Дорога миров

Глава 7

Глава 7

1504 год, июль, Рим

В том, ещё изначальном Риме, полководцы после действительно значимых побед возвращались с триумфом. И слово это было отнюдь не тем, каким оно стало к моему родному времени, да и тут, в начале века XVI, об истинном значении многие забывать стали.

Какое оно, истинное? С самого начала — торжественное вступление в столицу, то есть Рим, самого полководца и его войска. Не обязательно всего, можно было и части, но непременно из особо выделившихся в сражениях воинов. Ну а при возвращении полагалось возблагодарить богов, что помогли полководцу и его воинам одержать нужную и важную для «города на семи холмах» победу. Допускался этот самый триумф как и полном поражении врага, так и просто очень тяжёлого поражения оного.

Красивый был церемониал, величественный! Полководца облачали в одеяния, схожие с теми, что были на статуе Юпитера Капитолийского, в руках оказывались лавровая ветвь и скипетр из слоновой кости, увенчанный орлом. Лавровый же венок на голове, про него тоже не забывали.

Не пешком шёл полководец, что более чем разумно. На позолоченной квадриге ехал, запряжённой по сложившемуся обычаю белыми лошадьми. Он ехал, являясь центром шествия, а впереди тогда, в давние республиканские, а потом и имперские времена шли сенаторы и магистраты. А уж потом, за колесницей триумфатора, шествовали воины, частью просто, но по большинству своему несущие особо выдающиеся и поражающие публику трофеи: вражеские знамёна; оружие и доспехи, взятые не с простых врагов, а с их лидеров; различные диковины, если таковые присутствовали. Пленники опять-таки, если были захвачены не абы кто, а вражеские правители, военачальники и тому подобные видные персоны.

Традиции, частью которых являлась и одна весьма интересная. Рядом с триумфатором на квадриге, облачённый в серые незаметные одеяния, стоял некто, нашёптывающий победителю, что всё преходяще, в том числе и мгновения триумфа. Напоминающий, что «memento mori», то есть все смертны, всё рано или поздно умрёт.

Мысли о прошлом, узнанные ещё в далёком будущем, да. А также понимание того факта, что «memento mori» уже не столь довлеет над теми, кто смог узнать нечто особенно важное о самой сути мира и потаённого механизма, позволяющего находить потайные, скрытые от почти всех людей пути-дороги.

— Вернулись… почти, — кривовато так усмехнулась едущая рядом со мной Белль. — Скоро и Рим.

— Скоро, — эхом отзываюсь я. — Вроде понимаю, что спешить смысла особого и нет, а всё равно. Любит реальность, нас окружающая, подгадить. Особенно тогда, когда вроде всё идёт если не идеально, то близко к этому.

— И не говори, братец. Но ты ведь и сам этого если не ожидал, то остерегался.

Остерегался. Более того, вроде приложил все возможные усилия для того, чтобы сохранить жизнь и здоровье основы рода Борджиа в целости и сохранности — выродок Хуан не в счёт, он просто не мог не отправиться куда подальше из этого мира — да только жизнь всё равно сумела подложить большую, противно хрюкающую свинью.

Патриарх всех Борджиа Родриго, он же Папа Римский Александр VI таки да вляпался. И ведь поставить случившееся «отцу» в вину не получилось бы при всём на то желании. Как ни крути, а когда человеку заметно за седьмой десяток в этом тяжёлом времени со слабо развитой — несмотря на все мои старания — медициной, то риски для здоровья возрастают многократно. Добавить к этому тот факт, что патриарх рода просто не мог отойти в сторону от своего любимого дела — интриг, политики, показательных перестроений и так до неузнаваемости изменившегося понтификата и всего, что с этим связано — любовь к красивой и насыщенной женщинами, яствами, вином и прочими увеселениями жизни… Перегрузка. А при подобном раскладе какие наиболее уязвимые места страдают? Верно, сердце либо мозг. Сердце, хвала богам да демонам, у «отца» было как у зверя с герба Борджиа. то есть воистину бычье, а вот мозг подкачал.

Инсульт. Точнее сказать, по всем признакам это было то, что позже назовут именно таким словом. Сейчас использовалось название «апоплексический удар», пришедшее ещё от врачей Древней Греции, но суть от этого всё едино не менялась. И «отцу» ещё очень сильно повезло, что удар хватил его не ночью, а во время того, когда он работал с бумагами в кабинете, в хвост и гриву гоняя аж трёх секретарей. Они не могли не заметить резко изменившееся состояние понтифика, а будучи на всякий случай проинструктированными на все случаи жизни, сразу начали делать то, что и полагалось.

