Дорога миров (Повести и рассказы)

Этот тип, я имею в виду Белого Крокодила, просочился в мои рассказы совершенно случайно. Он высунул свою зубастую морду и принялся жевать сигары в маленьком рассказике «Бессмертные», одном из первых моих рассказов, когда моему герою-рассказчику понадобился слушатель. Причем свое дело хвостатый сделал вполне сносно, но после того как рассказ закончился, уходить и не подумал. Пролез еще в два рассказа, внаглую поселился в них.

Вот такой настырный оказался.

Правда, в рассказе «Выигрыш», где он тоже попытался высунуться, я с успехом превратил его в нечто другое, совсем другое, дал ему более серьезную роль. Но это не значит, что я отвязался от него навсегда.

Уж слишком ловок. Где-нибудь он у меня все-таки выскочит, в каком-нибудь новом тексте еще появится.

БЕССМЕРТНЫЕ

— Скука-то какая! — воскликнул белый крокодил. Он сидел рядом со мной и изучал расписание рейсов.

— Да, — согласился я, с отвращением листая прошлогодний журнал. — И ведь черт знает, когда его объявят, этот рейс. А вам еще долго?

Крокодил пожал плечами, зевнул, обнажая безупречные зубы, и стал жевать гаванскую сигару.

Покончив с этим делом, он целую минуту что-то обдумывал и, вздохнув, проявил интерес к состоянию погоды в поясе астероидов.

Это было начало, и минут через двадцать мы уже оживленно беседовали. Я пытался посвятить его в нюансы ювелирной огранки молекул фтора. Он же излагал мне теорию мутирования звезд. Еще через десять минут, как это часто бывает, наш разговор переместился в совершенно неожиданную сферу. Мы заговорили о бессмертии.

Его точка зрения показалась мне по меньшей мере странной. В то время как я, пылая энтузиазмом, доказывал, что человеку, сумевшему найти секрет бессмертия, надлежит поставить по всей поверхности планеты золотые памятники через каждые десять метров, крокодил довольно сухо заметил, что большего преступления, чем открытие бессмертия, он даже и придумать не может.

— То есть как? — спросил я.

— А вот так, — отрезал он. — Хотите, пока еще есть время, я расскажу вам одну историю, которая даст наглядное представление, что же такое бессмертие?

Была на нашей планете обыкновенная страна. Существовала она по всем надоевшему шаблону, и казалось — так будет всегда.

К моменту нашей истории она только что выпуталась из одной региональной войны и спешным порядком готовилась ввязаться в другую.

Пока же бизнесмены загребали деньгу и экстренно раздавали взятки. Политики произносили речи, брали взятки у бизнесменов и добросовестно впивались в ягодицы друг другу. Не обошлось в этой стране и без мафиози, которые, обделывая свои темные делишки, заодно шантажировали особо нахапавших политиков с целью некоторого перераспределения денежных капиталов. Были там и полицейские, которые беззаветно поддерживали законность, мимоходом получали взятки с мафиози, а также разгоняли рабочие демонстрации, умело применяя дубинки и слезоточивый газ. Рабочие, понятное дело, взяток ни у кого не брали (да и кто им даст?), а только вкалывали и вкалывали.

И вот, представьте, какой-то там профессор совершенно случайно синтезировал некий препарат. Каким-то чудом у него хватило ума разобраться, что это такое и с чем его едят. С детской непосредственностью старый дурак рассказал о сделанном открытии коллегам и сообщил им рецепт, настолько простой, что нужные компоненты можно было свободно приобрести в любой аптеке.

Коллеги, как умные люди, сейчас же приготовили это вещество и махом опробовали. В интересах истины, понятное дело. Препарат действовал.

Да, надо вам сказать, что он воздействовал на генетический код клеток, придавая им свойства, позволяющие совершать мгновенную регенерацию, а также возможность безграничной перестройки организма, в результате чего достигалось совершенное бессмертие данного индивидуума.

Ого, это вам не шуточки! Хотите знать, что было дальше? Ну, так слушайте.

Понятное дело, служба всеобщего надзора, давно уже взяв это под контроль, изолировала свежеиспеченных бессмертных и заткнула рот всем, кто хоть что-то знал. Слухи, конечно, полностью погасить не удалось. Но на то они и слухи.

Сам же препарат попал в надежный сейф, и казалось, делу конец…

Беда была в том, что в службе надзора иногда попадались вполне нормальные люди. А какой нормальный человек не желает стать бессмертным?

В конце концов эта мысль одного из них одолела. Вследствие чего было допущено нарушение секретности: он попробовал этот препарат на себе. А потом сказал кому-то, естественно, по секрету.

Тот попробовал, стал бессмертным и посвятил в тайну еще кого-то. И пошло, и поехало. Кончилось все тем, что о препарате узнали жены, и дело перестало быть тайной. Известно, раз знают жены, то знают все.

Бессмертие овладело страной мгновенно и беспрепятственно. Служба всеобщего надзора была озабочена собственным бессмертием и теми проблемами, которые в связи с ним возникли. Нужды страны им стали до фени, хоть гори она ясным пламенем.

Правда, всполошились политики, углядев во всем этом что-то неприличное, но было поздно. Оставалось только делать хорошую мину при плохой игре. Правительство совершенно официально объявило о том, что наступила Эра Вечного Человека. Не обошлось без восторженных речей, фейерверков и всеобщего ликования.

Потом появились трудности.

Разорились врачи. Лечить стало некого. Вслед за ними остались не у дел косметологи, фотографы, парикмахеры, маникюрши, массажисты и многие другие. Дошла очередь и до портных. Зачем носить одежду, если с наступлением холодов можно сколько угодно обрастать красивой густой шерстью и перьями?

Армия разбежалась. Вернее, самораспустилась, когда вдруг обнаружилось, что состоит она исключительно из генералов, адмиралов и поваров.

Тем временем скончался профессиональный спорт. В самом деле, о каком спорте может быть речь, если каждый оболтус может стать чемпионом мира во всех его видах?

Правда, дело попробовали оживить. В боксе, например, ввели правило: «проигрывает тот, кто первым выбьется из сил». Однако никто не учел, что боксеры будут пополнять дефицит энергии за счет уменьшения собственной массы. Первый же пробный бой дал обескураживающий результат.

Войдя в раж, противники не сумели остановиться и через некоторое время уменьшили собственную массу настолько, что их стало невозможно разглядеть. Таким образом, остановить встречу, а тем более определить победителя и побежденного никак не смогли. Я думаю, что эти микробоксеры до сих пор ведут свой бой где-то на атомарном уровне.

Мафиози, кстати, совсем стыд потеряли. Полицейские только разводили руками. А что поделаешь? Попробуй поймай преступника, который мгновенно меняет внешность, да еще и папиллярные узоры на пальцах. Дактилоскопия самоуничтожилась. Миллионную картотеку службы надзора можно было смело использовать на нужды ассенизаторского хозяйства. Правда, убийства прекратились. Но зато возрос процент мошенничеств. А попробуй избежать квартирной кражи, если преступник может свободно пролезть в замочную скважину. А многоженство? Вот где раздолье-то!

Возникла также проблема двойников. Дошло до того, что однажды обнаружилось три десятка президентов. Установить настоящего не было никакой возможности. Пришлось кидать жребий. Центральная пресса объявила, что он по справедливости пал на истинного президента.

В то же время какая-то газетенка, не подумав, вякнула было, что жеребьевка была жульническая, в пользу нужного человека. Но на нее шикнули, и она заткнулась.

А женщины? Часть из них стала копиями известных актрис. Другая, более самостоятельная, кинулась в пучину экспериментаторства, перестраивая свои тела на каждый случай жизни, а также в соответствии с модой.

Отличить свою жену от чужой стало невозможно, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вообще, само понятие «семья» перестало быть чем-то реальным. Детей тоже не стало. Зачем бессмертным дети? Правда, некоторые все же пытались размножаться почкованием, но ничего хорошего из этого не получилось.

Работать никто не хотел — продукты питания кончились. Однако эту проблему решили быстро, насытив кожу хлорофиллом, что дало возможность питаться солнечным светом.

От скуки некоторых потянуло «лепить» из своего тела неживые объекты. Один создавал копии шедевров мировой культуры, пока не остановился на памятнике самому себе. Другой умник перестроил себя в вычислительную машину, способную ответить на любые вопросы. Задавать их было некому. А вернуться в человеческий облик он не захотел, не видя, что в нем привлекательного. Так и стоял один-одинешенек.

Несколько индивидуумов превратились в небольшую плотину. Им нравилось думать, что они удерживают огромную массу воды на месте. Случилось наводнение. Но так как все уже привыкли к таким пустякам, этот катаклизм остался без внимания.

Все попытки перестроить мозг с треском провалились. Малейшее воздействие на нервные клетки влекло за собой слабоумие.

Представьте, какой кошмар — вечный кретин!

В бога теперь никто верить не желал. Несколько бывших священников попытались организовать секту самоуничтожителей. Они планировали перестроить для этой цели атомный реактор, но, не успев приступить к работе, перепугались, наплевали друг на друга и разбрелись в разные стороны.

