасный вечер. Последний раз я чувствовал себя таким счастливым… — Он сжимает переносицу кончиками пальцев. — Давно. И даже не понимал этого.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Между нами по-прежнему струится электрический ток. Я вижу в его глазах, что он тоже ощущает его. Он бросает взгляд на дверь, и не успеваю я опомниться, как его губы прижимаются к моим.

Поцелуй длится, как мне кажется, целую вечность, но, скорее всего, прошло всего секунд шестьдесят. Эндрю отстраняется, в его глазах раскаяние.

— Я не могу…

— Знаю…

Нам не надо было этого делать. По огромному множеству причин. Но, если бы он решил продолжить, я бы пошла на это. Даже если бы это превратило Нину в моего злейшего врага. Я согласна на любой риск. Ради него.

Однако вместо этого я поднимаюсь и ухожу, оставляя его на веранде наедине с бутылкой пива.

Деревянные ступени холодят мои босые ноги, когда я поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Голова все еще кружится после поцелуя, губы все еще покалывает. Не может быть, чтобы это случилось в последний раз. Просто не может, и все! Я видела, как он на меня смотрит. Его чувства ко мне неподдельны. Хотя ему известно мое прошлое, я ему все равно нравлюсь. Единственная проблема…

Стоп. Что это?

Я застываю на верхней площадке лестницы. В коридоре маячит тень. Прищуриваюсь, пытаясь разглядеть, кто там.

И тут тень начинает двигаться.

Я испускаю дикий крик и едва не сваливаюсь с лестницы. В последнюю секунду хватаюсь за перила и удерживаюсь на ногах. Тень приближается, и теперь я могу рассмотреть, кто это.

— Нина! — ахаю я.

Почему она стоит здесь, в коридоре? Она была внизу? Видела, как мы с Эндрю поцеловались?

— Привет, Милли. — В коридоре темно, но белки ее глаз, кажется, светятся во мраке.

— Что… что ты тут делаешь?

Она кривится, глядя на меня, в лунном свете по ее лицу пробегают грозные тени.

— Это мой дом, — отчеканивает она. — Я не обязана отчитываться о моем местопребывании.

Вообще-то это не совсем ее дом. Он принадлежит Эндрю. И если бы они не были женаты, она не имела бы права жить здесь. Если он решит выбрать меня вместо нее, этот дом станет моим.

Безумные мысли. Разумеется, ничего подобного никогда не случится.

— Извини, — бормочу я.

Она скрещивает руки на груди.

— А ты — что ты-то здесь делаешь?

— Я… Я ходила на кухню за водой.

— А разве в твоей комнате нет воды?

— Я всю выпила, — лгу я. И она знает, что я лгу. Она же постоянно сует свой нос в мою каморку.

Несколько секунд она молчит.

— Энди нет в постели. Ты не видела его внизу?

— Думаю… думаю, он на задней веранде.

— Понятно.

— Но я не уверена. Мы с ним не разговаривали…

Нина бросает на меня взгляд, ясно говорящий, что она не верит ни единому моему слову. Что, безусловно, справедливо, поскольку все они — ложь.

— Пойду поищу его, — роняет она.

— А я пойду к себе на чердак.

Она кивает и проходит мимо, задев меня за плечо. Сердце готово выпрыгнуть из моей груди. Не могу избавиться от чувства, что совершила страшную ошибку, решившись противостоять Нине Уинчестер. Но, похоже, я не в силах остановить себя.

33

В воскресенье у меня выходной, и я провожу его вне дома. Стоит прекрасный летний день — не слишком жарко, не слишком прохладно, и поэтому я еду в местный парк, сажусь на скамейку и читаю книгу. Сидя в тюрьме, больше всего тоскуешь именно по этим маленьким радостям — просто пойти в парк и почитать книгу. Иногда этого хочется так сильно, что испытываешь физическую боль.

Я никогда не вернусь за решетку. Никогда!

Перекусываю в фаст-фудной забегаловке и еду обратно домой. Особняк Уинчестеров по-настоящему красив. Хотя я и начинаю ненавидеть его хозяйку, но не могу не любить дом. Он прекрасен.

Паркуюсь на улице, как всегда, и шагаю к переднему входу. Пока я ехала домой, небо потемнело, а сейчас, когда я подхожу к дверям дома, разверзлись хляби и на землю обрушился ливень. Быстро открываю дверь и влетаю в дом, прежде чем вымокну до нитки.

Захожу в гостиную, где в полутьме сидит на диване Нина. Она ничем не занята — не читает, не смотрит телевизор, просто сидит. Как только я открываю дверь, глаза ее мгновенно вспыхивают.

— Нина? — спрашиваю я. — Все в порядке?

— Вообще-то нет.

Она бросает взгляд на другой конец дивана, где громоздится куча одежды. Той самой, которую она навязала мне в самом начале моего пребывания здесь.

— Что моя одежда делает в твоей комнате? — вопрошает она.

Я вытаращиваю глаза. Гостиную освещает разряд молнии.

— Что? О чем ты? Ты же сама отдала мне эту одежду!

— Я отдала?! — Она заходится лающим смехом, отдающимся во всем помещении, его слышно даже сквозь раскат грома. — С какой это стати я отдала бы служанке одежду на тысячи долларов?

— Ты… — (мои ноги начинают дрожать), — ты сказала, что она тебе слишком мала. Ты настаивала, чтобы я забрала ее.