Что именно полагалось? Та самая доврачебная помощь и срочный вызов собственно врачей. А в Риме, империи и вообще в европейских государствах нормальных врачевателей становилось всё больше, в то время как число шарлатанов и недоучек неумолимо сокращалось. Лечение «святой водой», костяной мукой, крысиным помётом и прочей хренью вообще беспощадно каралось — в империи однозначно, в других местах… разные были случаи — да и апологеты сомнительных средств и обильных кровопусканий как панацеи от всех болезней тоже нещадно шельмовались. Рим же… Столица империи, а следовательно и предельная концентрация действительно знающих и умелых спецов по врачеванию тел.

В общем, врачи императорского двора сделали всё, что в принципе могли, используя те средства, которые имелись. Увы, но инсульт, он и в моём родном мире-времени частенько приводил если не к смерти. то к тяжелым формам инвалидности, а уж тут, с зачаточной фармакологией, оставалось рассчитывать лишь на везение. На то, что он окажется если не микро-, то хотя бы не геморрагическим, который хуже всего прочего.

Надеяться, да. И судя по тем сведениям, которые мы с Белль получили, всё было хоть и хреново, но не безнадёжно. Родриго Борджиа пребывал в сознании, речь не была утрачена, хотя и стала довольно невнятной, да и паралич его не разбил… почти. Левая рука двигалась очень плохо, да и соответствующая нога была далека от идеала. Время, требовалось должное время, чтобы понять, запустит ли организм естественные восстановительные процессы, малость подстёгнутые тем, что здесь и сейчас хоть немного могло сойти за подобающие ситуации лекарства. Нам же, двум коронованным особам из числа Борджиа, оставалось лишь поспешить. Не просто долга ради, а в моём случае ещё и из реального беспокойства за того, кто хоть и не являлся для меня настоящей семьёй, но успел стать действительно близким человеком. И никакого лукавства, я это окончательно понял и принял уже несколько лет тому назад.

В общем, тот ещё оказался путь сперва из Остии в Рим, а потом и проезд по улицам «вечного города». Триумфальный, но с заметным привкусом горечи, тем более печальной, что оказалась она слишком уж неожиданной.

Зато римляне реально были в восторге. В очередном, поскольку поводов для радости у них в последние годы реально хватало, даже если учитывать отсутствие действительно значимых побед, каковыми мы, Борджиа, радовали горожан и гостей Рима в первые годы своего прихода к власти. Тогда да, были войны сперва для сохранения своей власти. затем для её расширения, а потом… Потом потребовалась не самая короткая пауза для нормального переваривания захваченного. Та пауза, которую мы может и продлили бы ещё лет на несколько, но обстоятельства раздали нам такие карты на руку, что не играть было бы огромной глупостью.

Вот мы и сыграли, получив в результате такой выигрыш, что голова шла кругом. Более того, явную часть выигрыша сейчас и предъявляли ликующей толпе, уже успевшей привыкнуть, что где появляются знамёна империи и Ордена Храма, там всегда победа. А какие усилия для такого результата приходится прикладывать… Увы и ах, но здравая оценка ситуации и способность грамотно анализировать происходящее всегда были уделом меньшинства. Равно как и самая ценная добыча, полученная нами в Новом Свете. Она и вовсе окажется сперва для считанных единиц, а потом… Действительно, что потом? Одно лишь знание о том, что при приложении определённых усилий можно управлять перерождением души после гибели телесной оболочки, причём не завися при этом от прямой воли высших сил, оно ставит всё с ног на голову для восприятия мира, которое складывалось вот уже не один век. Однако, что особенно забавно, данное знание никоим образом не является богоотрицающим, поскольку полноценно доказывает существование сил, выходящих за пределы обыденного. Уже не «голая» вера, а она же, но подкреплённая доказательствами. Пускай часть из них не может быть обнародована даже в очень узком кругу, но и оставшегося будет достаточно. Близкий круг Борджиа. он такой, успевший лишиться ограничивающих оков и научившийся смотреть на мир со всеми его тайнами куда как пристальнее, не отмахиваясь от того, что шло вразрез с навязываемыми с давних пор догмами. А посему… Была у меня чёткая уверенность, что слова не просто достигнут разума семьи и приближённых но ещё и будут верным образом восприняты.

