Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка

Часть 6. Возвращение

Темное небо озарялось неясными сполохами. Короткими вспышками и похожими на зарницы отблесками пламени, вспухающего где-то на земле среди слоистой пелены дымного плёса. Огненными островками, искрами, теряющимися в едкой густоте. Пыльной и душной густоте жаркого вечера, переходящего в томящую жаждой ночь. Сухую, пахнущую лишь порохом, пеплом и горящей сталью.

Гул канонады, несколько часов назад казавшийся почти непрерывным, теперь слегка поутих, разбиваясь на отдельные фрагменты. Сериями разрывов, выстрелов, трескотней ружейно-пулеметного огня. Несмотря на окутавшую степь темноту, сражение всё еще продолжалось. Уже не такое ожесточенное как днём, но такое же беспощадное. Не прощающее ошибок, плюющее на заслуги и звания, не разбирающее ни правых, ни виноватых. С хрустом перемалывающее в своем адском чреве и необстрелянных новичков, и опытных ветеранов, и ревностных служак, и неисправимых разгильдяев, записных остряков и обиженных на весь мир мизантропов, трусов и храбрецов, старых и молодых, умелых и не очень. Всех, кто попадал в жернова. Всех. Не спасали ни ум, ни опыт, ни сноровка. Только удача. А еще твердость духа и способность идти до конца. Только это могло спасти. Только это давало шанс. Шанс выжить. И шанс победить.

К хутору Подсобное Хозяйство прорвалось всего два танка. Из целого батальона. Две "тридцатьчетверки". Без пехотного прикрытия, без связи, почти без боекомплекта и почти без сил. С уставшими, смертельно уставшими экипажами. А через пятнадцать минут боя их стало еще меньше. Идущий левее и сзади танк лейтенанта Маслова неудачно подставил борт. Снаряд немецкого орудия нашел подсвеченную заревом пожара цель, пробив полупустой топливный бак советской машины. Последовавший за этим взрыв паров солярки разворотил тяжелые броневые плиты, ударной волной проник в боевое отделение. А еще через мгновение сдетонировали остатки боезапаса. Пятитонную башню словно пушинку сорвало с погона и подбросило вверх, перекосив в воздухе. Всплеск огня и чудовищной силы удар практически расколол корпус среднего танка, похоронив под стальными обломками его обитателей. Танка, ставшего братской могилой для экипажа. Всех четверых бойцов.

И хотя командовавший головной машиной старший политрук Александр Постников, комиссар 215-го отдельного танкового батальона, тут же отомстил за погибших товарищей, уничтожив двумя выстрелами раскрытую позицию вражеских артиллеристов, никого спасти он уже не мог. Он мог лишь продолжать бой. В одиночку. Выполняя полученный два часа назад, пока еще цела была бортовая радиостанция, приказ. Приказ временно исполняющего обязанности командира бригады майора Фомичева. Прорваться к Подсобному Хозяйству, уничтожить немецкую ПТО, закрепиться на окраине. Прорваться удалось. Уничтожить — нет. Закрепиться? Пока неясно. Время пока оставалось. Сил — уже нет. Почти нет. Оставалась только надежда. Та, что умирает последней.

18 сентября 1942 г. Овраг возле хутора Подсобное Хозяйство.

Лейтенант лежал на земле. Молча, уткнувшись носом в траву. Мыслей в голове не было. Никаких. Кроме одной. "Не смог!"

Кто-то подошел, уселся рядом, похлопал по плечу.

— Вставай, лейтенант. Если живой, конечно.

Рывком оторвав тело от земли, Володя встал, подтянул ремень, осмотрелся. И хотя глаза не сразу не привыкли к темноте, "разбудившего" его человека летчик узнал. "Сержант!" Да, именно он сидел сейчас рядом на кочке, скрестив ноги, покусывая травинку. О чем-то сосредоточенно размышляя, скользя взглядом по дну заросшего бурьяном оврага. Хотя, возможно, лейтенанту это просто чудилось — ночная тьма скрывала детали.

Несмотря на навалившуюся вдруг духоту, Володя зачем-то поёжился и, нахлобучив на голову шлем, сел на соседний бугорок, согнув ноги, сгорбившись, упершись локтями в колени.

— Тебя как убили? — не поворачивая головы, поинтересовался Винарский секунд через десять.

— Свиридяк. Из пистолета, — ответил Володя и, тяжело вздохнув, уткнулся лбом в сцепленные в замок ладони.

— Да-а-а. Сволочь! — зло сплюнул сержант.

— Олю тоже, — мрачно продолжил летчик. — Что было дальше, не знаю. Там в ангаре еще Антон оставался. И майор.

Танкист поглядел на Володю, явно собираясь спросить что-то еще, но… так и не решился. Однако лейтенант его понял. Понял и ответил. Как мог.

— Про Лесю мне ничего не известно.

Винарский кивнул, секунд пять помолчал, а затем резко развернулся и крикнул куда-то за спину:

— Макарыч! Ты чего там возишься? Не нашел еще?

— Да нашёл, блин, нашёл. Вот она, железяка х… чертова!

Отряхиваясь от травы и колючек, мехвод подошел к командирам и сел напротив, так же, как сержант, скрестив по-турецки ноги. Поглядев испытующе на летчика, поинтересовался:

— Чудить больше не будете, товарищ лейтенант?

Володя покачал головой.

— Не буду.

— Ну тогда держите, — протерев рукавом ТТ, Макарыч протянул его лейтенанту.

— Спасибо, — поблагодарил летчик, сунул пистолет в кобуру и грустно заметил. — Жаль, патронов совсем не осталось.

— Не осталось, говоришь? — усмехнулся сержант. — А ты проверь.

Лейтенант выщелкнул магазин из ТТ и пересчитал патроны.

— Не понял. Откуда они взялись? Семь штук… и второй магазин тоже… полный.

Винарский хмыкнул:

— И мы сначала не понимали. Потом дошло. А, кстати, что это за хреновина у тебя под ногами?

— Какая хреновина? — удивился Володя, наклоняясь и шаря рукой по траве. — Черт! Это ж… это ж гранатомет. Мне его как раз перед вылетом Оля показывала. Ну, то есть, учила, как обращаться с ним.

— Ну, вот видишь, сам и ответил на свой вопрос. Что лучшее запомнил в том времени, с тем сюда и перелетел. И, что характерно, все живы-здоровы, а Макарыч, вон, даже руку себе подлечить умудрился. Такой коленкор.

Лейтенант неожиданно покраснел, а потом осторожно поинтересовался:

— А-а… а где мы сейчас?

— Лучше спроси когда? — вздохнул танкист, но всё же ответил. — На войне мы, брат. Опять на войне.

— На нашей? — зачем-то уточнил летчик.

— На нашей. В сорок втором. В разведку парни уже сходили… день, место, вроде всё то же самое. Правда, вынесло нас не совсем туда, куда надо бы. До хутора почти километр, так что, увы, придется прошвырнуться.

— Куда? — не подумав, брякнул Володя.

— Как куда? Немцев бить, куда же еще!? — изумился сержант. — Или у тебя, лейтенант, другие соображения имеются? Например, в тыл двинуть али еще куда?

— Да нет, ты что? Я с вами, — спохватился летчик, сообразив, что ляпнул что-то не то. — Я просто спросить хотел. Мы как, пешком пойдем?

— Зачем пешком? — хохотнул сидящий напротив Макарыч. — Вон он, танчик наш. Совсем как новенький. И внутри всё ладненько. Боезапас под завязку, приборчики всякие, рации, туда-сюда. Тоже, видать, "вспомнил", хм, лучшее из той жизни.

Лейтенант присмотрелся. Действительно, возле правого ската лощины стоял танк. Легкий Т-70, не замеченный поначалу в связи с темнотой.

Сержант же тем временем чуть привстал и гаркнул во весь голос:

— Эй, бойцы! Ну-ка давайте сюда. Оба. По-быстрому.

От склона оврага, позвякивая снаряжением, отделились две тени и бросились выполнять полученную команду. Подбежав, они застыли перед сидящим Винарским по стойке "смирно", потешно вытягивая шеи в попытке посмотреть на него "снизу-вверх".

— М-да. Ну чисто дезертиры какие, — неодобрительно пробурчал Барабаш. — Ремни висят, подсумки болтаются, оружием громыхают. Красноармейцы, мать вашу. Шашку мою куда дел!? — рявкнул он на Синицына. Боец, съежившийся под грозным взглядом мехвода, в ответ лишь виновато пожал плечами, не представляя, как правильно реагировать на все эти не совсем справедливые, но, в принципе, не лишенные логики упреки.

— Да ладно тебе, Макарыч, — улыбнулся сержант, поднимаясь с земли. — Парень молодец, в бою не струсил, а это главное. В общем, давайте грузиться, мужики. Отстающих не ждем…

— Блин! Ни хрена не видно, — раздраженно пробормотал Винарский, прильнув к прицелу, вглядываясь в темноту за бортом легкого танка.

— Ты прибор-то включи, — со смешком отозвался Макарыч. — Забыл ведь небось?

— Точно! — спохватился сержант. — Совсем забыл.

Едва слышно щелкнул тумблер. Панорамная сетка расцвела яркими и не очень пятнами серовато-призрачного сияния, мягкими полутонами силуэтов, теней, строчками встроенного в прибор дальномера. Видимость теперь была, как днем. Ну или почти как днем.

Переместившись к командирскому перископу, Винарский включил второй тепловизор и, осмотревшись, спросил самого себя:

— Интересно, как там наши? Никто не отстал?

— Все здесь, — хрипловатый голос в наушниках развеял опасения танкиста, но всё же заставил остановить машину и высунуться наружу.

Откинулась тяжелая крышка. Сержант, облаченный в подаренный лейтенантом Клёновой бронежилет, с трудом протиснулся в люк и окинул взглядом окрестности. Чернота вечера или, скорее, ночи, теперь казалась не такой уж и черной. Поднимающиеся время от времени и зависающие над полем боя осветительные ракеты, а также зарево пожаров, полыхающих в районе хутора и еще дальше к востоку, отражались неясными бликами на склонах оврага, траве, кустах, на стелющемся по земле мареве.

Жарко. Однако пить пока не хотелось. Да и воды во флягах почти не оставалось. Там, в будущем, где живительная влага текла чуть ли не из каждого крана, только рычажок поверни, про нее как-то не вспоминали, а вот здесь, в сухой и жаркой степи… Впрочем, сейчас это было не важно. Главным было то, что никто никуда не исчез, с брони не свалился. Ни Марик, ни Гриша, ни лейтенант. Последний сидел, нахохлившись, прямо за башней, одной рукой вцепившись в монтажный крюк, другой сжимая трубу неведомого современникам "чудо-оружия" — безоткатного РПГ с активной боевой частью.