— Как тебе не стыдно так врать! — Она встает и подступает ко мне на шаг, голубые глаза сверкают как лед. — Ты украла мою одежду! Ты воровка!

— Нет… — Я пытаюсь нашарить рукой какую-нибудь опору, прежде чем ноги мне откажут, но нахожу только воздух. — Я никогда бы так не поступила.

— Ха! — фыркает она. — Вот благодарность мне за то, что приютила в своем доме преступницу!

Она так вопит, что шум слышит Эндрю. Он выскакивает из своего кабинета, и я вижу на верху лестницы его красивое лицо, освещенное очередным разрядом молнии. О Господи, что он теперь обо мне подумает? Одно то, что он знает о моей отсидке, уже достаточно плохо. Я не хочу, чтобы он думал, будто я ворую в его собственном доме.

— Нина! — Он слетает вниз, перешагивая через две ступеньки за раз. — Что здесь происходит?

— Я скажу тебе, что происходит! — с триумфом провозглашает она. — Наша распрекрасная Милли ворует из моего шкафа! Всю эту одежду она украла у меня. Я нашла ее в ее шкафу.

Глаза Эндрю постепенно становятся все шире и шире.

— Она… — начинает он.

— Я ничего не крала! — Чувствую, как слезы щиплют глаза. — Клянусь! Нина отдала мне все эти платья сама. Сказала, что они ей больше не подходят.

— Ну да, так мы и поверили твоим вракам! — ощеривается она. — Я заявлю на тебя в полицию. Знаешь, сколько стоит вся эта одежда?

— Нет, пожалуйста, не надо…

— Ну конечно! — Нина смеется, увидев ужас на моем лице. — Тебя ведь отпустили условно-досрочно, верно? А за кражу ты отправишься прямиком обратно за решетку.

Эндрю смотрит на кучу одежды и между его бровями залегает складка.

— Нина…

— Я звоню в полицию. — Нина вынимает из сумочки телефон. — Бог знает, что еще она у нас украла, верно, Энди?

— Нина. — Он поднимает глаза от груды платьев. — Милли не крала эту одежду. Я помню, как ты сама опорожнила свой шкаф. Ты сложила все это в мешок для отходов и сказала, что отдашь его на благотворительность. — Он поднимает крохотное белое платье. — Ты уже много лет не можешь поместиться ни в одно из этих платьев.

Невероятно приятно видеть, как щеки Нины покрываются малиновыми пятнами.

— Что-что? Ты хочешь сказать, что я слишком толстая?

Он пропускает ее реплику мимо ушей.

— Я хочу сказать, что она ничего не крала. Зачем ты так поступаешь с Милли?

У Нины отвисает челюсть.

— Энди…

Эндрю смотрит на меня.

— Милли. — Его голос звучит нежно, когда он произносит мое имя. — Ты не могла бы подняться наверх и оставить нас вдвоем? Нам с Ниной надо поговорить.

— Да, конечно, — соглашаюсь я. С радостью.

Оба супруга стоят в молчании, пока я поднимаюсь по ступенькам на второй этаж. Достигнув верха, я направляюсь к двери на чердак и открываю ее. Одно мгновение стою, раздумывая, что делать дальше. А затем закрываю дверь, не проходя в нее.

Тихо, на цыпочках, подбираюсь обратно к верхней площадке лестницы и останавливаюсь на самом краю коридора. Я не вижу ни Эндрю, ни Нину, но слышу их голоса. Подслушивать нехорошо, но я ничего не могу с собой поделать — разговор-то обо мне пойдет. Нина начнет сыпать своими нелепыми обвинениями.

Надеюсь, Эндрю продолжит защищать меня, хотя я и ушла из комнаты. Неужели жена убедит его, что я украла ее платья? Я же как-никак осужденная преступница. Ты совершаешь одну-единственную ошибку в жизни, и больше никто тебе никогда не поверит.

— …не брала эти платья, — слышу я голос Эндрю. — Я знаю, что не брала.

— Так ты что — на ее стороне? — вопит Нина в ответ. — А должен быть на моей! Девица побывала в тюрьме. Таким, как она, доверять нельзя. Она лгунья и воровка и заслуживает того, чтобы отправиться обратно в тюрьму!

— Как ты можешь так говорить?! Милли вела себя образцово. Она чудесная!

— Ну еще бы, для тебя, конечно, чудесная!

— Когда ты стала такой жестокой, Нина? — Его голос дрожит. — Ты сильно изменилась. Ты стала совсем другим человеком.

— Все люди меняются, — парирует она.

— Нет. — Он говорит так тихо, что мне приходится напрягать слух, чтобы расслышать его сквозь стук дождевых капель. — Не так, как ты. Я больше тебя не узнаю. Ты не тот человек, которого я полюбил.

Следует долгое молчание, прерванное раскатом грома, таким оглушительным, что дом сотрясается до самого фундамента. Как только он стихает, я слышу следующую реплику Нины, громкую и отчетливую:

— Что ты хочешь этим сказать, Энди?

— Я говорю… что больше не люблю тебя, Нина. Я считаю, нам надо развестись.

— Как так больше не любишь?! — взрывается она. — Да как у тебя язык повернулся?!

— Мне очень жаль. Я пустил все на самотек, жил как живется и даже не понимал, насколько стал несчастен.

Нина долгое время молчит, проникаясь смыслом сказанного.

