Дорасти до неба

Глава 3

Сон кончился, и я обнаружила себя стоящей посреди спальни. Комната освещалась серебристым светом луны – видимо, за ночь раздуло тучи, и сейчас комната была освещена призрачным серебристым светом. И в этом свете еще безумнее выглядел творившийся в комнате бардак. Простыня на кровати была скомкана, одеяло валялось на полу, в воздухе вокруг летали перья из распоротой подушки. А в руках у меня… Когда я увидела, то не сразу осознала, а когда осознала, то вот как стояла, так и плюхнулась пятой точкой на пол, прямо на одеяло и останки подушки. Мое падение взметнуло в воздух, прямо в лунный луч, густое облако перьев, но сейчас на это мне было начхать. Я разглядывала то, что было у меня в руках: грубоватый четырехгранный стилет длиной примерно с локоть, и узкий серебристый кинжал с простой прямой гардой. Стилет был темно-бурым, почти что черным от покрывавшей его крови. Острие его было немного загнуто, словно бы его сперва глубоко воткнули, а потом попытались вывернуть из отверстия. Лезвие же второго клинка осталось идеально прямым, серебристо-серым, матово-блестящим. Он был острым даже на вид, и проверять заточку собственным пальцем лично мне совсем не хотелось.

Какое-то время я тупо сидела и разглядывала то, что существовать не могло в принципе: оружие из моего сна. Однако это невозможное было вот здесь, в моих руках, и имело вес, объем, цвет и прочие признаки материальных предметов. Может, это мои галюцинации? Да нет, непохоже. Я решилась-таки, уколола палец серебристым кинжалом, и сейчас держала его во рту, унимая кровь. Да и еще одно обстоятельство присутствовало: там, во сне, моя - или Мирланды – ладонь полностью обхватывала рукоять кинжала. Здесь же эти ножички были явно великоваты для моих ручонок, рукояти были слишком длинными и слишком толстыми для надежного хвата моей невеликой ладошкой.

Я вконец запуталась, пытаясь как-то разложить по полочкам все, произошедшее со мной в эту ночь. В конце концов, додумалась до следующего: ладно, допустим у меня галюцинации. Допустим, эти два кинжала – лишь плод моего воображения. Но ведь это легко проверить! Достаточно лишь показать мои трофеи кому-нибудь еще. Кому? Тут вопрос даже не стоял. Конечно, Санычу!

Я подорвалась было собираться, но тут взгляд мой упал на часы. Четверть шестого! Нынче суббота, и все приличные люди в это время дрыхнут без задних ног. Ни к чему беспокоить человека ни свет, ни заря. Вполне можно прийти к нему в подвал, скажем, к десяти часам утра, вместе с группой новичков. И Саныча озадачу, и мелочь погоняю, пока он будет загружаться моими проблемами.

Сна не было ни в одном глазу. Я вздохнула, вытащила изо рта уколотый палей, аккуратно сложила кинжалы на комод и включила свет, на корню уничтожая лунную романтическую картину. В свете электрической лампы бардак в комнате стал просто ужасающим. Я вздохнула и отправилась за пылесосом. Веник и совок в этой ситуации были явно бесполезны.

На то, чтобы привести комнату в относительный порядок ушло почти два часа. Тем временем, за окном забрезжил рассвет. Для разнообразия, небо нынче было совершенно чистым, что в октябре случается весьма даже редко. Стоило закончить работу и убрать пылесос, как глупые мысли принялись одолевать меня с новой силой. Чтобы от них отвязаться, я занялась своими обычными утренними делами – зарядкой, гигиеной и завтраком. Сегодня на завтрак я побаловала себя кофием по-венски, со взбитыми сливками, тертым шоколадом и мускатным орехом. И к нему – пирожное. Такое же нежное, как свежевзбитые сливки. Пирожное я вчера нагло стырила на корпоративе, как раз рассчитывая слопать его сегодняшним утром. И я сидела на кухне у окна, глядела на медленно голубеющее небо, отламывала малюсенькой кофейной ложечкой небольшие кусочки пирожного, запивала его крошечными глотками кофе и жмурилась от удовольствия, что та кошка.