Часть бессмертных обленилась настолько, что предпочла растительный образ жизни, утратив остатки разума.

У других бесконечные метаморфозы организма приобрели характер наркомании. Остановиться они уже не могли, постепенно теряя какие-либо очертания и превращаясь в мелко трясущиеся комки слизи, получившие название комдрожей.

Между тем страна погибала. Это было ясно, и все, кто сохранил остатки разума, осознали, что ничего уже не поделаешь, а поэтому — спасайся кто может! Началось бегство.

Часть ушла в глубины океана, другие улетели в космос. Третьи ушли в четвертое измерение, а четвертые — в третий антимир. Остальные — кто куда.

Толпы идиотов прорвались сквозь границы соседних стран и разбрелись по всей планете. Тех, кто превратился в дворцы, станки и плотины, одолели время и ржавчина, комдрожи высохли на солнце и рассыпались зеленоватой пылью.

Страна обезлюдела. Пожалуй, на этом историю бессмертных можно и закончить.

Крокодил вытер слезу и достал очередную сигару.

— А с профессором что стало? — спросил я.

— О, он оказался самым хитрым. — Крокодил шевельнул хвостом. — Еще до того, как все раскрутилось, он улетел в длительную экспедицию. Но скоро должен вернуться. Тогда его схватят и будут судить. А знаете…

Тут объявили посадку на рейс в пояс астероидов. Крокодил попрощался и, схватив чемодан, убежал.

А я еще долго сидел в зале космопорта, удивлялся, какой бедой обернулось мое изобретение, и думал о том, что скажу на суде.

КАРУСЕЛЬ ПУШКИНА

Тихо гудели гипердвигатели. Стюардессы в оранжевых, похожих на ведерки для льда, шляпках разносили прохладительные напитки. Сидевший напротив меня белый крокодил потянулся к висевшей на боку плетеной джимакской сумке. Вытащив из нес гаванскую сигару, он с хрустом откусил от нее чуть ли не половину и стал задумчиво жевать.

— Гений — это всегда познание, — наконец сказал он. — Гений не может топтаться на месте, он должен все время узнавать что-то новое, впитывать в себя, перерабатывать и находить такие закономерности, какие никто другой заметить не может. Этим гений и отличается от других людей. Если же поток новой информации иссякает, он начинает экспериментировать с тем, что имеется, и тогда — жди беды!

— Наверное, — сказал я. — Наверное, так и есть.

— Да, конечно. — Крокодил откусил еще кусок сигары. — Уверяю, я знаю это совершенно точно. Как-то раз мне уже случилось столкнуться с самым настоящим гением, и надо сказать…

Он бросил взгляд на книгу, которую я держал в руке.

— Если не ошибаюсь, именно это и называется книгой?

— Ну конечно, — ответил я и слегка улыбнулся.

— Да, это именно книга, — задумчиво пробормотал Крокодил. — А еще их, эти книги, как я помню, пишут?

— Вы правы.

— Да, — вздохнул он. — Именно так, их пишут… Знаете, эта книга напомнила мне одну забавную историю, не так давно случившуюся на некой планете, с очень заурядным названием. Хотите послушать?

— Почему бы и нет? — сказал я.

И тогда, откашлявшись, крокодил начал:

— Есть в галактике планета под названием Земля. Все на ней примерно так же, как и на многих других планетах среднего класса, но суть не в этом. Итак, жил на этой планете некий мыслящий человек, как все они себя там называют, очень любивший писать книги. Писал он их просто великолепно, несколькими способами, один из которых называется стихосложение. Если вы читаете книги, то наверняка знаете, что этот способ собой представляет, поэтому рассказывать о нем отдельно — смысла не имеет.

Итак, этот человек очень любил писать книги и делал это с таким мастерством, что вошел в историю как непревзойденный, гениальный книгонаписатель. Причем даже сотни лет спустя на Земле не нашлось человека, способного писать на таком же высоком уровне. Звали его Пушкин. Что именно это имя означает, сказать не могу. Скорее всего, как и у большинства жителей Земли, оно не означает ничего, просто имя — и все.

В общем, Пушкин был гением. При жизни его за гения больно-то и не признавали. Так, считали, хороший книгонаписатель — и все. Погиб он, можно сказать, во цвете лет, участвуя в старинном религиозном ритуале, который называется дуэлью. Поначалу это событие прошло почти незамеченным, но потом многие из тех, кто читал книги, опомнились. И овладела ими великая печаль, однако гения книгонаписания вернуть было уже невозможно.

За следующие пару столетий популярность Пушкина выросла неимоверно. Я так и не понял, что послужило этому причиной. Может быть, она родилась из сожаления книгочитателей по поводу недополученных книг, но скорее всего они просто доросли до его произведений. Как бы то ни было, но Пушкина наконец-то официально признали гением.

И сейчас же многие люди бросились изучать книги Пушкина, писать свои собственные книги о нем, его времени, его друзьях, его книгах, выискивая все новые и новые факты, все новые и новые мелочи, строя предположения и догадки, благо прошло два-три столетия и жизнь этого славного книгонаписателя успела подернуться дымкой забвения, что, как правило, служит хорошей основой для домыслов и догадок. Популярность Пушкина стала настолько велика, что не было семьи в стране, где он когда-то жил, которая не имела хотя бы одной его книги, а то и полного их набора.

Возник даже институт, который занимался его творчеством. Короче, популярность Пушкина переросла всякие границы, и к тому времени, когда изобрели машину времени, она была невероятно огромна.

Несколько лет машину времени доделывали, отлаживали, запускали в производство в строгом секрете, под контролем некоего государственного учреждения. Потом, постепенно, ее существование перестало быть тайной. К этому времени государство уже обладало несколькими десятками вполне готовых к употреблению аппаратов. Общественность воспринимала все это довольно оживленно, но без большого волнения. Подумаешь — машина времени! Ее испытывали, совершали пробные путешествия в прошлое и делали это очень осторожно, стараясь ничего в нем не изменить.

Но вот один из местных ученых открыл и обосновал эффект, который назвал «эффектом буфера». Он доказал, что в прошлом в принципе можно делать все, что угодно, поскольку любое возмущение полотна времени, если оно проведено достаточно далеко от настоящего, в конце концов затухает и никакого воздействия на него не оказывает.

И вот тут-то началось. Пушкинисты словно взбесились. Они насели на правительство, они подняли грандиозный шум в прессе и все-таки добились своего. В лучших традициях времени, вошедшего в историю как «беспутное», был проведен всенародный референдум. Большинство населения страны дало свое согласие, и институту изучения Пушкина передали несколько портативных машин времени.

После этого в прошлое спешно была отправлена группа подразделения, специализирующегося на борьбе с терроризмом. Группа сработала как надо, и ритуальное действо под названием дуэль, на котором Пушкин должен был быть убит, не состоялось.

Вслед за этим в прошлое послали другую группу с заданием ограждать гениального книгонаписателя от всяческих опасностей, которыми, надо сказать, то время, в которое он жил, довольно изобиловало. Работу свою они делали неплохо, и Пушкин прожил еще долгие и долгие годы от момента своей, теперь уже несуществующей дуэли, натворил чертову уйму глупостей, умер глубоким стариком и успел написать еще много-много книг, которые ввели в состояние экстаза всех пушкинистов.

К тому времени институт изучения наследия Пушкина переименовали в институт по изучению самого Пушкина. Его сотрудники должны были заниматься опекой гения во времени, а также подбирать буквально каждый клочок бумаги, на котором он написал хотя бы слово.

Как бы то ни было, но не мог же Пушкин жить вечно? Да, пушкинисты приложили чудовищные усилия, чтобы продлить его жизнь как можно дольше, но все-таки наступил тот день, когда, несмотря ни на что, он все же умер.

Остался институт, который занимался его изучением, имеющий в своем активе множество операций во времени, проведенных с целью спасения знаменитого книгонаписателя от опасностей, угрожающих его здоровью, а то и жизни. И вот вдруг из-за отсутствия объекта исследования ему стало совершенно нечем заниматься. Конечно, можно было заняться изучением накопленных ранее, поистине бесценных материалов, но это вело за собой уменьшение субсидий. Короче, необходима была свежая идея, под которую можно было бы качать и качать у правительства деньги.

Как это обычно и бывает, нашелся молодой и талантливый работник института, которому пришла в голову поистине сногсшибательная идея. Естественно, он осуществил ее на свой страх и риск, даже не подумав поставить в известность руководство.

Что же он сделал? Он махнул в прошлое и опубликовал где-то за пару лет до рождения Пушкина одну из его книг под чужой фамилией, так, словно тот ее и не писал. Что и говорить, эксперимент был дьявольски смелый. Результат превзошел все ожидания.

Конечно же, Пушкин прочитал эту, украденную у него книгу, и за то время, которое он потратил бы на ее создание, написал совершенно новую. Таким образом на руках у молодого ученого оказалось две книги, написанные гением за одно и то же время.

Каково, а?!