— Это как-то связано с Милли?

Я задерживаю дыхание, чтобы услышать ответ Эндрю. В ту ночь в Нью-Йорке между нами кое-что произошло, но я не стану тешить себя надеждой, что он бросит Нину ради меня.

— Дело не в Милли, — наконец произносит он.

— Да ладно? Значит, ты будешь врать мне в лицо, прикидываясь, что между вами ничего не было?

Черт. Она знает. Или, во всяком случае, думает, что знает.

— У меня есть чувства к Милли, — говорит он так тихо, что я уверена, будто эти слова мне только послышались. Этот богатый, красивый, женатый мужчина испытывает ко мне нежные чувства? Как это может быть?

— Но дело не в них, — продолжает он. — Дело в нас с тобой. Я больше тебя не люблю.

— Не пори чушь! — Голос Нины срывается на визг, такой высокий, что скоро ее вопли смогут услышать только собаки. — Ты бросаешь меня ради служанки? В жизни не слышала ничего более смехотворного! Это же стыд и срам. И ты опустишься так низко, Эндрю?

— Нина, — твердо произносит он. — Мне жаль, но все кончено.

— Тебе жаль? — Еще один раскат грома, от которого трясутся доски пола. — О, ты еще не знаешь, что такое жаль по-настоящему…

Пауза.

— Прошу прощения? — говорит Эндрю.

— Если ты попытаешься развестись, — рычит она, — я тебя уничтожу в суде. Уж я позабочусь, чтобы ты остался без гроша за душой и без крыши над головой.

— Без крыши над головой? Это мой дом, Нина. Я купил его еще до того, как мы познакомились. Я лишь позволяю тебе жить здесь. Мы подписали брачный договор, если помнишь, и как только мы разведемся, дом переходит в полное мое распоряжение. — Он снова делает паузу. — А сейчас я хочу, чтобы ты ушла.

Я отваживаюсь выглянуть из-за лестницы. Если присесть на корточки, то можно увидеть Нину, стоящую посреди гостиной.

Ее лицо бледно, рот открывается и закрывается, как у рыбы.

— Ты это не серьезно, Энди, — выпаливает она.

— Очень даже серьезно.

— Но… — Она сжимает ладонью грудь. — А как же Сеси?

— Сеси — твоя дочь. Ты так и не разрешила мне удочерить ее.

Судя по звуку, Нина цедит сквозь стиснутые зубы:

— Ах вот оно что. Это потому, что я не могу больше родить. Ты хочешь женщину помоложе, которая родила бы тебе ребенка. Я тебя больше не устраиваю.

— Дело совсем не в этом, — повторяет он. Хотя в каком-то смысле, возможно, дело именно в этом. Эндрю и правда хочет собственного ребенка, а с Ниной он его иметь не может.

Ее голос дрожит:

— Энди, пожалуйста, не делай этого! Не унижай меня так. Пожалуйста!

— Я хочу, чтобы ты ушла, Нина. Немедленно.

— Но на дворе дождь!

Голос Эндрю звучит решительно:

— Собирай вещички и проваливай.

Я почти что слышу, как она взвешивает варианты. Что-что, а сказать про Нину Уинчестер, что она глупая, нельзя. Наконец, ее плечи опускаются.

— Ладно. Я ухожу.

Слышу звук ее шагов по направлению к лестнице. Я слишком поздно соображаю, что надо бы скрыться из виду. Нина поднимает глаза и видит на верху лестницы меня. Ее глаза полыхают таким гневом, какого я еще никогда в них не видела. Мне следовало бы убежать в свою комнату, но мои ноги словно приросли к полу. Каблуки Нины один за другим вгрызаются в ступени.

Она доходит до верхней площадки, и в это время сверкает очередная молния. Лицо Нины освещается сполохом, и кажется, будто она стоит у врат ада.

— Тебе… — Мои губы занемели, и мне трудно выговаривать слова. — Тебе нужна помощь, чтобы собрать вещи?

В ее глазах столько ненависти, что я боюсь, как бы она не вырвала сердце из моей груди голыми руками.

— Твоя помощь, чтобы собрать мои вещи? Нет уж, думаю, я сама справлюсь.

Нина уходит в свою спальню и с грохотом захлопывает за собой дверь. Не знаю, что мне делать. Может, подняться на чердак? Но, взглянув вниз, я вижу Эндрю, который по-прежнему стоит посреди гостиной. Его глаза устремлены вверх, на меня, и я решаю спуститься, чтобы поговорить с ним.

— Мне так жаль! — торопливо говорю я. — Я не хотела…

— Не смей обвинять себя, — перебивает он. — Это назревало уже давно.

Я бросаю взгляд на окно, залитое струями дождя.

— Ты хочешь, чтобы я… ушла?

— Нет. Я хочу, чтобы ты осталась.

Он прикасается к моей руке, и по ней бегут мурашки. Я могу думать лишь о том, чтобы он поцеловал меня, но не станет же он делать это, покуда Нина еще в доме.

Но скоро ее здесь не будет.

Десять минут спустя она сходит по лестнице, таща по баулу на каждом плече. Еще вчера она заставила бы меня нести их и насмехалась бы, какая я слабая. А теперь ей приходится делать это самой. Ее глаза опухли, волосы в беспорядке. Выглядит она ужасно. До этого момента я не отдавала себе отчета, какая Нина, в сущности, старая.