— Ну что, парни, повоюем? Покажем фрицам кузькину мать? — хищно оскалившись, прорычал танкист.

— А то! — весело отозвался Синицын, расположившийся дальше всех, возле пышущей жаром радиаторной решетки.

— Тогда давай спешиваться. До цели всего ничего, так что перед танком пойдете, пока выезд какой не обозначится. А ты, Макарыч, люк приоткрой, чтоб не наехать ненароком на наших "десантников".

— Да открыл уже, — недовольно проворчал Барабаш. — Пожалели, блин, для меня такой же приблуды с ночнушкой. Колупайся теперь по кочкам. Как крот, вслепую.

— Ничего-ничего, — подбодрил сержант мехвода. — Ты, главное, меня слушай, и всё будет абгемахт.

Бойцы осторожно сползли с брони, стараясь в потемках не зацепиться за какой-нибудь выпирающий штырь или огрызок скобы, не слишком приметный, копеечного размера, но по закону подлости норовящий ухватить за одежду в самый неподходящий момент. А то и не за одежду, а за кое-что более важное. Например, за ремень автомата, что висел на плече у Синицына. Или за кобуру лейтенанта, да так, что тот даже не заметил, как оторвалась застежка клапана. Клапана потертого оружейного хранилища из свиной кожи, в котором покоился готовый к бою ТТ.

Больше всех при спешивании "повезло" Кацнельсону. Нет, он не выронил винтовку. Каска, ремень и подсумки тоже не пострадали. Пострадали только штаны. Почти новые. Разорвавшись по шву в районе пятой точки. Чертыхнувшись, Марик попытался как-то приткнуть края, но когда это не удалось, лишь сплюнул и, не обращая внимания на гогочущего Синицына, потрусил вперед, обгоняя по ходу танк. Танк, двинувшийся вслед за бойцами. Медленно, с остановками ползущий по дну сухой балки в поисках выхода. Того, что вел наверх. В бой, в новую старую битву.

Выезд из лощины обнаружился совсем недалеко. Метрах в ста впереди. Как раз там, где несколько часов назад закончил свой боевой путь лейтенантский Як. Правда, крылатой машины на месте падения не оказалось — ее обломки перенеслись в 2015-й год. Оставив на память только широкую полосу перепаханной земли, обрушенный склон и… неожиданно удобный подъем из овражной теснины. Кочковатый, неровный, но вполне проходимый для легкого танка.

Первый участок насыпной "аппарели" бронированная машина проскочила почти играючи. Однако затем мягкий грунт стал постепенно проваливаться под узкими гусеницами, и обливающийся потом Макарыч, боясь загубить технику, сбросил газ и принялся осторожно работать лишь сцеплением и рычагами, не сбиваясь в разгон, с трудом удерживая себя от искушения что есть силы вдавить педаль в пол и рывком преодолеть оставшиеся метры дистанции. Так, ерзая из стороны в сторону, переваливаясь по-утиному, "семидесятка" с трудом, шаг за шагом, и продвигалась вперед, к желанной цели, к концу подъема.

Тяжелый отрезок закончился почти незаметно. Отозвавшись лишь шелестом травы под траками и облегченным выдохом мехвода:

— Фух, бляха-муха. Тридцать метров за пять минут. Лихач, едренть.

Повинуясь команде сержанта, Макарыч толкнул вперед рычаги и тяжело откинулся на спинку сиденья, утирая дрожащей рукой лоб, отлепляя от шеи намокший ворот линялой гимнастерки. Уставшая, такая же уставшая, как и мехвод, машина остановилась. Тихо урча моторами, готовясь к следующему броску. Возможно, последнему. Но, возможно, и самому главному в ее пропитанной маслом и порохом нелегкой машинной жизни. Наполненной лязгом шарниров, визгом снарядов, грохотом выстрелов и матом слившегося с ней экипажа. Тех, кто доверился ей. Тех, кого она должна защитить. Обязана. Любой ценой. Даже ценой собственной гибели. А иначе… иначе лучше бы она и не появлялась на свет, оставаясь простым куском железной руды, навечно впаянным в уральские скалы. Забытой всеми. Забытой навсегда. Это машина с бортовым номером "236" знала совершенно точно.

Выбравшийся из танка сержант вновь окунулся в отдающую гарью мрачную духоту сентябрьской ночи. Подсвеченную оранжево-красным. После ПНВ темень вокруг казалась особенно вызывающей. Или, скорее, обидной. "Вроде бы ничего не сделал, только вошел… тьфу ты, вышел, и на тебе. Опять ни хрена не видно". Затаившихся у края оврага красноармейцев танкист обнаружил лишь потому, что знал, где искать, да еще по чуть более гладким, массивным и менее подвижным на фоне колышущейся растительности силуэтам. Да плюс Марик, "демаскирующий" весь отряд своими кальсонами, нахально белеющими сквозь прореху в штанах. Усмехнувшись вполголоса, рекогносцировку на местности и постановку боевой задачи сержант начал как раз с вопроса невезучему бойцу:

— У тебя патронов сколько?

— Штук тридцать, товарищ сержант.

— Как кончатся, отступать задом-наперед будешь.

— Почему?

— Не почему, а есть… Отсвечиваешь сильно. Подштанниками своими. Хотя… можешь и задом к фрицам. Они за тобой, как за самым, хм, привлекательным, погонятся, тут-то мы их и перещелкаем. Из засады, — и после пары смешков лежащего рядом Синицына. — Ладно, шучу я. Дай-ка сюда винтарь свой.

Кацнельсон передал оружие командиру, и тот, нажав сенсорную клавишу на маховичке прицела, приложился к замерцавшему зеленым окуляру, внимательно пройдясь взглядом по окрестностям. "Вооруженным" взглядом. Почти как гордый представитель кошачьего племени, выискивающий добычу в африканской саванне. Правда, для лучшего обзора пришлось слегка привстать над травой. Привстать осторожно, с опаской. С опаской быть обнаруженным. Как всегда, случайно. Однако на одинокую фигурку, сливающуюся с темнотой у оврага, внимания никто не обратил. Да, собственно говоря, и не было рядом этого "никто". По крайней мере, поблизости. Основные действия происходили дальше. В семистах сорока семи метрах от места временной дислокации сводного отряда РККА — расстояние это было скрупулёзно подсчитано встроенным в прицел дальномером, который уже через секунду сообщил: семьсот сорок четыре метра до цели. До движущегося в сторону хутора танка. Советского танка. Тридцатьчетверки. Точнее, двух танков. Возможно, дальше шли еще машины, но разглядеть их сержант не сумел — мешали холмы и дающие сильную засветку вздымающиеся тут и там языки пламени. То ли ковыль горел, то ли подбитая техника. Своя ли, чужая — этого даже через прибор разобрать не удавалось.

— Наши идут. Две единицы, — пробормотал Винарский, возвращая винтовку Марику. — Тебе, кстати, как? Обойму этот агрегат вставлять не мешает?

— Нет, товарищ сержант, не мешает. Прицел вперед сдвигается, а у затвора рукоять гнутая, — пояснил боец. — Это всё Леся придумала.

— Да. Она молодец… Леся, — отозвался танкист с неожиданной тоской в голосе. — Ладно, пора бы и нам… делом заняться.

Громыхнули танковые орудия. А спустя секунду-другую темноту прорезали пулеметные трассеры, веером пройдясь по невысокой гряде, вставшей на пути наступающих тридцатьчетверок. Противник ответил чем-то легким, стрелковым и минометным. Откуда-то издали, работая по площадям, наугад.

Сержант помнил, что сразу за грядой располагалась вражеская батарея, которую он углядел еще днем, во время прорыва из хутора. Если гансы позицию не сменили, то вскоре средние танки должны были выскочить прямо под удар немецких ПАКов. Чтобы быть расстрелянными в упор, с пистолетной дистанции. "Да, ситуёвина. Надо бы подсобить ребятам. И поторопиться". Однако время в запасе еще оставалось. Тридцатьчетверки, не торопясь, двигались вдоль возвышенности, высматривая, по всей видимости, удобный распадок. Тот, кто командовал головным танком, дураком не был и на верхотуру старался не лезть, справедливо опасаясь подлянок со стороны фрицев.

— Эх, жаль, связи у нас с ними нет. И с ночным видением у них проблемы, — с досадой бросил Винарский, прикидывая, как лучше распределить силы и скрытно подойти к артиллерийской позиции немцев.

— Зато у нас есть, — откликнулся Синицын. — И связь, и зрение. Ночное.

Довольный Гриша покрутил головой с надетым на нее переносным тепловизором, еще одним подарком оставшейся в будущем Елены Клёновой. В этом устройстве боец напоминал таинственного "рыболюда", сканирующего внешний мир похожими на громадные зрачки окулярами.

— Ты прямо марсианин какой, — хохотнул Марик, глянув напарника. — Видно чего?

— Ага, — подтвердил тот. — Винтовку у тебя за плечом вижу. Рожу твою хитрую, а еще…

— Всё, хорош трепаться, — оборвал Гришу Винарский. — Короче, так, парни. Сараи справа горят, видите? Отлично. Перед ними вал, еще ближе дорога. Вот вдоль нее и пойдем. Как раз немцам во фланг выскочим. Всё поняли? Тогда по коням. Лейтенант, командуй пехотой.

Развернувшись, сержант рысцой побежал к танку. Запрыгнув на броню, он нырнул в темноту башенного проема, одновременно отдавая команду на выдвижение.

А еще через пару секунд из приоткрытого люка мехвода до бойцов донесся удрученный вздох Макарыча, видимо, вновь сетующего на судьбу, так и не подарившую ему, единственному из всех, чудесный аппарат. Волшебный аппарат, дающий способность видеть в темноте. Как кот, как сова, ну или, на худой конец, как летучая мышь. Ага, как бэтмен, абсолютно неизвестный Барабашу персонаж, часа три назад (и семьдесят три года вперед) в ироничном смысле упомянутый Ольгой Фоминой. Не к ночи будь упомянутый.

Взрыкнув моторами, "семидесятка" плавно качнулась и медленно поползла наверх, преодолевая последний, относительно твердый участок подъема, выходя на оперативный простор, на поле сражения.

— Танцуем, парни, танцуем… танцуем, — тихо бормотал Винарский, вглядываясь в огонь, гудящий справа, и мрак, сгустившийся вдоль поросшей лопухами дороги, с трудом просматриваемой даже в тепловизор. Затененной пожаром и земляной насыпью.