Победителей, как известно, не судят. Да и широкая общественность пушкиноведов появление новой книги знаменитого книгонаписателя встретила с диким восторгом. Молодого исследователя восславили, и через несколько лет, когда старый директор института ушел на отдых, тот занял его кресло.

Излишне говорить, что эксперимент с напечатанием в прошлом книги Пушкина повторили, и еще, и еще раз. Когда же главой института стал бывший молодой специалист, нашлись люди, которые вложили в это учреждение очень большие деньги, что позволило отправлять в прошлое и печатать там книги Пушкина десятками. В результате стали появляться все новые и новые книги, которые опять можно было отправлять в прошлое.

Конечно же, большинство ученых мира, осуждая на словах любые эксперименты с гениальным книгонаписателем, на деле напряженно следили за всем происходящим в стенах института изучения Пушкина, стараясь не упустить любые, на первый взгляд даже незначительные мелочи.

Они хорошо понимали, что подобная ситуация вряд ли когда-нибудь повторится. Шутка ли, поставить эксперимент на гении?

Кстати, именно тогда и появился термин, которым стали называть этот, ставший теперь уже глобальным, эксперимент над великим землянином. Его стали называть «каруселью Пушкина». Наверное, этот термин лучше всего отражал то, что с ним происходило. Пушкин действительно словно бы вращался на карусели, каждый оборот которой являлся его очередной жизнью.

И конечно же, каждый новый оборот этой карусели немного отличался от предыдущего. А иногда и много. Что только на ней не происходило с Пушкиным, кем он только не становился, что только не делал! Случалось, он все-таки даже участвовал в дуэли на Черной речке, но каждый раз благодаря усилиям специальной группы оставался в живых. Правда, не обошлось и без накладок. Один раз он убил вместо Дантеса какого-то заезжего пехотного капитана, другой — прострелил секунданту ухо, а как-то раз у него даже разорвало ствол дуэльного пистолета, в результате чего Пушкин лишился кисти правой руки. Впрочем, книги от этого он писать не перестал, быстро приноровившись делать это левой конечностью. После каждой такой накладки часть сотрудников института, непосредственно в ней виновных, увольняли и брали им на смену настоящих специалистов, что пошло институту только на пользу. В скором времени в его стенах, кроме бездарностей и карьеристов, стали попадаться и люди, которые кое в чем понимали.

Между тем объем книг, выданных Пушкиным на-гора, все рос. Великий книгонаписатель перепробовал себя практически во всех жанрах и в каждом из них доказал свою гениальность. Написанные им книги приходилось печатать чуть ли не за сотню лет до его рождения хотя бы потому, что напечатать их за несколько десятков лет было практически невозможно. Их печаталось такое количество, что многие жившие в то время книгонаписатели, не выдержав конкуренции, напрочь бросали писать, а остальные и вовсе не начинали.

Впрочем, ученых всего мира это не сильно волновало. Они все еще, причем безуспешно, пытались понять, почему, несмотря на то, что многие обороты карусели отличались друг от друга, как небо и земля, Пушкин неизбежно во время каждого из них был гениален. Правда, его гениальность тоже была то большей, а то и меньшей, но все же была. Отдельные неудачные витки можно было пересчитать по пальцам, да и то все они объяснялись чисто техническими причинами, как, например, девяносто восьмой, в котором няня Арина Родионовна уронила шестимесячного Пушкина на пол.

Тот ударился головой и на всю последующую жизнь остался идиотом. А про то, что случилось в двести сорок восьмом витке, мне говорить и вовсе не хочется.

Кстати, там, в настоящем, где существовал институт по изучению Пушкина, тоже текло время. Бежали годы. Вот уже и бывший молодой специалист, запустивший «Карусель Пушкина», ушел на заслуженный отдых, за ним и его преемник, потом еще один… А «карусель» все крутилась и крутилась…

У Пушкина же с каждым ее витком назревал некий кризис. Медленно, но неизбежно он исчерпал все более или менее крупные темы. Историю он уже прошерстил вдоль и поперек, описал те крупные и малые события, которые его интересовали, а о тех, к которым он был безразличен, понятное дело, Пушкин писать не мог. Все чаще и чаще его новые книги не очень-то и отличались от когда-то уже написанных. Вовсе не подозревая о том, что сам их когда-то и написал, Пушкин то и дело ловил себя на «плагиате», а от этого нервничал и много пил.

Да, еще одна вещь. Под воздействием его напечатанных в прошлом рукописей, оно, это прошлое, менялось, впрочем, не так сильно, чтобы дать Пушкину пищу для книги на абсолютно новую тему.

Несколько оборотов «карусели» Пушкин беспробудно пьянствовал, так ничего толком и не написав, а потом произошло нечто, что оказалось полной неожиданностью для института.

То ли на четыреста шестьдесят пятом, то ли на пятьсот семидесятом обороте родился Пушкин, наделенный просто маниакальным чувством подозрительности. Наблюдатели поначалу этому не придали большого значения, а когда спохватились — было уже поздно.

Этот самый сверхподозрительный Пушкин заметил некую особенность…

Прежде чем продолжить рассказ, попытаюсь кое-что объяснить. Можете ли вы представить, сколько людей из будущего толклось вокруг Пушкина к тому времени? Уверяю вас — огромное количество. Были сотрудники института, которые следили за тем, чтобы он прочитал все, что было до него написано им же самим и издано под чужими фамилиями. Были сотрудники, которые следили за тем, чтобы не повторились ситуации, которые могли бы повредить его жизни или здоровью. А еще были сотрудники, которые подбирали буквально каждый клочок, на котором он хоть что-то записал. И это не считая ученых, которым надо было наблюдать гения, так сказать, в его естественной среде обитания, досужих журналистов, время от времени вспоминавших об этом эксперименте, который стал уже расхожей темой, такой же, как летающие тарелки и снежный человек, а также наблюдателей из общества защиты Пушкина, следивших за тем, чтобы его не подвергали геноциду, опасным экспериментам и вивисекции.

Так вот. Вокруг него толклась куча народа, и сверхподозрительный Пушкин заметил, что его окружают какие-то странные люди. Тут он задумался, отметил кое-какие особенности, потом понаблюдал еще и в результате пришел к правильному или почти правильному выводу. После этого он напал на одного из самых глупых сотрудников института, связал его и, приставив ему пистолет к голове, заставил рассказать все. Сотруднику очень не понравилась та штука, которая холодила ему висок, и он раскололся. Аут!

После этого Пушкину оставалось лишь обыскать своего пленника, и вот у него уже в руках портативная машина времени, в управлении которой может легко разобраться даже идиот, а не то что гений.

Короче, через минуту после этого ствол пистолета перестал тыкаться сотруднику в висок. Он исчез… так же, как и сам Пушкин.

Что тут началось! На поиски Пушкина отправлялись целые экспедиции. Впрочем, длилось это недолго. Довольно скоро все сообразили, что искать гения можно хоть до скончания века и так и не найти. У него-то в распоряжении было все прошлое! Он запросто мог устроить себе базу где — нибудь, например, в меловом периоде. Попробуй обнаружить — где именно.

К счастью, за будущее можно было не волноваться. Один из парадоксов машины времени заключается в том, что на ней нельзя прыгнуть во времени дальше того момента, когда ее использовали в первый раз, больше чем на одну секунду. Нет, после того как вы ее используете, она будет вполне мирно лежать у вас в столе хоть десять лет. Но, использовав ее во второй раз, вы окажетесь в будущем опять же не дальше чем на секунду от этих прошедших десяти лет. Вот такой парадокс. На его тему в свое время была написана не одна диссертация.

Но вернемся к Пушкину. Того, что рассказал ему сотрудник института, оказалось вполне достаточно, и в скором времени наш гений объявился — да еще как! Полотно времени буквально завибрировало от его бурной деятельности. Как вы думаете, что он предпринял? Ну конечно, он запустил «карусель» по новой, но только теперь она крутилась под его контролем и для его целей. Происходило это так: Пушкин появлялся неизвестно откуда, хватал самого себя в возрасте шести лет и исчезал неизвестно куда. В следующий раз они появлялись уже вдвоем, и пока один похищал самого себя, причем за несколько минут до того, как это случилось в первый раз, второй отнимал у всех присутствующих поблизости сотрудников института портативные машины времени.

С ним пытались бороться. Устраивались хитроумнейшие ловушки, которые он с легкостью разгадывал и сейчас же использовал против тех, кто на него охотился. Короче, в самом скором времени институт был вынужден ретироваться с поля боя, в спешке бросая отдельных сотрудников, которые сейчас же становились жертвами появлявшегося неизвестно откуда вооруженного отряда гениев.

Кончилось все тем, что с определенного момента сотрудники института осмеливались появляться во времени лишь как наблюдатели, а Пушкины остались настоящими хозяевами положения. Заметив это, они перестали обращать на представителей института какое-либо внимание, а для добывания машин времени стали использовать другой способ. Гении книгонаписания похищали их прямо с завода, на котором те производились. Кстати, поскольку законодательства о преступлениях во времени не было, их за это не могли даже судить. Как можно осудить кого-нибудь за кражу, которую он совершил через несколько веков после своей смерти?

