Дорамароман

кроме жен и детей

В 1945 году в Германию вошли советские оккупационные войска, которые на протяжении следующих сорока лет дислоцировались в ГДР. В 1989 году произошло разрушение Берлинской стены и последующее объединение Германии. Михаил Горбачев объявил план одностороннего сокращения Вооруженных Сил СССР. Советские войска, к этому моменту переименованные в Западную группу войск, начали возвращение домой, официально завершившееся в 1994 году. Огромные вложения Министерства обороны подхватили и выкорчевали целые военные города, чтобы пересадить их на российскую территорию, оставив позади города-призраки[2].

В 1950-е годы Корея практиковала импортозамещение — знаменитое корейское экономическое чудо было результатом партнерства между государством и промышленностью. В результате многолетней практики выработалась корпоративная политика, основанная на конфуцианстве и системе так называемых чеболей — конгломератов с патерналистским менеджментом, в которых у руля стоят кланы, состоящие из родственников и друзей семьи. Отношения в чеболях устроены по династическому принципу: фирмы относятся к своим сотрудникам как к сыновьям, а сотрудники должны почитать начальников как отцов. К 1990-м годам ригидная иерархия начала трескаться: чеболи погрязли в долгах и перестали справляться со своими обязательствами.

В 1993 году президент компании Samsung Ли Гонхи собрал сотни сотрудников в конференц-зале франкфуртского отеля Falkenstein Grand Kempinski, интерьер которого впоследствии был воспроизведен в южнокорейском городе Йонъин, и произнес там трехдневную речь. Позднее она получит название «Франкфуртская декларация 1993 года» и превратится в двухсотстраничную книгу, «Библию нового менеджмента», с которой будет обязан ознакомиться каждый сотрудник. В декларации Ли предложил реформировать компанию, чрезмерно зацикленную на корейской культуре, и превратить ее в международную корпорацию, производящую качественные товары. Декларация послужила отправной точкой для глобальной экспансии Samsung, в ходе которой компания впервые наняла на работу иностранцев и начала отправлять корейских сотрудников за рубеж. Во время собрания Ли произнес фразу, ставшую корпоративным девизом: «Измените всё, кроме жен и детей». Как отмечает новозеландский художник Саймон Денни, посвятивший Франкфуртской конференции художественный проект New Management, «с одной стороны, это потрясающая, эйфорическая греза об экспансии, а с другой — предельно националистическое стремление к политическому и экономическому самоутверждению, которое основано на беспощадном соперничестве и исключает другие варианты»[3].

Во время поездок на «Ласточках» по направлению Москва-Смоленск женский голос называет степень военного отличия каждого города, а по прибытии на конечную станцию объявляет: «Город-герой». Смоленск (его прозвище — «Город-ключ») представляет собой транзитную и пограничную зону: во времена Древней Руси он был одним из пунктов водного торгового пути «из варяг в греки», проходившего вдоль Днепра, а в советское время — столицей Западной области, выступавшей витриной для европейских соседей. Поскольку Смоленск находится на границе с Европой, войны всегда касались его в первую очередь. Они прошили его историю настолько, что без них невозможно представить себе городскую инфраструктуру, не в последнюю очередь основанную на военном туризме — посещениях знаменитой руинированной крепостной стены, военных памятников и музеев.

В 1994 году строительное подразделение Samsung Engineering побеждает в конкурсе на постройку одного из двадцати пяти военных городов для репатриации полумиллиона советских солдат из бывшей ГДР[4]. Микрорайон Кутузовский в городе Ельня Смоленской области строится под присмотром Министерства вооруженных сил и немецкого консорциума CWU на немецкие и российские деньги. Samsung разбивает в Ельне лагерь из складных металлических домов, куда прибывают как штатные, так и наемные работники из Кореи, Чехии, Германии и России. Проект (1994–1996) заключается в строительстве комплекса из 1011 квартир и 10 зданий, а также в возведении больницы, поликлиники, школы, торгового центра, почты, кафе, ресторана, клуба, магазинов и гостинцы. На строительстве встречаются 28-летняя молодая незамужняя специалистка из России и 35-летний корейский инженер, которого на родине ждут жена и двое детей; большую часть денег себе забирают сотрудники Samsung — женщина получает копейки, а мужчина, будучи наемным работником, подвергается постоянным насмешкам со стороны штатных представителей Samsung: они не считают его своим, из их семьи, их чеболя.

