Домработница

38 НИНА

Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал мне, что я буду ночевать в отеле, в то время как Энди останется в моем доме с другой женщиной — со служанкой! — я бы не поверила.

Но так оно и случилось. Я в отеле. Одетая в махровый халат, найденный в шкафу, я растянулась на гостиничной кровати размера квин-сайз. Работает телевизор, но я едва удостаиваю его вниманием. Достав телефон, включаю приложение «Найди моих друзей», которым пользовалась несколько последних месяцев. Жду, когда оно покажет мне местоположение Вильгельмины «Милли» Кэллоуэй.

Но под ее именем значится: «Местоположение не установлено». Эта отметка стоит там с сегодняшнего полудня.

Должно быть, она узнала, что я слежу за ней, и удалила приложение. Умная девочка.

Но недостаточно умная.

Беру с тумбочки свою сумку и шарю в ней, пока не нахожу единственный бумажный снимок Энди, который у меня имеется. Снимку несколько лет, и это копия профессиональных фотографий, которые он делает для вебсайта своей компании. Он сам дал мне его. Всматриваюсь в глубокие карие глаза на глянцевом квадратике бумаги, любуюсь густыми каштановыми волосами, едва заметной ямкой на мужественном подбородке… Энди самый красивый мужчина, которого я когда-либо в жизни встречала. Я влюбилась в него с первого взгляда.

А затем нахожу в сумочке еще один предмет и опускаю его в карман халата.

Поднимаюсь с кровати, и мои ноги утопают в роскошном ковре гостиничного люкса. Этот номер влетит Энди в кругленькую сумму, но это не имеет значения. Я не задержусь здесь надолго.

Иду в ванную и поднимаю фотографию с улыбающимся лицом Энди. А затем вынимаю из кармана предмет, который ранее положила туда.

Зажигалку.

Щелкаю стартером, пока не появляется желтый язычок пламени. Держу дрожащий огонек у края фотографии, ожидая, когда она загорится. Наблюдаю, как прекрасное лицо моего мужа становится сначала бурым, а потом рассыпается пеплом, который устилает весь умывальник.

И я улыбаюсь. Моя первая искренняя улыбка за восемь долгих лет.

Не могу поверить, что наконец избавилась от этой сволочи.

Шаг первый: напиться вдрызг и забеременеть от партнера на одну ночь; бросить школу и согласиться на дерьмовую работу, лишь бы худо-бедно оплачивать счета

Мой босс Эндрю Уинчестер — это не человек, а сказочный принц.

Он не совсем мой босс. Скорее, он босс босса моего босса. В этой цепи, возможно, есть и другие люди между Эндрю Уинчестером — председателем правления компании после отхода от дел его отца — и мной, секретарем приемной.

Так вот — сидя за столом у двери в кабинет моего непосредственного начальника и любуясь Эндрю Уинчестером издалека, я на самом деле преклоняюсь не перед реальным мужчиной. Скорее, мои чувства сродни восхищению известным актером или даже прекрасной картиной в художественном музее. Особенно если принять во внимание, что в моей жизни нет места даже единичному свиданию, не говоря уже о постоянных отношениях.

Но как же он хорош собой! Мало того, что у него куча денег, так он еще и красавец. Можно было бы изречь что-то о несправедливости жизни, если бы Эндрю Уинчестер не был таким славным парнем.

Так однажды он пришел поговорить с моим начальником Стюартом Линчем, человеком по меньшей мере лет на двадцать его старше, который ненавидит, что им командует «малолетка». Эндрю Уинчестер остановился у моего стола, улыбнулся и сказал:

— Привет, Нина. Как ваши дела сегодня?

Само собой, он понятия не имеет, кто я такая. Мое имя он прочел на табличке, стоящей на столе. Но все же. Так приятно, что он потрудился сделать это. Мне понравилось, как мое простое короткое имя звучит в его устах.

Эндрю со Стюартом разговаривали в кабинете с полчаса. Стюарт инструктировал меня, чтобы я никуда не отлучалась, пока мистер Уинчестер у него, — вдруг ему понадобятся какие-либо данные из компьютера. Честно говоря, не могу понять, в чем состоят обязанности Стюарта, потому что всю работу за него исполняю я. Ну да ладно. Я не в претензии, до тех пор пока получаю свою скромную зарплату и фирма оплачивает мою медицинскую страховку. Нам с дочкой нужна крыша над головой, а ее педиатр говорит, что в следующем месяце Сесилии необходимо сделать несколько прививок, причем против болезней, которых у нее нет.

Но я в претензии на другое: Стюарт не предупредил меня заранее, что мне нельзя будет отлучиться. Дело в том, что мне нужно сцедить молоко. Моя грудь переполнилась и болит, застежка бюстгальтера для кормящих матерей едва не лопается. Изо всех сил стараюсь не вспоминать о Сеси, потому что если подумаю о ней, молоко само брызнет из сосков. А это совсем не то, чего тебе хочется, когда сидишь за столом в приемной.

Сеси сейчас у моей соседки Элены. Элена тоже одинокая мать, поэтому мы с ней сидим с детьми по очереди. Я работаю днем, а она — в баре по вечерам. Так что я сижу с ее сыном Тедди, а она — с моей Сеси. Для нас этот распорядок работает. Почти.

На работе я тоскую по Сеси. Думаю о ней все время. Я всегда воображала, как, родив ребенка, буду сидеть с ним дома по крайней мере первые шесть месяцев. Вместо этого я взяла лишь две недели отпуска, а потом сразу вернулась на работу, несмотря на то, что мне еще больно ходить. На работе были готовы дать мне двенадцать недель отпуска, но десять из них — без оплаты. Кто смог бы прожить десять недель без притока денег? Уж точно не я.

Иногда Элена ненавидит своего сынишку за то, что ей пришлось ради него многим пожертвовать. Я была аспиранткой, не торопясь работала над кандидатской по английскому языку и беспечно жила почти что в нищете, когда тест на беременность дал положительный результат. Взирая на две голубые полоски, я осознала, что мой аспирантский стиль жизни не обеспечит мне возможность заботиться о двоих — о себе и моем нерожденном ребенке. На следующий же день я ушла из аспирантуры и принялась утюжить улицы в поисках заработка.

Моя нынешняя должность — отнюдь не работа моей мечты. Но зарплата неплохая, бонусы тоже, рабочее расписание стабильное, а дни не слишком долгие. К тому же мне сообщили, что я смогу получить повышение. Со временем.

Однако сейчас мне надо как-то продержаться следующие двадцать минут, не допустив, чтобы на блузке появились два мокрых пятна.

Я уже готова сорваться с места и понестись в туалет с рюкзачком, в котором лежат молокоотсос и маленькие бутылочки, но в этот момент из интеркома доносится трескучий голос Стюарта:

— Нина? Не могла бы ты принести нам данные по Грейди?

— Сию минуту, сэр!

Иду в компьютер, загружаю файлы, затем посылаю их в печать. Файлы занимают пятьдесят страниц, и я сижу, барабаня пятками о пол и глядя, как страницы по одной выползают из принтера. Когда принтер наконец выплевывает последнюю, хватаю всю пачку и тороплюсь в кабинет.

Приоткрываю дверь:

— Мистер Линч, сэр?

— Входи, Нина.

Раскрываю дверь шире, чтобы войти. Оба босса сразу же устремляют на меня взгляды, причем совсем не с тем выражением, с которым пялились мужчины в барах до того, как я забеременела и вся моя жизнь резко изменилась. Эти двое смотрят так, будто у меня в волосах запутался гигантский паук, а я об этом даже не догадываюсь. Я уже собираюсь спросить, на что они так уставились, но опускаю взгляд и все понимаю без слов.

Я протекла.

Не просто протекла — молоко из меня хлещет, как из коровы. Вокруг сосков темнеют два обширных пятна, а несколько капель просочились сквозь ткань блузки. Мне хочется заползти под стол и там сдохнуть.

— Нина! — кричит Стюарт. — Приведи себя в порядок!

— Да, конечно, — лепечу я. — Мне… мне очень жаль…

Я швыряю бумаги на стол и вылетаю из кабинета со всей скоростью, на которую способна. Чуть не плача, накидываю пальто, чтобы прикрыть испачканную блузку. Не знаю даже, чему я огорчилась больше, — что босс босса моего босса узрел меня в таком виде или что потеряла столько молока зря.

Мчусь в туалет с молокоотсосом, насаживаю его, как положено, и облегчаю давление в молочных железах. Несмотря на стыд, ощущаю бешеное наслаждение, избавляясь от всего этого молока. Возможно, даже большее наслаждение, чем от секса. Хотя я уже и не помню, что чувствовала при сексе, потому что последний раз занималась им в ту самую дурацкую ночь со случайным партнером, которая и привела к столь плачевным результатам. Я наполняю молоком целых две бутылочки по пять унций[15] каждая и засовываю их в сумку вместе с пакетом льда. Поставлю их в холодильник, пока не настанет время идти домой. А сейчас надо вернуться за свой стол. И не снимать пальто до конца рабочего дня, потому что я недавно обнаружила, что, даже высохнув, молоко оставляет после себя пятна.

Осторожно приоткрыв дверь туалета, я вздрагиваю от неожиданности: за дверью кто-то стоит. Вернее, не «кто-то», а сам Эндрю Уинчестер. Босс босса моего босса. Его кулак занесен, как будто он собирался постучать в дверь. Глаза Эндрю расширяются при виде меня.

— Э… привет? — бормочу я. — Мужская комната — она… э… вон там.

Говоря это, чувствую себя полной дурой. Ведь это его компания. К тому же на двери женский силуэт в платье. Он и так должен был сообразить, что это женский туалет.

— Вообще-то, — говорит он, — я искал вас.

— Меня?

Он кивает:

— Хотел удостовериться, что с вами все в порядке.

— Конечно в порядке. — Пытаюсь скрыть смущение за улыбкой. — Это всего лишь молоко.

— Знаю, но… — Он хмурится. — Стюарт поступил с вами как скотина. Это было неприемлемо.

— Да, но… — Мне хотелось рассказать ему о сотне других случаев, когда Стюарт вел себя как скотина по отношению ко мне. Но обливать дерьмом собственного шефа не годится. — Нет, это все ничего. Я тут на ланч собиралась…

— Я тоже. — Он выгибает бровь. — Не хотите присоединиться?

Конечно, я сказала «да». Даже если бы он не был боссом босса моего босса, я сказала бы «да». Начать с того, что он чертовски хорош. Ах эта его улыбка, морщинки вокруг глаз и едва заметная ямочка на подбородке!.. Да и то сказать — он ведь не зовет меня на свидание. Ему всего лишь неловко за то, что произошло в кабинете Стюарта. Возможно, кто-то из отдела по работе с персоналом посоветовал Эндрю пригласить меня на ланч, чтобы сгладить ситуацию.

Я спускаюсь вслед за ним в лобби здания, которым он владеет. Наверное, поведет меня в какой-нибудь модный ресторан, каких в округе предостаточно. Представьте себе мое изумление, когда он ведет меня к тележке с хот-догами, стоящей тут же на тротуаре, и становится в очередь.

— Здесь лучшие хот-доги в городе. — Он подмигивает мне. — Ты с чем любишь?

— М-м… с горчицей?

Когда подходит наша очередь, он заказывает два хот-дога, оба с горчицей, и две бутылки воды. Вручив мне хот-дог и бутылку, он ведет меня к старинному особняку, расположенному в конце квартала. Садится на ступеньку, я тоже. Представьте картину: этот красавец сидит на ступеньке роскошного особняка в своем дорогом костюме, держа в руке намазанный горчицей хот-дог. Это же почти комично!

— Спасибо за хот-дог, мистер Уинчестер, — благодарю я.

— Энди, — поправляет он.

— Энди, — повторяю я. Откусываю от хот-дога. Он и впрямь вкусный. Но «лучший в городе»? Хм, вряд ли. В смысле, это же всего лишь хлеб и непонятно что за мясо.

— Сколько твоему ребенку? — спрашивает Энди.

Мое лицо покрывается румянцем удовольствия, как случается со мной всегда, когда кто-либо спрашивает меня о дочери.

— Пять месяцев.

— Как ее зовут?

— Сесилия.

— Красивое имя, — улыбается он. — Прямо как в песне.

Он попал в яблочко, потому что я назвала дочку по имени героини песни Саймона и Гарфункеля. Любимая песня моих родителей. Это была их песня, пока авиакатастрофа не забрала их у меня. Я чувствую себя ближе к ним, почтив их память таким образом.

Мы сидим еще двадцать минут, доедая хот-доги и болтая. Поразительно, какой Энди Уинчестер простой. Как чудесно он улыбается! Расспрашивает о моей жизни так, будто она его и вправду интересует. Неудивительно, что дела у его компании идут как по маслу — Энди умеет ладить с людьми. Какой бы совет ни дал ему человек из персонального отдела, Энди справился на отлично. Я больше не расстраиваюсь из-за того, что случилось в кабинете Стюарта.

— Мне пора возвращаться, — говорю я, когда мои часы показывают половину второго. — Стюарт меня убьет, если опоздаю.

Я не заостряю его внимание на том, что Стюарт работает на него.

Энди встает и отряхивает крошки с ладоней.

— Мне кажется, что хот-дог — не тот ланч, которого ты от меня ожидала.

— Да нет, все нормально, — говорю я и не кривлю душой. Я очень приятно провела время, закусывая хот-догом в компании Энди Уинчестера.

— Хочу исправиться. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Разреши пригласить тебя на ужин сегодня вечером.

Мой рот раскрывается сам собой. Эндрю Винчестер мог бы заполучить любую женщину, какую только пожелает. Любую. С чего бы это ему приглашать на ужин меня? Но ведь пригласил же.

И мне до того хочется пойти, что отказ причиняет почти физическую боль.

— Я не могу. Мне не с кем оставить дочку.

— Моя мать все равно собиралась в город завтра, — говорит он. — Она обожает младенцев. Она с радостью посидит с Сесилией.

И опять у меня отвисает челюсть. Он не только пригласил меня на ужин, но и, когда я указала ему на препятствие, тут же нашел решение проблемы. Причем с привлечением своей матери. Видимо, он и в самом деле очень хочет отужинать со мной.

Так разве могла я сказать «нет»?

39

Шаг второй: ни о чем не подозревая, выйти замуж за садиста и изувера

Мы с Энди женаты уже три месяца, и иногда мне приходится щипать себя.

Конфетно-букетный период длился недолго. До моей встречи с Энди все мужчины, с которыми я встречалась, хотели только поразвлечься. Но Энди не такой. Уже после нашего первого, абсолютно волшебного, свидания он ясно дал понять, чего хочет. Он искал серьезных отношений. За год до нашего знакомства он был обручен с девушкой по имени Кэтлин, но у них не срослось. Энди созрел для семейной жизни. Он хотел взять на себя заботу обо мне и Сесилии.

С моей точки зрения, Энди олицетворял все то, что я искала. Я хотела надежного жилища для меня и моей дочери. Хотела мужа с постоянной работой, который стал бы для моей малышки отцом. Хотела человека, который был бы заботливым и ответственным, и… ну ладно, чего уж там — привлекательным. Энди отвечал всем этим желаниям.

На протяжении дней, предшествовавших нашей свадьбе, я упорно искала в нем недостатки. Энди Уинчестер был идеалом, а идеальных людей не бывает. Может, он втайне поигрывает в казино, или, может, у него другая семья где-нибудь в Юте. Я даже раздумывала, не позвонить ли Кэтлин, его бывшей невесте. Энди показывал мне ее фотографию — такие же светлые волосы, как у меня, и хорошенькое личико. Но я не знала ее фамилии и не смогла найти ее в социальных сетях. Во всяком случае, она не обливала его помоями по всему интернету. Я посчитала это хорошим знаком.