Увы, сержант, как и все советское командование, не знал того, что еще днем генерал-лейтенант Карл Роденбург, командир 76-й пехотной дивизии немцев, перебросил основные силы своего соединения к Бородкину и Конному. Туда, где, по его мнению, ожидался прорыв русских танков. Оставив на хуторе только одну батарею ПТО, три единицы бронетехники и два взвода прикрытия, оголив тем самым левый фланг обороны. Сил, как обычно, не хватало у обеих сторон, и чем-то всегда приходилось жертвовать, чем-то рисковать. Ослабляя "тонкую красную линию" в одном месте и усиливая в другом. Само село, трижды за день атакованное с воздуха Илами и Пешками, превратилось в руины. Горящие, безжизненные. Жаль только, что не смогли разглядеть летчики хорошо замаскированную батарею, работая, в основном, по южной и восточной окраинам. Но тем не менее…

Рота танков, один батальон советской пехоты — и всё, всё было бы решено. Лавина танков и мотострелков, прорвав оборону противника покатилась бы к Сталинграду, сметая спешно собранные с миру по нитке вражеские заслоны, выполняя поставленную Ставкой задачу. Увы, знать это было не дано. Пока не дано. И потому командир легкого танка не двинул свой отряд вглубь села, не обошел его с запада, не попытался присоединиться к тридцатьчетверкам, связаться с их экипажами, а через них и со штабом бригады. Он просто рванулся вперед, прикрываясь пламенем, опасаясь подхода от хутора свежих резервов противника. И, в принципе, он поступил правильно. Ведь это война. Его война. Его бой. Его задача. Только так, и никак иначе.

Старая дорога оказалась хоть и заброшенной, но вполне проходимой. Правда, не очень широкой. Слева канава, справа насыпь, еще дальше — горящие строения. Итог: за фланги можно было не волноваться — через огонь и насыпь немчура не полезет, а за канавой "боевым охранением" шел Кацнельсон, скрываясь среди кустов и высокой, укутанной пеленой дыма травы. И заметить его без специальных приспособлений противник не мог, а вот сам Марик, прикладывающийся время от времени к "навороченному" прицелу трехлинейки, видел всё. Ну или почти всё, что творилось вокруг.

Метрах в тридцати перед танком трусил Синицын, благоразумно держась в тени земляного вала. Мертвенно-бледный фосфоресцирующий свет ракет, изредка взлетающих над полем боя, терялся в пламени пожаров и не давал стороннему наблюдателю возможности рассмотреть в деталях происходящее на дороге. Лейтенант, распределивший бойцов в пехотном прикрытии, двигался позади, обозревая окрестности в широкий, почти панорамный видоискатель, прилаженный к РПГ. Связь функционировала без нареканий, вызывая у сержанта чувство легкой эйфории. Или, точнее сказать, чувство глубокого морального удовлетворения. От сбывшейся мечты. Мечты любого командира любого тактического звена любой армии. Контроль каждого бойца, контроль поля боя — чего еще не хватает для полного счастья? Ну да, артиллерийской и воздушной поддержки, огневой мощи и грамотного целеуказания. Правда, подобное желание — это уже, прямо скажем, перебор. Явный. Похожий на недовольное брюзжание пресытившегося изобилием гражданина — "золота никогда не бывает слишком много". Однако сержант к подобным типам не принадлежал и наглых требований через губу выдвигать не пытался, ему было достаточно и того, что есть. Ну, почти достаточно. "Ведь неплохая связь и хороший обзор — это тоже немало".

В настоящий момент командира танка беспокоило лишь одно: "Отчего ж спокойно-то так? Неужели фрицы не озаботились прикрыть это направление?" Ответ на мысленно заданный вопрос был получен практически сразу. Из наушников. Тревожным сообщением "головного дозора":

— Кажись, мины, товарищ сержант.

— Где?

— Где-то спереди. Чуть не наступил на одну…

— Проход найти сможешь? — перебил бойца сержант. — По краю или еще где?

— Дык, щупа-то нет. И потом, долго это.

— От, дурилка, — ругнулся Макарыч, открывая свой люк настежь. — Ходь сюды, злыдень.

Синицын подбежал к танку.

— На-кось. Держи чемоданчик. И фонарь заодно… Как собирать, помнишь?.. Ну и хорошо, не зря, выходит, мы с тобой этот ИМП цельный час драконили — пригодилось.

Барабаш просунул в проем чемодан, и уже спустя пару минут вооруженный миноискателем боец медленно побрел по дороге. Зигзагом, поводя в разные стороны "кочергой", прислушиваясь к щелчкам и пискам в наушниках.

— Есть проход! — доложился Синицын, дойдя до поворота, а затем вернувшись метров на сорок назад. — Дальше всё чисто. А тут можно у насыпи пройти. Только узко очень, я сейчас с краешку встану… Ага, вот так. Руками буду показывать.

— Ну, гляди. Не дай бог, промазал. Я тебя тогда, б…, с того света достану.

— Прорвемся, командир, не впервой, — прогудел со своего места Макарыч, дергая левый рычаг. — Прорвемся.

— Ну, с богом. Помаленьку, — скомандовал в ответ Винарский.

Вскарабкавшись правой гусеницей на склон земляного вала, танк медленно пополз вдоль обочины, ведомый почти вслепую, направляемый лишь короткими указаниями командира и выверенными движениями опытного мехвода.

Секунд через тридцать мины закончились. Дальше оставался поворот. Поворот направо, за огонь, за насыпь, к селу, к батарее противника.

— Марик, вперед продвинься. Глянь, что там с немцами, — прозвучал в ПУ голос лейтенанта.

— Точно! Давай, студент, — подтвердил приказ командир танка. — А ты, Гриша, пока чемодан упакуй.

Синицын быстро разобрал ИМП и, сложив все части в переносной бокс, передал последний Макарычу. А спустя еще какое-то время доложился ушедший вперед Кацнельсон:

— Пять орудий. У ближнего ствол на нас смотрит. Рядом хмырь какой-то. С биноклем.

— Снять сможешь?

— Погоди, сержант, — остановил лейтенант танкиста. — Надо бы развернуть фрицев в другую сторону.

— Да как, блин?

— Очень просто. Гриша, дуй к Марику и еще левее, во фронт к орудию. Очередь дашь, а Марик под шумок наблюдателя щелкнет. Глядишь, засуетятся сволочи, решат, что по ним оттуда бьют, а нас не заметят.

— Хорошо, — снова согласился сержант с доводами летчика. — Будем пробовать. Только пошустрей, пошустрей, парни.

— Есть пошустрее.

Первым о выходе на позицию бодро отрапортовал Синицын:

— На месте.

И сразу за ним Марик:

— Кацнельсон в канале.

— Ты еще "в канализации" скажи, — рассмеялся сержант. — Понабрался, блин, от майора словечек.

— А так красивше звучит. Солиднее.

— Всё. Хорош болтать, — отрезал танкист. — Готовы?

— Готовы.

— Поехали.

Короткая очередь ППШ прошлась по немецкому орудию. Метров со ста с небольшим. Одновременно с ней прозвучал выстрел из трехлинейки.

— Есть! Есть! — заорал в микрофон Марик. — Готов фриц. Попал!

— Да не ори ты, — поморщился сержант. — Тише. Тише давай.

И тут же впереди с гулким хлопком разорвался снаряд. Осколочный, семьдесят шесть миллиметров. Видимо, одна из тридцатьчетверок, просочившихся, наконец, сквозь гряду, пальнула наугад, в темноту. Напугав вражеских артиллеристов, принявшихся лихорадочно разворачивать орудие на звук выстрела, в сторону новой напасти.

— Поворачивают, поворачивают! — прокричал Марик, в азарте позабыв про приказ командира не мучить громкоголосьем чувствительный микрофон. Однако Винарский не стал поправлять бойца, а лишь скривился с досадой, приказывая:

— Так, а теперь все назад, за танк. Наш выход, парни. И не забудьте подчистить всё, что мы не додавим. Вперед, Макарыч, вперед! Полный!

Отзываясь на вдавленную в пол педаль газа, "семидесятка" метнулась вперед, набирая ход, быстро покрывая оставшиеся до поворота метры дистанции, готовясь ворваться на укрытые с фронта немецкие позиции. Чтобы крушить, ломать, давить железо и плоть врагов, пришедших с оружием в руках на чужую землю.

— Твою мать! — ошарашенно выдохнул сержант, заметив, как рванула дальняя из тридцатьчетверок. Страшно рванула, выпуская из развороченного чрева яркий сноп пламени, извергаясь огненными ошметками перекрученных взрывов броневых плит.

— Подбили! Заднего подбили! — орал надтреснутым голосом Гриша. — Сволочи! Гады! С-суки-и-и!

— Быстрее, Сима! — хрипел Винарский. Стискивая зубы. Не скрывая душащих его злых слез. Проталкивая сквозь горло приказ. — Быстрее! Чтоб эти скоты второго не подпалили!

— Даю, командир! Полный, б…, мать…е… твою меть!

— А-а-а! Получите, твари!

Задергавшийся пулемет ярким пунктиром прожег темноту ночи, поливая свинцовым дождем вражеские орудия. Орудия, прикрытые с фронта, но никак не с тыла и флангов. Прорвавшийся на немецкие позиции танк подмял под себя ближайшее, корежа ствол, выворачивая с мясом колесную пару. Под гусеницами что-то хрустнуло и заскрежетало. В щели приоткрытого люка мехвода мелькнуло перекошенное от ужаса лицо артиллериста в фельдграу. Мелькнуло и пропало под обрезом лобовой брони.

— Так их, дави гадов!

Барабаш прорычал в ответ что-то нечленораздельное и снова рванул рычаги. Семидесятка скатилась с груды железа и понеслась к следующему орудию. Пока еще целому, но уже без прислуги, сметенной кинжальным огнем ДТ. Второе рейнметалловское изделие мехвод просто сковырнул, опрокидывая, сдвигая в сторону, освобождая путь к новой цели.

Впереди громыхнул взрыв. Секунд через семь-восемь еще один. В разлетающихся комьях земли что-то полыхнуло, а когда осела пыль, на месте третьей огневой позиции обнаружилась лишь дымящаяся воронка с разбросанными вокруг бесформенными обломками.

"Молодцы мужики! Знай наших!"

Уничтожившая немецкую пушку тридцатьчетверка медленно развернула башню в сторону машины Винарского, однако стрелять не стала. Видимо, командир среднего танка всё же сообразил, кто здесь свой-чужой, и успел отдать соответствующий приказ экипажу. И самому себе как наводчику.

"Пронесло, блин! Вот был бы прикол, если б свои ухайдакали!" — с этими мыслями сержант вновь переключился на вражескую артиллерию. Точнее, попытался переключиться. Поскольку тридцатьчетверка, надсадно ревя, рванулась влево и вбок, перекрывая обзор, к двум последним орудиям, безжалостно выкашивая пулеметным огнем разбегающихся фрицев, мстя за погибших товарищей. Не имея возможности напрямую принять участие в подавлении остатков немецкой ПТО, Винарский, сменив диск ДТ, направил Т-70 вдоль цепочки неглубоких окопов-щелей, вслед за более тяжелым и мощным собратом. Плюясь короткими скупыми очередями, не давая врагам опомниться, выбивая из их тупых голов даже мысль о сопротивлении. Иногда вместе с мозгами.