Итак, гений взялся за дело и проявил действительно бешеный африканский темперамент. В результате его действий время трясло словно в лихорадке, оно буквально трещало по швам. Наблюдатели института доносили, что Пушкины так и шныряют из конца в конец истории человечества, так и шныряют. Они сообщали, что один из Пушкиных стал торговцем с острова Крит, другой — афинским философом. Пушкин пил в кабачке с крестоносцами и кричал с мачты каравеллы Колумба: «Земля!» Он был алхимиком и рудознатцем, придворным шутом и белым дикарем на Соломоновых островах. Он прогуливался по Уолл-стрит и несся на коне, размахивая мачете вслед за Панчо Вильей. Он умирал от отравляющего газа на Ипре и падал, сраженный лихим ударом шпаги возле ворот Букингемского дворца.

Это длилось долго. Он познавал мир и людей, он наслаждался им, он пил каждое мгновение, потому что получил возможность испытать на своей шкуре то, что до этого мог испытать только в мечтах, за письменным столом. Он пытался понять жизнь во всех ее проявлениях.

Видимо, это ему удалось, потому что совершенно неожиданно Пушкины оставили историю человечества в покое и исчезли неизвестно куда, скорее всего вернулись в свое тайное убежище в меловом, а то и в юрском периоде.

Поначалу в это не поверили. Постепенно все более и более смелевшие сотрудники института прочесали историю человечества и не нашли в ней никаких следов гениальных книгонаписателей, конечно, если не считать тот отрезок времени, в котором тихомирно жил самый первый Пушкин и, даже не догадываясь, что по времени можно путешествовать, писал книгу за книгой.

Пушкины исчезли, канули неизвестно куда, и постепенно, постепенно все стали успокаиваться. Сотрудники института мало-помалу опять обленились, газеты переключились на истории о летающих тарелках и предпринятых одним ловким голландцем поисках Ноева ковчега, директор института изучения Пушкина перестал вскакивать каждую ночь от тревожных звонков и даже стал обращаться к своему психоаналитику все реже и реже.

Через некоторое время все успокоились окончательно. В определенных кругах даже стали поговаривать о том, что неплохо бы, конечно, полностью учтя предыдущие ошибки, снова запустить «Карусель Пушкина». Кое-кто об этом даже стал подумывать всерьез.

И вот тут они вернулись. Почти все наблюдатели отметили, что на этот раз Пушкины действуют по какому-то хорошо продуманному плану. По какому?

Этого пока никто не знал.

Пушкины снова буквально наводнили время. На этот раз они уделяли больше внимания науке, навигации, земледелию, зодчеству, экономике, письму… Они научили племена варваров новой, весьма действенной тактике, и Рим был взят на сто двадцать лет раньше. Благодаря их действиям эпоха Ренессанса наступила раньше лет на двести, а Колумб открыл Америку раньше на триста лет и, подплывая к ее берегам, уже знал, что перед ним новый, совершенно неизведанный материк, а вовсе никакая не Индия. И так далее, и так далее… Они плавили руду и создавали прекрасные картины, они ваяли чудесные скульптуры и придумывали осадные машины, в самодельных водолазных колоколах они опускались на дно моря и делали опыты с электричеством. Они изобрели порох на пятьсот лет раньше, чем он должен был быть завезен в Европу из Китая, и придумали египетскую азбуку, благодаря чему иероглифическое письмо так и не возникло.

Они взялись за время по-настоящему, и оно узнало, что такое большие потрясения. Они оказались настолько сильны, что отголоски этих потрясений достигли настоящего, которое тоже стало изменяться. Откуда-то стали появляться ученые, делавшие одно за другим самые удивительные открытия, в результате чего появилось множество аппаратов, до этого существовавших только в фантастических книгах. Естественно, изменения происходили и на более мелком, бытовом уровне. Директор института изучения Пушкина, проснувшись однажды утром и обнаружив, что превратился в негра, глубоко задумался и, запершись в своем кабинете на полдня, в конце концов выскочил из него с диким воплем.

— Понял! — кричал он. — Я понял!

— Что? Что? — наперебой стали спрашивать высыпавшие в коридор сотрудники. — Что вы поняли?

— Я понял — они складывают время, как гармошку. Они пытаются путешествовать в будущее. Поскольку с помощью машины времени этого сделать нельзя, они просто передвигают будущее к себе, делают его ближе и ближе.

В тот день свежие газеты так и пестрели заголовками типа: «Наш президент сделал предложение президентам всех других стран объявить мир на военном положении», «В Принстоне открыта новая церковь „Пушкина — создателя“», «„Все мы погибнем“, — предсказывает великий экстрасенс Кошмаровский», «Ученые в очередной, похоже, последний, раз выпустили из бутылки джинна», «Гений пытается познать время, пытается подчинить его себе, пытается определить, что более бесконечно: оно или его гениальность», «А как же известное определение — гений и злодейство несовместны?»

Во многих городах возникли беспорядки. Бесчисленное количество преступников заявило, что совершили свои преступления лишь из-за того, что Пушкин изменил время, и на этом основании подали кассационные жалобы. Количество сумасшедших увеличилось неимоверно. Президент страны после произнесения речи, призывающей сограждан к порядку и спокойствию, в течение пятнадцати минут пытался вспомнить имя своей жены и, так и не преуспев в этом, обратился за помощью к охране, которая ему напомнила, что тот закоренелый холостяк. Это было уже слишком. Президент зарыдал. Через час, совершенно успокоившись, он объявил всеобщую мобилизацию. Еще через час он произнес речь, в которой было сказано следующее: «…Мы наводним каждую минуту прошлого нашими солдатами. Мы объявляем войну во времени, и, я уверен, мы победим, поскольку в противном случае мы просто перестанем существовать!» К концу речи президент стал рыжим, а нос его увеличился по крайней мере на пару сантиметров. Впрочем, это не помешало ему закончить речь и удалиться на совещание поспешно сформированного государственного комитета по экстренным мерам спасения стабильности времени.

И война во времени, несомненно, разгорелась бы, причем совершенно не ясно, кто бы ее в конце концов выиграл, но тут в ближайшем аэропорту опустился корабль межгалактической федерации. На несколько часов о войне забыли — встречали пришельцев. Когда же отгремели приветственные речи, президент объяснил представителям межгалактического содружества, в каком положении находится Земля. Кстати, я забыл сказать, что среди них находился и ваш скромный слуга. Конечно, быть представителем межгалактической федерации отнюдь не является моим постоянным занятием, но так получилось в силу определенных событий, немалую долю в которых сыграла шляпка церемониймейстера богини Ксантуны, а также недавно разыгравшиеся на планете Джамп события, о которых все еще, несомненно, помнят. Короче, я входил в число представителей, и поскольку был среди них самым большим специалистом по времени, а также умел управляться с некоторыми специальными приборами, то помогать землянам пришлось мне.

И я не ударил в грязь мордой. Разобравшись в проблеме с помощью одного прибора, который назывался Электронной Временной Ищейкой, я через пару часов обнаружил базу Пушкиных. Находилась она в палеоцене. Использовав симбиота с планеты Ксаннус, который, как всем известно, позволяет изменять свой облик, я принял вид коренного землянина и смело отправился в лагерь гениев.

На счастье, почти все Пушкины были на месте. Увидев меня, они ничуть не удивились, поскольку, как потом уже мне объяснили, допускали мысль, что рано или поздно столкнутся с кем-то, кто понимает во времени не хуже их. Они переглянулись, и из их толпы вышло трое Пушкиных, казавшихся несколько старше других. Очевидно, они были чем-то вроде совета старейшин.

Меня провели в большую хижину, сложенную из грубо обработанных стволов деревьев, и усадили на самодельный стул. Хорошо понимая, что это единственный путь завоевать доверие Пушкиных, я подробно рассказал, кто я такой, и даже на минуту снял маскировку, чтобы они могли увидеть мой настоящий облик.

Меня забросали вопросами, на которые я подробно ответил. Когда первое любопытство Пушкиных было удовлетворено, я исподтишка перевел разговор на цель своего визита и попытался объяснить им, к каким последствиям приводит их деятельность во времени. Я рассказал им и доказал, используя все известные мне и пока еще неизвестные на Земле формулы, что время нельзя сминать до бесконечности, словно салфетку, рано или поздно в нем появятся разрывы, и тогда начнутся глобальные катастрофы, которые приведут к уничтожению всего живого на планете Земля.

Мои доводы возымели свое действие, и Пушкины, посовещавшись, пообещали оставить время в покое. В конце нашего разговора один из них сказал:

— Да, вы правы, эксперименты со временем слишком опасны и, кроме того… они уже стали нам надоедать. Понимаете, как бы это сказать… пропало ощущение новизны, что ли… Ну не важно, главное, мы их прекращаем. Тем более что есть кое-что, что нас сильно заинтересовало. Космос. Расскажите-ка нам поподробнее о нем. И о других планетах. И о галактиках. И вообще…

Улыбнувшись про себя, я начал рассказ.