Единственное, что не было у Энди идеальным — это… Ладно, скажу. Его мать. Эвелин Уинчестер было слишком, как бы это выразиться… много. Больше, чем мне бы хотелось. И ее не назовешь самым теплым человеком на свете. Несмотря на заверения Энди, что она «обожает младенцев» и будет «с радостью» сидеть с моей дочкой, она очень неохотно соглашается каждый раз, когда мы просим ее побыть няней. Такие вечера неизменно заканчиваются критикой моих материнских талантов, не слишком тщательно замаскированной под «полезные советы».

Но я выхожу замуж за Энди, а не за его мать. Нет на свете женщины, которая любила бы свою свекровь, так ведь? Я найду общий язык с Эвелин, тем более что я ее особо не интересую, если не считать воображаемого отсутствия у меня родительских навыков. Если мать — единственный недостаток Энди, волноваться мне не о чем.

И я вышла за него замуж.

Прошло уже три месяца, а я все еще на седьмом небе. Не могу поверить, что у меня достаточно стабильное финансовое положение, чтобы сидеть дома со своим ребенком. Когда-нибудь я вернусь в аспирантуру, но сейчас хочу наслаждаться каждой минутой своей семейной идиллии. Сеси и Энди. Как может такая огромная удача выпасть на долю одной женщины?

Взамен я стараюсь быть идеальной женой. Когда выдается свободное время (а его у меня не много), я хожу в спортзал, чтобы держать себя в отличной физической форме. Набила свой платяной шкаф абсолютно непрактичной белой одеждой — потому что Энди обожает, когда я одеваюсь в белое. Изучила массу онлайн рецептов и готовлю по ним как можно чаще. Хочу быть достойной той невероятной жизни, которую он мне подарил.

Сегодня вечером я целую Сесилию в гладенькую младенческую щечку, ненадолго задерживаюсь над ее кроваткой, прислушиваясь к ее сонному дыханию и вбирая в себя запах детской присыпки. Заткнула прядку ее мягких светлых волосиков за почти прозрачное ушко. Она так прекрасна! Я так ее люблю, что иногда мне хочется ее скушать.

Когда я выхожу из детской, Энди поджидает меня в коридоре. Он улыбается, темные волосы в полном порядке, ни одна прядка не выбивается. Он так же красив, как в тот день, когда я впервые встретилась с ним. Так и не могу понять, почему он выбрал меня. Ведь он мог бы получить любую женщину в мире. Почему я?!

Но, может быть, не нужно ставить все эти вопросы. Нужно просто быть счастливой.

— Нина, — говорит он и затыкает прядку моих собственных волос мне за ухо. — У тебя немного видны темные корни.

— Ох! — Я смущенно провожу пальцами по волосам надо лбом. Энди любит белокурые волосы, поэтому я взяла за правило ходить в парикмахерскую и высветлять волосы до золотистого оттенка. — Уф, у меня было столько хлопот с Сеси, что из головы вон.

Не могу в точности прочитать выражение его лица. Он все еще улыбается, но что-то в нем неуловимо изменилось. Но не может же он так остро реагировать на то, что я не пошла вовремя в парикмахерскую! Или может?

— Слушай, — говорит он. — Мне нужна твоя помощь.

Я приподнимаю бровь, радуясь, что он, кажется, не так уж огорчен моим просчетом с волосами.

— Конечно. С чем помочь?

Он поднимает глаза к потолку.

— Я оставил кое-какие документы в кладовке на чердаке. Ты не могла бы помочь мне отыскать их? Сегодня вечером мне нужно подписать контракт. А после этого мы могли бы… — Он завлекательно улыбается. — Ну ты понимаешь.

Ему не нужно просить меня дважды.

Я живу в этом доме около четырех месяцев, но никогда не бывала в кладовке на чердаке. Как-то поднималась туда, пока Сеси дремала, но дверь была заперта, и я вернулась обратно. Энди говорит, там всего лишь куча бумажек. Ничего интересного.

Да и, сказать по правде, не люблю я ходить туда. У меня нет идиотских фобий против чердаков, но лестница, ведущая наверх, какая-то жуткая. Темная, ступеньки скрипят при каждом шаге… Провожая Энди, я стараюсь держаться к нему поближе.

Когда мы добираемся до верха, Энди ведет меня в конец узкого коридора к закрытой двери. Достает связку ключей и вставляет один из тех, что поменьше, в замочную скважину. Затем распахивает дверь и, дернув за шнур, включает свет.

Я моргаю, а когда глаза приспосабливаются, оглядываюсь по сторонам. Помещение не похоже на кладовку, как я ее себе представляла. Оно больше похоже на маленькую комнату с кроватью в углу. Здесь есть даже небольшой комод и мини-холодильник. В дальнем конце виднеется крохотное окошко.

— О… — Я потираю подбородок. — Да это настоящая комната! Я думала, что тут свален всякий мусор, как в любой кладовке.

— Ну, я вообще-то храню все вон в том шкафу, — объясняет Энди, указывая на шкаф поблизости от кровати.

Иду к шкафу и заглядываю внутрь. Там ничего нет, кроме голубого ведра. Никаких бумаг вообще. Не понимаю — зачем нужны два человека, чтобы что-то тут найти? Ума не приложу, чего ради Энди притащил меня сюда.

И в этот момент я слышу звук захлопывающейся двери.

Поднимаю голову и оборачиваюсь. Обнаруживаю, что осталась в каморке совсем одна. Энди вышел и захлопнул за собой дверь.

— Энди!

Двумя широкими шагами пересекаю всю комнатку и хватаюсь за ручку двери. Но та не подается. Налегаю сильнее, всем своим весом, но ничего не получается. Ручка не сдвигается ни на дюйм.

Дверь заперта.

— Энди! — снова зову я. Никакого ответа. — Энди!

Да что, черт возьми, происходит?!

Может, он сошел вниз за чем-нибудь, а дверь и захлопнулась? Но это не объясняет того факта, что в комнате нет никаких бумаг, ради которых, по его словам, мы сюда заявились.

Я барабаню в дверь кулаками:

— Энди!

По-прежнему нет ответа.

Прикладываю к двери ухо. Слышу шаги, но они не приближаются. Наоборот, становятся все тише, пока не исчезают в глубине лестничного пролета.

Должно быть, Энди меня не слышит. Это единственное объяснение. Хлопаю себя по карманам, но мой телефон остался в спальне. Я не могу ему позвонить.

Вот проклятье!

Мой взгляд падает на окошко, — крошечное окошко в углу. Иду к нему и обнаруживаю, что оно выходит на задний двор. Значит, привлечь чье-либо внимание с улицы невозможно. Я намертво застряла здесь, пока Энди не вернется.

Я не подвержена клаустрофобии, но эта комнатка слишком мала, и без того низкий косой потолок спускается над кроватью еще ниже. Мысль о том, что я заперта здесь, приводит меня в ужас. Конечно, Энди скоро появится, но мне очень не нравится это замкнутое пространство. Мое дыхание учащается, а в кончиках пальцев начинает покалывать.

Надо открыть окно.

Нажимаю на нижний край, но рама не сдвигается с места. Ни на миллиметр. Может быть, оно открывается не вверх, а наружу? Нет, не открывается. Да что за черт с этим дурацким окном?! Я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Приглядываюсь к нему и…

Окно вмазано в стену намертво.

Когда Энди вернется, я ему задам! Вообще-то я считаю себя довольно уравновешенным человеком, но мне не нравится сидеть в этой каморке взаперти. Надо будет что-то сделать с замком, чтобы он больше не захлопывался автоматически. А если бы мы оба были здесь? Вот тогда застряли бы уж так застряли.

Возвращаюсь к двери и снова колочу в нее.

— Энди! — кричу я во всю мощь своих легких. — Энди!

Через пятнадцать минут мой голос начинает хрипеть от крика. Почему Энди не возвращается? Даже если он меня не слышит, все равно должен бы уже сообразить, что я на чердаке. Что мне тут делать одной? Я ведь даже не знаю, какие бумаги ему понадобились.

Может быть, он шел вниз, споткнулся, упал, скатился по ступеням и лежит сейчас без сознания в луже крови у подножия лестницы? Потому что это единственное разумное объяснение происходящему.

Проходит еще тридцать минут, и я уже едва не схожу с ума. Горло саднит, кулаки красны от ударов по двери. Я вот-вот расплáчусь. Да где же Энди? Что происходит?!

И лишь когда я чувствую, что сейчас рехнусь, по другую сторону двери раздается голос:

— Нина?

— Энди! — вскрикиваю я. — Слава богу! Я тут нечаянно закрылась! Ты что — не слышал, как я кричала?

Долгое молчание по ту сторону двери. И затем:

— Да. Я слышал.

Не знаю даже, что на это сказать. Если он слышал меня, то почему не пришел, не выпустил? Но с этим я разберусь позже. Прежде надо убраться из этой клетки.

— Будь добр, открой дверь!

Опять долго молчание.

— Нет. Не сейчас.

Что-о?!

— Не понимаю, — выпаливаю я. — Почему ты не можешь выпустить меня? Потерял ключ?

— Нет.

— Тогда выпусти меня!

— Я же сказал — не сейчас.

Я вздрагиваю — так резко прозвучали два последних слова. Не понимаю. Что происходит? Почему он не выпускает меня с этого проклятого чердака?

Смотрю на разделяющую нас дверь. Снова пробую повернуть ручку, надеясь, что это какая-то шутка. Замок по-прежнему заперт.

— Энди, ты должен выпустить меня отсюда!

— Не говори мне, что я должен делать в собственном доме! — В его голосе слышится какая-то необычная интонация, которой я раньше не слышала. — Прежде чем я тебя выпущу, тебе придется усвоить один урок.

Холодное, болезненное ощущение бежит по моему позвоночнику. Во время нашей помолвки Энди казался совершенно идеальным человеком — милым, романтичным, пригожим, богатым и добрым к Сесилии. Я искала и не могла найти в нем ни единого недостатка.

Ну вот, теперь нашла.

— Энди, — умоляю я. — Пожалуйста, выпусти меня отсюда! Не знаю, из-за чего ты так рассердился, но мы с этим разберемся. Просто открой дверь, и мы поговорим.

— Не думаю. — Его голос звучит ровно и спокойно — прямо противоположно тем чувствам, что бушуют сейчас во мне. — Единственный способ чему-либо научиться — это столкнуться с последствиями собственных поступков.

Я втягиваю в себя воздух.

— Энди, немедленно выпусти меня из этой грёбаной комнаты!

Я бью в дверь ногой, хотя какой толк от босой ступни? Я лишь ушибла пальцы. Жду, что сейчас замок щелкнет, открываясь, но ничего не происходит.

— Богом клянусь, Энди, — рычу я. — Выпусти меня отсюда! Выпусти. Меня. Отсюда!

— Ты вышла из себя, — замечает он. — Я вернусь, когда ты успокоишься.

А затем я слышу удаляющиеся шаги — он уходит.

— Энди! — воплю я. — Не смей уходить! Вернись! Вернись и выпусти меня к чертям собачьим отсюда! Энди, если ты меня сейчас же не выпустишь, я от тебя уйду! Выпусти! — Колочу в дверь обоими кулаками. — Я спокойна! Выпусти меня!

Но звук шагов становится все тише, пока не исчезает окончательно.

40

Шаг третий: Обнаружить, что твой муж настоящий изверг

Полночь. Прошло три часа.

Я колошматила в дверь и царапала древесину, пока не загнала массу заноз под ногти. Я кричала, пока не потеряла голос. Вообразила, что если Энди не выпустит меня, то, может, соседи услышат? Но через час я оставила надежду и на это.

И вот я сижу на койке в углу. Пружины вонзаются мне в ягодицы, и я наконец даю волю слезам. Не знаю, что мой муж планирует сделать со мной, но все мои мысли — о Сесилии, спящей в своей кроватке. Она наедине с этим психопатом. Что он сделает со мной? Что он сделает с ней?

Если я когда-нибудь выберусь отсюда, то схвачу Сеси и убегу от этого человека как можно дальше. Мне все равно, сколько у него денег. Мне все равно, что мы в законном браке. Я с ним не останусь.

— Нина?

Голос Энди. Я соскакиваю с кровати и лечу к двери.

— Энди! — хриплю я. Хрип — это все, что осталось от моего голоса.

— Ты потеряла голос, — констатирует он.

Не знаю, что на это ответить.

— Кричать не стоило, — продолжает он. — Помещения ниже чердака сработаны из звуконепроницаемых материалов. Так что никто тебя не услышит. Я мог бы устроить званый обед на первом этаже, и все равно никто тебя не услышал бы.

— Пожалуйста, выпусти меня, — скулю я.

Я сделаю все, что он потребует. Согласна на любые его условия, лишь бы он освободил меня. Само собой, как только дверь откроется, я немедленно уйду от него. И плевать мне, что в брачном договоре написано, что я ничего не получу, если брак распадется в течение первого года. Мне все равно, лишь бы убраться отсюда подобру-поздорову.

— Не волнуйся, Нина, — говорит он. — Я тебя выпущу. Обещаю.

Я выдыхаю.

— Но только не сейчас, — добавляет он. — Тебе необходимо познакомиться с последствиями своих поступков.

О каких последствиях речь? Каких моих поступков?

— Твои волосы. — Его голос наполняется отвращением. — Я не могу позволить своей жене расхаживать всюду, как неряха, с темными корнями.

Мои корни. Я не верю своим ушам — его возмутили корни моих волос! Это же какие-то ничтожные миллиметры!

— Я очень сожалею. Обещаю, сейчас же закажу время у парикмахера.

— Этого недостаточно.

Я прижимаюсь лбом к двери.

— Пойду в салон уже завтра утром. Обещаю!

По ту сторону двери слышен зевок.

— Я иду спать. А ты посиди пока здесь, и завтра утром мы поговорим о твоем наказании.

Его шаги затихают вдали. Хотя мои руки ноют от ударов в дверь, я все равно опять колочу в нее. Я обрушиваю кулаки на дверь с такой силой, что сама не могу понять, как не сломала себе все косточки в кистях.

— Энди, не смей оставлять меня здесь на ночь! Немедленно вернись! Вернись!

Но, как и раньше, он не обращает внимания на мои вопли.

Я сплю в этой клетушке. Разумеется. Куда мне деваться?

Никогда бы не подумала, что смогу заснуть, но каким-то непонятным образом мне это удается. Я истратила весь адреналин на крики и удары по двери и теперь, измученная и вымотанная, забылась на этой неудобной койке. Впрочем, она ненамного хуже кровати, на которой я спала в наемной квартирке, когда нас с дочерью было только двое, но я ведь привыкла к роскошному пенному матрасу с эффектом памяти.

Вспоминаю времена, когда моя семья состояла только из меня и Сесилии. Я постоянно была на пределе, все время готовая разразиться слезами. Я и понятия не имела, как же мне тогда было хорошо — до того, как я вышла замуж за психопата, запершего меня на ночь на чердаке только потому, что я вовремя не сходила к парикмахеру.

Сеси. Я надеюсь, что с ней все в порядке. Если этот говнюк тронет ее хоть пальцем, клянусь — я его убью. И плевать мне, что придется сидеть в тюрьме до конца своей жизни!

Когда я просыпаюсь утром, спина у меня дико ноет. Голова раскалывается. Но хуже всего то, что мой мочевой пузырь переполнен. До боли. Это сейчас самая большая проблема из всех.

Но что я могу поделать? Туалет находится снаружи этой каморки.

Если придется ждать еще дольше, я попросту обмочусь.

Встаю и начинаю мерить комнату шагами. Еще раз дергаю за дверную ручку, надеясь, что всё, случившееся вчера, мне пригрезилось и дверь волшебным образом откроется. Как же, держи карман шире. Она по-прежнему заперта.

Когда я вчера заглядывала в шкаф, там находился только один предмет — ведро.

Энди подготовился основательно. Установил замок с наружной стороны двери. Нарочно поместил в шкаф ведро. И заманил меня в эту каморку.

Деваться некуда — мне придется это сделать.

Что ж, бывают вещи и похуже, чем облегчиться в ведро. Вытаскиваю его из шкафа и делаю, что положено. Затем ставлю ведро обратно. Надеюсь, мне не придется воспользоваться им снова.