Через пару минут с батареей было покончено. Крутнувшись напоследок над самым дальним окопчиком и похоронив под пластами обрушившегося грунта всех, кто там укрывался, бронированная машина под номером "24", победно взревев, отползла чуть назад и, перевалив через невысокий бруствер, потихоньку двинулась в обратную сторону. Прикрываясь земляным отвалом, развернув башню к горящим строениям, хищно поводя стволом, выцеливая возможного противника и, видимо, пытаясь отыскать проходы в село. Если и не для прорыва в глубину обороны, то хотя бы для своевременного пресечения контратаки. В нынешних условиях практически неминуемой. Цифры на броне тридцатьчетверки сержант сумел разобрать только сейчас, когда скоротечный бой почти закончился. "Постников! Его машина… Молоток комиссар. Опытный… чертяка!"

Свой танк Винарский отвел дальше. Туда, где потемнее, где вероятность быть обнаруженным должна стремиться к нулю. Не забывая впрочем посматривать на полуразрушенные здания за линией окопов. Ведь, как минимум, два возможных пути для подхода резервов у фашистов еще оставались. И ближайший располагался сразу за памятной стеной "колхозной фермы". Той самой, возле которой сиротливо темнел силуэт сгоревшей еще днем "трешки". "Трешки" с оторванным орудийным стволом, срезанным по самую маску.

Что творилось во время боя за кормой легкого танка, сержант не видел. Не видел, но слышал прекрасно. Через гарнитуру ПУ. В том числе и сейчас, когда в наушниках прозвучала просьба. Краткая и недвусмысленная. Произнесенная невозмутимым, подозрительно спокойным голосом лейтенанта:

— Сержант, подмогни ребятам. Прижали их, головы не поднять.

— А не хрен им телепаться было, — буркнул в ответ Винарский, но уже через секунду, устало. — Ну да ладно, поможем пехтуре.

Семидесятка развернулась. Всем корпусом, поворачивая вдобавок и башню.

Прицел, еще чуток довернуть. Снова прицел, правая рукоять. Готово. Левая педаль, стук ДТ. Всё. Прикрытый контрфорсом пулеметчик — от пехоты прикрытый, не от танкистов — мешком вываливается из-за кирпичей, оставляя у стены теперь уже совсем нерабочий МГ с подломленными сошками.

— Выползайте. Только быстро и без форсу.

Что ж, дело сделано. И просьба исполнена.

Но, возможно, зря. Зря сержант отвлекся от наблюдения за проходами и проулками. Однако иначе поступить он не мог. Ведь долги надо отдавать. Всегда. Тем, кто уже один раз спас тебя. Совсем недавно. Всего-то пару минут назад.

Легкий танк рванул к батарее. На всех парах. Ошеломленный гибелью одной из тридцатьчетверок Синицын поначалу дернулся туда же, за танкистами, однако был моментально остановлен не допускающим никаких кривотолков приказом лейтенанта:

— Сохранять дистанцию. На рожон не лезть. Стрельба с открытых позиций только по наиболее опасным целям. В тени держимся, мужики. В тени.

— Понял, — с досадой подтвердил Гриша.

— Всё, отставить разговоры. Выходим на первый рубеж. Семьдесят метров. Что с целями?

— Не наблюдаю.

И тут же Кацнельсон:

— У меня чисто.

— Хорошо, — сосредоточенно произнес летчик через секунду. — Движемся дальше. Гриша — правый фланг. Марик, держи левую сторону и сзади. На мне — стены и проулки.

— Есть.

Спустя секунд десять доложился Синицын:

— Хмырь какой-то из блиндажа выскочил. Офицер, кажется.

— Достать сможешь?

— Далековато мне, чтоб с гарантией.

— Марик?

— Попробую.

Кацнельсон плюхнулся на землю, перехватывая поудобнее винтовку, прикладываясь к прицелу. Сквозь "просветленную" оптику было прекрасно видно, как фриц затравленно озирается, по всей вероятности, пытаясь принять решение. То ли юркнуть обратно, в спасительную тьму блиндажа, то ли попытаться на месте организовать некое подобие сопротивления. Однако ни того, ни другого он сделать не успел. Лязгнул затвор трехлинейки, сухо щелкнул выстрел. Раненый в бедро немец рухнул на землю, воя от боли, суча ногами, стараясь отползти, спрятаться от неизвестного снайпера.

— Добей! — жестко приказал летчик.

Вторая пуля упокоила фрица. Навеки.

— Молодец, Марик! Гриша, подойди ближе. Глянь, может, там еще кто резвый остался… А, черт! У них там антенна сверху!

В панорамном прицеле РПГ мелькнул подбирающийся к блиндажу Синицын.

— Шустрее, Гриня, шустрее! Гранатами работай! Связь им руби!

— Так нет их, гранат. Одна у вас, товарищ лейтенант, три у Марика, остальные…

— У немцев одолжи, мать твою!

— Ага, понял.

Пошуровав возле развороченной артиллерийской позиции, Гриша радостно отозвался в микрофон:

— Трохи есть. Аж три заразом.

Секунды через четыре, разобравшись с терочным запалом немецкой "колотушки", он аккуратно закинул гранату к выходу из укрытия, откуда уже выбирался следующий фашист. А после взрыва-хлопка еще одну, запулив ее четко в проем с сорванной дверью.

— Готово, отбегались уроды, — довольно пробормотал боец, заскочив внутрь просканировав через "очки" порушенную гранатами землянку. — "Марконики" хреновы…

— Идем дальше. Тридцать шагов.

Продвинувшись вперед, красноармейцы вновь припали к земле, вглядываясь в окружающее пространство. Т-70 на этот момент уже разобрался со вторым орудием и готовился двинуться дальше, к следующему.

— Двое в проломе, — произнес лейтенант. — Что-то тяжелое тащат. Гриша, твоя работа.

— А я? — обиженно пробурчал Кацнельсон.

— А ты помогай, не спи.

Из пролома в стене выползли двое солдат в касках и быстро рванули к танку. Первый нес что-то в руках, сгибаясь под тяжестью, второй, с карабином, видимо, страховал его. Добежать не успели. Двумя короткими очередями Синицын срезал "несуна". Страхующий тут же залег и открыл ответный огонь. Правда, не видя цели, палил в белый свет, как в копеечку.

Марик, не ожидавший подобной резвости от противника, со своим выстрелом явно запоздал — пуля прошла выше, воткнувшись в стену, выбив из нее облачко кирпичной крошки.

— Марик, елки зеленые! Я же сказал, не спи!

— Сейчас, сейчас, — бормотал Кацнельсон, перезаряжаясь, непослушными пальцами, на ощупь, вталкивая латунные стерженьки в "футляр" обоймы. Оплошность бойца исправил его напарник, зашвырнув последнюю гранату туда, где затихарился отстреливающийся фриц.

— Нормально, — сухо прокомментировал лейтенант действия красноармейцев. — Идем дальше.

— Огнеметчик! — неожиданно заорал Синицын, вскидывая автомат.

Вскинуть-то вскинул, но выстрелить не сумел. Нога его внезапно подвернулась, провалилась в какую-то щель, и, неловко взмахнув руками, боец свалился в немецкий окоп, безбожно матерясь во весь голос. Спас ситуацию Кацнельсон, полностью реабилитировавшись за свой предыдущий прокол. Вставив в гнездо злополучную обойму и сняв, почти навскидку, высунувшегося из какой-то щели вражеского солдата. Уже направившего зловещий раструб в корму советского легкого танка. Добил опасного противника Синицын, выбравшийся, наконец, из подземной ловушки и успевший таки принять участие в охоте на огнеметчика. Пули, прочертившие силуэт врага, задели ранцевые баллоны, и через пару мгновений вырвавшаяся на свободу смесь заполыхала, растекаясь по впадинам и выемкам, озаряя зловещим светом темноту сентябрьской ночи. Несколько фигурок, истошно вопя, живыми факелами заметались в огненном озере, спотыкаясь, падая, судорожно поднимаясь и вновь падая. В остервенении катаясь по горящей земле в надежде сбить жрущее плоть пламя. Тщетно.

Патроны на них тратить не стали. Потрясенный Марик только и смог, что нервно сглотнуть и тихо выругаться сквозь зубы. От страшной картины сгорающих заживо людей, пусть и врагов, проняло даже лейтенанта:

— Всё… нормально, парни… Нормально.

Однако после непродолжительной паузы он всё же совладал с эмоциями и выдал новое целеуказание:

— Чуть правее, метров сорок по курсу. Проем в стене. Видите?

— Где?.. Ага, есть… Видим.

— Шевеление там какое-то. Не разберу пока. Кажется, ход сообщения.

— Точно, есть ход, — подтвердил Гриша догадку. — Фрицы там. Два, три… не, вроде больше…

— Плевать! Левее отходите. Встречайте, когда попрут. Раньше не надо.

— Есть.

Через несколько секунд Синицын нарисовался возле разбитого орудия и, спрыгнув в неглубокий окопчик, загромыхал чем-то железным.

— Товарищ лейтенант, тут эМГэшка немецкая. Хочу попробовать.

— Пробуй, — немного подумав, согласился летчик. — Не увлекайся только.

— Есть не увлекаться, — бодро отозвался боец, гремя пулеметной лентой, разворачивая трофей в сторону строений. И чуть позже, с досадой. — Блин, не лезет гадина.

— Не умеешь, не берись, — прошипел в наушниках голос Кацнельсона. — Вот так надо.

Звякнула захлопнувшаяся затворная крышка. Лейтенант, не видя бойцов, слегка заволновался:

— Еще раз говорю, не увлекайтесь. И никакой рукопашной. Дали очередь — сразу назад.

— Понятно, товарищ лейтенант. Мы быстро.

Зашуршала осыпающаяся земля. Несколько теней скользнуло в ведущий к батарее ход сообщения, и спустя какое-то время в нешироком проходе появились идущие гуськом фрицы, спешащие занять выгодную позицию в тылу у советских танкистов. Ну что ж, как говорится, поспешишь — людей насмешишь. Длинная очередь встретила немцев в упор, не оставляя им никаких шансов. Полегли все. Все шестеро.

— Хорош, теперь отходите.

Однако вдохновленные успехом красноармейцы вместо того, чтобы исполнить приказ, выставили МГ на бруствер и принялись ожесточенно поливать из трофейного пулемета кажущиеся им подозрительными проемы в стене. Совершенно позабыв в горячке боя об осторожности и словах командира.