Мой план сработал. Именно этого я и хотел. Пушкины заинтересовались космосом. А что может быть наименее познаваемо, чем вселенная? Она — бесконечна. Уверен, познать ее до конца не под силу даже и гению, по крайней мере до такой степени, чтобы натворить крупных бед.

Белый крокодил достал очередную сигару и с хрустом откусил от нее кусок. Прожевав его, он задумчиво сказал:

— Правда, теперь, по прошествии некоторого времени, эта мысль не кажется мне такой уж превосходной. Кто знает, на что способны эти гении? Вдруг они могут объять необъятное? Они встречаются так редко, что нйкто не может совершенно точно сказать, до каких пределов может распространяться их познание мира. Не знаю, ничего не знаю, но последнее время я испытываю некую тревогу. Что-то в нашей вселенной стало не так, что-то изменилось. Вот, например, эти книги. Я, конечно, понимаю, они вошли в моду, поскольку нигде до этого в галактике ничего подобного не возникало, никому просто в голову не приходило их писать. Но уж больно их стало много. Не слишком ли? Теперь их пишут чуть ли не на каждой населенной разумными существами планете. Причем пишут расы, которые до этого ни о чем подобном и не помышляли. Если вспомнить, с чего на Земле все это начиналось, то становится просто не по себе… Не знаю…

Он вздохнул и, скорбно покачав головой, отправил в рот остаток сигары.

— Да нет, — сказал я. — Быть этого не может.

— Да, — согласился со мной крокодил. — Вот и я говорю себе, что этого не может быть. Но все-таки…

В этот момент корабль едва заметно вздрогнул, и по коммуникатору объявили, что мы сели на планету Макдуф. Белый крокодил вскочил и, наскоро со мной попрощавшись, убежал. Через несколько минут его место занял серый, трехногий, очень грустный коптианец, который почти мгновенно заснул.

Звездолет снова взлетел. Минут через пятнадцать появилась стюардесса. Волосы у нее были зеленые, а глаза оранжевые. Она предложила мне стаканчик лимонада. Я рассеянно отказался, и стюардесса ушла.

Рассказ белого крокодила все не шел у меня из головы. Не был ли он самой обычной выдумкой? Все знали, что белые крокодилы частенько свои рассказы просто выдумывают. На планетах, которые часто посещали белые крокодилы, про наивного простака обычно говорили: «Он поверил белому крокодилу!» Но все-таки?.. Уж больно правдиво он звучал. С другой стороны, ни о какой планете под названием Земля я и слыхом не слыхивал, а за все время моих долгих путешествий я ни разу не встречал даже упоминаний о человеке по имени Пушкин.

«Нет, — в конце концов решил я. — Все это обычный треп и не более… Этого быть не может, потому что этого не может быть».

Решив так, я выбросил историю белого крокодила из головы и, открыв книгу, стал ее читать. Книга принадлежала перу некоего Лю Фаронга с планеты Педжус. В ней рассказывалось о похождениях знаменитого межгалактического гангстера со странным, явно педжуским именем — Дубровский.

ВАЛЬХАЛЛА

— В мире нет ни одной вещи, которую можно было бы познать до конца, — сказал белый крокодил и поудобнее уселся в кресле.

— Не согласен, — возразил я и, придвинувшись к камину ближе, сделал из хрустального бокала, который держал в руках, глоток вина. — Вещи, о которых известно все, попадаются буквально на каждом шагу. Что ты, например, скажешь о биноме Ньютона, пирамидах и яблочном пироге?

— Значит, ты утверждаешь, будто они познаны до конца? — Крокодил приподнялся и взял с каминной полки гаванскую сигару. Повертев ее в лапах, он слегка улыбнулся, продемонстрировав ослепительной белизны зубы.

— Ну конечно, — кивнул я. — Все очень просто. Бином Ньютона — простейшее уравнение, которое наши детеныши учат в школах. Что касается пирамид, то мы легко можем рассчитать их форму, определить объем, подсчитать, из скольких блоков они сложены. Пирог? Любая хозяйка знает его рецепт. Таким образом, все эти вещи познаваемы — и баста! Я мог бы привести еще целую кучу примеров, но, думаю, достаточно и этих трех.

Крокодил отправил сигару в пасть и, с наслаждением ею похрустывая, снисходительно улыбнулся:

— Достаточно? Неужели ты ничего не слышал о магии чисел? Кто знает, может быть, тот же бином Ньютона, кроме всего прочего, является еще и колдовской формулой, например, дающей возможность летать как птица? Пирамиды? Да, вы можете рассчитать их форму, вес и количество блоков, из которых они сложены. Но кто мне объяснит, для чего они все-таки на самом деле были построены? И почему имели именно такую форму? Возьмем яблочный пирог. Безусловно, каждая хозяйка знает, как его испечь, но скажи-ка мне, почему большинству людей он нравится, и в то же время кое-кто его просто терпеть не может. Как, присутствием каких веществ это объяснимо?

Похоже, этот спор, еще не начавшись, был мной проигран. Оставалось прибегнуть к самому последнему аргументу.

— Все это слова, — как можно небрежнее сказал я и снова отхлебнул из бокала. — Где доказательства? Без них, как ты знаешь, любой спор не имеет ни малейшего смысла.

— Реальные доказательства? — Белый крокодил хихикнул. — Мой друг, я ждал, что ты потребуешь доказательств! Каждый раз, когда мы спорим о чем-то подобном, ты требуешь доказательств, и на этом спор заканчивается. Однако…

Он сделал эффектную паузу и наконец закончил:

— На этот раз доказательства у меня есть.

Взяв стоявший на краю ванны серебряный колокольчик, крокодил позвонил.

Тотчас же явился слуга — здоровенного роста, трехголовый и шестирукий хахрахх — и принес небольшой, плоский ящичек. Поставив его на низкий, старинный, украшенный великолепной резьбой столик, он удалился.

Белый крокодил встал, не спеша подошел к ящику и стал подкручивать расположенные на его крышке ручки, нажимать какие-то кнопки. Наконец он развернул ящик на сто восемьдесят градусов и бросил на меня лукавый взгляд.

— Вот, — сказал он. — Этот прибор я изобрел совсем недавно. Он позволяет переноситься в сознание других разумных существ, на какое-то время как бы становиться ими. Конечно, с его помощью можно лишь наблюдать и нельзя что-то изменить или внушить объекту наблюдения хотя бы одну свою мысль, но мне кажется, это совершенно правильно. Какое я имею право вмешиваться в жизнь любого мыслящего существа?

— Согласен, — проговорил я. — А как этот аппарат работает?

— Очень просто. Если ты внимательно на него посмотришь, то увидишь, что в стенке у него находится небольшое отверстие наподобие воронки. В данный момент оно смотрит как раз на тебя.

Действительно. Приглядевшись, я заметил это отверстие. И оно в самом деле было направлено в мою сторону.

— Ну вот, — продолжал белый крокодил. — Достаточно мне сейчас включить этот аппарат, и ты окажешься в теле одного очень странного разумного существа.

— Может, не надо? — спросил я, чувствуя, как по коже у меня пробежал странный холодок. Кто знает, какие последствия могут быть у подобного эксперимента?

— Надо, надо, — промолвил крокодил, наклоняясь к ящичку.

— Послушай, давай ограничимся… — начал было я, но договорить мне не удалось. Крокодил нажал красную кнопку, расположенную на крышке аппарата…

Над головой у меня было странное, серебряное небо. Откуда-то я знал, что зовут меня Танарис и что я нахожусь в Вальхалле. Кстати сказать, здесь было довольно холодно, но я привык не обращать внимания на холод.

Я сидел на большом камне, наполовину закрывавшем вход в пещеру старика Минотавра, и задумчиво чистил огненное копье. Оно было у меня уже давно, с тех самых пор, как я попал в Вальхаллу, но все равно каждый раз, разбирая и вновь собирая его, я не мог не полюбоваться его изящными очертаниями, красотой, которая возможна только у доведенного до совершенства оружия.

Уверенно и четко я собрал копье и прицелился в паривших над железным замком гарпий.

Эх, а ведь их сейчас вполне можно срезать! Вот только зачем? Ни к чему это вовсе.

Я опустил кончик огненного копья вниз и задумчиво огляделся.

Ни души, только возле гранитной пещеры, расположенной неподалеку от железного замка, суетились злобные карлики. Вот с этими можно было и повоевать, просто так, без всякой причины. Только больно уж далеко они находились. Не хотелось мне ради них топать так далеко. Мне почему-то казалось, что хорошая драка, или что-то вроде нее, найдет меня прямо здесь.

Так оно и получилось.

Не прошло и пары минут, как из ближайшей к пещере скалы выскочил Хармод. Видимо, он отмахал порядочный кусок через сквозной переход, потому что сразу же остановился и подслеповато заморгал глазами, дожидаясь, когда они привыкнут к свету.

Этим просто нельзя было не воспользоваться.