Во рту у меня пересохло, желудок бурчит, хотя есть я не смогу — меня стошнит. Энди дал мне от щедрот своих ведро — так, может, и другие вещи находятся здесь не зря? Я открываю мини-холодильничек, надеясь найти в нем еду.

И нахожу лишь три крохотные бутылочки воды.

Три прекрасные бутылки воды.

Я чуть не хлопаюсь в обморок от облегчения. Хватаю одну бутылочку, открываю и выдуваю ее содержимое одним глотком. Горло по-прежнему сушит и дерет, но все же мне становится легче.

Смотрю на оставшиеся две бутылки. Хорошо бы выпить еще одну, но я боюсь. Понятия не имею, сколько еще времени Энди продержит меня здесь. Надо беречь запасы.

— Нина? Ты проснулась?

Голос Энди из-за двери. Ковыляю туда, при каждом шаге в голове бухает молот.

— Энди…

— Доброе утро, Нина.

На меня накатывает головокружение.

— С Сесилией все в порядке?

— В абсолютном. Я сказал своей матери, что ты уехала навестить родственников, и она позаботится о Сесилии, пока ты не вернешься.

Я испускаю облегченный вздох. По крайней мере, моя дочь в безопасности. Эвелин Уинчестер — не самый для меня симпатичный человек в мире, но она бдительная нянька.

— Энди, пожалуйста, выпусти меня.

Он пропускает мою просьбу мимо ушей, что в данный момент меня уже не удивляет.

— Ты нашла воду в холодильнике?

— Да. — И хотя следующее слово почти убивает меня, я все же добавляю: — Спасибо.

— Постарайся растянуть ее на подольше. Новой я тебе не дам.

— Тогда выпусти меня! — хрипло каркаю я.

— Выпущу. Но сначала ты сделаешь для меня кое-что.

— Что? Я сделаю все что угодно!

Пауза. Затем:

— Ты должна понять, что волосы — это привилегия.

— Хорошо, я это понимаю…

— Понимаешь? А я думаю, что если бы ты понимала, то не ходила бы распустехой с темными корнями.

— Я… я глубоко сожалею…

— Раз ты не смогла позаботиться о своих волосах, тебе придется отдать их мне.

Я чувствую в солнечном сплетении ужасный, мучительный ком страха.

— Что?!

— Ну, не все, конечно. — Он издает смешок, потому что это точно было бы смехотворно. — Мне нужно только сто волосков.

— Ты… ты хочешь сто моих волосков?

— Верно. — Он похлопывает по двери. — Дай мне сто твоих волосков, и я выпущу тебя отсюда.

Это самое странное требование, которое я когда-либо слышала. Он хочет наказать меня за темные корни, потребовав сто моих волосков? Да такое количество можно снять с зубьев моей щетки для волос! Он что — фетишист, повернутый на волосах? Что за идиотство?

— Возьми мою расческу…

— Нет, — обрывает он. — Я хочу их прямо с твоей головы. Вместе с корнями.

Я стою, как громом пораженная.

— Ты это серьезно?!

— А что, похоже, что я шучу? — огрызается он. Затем его голос смягчается. — В ящике комода лежат несколько конвертов. Положи волосы в них и подсунь под дверь. Как только ты это сделаешь, это будет означать, что ты выучила урок, и тогда я выпущу тебя.

— Окей, — соглашаюсь я. Провожу ладонью по своим светлым волосам, и два волоска задерживаются на моих пальцах. — Через пять минут.

— Мне сейчас надо на работу, Нина, — раздраженно говорит он. — Но когда я вернусь, волосы должны быть готовы.

— Но я могу сделать это быстро! — кричу я и дергаю себя за волосы. Еще один запутывается в пальцах.

— Я буду дома в семь, — произносит он. — И помни — я хочу весь волос целиком, не оторванный. Мне надо видеть корень, или попытка не будет засчитана!

— Нет! Пожалуйста! — В этот раз я дергаю себя за волосы сильнее. На глаза наворачиваются слезы, но я вырываю только два-три волоска, не больше. — Я сделаю это прямо сейчас! Подожди!

Но он не собирается ждать. Он уходит. Его шаги затихают вдали так же, как и прежде.

Я уже поняла: сколько ни кричи и ни бейся о дверь, он не вернется. Не стоит тратить зря энергию и делать и без того жуткую головную боль сильнее. Надо сосредоточиться и дать ему то, что он хочет. А тогда я смогу вернуться к дочери. И сбежать из этого дома навсегда.

41

К семи часам задание Энди выполнено.

Штук двадцать волосков я добыла, просто несколько раз прочесав волосы пальцами. После этого предстояло выдернуть остальные с корнями. Примерно восемьдесят раз я хваталась за волосок, сжимала зубы и дергала. Пыталась вырвать несколько волосков в один прием, но это причиняло слишком сильную боль. К счастью, у меня здоровые, крепкие волосы, так что большинство выдергивались с целым фолликулом. Попади я в эту ситуацию сразу после родов, мне пришлось бы остаться лысой — так мало у меня было тогда нормальных волос.

В семь я сижу на койке, сжимая в пальцах конверт с сотней волосков. Не терпится вручить их Энди и убраться отсюда. Я тут же подам на развод с этим больным ублюдком.

— Нина?

Смотрю на свои часы — ровно семь, ни секундой больше, ни секундой меньше. Энди пунктуален, это приходится признать.

Я соскакиваю с койки и прижимаюсь головой к двери.

— Я все сделала.

— Подсунь под дверь.

Я просовываю конверт в щель под дверью. Представляю себе, чтó сейчас происходит по ту сторону. Он открывает конверт, изучает фолликулы. Вообще-то мне плевать, что он сейчас делает, лишь бы выпустил меня отсюда. Я ведь выполнила его задание.

— Окей? — спрашиваю я. Горло дерет так, что сил нет. В течение дня я допила воду из оставшихся бутылок, причем последнюю приберегла на вечер. Когда я уберусь отсюда, я выдую пять стаканов воды подряд. И помочусь в нормальном туалете.

— Минутку, — отвечает он. — Я проверяю.

Скрежещу зубами, игнорируя сердитое бурчание в животе. Я не ела ровно сутки, и теперь у меня от голода кружится голова. Я дошла до того, что даже клок волос кажется мне лакомством.

— Где Сеси? — хриплю я.

— В своем манежике, — отвечает он. Мы выгородили для моей дочурки уголок в гостиной, где она может спокойно играть без риска пораниться. Это была идея Энди. Он такой заботливый.

Нет, ни черта он не заботливый. Это была маска.

Он чудовище, лицемерная сволочь.

— Хм-м, — хмыкает Энди.

— Что? — сиплю я. — Что такое?

— Понимаешь, почти все волоски в порядке, но на одном из них нет фолликула.

Ублюдок.

— Ладно. Сейчас дам тебе новый.

— Боюсь, так не пойдет, — вздыхает он. — Тебе придется начать с начала. Я приду завтра утром. Надеюсь, к тому времени ты наберешь для меня сотню целых волос. В противном случае придется пробовать еще и еще раз.

— Но…

Его шаги удаляются по коридору, и тут до меня доходит: он и правда оставляет меня здесь. Без еды и воды.

— Энди! — Мой голос сипит и хрипит, а по силе — не громче шепота. — Не делай этого! Пожалуйста! Пожалуйста, не делай этого!

Но он ушел.

Я надергала еще сотню волосков уже ко времени отхода ко сну, на случай если он вдруг придет. Но он не приходит. Я даже добавила десять лишних волосков. Почему-то теперь их выдергивать легче. Я уже почти не чувствую, когда волос отделяется от кожи.

Все, о чем я могу сейчас думать, это вода. Пища и вода, но больше все-таки вода. И, конечно, о своей дочке — а вдруг я ее больше никогда не увижу? Не знаю, сколько времени человек может продержаться без воды, но наверняка недолго. Энди поклялся выпустить меня, но что, если он солгал? Что, если он оставит меня здесь умирать?

А все лишь потому, что я не сходила вовремя к парикмахеру.

В эту ночь я вижу во сне целый бассейн воды. Я опускаю в него голову, а вода отступает прочь. Каждый раз когда я пытаюсь попить, вода убегает от меня. Наверное, таким пыткам подвергаются грешники в аду.

— Нина?

Меня будит голос Энди. Не могу понять, спала я или лежала без сознания. Но я прождала его всю ночь, поэтому надо встать и дать ему то, что он хочет. Только таким путем мне удастся выйти отсюда.

Поднимайся, Нина!

Как только я сажусь на постели, моя голова начинает бешено кружиться. Пару секунд в глазах совсем темно. Сжимаю пальцами край тощего матраса, ожидая, когда прояснится зрение. На это уходит добрая минута.

— Боюсь, я не смогу тебя выпустить, если не получу волосы, — говорит Энди с другой стороны двери.

Звук его ужасного голоса вызывает во мне прилив адреналина, и я вскакиваю на ноги. Мои пальцы, сжимающие конверт, дрожат, пока я бреду к двери. Просовываю конверт под дверь и без сил сползаю по стене на пол.

Жду, пока он сосчитает волоски. Время тянется бесконечно. Если он скажет, что я не справилась, не знаю, что я буду делать. Я не выдержу еще двенадцать часов здесь. Это будет конец. Я умру в этой комнате.

Нет, я не умру. Выдержу, чего бы это мне не стоило. Ради Сеси. Не могу оставить ее в лапах этого монстра.

— Окей, — наконец говорит он. — Отличная работа.

А затем слышится щелчок замка. Дверь распахивается.

Энди в своем деловом костюме готов отправиться на работу. Я воображала, что в момент, когда я увижу его после двух суток в этой каморке, я наброшусь на него и выцарапаю глаза. Но вместо этого я остаюсь сидеть на полу, слишком слабая, чтобы пошевелиться. Энди присаживается на корточки рядом со мной, и тогда я замечаю, что он держит большой стакан воды и бейгл.

— Вот, — говорит он. — Я принес тебе это.

Надо бы швырнуть этот стакан ему в рожу. Я очень хочу это сделать. Но если я не попью и чего-нибудь не поем, я вообще не смогу выйти из этой каморки. Поэтому я принимаю его дар, выпиваю всю воду и запихиваюсь бейглом, пока не съедаю весь.

— Мне очень жаль, — говорит он, — что пришлось так поступить, но только таким образом ты чему-то научишься.

— Пошел к черту! — сиплю я.

Пытаюсь подняться на ноги, но снова теряю равновесие. Даже после того, как я выпила всю воду, моя голова по-прежнему идет кругом. Я не могу шагать по прямой. Сомневаюсь, что мне удастся спуститься по лестнице на второй этаж.

Вот почему, хоть я и ненавижу себя за это, я позволяю Энди помочь мне. Он ведет меня вниз по лестнице, и все это время я тяжело опираюсь на него. Спустившись на второй этаж, я слышу, как поет Сесилия внизу, в гостиной. С ней все хорошо. Он не причинил ей вреда. Слава Тебе, Господи!

Второго шанса я своему муженьку не предоставлю.

— Тебе надо лечь, — строго говорит Энди. — Ты чувствуешь себя неважно.

— Нет! — хриплю я. Я хочу к Сесилии. У меня даже руки болят — так я хочу обнять ее.

— Сейчас ты слишком больна, — увещевает он.

Как будто я просто грипп подхватила, а не просидела по его милости двое суток в каморке на чердаке. Он разговаривает со мной так, будто это я сумасшедшая, а не он.

— Пойдем! — говорит он.

Как бы там ни было, а он прав — мне нужно лечь. Мои ноги дрожат и подкашиваются при каждом шаге, голова кружится. Поэтому я позволяю ему уложить меня в нашу кровать размера кинг-сайз, и он накрывает меня одеялом. Если у меня и был шанс убраться из этого дома, оказавшись в постели, я забываю об этом. После двух ночей на той ужасной койке у меня такое ощущение, будто сейчас я покоюсь на облаке.

Мои веки как свинец, я не могу противиться желанию уснуть. Энди сидит рядом на краешке кровати и проводит пальцами по моим волосам.

— Ты не очень хорошо себя чувствуешь, — мурлычет он. — Тебе нужен целый день сна. Не волнуйся насчет Сесилии. Я позабочусь, чтобы за ней был хороший уход.

Его голос так нежен, так мягок, что я начинаю задаваться вопросом, не привиделись ли мне все эти события. Ведь он был таким хорошим мужем! Неужели он мог запереть меня и заставить выдергивать собственные волосы? Непохоже, чтобы он был на такое способен. Может быть, у меня был жар и все это лишь кошмарная галлюцинация?

Нет. Никакая это не галлюцинация. Все произошло в реальности. Я в этом уверена.

— Я тебя ненавижу, — шепчу я.

Энди оставляет мою реплику без ответа и продолжает гладить меня по голове, пока мои глаза не закрываются.

— Поспи, поспи, — воркует он. — Все, что тебе нужно, — это сон.

42

Шаг четвертый: Заставить мир поверить, что ты сумасшедшая

Проснувшись, я слышу отдаленный звук льющейся воды.

Я все еще как в тумане, все еще не в себе. Сколько времени нужно телу, чтобы оправиться от двухдневного голода и нехватки воды? Смотрю на часы — день клонится к вечеру.

Протираю глаза, пытаясь определить, где льется вода. Похоже, звук идет из ванной при хозяйской спальне — значит, это рядом. Энди принимает душ? Если так, то у меня совсем мало времени, чтобы убраться отсюда.

Мой телефон заряжается на тумбочке около кровати. Хватаю его, полная решимости позвонить в полицию. Хотя нет, с этим придется подождать, пока я не уберусь подальше от мужа.

Вот только… Весь телефон забит эсэмэсками от Энди. Должно быть, меня разбудили треньканья эсэмэсок. Просматриваю сообщения, хмуро уставившись в экран.

С тобой все хорошо?

Сегодня утром ты вела себя очень странно. Пожалуйста, позвони мне, я должен знать, все ли с тобой в порядке.

Нина, как у тебя дела? Мне нужно идти на совещание, но дай мне знать, что с тобой все хорошо.

Как вы там с Сесилией? Пожалуйста, позвони мне или напиши.

Последнее сообщение привлекает мое внимание. Сесилия! Я не видела свою дочь двое суток. До этого я никогда так надолго не оставляла ее, даже в медовый месяц. Где она сейчас?

Но, конечно же, Энди не оставил бы ее без присмотра, пока я сплю. Или?..

Смотрю на закрытую дверь ванной. Кто же там? Я думала, что Энди, но он не может быть в ванной, ведь он посылал мне записки с работы. Может, я каким-то образом случайно оставила кран открытым? Может, я вставала, пользовалась туалетом и забыла закрыть кран в умывальнике? Вполне возможно, если судить по тому, в каком я состоянии.

Сбрасываю с себя одеяло. Мои руки бледны и дрожат. Пытаюсь встать на ноги, но это очень трудно. Даже вволю напившись и отдохнув, я все равно чувствую себя ужасно. Встаю, придерживаясь за кровать. Не знаю даже, смогу ли я преодолеть расстояние от кровати до двери ванной, ни на что не опираясь.

Набираю в грудь побольше воздуха, пережидаю головокружение и медленно, очень медленно бреду к двери в ванную. Я успеваю преодолеть две трети расстояния, прежде чем рухнуть на колени. Боже, да что со мной такое?

Но мне необходимо узнать, почему в ванной льется вода. Теперь, когда я подобралась поближе, я вижу, что за закрытой дверью горит свет. Кто там? Кто там, в моей ванной?!

Остаток пути я ползу. Добравшись наконец до входа, тянусь к ручке и толкаю дверь. То, что предстает моим глазам, когда я заползаю в ванную, я не забуду до конца своих дней.

Сеси. Она в ванне. Ее глаза закрыты, она полулежит на стенке ванны. Вода быстро поднимается, она уже дошла моей дочке до плеч. Еще минута-две — и голова Сеси окажется под водой.