Расплата не заставила себя долго ждать. Прилетев откуда-то с фланга, отметившись фонтанчиками земли, выворачиваемой тяжелыми пулями. Разбитый МГ отлетел в сторону, больно ударив по скуле ошеломленного Марика. Слава богу, бойцы быстро сообразили, что медлить не стоит, и потому моментально скатились на дно окопа, укрываясь за слоями грунта и сваленными в груду снарядными ящиками. А невидимый им враг продолжал осыпать раскрытую позицию стальными градинами калибра семь девяносто два, не давая поднять головы, заставляя плотнее вжиматься в теплую, пропахшую дымом землю.

— От, гаденыш. Из-за угла бьет, — нервно процедил в микрофон лейтенант, соображая, как лучше помочь опростоволосившимся подчиненным. "Н-да, делать нечего. Придется танкистов просить".

— Сержант, подмогни ребятам. Прижали их, головы не поднять.

— А не хрен им телепаться было, — тут же отозвался Винарский. — Ну да ладно, поможем пехтуре.

Развернувшийся танк щедро угостил свинцом вражеского пулеметчика. Щедро и, что гораздо важнее, точно. И основательно.

— Выползайте. Только быстро и без форсу… Клоуны.

Выскочившие из окопа Марик и Гриша порскнули в разные стороны, растворяясь в спасительной темноте. Но лишь для того, чтобы уже через десяток секунд оглушить и лейтенанта, и танкистов заполошным воплем:

— Танки, б…!

— Ох, мать твою!

— Где!?

— Да вон же! Из-за сарая лезут! Справа!

Вообще-то, танк был только один. Но, тем не менее, противником он являлся весьма и весьма серьезным. С модернизированным орудием, с повышенной бронезащитой. Выдвинувшись из оставленного без присмотра проулка, панцер неторопливо повернул башню в сторону тридцатьчетверки, видимо, посчитав ее главной целью, и почти сразу же плюнул снарядом из длинного шестидесятикалиберного ствола. Помешать ему в этом гнусном деле сержант не успел. Да и не мог успеть, несмотря на лихорадочное вращение рукоятей и яростный мат рвущего рычаги Макарыча. Получившая попадание в район передних катков машина Постникова вздрогнула как от ожога. Сквозь щели люка мехвода повалил дым, однако выбираться из обездвиженного танка никто не торопился.

"Мать твою, да неужели погибли все?" — похолодел от жуткой мысли Винарский. — "Да нет, должны, должны быть живые". И словно бы отвечая на призыв сержанта, тридцатьчетверка внезапно очнулась и, тихо простонав, заскрипела зубцами поворотного механизма, пытаясь нащупать, поймать в перекрестье прицела неведомого врага. Медленно, слишком медленно возвращаясь к жизни. Немецкий же танк вальяжно, с почти барской ленцой продвинулся немного вперед, собираясь, по всей видимости, занять освободившееся место короля сражения, однако уже через несколько метров озадаченно остановился, сообразив, что праздновать победу над "русским чудовищем" пока еще рановато. Остановился нахально, нагло, подставляя бронированный борт семидесятке Винарского. То ли позабыв, что в башне у Т-70 стоит не хлипенькая пушчёнка сверхмалого калибра, а совсем даже неслабая на короткой дистанции сорокапятка, то ли попросту не заметив в потемках третьего участника поединка. Поединка плюющихся огнем и сталью машин. Напоминающего вовсе не благородную дуэль учтивых джентльменов, а яростную до безумия схватку. Схватку смертельных врагов, кровавую драку, бой без правил, без жалости, без сантиментов…

— Получи, сволочь!

Негромко лязгает затворный механизм. Почти неслышно, теряясь в рокоте урчащих моторов. Еще тише звучит стук ударника. Воспламенившийся порох неожиданно вспоминает о своем предназначении, моментально превращаясь в газ. Горячий, стремительно расширяющийся в объеме, взрывной волной расходящийся вдоль гладких стенок в поисках слабого места. И находящий его. В самом конце. Там, где тонкий цилиндр гильзы запирается катушкой снаряда. Комка металла, нацеленного во внешний мир острием баллистического наконечника.

Вытолкнутый чудовищным давлением из латунного узилища, подкалиберный БР-240П ввинчивается в канал ствола, вбирая в себя всю силу и энергию взрыва. Подстегиваемый рвущимися вслед пороховыми газами, беспощадно-стремительный, похожий на шахматную фигуру, увенчанного шеломом витязя.

Миллисекунда разгона. Вспышка. Удар. Огненный болид срывается с дульного среза, обретая, наконец, долгожданную свободу. Обретая цель. Такую близкую, такую долгожданную, такую… ненавистную. Скрытую слоями чужого металла. Закаленного, твердого, злого. Не склонного к сквозному пробитию.

Не склонного? Три раза ха-ха!

Короткий полет. Наконечник из легкого сплава вминается во вражескую броню. Шелуха оболочки растекается по поверхности, прилипая к размякшей, разогретой почти до тысячи градусов стали. Освобождая из плена прочнейший сердечник. Тот, что рвет слоистую толщу преграды, проникая внутрь. Внутрь железной коробки, мнящей себя непобедимой. Раскаленными брызгами врываясь в заброневое пространство фашистского танка. Громя всё на своем пути. И мертвую ткань бездушной машинерии. И мягкую, податливую плоть врагов. Считавших себя неуязвимыми. И просчитавшихся…

Советский снаряд калибра сорок пять миллиметров пронзил борт фашиста. Именно в той точке, куда и целил сержант. Аккурат между первым и вторым поддерживающими катками. Прямо как по учебнику, точнее, по памятке о наиболее уязвимых местах немецкой "трешки".

— Есть! — победным возгласом танкист лишь подытожил свою правоту. Правоту удачного выстрела. Однако успех стоило закрепить. И следующий снаряд, такую же катушку образца не то нынешних, не то более поздних времен, Винарский послал в башню, в заднюю часть, туда, где, по идее, должен был располагаться вражеский командир. И тоже удачно — дистанция в сто пятьдесят метров не оставила фрицам ни единого шанса. Получивший две сквозные пробоины панцер задымил. Заглохший, печальный, лишенный силы и желания сражаться.

Довольный сержант уже приготовился было добить из пулемета уцелевших германских танкеров, тех, кто еще мог бы попытаться спастись, выскочить наружу из раскрывшихся люков, однако этого удовольствия ему не доставили. Последнюю точку в судьбе немецкого танка поставила тридцатьчетверка, хоть и обездвиженная, но пока сражающаяся. Бронебойным снарядом, разворотившим правый борт вместе с топливным баком. Вспыхнувший бензин разлился по корме, и через несколько секунд объятая пламенем "трешка" превратилась в один большой погребальный костер. Погребальный костер для ее экипажа.

Увы, для тридцатьчетверки этот выстрел также оказался последним. Видимо, то ли от сотрясения при попадании вражеского снаряда, то ли вследствие банальной поломки что-то случилось с орудийным накатником. Или с люлькой. В результате же… в результате ствол танковой трехдюймовки так и застыл в положении отката. "Укоротившись" сразу на пять или шесть калибров. Лишив танкистов последней надежды. На продолжение стрельбы, а, значит, и боя. Сержант, наметанным взглядом моментально определивший "проблему", только и смог, что досадливо крякнуть и выругаться прямо в микрофон.

— Что-что? — переспросил через ПУ Марик.

— Отходить вам надо, вот что, — сквозь зубы ответил командир непонятливому бойцу. — В одиночку нам тут не справиться. Короче так. Выдвигаетесь к гряде, держитесь метрах в двухстах от линии окопов. И чуть что, возвращаетесь к…

— Нет, сержант, не так. Не возвращаемся, — неожиданно перебил Винарского летчик. — От окопов мы отойдем. Шагов на пятьдесят-сто, не больше. Там есть канавка хорошая, в ней и укрыться можем, когда понадобится. Но пока за вами держаться будем. Как-то так.

— Хорошо, — с трехсекундной задержкой пробурчал танкист, нехотя соглашаясь с лейтенантом. — Действуйте. А мы пока к коллегам двинем. Посмотрим, поможем, если что. Макарыч, слышишь?

— Слышу. Уже.

— Что уже?

— Уже едем. Ты, командир, только корректируй меня маленько. А то ж я тут один среди вас незрячий…

Макарыч ворчал еще секунд десять, но Винарский его почти не слушал. Напряженно всматриваясь в "негатив" перископа, сержант прикидывал шансы. Шансы на продолжение боя. Лишь изредка прерываясь для подачи коротких команд. Мехводу. Чтоб не заснул.

С шансами, если честно, получалось не очень — одной семидесяткой и тремя бойцами позицию удержать сложно. Впрочем, с боеприпасами у танкистов проблем не было — одних только подкалиберных десятка два, плюс дюжина иновременных "стрелок", шесть дисков ДТ и до едрени-фени всяких там разных осколочных вперемешку с зажигательными и трассирующими. Да и надежда пока еще оставалась. Надежда на средний танк. Точнее, на его радиостанцию. "Ну да. Доложиться. Запросить поддержку. А там, глядишь, наши подойдут и… протянем как-нибудь… до утра". Как всякий оптимист, Евгений отчего-то считал, что главное — это дождаться нового дня. Будет день — будет, как говорится, и пища.

На подбитой тридцатьчетверке тем временем открылся башенный люк. Выбравшийся оттуда танкист через секунду снова склонился над башней, помогая напарнику, вытягивая его наружу. А тот, видимо, раненый или просто контуженный, цепляясь за плечи товарища, из последних сил пытался покинуть чадящую дымом машину.

— Макарыч, чуть правее возьми, ближе к окопам. Прикроем ребят.

— Понял, командир. Сделаем.

Притормозив гусеницей, мехвод повернул Т-70 углом к строениям и повел танк наискосок, стараясь выйти к тридцатьчетверке справа, прикрывая ее от возможного огня со стороны противника. Горящий в ближнем проулке панцер позволял не опасаться пакостей с этого направления, однако следующий проход между домами вызывал тревогу. Собственно говоря, именно туда и был направлен ствол танковой сорокапятки. И именно туда, в темноту, вглядывался сейчас сержант, боясь упустить момент. Момент появления очередной неприятности. Бронированной и, как всегда, неожиданной.

И всё же Винарский надеялся, что не полезут оттуда фрицы — уж больно хорошо освещался выход из проулка горящим рядом сараем. Жаль, только выход, только самый конец. А вот что творилось дальше, танкист разобрать не мог, как ни пытался.

Надежда сержанта на спокойную жизнь не оправдалась. Растворившись в грохоте тяжелых гусениц. В опасном проходе появилось нечто громоздкое, угловатое, выползающее из-за домов с грацией беременного бегемота.