Я направил на Хармода огненное копье и выстрелил. Сгусток пламени попал Хармоду прямо в грудыи прожег в ней аккуратное, размером с кокосовый орех, отверстие. Тот рухнул как подкошенный.

Я довольно погладил огненное копье. Нет, все-таки оружие просто великолепное!

Эх, если бы иметь такое там, на Земле, в прежней жизни. Уж я бы тогда…

Бросив взгляд на оставшуюся от Хармода сморщенную оболочку, я довольно улыбнулся.

Вот теперь вполне можно расслабиться. Теперь есть полная уверенность, что в ближайшие полчаса мне ничего не угрожает.

Взглянув вверх, я несколько мгновений любовался летевшим по небу косяком золотистых рыб, очень эффектно выглядевших на серебряном фоне.

Где-то там, в этом небе, на своем троне сидит Один, первый и главный ас, сын Бора и Бестлы, дочери великана Бельторна, муж Фригг и отец других богов из рода асов, хозяин Вальхаллы.

«Взглянуть бы на него хотя бы одним глазком… — подумал я. — Впрочем, здесь это вполне возможно. Просто надо показать себя еще более отважным и умелым воином, доказать, что ты лучше всех остальных попавших в Вальхаллу, и тогда… тогда…»

Я мечтательно вздохнул и погладил огненное копье.

«А еще убить бы сильного, свирепого выворотня самому! Вот было бы здорово! Да где уж там… В последнее время выворотни попадаются все более слабые да неумелые. Или заколдованные. Ишь, моду взяли — заколдовываться. В них стреляешь из огненного копья, стреляешь, а им хоть бы что, идут себе к последней границе, идут и в ус не дуют».

Я бросил взгляд в сторону злобных карликов.

Те все еще суетились возле гранитной пещеры.

Да и куда они могли от нее деться? Может быть, все же махнуть к ним, подраться и, прежде чем они меня ухлопают, отправить десятка полтора из них в безвременье? А что?..

Я вскочил с камня, взял огненное копье поудобнее и, прежде чем отправиться к гранитной пещере, чисто машинально, опять взглянул на небо…

Косяк рыб уже улетел. Небо было чистым, и только молнии… Молнии! Нуда, молнии в небе теперь сверкали не переставая. Они были жутко огромными. А это являлось знаком того, что здесь, в Вальхалле, снова появился выворотень. И время мечтать кончилось. Началось время охоты, настоящей охоты.

«Только бы выворотень в этот раз попался ловкий, сильный, хитрый и незаколдованный», — как заклинание повторял я про себя, пробираясь в глубь пещеры старика Минотавра, к сквозному переходу.

Старик Минотавр неуклюже переступил с лапы на лапу и плюнул в меня серной кислотой, что являлось верхом непочтительности. Я увернулся от едкой струи и покачал головой.

Конечно, можно было бы в Минотавра и пальнуть, вот только сейчас важнее всего как можно скорее включиться в охоту за выворотнем. Судьба предоставила мне шанс, и упускать его не стоило.

Наконец я достиг сквозного перехода и прыгнул в него. Сделал я это несколько поспешно. На выходе меня ощутимо тряхнуло, да так, что казалось, мышцы на руках и ногах завязались узлом. Правда, это ощущение скоро прошло, а стало быть, было не более чем пустяками, на которые не стоило даже обращать внимания.

Убедившись, что оказался именно в железном замке, я юркнул за ближайшую, толстенную, украшенную причудливым орнаментом колонну.

Замок был погружен в полутьму, и только в некоторых местах ее разрезали проникавшие сквозь узкие окна лучи света, в которых плясали золотистые пылинки. Под потолком кружились, щелкали когтями и противно орали гарпии, уже залетевшие внутрь, через те же окна. Они, похоже, тоже решили устроить охоту на выворотня. Ну да, чего же еще от них можно было ожидать?

Впрочем, соперниками они были неважными, так что я обеспокоился не очень сильно. Гораздо больше меня волновало другое: заглянет выворотень в железный замок или обойдет его стороной?

Да нет, он должен, просто обязан пройти железный замок. По крайней мере все другие выворотни это делали.

Так оно и оказалось. Выворотень появился со стороны главного входа, как я и рассчитывал. В отличие от большинства предыдущих, он шел настороженно, то и дело останавливаясь и поводя из стороны в сторону стволом своего оружия. Оно не сильно походило на огненное копье, и я даже попытался прикинуть, как оно действует, но тотчас же это глупое занятие бросил. Как бы оно ни действовало, все равно главное было в быстроте реакции.

А уж на свою реакцию я пожаловаться не мог.

Приглядевшись, я понял, что этот выворотень сильно отличался от большинства предыдущих. Конечно, лицо у него было такое же, как у них, плоское, словно сплюснутое, абсолютно неподвижное, такая же широкоплечая сильная фигура, серебристый без малейших украшений комбинезон, но все же… Он был другой, это я почувствовал сразу. И еще, он не был окружен зеленоватым защитным нимбом колдовства. Это вселяло надежду.

Спрятавшись за колонной, я решил подождать того момента, когда выворотень выйдет в центр замка к заброшенному фонтану, потрескавшиеся края которого покрывал молочного цвета мох. Опыт мне подсказывал, что там этого выворотня прикончить будет гораздо удобнее.

Вот гарпиям на опыт было наплевать совершенно. Они сделали несколько кругов над осторожно пробиравшимся между колоннами выворотнем, а потом, одна за другой, вытянув вооруженные острыми когтями лапы, ринулись вниз. Просто и без затей.

«Ну-ну! — подумал я, осторожно выглядывая из-за колонны. — Тут-то вы, похоже, нарвались! Подобный номер с этим выворотнем наверняка не пройдет!»

И я оказался совершенно прав.

Выворотень среагировал вовремя. Он вскинул свое оружие, и из его ствола вырвалось около десятка стрел со взрывающимися головками. Они летели так быстро, что избежать столкновения с ними гарпии не смогли. На пол железного замка посыпались пух и перья… А выворотень уже оглядывался по сторонам, готовый отразить нападение очередного врага.

Я прикинул, что на гарпий он потратил не более секунды, и покачал головой.

Впечатляюще!.. Ну, да ничего, и не такие попадались! Надо только выждать удобный момент.

Слева от меня послышался тихий шорох. Посмотрев в ту сторону, я увидел Хармода. Тот крался к выворотню, сжимая в руках вибролучемет. Судя по всему, он хотел перехватить его до того, как тот окажется в центре зала. Останавливать Хармода было поздно. Попытавшись это сделать, я рисковал себя выдать.

Наши глаза встретились, и Хармод показал мне язык.

«Ну-ну, — угрюмо подумал я. — Давай, давай, посмотрим, что у тебя получится! Клянусь Одином, ты получишь хорошую оплеуху!»

Так оно и вышло.

Хармод продвинулся вперед еще на десяток шагов, а потом, издав воинственный клич, выскочил навстречу выворотню и полоснул его вибролучом.

Да только все это было совершенно напрасно.

Выворотень успел сделать шаг в сторону, так что вибролуч пролетел мимо, и саданул в ответ из своего оружия.

Я выглянул из-за колонны, бросил взгляд на то, что осталось от Хармода, и сейчас же спрятался обратно.

Все, теперь это была только моя охота, по крайней мере здесь, в железном замке. Дальше, в других ристалищах, охотников будет больше. Здесь же мы с выворотнем остались один на один. Этот шанс надо было использовать.

Шанс? Ой-ой-ой… Теперь я уже засомневался, по зубам ли мне такой противник, но все же отказаться от борьбы и не подумал. В Вальхалле это было непринято. Да и не имело смысла.

А выворотень уже приближался к центру зала. Он двигался все так же неторопливо, готовый в любую секунду пустить в ход оружие, даже, казалось, еще более осторожно.

Еще немного… совсем немного… еще один шаг… Пора.

Я начал стрелять, едва выскочив из-за колонны, еще толком не прицелившись, рассчитывая, что выворотень метнется в сторону и неминуемо встретится хотя бы с одним из выпущенных мной огненных шаров… И ошибся. Он просто опустился на колено. Ни один из огненных шаров не попал в цель, а сам выворотень, совершенно хладнокровно, первым же выстрелом отправил меня в безвременье…

Падать в безвременье было больно, чертовски больно. Привыкнуть к этой боли я не смог даже за проведенные мной в Вальхалле годы.

Огненная бездна ревела мне в уши громоподобный похоронный марш, и бесконечность, словно огромная корова, облизывала меня шершавым, приносившим нестерпимую боль языком, с каждым мгновением уничтожая мое сознание, истребляя мою сущность, низвергая меня в пустоту, до тех пор, пока от меня не осталось совсем ничего, пока я окончательно не исчез. Это было почти наслаждением, раствориться, исчезнуть, перестать быть, избавиться от осознания своего поражения…

…Поражения? Ну, это мы еще посмотрим!

Я плавал в пустоте безвременья. Конечно, из него вскоре придется вернуться и действовать… действовать… Значит, думать надо сейчас, потом на это времени не будет.