Когда все закончилось – и кофе, и пирожное, и рассвет – как раз было уже почти десять часов. Я собралась, бережно завернула оба кинжала в пачку старых газет и уложила их на дно спортивной сумки, под комплект одежды-каратеги. Вышла из квартиры, тщательно заперла за собой двери, сложила ключи в карман, карман застегнула на «молнию» и, выбивая каблуками ботинок по ступенькам лестницы пулеметную дробь, ссыпалась вниз. А там… Хмари, которая оккупировала небо последние две недели, словно и не бывало. На бледно-голубое небо бодро карабкалось неяркое желтое солнышко, отражаясь в лужах и мокром асфальте. Оглушительно чирикали воробьи, раздергивая на крошки краюху хлеба. С воплями носилась по двору малышня. И даже бабульки, выбравшиеся посидеть на лавочках в промежутке меж двумя сериалами, выглядели вполне умиротворенно.

Я поздоровалась с бабками, они поздоровались в ответ, и я пулей проскочила мимо них подальше, чтобы не слышать, как они будут меня обсуждать. Как-то раз довелось случайно ухватить кусочек сплетен. О том, что я такая вся несчастная-разнесчастная, о том, что мне срочно нужно найти хоть какого-нибудь плохонького мужичка, не то в конец пропаду – ну и прочее в том же духе. В общем, мне хватило. Вот я и не рвусь больше греть ушки со старушками. Ну да это мелочь, ерунда. И она никак не могла испортить мне настроение от только что начавшегося прекрасного дня.

До подвала, в котором вот уже сколько лет обитала секция каратэ, я доскакала вприпрыжку. И это совсем не преувеличение. Скорее – бонус, который я могу себе позволить, маскируясь под маленькую девочку. В самом деле: невместно серьезным взрослым теткам скакать по тротуарам этаким козликом. А я – могу! Забежала в подвал, выцепила глазом от входа пару-тройку знакомых физиономий, махнула им рукой и тут же завернула в кондейку к Санычу. Тот был занят крайне важным делом: заваривал чай.

Утренний чай для Сан Саныча такой же ритуал, как для меня – вечерний. Ну или как мой сегодняшний кофе. Он кипятит специально принесенную воду в старом, советском еще, чайнике, ополаскивает кипятком большущий двухлитровый фарфоровый заварник и начинает священнодействовать, кидая в чайник по одной, по две, по три щепотки из двух десятков различных баночек, коробочек и пакетиков, расставленных на специальной полке над его столом. Заварник, отдраенный до идеальной чистоты снаружи, внутри покрыт толстым слоем черно-коричневых отложений некогда в прошлом выпитых чаев. Саныч утверждает, что эти многолетние наслоения придают чаю добрую половину вкуса и аромата.

Залив кипятком заварку, Саныч накрывает чайник толстым махровым полотенцем и ждет. Рядом зачастую ждут с кружками наготове особо приближенные лица, которым дозволено приобщиться к шедевру нашего местного баристы. Но процесс еще не окончен! Минуты через две Саныч сливает из чайника все содержимое в специально хранимую для этих целей банку. Сливает, и тут же переливает настой из банки обратно в чайник. Вот теперь все, ритуал завершен!

Можно сколько угодно смеяться над чудачествами тренера, но чай у Саныча получается неизменно великолепным. Он пьет его из тонкого стакана в серебряном подстаканнике, и прежде, чем сделать первый глоток, обязательно посмотрит через стакан на настольную лампочку, чтобы оценить крепость заварки. Чай на просвет получается глубокого золотисто-коричнегого оттенка. Разбавлять такой кипятком и, тем более, холодной водой – это, без преувеличения, кощунство. За такое запросто можно и права дегустации лишиться, прецеденты были. Зато бухнуть в стакан пару-тройку ложек сахара – это обязательно. Саныч любит повторять, что чай должен быть крепким, сладким и горячим. И неизменно следует этому правилу.