Ещё имелся в наличии Орден Храма и особенно Храм Бездны — те самые структуры, в которых чуть ли не с самого возрождения и создания использовалась совершенно отличная от привычной методика приобщения неофитов. Никакого слепого подчинения, никаких «красных флажков» и обхода «проклятых» вопросов. Напротив, всячески поощрялось стремление «посмотреть в Бездну» и заглянуть за грани привычного. Ой не зря не только в Авиньонском Папстве, но и просто в головах многих «князей церкви» тамплиеры вновь становились особой силой, которую теперь никак не получится разгромить, распалив пламя костров. Про Храм Бездны и вовсе говорить не стоило — роскошная пугалочка для желающих возвращения старых порядков вышла. Это, попрошу заметить, помимо основного назначения структуры — того самого стремления заглянуть за грань и посмотреть в глаза не то чудес, не то чудовищ, что так любят селиться в Бездне… или Безднах, тут вопрос однозначно дискуссионный.

Всё. Почти прибыли, оставляя с приближением к Ватикану, а значит и замку Святого Ангела позади все эти радостные толпы, громкие крики и прочие атрибуты триумфального возвращения в столицу империи. Победного возвращения. Что до случившегося с «отцом», так секретность то была поставлена на более чем высоком уровне, вот и не знал никто из не умеющих держать язык за зубами о произошедшем. Замок Святого Ангела — это своего рода вещь в себе, за его стены выходит только то, чему разрешено отправиться во «внешний мир». Пусть век вокруг самый что ни на есть XVI, самое его начало, но я то родом из XXI, а значит понимаю в необходимости секретности и умениях её организовывать несколько получше, опираясь на тот самый «опыт веков грядущих». Его и использую чуть ли не с самого момента своего тут появления.

— Мост.

— Он самый, — вздыхаю, понимая, что вот-вот окажусь не просто в Риме, а в цитадели рода Борджиа. — И там вся семья, которая сейчас… обеспокоена.

— Сильно обеспокоена, — подтвердила мои обоснованные опасения Белль. — И тебе сейчас предстоит их всех утешать и подбадривать. Зато не пустыми словами, а теми, под которыми есть прочный фундамент.

Пояснять не требовалось — я сразу понял, что имеет в виду моя боевая подруга.Дорога Миров и то, как именно можно сделать первый шаг по ней. Та самая наша добыча, полученная в Новом Свете, ради которой мы туда и рванулись, ввязываясь в, по большому счёту, сейчас не нужную империи войну. Ан нет, пришлось. И теперь реально было чем успокоить Лукрецию, Ваноццу, прочих. Тех, кого я увижу уже через пару минут, ведь ворота замка вот они, распахнутые, ожидающие нас двоих, уже давненько там не бывших.

Дом, милый дом! И это не шутка, а суровая правда жизни. Более полугода меня не было в Риме, и хоть данный период никак нельзя было назвать потраченным впустую — вернуться в обжитое и ставшее максимально комфортным для меня в этом мире место являлось очень приятным событием. Что до случившегося с «отцом»… Как я уже не раз говорил что сам себе, что Изабелле, а теперь и Лукреции, «матери» и прочим — удивительным сие несчастье не стало. Слишком патриарх семейства привык чувствовать себя почти что неуязвимым, имея на то достаточно веские основания. Только защита была от людей, а вот болезни, вернее их часть, она, увы, плевать хотела на всю уверенность понтифика, гордо носящего тройную тиару и чувствовавшего себя одним из тех, кто держит в руках множество нитей, управляющих судьбами людей и даже целых стран.

Бледная как мел Лукреция, явно находящаяся под действием успокоительных настоев Ваноцца, с трудом сдерживающая слезы Хуана… даже предельно флегматичный Джоффре. прибывший в Рим буквально вчера, бросивший не такие срочные, но всё же дела, выглядел откровенно потерянным. Тогда, пару часов назад, когда мы только-только встретились. Чего уж удивляться, что, увидев такой откровенный раздрай и упадок, в котором находилась их психика, я первым делом поспешил всех успокоить, не забыв предварительно выставить за двери даже охрану. Они то люди свои, доверенно-проверенные, но даже так… На сей раз только семья по крови и духу, больше никого. Тут разве что Мигель отсутствовал, поскольку находился в Приштине. Бьянка же, ну куда без неё! Кстати, именно она была спокойнее всех остальных вместе взятых сразу по нескольким причинам.