— Пожалуйста, не делай этого, Эндрю, — умоляет она. — Пожалуйста.

На его скулах ходят желваки. Снова грохочет гром, на этот раз мягче, чем раньше. Гроза отдаляется.

— Я помогу сложить сумки в багажник, — говорит Эндрю.

— Не утруждай себя, — с еле сдерживаемым рыданием выдавливает она.

Нина бредет к двери гаража, который расположен тут же, за стеной гостиной, таща на себе тяжелые баулы. Эндрю протягивает руку, чтобы помочь ей, но Нина уворачивается. Нащупывает ручку двери в гараж. Вместо того, чтобы положить баулы на пол, она пытается удержать их оба на одной руке, а другой открыть дверь. Эта операция занимает несколько минут, и я в конце концов не выдерживаю. Подбегаю к двери и, прежде чем Нина успевает остановить меня, поворачиваю ручку и распахиваю дверь.

— Надо же, — говорит она. — Тысяча благодарностей.

Не знаю, что на это ответить. Стою столбом, пока она протискивается мимо меня со всеми своими сумками. И перед тем, как проскользнуть в гараж, она наклоняется ко мне — так близко, что я ощущаю на шее ее дыхание — и шипит мне в ухо:

— Я никогда, никогда не забуду этого, Милли.

Сердце трепыхается в моей груди. Слова Нины отдаются эхом в ушах, пока она забрасывает баулы в багажник своего белого «лексуса» и выезжает из гаража.

Она оставляет ворота гаража открытыми. Дождь поливает подъездную дорожку, ветер хлещет мне в лицо. Стою некоторое время в воротах и слежу, как автомобиль Нины исчезает вдали. Я едва не подпрыгиваю, когда мои плечи обнимают чьи-то руки.

Конечно, это всего лишь Эндрю.

— С тобой все хорошо? — спрашивает он меня.

Мой чудесный Эндрю. После столь отвратительной сцены он озабочен лишь тем, все ли хорошо со мной.

— Да, со мной все в порядке. А с тобой?

Он вздыхает.

— Могло бы и лучше. Но чему быть, того не миновать. Нельзя жить как прежде. Я больше ее не люблю.

Оглядываюсь на гараж.

— С нею все будет хорошо? Где она остановится?

Он машет рукой.

— У нее есть кредитная карточка. Заселится в отель. Не беспокойся о ней.

Однако я беспокоюсь. Я очень беспокоюсь. Только не о том, о чем подумал Эндрю.

Он убирает руки с моих плеч, чтобы нажать кнопку, закрывающую ворота гаража. А потом берет меня за руку и ведет за собой. Но я не отрываясь смотрю на ворота, пока они не закрываются окончательно. Я боюсь, как бы автомобиль Нины в последний момент не вернулся.

— Пойдем, Милли, — говорит Эндрю, и в его глазах вспыхивает огонек. — Я так долго ждал, чтобы мы оказались наедине.

Несмотря на все пережитое, я улыбаюсь:

— Ты ждал?

— Ты не имеешь ни малейшего представления, как…

Он притягивает меня к себе, чтобы поцеловать, я прижимаюсь к нему — и в этот момент раздается гром. Мне кажется, я все еще слышу рокот мотора автомобиля, на котором уехала Нина. Но это невозможно. Она убралась отсюда.

Навсегда.

34

На следующее утро я просыпаюсь в гостевой комнате. Эндрю спит рядом.

Вчера вечером, после того, как Нина уехала, мы в конце концов оказались здесь. Я не хотела спать в постели, в которой всего лишь прошлой ночью спала Нина. А моя койка наверху слишком неудобна для двоих. Так что пришлось идти на компромисс.

Полагаю, если мы продолжим таким образом — если между нами все будет серьезно — мне в конечном итоге придется спать в хозяйской спальне. Но не сейчас. Всё в ней еще пахнет Ниной. Ею провонялось все вокруг.

Эндрю приоткрывает глаза, и, когда он видит меня у себя под боком, по его лицу расползается улыбка.

— О, привет! — мурлычет он.

— И тебе того же.

Он проводит пальцем по моей шее и дальше — по плечу. Все мое тело покрывается мурашками.

— Обожаю просыпаться рядом с тобой. Вместо нее.

Я чувствую то же самое. Надеюсь, что проснусь рядом с ним и завтра. И послезавтра. И после послезавтра. В отличие от меня, Нина не ценила этого мужчину. Она принимала свою жизнь как должное.

От мысли, что теперь я буду жить такой жизнью, можно сойти с ума.

Эндрю наклоняется и целует меня в кончик носа.

— Мне пора вставать. У меня совещание.

Я с трудом привожу себя в сидячее положение.

— Пойду приготовлю тебе завтрак.

— Даже не думай. — Он встает, одеяло спадает с его идеального тела. Он в отличной форме — должно быть, ходит в спортзал.

— Ты вставала и готовила для нас завтраки с самого своего первого дня здесь. Сегодня можешь понежиться в постели. А потом делай, что хочешь.

— По понедельникам я обычно стираю. Мне нетрудно загрузить машину…

— Нет. — Он бросает на меня строгий взгляд. — Послушай, я пока не знаю, как у нас пойдет, но… ты мне по-настоящему нравишься. Я готов дать нам с тобой реальный шанс. И если у нас все получится, ты не сможешь оставаться моей домработницей. Я найду кого-нибудь другого, чтобы убирать и готовить, а ты можешь бездельничать, пока не найдешь, куда приложить свои силы.