Когда я заскочила в кондейку, Сан Саныч, прищурясь, смотрел на лампочку сквозь тонкое стекло стакана. Удовлетворясь увиденным, щедро сыпанул в чай сахарного песку и, наплевав на английский этикет, принялся размешивать сахар, позвякивая изящной мельхиоровой ложкой по стенкам стакана.

- Привет, Кнопка! – поприветствовал он меня. Такое обращение дозволяется только ему, и никому больше.

- Что такая взъерошенная? Ты погляди на себя: что тот воробушек. И голова, вон, вся в перьях.

Я, конечно, тут же, повернулось к большому овальному зеркалу, намертво прикрученному к некогда полированной дверке шкафа. Действительно, на виске осталось каким-то образом не замеченное мной перышко. Я скоренько привела себя в порядок и плюхнулась за стол. Саныч, не говоря ни слова, тут же снял с полки «мою» фаянсовую чашку и доверху наполнил ее свежезаваренным напитком. Я принюхалась, отхлебнула глоточек и одобрительно кивнула.

- Класс!

Одобрение было воспринято как должное. Саныч покивал, пошвыркал чаем из своего стакана, и брякнул:

- Ну что, рассказывай, во что нынче вляпалась.

- Это будет долго, - предупредила я его.

- Ничего, нынче есть кому молодежь погонять. Рассказывай.

И я принялась излагать.

Когда я закончила описание постельной баталии, живописуя обстоятельства безвременной кончины моей многострадальной подушки, чай в моей кружке как раз закончился. Заодно закончилась и тренировка малышни. В коридоре загомонили. Кто-то из старшаков сунулся было в кондейку, но тут же, повинуясь жесту тренера, вылетел обратно. Саныч глянул на часы.

- Так, сейчас будет перерыв примерно в полчаса.

Он поднялся со стула, подошел к двери и запер ее на ключ, а потом еще и задвинул засов.

- Так ты говоришь, эти кинжалы сейчас у тебя с собой?

- Угу.

- Доставай.

Я покопалась в сумке и один за другим выложила на стол оба котнка. На граненый стилет тренер лишь мельком глянул, и сразу потерял к нему интерес. А вот второй… Саныч разглядывал его и так, и эдак, то поднося к глазам, то отодвигая на расстояние вытянутой руки. Сперва он пытался что-то увидеть в отраженном свете лампочки, потом выудил из ящика стола здоровенную лупу в медной оправе и стал смотреть через нее. Наконец, сдался. Осторожно положил клинок на стол, почесал затылок и, наконец, изрек.

- Ну, это самый обычный стилет, - он толкнул ко мне первый кинжал. Выспроси у своих фехтовальщиков адресок того кузнеца, который тебе саи ковал. Сносишь к нему, он приведет его в порядок. А вот этот… - Тренер бережно прикоснулся к рукояти второго, - я даже не знаю, что тебе о нем сказать. Мало того, что сам такое чудо вижу впервые, так ведь и не слыхал никогда ни о чем подобном. А видел и слышал я много, ты уж поверь.

Саныч помолчал, потеребил подбородок, потом взглянул на меня прямым взглядом, глаза в глаза. Он редко такое делал, и никогда – без повода. Я внутри себя поежилась, но глаз отводить не стала. Впрочем, гляделки продолжались недолго.

- Ты ведь за советом пришла, так? – спросил тренер, убирая лупу обратно в стол.

Я молча кивнула. Саныч вновь уставился на меня в упор, как удав на кролика.