— Сесилия! — ахаю я.

Она не отзывается. Не плачет, не зовет меня. Но ее веки еле заметно подрагивают.

Я должна ее спасти. Надо закрыть кран и вытащить малышку из ванны. Но ноги меня не слушаются, на каждом шагу они словно утопают в густой патоке. Я все равно спасу ее! Спасу свою дочь, даже если потрачу на это все свои силы. Даже если это убьет меня.

Я ползу к ванне. Голова кружится, как карусель, я не уверена, смогу ли удержаться от обморока. Но мне нельзя терять сознание. Я нужна своему ребенку.

Я иду, Сеси. Пожалуйста, держись, родная.

Но вот мои пальцы вцепляются в фаянс ванны, и я чуть не плачу от облегчения. Вода дошла моей дочке почти до подбородка. Тянусь к крану, но чей-то строгий голос заставляет мою руку застыть:

— Ни с места!

Я все равно тянусь к крану. Никто не сможет помешать мне спасти моего ребенка. Мне удается закрыть воду, но, прежде чем я успеваю сделать что-то еще, сильные руки хватают меня под мышки и вздергивают на ноги. Сквозь туман я вижу, как мужчина в форме вынимает Сеси из ванны.

— Что вы делаете? — пытаюсь я спросить, еле ворочая языком.

Человек, который спас Сеси, не обращает внимания на мой вопрос. Другой голос произносит:

— Она жива, но, похоже, ее чем-то накачали.

— Да, — мямлю я. — Накачали.

Они знают. Знают, что Энди делал с нами. А потом он еще чем-то накачал нас обеих. Слава богу, приехала полиция. Парамедики укладывают Сесилию на носилки, затем укладывают меня на другие. Все будет хорошо. Они нас спасут.

Мужчина в полицейской форме светит фонариком мне в глаза. Я отворачиваюсь, щурясь от невыносимой яркости.

— Мисси Уинчестер, — резко говорит он. — Почему вы пытались утопить свою дочь?

Я открываю рот, но не могу издать ни звука. «Утопить свою дочь»? О чем он толкует? Я пыталась спасти ее! Разве они этого не понимают?

Но полицейский только качает головой. Поворачивается к одному из коллег:

— Она тоже под кайфом. Похоже, приняла целую гору таблеток. Отвезите ее в больницу. Я позвоню ее мужу и дам знать, что мы успели вовремя.

«Успели вовремя»? О чем это он? Я проспала целый день. Во имя Господа, в чем они меня обвиняют?!

43

Следующие восемь месяцев я провожу в психиатрической лечебнице «Клирвью».

История, которую мне повторили несчетное количество раз, такова.

Я приняла целую кучу снотворных таблеток, которые мне прописал мой лечащий врач, а потом растворила несколько в бутылочке своей дочери. Затем я сунула ее в ванну и включила воду. Судя по всему, я намеревалась убить нас обеих. Счастье, что мой чудесный муж Энди что-то заподозрил и позвонил в полицию. Полицейские явились вовремя, чтобы спасти нас.

Я ничего не помню: ни того, как принимала таблетки, ни того, как укладывала Сесилию в ванну. Я не помню даже, чтобы мой лечащий врач прописывал мне снотворное, но сам врач, услугами которого пользуемся и я, и Энди, подтвердил, что это правда.

Согласно психиатру, лечившему меня в «Клирвью», я страдаю тяжелой депрессией и галлюцинациями. Галлюцинации заставили меня поверить в то, что мой муж держал меня двое суток взаперти. А попытка убийства и самоубийства — это следствие депрессии.

Поначалу я ничему этому не верила. Мои воспоминания о двух сутках на чердаке так живы, так ярки, что я почти чувствую, как горит кожа на голове после всех выдернутых волос. Но доктор Бэрринджер не устает твердить мне, что когда у человека галлюцинации, все воспринимается как самая настоящая реальность, тогда как на деле ничего такого нет.

Вот почему я принимаю лекарства, препятствующие рецидиву моей болезни — один антидепрессант и один антипсихотик. На сеансах с доктором Бэрринджером я признаю́ свою роль в случившемся. Хотя до сих пор так ничего и не могу вспомнить. Помню лишь, как проснулась, а потом нашла Сесилию в ванне.

Но, наверное, я это сделала. Ведь в доме больше никого не было.

И последний аргумент, который убедил меня, что я сделала это все сама: Энди никогда в жизни не поступил бы так со мной. С самого дня нашего знакомства он вел себя со мной изумительно. А пока я оставалась в «Клирвью», навещал при каждой возможности. Персонал обожает его. Он угощает медсестер маффинами и печеньем. И всегда приберегает какое-нибудь лакомство для меня.

Сегодня, например, он принес мне маффин с голубикой. Он стучится в дверь отдельной палаты в «Клирвью» — дорогого заведения для богатых людей с психическими проблемами. Энди прямо с работы, в костюме и при галстуке. Выглядит он обворожительно.

Когда я только поступила сюда, меня держали в запертой палате. Но при помощи лекарств я сделала такие успехи, что меня наградили привилегией незапертой двери. Энди пристроился на краешке постели и смотрит, как я запихиваю маффин в рот. Антипсихотик подстегивает мой аппетит. За время нахождения здесь я прибавила в весе двадцать фунтов[16].

— Ты готова вернуться домой на следующей неделе? — спрашивает Энди.

Я киваю, смахивая крошки с губ.

— Э… думаю, да.

Он тянется к моей руке, и я вздрагиваю, но усилием воли мне удается не отстраниться. В самом начале моего пребывания здесь я не выносила его прикосновений. Но я смогла побороть свое отвращение. В конце концов, Энди ничего мне плохого не сделал. Это мой свихнувшийся мозг навоображал бог знает чего.

Но какое же это было реальное ощущение!

— Как там Сесилия? — спрашиваю я.

— С ней все прекрасно. — Он пожимает мне руку. — Она очень ждет твоего возвращения.

Я боялась, что моя дочка забыла свою маму, ведь меня не было так долго, но Сесилия никогда ничего не забывает. Первые несколько месяцев мне не позволяли видеться с ней, но когда Энди наконец привез ее в лечебницу, мы с ней обнялись и не отпускали друг друга ни на миг, а когда приемные часы закончились, она так рыдала, что у меня едва не разорвалось сердце.

Мне нужно вернуться домой. Вернуться к той жизни, которая была раньше. Энди такой хороший, а я доставила ему столько хлопот!

— Значит, я заберу тебя в воскресенье в полдень, — говорит он. — И отвезу домой. До этого времени мама посидит с Сеси.

— Прекрасно, — отзываюсь я.

Но с каким бы нетерпением я ни ждала возможности отправиться домой и увидеться с дочерью, при мысли о возвращении в этот особняк у меня начинает сосать под ложечкой. Я совсем не рада вновь оказаться под его крышей. Особенно на чердаке.

Я больше никогда не пойду туда.

44

— Нина, чего ты боишься?

Услышав вопрос доктора Хьюитта, я поднимаю глаза. Я хожу на сеансы к нему два раза в неделю уже четвертый месяц после выписки из «Клирвью». Сама бы я этого доктора не выбрала. Лучше пошла бы к женщине-врачу, причем помоложе — чтобы у нее на голове было не столько седых волос. Но мать Энди настойчиво рекомендовала доктора Джона Хьюитта, и мне было неудобно отказаться, ведь Энди платит огромные деньги за мое лечение.

Однако доктор оказался очень хорошим. Он задает мне массу непростых вопросов. Как вот этот последний. Дело в том, что, вернувшись после лечебницы домой, я и близко не подхожу к чердаку.

Я ерзаю на роскошном кожаном диване. Дорогая обстановка офиса свидетельствует, что его владелец весьма успешен на своем поприще.

— Я не знаю, чего боюсь. В этом-то и проблема.

— Ты в самом деле думаешь, что у вас на чердаке карцер?

— Ну, не то чтобы карцер, но…

После всех моих обвинений в том, чтó со мной сотворили в нашем доме, полиция послала человека с заданием проверить чердак. Он нашел там всего лишь кладовку, забитую какими-то коробками и бумагами.

У меня был бред. Что-то с химическими процессами в моем мозгу пошло не так, и я вообразила, будто Энди держал меня там в заложниках. Судите сами: заставить собственную жену выдергивать себе волосы и складывать их в конверт только потому, что она вовремя не сходила к парикмахеру? В ретроспективе это выглядит полным умопомешательством.

Но для меня в то время все мои ощущения были очень даже реальны. И еще: с тех пор, как я вернулась домой, я тщательно слежу за тем, чтобы вовремя обесцвечивать волосы. На всякий случай.

Энди держит дверь на лестницу, ведущую на чердак, запертой. Насколько мне известно, после моего возвращения из лечебницы он ее ни разу не открывал.

— Думаю, тебе следовало бы пойти туда — это оказало бы полезный терапевтический эффект, — говорит доктор Хьюитт, сдвинув вместе свои густые белые брови. — Так ты лишишь это место власти над собой. Увидишь собственными глазами, что это всего лишь кладовка.

— Может быть…

Энди тоже призывал меня сходить на чердак: «Сама убедишься — там нет ничего, чего стоило бы бояться».

— Обещай мне, что пойдешь туда, Нина, — увещевает доктор.

— Попытаюсь.

Может быть. Посмотрим.

Доктор Хьюитт провожает меня в комнату ожидания, где на одном из деревянных стульев сидит Энди и смотрит в свой телефон. Увидев меня, он расцветает улыбкой. Муж перестроил свое рабочее расписание с целью сопровождать меня на каждый сеанс. Не понимаю, как он может по-прежнему любить меня после всех моих ужасных обвинений. Но мы вместе работаем над моим выздоровлением.

Энди ждет, пока мы не усаживаемся в BMW, и лишь потом приступает к расспросам:

— Ну, как все прошло?

— Доктор думает, мне будет полезно сходить на чердак.

— И что?

Я сглатываю. Смотрю на бегущий за окном пейзаж. Наконец отвечаю:

— Я подумаю над этим.

Энди наклоняет голову.

— Думаю, идея хорошая. Как только ты поднимешься туда, ты поймешь, что все якобы случившееся лишь галлюцинация. Это будет как откровение, понимаешь?

Или у меня случится еще один срыв, и я снова попытаюсь убить Сесилию. Конечно, это будет теперь гораздо труднее, поскольку мне не дают оставаться с ней наедине. Энди или его мать все время рядом. Таково одно из условий моего возвращения домой. Не знаю, как долго мне придется терпеть около себя няньку, пока я общаюсь с дочерью, но одно ясно — в настоящий момент мне никто не доверяет.

Сеси играет на полу с развивающими игрушками, которых ей накупила Эвелин. Увидев нас, входящих в гостиную, дочка бросает игрушки, бежит ко мне и вцепляется в мою левую ногу. Я едва не теряю равновесие. Несмотря на то, что нам не позволяют остаться вдвоем, после моего возвращения из лечебницы Сеси все время липнет ко мне как банный лист.

— Мама, на ручки!

Она тянется ко мне, пока я не поднимаю ее на руки. На ней изысканное белое платье с оборками — довольно нелепая одежда для маленькой девочки, играющей на полу гостиной. Должно быть, так ее одела Эвелин.

— Мама дома! — радуется Сеси.

Эвелин не так быстро вскакивает на ноги, как Сеси. Она медленно встает с дивана, отряхивает свои белоснежные брюки. Я раньше не замечала, как часто Эвелин одевается в белое — цвет, который Энди особенно любит на мне. Впрочем, ей он идет. Эвелин, наверное, когда-то была блондинкой, но сейчас ее волосы достигли рубежа между белокуростью и белизной. Шевелюра у нее на удивление густая для женщины ее возраста. В общем и целом Эвелин невероятно хорошо сохранилась. Все в ней безукоризненно. Я ни разу не заметила на ее джемперах потертостей или затяжек.

— Спасибо, что посидела с Сеси, мама, — говорит Энди.

— Не за что, — отзывается Эвелин. — Она сегодня вела себя очень хорошо. Но… — Тут ее глаза поднимаются к потолку. — Я заметила, что ты оставил свет в спальне наверху. Так ужасно разбазаривать электричество не годится.

Она бросает на сына осуждающий взгляд, и лицо Энди становится пунцовым. Я и раньше замечала, как отчаянно он жаждет одобрения своей матушки.

— Это моя вина, — вмешиваюсь я. Вообще-то я не уверена, что это так, но какая, к черту, разница. Вполне могу взять вину на себя, потому что Эвелин и так уже меня недолюбливает. — Это я оставила свет.

Эвелин цокает языком:

— Нина, на производство электричества расходуются колоссальные ресурсы нашей планеты. Покидая помещение, ты не должна забывать выключать свет,

— Постараюсь не забывать, — обещаю я.

Эвелин обжигает меня взглядом, ясно говорящим, что она сомневается в искренности моих слов, но что она может поделать? Одну ошибку она уже совершила — не смогла помешать женитьбе своего сына. Хотя, может быть, она была права, если принять во внимание все те ужасные дела, которые я натворила.

— По дороге мы купили готовую еду, мама, — говорит Энди. — Но ее слишком много. Не хочешь поужинать с нами?

Я чувствую облегчение, когда Эвелин качает головой. С нею не очень-то приятно делить трапезу. Если она остается на ужин, ожидай потока критики: и столовая у нас не ах, и посуда помыта плохо, да и сама еда тоже дрянь.

— Нет, — говорит она. — Мне надо идти. Твой отец ждет меня.

Она задерживается около Энди. На мгновение я даже подозреваю, что сейчас она поцелует его в щеку, — зрелище, которого я раньше никогда не наблюдала. Но вместо этого она поправляет его воротник и разглаживает рубашку. Наклоняет голову набок, оценивая внешний вид сына, затем с одобрением кивает.

— Хорошо, — роняет она, — я пошла.

После ухода Эвелин мы ужинаем вместе, все втроем. Сесилия восседает на своем высоком стульчике и ест лапшу руками. Одна лапшичка непонятно как приклеивается ей на лобик, где и остается до конца ужина.

Как я ни стараюсь наслаждаться едой, в моем солнечном сплетении сидит неприятный комок. Не могу выбросить из головы слова доктора Хьюитта. Он посоветовал мне пойти на чердак. Энди сказал то же самое.

Может, они правы.

Вот почему, уложив Сесилию спать, на вопрос Энди, не хочу ли я выполнить предписание доктора, я отвечаю «да».

45

Шаг пятый: Узнать, что ты все-таки не сумасшедшая

— Торопиться не будем, пойдем медленно, — обещает мне Энди, когда мы стоим у двери на лестницу, ведущую на чердак. — Это принесет тебе пользу, ты увидишь, что там нечего бояться. Все якобы случившееся — исключительно плод твоего воображения.

— Да, хорошо, — с трудом соглашаюсь я. Он, конечно, прав. Но тогда мне все казалось таким реальным…

Энди берет мою руку в свою. Я больше не содрогаюсь, когда он прикасается ко мне. Мы опять начали заниматься любовью. Я опять доверяю ему. Этот поход — последний шаг на пути обратно к той жизни, которую мы вели до моих чудовищных поступков. К той жизни, когда мой мозг еще был в порядке.

— Готова? — спрашивает он.

Я киваю.

Поднимаясь по скрипучим ступеням, мы держимся за руки. Надо повесить тут лампочку. Остальной дом такой уютный. Возможно, если бы эта его часть не наводила такой страх, я чувствовала бы себя лучше. Хотя, конечно, это не оправдание моим поступкам.

Вскоре — слишком скоро — мы подходим к комнате на чердаке. Кладовке, которая в моей голове каким-то образом превратилась в карцер. Энди вопросительно поднимает бровь:

— Ты в порядке?

— Д-да, кажется.

Он поворачивает ручку и толкает дверь. Та открывается. Свет в каморке выключен, там царит кромешная тьма. Что странно, потому что в комнатке есть окно, а сегодня полная луна — я любовалась ею из окна нашей спальни. Ступаю внутрь, прищуриваюсь, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте.