Мои щеки вспыхивают.

— Для меня это не так просто. Ты же знаешь — я побывала в тюрьме. Люди неохотно принимают на работу тех, кто…

— Вот поэтому ты и можешь оставаться здесь так долго, как только захочешь. — Он поднимает руку, чтобы остановить мои протесты. — Я отвечаю за свои слова. Я очень хочу, чтобы ты осталась здесь. И кто знает — может, это выльется во что-то… ну, ты понимаешь… во что-то постоянное.

Он одаривает меня своей милой, чарующей улыбкой, и я таю. Нина, должно быть, выжила из ума, если так легко отпустила этого человека.

Я все еще опасаюсь, что она вернется и заберет его обратно.

Искоса наблюдаю за тем, как Эндрю продевает свои мускулистые ноги в боксеры, хотя прикидываюсь, что не смотрю. Он подмигивает мне и выходит из комнаты, чтобы принять душ. Я остаюсь совсем одна.

Лежу в этой роскошной постели, зевая и потягиваясь. Я была в восторге, получив в свое распоряжение койку наверху, но эта кровать — совершенно другой уровень. До нынешнего момента я ковыляла по дому с вечно ноющей спиной, однако всего лишь после одной ночи на этом матрасе чувствую себя другим человеком. К такому, чего доброго, можно и привыкнуть.

Телефон, лежащий на прикроватной тумбочке, вибрирует — кто-то звонит. Беру его, смотрю на экран и хмурюсь.

СКРЫТЫЙ НОМЕР

В животе запорхали бабочки. Кто это звонит мне так рано утром? Пялюсь на экран, пока телефон не умолкает.

Что ж, это один из способов управиться с проблемой.

Кладу телефон обратно на тумбочку и снова удобно устраиваюсь в постели. Здесь не только удобный матрас. Простыни такие, что кажется, будто я сплю на шелках. А одеяло необыкновенно теплое и при этом легкое. Намного лучше, чем тряпка из колючей шерсти, под которой я спала на чердаке. Уже не говоря о тощем одеяле, которым укрывалась в тюрьме. Чудесные дорогие одеяла — вот в чем счастье. Кто б мог подумать.

Мои глаза снова закрываются. Но я не успеваю погрузиться в дрему — телефон звонит опять.

Издав стон, хватаю его. И снова на экране та же надпись:

СКРЫТЫЙ НОМЕР

Да кто это? У меня нет друзей. Мой номер есть у школы, в которую ходит Сесилия, но ведь школа закрыта на летние каникулы. Единственный человек, который мне когда-либо звонил, это…

Нина.

Ладно, если звонит она, то это последний человек, с которым я сейчас хотела бы разговаривать. Нажимаю на красную кнопку, сбрасывая звонок. Но снова уснуть не удастся, поэтому я встаю и отправляюсь наверх принять душ.

Когда я спускаюсь на первый этаж, Эндрю уже там. Одетый в деловой костюм, потягивает кофе из чашки. Я смущенно разглаживаю ладонями свои джинсы, чувствуя себя слишком скромно одетой по сравнению с ним. Эндрю стоит у окна, оглядывая передний двор. Уголки его губ опущены.

— Все нормально? — спрашиваю.

Он вздрагивает, обнаружив мое присутствие в гостиной. Улыбается.

— Да, все норм. Единственное… Это проклятый садовник торчит там опять. Какого черта он тут делает все время?

Подхожу к окну. Энцо с совком в руке скрючился над цветочной клумбой.

Эндрю смотрит на часы.

— Восемь утра. Да он тут безвылазно! Он работает для десятка других семей в округе, но при этом постоянно ошивается здесь. Почему?

Я пожимаю плечами, но, если честно, Эндрю прав. Энцо и в самом деле проводит много времени в нашей усадьбе. Диспропорционально много времени, даже учитывая, насколько наш двор больше всех прочих.

Похоже, Эндрю пришел к какому-то выводу, поскольку он ставит чашку с кофе на подоконник. Я протягиваю руку — у Нины случится припадок истерики, если она увидит коричневый кружок на подоконнике, — но одергиваю себя. Нина больше не будет устраивать мне взбучки. Я даже видеть ее больше не буду. С этого момента могу бросать кофейные чашки, где вздумается.

Эндрю шагает через газон с решительным выражением лица. Из любопытства я увязываюсь следом. Ясно, что он собирается что-то сказать Энцо.

Он пару раз прочищает горло, но этого недостаточно, чтобы привлечь внимание ландшафтника. Наконец, Эндрю рявкает:

— Энцо!

Тот очень медленно поднимает голову и поворачивается.

— Да?

— Я хочу с тобой поговорить.

Энцо испускает долгий выдох и поднимается на ноги. Подходит к нам, двигаясь медленнее, чем это возможно для человеческого существа.

— Ну? Что вы хотеть?

— Слушай. — Эндрю меньше ростом, чем Энцо, поэтому ему приходится задирать голову, глядя на ландшафтника. — Спасибо за твою помощь, но ты нам больше не нужен. Так что, будь добр, забирай свои вещи и шагом марш на другую работу.

— Che cosa[13]? — спрашивает Энцо.

Губы Эндрю вытягиваются в тонкую линию.

— Я сказал, ты нам больше не нужен. Хватит. Баста. Проваливай.

Энцо склоняет голову на одну сторону.