— Самоходка, мать твою! — и сразу, одним выдохом. — Сима! Короткая!

Танк резко остановился, качнувшись на торсионах подвески, и в ту же секунду прозвучал выстрел. Не раздумывая и почти не целясь, Евгений послал "зажигалку" в сторону вражеского артштурма. Даже не надеясь пробить толстую шкуру чудовища. Желая просто попасть в силуэт, чтобы остановить, сбить прицел, напугать, в конце концов.

Последнее удалось в полной мере. Немецкие самоходчики, поймав лбом снаряд, рикошетом ушедший вверх от скошенного листа бронерубки, по всей вероятности, так не поняли, откуда ведется обстрел, и потому, на всякий пожарный, решили не выеживаться, отведя свою железную коробку назад, в спасительную темноту, под прикрытие кирпичных стен.

— Макарыч, быстрее давай! Пока эти уроды не очухались.

Танк рванулся вперед, сумасшедшим броском преодолевая расстояние до застывшей невдалеке тридцатьчетверки, вставая над бруствером, между ней и теми, кто мог добить подраненную машину, искромсать в клочья, убить, уничтожить всё, что в ней и что рядом.

"Черт! Только б до радио добраться. Только б добраться". Мыслями сержант был уже там, внутри, у гудящей лампами радиостанции, посылающей долгожданный сигнал. О выходе на главный рубеж, о прорыве немецкой обороны. О том, что еще немного, еще чуть-чуть. Последнее усилие, последний резерв. Сюда, к маленькому хуторку в степи. Одну единственную соломинку на хребет перегруженного вражеского верблюда. Тонкую, почти невесомую. Хотя бы один танковый взвод, одну стрелковую роту…

Увы, сержант не знал. Многого не знал. Не знал, что немецкое командование уже извещено о "проблемах в Подсобном Хозяйстве" и что всего в трех километрах к востоку от хутора уже формируется моторизованная кампфгруппа, усиленная пятью танками из состава 16-й танковой дивизии фрицев. И что уже отдан приказ на ее выдвижение. И что через полчаса-час она доберется до места и попытается с ходу уничтожить прорвавшихся к батарее русских. Не знал сержант и того, что некому отправить донесение в советский штаб. Да и нечем. Ничего этого сержант не знал. Но — надеялся. Верил, что помощь придет. Не может не прийти.

Отработав поворотной рукоятью, сержант плавно развернул башню к селу, не отрывая глаз от прицела, удерживая правую ногу на спуске орудия. Никакого движения у хутора пока не наблюдалось. "Затихарились гады. Видать снова какую пакость готовят".

Что ж, кое-какие козыри в рукаве у танкиста еще оставались. Например, снаряд, что покоился в каморе ствола, ожидая своего часа. Или, скажем, гранатомет, что тащил на себе лейтенант. И эти факты не могли не радовать командира легкого танка. "Повоюем еще. Главное, чтобы подмога успела подойти. А всё остальное в наших руках. Удержимся".

Однако новая напасть проявилась вовсе не там, где ее ожидали, а гораздо левее освещенного пожаром проулка. С грохотом проломив стену какого-то невысокого строения, на поле боя выкатилась немецкая самоходка. Вероятно, та же самая, напуганная чуть раньше рикошетом в рубку.

— Лейтенант! — словно безумный заорал Винарский, вновь разворачивая орудие. — ЭРэСом, эРэСом давай! Не успеваю!

— Противника не наблюдаю, — сухо отозвался летчик. — От огня засветка сильная. Помехи.

— Черт! Левее, левее возьми! Метров сорок, не больше. А я пока…

На сей раз сержант прицелился более тщательно. Понимая, что второго шанса, возможно, не будет. Стараясь успеть первым, пока противник не прояснил обстановку.

Успел. Опередив врага буквально на долю мгновения. И поймав удачу за хвост. Угодив снарядом точнехонько в неприкрытую бронезаслонкой смотровую щель. Практически случайно. Но эффективно. Одним фартовым выстрелом уничтожив и механика-водителя, и наводчика. Смертельно ранив командира. В живых остался лишь заряжающий, попытавшийся выскочить наружу и сумевший даже сделать пару шагов по бронированной крыше. Но так и не добравшийся до кормы — пули калибра 7,62 поставили точку в его недолгом пути. Короткой очередью из танкового пулемета.

— Цель вижу, — прозвучал в наушниках голос лейтенанта. — Готов открыть огонь.

— Спасибо конечно, только поздновато немного, — рассмеялся в ответ сержант. — Сам справился.

— Ну и хорошо. Сам так сам. Я тогда обратно двинусь. Мало ли что с…

Закончить фразу летчик не успел, прерванный воплем Синицына:

— Танк! Еще один! Справа!

Через секунду стало понятно, откуда пришла беда. И снова откуда не ждали, вновь из того самого проулка, в котором пятью минутами ранее пряталась германская самоходка. Вот только сейчас это был танк, Т-4, рабочая лошадка панцерваффе. И, к несчастью Винарского, командир немецкой "четверки" оказался достаточно сообразительным гадом. Наплевав на обездвиженный средний танк русских, фриц принялся поворачивать башню и, соответственно, орудийный ствол в сторону Т-70, чей силуэт темнел сбоку от своего более тяжелого собрата. "В борт будет бить! Сволочь!" — моментально сообразил Винарский, вращая рукоять поворотного механизма, нажимая на пулеметный спуск — увы, вложить очередной снаряд в камору орудия он уже не успевал.

Нити трассеров протянулись к врагу, заплясали отметинами попаданий и рикошетов. Возможно, ручной Дегтярев или аналогичный танковый, но на шаровой установке, сумели бы как-то поразить смотровые щели и приборы фашиста, но для спаренного с сорокапяткой ДТ подобная задача оказалась непосильной. Непросто, слишком уж непросто было переносить огонь, работая лишь механическим приводом, да к тому же по движущейся цели. А если начистоту, то почти невозможно. К тому же через какой-то десяток секунд сухо щелкнул затвор, возвещая о том, что патроны в диске закончились. А вот противники — нет.

Затаивший дыхание сержант мог лишь отрешенно наблюдать за действиями фашиста. Будто в странном оцепенении, ступоре, не в силах даже и пальцем пошевелить, танкист всё смотрел и смотрел на готовящуюся к прыжку смерть, затаившуюся в черном зрачке ствола. В тоскливом ожидании. Когда же, наконец, всё закончится. И лишь одна единственная фраза вертелась в голове, дурацкая, брошенная когда-то майором из далекого будущего: "Пипец котенку!"

Выстрела врага сержант так и не дождался. Не заметил он и дымный след от снабженной реактивным двигателем гранаты, протянувшийся откуда-то сбоку, из-за линии окопов. Он сумел лишь оценить результат. Превзошедший все ожидания. Ошеломительный.

Экспериментальный боеприпас тройного действия, изготовленный русскими оружейниками из НПП "Базальт" в 2006-м, отработал штатно. Ну или почти штатно. Первый заряд, венчающий иглу "гранаты", совсем небольшой, конусный, призванный сметать динамическую защиту бронированных машин будущего, не встретив знакомой преграды, проткнул лоб немецкого танка. Без лишних усилий, как сапожное шило — рыхлое голенище потрепанного сапога. Оставив лишь аккуратное оплавленное отверстие в толстой шкуре фашиста. Второй, более мощный, расширил дыру до приемлемого размера, а следом за ним… Следом за ним в заброневое пространство влетела стальная ампула. Ампула с аэрозолем. Термобарическим зарядом. Зарядом объемного взрыва. Адской смесью, моментально заполнившей боевое отделение панцера. И рванувшей. Со страшной силой. Выжигающей внутренности немецкой машины, включая воздух и всех, кто там находился. А еще через пару мгновений сдетонировал и боезапас в укладках.

Картину уничтожения германского танка сержант наблюдал через орудийный прицел, не отрывая глаз, сжимая кулаки, с какой-то мстительной, запредельно мстительной радостью. Сначала немецкая "четверка" окуталась клубами густого дыма и пыли, а затем яростно полыхнула огнем. Ярким столбом пламени, взметнувшимся вверх и в стороны, разрывающим на куски стальные плиты брони, не оставляя экипажу даже призрачных шансов на спасение.

— Ох, ё! — только и смог выдохнуть Винарский, до глубины души потрясенный воздействием на бронетехнику "гранаты" из будущего. В наушниках что-то восторженно вопили Синицын и Кацнельсон, совершенно не стесняясь в эпитетах. Не слыхать было лишь того, кто, собственно говоря, и произвел этот эффектный выстрел. Лейтенанта.

— Ну ты даешь, лейтенант, — пробормотал сержант секунд через пять. — Алло, лейтенант? Чего молчишь-то?

Ответ прозвучал чуть позже, когда танкист уже начал потихоньку волноваться за судьбу удачливого "гранатометчика".

— Оглох, — отозвался, наконец, лейтенант, а затем длинно и витиевато выматерился.

— Противника не наблюдаю, — произнес в микрофон летчик. — Засветка сильная от огня. Помехи.

— Левее, левее возьми! — чертыхнувшись, крикнул Винарский. — Метров сорок, не больше. А я пока…

Что именно "пока", Володя не расслышал. Точнее, не понял. Слегка пригибаясь, удерживая на плече заряженный РПГ, он бросился вперед, к примеченному десятью секундами ранее бугорку. "Да уж! Стыдоба. Готовился-готовился, а как беда пришла, так спекся" — досадные мысли заставляли краснеть от стыда. Краснеть, но поторапливаться.

Впереди громыхнуло танковое орудие. Дважды прострекотал ДТ.

Добравшись до нужной точки, лейтенант присел на одно колено и, попытавшись забыть о собственной нерасторопности, вновь припал к экрану-визиру, выцеливая врага. Что ж, отсюда немецкая самоходка была видна как на ладони.

— Цель вижу. Готов открыть огонь.

Ответом был чуть ироничный смех сержанта. Правда, и упрека в голосе не ощущалось:

— Спасибо конечно, только поздновато немного. Сам справился.

— Ну и хорошо, — Володя решил, что не стоит демонстрировать танкисту, а заодно и остальным бойцам собственные переживания, и потому продолжил спокойным, внешне спокойным голосом. — Сам так сам. Я тогда обратно двинусь. Мало ли что с…

Закончить фразу лейтенант не успел. Из-за крика Синицына:

— Танк! Еще один! Справа!