— Энди. — Я проглатываю застрявший в горле комок. — Ты не мог бы включить свет?

— Конечно, дорогая.

Он дергает за шнур, и комната освещается. Но это не обычный свет. Он исходит откуда-то сверху и так силен, что я слепну. Ни с чем подобным я раньше никогда в жизни не сталкивалась. Отпускаю руку Энди, чтобы прикрыть ладонями глаза.

И слышу звук захлопывающейся двери.

— Энди! — зову я. — Энди!

Мои глаза приспособились к чересчур яркому свету как раз настолько, чтобы я, прищурившись, смогла разглядеть обстановку комнаты. И она в точности такая, какой я ее помню: обшарпанная койка в углу, шкаф с ведром внутри, мини-холодильник, в котором тогда лежали три крошечные бутылочки с водой.

— Энди! — вскрикиваю я срывающимся голосом.

— Я здесь, Нина, — глухо доносится до меня.

— Где? — Шарю руками вокруг, по-прежнему щурясь. — Куда ты делся?

Мои пальцы натыкаются на холодный металл дверной ручки. Поворачиваю ее вправо и…

Нет. Нет! Это не возможно!

У меня опять срыв? Все это происходит в моей голове? Не может этого быть! Слишком все реально.

— Нина, — снова раздается голос Энди. — Ты меня слышишь?

Я прикрываю глаза ладонью.

— Здесь такой яркий свет! Почему он такой яркий?

— Выключи его.

Шарю вокруг, пока не нахожу шнур. Резко дергаю. Чувствую мгновенное облегчение, вернувшись в темноту. Облегчение длится две секунды, после чего я сознаю, что совершенно слепа.

— Твои глаза немного приспособятся, — говорит Энди. — Но это не сильно поможет. На прошлой неделе я заколотил окно и установил новые лампы. Если ты выключишь свет, мир станет черным, как деготь. Включишь — и… Что ж, эти сверхмощные лампочки очень яркие, верно?

Закрываю глаза и не вижу ничего, кроме черноты. Открываю — то же самое. Никакой разницы. Мое дыхание учащается.

— Свет — это привилегия, Нина, — продолжает он. — Матушка и раньше замечала, что ты не выключаешь свет. Ты знаешь, что в других странах есть люди, которые живут вообще без электричества? А ты что делаешь? Разбрасываешься им как попало.

Я прижимаю к двери ладонь.

— Это происходит на самом деле, правда?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что ты полоумный, уродливый мудак.

Энди смеется по другую сторону двери.

— Может быть. Но это ты попала в психушку за попытку убить себя и собственную дочь. Полиция застала тебя за этим занятием. Ты сама призналась, что сделала это. А к тому времени, как они приперлись сюда с проверкой, комната приняла вид самой обычной кладовки.

— Так это было по-настоящему! — ахаю я. — Это все время было по-настоящему. Ты…

— Я хотел, чтобы ты поняла, с чем имеешь дело. — Он говорит это веселым тоном. Находит происходящее забавным. — Я хотел, чтобы ты поняла, что случится, если ты попробуешь уйти от меня.

— Понимаю. — Я прочищаю горло. — Клянусь тебе, что не уйду. Только выпусти меня отсюда.

— Не сейчас. Сначала ты будешь наказана за разбазаривание электричества.

Эти слова вызывают во мне ошеломительное ощущение déjà vu. Кажется, меня сейчас вывернет. Я опускаюсь на колени.

— Значит, вот как это будет, Нина, — продолжает он. — Поскольку я человек очень, очень добрый, предоставляю тебе выбор. Можешь включить свет, а можешь сидеть в темноте. Целиком по своему желанию.

— Энди, пожалуйста…

— Доброй ночи, Нина. Завтра поговорим.

— Энди, пожалуйста, не делай этого!

Слезы брызжут из моих глаз, когда я слышу его удаляющиеся шаги. Кричать нет смысла. Знаю это, потому что то же самое случилось со мной год назад. Он запер меня здесь в точности так же, как сегодня.

И я почему-то позволила ему сделать это опять.

Воображаю, как ситуация развернется дальше. Я выйду из этой клетки слабая и с затуманенным сознанием. Он сделает вид, будто я пыталась навредить себе, или, что еще хуже, причинить вред Сесилии. После того, что произошло год назад, все ему охотно поверят. Они опять заберут у меня дочку. А я только что вновь обрела ее.

Я не позволю этому случиться. Не могу позволить.

Я согласна на все.

И опять Энди оставил для меня три бутылочки воды в мини-холодильнике. Я решаю приберечь их к следующему дню, потому что больше ничего не получу и не знаю, сколько пробуду здесь. Начну пить, когда почувствую, что не выдержу ни минуты дольше. Когда язык станет как наждачная бумага.

Что сводит меня с ума, так это ситуация со светом. Под самым потолком висят две голые лампочки, и обе сверхмощные. Когда я включаю их, свет причиняет физическую боль. Когда выключаю, в помещении темно, как в подземелье. Меня осеняет идея: я пододвигаю под лампочки комод, взбираюсь на него и выкручиваю одну. С одной лампочкой становится легче, но ее вполне хватает, чтобы я болезненно щурилась.

На следующее утро Энди, однако, не приходит. Я сижу в каморке целый день, изводя себя мыслями о Сесилии, о том, что же мне делать, когда и если я выберусь отсюда. Но это никакая не галлюцинация, не ошибка моего разума. Это происходит в реальности.

И я не должна об этом забывать.

Вечером перед сном я наконец слышу шаги по ту сторону двери. Последнее время я лежала на койке, сделав выбор в пользу темноты. Днем несколько тоненьких лучиков пробились сквозь щели в мою клетку, и мне даже почти удалось различить силуэты обстановки. Но сейчас солнце зашло, и в помещении опять темно, как в могиле.

— Нина?

Открываю рот, но в глотке так пересохло, что я не могу вымолвить ни слова. Откашливаюсь, прочищая горло.

— Я здесь.

— Я выпущу тебя.

Жду, когда он добавит «но только не сейчас», однако он говорит кое-что другое.

— Но прежде ты должна усвоить несколько основных правил.

— Как скажешь.

Только выпусти меня отсюда.

— Первое: ты никому не станешь рассказывать о том, что происходит в этой комнате, — твердо произносит он. — Ни друзьям, ни врачу — никому. Потому что тебе все равно никто не поверит, а если ты все-таки заведешь об этом разговор, все решат, что у тебя опять нервный срыв и бедная Сесилия, возможно, снова в опасности.

Я молча таращусь в темноту. Я знала, что он это скажет, и все равно услышанное вызывает во мне бешеную ярость. Как этот человек может ожидать, что я никому не скажу о том, как он издевается надо мной?!

— Ты меня поняла, Нина?

— Да, — через силу отвечаю я.

— Отлично. — (Я так и вижу на его лице довольную ухмылку.) — Второе: время от времени, когда ты будешь нуждаться в дисциплинарных мерах, они будут проводиться здесь, в этой комнате.

Он что — смеется надо мной?

— Нет. Забудь.

Он фыркает:

— Ты не в той ситуации, чтобы торговаться, Нина. Я всего лишь рассказываю тебе, что будет происходить в дальнейшем. Ты моя жена, а у меня весьма специфические требования к моей жене. Пойми, это для твоего же блага. Я преподал тебе ценный урок, как не надо выбрасывать электричество на ветер, верно?

Лежа во мраке, я хватаю ртом воздух. У меня ощущение, будто я задыхаюсь.

— Это все ради тебя, Нина, — внушает он. — Взгляни на ужасные решения, которые ты принимала в своей жизни, прежде чем в ней появился я. У тебя была бесперспективная, плохо оплачиваемая работа. Какой-то проходимец сделал тебе пузо и был таков. Я всего лишь хочу, чтобы ты стала лучшим человеком.

— Для меня было бы лучше вообще никогда тебя не встречать, — отрезаю я.

— Фу, как невежливо с твоей стороны! — смеется он. — Хотя, пожалуй, мне не стоит тебя винить. Ты молодец — выкрутила одну из лампочек. Мне и в голову не приходило, что ты догадаешься так поступить.

— Ты… Как ты уз…

— Я слежу за тобой, Нина. Я всегда слежу за тобой. — (Слышу его дыхание за дверью.) — Такой отныне будет наша совместная жизнь. Мы станем счастливой семейной парой — как и все прочие. И ты будешь лучшей женой во всей округе. Уж я об этом позабочусь.

Я прижимаю пальцы к глазницам, пытаясь заглушить головную боль, раскалывающую мне виски.

— Ты понимаешь, Нина?

У меня щиплет в глазах, но плакать я не могу — слишком обезвожена. В моем теле не осталось влаги для слез.

— Ты понимаешь, Нина?

46

Шаг шестой: Пытаться жить с этим

Я немного опускаю стекло «ауди», принадлежащего моей подруге Сюзанне, — достаточно, чтобы ветер шевелил мне волосы. Она везет меня домой с нашего совместного ланча. Мы собирались обсудить кое-какие проблемы в связи с КУР, но отвлеклись и принялись сплетничать. Не сплетничать очень трудно. В этом городе слишком много скучающих домохозяек.

Люди думают, что я одна из них.

Мы с Энди женаты уже семь лет. И он сдержал каждое из своих обещаний. Во многих отношениях он замечательный муж: снабжает меня деньгами, отличный отец для Сесилии, выдержанный и покладистый. Не пьет, не гуляет за моей спиной, как многие мужчины в этом городе. Почти само совершенство.

И я всей душой ненавижу его.

Я сделала все от меня зависящее, чтобы вырваться из уз этого брака. Торговалась с ним. Сказала, что уйду, взяв с собой только Сесилию и одежду, которая на мне прямо сейчас, но он только посмеялся. С моей историей психического здоровья ему не составит труда внушить полиции, что я похитила Сеси и опять собираюсь причинить ей вред. Я пыталась разыгрывать из себя идеальную жену, лишь бы не давать Энди поводов запирать меня на чердаке. Готовила вкусную домашнюю еду, содержала дом в безупречной чистоте, даже притворялась, что мне не отвратителен секс с ним. Но он всегда находил, к чему придраться, — причем к такому, о чем я бы и подумать не могла, что там что-то не так.

В конце концов я сдалась. Даже не пыталась во всем ему угождать, если это никак не влияло на частоту моих ссылок на чердак. Моя новая стратегия состоит в том, чтобы возбудить в нем отвращение ко мне. Я стала вести себя как мегера, рявкая на него за любую мелочь, которая раздражала меня. Его это только забавляло — похоже, ему нравилось мое плохое обращение с ним. Я прекратила ходить в спортзал и начала есть все, что мне нравилось. Думала, что если его не оттолкнет мое поведение, то, может быть, это сделает мой внешний вид. Однажды он застал меня за поеданием шоколадного торта. Наказанием, как всегда, была отсидка на чердаке впроголодь в течение двух суток. Но после этого он, кажется, махнул на меня рукой.

Я пыталась найти Кэтлин, его бывшую невесту, в надежде, что та, быть может, подтвердит мою историю. Тогда я смогу обратиться в полицию и ко мне там не отнесутся как к чокнутой. У меня были некоторые догадки относительно внешности и приблизительного возраста Кэтлин, поэтому я полагала, что смогу ее разыскать. Но знаете, сколько женщин от тридцати до тридцати пяти носят имя Кэтлин? Огромное множетсво. Я не смогла ее найти. И в конце концов бросила эту затею.

Он заставляет меня отправляться на чердак в среднем раз в два месяца. Иногда чаще, иногда реже. Однажды между отсидками прошло целых полгода. Я не знаю, когда последует наказание, и не могу решить, хорошо это или плохо, что не знаю. Если бы мне был известен точный день, я жила бы в страже ожидания, и это было бы ужасно. Но так же ужасно не знать, проведу я эту ночь в собственной постели или на той неудобной койке. И, само собой, я никогда не ведаю, какую пытку он приготовил для меня, потому что не догадываюсь, какой проступок совершила.

И дело не только во мне. Если Сесилия делает что-то неприемлемое, наказание обрушивается на меня. Он забил ее платяной шкаф дурацкими платьями с кружевами и оборками, которые она ненавидит и из-за которых другие дети дразнят ее; но Сеси знает — как только она отказывается их носить или пачкает их, ее мама исчезает на несколько дней (и, как правило, сидит в каморке голая, чтобы усвоить урок: одежда — это привилегия). Поэтому Сесилия слушается.

Я очень боюсь, что в один прекрасный день он начнет наказывать ее вместо меня. А пока что я с радостью принимаю свою судьбу, лишь бы избавить от нее свою дочь.

Он четко дал мне понять, что, если я сбегу от него, цену за это заплатит Сесилия. Он один раз уже почти утопил ее. Другой его любимый способ держать меня на коротком поводке — это хранить в кухонном шкафу банку с арахисовым маслом, хотя он знает, что у Сеси аллергия на арахис. Я десяток раз выбрасывала банку, но она снова появляется, — и несколько раз я была наказана за эту провинность. К счастью, аллергия не смертельная, Сесилия только покрывается волдырями по всему телу. Изредка он подмешивает немножко этой гадости ей в еду — чтобы лишний раз напомнить о своей власти, когда Сеси начинает чесаться после ужина.

Я не хочу в тюрьму, иначе давно всадила бы ему горло самый большой кухонный нож.

Впрочем, Энди подстраховался и на этот случай. Он, безусловно, отдает себе отчет, что мое желание организовать ему безвременную гибель или даже самой расправиться с ним может стать непреодолимым. Он дал мне понять, что в случае его смерти от любых причин его адвокат пошлет в полицию письмо с информацией о расстройствах в моем поведении и угрозах в его адрес. Вообще-то ему даже не нужно это делать — с моей-то историей болезни.

Поэтому я все еще живу с ним. И не убила его, пока он спит. Или не наняла киллера. Но я фантазирую об этом. Когда Сесилия подрастет и не будет нуждаться во мне каждую минуту, я, может, смогу сбежать. Тогда у него не останется оружия против меня. Как только она окажется в безопасности, мне будет плевать, что станется со мной.

— Ну вот мы и приехали! — бодро объявляет Сюзанна, когда мы подъезжаем к воротам нашей усадьбы. Смешно вспомнить мой восторг, когда я впервые увидела эти ворота: как здорово жить в доме, окруженном оградой! Сейчас же я чувствую совсем другое — что это забор вокруг тюрьмы.

— Спасибо, что подкинула, — говорю я. Хотя она-то не поблагодарила меня за то, что я оплатила наш ланч.

— Пожалуйста, — чирикает она. — Надеюсь, Эндрю скоро придет домой.

Я морщусь, слыша в ее тоне беспокойство. Несколько лет назад, когда мы с Сюзанной стали близкими подругами, я пришла к ней в гости и мы слишком много выпили. И тогда я доверилась ей и рассказала всё. Абсолютно всё. Я умоляла ее помочь мне. Говорила, что хочу пойти в полицию, но не могу. Мне нужна хоть чья-то поддержка.

Мы проговорили несколько часов. Сюзанна держала меня за руку и клялась, что все будет хорошо. Сказала мне идти домой, а позже мы придумаем, что делать. Я плакала от облегчения, поверив, что этот кошмар наконец прекратится.

Но когда я пришла домой, меня уже поджидал Энди.

По-видимому, каждый раз, когда я заводила новую подругу, он разыскивал ее и за чашкой кофе информировал о моей душевной болезни. Рассказывал о том, что случилось несколько лет назад. Просил немедленно позвонить ему, если у них возникнет хотя бы малейший повод для тревоги. Потому что у меня может случиться очередной рецидив.

Во время нашего с Сюзанной разговора она, объявив, что ей нужно в туалет, выскользнула из комнаты и позвонила Энди. Предупредила его, что я опять впала в бредовое состояние. И когда я вернулась домой, он уже был наготове. В этот раз я провела в «Клирвью» два месяца, где и узнала, что по меньшей мере один из директоров этого заведения — партнер моего мужа по гольфу.