— Уволен?

Эндрю со свистом втягивает в себя воздух.

— Да, уволен.

Энцо пару секунд размышляет. Я отступаю на шаг. Каким бы сильным и мускулистым ни был Эндрю, Энцо и сильнее, и мускулистее. Если между этими двумя завяжется драка, ясно, кто победит. Но тут Энцо пожимает плечами.

— Окей, — говорит он. — Я уходить.

Судя по всему, ситуация не особо взволновала его. Я задаюсь вопросом, а не чувствует ли себя Эндрю глупо за то, что раздул целое дело из слишком частых приходов к нам Энцо? Однако Эндрю с облегчением кивает:

— Grazie. Я признателен тебе за помощь в последние несколько лет.

Энцо лишь смотрит на него пустым взглядом.

Эндрю бормочет что-то себе под нос, разворачивается и шагает обратно к дому. Я иду следом, но как только Эндрю исчезает в доме, меня что-то удерживает на месте. Только через пару-тройку секунд я соображаю, что это «что-то» — рука Энцо, вцепившаяся мне в локоть.

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Выражение лица Энцо полностью изменилось, как только Эндрю вошел в дом. Темные глаза ландшафтника широко открыты и смотрят прямо в мои.

— Милли, — шепчет он, — тебе надо уходить отсюда. Ты в страшной опасности.

Мой рот раскрывается сам собой. Не только потому, чтó он сказал, но оттого, как он это сказал. С самого моего появления здесь Энцо едва мог связать пару английских слов. А сейчас он произнес целых два предложения. И дело не только в этом. Итальянский акцент, обычно такой тяжелый, что я с трудом его понимаю, теперь вовсе не такой тяжелый. Это акцент человека, который вполне бегло говорит по-английски.

— Со мной все хорошо, — отвечаю я. — Нина ушла навсегда.

— Нет. — Он решительно трясет головой, а пальцы по-прежнему не отпускают мой локоть. — Ты ошибаешься. Она не…

Прежде чем он успевает произнести еще хоть слово, дверь особняка вновь распахивается. Энцо быстро отпускает мою руку и отходит от меня.

В дверном проеме показывается голова Эндрю.

— Милли? Все хорошо?

— Да, отлично, — выдавливаю я.

— Ты идешь?

Мне хочется остаться и расспросить Энцо, чтó означает его зловещее предупреждение и чтó он пытается мне сообщить, но нужно вернуться в дом. Выбора у меня нет.

Входя в дверь, я оглядываюсь на Энцо. Тот занят тем, что собирает свои инструменты, и даже не смотрит на меня. Такое впечатление, будто его предупреждение мне привиделось. Если бы не одно: взглянув на свой локоть, я вижу красные отпечатки, оставленные его пальцами.

35

Эндрю сказал, чтобы я не занималась домашней работой, но по понедельникам я обычно хожу в магазин за продуктами, да и запасы наши иссякли. После того как я полистала несколько книг, взятых из шкафа, и немного посмотрела телевизор, у меня руки чешутся заняться чем-нибудь полезным. В отличие от Нины, я не люблю сидеть без дела.

Я тщательно избегаю ходить в тот магазин, где меня пытался задержать охранник. Теперь я хожу в супермаркет в другом районе. Все равно в них во всех одно и то же.

Самое лучше в хождении за продуктами — это катить тележку по всему магазину, не следуя дурацкому, претенциозному списку Нины. Могу покупать, что хочу. Хочу бриошь — беру бриошь. Хочу хлеб на закваске — беру хлеб на закваске. И не надо посылать ей сотню снимков разных видов хлеба. Полная свобода.

Я останавливаюсь в молочном отделе, и в это время в сумочке звонит телефон. И опять во мне просыпается прежнее тревожное чувство. Кто б это мог быть?

Может, это Эндрю?

Достаю телефон из сумочки, и снова там СКРЫТЫЙ НОМЕР. Человек, звонивший мне сегодня утром, упорно пытается дозвониться.

— Милли, верно?

Я едва не подпрыгиваю до потолка. Поднимаю глаза. Меня окликнула одна из тех женщин, что приходили на собрание КУР, — не помню ее имени. Она катит собственную тележку, а на ее пухлых, щедро намазанных губах играет фальшивая улыбка.

— Да, — отвечаю.

— Я Пэтрис, — говорит она. — Ты девчонка Нины, верно?

Я ощетиниваюсь, услышав, как она меня обозвала. «Девчонка Нины». Ух ты. Интересно, что ты запоешь, когда узнаешь, что Эндрю выгнал Нину взашей и что при разводе ей достанется шиш с маслом по причине брачного договора? Что ты запоешь, когда узнаешь, что я новая девушка Эндрю Уинчестера? Возможно, скоро тебе придется лизать зад мне.

— Я работаю на Уинчестеров, — сдержанно отвечаю я. «Но это продлится недолго», — мысленно добавляю я.

— О, отлично! — Ее улыбка становится шире. — Я пытаюсь дозвониться до Нины все утро. Мы с ней собирались пойти вместе на бранч — мы всегда ходим на бранч в «Кристенс дайнер» по понедельникам и четвергам — но она так и не показалась. У нее все нормально?

— Да, — лгу я. — Все отлично.

Пэтрис надувает губы.

— Наверное, она забыла. Ты же знаешь, Нина — она слегка с приветом. Ну да ты в курсе, я уверена.