Появившийся из-за домов немецкий танк, выползший как раз из того самого оставленного без присмотра проулка, медленно разворачивал башню в сторону советских машин. "Сейчас выстрелит", — мелькнула в голове тревожная мысль. — "Блин, а отчего сержант-то молчит?" И, словно бы отвечая на крайний вопрос, пулемет на башне Т-70 разродился длинной очередью по противнику. Правда, без особого успеха. Шкура у врага оказалась толстая — не всякий снаряд возьмет, а обычные пули винтовочного калибра этому бронированному монстру, видимо, вообще как щекотка.

"А почему не из пушки?" — опять удивился летчик. Впрочем, на размышления времени уже не оставалось, ведь по всему выходило, что сейчас немец ответит. Бронебойным снарядом, в упор. "Если только…". Ну да. Если только не эта тяжелая бандура, что давит на плечо и всё ждет, ждет своего шанса. Шанса проявить себя. Во всей красе. Показать, наконец, кто в доме хозяин.

Перехватив РПГ половчее, лейтенант склонился к панораме и щелкнул тумблером. Появившийся на экране красный треугольничек совместился с выбранной целью и замигал. Быстро-быстро.

"Ага. Поправки по дальности и на ветер. Дистанция — сто восемьдесят четыре. Ветер — пять. Странно, почему по ветру смещать надо, а не наоборот. А, ладно, сделаю, как положено".

Треугольник пожелтел, мигание прекратилось.

"Есть захват цели. Теперь что, пуск?"

Отжав планку-предохранитель, Володя задержал дыхание и медленно, очень медленно и очень плавно потянул за спусковой крючок. Забыв и про рот, и про уши. Зря. Громыхнуло так, что лейтенант практически оглох. А затем громыхнуло еще сильнее. Только уже не возле барабанных перепонок, а в проулке. Там, где еще секунду назад готовился к выстрелу немецкий Т-4. Готовился, готовился, да так и не выстрелил. По причине почти моментальной трансформации в кучу обломков.

А летчик… с ошарашенным видом летчик стоял на одном колене и смотрел на весело полыхающую груду металлолома, слыша лишь звон в ушах. И только спустя пять или семь секунд он сумел, наконец, откликнуться на прозвучавший в ПУ вопрос. Судорожно сглотнув и выдохнув в микрофон:

— Оглох, б… Мать его за ногу… е… колотить… х… в грушу!!!

После уничтожения немецкой бронетехники над полем боя повисла странная и не совсем понятная тишина, нарушаемая лишь гудением пламени горящих машин и рокотом моторов Т-70. Даже осветительные ракеты враг перестал запускать.

— Б… неужто кончились фрицы? — пробормотал сержант, вглядываясь в перископ. — А ну, Макарыч, давай-ка мы с тобой отъедем отсюда. От греха подальше. За тридцатьчетверку спрячемся. Левее и чтоб, если что, можно было восточный край зацепить.

— Есть, — отозвался мехвод, нажимая на рычаги.

Через полминуты семидесятка, продвинувшись чуть вперед и вбок, заняла позицию метрах в двадцати от подбитой тридцатьчетверки, прикрывшись махиной среднего танка от возможного обстрела с западной окраины хутора, направив орудие в сторону холмов за дальней околицей.

— Лейтенант, как там у вас? — поинтересовался Винарский спустя еще секунду-другую.

— У нас тихо, — ответил летчик.

— Хорошо, продолжайте наблюдение. За вами та сторона. Если полезут, дай знать.

— Полезут — встретим.

— Ага, из всех стволов, — хохотнул Синицын, вклиниваясь в разговор.

— Точно, — поддержал его Марик.

Одергивать бойцов танкист не стал, переключившись на выполнение более важной задачи.

— Сима, ты что-нибудь в свою щель видишь?

— Ни хрена я не вижу, — буркнул механик. — Темень сплошная.

— Ну и отлично! — рассмеялся Винарский. — Здорово мы, выходит, замаскировались.

Еще раз покрутив панораму, он с удовлетворением отметил тот факт, что застывший в низинке танк и впрямь можно разглядеть лишь с определенного ракурса, да и то, если знать где искать.

— Короче, глуши моторы, Макарыч, и дуй по-быстрому к тридцатьчетверке. Это Постникова машина, радиостанция на ней точно имеется. В-общем, передашь, что…

— А ты? — перебил сержанта Макарыч.

— А я наблюдать буду, — отмахнулся Винарский. — В общем, доложишься, объяснишь, что бой мы и дальше можем вести, боезапаса хватает. Часок-другой продержимся без проблем. Только про будущее пока молчок — ни к чему это. Пока.

— Есть доложиться и объяснить, — с секундной заминкой подтвердил Барабаш приказ командира.

Гул моторов умолк, откинулась крышка переднего люка. Выбравшийся из машины мехвод осторожно прокрался к корме, а затем, выждав мгновение, метнулся к танку старшего политрука, стараясь побыстрей оказаться в тени подбитой тридцатьчетверки.

Пока танкисты совершали "маневры", лейтенант сложил РПГ, оказавшийся "десантным" вариантом, и закинул гранатомет за спину. Правда, перед этим летчик успел аккуратно снять с "трубы" закрепленный на ней тепловизор. Держать прицел в руках было не очень удобно и потому Володя положил агрегат на землю, а потом, немного подумав, присовокупил к нему вынутый из сумки противогаз. Лейтенанту очень хотелось заиметь такой же прибор, что и у Синицына, а, значит, включив инженерную мысль, следовало каким-то образом соединить две "детали" будущего "монокля".

Решение нашлось быстро. Выбив камнем стекла на маске противогаза, летчик ослабил часть крепежных ремней, затем воткнул окуляр тепловизора в правый "очошный" проем и нацепил на голову собранное "резиновое изделие с прицелом". Конечно, на бровь, нос и щеку получившийся монстр давил совсем не по-детски, однако с подобными неудобствами приходилось мириться, тем более, что "свободные" руки и преимущества ночного видения, "усиленного" встроенным в прибор дальномером, окупали все имеющиеся недостатки.

Секунд через пять, поморгав и немного привыкнув к новым "очкам", лейтенант привстал на колене и, обведя вооруженным взглядом окрестности, удовлетворенно хмыкнул. Оба его нынешних подчиненных тихарились невдалеке: Синицын в двадцати метрах справа и сзади, Кацнельсон — на том же расстоянии слева. Впереди в разных оттенках серого темнели полуразрушенные строения, окопы, уничтоженные немецкие танки и развороченные позиции артиллеристов. Но, что странно, никто среди домов не мелькал, будто враги и впрямь кончились, все разом. И хотя наблюдатели противника наверняка отслеживали обстановку из-за развалин, пока они себя никак не проявляли — прятались, видать, хорошо.

Немного поудивлявшись столь вызывающему бездействию немцев, летчик чуть внимательнее присмотрелся к цепочке окопов и спустя пару секунд разглядел, наконец, то, что требовалось. А требовалось ему в настоящий момент оружие. Такое, чтоб помощнее и подальнобойнее имеющегося у него ТТ.

Нужный "аппарат" — "сороковой" МП, короткоствольный пистолет-пулемет угловатой конструкции — отыскался на бруствере возле трупа, судя по валяющейся рядом фуражке, не то офицера, не то унтера. Оружие, возможно, не самое лучшее — карабин бы был предпочтительнее — но, как говорится, на нет и суда нет. А ползать по окопам и обшаривать каждого "жмурика" лейтенанту совсем не хотелось — хоть и темно вокруг, но даже случайные пули, пущенные на звук, находят иногда свою цель. Недаром ведь их шальными прозвали.

Добравшись ползком до глянувшегося ему автомата, летчик забрал "игрушку", по-быстрому обыскал дохлого фрица и, сняв с трупа пару запасных магазинов, так же шустро отполз назад к неприметному бугорку среди колышущейся под ветром травы. Затвор на трофейном ПП располагался не слишком удобно — под левую руку — но опять же, выбирать было не из чего. "Что досталось, тем и воюем", — с этими мыслями лейтенант устроился в своей стрелковой "ячейке" и, покачав головой, вклинился в идущие по рации переговоры танкистов:

— Сержант, там над блиндажом антенна висела. Надо бы глянуть, может, цела радиостанция. У немцев-то вроде "артиллерийские" частоты с нашими почти совпадают.

— Эх, м-мать, да что ж это за невезуха такая! — чертыхнулся сержант, шарахнув кулаком по орудийной станине. Ему хотелось буквально взвыть от злости и от отчаяния.

Все их старания, все их попытки удержать позицию и дождаться своих шли теперь псу под хвост. И всё это из-за какой-то ерунды. Из-за банального отсутствия связи. Всего лишь связи. Связи с командованием, со штабом бригады. И не только со штабом, но и вообще с кем бы то ни было. Ведь имеющиеся у бойцов ПУ "били", максимум, на километр, да и то — диапазон раций из будущего исключал всяческую возможность вести переговоры на "местных" частотах. А установленная на тридцатьчетверке радиостанция, как выяснилось, вышла из строя еще еще час назад. Еще до прорыва на батарею. Причем передатчик восстановлению уже не подлежал — проломивший борт советского танка снаряд поставил жирную точку в судьбе электронного прибора, за доли секунды превратив его в набитый осколками кожух…

Как передал Макарыч, тридцатьчетверка и впрямь оказалась машиной Постникова, комиссара танкового батальона. Сам политрук, легко раненный в руку и шею, нашелся в воронке метрах в десяти от танка устанавливающим на бруствер снятый с машины ДТ. Вторым выжившим из экипажа повезло стать Петьке Фролову, заряжающему, служившему когда-то в одной роте с Винарским. А вот остальные, мехвод и радист, погибли. Как раз от того самого выстрела. В правый борт.

Впрочем, и из башнера боец был сейчас никакой — контузило его довольно серьезно.

Конечно, сержант не тешил себя иллюзиями и понимал, что ни Постников, ни тем более Петруха сами по себе не смогут ничего изменить. Надежда оставалась только на скорый подход резервов. Сюда, во внезапно ставшую ключевой точку "степного Вердена".

И вот теперь эта надежда рухнула. Рассеялась как дым вместе с разбитой немецким снарядом приемо-передающей станцией. Что стало абсолютно ясно после доклада Макарыча и продублированных им в микрофон ответов старшего политрука. И не только ответов, но и прямого приказа. Приказа продолжать бой и… ждать.

— Ну что ж, парни, будем воевать дальше, — вздохнул Винарский, подтверждая через ПУ приказ комиссара. — Где наша не пропадала. Прорвё…

Закончить фразу он не успел.

— Сержант, там над блиндажом антенна висела, — отчетливо прозвучало в наушниках. — Надо бы глянуть, может, цела радиостанция. У немцев-то вроде "артиллерийские" частоты с нашими почти совпадают.

После этих слов эфир буквально взорвался:

— Точно, была станция! Была!

— Ешкин кот!

— Мне! Дайте мне!

— Чего мне?