Каким именно? Помнила, что наша с Белль поездка в Новый Свет была не просто так, да и письмо, оставленное на всякий маловероятный случай, не только прочитала, но и сумела не поддаться эмоциям. Как ни круги, Родриго Борджиа ей, по большому счёту, не столь близкий человек. А вот успокоить Лукрецию… видимо, даже её сил на это не хватило. Что поделать, «сестрёнка» очень любит своего отца, это очевидно всем и каждому, кто с ней общался сколь-либо долгое время. Проклятье, она, несмотря на истинную кровь Борджиа в своих жилах, подразумевающую коварство и жестокость к врагам, к семье относится нежно и трепетно. За теми редкими исключениями, когда люди упорно доказывают, что общего у неё с ними только кровь. Ага, это я про ныне окочурившегося Хуана, да будет земля ему стекловатой. И пофиг, что такого явления в этом мире-времени нет. Пусть земля всё равно будет именно ею либо иглами бешеных дикобразов, вымоченных в кислоте.

Успокаивающие слова всем вместе, каждому по отдельности. Сперва обычные, приличествующие ситуации, ну а потом пришла пора слов особенных. Тех, которые не стоило слышать даже перепроверенной охране, что по одному приказу-жесту испарилась из помещения. И подслушивать не станут, поскольку… Ну не по чести это и всё тут. И даже если предположить немыслимое — всё равно толком не поймут. А поймут, так не поверят. А поверят — это будет лишь ещё один камень на чашу весов, где оцениваются сотворённые родом Борджиа откровенные «чудеса» по здешним то меркам.

— Успокойтесь, родные вы мои. Ещё раз всем и каждому повторяю, — тяжко вздохнул я. — Берите пример пусть не с меня и Белль, но хотя бы с Бьянки. Лукреция, сестрёнка, ты ведь знаешь ровно столько же, сколько и она. Письмо наверняка прочитала, понять смогла. А сейчас, будь самую малость спокойнее, по одним нашим с Белль лицам увидела бы — мы вернулись не просто с победой, но и с полным успехом. О чём, кстати, и в отправленных с клиперами письмах речь шла. Теперь осознаёшь?

— Я… Да, наверное, — Лукреция словно сбросила с себя откровенно мешающую ей пелену тревоги и беспокойства за близкого человека. Не отбросила, а сбросила, осознав, наконец, что я сейчас не просто так говорю, а по делу. Более того, она могла это понять ещё и по строкам писем, и по словам своей подруги-любовницы. Просто у всех у нас есть свои слабые места, по которым могут очень болезненно ударить хоть люди, хоть сама жизнь. — Тайны души, доказательства её перемещения из тела в другие места. То, о чём говорят, во что верят, но что никак не получалось «пощупать руками». Ты… вы оба смогли⁈

Обнимаю бросившуюся ко мне «сестрёнку», чувствуя, как та, оказавшись в крепких объятиях, понемногу расслабляется. Мне же только и остаётся, пока Белль временно перетягивает на себя внимание остальных. Шептать ей на ушко, что всё будет если и не совсем уж хорошо, то с высокими шансами на успех. Что даже если старое, изношённое тело «отца» не выдержит, есть сильно отличающаяся от ноля вероятность обставить дело особенным образом, чтобы не надеяться на высшие силы, а взять собственную судьбу в свои же руки. Только вот чем дольше «отец» протянет, тем больше окажется и вероятность успеха.

Обнадёживающие и в то же время жёсткие слова. никаких пустых обещаний, никаких «он непременно поправится», «мы обязательно вырвем его из лап смерти» и прочих благоглупостей. Только трезвый расчёт, грамотная оценка ситуации, которая должна была дойти до девушки, являющейся истинной Борджиа как по крови, так и по духу. И они, слова эти, дошли. Лукреция мягко отстранилась, пристально на меня посмотрела и спросила:

— Чем я, то есть мы все можем помочь?

— Для начала — никому и в голову не должно прийти, что с отцом что-то не так.

— Это уже сделано, — отвечает на не заданный ещё вопрос Бьянка. — Для всех понтифик отдыхает и готовится к тому, чтобы по итогам встречи возлюбленных детей своих подготовить новую буллу о произошедшем в Новом Свете. Или не буллу, но всё равно важный документ, требующий долгой и усердной работы над ним. На простых людей это хорошо действует. Аристократия тоже с пониманием относится к желанию нашего рода выдавить ещё немного масла из, казалось бы, уже выжатых оливок.

Киваю, заодно искренне улыбаясь, показывая подруге, что она просто умничка. Сохранять хладнокровие и правильно оценивать ситуацию — именно то, в чём у неё раньше бывали некоторые накладки — это снова свидетельствовало о растущем дальше и дальше потенциале Бьянки де Медельяччи, герцогини Форли.