Когда меня выписали, Сюзанна долго и искренне извинялась. «Я так тревожилась за тебя, Нина. Я так рада, что тебе оказали помощь». Конечно, я простила ее. Сюзанна была обманута так же, как и я. Но после этого нашей дружбе пришел конец, а я напрочь утратила способность кому-либо доверять.

— Увидимся в пятницу? — говорит Сюзанна. — В школе, на игре?

— Конечно, — отвечаю. — Когда начало?

Сюзанна не отвечает, потому что внезапно ее внимание привлекает что-то другое.

— Игра начинается в семь? — уточняю я.

— М-м… угу… — мычит она.

Я смотрю туда, куда смотрит она, чтобы узнать, что привлекло ее внимание. И закатываю глаза, поняв, на что, вернее, на кого она уставилась. На Энцо, местного ландшафтного дизайнера, которого мы наняли пару месяцев назад. Он отлично выполняет свою работу, трудится не покладая рук и никогда не ищет повода для отлынивания. И к тому же очень хорош собой. Обалдеть можно, как каждая мадам, приходящая в гости, когда Энцо работает у нас, пускает слюнки и сразу же вспоминает, что у них в усадьбе тоже полно работы, требующей немедленного выполнения.

— Ух ты, — выдыхает Сюзанна. — Я слыхала, что ваш садовник — чертовски красивый парень, но… ё-моё!

Я опять закатываю глаза.

— Он только работает в нашей усадьбе, и все. Даже по-английски не говорит.

— А мне все равно, — отмахивается Сюзанна. — Черт, это, может, даже плюс.

Она не успокаивается, пока я не даю ей номер телефона Энцо. Я ничего не имею против. Он вроде неплохой парень, пусть у него будет побольше работы, даже если ему так везет только потому, что он красавец, а не за его трудовые заслуги.

Когда я, выйдя из машины, прохожу в ворота, Энцо поднимает взгляд от садовых ножниц и приветственно машет мне:

— Ciao, Signora.

Я улыбаюсь в ответ:

— Ciao, Энцо.

Мне нравится Энцо. Да, он не говорит по-английски, но он, похоже, добрый малый, это видно по всему. Столько красивых цветов насадил у нас в саду. Сеси иногда наблюдает за его работой, и когда она расспрашивает его о цветах, он терпеливо указывает на каждый и говорит, как он называется. Она повторяет названия за ним, а он кивает и улыбается. Несколько раз она выражала желание помочь ему, и тогда он смотрел на меня и спрашивал: «Это окей?» Получив мое согласие, Энцо давал ей задание что-то сделать на клумбе, хотя это явно тормозило его собственную работу.

Верхние части его рук, по большей части прикрытые футболкой, заполнены татуировками. Как-то я разглядела на его бицепсе имя «Антония», вписанное в сердце. Интересно, кто она, эта Антония? Я почти уверена, что Энцо не женат.

Что-то в нем есть этакое… Ах если бы он говорил по-английски! У меня чувство, что я могла бы ему довериться. Что он единственный из всех людей поверил бы мне. И смог бы мне помочь.

Стою и смотрю, как он подстригает шпалеру. С момента своего вселения в этот дом я не работала ни дня — Энди не разрешает. Я скучаю по труду. Энцо понял бы меня. Уверена, что понял. Как жаль, что он не владеет английским! С другой стороны, признаться ему будет легче, чем кому-либо другому. Иногда я чувствую, что если вот прямо сейчас не выскажусь вслух, то и вправду сойду с ума.

— Мой муж — чудовище, — произношу я. — Он пытает меня. Держит взаперти на чердаке.

Плечи Энцо застывают. Он опускает ножницы, хмурит брови.

— Signora… Нина…

В животе у меня образовывается ледышка. Зачем я это сказала? Не надо было этого говорить! Просто я знала, что он меня не поймет, а мне очень хотелось высказаться кому-то, кто не сдаст меня моему мужу. Думала, что если выскажусь перед Энцо, мне ничто не угрожает. Он же, в конце концов, не знает английского! Но заглянув в его темные глаза, я вижу в них понимание.

— Забудь, — быстро говорю я.

Он делает шаг ко мне, и я трясу головой, отступая. Я совершила огромную ошибку. Теперь мне, наверное, придется уволить Энцо.

Но тут до него, кажется, доходит. Он берет свои ножницы и возвращается к работе.

Я изо всех сил тороплюсь в дом и захлопываю за собой дверь. На подоконнике в вазе красуется феерический букет. Скажем так, все цвета радуги в гости к нам. Энди принес его вчера вечером с работы, чтобы удивить меня и подчеркнуть, какой он феерический муж, когда я «хорошо себя веду».

Смотрю мимо букета в окно. Энцо все еще там, щелкает своими грозными ножницами. И тут он на секунду отрывается от работы и смотрит на меня через окно. На мгновение наши глаза встречаются.

А затем я отворачиваюсь.

47

Я на чердаке уже примерно двадцать часов.

Энди отвел меня сюда вчера, сразу после того, как Сесилия улеглась спать. Я научилась не сопротивляться, в противном случае мне грозит очередное пребывание в «Клирвью». Или, может быть, когда я на следующий день приеду в школу забрать Сеси, ее там не окажется и я не увижу ее целую неделю, потому что она «уехала из города». Он не хочет причинять Сесилии вред, но не остановится перед этим. В конце концов, если бы полиция не прибыла вовремя, она утонула бы в ванне еще несколько лет назад. Однажды я заговорила с ним об этом, но он лишь улыбнулся: «Это уж точно преподало бы тебе хороший урок, не правда ли?»

Энди хочет еще одного ребенка. Еще одного маленького человека, которого я буду любить и защищать и которого он будет использовать, чтобы держать меня под контролем еще долгие годы. Я не могу на это пойти.

Я отправилась в город, в поликлинику, назвалась чужим именем и заплатила наличными за то, чтобы они установили мне спираль. Отрепетировала перед зеркалом обескураженное выражение лица при негативных тестах на беременность.

На этот раз моя провинность состоит в том, что я разбрызгала слишком много освежителя воздуха в нашей спальне. Количество аэрозоля было абсолютно тем же, что всегда. Если бы я совсем не использовала освежитель, он запер бы меня в клетке на чердаке с чем-нибудь вонючим — с гнилой рыбой, например. Я отлично изучила, как работает его мозг.

Словом, каким-то образом вчера в нашей спальне оказалось слишком много освежителя, и у Энди якобы заслезились глаза. Мое наказание? Мне предписано брызнуть перцовым спреем себе в глаза.

О да.

Он оставил баллончик со спреем в комоде. «Направь струю себе в глаза и нажми на головку. Ах да — держи глаза открытыми. Иначе незачет».

И я это сделала. Брызнула в себя перцовым спреем, лишь бы убраться из этой проклятой каморки. Вы когда-нибудь попадали под струю перцового спрея? Не рекомендую. Жжет ужасно. Мои глаза мгновенно начали слезиться как проклятые. Лицо загорелось. А затем потек нос. Через минуту я почувствовала, как выделения стекают через носоглотку в рот и, помимо чудовищного вкуса, жгут там все как огнем. Несколько минут я сидела на кровати, борясь за каждый вздох. Я не могла открыть глаза примерно около часа.

Это было намного хуже деликатного освежителя воздуха.

Сейчас прошло уже несколько часов. Я наконец могу открыть глаза. По-прежнему сохраняется ощущение солнечного ожога на лице, глаза вспухли, но, по крайней мере, я больше не чувствую, что сейчас умру. Уверена — Энди будет ждать, пока я не вернусь к своему более-менее обычному виду, и только потом освободит меня.

Что означает — возможно, мне придется провести в клетке еще одну ночь. Надеюсь, однако, что все обойдется.

Окошко не заколочено, как это по-прежнему иногда случается, так что в комнате есть толика дневного освещения. Это единственное, что удерживает меня от полного сумасшествия. Подхожу к окну и оглядываю наш задний двор, испытывая страстное желание быть там, а не здесь.

И тут я замечаю, что двор не пуст.

Там работает Энцо. Я хочу отступить от окна, но в этот момент он поднимает голову и смотрит на меня. И хотя между ним и мной три этажа, я ясно вижу, как омрачается его лицо. Он стягивает с себя садовые перчатки и выходит со двора.

О нет! Быть беде.

Не знаю, что Энцо предпримет. Позвонит в полицию? Не уверена, хорошо это или плохо. Энди всегда удается обратить обстоятельства против меня. Он все время на шаг впереди. Примерно год назад я начала прятать наличку у себя в шкафу, в сапоге, — на случай если мне удастся сбежать. В один прекрасный день все мои накопления исчезли, а на следующий день он отправил меня на чердак.

Минуту спустя на дверь каморки обрушивается чей-то кулак. Я отступаю от окна и испуганно прислоняюсь к стенке.

— Нина! — слышится голос Энцо. — Нина! Я знаю, ты там!

Я прокашливаюсь.

— Со мной все в порядке!

Дверная ручка дергается.

— Если с тобой все в порядке, открой дверь, чтобы я убедился.

Только в этот миг до меня доходит, что Энцо вполне прилично говорит по-английски. Я-то думала, что он кое-как понимает с пятого на десятое, а говорит и вовсе плохо, но его английский сейчас кажется мне превосходным. Даже итальянский акцент не так режет слух.

— Я… я занята, — лепечу я чрезмерно высоким голосом. — Но я правда в порядке! Просто тут нужно кое-что сделать.

— Ты говорила, что твой муж мучает тебя и запирает на чердаке.

Втягиваю в себя воздух. Я сказала ему это только потому, что думала — он не поймет. Но теперь ясно, что он все понял. Надо устранить последствия. Мне нельзя сердить Энди.

— Как ты попал в дом?

Энцо испускает стон досады.

— Вы же оставляете запасной ключ под цветочным горшком у переднего входа. Так, а где ключ от этой двери?

— Энцо…

— Скажи, где ключ!

Я и в самом деле знаю, где ключ от чердачной комнаты. Пока я сижу здесь, мне от него никакого толку, но я могла бы указать Энцо дорогу к нему. Если бы захотела.

— Энцо, я знаю, что ты хочешь помочь, но так ты меня не выручишь. Пожалуйста, держись от всего этого подальше. Он выпустит меня сегодня чуть позже.

Долгое молчание по ту сторону двери. Надеюсь, Энцо размышляет, стóит ли вмешиваться в личную жизнь клиента. К тому же мне неизвестен его иммигрантский статус, я знаю лишь, что он не рожден в Америке. У Энди и его семьи достаточно денег, чтобы выдворить парня из страны.

— Отойди подальше, — наконец командует он. — Я выбью дверь.

— Ни в коем случае! — Мои глаза опять наполняются слезами. — Слушай, ты не понимаешь. Если я не сделаю, как он требует, он причинит вред Сесилии. Он меня отпустит. Всегда отпускал раньше.

— Нет. Это только отговорки.

— Нет, это не отговорки! — Одинокая слеза ползет по моей щеке. — У него чертова уйма денег. Ты не знаешь, что он может с тобой сделать. Ты хочешь, чтобы тебя выгнали из страны?

Энцо опять замолкает, затем произносит:

— Это неправильно. Он плохо обращается с тобой.

— У меня все в порядке, клянусь тебе.

В общем-то это так и есть. Мое лицо все еще горит, в глазах все еще резь, но Энцо это знать необязательно. Еще один день — и я оправлюсь совсем, как будто ничего не произошло. После чего вернусь к своей обычной злосчастной жизни.

— Ты хочешь, чтобы я ушел, — констатирует он.

Я не хочу, чтобы он уходил. Больше всего на свете я хочу, чтобы он выломал дверь. Но Энди выкрутит все наизнанку. Бог знает, в чем он обвинит нас обоих. Я никогда бы не подумала, что он запрет меня в психбольнице только за то, что я пыталась рассказать правду. Не хочу, чтобы и жизнь Энцо превратилась в такой же кошмар. Впрочем, тут есть одна загвоздка: у моего мужа есть причина, чтобы выпустить меня на волю, а вот с Энцо он может не церемониться и держать его тут вечно.

— Да, — отвечаю я. — Пожалуйста, уходи.

Он глубоко вздыхает.

— Я уйду. Но если я не увижу тебя завтра утром, то приду сюда и выломаю дверь. И позвоню в полицию.

— Договорились.

У меня осталась только одна маленькая бутылочка воды, так что, если Энди не выпустит меня до утра, мне придется очень несладко.

Я жду, когда раздадутся удаляющиеся шаги. Но я их не слышу. Энцо все еще стоит у двери.

— Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой так обращались, — наконец говорит он.

Затем я слышу звуки его шагов по коридору, и по моим щекам текут слезы.

Энди выпускает меня в тот же вечер. Добравшись наконец до зеркала, я поражаюсь, как опухли мои глаза после перцового спрея. Лицо такое красное, как будто я обварилась. Однако наутро вид у меня почти нормальный. Щеки просто розовые, как будто я слишком долго пробыла на солнце.

Энцо работает на переднем дворе, когда Энди выезжает из гаража с Сеси на заднем сиденье. Он отвезет ее в школу, поскольку я сегодня буду целый день отдыхать. После экзекуции он обычно очень мил со мной несколько дней. Уверена — вечером он придет домой с цветами и, возможно, какой-нибудь драгоценной побрякушкой для меня. Как будто это искупит его обращение со мной.

Наблюдаю в окно, как Энди выезжает из ворот. Наконец его машина исчезает вдали, а я замечаю, что Энцо пристально смотрит на меня. Обычно он не работает у нас два дня подряд. Значит, он здесь по некоей причине, не имеющей ничего общего с состоянием наших цветочных клумб.

Выхожу и иду к Энцо, стоящему во дворе со своими ножницами. Какие же они острые, вдруг думаю я. Если воткнуть их моему муженьку в грудь, ему придет конец. Хотя Энцо и не пришлось бы прибегать к такому средству — он мог бы убить Энди голыми руками.

— Видишь? — натужно улыбаюсь я. — Говорила тебе — со мной все хорошо.

Он не улыбается в ответ.

— Нет, правда, — уверяю я.

У него такие темные глаза, что зрачков не различить.

— Скажи мне правду.

— Вряд ли тебе захочется ее услышать.

— Скажи.

За последние пять лет каждый человек, которому я рассказывала о том, что творит со мной Энди — полицейские, врачи, моя лучшая подруга — объявлял меня сумасшедшей. Душевнобольной. За правду меня несколько раз запирали в психушку. Но вот передо мной человек, который хочет ее услышать. Он мне поверит.

Вот почему в этот прекрасный солнечный день, стоя во дворе, я рассказываю Энцо все. Рассказываю о каморке на чердаке. Рассказываю о некоторых способах пыток, которые Энди применял ко мне. Рассказываю о том, как нашла Сесилию в ванне в бессознательном состоянии — это случилось много лет назад, но я помню ее лицо под водой, как будто это было вчера. Рассказываю ему все, а лицо моего слушателя становится все мрачнее и мрачнее.

Я еще не окончила рассказ, а Энцо уже разразился потоком итальянских слов. Я не знаю итальянского, но уж бранные-то слова различу. Пальцы ландшафтника сжимаются на рукоятках ножниц с такой силой, что костяшки становятся белыми.

— Я его убью, — шипит он. — Сегодня вечером я его убью.

Кровь отливает от моего лица. Было так здорово выложить ему все, но это ошибка. Он себя не помнит от бешенства.

— Энцо…

— Он же чудовище! — восклицает садовник. — И ты не хочешь, чтобы я убил его?!

Еще как хочу! Я страшно хочу, чтобы Энди сдох. Но не хочу иметь дела с последствиями. В особенности меня беспокоит письмо, которое уйдет в полицию в случае его смерти. Желаю, чтобы он умер, но не настолько сильно, чтобы получить пожизненный срок.

— Ты не должен этого делать. — Я решительно мотаю головой. — Тебя упекут за решетку. Вернее, нас обоих. Ты этого хочешь?

