Донесённое от обиженных

21

«Запрещено ездить в обе столицы!..» – Прокл Петрович хмыкал, стараясь обмануть себя, что случившееся «смешно, ибо карикатурно-дико!», однако настроение держалось скверноватое. Хотелось скорее рассказать о происшедшем Калинчину, дабы друг убедился: ходатай сделал всё возможное. «Но когда за Белосельских-Белозерских встают горой Траубенберги, встают «фоны», можно утешаться лишь мудростью вопроса: кому на Руси жить хорошо?». Слова эти так и засели в голове Байбарина – началом взволнованного рассуждения.

Из Москвы он отправил Калинчину телеграмму, уведомляя о часе приезда в Оренбург. По пути выходил на станциях за газетами – чтобы с недобрым, щемящим удовлетворением находить в них немецкие фамилии. Хорунжий сейчас походил на героя тургеневского романа «Новь» Маркелова, который, подав в отставку по неприятности с командиром немцем, возненавидел немцев, «особенно русских немцев» (за что, напомним, был наказан: страстно любимая им девушка «изменила ему самым бесцеремонным образом и вышла за адъютанта – тоже из немцев»).

Проклу Петровичу вспомнился в новом, резком освещении эпизод, относящийся к его отрочеству в Риге. Отец рассказал, как расспрашивал помещика-немца о передовом, о наиболее полезном в хозяйстве, и того заняла причина столь горячего интереса. «Надо перенести это в Россию», – объяснил отец, на что немец ответил назидательно: «Только пусто тратить время с русским работником. Ему надо обещать водку, показать водку и следить, чтобы сделал работу хорошо. Тогда дать водку. Ничего другое не поможет».

Память сохранила и другие блёстки сего рода откровений. В пору службы привелось увидеть генерал-губернатора Туркестана фон Кауфмана. Тот держал себя царьком, его падкость на внешние почести порождала шутки, узнав о которых, фон Кауфман сказал: «Всё такое необходимо, чтобы туземцы тебя слушались. Я это очень хорошо знаю по России».

Прокл Петрович кипел негодованием из-за того, что и генерал-губернатор и помещик-немец не постеснялись высказать свои суждения не кому-то, а самим русским. Зная меж тем, что жена Калинчина – немка, урождённая Ярлинг, – хорунжий положил себе при встрече с другом сдерживаться и избегать выпадов в адрес немцев.

Михаил Артемьевич ожидал в здании вокзала, и, хотя телеграммой он был поставлен в известность о фиаско, мрачно-нервный вид ходатая возбудил в доброй душе порыв сострадания. Как обычно бывает в подобных случаях, явилась попытка «скрасить момент».

– В буфете есть свежее Калинкинское пиво! – объявил Калинчин после приветствий и объятий. – Да и перекусить необходимо – я не обедал.

– Обедайте, а я посижу да порасскажу, – отвечал Байбарин, – аппетита никакого.

– Ну что вы, – удручённо уговаривал приятель, – хотя бы супчику консомэ…

Прокл Петрович, однако, отказался от консомэ и уступил лишь в вопросе пива. Калинчин заказал, для «подогрева» жажды, солёную брынзу с поджаренными круто посоленными сухариками в тёртом чесноке. А друг уже начал рассказывать – в живых подробностях передал, как с ним обошлись в Петербурге.

Михаил Артемьевич про себя пожалел, что согласился на его поездку; каких неприятностей теперь ждать?

– Называется: взыскали справедливости… – недовольно сказал он.

Прокл Петрович уловил его настроение и почувствовал себя задетым.

– Зато убедились – какая персона оберегает лихоимцев в России и… чьими руками, – заключил он многозначительно. Полагая, что приятель отнёс последнее вообще к жандармам и полиции, и помня, вместе с тем, данный себе давеча зарок, хорунжий нашёл выход:

– Можно назвать не одного честного немца, принёсшего пользу России, – сделал он оговорку. Затем, после заминки, сказал напряжённо: – Но фон Траубенберги предпочли призвание надсмотрщиков и составляют особо отличающийся легион!

Калинчин подумал, как оно не ново: ругать немцев, будучи оскорблённым жандармом-немцем. Друг верно понял его молчание:

– А я докажу, что не наговариваю. В девятьсот втором в Вильно была попытка Первомайской демонстрации. Губернатор фон Валь блеснул: приказал всех демонстрантов, а большинство их были студенты, перехватать и выпороть!

Михаил Артемьевич, наслышанный об экзекуции, заметил хмурясь:

– Прискорбно…

К сообщённому хорунжим о фон Вале (3) стоит добавить кое-что. Сечь политических заключённых уже было не принято, но фон Валь распорядился подвергать их порке в тюрьме Вильно. Нововведения губернатора снискали признание. Николай Второй назначил его товарищем (замом) министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. Министр фон Плеве и его заместитель вполне подходили друг другу. Весной 1902 фон Плеве приказал «прекратить поголовной поркой» вызванные голодом крестьянские волнения в Полтавской и Харьковской губерниях. Отряды жандармов, полиции, казаков вступали в сёла и секли голодающих.