— Замечательно. А вот дальше мои слова могут показаться несколько необычными, — делаю небольшую паузу, после чего продолжаю. — Сейчас я к отцу, поговорить с ним, успокоить по возможности теми новостями, что мы привезли из Нового Света. И во время этого разговора пусть к нам доставят ту карту мира из моего кабинета. Из тайника. Бьянка?

— Сделаю. Я знаю.

— Лукреция…

— Чезаре?

— Возьмёшь с собой Изабеллу и пройдётесь по тому собранию церковных и не только диковинок и реликвий, что как в этом замке, так и в Ватикане. Это действительно важно. Объяснения… Как только вернётесь, а я закончу разговор с отцом.

— Ты знаешь, что делаешь, брат, — а голос уже твёрдый. Решительный, как и полагается венценосной особе.

— Хуана, дорогая моя, — обнимаю и целую прекрасную испанку. — Всё будет в порядке, так или иначе. Мама, — просто объятие. — Джоффре. Просто постарайтесьнемного отстраниться, веря в лучшее и не впадая в черную тоску. Вы ведь понимаете, что я из кожи вон вылезу, но сделаю всё возможное и даже немного невозможного.

Разные голоса, отличающиеся друг от друга слова, но все трое понимали — так и есть, никакого лукавства и тем более откровенной лжи от меня сейчас не исходит. Среди своих это в принципе недопустимо, а собравшиеся тут были именно своими, без каких-либо исключений.

Ах да, чуть было не забыл!

— Римляне, да и прочие, люди простые. Они видели, что мы вернулись с триумфом, порадовались, глядя на то, как мы вступили в ворота Вечного Города и прошлись по улицам. Но одного вида мало, нужны и празднества. С щедрыми угощениями, развлечениями, дарами всем и каждому. Пусть разноцветье праздника выбьет из их голов самые малые сомнения в том, что у нас, Борджиа, всё обстоит не так хорошо, как могло бы. Хуана, матушка. Понимаю, что прошу многого, но попробуйте помочь тем, кто будет организовывать праздник для горожан. Ну а ты, Джоффре… Бдительность лишней не бывает, так что ещё раз обойди нашу главную цитадель, проверь, как и чем дышат находящиеся в ней. Просто смотри, слушай, но делать что-либо сейчас не надо.

Всех озадачил. Равно как и получил подтверждение, что озадаченные займутся поручениями, а не будут постоянно находиться близ больного отца, супруга и кем там Родриго Борджиа приходится остальным, даже голову ломать неохота. Да, рядом с больным всегда должен быть кто-либо из близких, но «кто-либо» и «все сразу» — это, знаете ли, большое и важное отличие. Более того, столпившиеся, не отлипающие от постели родственники вполне могут навести больного на мысль, что дела совсем плохи. Особенно такого знатного параноика и циника как Родриго Борджиа. Лучше уж если с ним рядом будет один из близких, причём смена пусть происходит в рваном ритме и хаотическом порядке, ну а остальные — только если сам захочет.

Однако сейчас мне по любому нужно его увидеть. Именно сейчас, ведь остальные члены рода/клана озадачены теми либо иными поручениями, ни одно из которых не является бессмысленным. Просто значимость каждого разная, только и всего. Но пока…

Ловлю себя на мысли о том, что непроизвольно откладываю момент, когда придётся зайти туда, в комнату, где, в данный момент находясь в обществе пары действительно хороших, избавленных от недавно господствующих околорелигиозных бредней докторов, лежит один из влиятельнейших людей мира, к тому же мне отнюдь не чужой человек.

Почему так? Эх, все мы родом если и не из детства, то из своего прошлого. Я тут ни разу не исключение. Смерть от инсульта — вот то, что случилось с моим отцом. Не мгновенная, а отсроченная на несколько недель, проведённых тем в реанимации одной из лучших больниц. Не того города, где он в то время находился, в одной из лучших германских клиник, куда его доставили в специальном реанимационном боксе, но… Костлявая с косой всё равно его забрала. Да и в сознание он так и не пришёл. Больно было, жуть. Мне больно было видеть сильного, недавно ещё полного сил, несмотря на переваливший за восьмой десяток лет возраст, человека, который просто лежал и смотрел в потолок. Ничего толком не понимая, не осознавая. И чувствовать, что никакие деньги и связи не в состоянии изменить эту жуткую ситуацию, что некого даже пристрелить из числа виновников. Не было их, виновных, да и лечили его всеми мыслимыми средствами. Просто не повезло, просто организм решил таким образом «подшутить» над своим хозяином.