- Так вот слушай, - принялся он вещать. - Кинжалы твои абсолютно материальны. Отсюда следует что? Во-первых, то, что ты не сошла с ума и абсолютно нормальна. Так что на этот счет можешь успокоиться. А во-вторых, это означает, что и сон твой – не просто сон. А теперь я скажу тебе одну вещь… скажем так, необычную. Если хочешь, можешь посчитать меня идиотом, но я практически уверен в том, что ты, ложась к себе в постель, куда-то при этом попадаешь. В совершенно другой мир, со своими законами, может быть, даже с иными физическими константами, но, тем не менее, совершенно реальный. Почему это происходит? Вот на этот счет даже не стану пытаться строить предположения. Единственная закономерность, которую можно извлечь из твоего рассказа состоит в том, что перед тем, как туда попасть, у тебя каждый раз присутствовал повышенный эмоциональный фон.

- А что мне делать дальше? – робко спросила я, опустив глаза и разглядывая коричневатую лужицу на дне своей чашкию

- А это уже зависит только от тебя, - неожиданно жестко резюмировал тренер. – Лично я на этот счет даже предположить ничего не могу, а потому и не стану этого делать. Живи как жила, и ничего не бойся. Делай, что должно и пусть свершится то, что суждено.

- А с кинжалами что?

- Стилет, как я уже говорил, стаскай к кузнецу. А потом хоть дома на ковре повесь. Главное – по улицам не таскай. А вот этот…

Тренер нежно погладил навершие рукояти серебристого кинжала.

- Этот никому не показывай и никому о нем не говори, даже не заикайся. Спрячь дома в самый дальний угол. Придумай себе тайник, чтобы никто посторонний просто так найти не смог, и убери туда. Люди всякие бывают. Есть такие, которые за этот клинок всю вашу пятиэтажку вырежут и даже не чихнут. Я сам осторожно поспрашиваю. Есть у меня пара хороших и неболтливых знакомых. Если разрешишь, покажу им твой ножичек и послушаю, что они мне скажут. Но это потом, а сейчас забирай свои железяки и мотай домой. Запомни: сперва домой, спрячь ножик, и только потом к кузнецу. Ясно?

- Ясно.

Я улыбнулась. Все-таки мне тогда, одиннадцать лет назад, ужасно повезло разреветься на скамейке у этого неказистого с виду подвальчика. Я аккуратно сложила оружие в сумку, поднялась и, прислонившись к дверному косяку, от всей души сказала:

- Спасибо, Сан Саныч.

А тот вместо того, чтобы начинать открывать замки и засовы, как-то странно на меня поглядел, словно впервые увидел, и сказал фразу, от которой у меня сердце сперва замерло и провалилось чуть ли не в желудок, а потом заколотилось так, что чуть из груди не выпрыгнуло.

- Слушай, Таська, мне кажется, или ты подросла?

В углу кондейки, сколько я помню, стоял неведомо как попавший туда медицинский ростомер. Ну, знаете – такая длинная палка с делениями на деревянной подставке с пластмассовой планкой, которая ездит вверх-вниз.

- А ну, разувайся и становись! – велел Саныч, некультурно тыча пальцем в измерительный прибор. Я тут же поставила сумку на стул, с которого только что поднялась, скинула курточку, стряхнула ботинки и вытянулась вдоль измерительной палки, честно прижимаясь к ней пятками, задницей, лопатками и затылком. Саныч немного поколдовал с планкой над моей головой и торжественно объявил:

- Я же говорил, сто тридцать восемь сантиметров! У меня глаз-алмаз, меня не проведешь. У тебя сколько было? Сто тридцать семь? Вот видишь! – торжествующе закончил он.

Тут в коридоре зашумела очередная партия пришедших на тренировку ребят. Саныч шутро отпер дверь и картинным жестом распахнул ее передо мной.

- Ну все, вали домой, у меня сейчас будет множество неотложных дел.

Я не стала возражать, и, выскочив из подвала, побрела домой. Меня снова одолели мысли. На этот раз не про сны, и не про кинжалы. Про мой рост.