У мужчины и женщины есть несколько совместных фотографий: на одной из них (16.03.1996) они стоят на фоне чертежей и графиков в рубашках и легких куртках. Мужчина держит руку на плече женщины; она — это невидимо — уже беременна. Будучи почти 30-летней и бездетной, она решает рискнуть всем и сохранить ребенка, зная, что мужчина не останется с ней. На другом фото (лето 1996) они танцуют во время прощального пикника в Ельне (вероятно, под их любимый альбом, The Future Леонарда Коэна); мужчина — единственный, кто надел белое на природу. Благодаря условиям, созданным двумя институтами — российским правительством и международной корпорацией, — 16 октября 1996 года на свет появляюсь я. Имя в свидетельстве о рождении записывают со слов матери, словно псевдоним, данный с рождения: отец не указан, фамилию мне дают материнскую, а отчество «Михайлович» — в честь деда. Мой отец был в Samsung внештатником, но, руководствуясь их мотто, изменил всё, кроме жены и детей.

На одном фото отец позирует на фоне обоев с изображением русской природы, а на другом — на кухне с наклеенным на шкаф бумажным самоваром. Нет ни одной его уличной фотографии — везде запечатленный в жилете и с галстуком, он будто разыгрывает роль на фоне декораций. Моя последняя встреча с ним состоялась в Москве весной 2001-го; сохранилась фотография, на которой я играю с подарком отца — гигантским плюшевым пингвином. Через четырнадцать лет (27.03.2015) я пишу отцу в фейсбуке сообщение, в котором называю его донором спермы, осеменившим мою мать и оставившим нас, никогда не оглянувшись назад, мобильным осеменителем, свободно передвигающимся по земному шару и скованным лишь контрактными обязательствами, которые лишают его визы по окончании работы (он также работал в Египте, Саудовской Аравии и Индии), в то время как моя мать, стесненная в средствах и пристегнутая родительскими обязательствами к Смоленску, осталась в городе на всю жизнь.

Первые годы жизни я провожу с мыслью, что я приемный, и спрашиваю у матери, кто мои настоящие родители: загар на меня ложится лучше, а дети вокруг дразнят меня за узкие глаза китайцем, якутом, чуркой. Мать, бабушка и остальные Захаровы вбивают мне в голову, что я ничем не отличаюсь от других (в каком-то смысле это действительно так), поэтому я не удивляюсь, когда пробегаю глазами по семейному альбому, — моя инаковость воспринимается как данность. На одном из фото, сделанном в еще не прошедшем джентрификацию смоленском Промышленном районе, четырехлетнего меня держит на руках двоюродная сестра. Деревянная часовня на заднем плане впоследствии будет превращена в каменный собор Святых Новомучеников, а на месте вырубленного леса возведут гигантский торговый центр. Моя сестра закончит мехмат МГУ с красным дипломом, а потом, к всеобщему изумлению, уйдет в монастырь.

Июнь 2018. Мать просит меня съездить к сестре в монастырь, чтобы забрать у нее посылку для моей бабушки. У меня запланирован обед с подругой возле ГУМа и тур по выставке, на которой я работаю, а вечером я иду на вечеринку, поэтому на мне узкие черные джинсы, черные лаковые туфли и черная рубашка с коротким рукавом, расшитая желтыми цветами. Я захожу на территорию женского монастыря и ощущаю на себе взгляды. Воскресный день, разгар чемпионата мира по футболу, и во дворе огромная очередь; впрочем, очередь здесь всегда огромная — я помню длинную цепочку из людей, тянувшуюся к мощам и десять лет назад, когда я был здесь в последний раз. На улице шумно, и я захожу в церковную лавку, чтобы позвонить сестре; из лавки меня выгоняют, потому что там запрещено пользоваться мобильными. Я выхожу на улицу и дозваниваюсь до сестры; она просит подождать в приемной администрации. Охранник спрашивает через домофон, к кому я пришел.