Энцо что-то бормочет себе под нос по-итальянски.

— Ладно. Тогда уходи от него, — говорит он по-английски.

— Не могу.

— Сможешь. Я тебе помогу.

— А что ты в состоянии сделать? — Это не совсем риторический вопрос. Возможно, Энцо — тайный богач. Возможно, у него есть теневые связи, о которых я не догадываюсь. — У тебя есть возможность раздобыть мне билет на самолет? Новый паспорт? Новую личность?

— Нет, но… — Он потирает подбородок. — Я найду такую возможность. Знаю кое-каких людей… Я помогу.

Мне до боли хочется ему верить.

48

Шаг седьмой: Попытаться сбежать

Проходит неделя, и мы с Энцо встречаемся для разработки плана.

Мы осторожны. Когда ко мне приходят подруги из КУР, я демонстративно рычу на Энцо за то, что он, мол, испортил мои герани, — чтобы не допустить распространения возможных слухов. Я почти уверена, что Энди поместил в мою машину следящее устройство, а значит, поехать к дому Энцо я не могу. Вместо этого я еду к какому-нибудь фаст-фудному ресторану, паркуюсь на стоянке и прыгаю в его машину прежде, чем кто-то нас заметит. Телефон оставляю в своем автомобиле.

Исключаю все риски.

Энцо снимает маленькую цокольную квартиру с отдельным входом. Он проводит меня на кухоньку с круглым столиком и расшатанными стульями. Когда я усаживаюсь на стул, тот угрожающе скрипит. Чувствую себя неловко, ведь я живу в доме намного более элегантном, чем жилище Энцо, но, опять же, он, кажется, не из тех людей, которых волнуют подобные мелочи.

Энцо идет к холодильнику, достает оттуда бутылку пива.

— Хочешь?

Я открываю рот, чтобы отказаться, но внезапно передумываю.

— Пожалуй, хочу.

Он возвращается к столу с двумя бутылками пива. Открывает их открывалкой, висящей на его связке ключей, и подталкивает одну бутылку ко мне. Я обхватываю ее пальцами, конденсат холодит мою ладонь.

— Спасибо, — говорю.

Он пожимает плечами.

— Это не очень хорошее пиво.

— Я благодарю не за пиво.

Энцо хрустит костяшками пальцев. Когда на его руках вздуваются мускулы, трудно не заметить, насколько этот мужчина сексуален. Если бы женщины из моего района узнали, что я гощу у него дома, они бы позеленели от ревности. Представили бы, как он срывает с меня одежду и несет на кровать. Они себя бы не помнили от ярости, что из всех дам нашего квартала, которые, конечно, намного привлекательнее Нины Уинчестер, он выбрал именно ее. «Энцо мог бы заполучить кого-нибудь получше», — цедили бы они. Знали бы они, чем мы на самом деле занимаемся. Это так далеко от истины, что даже смешно. Хотя, вообще-то, не очень смешно.

— Я что-то подозревал, — говорит он. — Твой муж… я сразу почувствовал, что он негодяй.

Я делаю большой глоток пива.

— А я даже не знала, что ты разговариваешь по-английски.

Энцо смеется. Он работает в нашем саду уже два года, но до этого момента я никогда не слышала, чтобы он смеялся.

— Так легче — прикидываться, что не знаешь языка. Иначе все ваши домохозяйки проходу бы мне не давали. Ну, ты понимаешь, да?

Несмотря ни на что, я тоже смеюсь. Тут он прав, ничего не скажешь.

— Ты из самой Италии?

— С Сицилии.

— Вот как… — Я встряхиваю бутылку, перемешивая пиво. — Что привело тебя в Америку?

Его плечи опускаются.

— Это нехорошая история.

— А у меня, значит, хорошая?

Он устремляет глаза на собственную бутылку с пивом.

— Муж моей сестры Антонии… он был вроде твоего. Плохой человек. Богатый, влиятельный плохой человек, который чувствовал себя лучше, когда избивал ее. Я говорил ей уйти от него… но она не ушла. А потом однажды он столкнул ее с лестницы. Ее отвезли в больницу, но она так и не очнулась. — Энцо подтягивает рукав футболки, показывая мне татуировку, которую я уже видела — сердце и вписанное в него имя «Антония». — Это в память о ней.

— Ох. — Я прикрываю рот ладонью. — Мне так жаль…

Его кадык дергается.

— Такие, как он, неподсудны. Для них нет ни тюрьмы, ни наказания за убийство моей сестры. Вот я и решил наказать его сам. Своими руками.

Я вспоминаю, как потемнели его глаза, когда я рассказывала ему об издевательствах Энди. «Я убью его».

— И ты?..

— Нет. — Он снова хрустит костяшками, звук эхом отдается в крохотной квартирке. — Так далеко я не зашел. О чем очень жалею. Потому что после этого моя жизнь не стала стоить и гроша. Niente. Пришлось взять все, что у меня было, и отдать за то, чтобы убраться оттуда. — Он делает глоток из бутылки. — Если мне когда-нибудь придется вернуться, меня убьют прежде, чем я выйду из аэропорта.

Я не могу найти ответных слов и вместо этого спрашиваю:

— Тебе было трудно уехать?

— А тебе будет трудно уехать отсюда?

Я одно мгновение раздумываю, а потом качаю головой. Я хочу отсюда уехать. Я хочу проложить как можно больше миль межу собой и Эндрю Уинчестером. Если это означает угодить в Сибирь, я пойду и на это.

— Понадобятся паспорта для тебя и Сесилии. — Он загибает пальцы. — Водительские права. Свидетельства о рождении. И достаточно налички, чтобы хватило, пока ты не найдешь работу. Да — и два билета на самолет.

Мое сердце начинает биться быстрей.

— Значит, мне понадобятся деньги…

— У меня есть кое-какие сбережения, я отдам их тебе, — произносит он.

— Энцо, я никогда не…

Он отмахивается от моих протестов:

— Их все равно недостаточно. Тебе нужно больше. Сможешь раздобыть?

Придется мне найти способ.

Несколько дней спустя я, как обычно, везу Сесилию в школу. Ее светлые волосы заплетены в две безупречные косички. На ней одно из светлых платьев с оборками, выделяющих ее из толпы однокашников. Боюсь, дети дразнят ее за эти платья, да и играть в них ей неудобно. Но если она не будет их носить, Энди накажет меня.

Мы поворачиваем на ту улицу, где расположена Академия Виндзор. Сеси с отсутствующим видом барабанит пальцами по стеклу заднего бокового окна. Она никогда не доставляет мне неприятностей, как другие дети, отказывающиеся идти в школу. Такого не бывает. Но не думаю, что ей нравится школа. Как было бы хорошо, если бы у нее было больше друзей. Я специально записала ее в целую кучу разных кружков и секций — чтобы Сеси могла отвлечься и завести новых друзей, но это не помогает.

Хотя теперь это не имеет значения. Скоро все изменится.

Очень скоро.

Когда я подъезжаю к школе, Сеси некоторое время задерживается на заднем сиденье. Ее светлые брови сведены в одну линию.

— Меня сегодня ты заберешь, да? Не папа?

Другого отца, кроме Энди, она не знает. И не знает, как он издевается надо мной, зато ей известно другое: когда она делает что-то, что не нравится папе, мама исчезает на несколько дней подряд. И в этом случае ее, Сесилию, из школы забирает папа. Это ее пугает. Она никогда не упоминает об этом вслух, но она его ненавидит.

— Я. Я тебя заберу, — уверяю я ее.

Личико моей дочки разглаживается. Меня так и тянет выпалить: «Не волнуйся, солнышко, мы скоро отсюда уедем. И он не сможет больше никогда причинить нам боль». Но пока что я этого сказать не могу. Слишком рискованно. Скажу в тот день, когда я заберу ее из школы и мы прямиком отправимся в аэропорт.

Сесилия выходит из машины, а я разворачиваюсь и еду домой. Осталась всего одна неделя. Одна неделя до того, как я упакую чемодан, после чего мне предстоит полуторачасовая поездка в банк, где в надежном сейфе меня ждут новый паспорт, новое водительское удостоверение и солидная пачка денег. Я куплю билеты в аэропорту за наличные, потому что, когда я в прошлый раз купила билет заранее и оплатила картой, Энди поджидал меня у выхода на посадку. Энцо помог мне спланировать все так, чтобы свести до минимума шансы Энди узнать, чтó мы затеяли. Пока что он ни о чем не подозревает.

Вернее, я думаю так до того момента, когда вхожу в нашу гостиную и вижу Энди, сидящего у обеденного стола. Ждущего меня.

— Энди! — У меня заходится дыхание. — Э… привет.

— Доброе утро, Нина.

И тут я замечаю перед ним три группы документов. В одной паспорт, в другой водительское удостоверение, а в третьей — пачка денег.

О нет!

— И что же ты собиралась делать с этой… — он читает имя на водительском удостоверении, — … Трейси Итон?

Чувствую, что задыхаюсь. Ноги подкашиваются, и мне приходится опереться о стену, чтобы не рухнуть на пол.

— Как это все попало к тебе?

Энди встает со стула.

— Ты до сих пор еще не поняла, что у тебя от меня не может быть никаких секретов?

Я делаю шаг назад.

— Энди…

— Нина, — говорит он. — Время отправляться наверх.

Нет! Никуда я не пойду. Не нарушу обещание, которое дала моей дочери забрать ее сегодня из школы. Не позволю запереть себя на несколько дней, когда я уже настроилась на то, что свобода близко. Этому не бывать!

И, прежде чем Энди успевает подойти ко мне ближе, я вылетаю в дверь и мчусь к своей машине. Срываюсь с места с такой скоростью, что, проезжая через ворота, едва не сношу створки.

Понятия не имею, куда я еду. Часть меня хочет отправиться в школу, забрать Сесилию и, не останавливаясь, мчаться до самой канадской границы. Но без нового паспорта и нового водительского удостоверения прятаться от Энди будет очень трудно. Я уверена — прямо сейчас он звонит в полицию и скармливает им историю про то, что у его психованной жены опять слетела крыша.

Во всей этой ситуации есть только один позитив: он нашел лишь один из двух сейфов. Это была идея Энцо — два сейфа. Энди нашел тот, в котором были паспорт и водительские права. Но вторая пачка денег лежит в другом сейфе, о котором он не знает.

Я еду и еду, пока не оказываюсь в районе, где живет Энцо. Паркуюсь в двух кварталах от его квартиры и дальше иду пешком. Он как раз забирается в свой пикап, и я бегу к нему на спринтерской скорости.

— Энцо!

При звуке моего голоса он резко поворачивает голову. Его лицо вытягивается, когда он видит выражение на моем.

— Что произошло?

— Он нашел один из сейфов. — Делаю паузу, переводя дыхание. — Всё… все кончено. Я не могу уехать.

Мое лицо сморщивается. До того, как я начала вести разговоры с Энцо, я смирилась с мыслью, что такова будет моя жизнь, по крайней мере, до того времени, когда Сесилии исполнится восемнадцать. Но сейчас я не думаю, что смогу это выдержать. Я не могу жить так! Не могу.

— Нина…

— Что же мне делать? — жалобно вопрошаю я.

Он раскрывает объятия, и я падаю в них. Нам надо бы вести себя осторожнее. Кто-нибудь может нас увидеть. Что если бы Энди решил, будто у нас с Энцо интрижка?

Кстати, между нами ничего не было. Ни в малейшей степени. Энцо воспринимает меня как Антонию, свою сестру, которую он не смог спасти. Он ни разу не прикоснулся ко мне иначе, чем чисто по-братски. Всякие любовные дела — последняя вещь, о которой каждый из нас способен думать. Прямо сейчас у меня мысли только о будущем, которое могло у меня быть и которое пошло прахом. Еще одно десятилетие с этим чудовищем…

— Что же мне делать? — снова говорю я.

— Все просто, — отвечает Энцо. — Переходим к плану Б.

Я поднимаю залитое слезами лицо.

— К какому плану Б?

— Я убью эту сволочь.

Я вздрагиваю, потому что вижу решимость в его черных глазах.

— Энцо…

— Убью. — Он отодвигается от меня и стискивает зубы. — Он заслуживает смерти. Так жить неправильно. Я сделаю ради тебя то, чего не смог сделать для Антонии.

— И мы оба отправимся в тюрьму?

— Ты не отправишься.

Я шлепаю его по руке:

— А мне не все равно, что ты сядешь в тюрьму!

— Тогда что ты предлагаешь?

И тут на меня снисходит озарение. Господи, как же это просто! И хотя я ненавижу Энди, я знаю его очень хорошо. Это сработает.

49

Шаг восьмой: Найти замену

Я не могу взять первого попавшегося.

Прежде всего, она должна быть красива. Красивее меня, что вовсе не трудно, если посмотреть, как я запустила себя за последние несколько лет. Она должна быть моложе меня — достаточно молодой, чтобы родить Энди детей, которых он так отчаянно жаждет. Ей должен идти белый — Энди обожает этот цвет.

Что самое важное, она должна находиться в отчаянном положении.

И тогда судьба сводит меня с Вильгельминой Кэллоуэй. В ней есть все, что мне необходимо. Безвкусная одежда, в которую она вырядилась на интервью, не может скрыть ее молодость и красоту. Она отчаянно хочет мне понравиться. А потом я произвожу простую проверку, и — какая удача! Она сидела в тюрьме. Эта девушка вцепится мертвой хваткой в достойную, высокооплачиваемую работу.

— Я в эту игру играть не собираюсь, — говорит мне Энцо, когда я выхожу на задний двор, чтобы поинтересоваться именем его знакомого частного детектива. — Это неправильно!

Когда я несколько недель назад поделилась с ним своим планом, он ему не понравился. «Ты хочешь принести в жертву кого-то другого?» — возмутился Энцо. Пришлось ему объяснить.

— Энди манипулирует мной, используя Сеси, — втолковываю я ему. — У этой девушки детей нет. Нет никаких привязанностей. Ему нечем будет ее удержать. Она сможет от него уйти.

— Ты же знаешь, что это так не работает! — сердится он.

— Ты будешь мне помогать или нет?

Он опускает плечи.

— Да. Ты прекрасно знаешь, что буду.

Я нанимаю частного детектива, которого порекомендовал Энцо, используя для этого часть оставшихся у меня денег. И детектив рассказывает все, что мне хотелось узнать о Вильгельмине Кэллоуэй. Девушку уволили с последнего места работы, причем они едва не заявили на нее в полицию. Она живет в своей машине. А потом детектив добавляет последнюю подробность, которая решает дело. Едва положив трубку после разговора с детективом, я сразу же звоню Милли и предлагаю ей работу.

Единственная проблема — Энди.

Он воспротивится тому, чтобы в доме жил посторонний. Он с неохотой пошел на то, чтобы в наш дом приходила на несколько часов уборщица, но это всё, на что он согласился. Он даже не разрешает никому сидеть с Сесилией, кроме своей матери. К счастью, я хорошо подгадала момент. Отец Энди только что отошел от дел, а после того, как он неудачно упал, поскользнувшись на льду, они с женой решили переехать во Флориду. У Эвелин эта идея не вызвала энтузиазма, и они решили не продавать свой старый дом, чтобы приезжать сюда на лето, но все их друзья уехали на юг. Отец Энди с нетерпением ждал возможности вести жизнь пенсионера, каждый день играя в гольф с приятелями.

А это означает, что нам потребуется помощник в доме.

Самая большая моя хитрость в том, что спальней Милли будет служить комнатка на чердаке. Энди это совсем не понравится. Но так будет. Он должен увидеть Милли там, наверху, если я хочу, чтобы он воспринимал ее как мою замену. Мне надо завлечь его.

Я тщательно подготовила почву, прежде чем напустить Милли на своего мужа. Каждое утро я просыпалась с жалобами на головную боль, из-за которой не могу ни готовить, ни убирать. Я выбивалась из сил, чтобы сделать из дома настоящую помойку. Еще несколько дней — и особняк, чего доброго, можно отдавать на слом. Напрашивался вывод: мы нуждаемся в домработнице. Причем отчаянно.