Мда, память. Эта жуть случилась за три с половиной года до того, как я оказался в этом мире. Три с половиной там, почти полтора десятка лет тут, но всё, словно вчера. И очень не хочется видеть пусть не отца, но человека, ставшего другом и сподвижником — искренне считающим меня своим родным сыном, но тут уж так карта легла — в не столь тяжёлом, но напоминающем о случившемся с отцом состоянии. А надо! Только и оставалось, что загнать всплывшие тяжёлые воспоминания обратно в глубины памяти, сделать первый шаг. Затем ещё один, ещё и, отворив дверь, оказаться в комнатах, где находились сейчас хлопочущие врачи. «Предбанник», за которым расположилась и та самая комната с Родриго Борджиа, по прежнему остающимся Папой Римским Александром VI.

— Здравия тебе, отец, — приветствую больного и вижу притом, что тот полностью понимает и, более того, вполне способен двигаться, хоть и с ограничениями левых руки и ноги. — Гадостная ситуация, понимаю, но и из неё есть выход. Апоплексический удар далеко не всегда приговор, да и врачи у тебя не чета тем, которые «лечили» предыдущих понтификов. Делают всё, что могут и умеют, работают не только за звонкие монеты, но и за идеалы.

— Т-твои… воспит… танники.

Присаживаюсь на край кровати, благо она большая, места с избытком хватает.Вокруг сейчас никого, даже дежурного врачевателя попросил удалиться, против чего тот и пискнуть не решился. Тут дело даже не в моём императорском и сыновнем по отношению к больному статусе, а в двух совершенно иных причинах: сейчас Родриго Борджиа был в стабильном состоянии, а также всем было известно, что меня отнюдь не просто так прозвали «аптекарем Сатаны». Яды, лекарства от оспы и сифилиса, использование дурманящих средств как обезболивающих, обеззараживание при операциях и не только, новые инструменты для хирургов и многое иное. Пришлось двигать медицину вперёд по простой причине — а ну как со мной что-то случится! А доверять хоть по минимуму тому, что я увидел по прибытии сюда, в данном времени/реальности… Нафиг, я не мазохист и не самоубийца.

Надо отметить, за прошедшие годы изменилось очень и очень многое. Новые лекарства. Отсутствие псевдоврачебного шарлатанства и мракобесия. Доказательство природы болезней опять же, чему сильно способствовало создание первых микроскопов. Используя оные достижения оптики, что логично, легко получалось увидеть различных микробов, появляющихся в определённых условиях, местах и так далее. После подобных исследований уже никак не получалось свалить болезни на «гнев господень» и вообще кару каких бы то ни было высших сил. Вот они, виновники, смотрите и офигевайте! Посмотрели, впечатлились — из тех, конечно, кто не был поражён фанатичной верой и терминальным мракобесием — после чего с ещё большим усердием стали не только перенимать им показываемое, но и сами стараться двигаться вперёд. А это чрезвычайно важный фактор!

Как бы то ни было, но «отца» сразу после инсульта лечили по максимуму от здесь возможного. Могли, конечно, немного, но что могли, то реально применяли. Не исключаю, что именно эти своевременные действия и тщательное наблюдение за пациентом помогли Родриго Борджиа перенести удар легче, чем могло быть, а то и вовсе удержали в этом мире, не дав телу умереть. Дав возможность не просто говорить с ним, зная, что тот понимает и способен разумно отвечать, но и шанс воспользоваться привезёнными из Нового Света — как он сам и все, помимо нас с Белль должны считать — знаниями.

— Если удержался тут, зацепился за наш мир телом и волей, то выздоровление возможно. Полное или частичное, тут уж не знаю, а чрезмерно обнадёживать не буду. Не тот ты человек, чтобы верить слабости успокаивающих слов.

— Сам так говорю. Только… страх.

Слова были искажёнными, приходилось прикладывать усилия, чтобы понимать их значение, но оно и понятно. Слишком мало времени прошло, слишком серьёзное повреждение мозга. Хорошо хоть это самое «слишком» оказалось не столь жёстким. Лишь частичный паралич руки и ноги, успевшее проясниться сознание — сперва же. как мне доложили врачи, речь была несвязной, фрагментарной — способность здраво рассуждать.

— После пережитого тобой это нормально. Абсолютно бесстрашных людей просто нет.

— Не это. Боюсь умереть и оказаться перед теми, кто… судьи. Грехи… Много.