О, Нина не просто с приветом. Но я держу язык за зубами.

Взгляд собеседницы падает на телефон у меня на ладони.

— Это не тот телефон, что Нина дала тебе в пользование?

— Э… да. Это он.

Пэтрис запрокидывает голову и хохочет:

— Ну, скажу тебе, так любезно с твоей стороны давать ей знать, где обретаешься в любой момент времени! Не думаю, что я на твоем месте согласилась бы на это.

Я пожимаю плечами:

— Она по большей части пишет мне эсэмэски. Все не так уж плохо.

— Я не это имела в виду. — Она кивает на телефон. — Я говорю о следящем приложении, которое она установила на твой телефон. Тебя не колышет, что она все время знает, где ты находишься?

У меня такое чувство, будто мне нанесли удар в живот. Нина отслеживает мои передвижения с помощью телефона? Что за черт?!

Какая же я глупая! Конечно же, с нее станется Это в ее духе. И теперь я соображаю, что ей ни к чему было копаться в моей сумочке в поисках программки или звонить на домашний номер в тот вечер, когда мы ходили в театр. Она и так прекрасно знала, где я.

— Ох! — Пэтрис накрывает рот ладонью. — Прошу прощения! Ты не знала?..

Мне так и хочется съездить ей по ботоксной физиономии. Может, она прикидывается, будто не знала, что я не подозреваю о слежении, а может, и нет, но она явно испытывает огромное удовольствие от осознания того, что первая сообщила мне об этом. Мой затылок покрывается холодной испариной.

— Извините, — говорю я, и, бросив тележку, протискиваюсь мимо Пэтрис, а затем устремляюсь к выходу из магазина.

Только выскочив на парковку, я могу втянуть в себя воздух. Упираюсь ладонями в колени, наклоняюсь вперед и стою так, пока дыхание не восстанавливается полностью.

Когда я наконец выпрямляюсь, я замечаю автомобиль, быстро выезжающий с парковки. Белый «лексус».

Очень похожий на автомобиль Нины.

И тут мой телефон снова начинает трезвонить.

Рывком раскрываю сумочку. И опять на экране надпись СКРЫТЫЙ НОМЕР. Отлично, если она хочет со мной поговорить, — вперед, пусть выскажется. Если станет мне угрожать и называть разлучницей или еще как похуже — пусть ее.

Нажимаю на зеленую кнопку.

— Алло? Нина?

— Алло! — отзывается бодрый голос. — Мы обратили внимание, что гарантийный срок вашего автомобиля только что закончился!

Я отстраняю телефон от уха и таращусь на него, не веря своим глазам. Это все же была не Нина. Звонил дурак-спамер. Я просто слишком остро отреагировала на всю ситуацию.

И все же никак не могу избавиться от чувства, что я и впрямь в опасности.

36

Эндрю этим вечером застрял на работе.

В семь часов он прислал мне полную раскаяния записку:

На работе проблемы. Проторчу здесь еще по крайней мере час. Ужинай без меня.

Я написала ответ:

Нет проблем. Не торопись, веди машину аккуратно.

Но в глубине души я здорово разочарована. Я так чудесно провела время тогда, на Манхеттене, что сегодня попыталась воспроизвести одно из блюд, которым нас потчевали во французском ресторане. Стейк au poivre — стейк с перцем. Я посыпала его черным перцем-горошком, который купила в супермаркете, когда собралась с духом, чтобы вернуться туда, покрошила шалот, залила коньяком, красным вином и мясным бульоном, а сверху украсила взбитыми сливками. Запах просто невероятный, но он не продержится еще час или два: если стейк разогреть, это будет уже не то. Но у меня не было выбора, пришлось наслаждаться этим великолепием в одиночестве. И теперь великолепие камнем лежит у меня желудке, пока я переключаю телевизионные каналы.

Мне не нравится находиться в этом особняке одной. Когда Эндрю дома, возникает ощущение, что это его дом, что, в сущности, абсолютно верно. Но когда его здесь нет, от всего в доме воняет Ниной. Ее парфюм исходит из каждой щели, из каждого закутка. Она пометила свою территорию, как какое-нибудь животное.

Хотя Эндрю и уговаривал меня не делать домашнюю работу, после похода в магазин я тщательно убрала весь дом, пытаясь избавиться от запаха Нины. Но я по-прежнему ощущаю его.

Как бы оскорбительно ни вела себя Пэтрис в супермаркете, она оказала мне огромную услугу. Нина и в самом деле отслеживала каждый мой шаг. Я нашла следящее приложение, спрятанное в какой-то папке, где я никогда бы его не заметила, и сразу же удалила его.

Но я все равно не могу стряхнуть с себя ощущение, что она следит за мной.

Закрываю глаза и думаю о предупреждении, сделанном Энцо этим утром. «Тебе надо уходить отсюда. Ты в страшной опасности». Он боялся Нины. Я видела это в его глазах, когда мы разговаривали, а она проходила мимо на расстоянии слышимости.

«Ты в страшной опасности».

На меня накатывает волна тошноты, но я с ней справляюсь. Нины больше нет!

Но, может быть, она все еще в состоянии причинить мне боль.

Солнце село, и в оконном стекле я вижу только свое отражение. Встаю с дивана и с бьющимся сердцем иду к окну. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу, вглядываюсь в темноту снаружи.

Что это там, у ворот? Припаркованный автомобиль?