Прежде всего, ничего страшного не случилось. Я проиграл всего лишь первое ристалище. Причем если я просто проиграл бой, то Хармод натурально плюхнулся носом в грязь. На следующем ристалище охотников будет значительно больше. Стало быть, мне придется состязаться в ловкости и реакции не только с этим увальнем. С другой стороны, новые охотники пока не представляют, с кем им придется сражаться, а я уже знаю. Это мое преимущество, и его надо использовать. Как?

Я еще некоторое время думал на эту тему, пытаясь прикинуть, как будет действовать в той или иной ситуации выворотень, а также на какое ристалище я попаду. Потом время моего пребывания в безвременье кончилось, и меня выкинуло в Вальхаллу.

Кстати, новым ристалищем оказалась гранитная пещера.

Ее стены были украшены гребенками сталактитов, сталагмитов и потеками известняка. Кроме того, в стенах имелись ниши, которые буквально кишели гигантскими пауками, ядовитыми сороконожками и очень противными слизняками. Время от времени пещеру сотрясали подземные толчки, и тогда вся эта занимающая ниши ядовитая живность начинала суетиться, бестолково размахивая лапками и плюясь противными зелеными струйками.

Удостоверившись, что огненное копье в моих руках готово к бою, я осторожно двинулся к началу пещеры, туда, где она превращалась в большой зал. Выжидать я теперь не собирался. Нападение и только нападение!

Судя по доносившейся со стороны зала пальбе, выворотень был уже там. Понятное дело, все находившиеся на тот момент в пещере охотники, а также злобные карлики бросились на него, и теперь выворотень отправлял их в безвременье буквально пачками.

Из ниши, мимо которой я проходил, высунулся было гигантский паук и, отведав огненного копья, сейчас же спрятался обратно. Следующие две ниши, которые я миновал, тоже не пустовали, но их обитатели напасть уже не посмели. Еще бы, огненное копье охоту нападать отбивает махом.

Преодолев большую часть пещеры, я вдруг заметил, что по ее противоположной стороне, под прикрытием сталактитов, кто-то крадется, причем в том же, что и я, направлении. Кто же это мог быть? Ну конечно, кто, кроме старого знакомого Хармода? Кстати, он меня тоже заметил. И поприветствовал:

— Привет, Танарис!

Я кинул на него озабоченный взгляд. Что ни говори, но счет пока был в мою пользу. Хармод мог поддаться искушению сравнять его прямо сейчас, а это было совсем ни к чему. Занявшись друг другом, мы могли упустить выворотня.

— Привет! — крикнул я ему. — Давай договоримся, заключим временное перемирие. Конечно, мы попытаемся разделаться друг с другом, но только потом, после того как покончим с выворотнем. Идет?

— Хорошо, — немного подумав, ответил Хармод. — Пусть будет так! Но учти, на снисхождение даже не рассчитывай. За тот фокус возле пещеры старика Минотавра я отправлю тебя в безвременье раза три, не меньше.

— Если получится, — промолвил я и многозначительно погладил огненное копье. — Пока в проигравших находишься ты!

— Ах ты, жалкий червяк! Да я тебя сейчас… — раскипятился Хармод.

— Договор! — Я предостерегающе вскинул руку.

— Ладно, — вяло промолвил Хармод. — Договор есть договор.

— Вот именно.

Я удовлетворенно улыбнулся. Все-таки иногда в договорах бывает и какой-то смысл.

Между тем шум грандиозного сражения между выворотнем и охотниками стих. Либо они прикончили выворотня, либо он — их. Скорее всего второе.

Продолжая продвигаться каждый по своей стороне пещеры, мы свернули за угол. Перед нами открылся главный зал. В центре его валялось множество пустых оболочек, оставшихся от нападавших на выворотня охотников. А сам-то он где?

Я еще раз оглядел зал. В глаза мне бросились пятна сажи, покрывавшие стены как раз в тех местах, в которых перед этим сидели улитки, выпускавшие во все, что к ним приближалось, облачка жгучей пыльцы. Из ниш высовывались полуобгорелые ножки гигантских пауков. Видимо, они даже не успели из них выбраться.

Ну и ну!

А где же сам выворотень?

Я бросил взгляд в сторону Хармода. Лицо у него было удивленное.

— Что будем делать? — шепотом спросил Хармод.

— Надо все хорошенько осмотреть, — ответил я и, решив больше не тратить время на разговоры, медленно двинулся дальше. Однако не успел я сделать и десятка шагов, как Хармод, вместо того чтобы начать обходить зал с противоположной стороны, подошел ко мне и спросил:

— Как ты думаешь, может быть, его уже здесь нет?

— Вряд ли, — ответил я. — Скорее всего он где-то прячется. И вообще, лучше бы тебе близко ко мне не подходить. Разделившись, мы сможем взять его в клещи и уничтожить наверняка.

— Ты прав, — согласился Хармод.

В следующую секунду выворотень, прятавшийся за ближайшей кучей пустых оболочек, вскочил и срезал нас одной очередью…

Плавая в пустоте и черноте безвременья, я некоторое время чертыхался и костерил Хармода последними словами, потом успокоился и стал прикидывать, что буду делать дальше.

По правде говоря, надежды подстрелить выворотня у меня уже почти не осталось. Если только сильно повезет. Да, ничего не оставалось, как надеяться на везение. В конце концов, должно же мне было хоть когда-то повезти?

Выпав из безвременья, я ухнул по пояс в ядовитое болото. Выбираясь на твердую почву, я подумал, что где-то на этом ристалище опять должен быть Хармод. Если только он не попал сюда раньше меня и если его уже не подстрелил выворотень.

Кстати, так оно и получилось. Пройдя всего несколько десятков метров, я наткнулся на пустую оболочку Хармода и облегченно вздохнул.

Ну, хоть этот-то не будет путаться под ногами!

Тут до меня дошло, что выворотень, похоже, где-то впереди. Стало быть, его нужно догнать. Бросив взгляд в дальний конец болота, я увидел мелькавшие там фигуры других охотников. Да, поспешить стоило.

И я побежал. К счастью, ядовитое болото я знал как свои пять пальцев, и вскоре одна из протоптанных в камыше тропинок вывела меня к его краю, туда, где стояла высоченная, покрытая причудливыми письменами стела. В тот момент когда я выскочил из камыша и оказался на открытом пространстве, выворотень как раз добивал последних охотников.

Выстрелив в него, я сейчас же упал на землю и перекатился в сторону. К сожалению, этот выстрел в цель не попал. Отпрыгнув в сторону, выворотень спрятался за стелу.

Наша дуэль продолжалась минуты три-четыре. Причем выворотню приходилось то и дело отвлекаться на выползавших из болота и пытавшихся на него напасть золотых пиявок, вооруженных здоровенными, острыми как бритва зубами.

И все же счастье от меня опять отвернулось. Перебегая к очередной кочке, я споткнулся… Выворотень умудрился подстрелить меня в падении, так что я, вместо того чтобы упасть на топкую почву ядовитого болота, прямиком перенесся в безвременье.

Дальше неудачи посыпались как из мешка.

Я пытался подстрелить выворотня то в одиночку, то на пару с Хармодом, то в куче с другими охотниками, и каждый раз неизбежно оказывался в безвременье. В конце концов это стало походить на некую карусель. Грозный лес — безвременье, гибельная поляна — безвременье, опасные горы — опять безвременье.

Выворотень вышибал меня с ристалищ, раз за разом разгадывая все хитрости и ловушки, неизменно обгоняя в реакции. Хармоду приходилось еще хуже. Тот был менее осторожен и, похоже, большую часть охоты проводил в безвременье, выныривая из него только лишь для того, чтобы в очередной раз получить дырку в животе или груди.

— Бред какой-то, — сказал он мне, когда мы оказались в очередной раз рядом. — Такого я не видел с тех самых пор, когда еще там, в настоящей жизни, центурию, в которой я тогда служил, выслали в погоню за отрядом варваров. Великие боги! Мы преследовали этот отряд на протяжении семи дней и к тому времени, когда сообразили, что ввязались в безнадежное дело, потеряли больше половины своих людей. Вся эта погоня запомнилась мне как бесконечная череда засад, отравленных колодцев, ловушек и ночных нападений.

— Тогда тебя и ухлопали, — мрачно сказал я.

— Нет, — промолвил Хармод, — это произошло несколько позднее. А виной всему был наш упрямый как осел командир. Он совершенно не умел выбирать место для лагеря. Кстати, сюда, в Вальхаллу, он не попал.

— Ну еще бы, — пробормотал я.

После этого мы попытались напасть на выворотня одновременно с двух сторон, так сказать, взять его в клещи, и в результате с полусекундным интервалом оказались в безвременье.

В проклятом ущелье удача нам, казалось, наконец-то улыбнулась. Выворотень не успел пополнить запас стрел. Воспрянув духом, мы пошли на него почти не таясь и быстро выяснили, что он, оказывается, умеет метать ножи не хуже, чем Тор — свой молот.

После этого что-то в нас сломалось. Конечно, мы и не подумали отказаться от охоты, в Вальхаллу попадают только те, кто идет до конца, но где-то в глубине души каждый из нас знал, что этот выворотень нам не по зубам.