Прокл Петрович напомнил о факте, получившем довольно широкую огласку. Толпа голодных устремилась в Карловку, имение герцога Мекленбург-Стрелицкого, и растаскала из хранилищ картофель. Власти потребовали возвратить всё до последней картофелины, но волнения продолжались. Тогда против безоружных крестьян были высланы три батальона, которые открыли огонь, несколько человек уложив наповал, а других ранив.

– Меня восхитил тон газеты, – усмехнулся Байбарин, – как она славила заботу государя о собственности подданных! Правительство возместило герцогу Мекленбург-Стрелицкому все убытки, это ли, дескать, не пример? А ведь и вправду пример что ни на есть!

Калинчин учтиво безмолствовал, и хорунжий заговорил о еврейском погроме в Кишинёве в 1903-м.

– Осатанелые толпы вламывались в домишки еврейской бедноты и убивали всех, кто попал под руку. Грудных детей ударяли головой об угол печи. Погром длился и длился, ширился, а губернатор Раабен пальцем не шевельнул, чтобы остановить его. Жандармы, полиция, войска не собирались мешать избиению евреев. Говорят, сам Плеве и был вдохновителем резни.

Михаил Артемьевич вставил:

– Но это только слухи…

Тема ему не нравилась, и Байбарин был бы и рад оставить её: но как молчать о том, чему он уже нашёл название рокового исторического явления?

– Заботливость о немцах, увы, – не слух. Им есть отчего возгордиться. Кто тут и там на видных местах? Мы с вами читаем газеты: кто в канун войны – русский посланник в Токио? Барон фон Розен. В ближайшем к Порт-Артуру китайском городе Чифу находится консульство России – кто консул? Тидеман. Да и сам министр иностранных дел – граф Ламздорф, – Прокл Петрович, сдерживая горячность, выпил пива. – Морской министр, извольте любить и жаловать, – Фёдор Карлович Авелан. Тихоокеанской эскадрой в начале войны командует адмирал Старк…

– Он из шведов, – заметил Калинчин.

– И это многое меняет? Его, скажете, сменил русак Макаров. Ну да, пробыл в должности пять недель, погиб – и всё вернулось на круги своя. Во главе эскадры – адмирал Витгефт.

Позволим себе забежать вперёд. Когда Витгефта убьёт японский снаряд, командование кораблями в Порт-Артуре перейдёт к Роберту Николаевичу Вирену. Тралением, очисткой от мин рейдов Порт-Артура будет руководить Рейценштейн, в начале войны командовавший отрядом крейсеров во Владивостоке. После того как японцы сокрушат флот, в его восстановлении отличится барон Эссен.

В сухопутных войсках подобных случаев навряд ли меньше. Например, 2-й Маньчжурской армией сначала командовал Гриппенберг, которого заменили бароном Каульбарсом. Отход армии после Мукденского сражения в феврале 1905 прикрывала дивизия под началом генерал-лейтенанта Гершельмана. Каульбарса на посту командующего армией сменит барон Бильдерлинг. Военным министром в то время пребывает Редигер.

Русские войска защищаются в осаждённом Порт-Артуре. Командует Стессель. На самой важной позиции под названием Высокая Гора обороной руководит генерал Ирман. Когда гарнизон будет всё-таки вынужден капитулировать, хлопоты по сдаче возложат на генерала Фока. Через несколько лет отношения с Японией потеплеют, японцы воздвигнут памятник защитникам Порт-Артура – на открытие прибудет русский генерал Гернгрос.

Год 1914, начало Первой мировой войны. Из шестнадцати командующих русскими армиями семеро носят немецкие фамилии и один – голландскую. Одни только прибалтийские немцы составляли тогда четверть русского офицерства.

Приятели заказали ещё пива, и Михаил Артемьевич, воспользовавшись краткой паузой, перевёл разговор на вопросы сельского хозяйства. Неподалёку от его имения раскинулась заболоченная низина: на её кислой почве произрастали только резучие травы, несъедобные для лошадей. Калинчин посоветовал хуторянам, владельцам участка, засеять его травой, которая повытянет кислоту из почвы, – и вот в нынешнем году с угодья были получены превосходные корма…

Михаил Артемьевич проводил друга до гостиницы, где тот намеревался переночевать и наутро выехать к себе в Изобильную. Прощаясь с Калинчиным и помня высказанное о немцах, хорунжий не без смущения попросил передать «наисердечный поклон Паулине Евгеньевне». Та с улыбкой поправляла, когда её называли «Полиной».