Саныч ошибиться не мог, я действительно стала выше на сантиметр. Может, кому это покажется фигней, но только мне, на минуточку, двадцать три года. У большинства женщин рост прекращается в двадцать один. А мои сто тридцать семь сантиметров были зафиксированы в семнадцать. Вы понимаете, что это означает? Я за последние шесть лет не прибавила в росте ни даже доли миллиметра, а тут вдруг раз – и целый сантиметр в плюс! Чем не повод порадоваться и устроить себе праздник? Вот только у меня где-то глубоко внутри жило ощущение, что это все не просто так, что моя прибавка в росте, она тоже как-то связана с моими снами, которые вовсе не сны.

В детстве я отчаянно мечтала вырасти. Стать большой-большой, выше крыши, дорасти до самого неба. А сейчас, когда я вот уже шесть лет такая, какая есть – что будет, если я вдруг вырасту – не до неба, конечно, но хотя бы до среднего женского роста в сто шестьдесят пять сантиметров? Гардероб – это фигня. Один умный человек как-то сказал: если проблема решается деньгами, то это не проблема, а затраты. А проблема состоит вот в чем: как люди, привыкшие видеть меня ростом с малолетнего ребенка, примут тот факт, что я стала большой? Ведь везде, во всех метриках, во всех документах указаны мой рост и вес. И как я буду доказывать, что я это я? А паспорт? Неужели вы думаете, что при таком изменении роста нисколько не поменяется лицо и голос? Да, я ужасно рада, что пусть и на малюсенький сантиметрик, но подросла. Но мысли о возможных проблемах эту мою радость изничтожали на корню.

Загруженная мыслями, я топала по двору, совершенно забыв о местной шпане. И, конечно же, вляпалась. Выдернул меня из моих сумбурных размышлений чей-то тоненький писк. Я остановилась, подняла голову и увидела картинку: на лавочках эстрады с гитарой на коленях восседал, сверкая золотой фиксой, Олежек. Вокруг него расселись несколько шестерок. А на небольшом пятачке между лавочками отчаянно метался абсолютно черный котенок. Он давно бы уже удрал, но каждый раз кто-нибудь из кодлы отпинывал его обратно, в центр пятачка. Котенок – не старше двух месяцев – с пронзительным писком кубарем катился по земле, там вставал на лапки и, припав к земле, затравленно озирался по сторонам, выискивая, в какую сторону можно безопасно удрать. Но как только он в очередной раз бросался наутек, очередной пинок возвращал его в исходное положение. Вся компания радостно ржала, наблюдая страдания детеныша. Я нисколько не сомневалась в том, что как только Олежеку развлечение надоест, он просто и без затей пинанет котенка в полную силу, и вся гоп-компания еще раз поржет – мол, низко пошел, к дождю. А потом придумают новую забаву.

Меня эта картина возмутила до глубины души. О том, чтобы пройти мимо, не могло быть и речи. Я забыла и про секретные ножики, и про свой рост, и про писклявость. Я остановилась у ржавой ограды и изо всех сил постаралась, чтобы мой голос звучал хоть немножко грозно:

- Что, смельчаки, нашли кого-то слабее себя?

Шестерки замерли и принялись смотреть на главаря, ожидая его реакции на мою наглость. Олежек отложил гитару в сторону, приложил ладонь к уху и лениво изобразил удивление:

- Ась? Кто-то что-то вякнул?

Потом сделал вид, что только что разглядел меня. И противным сюсюкающим голосочком, каким взрослые любят говорить с младенцами, принялся острословить:

- О, кто к нам пожаловал! А у меня, как назло, конфетки с собой нет. Ты, девочка, иди к мамочке. Тут большие дяди отдыхают.

Ну да, Олежек про меня знал только то, что я здесь живу. Я вообще не любительница просвещать соседей насчет деталей личной жизни.

- Не хами фиксатый! – пошла я на обострение. – А то, глядишь, неприятность какая случится.

- Ути какие мы грозные! – продолжал нарываться Олежек, не забывая подпинывать котенка. Что может случиться? Описаешься? Или заплачешь?