По первому этажу администрации, больше похожей на прихожую загородной резиденции олигарха, стелется красный ковер. На стенах висят фотографии патриарха Кирилла — получившего промоушен митрополита Смоленского и Калининградского, наставляющего прихожан всех возрастов. Меня не пускают к сестре и просят подождать; спустя пару минут сестра, которой еще нет сорока, спускается по лестнице, но это уже другой человек — она здоровается со мной живым, молодым голосом, но на ее лице появились морщины, а волосы поседели, что особенно заметно на фоне черного облачения. Сестра ведет меня через двор, и я чувствую скользящие по нам взгляды. Не давя, я прошу ее передать то, за чем пришел, чтобы я мог идти дальше по своим делам. Сестра спрашивает, успели ли меня покрестить за то время, пока мы не виделись, и не хочу ли я поцеловать мощи; на оба вопроса я отвечаю вежливым «нет» (мне хочется добавить: «Я молился всего раз в жизни, когда делал синхронный перевод „Иисус, ты знаешь“ Ульриха Зайдля»). Сестра всё равно проводит меня мимо толпы в собор и оставляет внутри у входа; сама она скрывается в помещении для монахинь. Спустя десять минут она появляется оттуда с кадкой живых лилий (неприлично дорогих и, судя по всему, предназначенных для похорон), церковными свечами и тремя дисками с записями церковного хора. Я принимаю дары и поспешно ретируюсь.

Выйдя с территории монастыря и дойдя до ближайшей мусорки, я выбрасываю свечки, но уже успел провонять ими и незаметно превратился в филиал женского монастыря. Моя первая мысль — бросить вслед за свечками кадку с цветами и диски, но я отметаю ее, вспомнив обещание, данное матери. Остаток дня я провожу с цветами, носясь с ними по городу и рассеянно разделывая лепестки лилий за столиком во время вечеринки. Утром я одеваюсь в самые непримечательные вещи, потому что в Смоленске запрещено выделяться, беру кадку с собой, добираюсь до Белорусского вокзала, сажусь на «Ласточку» и везу похоронные цветы еще живой бабушке.

Эта книга — о том, что происходило в промежутке между фотографиями: аналоговой из альбома, сделанной на фоне деревянной часовни в Смоленске, и цифровой из инстаграма, снятой на вечеринке в июне 2018-го. Это конкретная история, которая не претендует на обобщения, но признает, что у нее есть много общего с тем, что происходило в стране и в мире на протяжении заявленного периода. У нее два корня: «дорама», в которой содержатся кино и Корея, и «роман» — дань жанру Bildungsroman, роману взросления. Вместе они образуют размышление о расе, кино, литературе и воспитании чувств — победе над ханжеством и обретении свободомыслия.

Если я — результат правительственного эксперимента, смоленский приплод Samsung, внебрачный ребенок корпорации, товар с браком, то эта книга — рассказ о том, как этот товар был создан, потому что всегда имеет значение не только товар сам по себе, но и то, в каких условиях он производился. Эта книга — о материальной структуре, окружающей работу художественного критика, о медиатизированной сексуальности, которая транслируется и встраивается в тела всех тех, кто зарабатывает на жизнь просмотром фильмов и написанием о них текстов, и о том, как интернет предоставляет платформу для высказывания, одновременно задавая пределы визуального присутствия и закрепощая пользователя за решетку образа.

Эта книга — автоэтнографический отчет о том, как эта книга была написана.