Ах вот оно что. Всё же влияние среды, в которой человек вырос, окружающего его времени, многодесятилетнее пребывание не просто в среде «князей церкви», но на самой верхушке и близ неё — это не могло не отпечататься в личности Родриго Борджиа. причём глубоко, на всех слоях. Вдобавок пугалочки про ад, загробные муки для тех, кто не показал себя «добрым и смиренным рабом божьим» — это звучало на каждом углу, от каждого монаха, аббата, бродячего проповедника. Да и многочисленная духовная литература была подобным перенасыщена. Это лишь в последние годы мракобесы получали не поощрения, а пинки и презрительные окрики, в то время как раньше… Неудивительно, что патриарх рода Борджиа в такой вот тяжёлой ситуации вновь вспомнил о раннем страхе, которого так сложно было избежать. Ведь все мы ни разу не «добрые и смиренные» и тем паче не «рабы божьи».

Если есть страх, должны быть и средства его преодолеть. Иногда они надежные и результативные, как удар шестопёром по не прикрытой шлемом голове противника. Порой менее убедительные, но всё же имеющие под собой чёткую доказательную базу. Иногда же… Дела духовные относились к последней и особой категории, в которой многое, если не вообще всё, приходилось принимать на веру. Веру в кого-то или кому-то, ведь доказательств просто не имелось. Не считать же за оные разного рода «чудеса» типа «плачущих икон» и «чудесных исцелений», которые организовывали предприимчивые «князья церкви», дабы наивные верующие пошире открывали свои кошельки. А летописи о временах минувших, в них многие верили истово, ну а люди с пытливым умом порой и хотели верить, но не всегда и не у всех получалось. По себе знаю, по своему времени.

Зато что тут, что там, в родном мире, люди реально боятся того, чего не изменить, а можно лишь оттянуть. Смерти! И даже самые верующие — неважно, в какого или каких божеств — нет-нет, да и ловят себя на мысли: «А вдруг мы ошибаемся, вдруг вера ошибочна и „за чертой“ нет вообще ничего, кроме всеобъемлющей пустоты небытия?» Там больше таких мыслей, ну а здесь куда чаще опасаются адских мук, как бы они ни назывались. Авраамические религии, они такие, специфические — хлебом их жрецов не корми, но дай попугать своих верующих разными ужасами. Плюс концепция первородного греха, которая проходит ярким следом через определённые их творения. Кстати, нужно было бы как-то её если и не совсем ликвидировать в сознании людей, то хотя бы замести веником в дальний и пыльный угол. Однако это не сейчас. Нынче совершенно иные хлопоты, куда более срочные.

— Есть грехи, нет их. А какая вообще, отец, разница, если нам с Изабеллой удалось привезти из Нового Света ключ к той Дороге, которая позволяет избежать внимания богов и более того, воплотиться в новом теле с полным сохранением личности, то есть памяти, эмоций, взгляда на мир вокруг? Уверен, тебя такое точно заинтересует. И плевать на тех, кто пытается пристегнуть к твоей душе какие-то там грехи. Оценивая их на собственных, а вовсе не на наших весах?

— Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Однако так оно и есть. Более того, нам удалось лично пообщаться с одним таким переродившимся в чужом теле. Цел, здоров, злобствует, но вынужден разговаривать и давать столь ценные для нас знания. Жаль только…

— Где он? Хочу видеть!

И аж напрягся. Да и голос стал куда громче. Разве что речь оставалась искажённой, но тут уж пока ничего нельзя было сделать. Зато успокоить Родриго Борджиа следовало. Не тот у него диагноз, чтобы позволять такие вот нервные встряски, ой не тот.

— Целого тлатоани империи Теночк сюда не притащишь,- развожу руками. — Пленить такого вот было бы очень сложно. Риск того, что сам себя порешит и тем самым удерёт в новое тело, слишком велик. Пришлось договариваться. Зато мы действительно получили от него всё или почти всё нам необходимое. Только… не волнуйся. Тебе сейчас нужно быть спокойным.

— Спокойным? — и так перекосившееся после удара лицо патриарха Борджиа сложилось в совсем нехорошую гримасу. — Это шанс. Для меня, великого грешника, которого, кроме адских мук, ничего не ждёт. Для прощения Господом нужно покаяние, настоящее, а не то, которое выдавали по индульгенциям. А у меня его нет. Я не жалею ни о чём сделанном. Только о том, что удар превратил меня… вот в это.