Мы попробовали срезать его еще в нескольких ристалищах, а потом оказалось, что, собственно, осталась только одна огненная дорога.

Все правильно, она была последним ристалищем, она была нашим последним шансом.

Из безвременья мы вынырнули в самом ее конце, там, где она заканчивалась последней границей — здоровенными, богато украшенными воротами, за которыми клубился непроходимый для нас рубинового цвета туман. На воротах была надпись на совершенно незнакомом мне языке. Бросив на нее взгляд, я попытался, наверное, раз в тридцатый прикинуть, что она означает, и конечно же, не смог.

— Ты мне надоел, — сказал Хармод.

Похоже, нервы у него слегка сдавали.

— Это сугубо твое личное дело, — пробормотал я и, пожав плечами, стал вглядываться в раскинувшееся перед нами кружево огненной дороги. Она петляла, выпускала отростки, которые раздваивались, переплетались, взмывали вверх, делая петли чуть ли не над нашими головами, опять опускались вниз и в конце концов соединялись.

Где-то там, на этой дороге, отбиваясь от грифонов, шел к последней границе выворотень. Наверняка он не знал, что возле этой границы его ждем мы и справиться с нами будет труднее, чем с какими-то жалкими грифонами. Тем более позиция у нас была просто идеальной.

Огненная дорога, она вообще-то не очень широкая, и спрятаться на ней негде. Как только выворотень покажется нам на глаза, мы начнем стрелять и обязательно его прикончим. Вот и все! Теперь осталось только немного подождать.

Я еще раз посмотрел на расстилавшийся перед нами открытый участок дороги, поудобнее взял огненное копье и тяжело вздохнул.

У меня было ощущение, что выворотень все-таки может что-то придумать. Не может быть, чтобы он не попытался нас как-то обхитрить. Вот только как?

— Я убью его первым, — мрачно сказал Хармод.

Бросив на него скептический взгляд, я сокрушенно покачал головой.

— Сомневаешься?

Вот тут я не выдержал:

— А он поднимет лапки вверх и будет покорно ждать, пока ты это сделаешь!

— Значит, сомневаешься?

Я ничего не ответил, сделал вид, будто его слов и не слышал. Случается, мне кажется, что Хармод попал в Вальхаллу по большому недоразумению.

— Ну хорошо же, — мрачно процедил Хармод и замолчал.

Молчание длилось минуты три, и тут я забеспокоился. Что-то этот Хармод задумал, причем наверняка не очень приятное.

Быстро взглянув в его сторону, я убедился, что всполошился не зря. Этот поросенок развернул ствол своего оружия в мою сторону. Очнись я на пару мгновений позже, и он бы успел нажать на курок.

— Вот этого не надо, — быстро сказал я. — Если ты меня ухлопаешь, то потеряешь последние шансы подстрелить выворотня.

— Каким это образом? — ухмыльнулся Хармод.

Он мне не верил.

— Очень просто, — стараясь улыбаться как можно беспечнее, сказал я. — Ты же знаешь, что реакция у выворотня лучше, чем у любого из нас. Именно поэтому мы должны быть здесь вдвоем. Наверняка одного из нас он убить успеет. Его убьет тот, кто окажется вторым. Если же ты будешь стоять на его пути один, то твоя песенка спета.

Хармод опустил ствол своего оружия и почесал в затылке.

— Хм, похоже, ты прав. Стало быть — выбор?

— Да, наподобие игры в орлянку.

Мы обменялись взглядами.

— Ну ладно… — Хармод снова развернул свое оружие в сторону дороги. — Значит, мне остается лишь надеяться, что это окажусь не я.

— Как и мне, — сказал я. — Эту охоту закончит кто-то один. Либо ты, либо я. Я понял это, едва оказавшись на огненной дороге.

— Именно поэтому ты и не стал меня убивать, — промолвил Хармод. — А ведь мог бы…

— Мог бы, — согласился я.

И тут мне в голову пришло, каким именно образом выворотень может нас обмануть.

— Вверх, посмотри вверх! — крикнул я Хармоду.

Вот только выворотень опередил нас и тут. Взглянув вверх, я увидел его голову, высовывавшуюся из-за края витка огненной дороги. Оружие выворотня было нацелено на нас, и увидев, что его заметили, он сейчас же начал стрелять…

Вынырнул из безвременья я у пещеры старика Минотавра. Тот ревел, видимо, просился на волю. На большом камне сидел Хармод. Я молча устроился рядом с ним и стал глядеть на паривших над железным замком гарпий.

— Ничего, — сказал мне Хармод. — В следующий раз мы покажем, мы такое устроим…

— Это точно. Это уж обязательно. В следующий раз выворотень от нас не уйдет.

Я погладил огненное копье и взял его поудобнее. Словно случайно ствол его был направлен в сторону Хармода. Вот только стрелять мне еще не хотелось. В любом случае я успею это сделать раньше.

— Знаешь, о чем я думал, когда был там, в безвременье? — спросил Хармод.

— Нет, — честно признался я.

— Мне бы хотелось знать: а у них, у выворотней, есть своя Вальхалла? Не может быть, чтобы ее не было. Куда-то же такие, как тот, за которым мы охотились, уходят?

Я посмотрел на камень, наполовину закрывавший вход в пещеру старика Минотавра.

Когда начнется следующая охота, его надо будет откатить в сторону, чтобы Минотавр смог выбраться наружу. Мы натравим его на выворотня. Кто знает, может быть, это поможет нам выиграть?

И еще, почему-то я все пытался понять, что означает надпись на воротах последней границы. Что-то она должна была означать… что-то важное…

Как же она выглядела? Что-то вроде: «ХАМЕ OFER»? Может быть, узнав, что эта надпись означает, я смогу разобраться и во всем остальном? Кто знает, может быть, я тогда смогу увидеть самого Одина?

Нет, не получается. Чертова надпись.

— Ты не ответил, — сказал Хармод. — Так есть у выворотней своя Вальхалла или нет?

— Конечно, есть, — ответил я. — Обязательно есть.

И, нажав на курок огненного копья, отправил его в безвременье…

— Вот это да! — ошарашенно сказал я.

— Угу, — кивнул белый крокодил и взял с каминной полки очередную сигару. — Правда, впечатляет?

— Еще бы! Но не хочешь же ты сказать, что с помощью этого аппарата обнаружил настоящую Вальхаллу, которой до сих пор правит бог древних викингов Один, в которой по сей момент воюют воины древности? Ты понимаешь, что это означает?

— О, совсем нет, — улыбнулся белый крокодил. — Получается, ты все же не заметил одну мелкую деталь, на которую я обратил внимание.

— Какую? — спросил я.

— Надпись. На воротах последней границы! Я-то ее прочитал правильно и, в отличие от Танариса, знаю, что она означает. Эта надпись читалась так: «GAME OVER». Ну, теперь вспомнил?

— Да, была там такая надпись, — сказал я. — Но при чем тут она?

— Подумай! Разве ты никогда в детстве не играл в компьютерные игры, там, у вас, на Земле? Какая надпись появлялась в конце каждой игры, которую ты прошел?

Я задумался и вдруг, догадавшись, воскликнул:

— Ну конечно, ну конечно! Так это была обычная компьютерная игрушка?

Мысль о том, что все объясняется так просто, заставила меня облегченно вздохнуть.

— Ты зря радуешься, — пробормотал крокодил. — Совсем зря. Представь, что получается… Вы, люди, создаете компьютерные игры для того, чтобы в них играли ваши дети. А они, оказывается, являются самыми настоящими мирами, населенными мыслящими существами. Причем об этом вы даже и не подозреваете. Не является ли это доказательством моего тезиса о том, что нет ни одной вещи, которую можно познать до конца?

— Похоже, является, — неохотно согласился я. — Признаю, в этот раз ты меня побил. Впрочем, сейчас меня интересует другое. Как вступить в контакт с миром компьютерных игр? Неужели с помощью твоего прибора это нельзя сделать?

— Увы, нельзя, — ответил крокодил и захрустел сигарой. — Может быть, потом, когда я его усовершенствую… Лично мне интересно другое. С некоторых пор, а точнее, с тех пор, как я побывал в Вальхалле, меня мучает один вопрос.

— Какой же? — спросил я.

— Какой?

Крокодил неторопливо встал из кресла и стал вышагивать по комнате, то удаляясь, то вновь приближаясь к камину, похрустывая сигарой, с очень задумчивым видом. Наконец он направился к одному из окон и, остановившись возле него, долго вглядывался в расстилавшуюся за ним ночную темноту, словно бы увидев в ней что-то особенное, необычное.

Я уже начал терять терпение, когда он наконец отошел от окна. Остановившись рядом с моим креслом, он внимательно заглянул мне в глаза и спросил:

— Скажи, а вот лично тебе не приходилось ли в самых неожиданных местах, случайно, обнаруживать надписи на незнакомом языке, которые казались совершенно бессмысленными, но все же для чего-то были нужны?