И, видимо, потеряв терпение, перестал сюсюкать и угрожающе добавил:

- Вали отсюда, шмакодявка! А то не погляжу, что малая, пустим по кругу за гаражами.

Меня затопила холодная ярость. Я словно вновь оказалась среди черных волков герцога Аргайла. Вот только волк здесь был лишь один, остальные – так, шакальё.

- Что-то ты, козел, в конец берега потерял, - совершенно сознательно хамила я. – Тебе как, зубы не жмут?

- Ну все, сикилявка, ты допросилась!

Олежек поднялся с лавочки, передал одному из свиты гитару, выдал распоряжение:

- Глядите, чтобы этот, - он кивнул на котенка – не удрал.

И, оскалясь фиксой, лениво двинулся ко мне, на ходу разминая кисти рук.

Я только этого и ждала. Ну не с руки мне драться с этим дылдой стоя на земле, слишком большая у нас разница в росте. Да и руки у него длинные. Бить всерьез – еще покалечу, потом пришьют превышение необходимой обороны. А так – самое то, что доктор прописал.

Я поднырнула под трубу ограды, легко вспрыгнула на ближайшую ко мне лавочку, мелкими шажками пробежала вперед, и как только достигла нужной дистанции, резко крутнула эффектный приемчик, что среди пацанов называется вертушкой. Я ведь говорила, что ношу тяжелые ботинки на толстой подошве? Ну так вот. Вчера от такого ботинка пострадал один козел, сейчас пострадает другой. Вот только опять, как и вчера не рассчитала. По моим прикидкам, удар должен был прийтись в кончик подбородка. Потом нокаутированный уголовник сложится, а шестерки побоятся что-то мне вякнуть. Но Олежек дернулся, попытался не то уклониться, не то пригнуться и вышло… я даже не знаю – лучше или хуже.

Помимо понятия импульса в физике есть понятие инерции. И вот я как раз и погасила инерцию своего правого ботинка о морду Олежека. Только зубы брызнули в разные стороны. Теперь уголовник, с торчащими изо рта окровавленными обломками зубов стал похож на неопрятного вампира.

- Ты че, сука, творишь? – шепеляво заорал он, хватаясь за карман.

Выдернул из него складной нож–кнопарь, щелкнул кнопкой, откидывая лезвие, и наставил его на меня. Потом несколько раз махнул перед собой крест-накрест и попытался ткнуть. Наверное, я должна была сразу испугаться и попросить прощения. Но вот не догадалась, млин. А защиту от ножа я очень даже старательно отрабатывала, поэтому сработала практически на голых рефлексах. Один точный пинок все тем же тяжелым ботинком, и Олежек схватился за разбитую кисть, а нож серебристой рыбкой взмыл в воздух. А дальше я вытворила такое, чего сама от себя не ожидала. Я прыгнула практически без разбега, переворачиваясь в воздухе, на лету поймала нож и приземлилась на противоположную скамейку. И махнула еще одну вертушку. На этот раз инерцию ботинка я гасила об Олежекино темечко. Известно ведь: чем больше шкаф, тем громче падает. Он и грохнулся как стоял, плашмя, мордой вниз меж лавочек. А я подкинула вверх нож, порадовавшись мимоходом, что выходя от Саныча не поленилась надеть перчатки, перехватила его на лету и со всей дури метнула в переднюю стенку эстрады, только тренькнула, вгрызаясь в дерево, сталь. Можно было не ходить и не смотреть – я и так знала, что заточка у ножика была хорошая, и воткнулся он минимум на половину лезвия. Теперь его проще сломать, чем вытащить. А я, мило оскалившись шакалятам, донельзя похожим сейчас на того какающего мышонка из анекдота, соскочила с лавочки, подхватила вновь собравшегося удрать котенка под пузико, посадила себе за пазуху и в мертвой тишине проследовала к своему подъезду.