И все же, узнав, что я наняла Милли, Энди подлавливает меня у моей машины. Его пальцы вгрызаются мне в бицепс, и он изо всей силы встряхивает меня.

— Что за хрень ты вытворяешь, Нина?

— Нам нужна домработница, — строптиво выставив подбородок, отвечаю я. — Твоей матери больше нет здесь. Нам нужен кто-то следить за Сесилией и помогать с уборкой.

— Ты поселила ее на чердаке, — рычит он. — Это твоя комната. Тебе следовало поместить ее в гостевой.

— А где будут спать твои родители, когда приедут навестить нас? На чердаке? Или в гостиной на диване?

Желваки на его скулах ходят туда-сюда, пока он раздумывает. Эвелин Уинчестер никогда не согласится спать на диване в гостиной.

— Разреши Милли остаться всего на два месяца, — прошу я. — Пока не закончится учебный год и у меня не появится больше свободного времени на уборку, а твоя мама приедет на лето из Флориды.

— Черта с два!

— Тогда уволь ее, если хочешь. Я не смогу тебя остановить.

— Уж поверь мне — уволю!

Но он ее не увольняет. Потому что, придя в тот вечер домой, обнаруживает дом, впервые за последнее время сияющий чистотой. И Милли подает ему ужин, который не пригорел. И она молода и красива.

Итак, Милли остается жить на чердаке.

Все это сработает только при трех условиях:

Если Милли и Энди почувствуют взаимное влечение;

Если Милли возненавидит меня достаточно, чтобы лечь в постель с моим мужем;

Если предоставить им возможность.

Что касается влечения, то тут нет проблем. Милли очень красива, даже еще красивее меня, когда я была моложе. А Энди, хотя по сравнению с ней немного староват, все еще невероятно хорош. Иногда Милли смотрит на меня так, будто не может понять, чтó он во мне нашел. Я делаю все от меня зависящее, чтобы набрать еще больше фунтов. Поскольку у Энди больше нет возможности запирать меня на чердаке, я пропускаю визиты к парикмахеру и даю темным корням отрасти.

И, что самое важное, я обращаюсь с Милли как с полным дерьмом.

Это дается мне с трудом. В глубине души я человек добрый. Или, по крайней мере, была такой до того, как Энди меня испортил. Теперь для меня любые средства хороши. Возможно, Милли этого и не заслуживает, но я больше не выдержу такой жизни. Мне надо убраться отсюда.

Она начинает ненавидеть меня уже в свое первое утро в нашем доме. Вечером того же дня мне предстоит собрание КУР, и рано утром я отправляюсь на кухню. За последние две недели я сотворила из дома свинарник, и Милли проделала отличную работу, наведя блестящий порядок. Она трудилась не разгибая спины. Все в доме сверкает.

Я чувствую себя ужасно, что придется это сделать. Правда ужасно.

Я разношу кухню вдребезги. Вытаскиваю из шкафов все тарелки и все чашки, какие попадаются под руку. Швыряю кастрюли и сковородки на пол. К моменту появления Милли я уже принялась за холодильник. С самого детства я ответственно выполняла свою часть домашней работы, поэтому мне физически больно вытаскивать из холодильника пакет с молоком и грохать его об пол, так чтобы молоко разлетелось по всей кухне. Но я принуждаю себя. Цель оправдывает средства.

Когда Милли заходит на кухню, я поворачиваюсь и вперяю в нее обвиняющий взгляд:

— Где они?

— Где… где что?

— Мои заметки! — Я хватаюсь рукой за лоб, как будто от ужаса вот-вот упаду в обморок. — Я оставила заметки к сегодняшнему собранию КУР на кухонном прилавке! А теперь их там нет! — И добавляю с угрозой: — Куда ты их задевала?

Они у меня, эти заметки, — надежно засунуты под компьютер. С чего бы это их единственному экземпляру оказаться здесь, на кухне? Полная бессмыслица, но я продолжаю настаивать на своем. Милли знает, что я их тут не оставляла, но не знает, что я это знаю.

Я ору так, что привлекаю внимание Энди. В нем пробуждается жалость к домработнице. Он становится на ее сторону, потому что я обвиняю ее в том, чего она, как он подозревает, не делала. Она привлекает его, потому что я сделала из нее жертву.

Случилось то же самое, что и много лет назад со мной, когда на меня накричали за пропитавшее блузку молоко.

— Мне так жаль, Нина, — лепечет Милли. — Если я могу что-то сделать…

Я опускаю взгляд на стихийное бедствие на полу кухни.

— Можешь. Убери этот отвратительный беспорядок, который ты устроила на моей кухне, пока я буду решать проблему.

Итак, я достигла всех трех своих целей. Первая: взаимное влечение; Милли в обтягивающих джинсах просто неотразима. Вторая: Милли ненавидит меня. И третья: когда я вылетаю из кухни, у них появляется возможность побыть наедине.

Но этого не достаточно. У меня в рукаве припасен еще один козырь.

Энди хочет ребенка.

У меня это не получится. Во всяком случае, со спиралью, уютно устроившейся в моей матке. Энди получит известие, что я бесплодна, потому что частный детектив, которого нашел мне Энцо, ухитрился сделать несколько очень интересных снимков знаменитого спеца по фертильности с некоей женщиной, которая не является его женой. Доброму доктору ничего не останется, кроме как подтвердить Энди, что у меня нет ни шанса забеременеть, после чего снимки отправятся в мусорную корзину.

За день до нашего визита к доктору Гельману я звоню Эвелин во Флориду. Как всегда, она не в восторге, что я ей звоню.

— Добрый день, Нина, — сухо приветствует она. Подтекст: «Чего тебе от меня надо?»

— Я хотела вам первой сообщить, — щебечу я. — У меня задержка. Думаю, я беременна!

— О… — Она на пару секунд замолкает, разрываясь между желанием обрадоваться своему первому биологическому внуку и ненавистью ко мне, его потенциальной матери. — Как мило.

«Мило». Наверняка это прямо противоположно тому, что она на самом деле думает.

— Надеюсь, ты принимаешь мультивитамины для беременных, — изрекает она. — И надо соблюдать строгую диету. Для плода нехорошо, когда мать поедает калорийные бомбы тоннами, как это у тебя в обычае. Энди смотрит на твои привычки сквозь пальцы, но ради младенца ты должна контролировать себя.

— Да-да, конечно. — Я тонко улыбаюсь, радуясь тому, что Эвелин никогда не станет бабушкой моих детей. — А, вот еще что: я тут подумала… было бы так любезно с вашей стороны, если бы вы послали нам что-нибудь из старых вещей Энди. Он говорил пару дней назад, что хотел бы передать ребенку свои детские одеяльца и все такое. Вы не могли бы переслать их нам?

— Конечно, я позвоню Роберту и попрошу, чтобы он все вам выслал.

— Как мило.

Энди потрясен приговором доктора Гельмана. Я наблюдаю за его лицом, когда в кабинете доброго доктора разрывается бомба: «Боюсь, Нина не способна выносить ребенка до конца срока». Глаза моего мужа наполняются слезами. Если бы на его месте был кто-то другой, я бы его пожалела.

В ту ночь я затеяла с ним ссору. Да не какую-нибудь. Я напомнила ему о главной причине, почему ему никогда не удастся стать отцом, пока он женат на мне.

— Это все моя вина!

Я вызываю у себя поток слез, как это делают актеры — вспомнив что-то плохое, случившееся с ними. Я вспоминаю о том случае, когда он запер меня на чердаке и включил отопление на полную мощность. Он держал меня там, пока я не расцарапала себе кожу до крови.

— С более молодой женщиной у тебя был бы ребенок, — продолжаю я кричать. — Вся проблема во мне!

С более молодой, такой, как Милли. Я этого не говорю, но он наверняка так подумал. Я ведь вижу, как он на нее смотрит.

— Нина. — Он протягивает ко мне руки, и в его глазах все еще светится любовь. (Все еще! Я ненавижу его за эту любовь. Почему, ну почему он не выбрал кого-то другого?!) — Не говори так. Это не твоя вина.

— Нет, моя!

Ярость разгорается во мне, как вулкан, и, прежде чем я успеваю остановить себя, мой кулак впечатывается в зеркало туалетного столика. Звон разбитого стекла отдается во всех углах комнаты. Лишь секунду спустя я ощущаю боль и вижу кровь, капающую с костяшек моих пальцев.

— О боже. — Лицо Энди бледнеет. — Давай принесу тебе салфеток.

Он приносит из ванной несколько салфеток, но я сопротивляюсь, и к тому времени как он заматывает мою кисть, у него тоже все руки в крови. Когда он уходит в ванную помыть их, до меня из коридора доносится шум. Неужели Сесилия услышала наш скандал? Мысль о том, что моя истерика напугала дочку, приводит меня в ужас.

Я открываю дверь, но за ней стоит не моя дочь. Там стоит Милли. И по ее лицу я понимаю, что она слышала нашу перепалку до последнего слова. Она видит кровь на моих руках, и ее глаза становятся размером с блюдце.

Она думает, что я чокнутая. Я уже привыкла, что окружающие так думают обо мне.

Милли считает меня сумасшедшей. Энди считает меня слишком старой. Значит, дело за малым — за возможностью.

Я столько твердила Энди о своем желании посмотреть «Момент истины», что он, конечно, захочет купить билеты, ведь он обожает баловать меня. Когда не подвергает пыткам. Однако вместо меня в театр пойдет Милли. Шоу, а потом ночь в отеле. Просто идеально, даже слишком. К тому же это даст мне возможность убрать Сесилию с линии огня, отвезя ее в лагерь. У Энди не будет шанса использовать ее против меня.

Когда GPS детектор на телефоне Милли показывает, что она проводит эту ночь на Манхеттене, я исполняюсь уверенностью, что выиграла. Я вижу, как эти двое смотрят друг на друга после всего случившегося. Энди влюблен в Милли по уши. Все кончено. Теперь он ее проблема.

Я свободна.

50

Все кончилось. Он не затащит меня снова на чердак. Не предупредит никого из соседей, что я душевнобольная и что они должны держать со мной ухо востро. Никогда больше не засунет меня в психушку.

Само собой, хотя он и выкинул меня за порог, я не буду чувствовать себя в безопасности, пока мы не разведемся. Тут мне следует проявить осторожность. Пусть он подаст заявление первым. Если он заподозрит, что таков был мой план, мне конец.

Я лежу на кровати размера квин-сайз в гостиничном номере и планирую свой следующий ход. Завтра я отправлюсь в лагерь за Сесилией. А потом мы двинемся… куда-нибудь. Не знаю куда, но мне нужно начать жизнь заново. Слава богу, Энди так и не удочерил Сеси. У него нет прав на мою дочь. Я могу везти ее, куда хочу. Мне даже не надо заботиться о фальшивых личностях, но я совершенно точно вернусь к своему девичьему имени. Не хочу никаких воспоминаний об этом человеке.

В дверь стучат. Одно ужасное мгновение я воображаю, что это, возможно, Энди стоит за дверью моего номера. «Ты в самом деле думала так легко от меня отделаться, Нина? Брось! И марш на чердак».

— Кто там? — спрашиваю я настороженно.

— Энцо.

Какое облегчение! Я приоткрываю дверь. За ней стоит Энцо в футболке и в выпачканных землей джинсах. Его брови сведены вместе.

— Ну что? — спрашивает он.

— Ну всё. Он дал мне пинка под зад.

Его взгляд светлеет.

— Да? Правда?

Я вытираю свои мокрые глаза тыльной стороной ладони.

— Правда!

— Это… это невероятно…

Я набираю полную грудь воздуха.

— Благодаря тебе. Без тебя я бы никогда не смогла…

Он медленно наклоняет голову.

— Я был рад помочь тебе, Нина. Это мой долг. Я…

Несколько мгновений мы стоим и смотрим друг на друга. И тут он наклоняется и… целует меня.

Я этого не ожидала. В смысле — да, я признавала Энцо красавцем. У меня ведь есть глаза. Но мы всегда были слишком поглощены планами, как бы избавить меня от Энди. Правда в том, что после многих лет брака с этим чудовищем я решила, что у меня внутри все умерло. У Энди и меня до сих пор был секс, потому что его от меня требовали, но я проделывала все чисто механически, как при мытье посуды или стирке белья. Я не чувствовала ничего. И даже не думала, что когда-нибудь смогу испытать подобные чувства к кому-либо другому. Я существовала в режиме выживания, на большее меня не хватало.

Но сейчас, когда я выжила, оказалось, что я вовсе не мертва внутри. Я очень даже жива.

Это я тащу Энцо за футболку к кровати. Но это Энцо расстегивает на мне блузку — кроме одной пуговицы, которую он попросту отрывает с мясом. А все, что происходит в дальнейшем, — результат наших совместных усилий.

Как же хорошо! Нет, лучше, чем просто хорошо. Это чудесно. Чудесно быть с человеком, которого я не ненавижу всеми фибрами души. С человеком, который добр и отзывчив. С человеком, спасшим мне жизнь. Пусть мы с ним и проведем только одну ночь.

И — о боже! — как же он умеет целовать!

Когда все заканчивается, мы оба лежим потные и счастливые. Энцо кладет мне руку под голову, и я уютно устраиваюсь у него под боком.

— Хорошо? — спрашивает он.

— Не то слово. — Я приникаю щекой к его обнаженной груди. — Я и не подозревала, что ты чувствуешь ко мне что-то подобное.

— Всегда чувствовал, — говорит он. — С того мгновения, когда впервые увидел тебя. Но я пытался быть… ну ты знаешь… хорошим парнем.

— Я думала, что ты относишься ко мне как к сестре.

— Сестре? — с ужасом переспрашивает он. — Нет. Не как к сестре. Ни в коем случае не как к сестре!

У него такое лицо, что я не могу удержаться от смеха. Но мой смех умирает так же быстро, как и родился.

— Завтра я уезжаю. Ты же это знаешь, правда?

Он долгое время молчит. Неужели попросит меня остаться? Какие бы пылкие чувства я к нему ни испытывала, я не могу остаться ради него. Не могу остаться ни ради кого. Уж кто-кто, а Энцо должен отдавать себе в этом отчет.

Может быть, он предложит поехать со мной? Не знаю, как бы я к этому отнеслась. Он мне очень нравится. Но мне нужно какой-то период побыть одной. Пройдет много времени, прежде чем я снова по-настоящему доверюсь мужчине, хотя, как я подозреваю, если такой мужчина есть на свете, то это Энцо. Он мне это доказал.

Но он не просит меня остаться. И не предлагает уехать со мной. Он произносит нечто совсем другое:

— Мы не можем бросить ее, Нина.

— О чем ты?

— Милли. — Его черные глаза пристально смотрят на меня. — Мы не можем оставить ее во власти этого человека. Это неправильно. Я этого не позволю.

— Ты не позволишь? — повторяю я, не веря своим ушам. И отодвигаюсь от него. Моя постсексуальная эйфория испаряется. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать… — Его челюсти сжимаются. — Милли заслуживает такую судьбу не больше, чем ты.

— Она же преступница!

— Вслушайся, что ты такое говоришь! Она человек!

Я сажусь на постели, прижимая одеяло к своей обнаженной груди. Энцо тяжело дышит, на шее у него бьется жилка, и я вдруг понимаю, что не могу упрекать его за возмущение. Но он ведь ничего не знает.

— Мы должны рассказать ей, — настаивает он.

— Нет, не должны.

— Я ей расскажу. — На его скулах заходили желваки. — Если этого не сделаешь ты, сделаю я. Я предупрежу ее.

Мои глаза наполняются слезами.

— Ты не посмеешь…

— Нина. — Он трясет головой. — Прости меня, я… Я не хочу сделать тебе больно, но это неправильно. Мы не можем так поступать с Милли.

— Ты не понимаешь, — всхлипываю я.

— Понимаю.

— Нет, — возражаю я. — Не понимаешь.