Я щурюсь в темноту, пытаясь понять, не играет ли со мной шутку воображение. Наверное, можно выйти наружу и взглянуть поближе. Но тогда придется открыть дверь в дом.

Хотя какая разница, открыта она или закрыта, если у Нины есть ключ?

Ход моих мыслей прерывает звонок телефона, лежащего на журнальном столике. Бросаюсь к нему и хватаю прежде, чем звонок прекратится. Хмурюсь, потому что на экране опять скрытый номер. Качаю головой. Еще один спам-звонок. Только этого мне и не хватает.

Нажимаю на зеленую кнопку, ожидая услышать мерзкий тенорок спамера. Но вместо него слышу искаженный механический голос:

«Держись подальше от Эндрю Уинчестера!»

Втягиваю в себя воздух.

— Нина?

Невозможно понять даже, кому принадлежит голос — мужчине или женщине, и уж тем более — не Нина ли это. Затем слышится «клик», и линия отключается.

Я сглатываю. Хватит с меня игр моей бывшей хозяйки. С завтрашнего дня я забираю у нее этот дом. Позвоню слесарю — пусть сменит замки в дверях. А сегодня проведу ночь в хозяйской спальне, а не в гостевой. Я здесь больше не гость.

Эндрю сказал, что хочет, чтобы эта ситуация стала перманентной. Так что теперь это мой дом тоже.

Направляюсь наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и останавливаюсь только в душной каморке на чердаке — моей спальне. Впрочем, начиная с сегодняшней ночи она больше не будет моей спальней. Я сейчас все упакую и переселюсь на нижние этажи. Сегодняшний вечер станет последним в этой вызывающей клаустрофобию комнатушке с нелепым замком на наружной стороне двери.

Вытаскиваю баул из шкафа и начинаю как попало закидывать в него одежду — ведь мне недалеко его нести, всего один лестничный пролет. Конечно, надо будет спросить разрешения у Эндрю, прежде чем опорожнить комод на втором этаже. Но не думает же он, что я продолжу жить здесь, на чердаке. Это бесчеловечно. Эта комната больше смахивает на камеру пыток.

— Милли? Ты что делаешь? — раздается голос у меня за спиной.

Со мной чуть не приключается инфаркт. Я хватаюсь за грудь и поворачиваюсь.

— Эндрю! Я не слышала, как ты вошел.

Он окидывает взглядом мои баулы.

— Что ты делаешь?

Забрасываю в сумку пригоршню бюстгальтеров.

— Ну, я подумала, что могу переселиться вниз…

— О…

— Это… это ничего? — с внезапной неловкостью спрашиваю я. Почему-то я полагала, что Эндрю не против, но, может быть, не стоило быть такой самонадеянной?

Он делает шаг ко мне. Я закусываю губу, пока не становится больно.

— Конечно, все правильно, — говорит он. — Я и сам хотел это предложить. Но не был уверен, что ты захочешь.

Мои плечи расслабляются.

— Конечно же хочу! У меня… у меня был трудный день.

— И чем же ты занималась? Я видел на журнальном столике несколько книг. Ты читала?

Как бы мне хотелось, чтобы чтение было сегодня моим единственным занятием!

— Если честно, не хочу говорить об этом.

Он делает еще один шаг, протягивает руку и скользит кончиком пальца по моей скуле.

— Может, я смогу заставить тебя позабыть о неприятностях…

От его прикосновения по моему телу проходит дрожь.

— Держу пари, сможешь…

И ему это удается.

37

Несмотря на то, как ужасно неудобна моя койка по сравнению с превосходной постелью в гостевой комнате, я засыпаю в тесных объятиях Эндрю сразу же после близости. Вот уж никогда не думала, что буду заниматься сексом в этой комнате[14]. Особенно принимая во внимание, что Нина была решительно против того, чтобы я приводила сюда гостей.

Что ж, по-видимому, ее запрет сработал не очень хорошо.

Я просыпаюсь часа в три утра. Первое ощущение — мой мочевой пузырь переполнен, что доставляет мне некоторые неудобства. Нужно наведаться в туалет. Обычно я хожу туда перед тем, как лечь спать, но Эндрю основательно вымотал меня, и я уснула прежде, чем собралась с силами для визита в ванную.

И второе ощущение — это пустота. Эндрю нет в койке.

Наверное, после того, как я уснула, он решил перебазироваться в свою собственную постель. Не могу его винить. Эта койка крайне неудобна и для одного обитателя, а что уж говорить о двух. К тому же комната вызывает острое чувство клаустрофобии. Моя спина еле-еле выдерживает ночь на этом матрасе, а ведь Эндрю на десять с лишним лет старше меня, так что вполне понятно, почему он ушел. Нет, я его не виню.

Какая радость, что это моя последняя ночь здесь! Возможно, после посещения туалета я присоединюсь к Эндрю в его постели.

Поднимаюсь на ноги. Доски пола скрипят под моим весом. Подхожу к двери и поворачиваю ручку. Как обычно, замок заело. Жму на ручку еще раз.

Она не поворачивается.

В моей груди зарождается паника. Прижимаюсь к двери, так что заусенцы от царапин врезаются в плечо, и решительнее хватаюсь за ручку. Пытаюсь еще раз повернуть ее по часовой стрелке, но она не двигается с места. Ни на миллиметр. И только теперь я соображаю, что происходит.

Замок не заело.

Он заперт.