— Пока ещё не превратил, — отрицающим жестом прерываю «отца». — Рука и нога не полностью потеряли подвижность, речь сохранилась. Следовательно, восстановление возможно. А врачи сделают всё возможное. Уже делают. В том числе и по моим указаниям. Я ведь «аптекарь Сатаны», вот и пришло время оправдывать прозвище.

— Хочется верить, — произнеся это, Родриго Борджиа прикрыл глаза, но говорить не перестал, лишь ненадолго прервавшись. — И где та потайная дверь, сын, открыв которую, можно избежать Суда Господня?

— Я расскажу. От тебя сейчас требуется только одно — слушать спокойно, не давая болезни шанса взять верх раньше, чем мы сумеем приоткрыть найденную, как ты её назвал, дверь. Я, признаться, рассчитывал на пару тройку лет спокойного и неспешного изучения, но придётся ускориться. Сильно, жёстко, приложив предельные усилия. Ничего, справимся, как и полагается настоящим Борджиа. Если уж мы сумели за какие-то полтора десятка лет стать доминирующей силой в Европе, то почему б не замахнуться и на большее? Например, на то, что раньше считалось прерогативой богов и лишь на словах имелось у тебя, отец. Я сейчас про «власть над душами». Не чужими, а своими собственными.

— Другие понтифики обвинили бы тебя в богохульстве…

— Ага, например Джулиано делла Ровере, что сидит не на престоле, а в лучшем случае стульчике, а то и стульчаке в Авиньоне, — усмехнулся я, попутно отмечая, что Родриго Борджиа заметно оживился, и даже речь стала чуть более разборчивой. Воистину нет предела скрытым возможностям человеческим, да и вообще, именно дух двигает материю, вовсе не наоборот. — Плевать на него как тебе, так и всему нашему роду. Но сейчас слушай.

И понеслось. Я рассказывал «отцу» многое, но далеко не всё по понятной причине. Моя истинная суть, равно как и суть Изабеллы — следовательно, всё с этой тайной связанное — так и должно было оставаться скрытым. В остальном же никаких умолчаний, чёткий и ясный расклад, сулящий допущенным до этих воистину про́клятых знаний невообразимый выигрыш. Как бы ни был плох Родриго Борджиа, но он слушал, понимал, осознавал. Скорейшее освоение полученного было именно в его интересах. Состояние здоровья после инсульта, оно штука особенная, способная в любой момент качнуться в самую неприятную сторону. А труп или же «живой труп» не способен окажется подготовиться к правильному переходу из одного мира в мир иной.

Ах да, насчёт множественности миров хоть и сказал, но покамест общими словами. Дескать, владыка империи Теночк оказался не слишком разговорчив относительно своего родного мира, его отличиях от этого. Я же не настаивал, первым делом желая получит самое важное, а вовсе не «побочный продукт». Вновь отсутствие лжи. Исключительно правда, но поданная в нужном ракурсе. Сейчас так всем будет лучше. А то вдруг у «отца», несмотря на сразивший того апоплексический удар, в голове сложится не самая сложная мозаика относительно сходства произошедшего взрывного роста в империи Теночк и у нас, в италийских землях с центром в Риме. Не-е, нафиг такое счастье, от него исключительно головная боль приключиться может. Теперь отнюдь не фатальная и даже не шибко серьёзная, но если неприятности реально избежать, лучше поступить именно таким манером. А ещё…

Стук в дверь и почти сразу она приоткрывается. Показавшееся же лицо Белль, донельзя сосредоточенное и в то же время довольное, намекнуло, что она нашла нечто особенное. Любопытно!

— Отец. Мне срочно нужен Чезаре. По тому вопросу. о котором вы с ним говорили. А с тобой пока Лукреция посидит, да?

Получив согласие, пусть не словами, а кивком, Белль буквально впихнула в комнату королеву Сербии, после чего вновь поманила меня жестом и ну о-очень серьёзным выражением лица. Оставалось подчиниться столь убеждающему исполнению, временно покинув Родриго Борджиа, но пообещав в самом скором времени снова появиться. Впрочем, основное я уже успел ему рассказать, пусть теперь переваривает. Он получил главное — не иллюзорную, а вполне себе крепкую надежду на то, что даже смерть тела теперь не будет окончательным финалом, после которого останется надеяться разве что на милосердие высших сил, как бы они не назывались. Очень важно в его то положении и с его психотипом. Что до меня… Сейчас узнаю, какого лешего Белль одновременно источает серьёзность и дикий восторг. Редкое сочетание, я подобные у неё несколько раз за всё длительное время знакомства видел.