— Я на курсах был…

— Каких еще, на хрен, курсах?

— По радиоделу, и наши, и немецкие изучали…

— Бляха-муха, так где ж ты раньше был, студент, мать твою!?

— Так не спрашивали.

— А! Фигня! Дуй к блиндажу, на месте разберешься.

— Погоди, сержант, не гони…

— Чего не гони? Трясти надо грушу…

— Да погоди ж ты, б… Куда паровоз гонишь?

Сержант дернулся, матюкнулся, но всё же решил выслушать соображения летчика.

— Что предлагаешь, лейтенант?

— Давай так. Пусть Макарыч для начала сообщит комиссару про рацию, возьмет у него позывные, кодовые слова там всякие, а дальше…

— Пусть еще номер волны узнает, а то промахнемся, — вмешался в разговор Кацнельсон.

— Да, правильно, — согласился с ним лейтенант. — Нужны основные номера, плюс резервные. Слышишь, Макарыч?

— Слышу, — тихо отозвался мехвод.

— Отлично. Тогда, как всё выяснишь, бежишь к Марику, он к югу метрах в тридцати-сорока от тебя, ориентир — большой куст и две воронки. Короче, забираешь у парня винтарь и страхуешь его. А ты, Марик, двигаешь к блиндажу. Синицын сопровождает… Да, и еще. Ты, Марик, как мимо меня побежишь, пару гранат мне оставь. На всякий случай. А я тебе свой ТТ отдам. Только потом верни его, не забудь…

— Не забуду, товарищ лейтенант.

— Ну… тогда вроде всё.

— Мужики, вам как, всё понятно или мы еще что забыли? — спустя секунду поинтересовался у бойцов Винарский.

— Понятно… Да… Нормалёк, понял.

— Тогда действуем, как лейтенант сказал… А, блин! Забыл совсем. Макарыч, Постникова попроси, чтоб постреливал иногда из дэтэшки. Чтобы, значит, фрицы лишний раз на тот блиндаж не пялились.

— А сам?

— А я пока молчать буду. Не хочу раньше времени позицию раскрывать.

— Ясно, попрошу, — пробурчал в микрофон Барабаш. — Если согласится, конечно.

— Не боись, — усмехнулся Винарский. — Наш комиссар чертяка опытный. Так что, зуб даю, согласится.

— Ладно. Попробую, — и уже через пару секунд. — Товарищ старший политрук, там у фрицев над землянкой вроде антенна висела. Разрешите попробовать…

Переговоры Макарыча с комиссаром длилилсь минуты три, не больше. Поначалу, правда, политрук хотел сам рвануть к блиндажу с рацией, но мехвод, по подсказке сержанта, наплел Постникову что-то про бойцов ОСНАЗа, якобы участвующих в сражении и не знающих в лицо комиссара ("Могут и стрельнуть ненароком — они такие"), потом напомнил старшему политруку о его ранениях и… Короче, согласился тот с доводами механика, передав все позывные и коды и даже пообещав поддержать огнем, несмотря на то, что запасной диск имелся всего один, да и тот неполный.

…В окуляре прибора было хорошо видно, как Барабаш выскакивает из воронки, а затем короткими перебежками пробирается к цели, то бишь, к большому кусту в сорока метрах от танка. А когда приблизился… Лейтенант лишь головой покачал, наблюдая за тем, как мехвод силится разглядеть укрывшегося в траве Кацнельсона.

— Эй, студент! Ты где там? Вылазь, хорош шутки шутить.

— Да здесь я, здесь. Левее от вас.

— Ха! Молодец, хорошо сховался.

Механик нырнул в нужную "ямку", ненароком ткнув Кацнельсона. Локтем в бок.

— Всё, давай сюда свою пукалку…

— Блин, да больно же.

— Херня! Показывай лучше, куда нажимать.

— Сюда, вот тут сбоку…

— Ага, понял. Порядок. Всё, дуй дальше, студент. Если что, прикрою.

Отвечать Макарычу Марик не стал. Буркнув себе что-то под нос и выразив тем самым свое отношение к "грубияну", бывший студент тихо поднялся и, вжав голову в плечи, быстро побежал в сторону лейтенанта.

Дистанцию в двадцать с лишним шагов боец преодолел секунд за пять. Плюхнувшись рядом с летчиком, он тут же засопел, роясь в гранатном подсумке, стараясь случайно не зацепить чеку на запале.

— Ну? Чего там? Остались еще?

— Вот, — выдохнул, наконец, Кацнельсон, выкладывая "эфку" на землю. — Последняя. Другие я это… раньше потратил.

— Надо же, — усмехнулся Микоян. — Когда успел-то?

— Так получилось, — виновато произнес Марик, пряча зачем-то глаза.

— Ладно, черт с ними, одна так одна. На, держи пистолет.

— Ага, спасибо, — поблагодарил лейтенанта красноармеец, поворачиваясь на бок и засовывая ТТ за ремень. — Верну обязательно, в лучшем виде.

— Верю, — улыбнулся летчик. — А теперь давай к Грише по-быстрому. Только на виду не маячь. Перебежками, аккуратно, где надо — ползком. В общем, не спи, ты нам целый нужен, не подстреленный. Понял?

— Да, товарищ лейтенант.

— Ну всё. Давай. Аджохутюн эм цанканум, — напутствовал Владимир бойца.

— Что?

— Ни пуха тебе, говорю.

— А, понял. К черту.

С левого фланга коротко простучал ДТ. А через десять секунд еще раз, очередью в четыре патрона.

Лейтенант приподнял голову, вглядываясь в темнеющие за окопами избы.

— Макарыч, глянь чуть правее. Там вроде башка мелькнула. Рядом с трубой.

— Вижу, — отозвался мехвод. — Снять его?

— Давай. Шугани фрица.

Из-под куста бахнула трехлинейка. Клацнул затвор, выплевывая гильзу, досылая следующий патрон в патронник.

— Мазила! — прокомментировал выстрел сержант.

— Блин, я вам что, снайпер? — чертыхнулся механик, перебираясь в соседнюю воронку.

— Не ворчи, Сима. Спугнул и ладно.

От танков снова прогрохотал пулемет. И вновь коротко.

— Ай, молодец политрук! Не дает расслабиться.

— Это точно.

Бойцы на какое-то время затихли, а затем… затем летчику пришла в голову одна хитрая мысль. Мысль, навеянная рассказами Ольги о применямых в будущем способах инженерного заграждения. Точнее, о "передовых" методах минирования проходов и троп.

— Серафим, ты пока последи за парнями, а я тут, м-м, отлучусь ненадолго.

— Лейтенант, ты чего? Куда? — тут же прозвучало в наушниках.

— Да всё нормально, сержант. Я скоро, — дернул шекой лейтенант, скинул со спины уже изрядно поднадоевший ему РПГ, а затем, перехватив автомат за ремень у ствольной коробки, быстро, но стараясь не сильно шуметь, пополз в сторону немецких позиций. Туда, где из окопа торчали колеса перевернутой пушки.

— Ох, ёлки, темно-то как, — фыркнул Марик, заглядывая внутрь блиндажа.

— Сима, б… фонарик! — услышавший красноармейца сержант моментально покрыл матюгами и себя, и бойцов. Через ПУ, естественно. — Мы ж, мать твою, про фонарик забыли! Придурки!

Впрочем, всё оказалось не так плохо.

— У меня ваш фонарик, — неожиданно отозвался Синицын, затаившийся метрах в пяти от землянки. — Я его вернуть забыл, когда чемодан собирал. Ну, этот, который с миноискателем.

— У-у, ворюга, — тут же пробурчал в микрофон Барабаш, правда, не со злостью или досадой в голосе, а, скорее, наоборот, со всем уважением. — Прямо жиган какой. Вот как зна…

Однако договорить ему не дали.

— Отставить разборки, — перебил мехвода повеселевший Винарский. — Гриш, отдай его Марику, а сам на бровке побудь. Подстрахуешь.

— Есть. Сделаем.

— Отлично. Давайте, парни, действуйте. На вас вся надежда.

Забрав фонарь, Кацнельсон осторожно шагнул в темный проем.

Тусклый луч метнулся по стенам.

— Ну, Гриня, и насорил же ты тут, — усмехнулся Марик, разглядывая валяющиеся на полу тела.

— Некогда было убираться, — вернул Синицын смешок.

— Не отвлекайтесь, мужики, — прозвучало в наушниках. — Станцию ищите.

— А чего ее искать? Вон она, в уголочке за ширмочкой…

Брезгливо поморщившись, красноармеец спихнул со стула труп, пристроился на место радиста и принялся внимательно изучать доставшееся от немцев наследство. Через полминуты, удовлетворенный осмотром, доложился по рации:

— Всё нормально. Станция, похоже, рабочая. Торн эФ У навроде пехотной "Берты", только "артиллерийская" с литерой эФ на конце…

— Частоты, частоты как? Подходят частоты?

— Подходят. От трех до шести с половиной мегагерц, как раз под наши танковые…

— Так давай, действуй, блин! Чего ждешь?

— Товарищ сержант, да что ж вы под руку-то орете? Я чуть язык не прикусил.

— Всё, молчу.

Разговоры в эфире стихли, и Марик вновь переключился на радиостанцию, каким-то чудом не посеченную гранатными осколками и потому до сих пор работающую.

— Так, номер волны сто восемьдесят. Умножаем на двадцать пять. Итого, м-м, четыре с половиной выходит… Ага, значит, верньер сюда. Что дальше? Ларингофон на уши. Тумблер на прием-передачу… Черт! Гриша, можешь антенну в другую сторону перекинуть?

— Могу, — отозвался Синицын секунд через пять. — Только тут штыри какие-то. Я их не выдерну.

— Не надо их выдергивать. И переставлять не надо, прямо на крышу кидай. Главное, чтоб "зонтик" в сторону наших глядел.

— Ага. Понял.

Над головой что-то зашуршало, и спустя четверть минуты боец доложил:

— Порядок.

— Спасибо, Гринь. Вроде пошел сигнал. Чего-то слышу.

— И чего говорят?

— Чего-чего? Орут чего-то, ругаются… Ну всё! Тихо, братцы. Ща буду в эфир выходить.

— Давай!.. Жми!.. Действуй, Марик!

Кацнельсон глубоко вдохнул, задержал ненадолго дыхание, а затем… затем шумно выдохнул и, нажав тангенту, быстро затараторил в эбонитовый кругляш микрофона:

— Тюльпан! Тюльпан! Я Ромашка-4, я Ромашка-4. Тюльпан, ответь Ромашке. Тюльпан…

Ждал Марик недолго. Всего десяток секунд, после чего буквально завопил. Восторженно, не скрывая радости, не обращая никакого внимания на внезапно покатившиеся по щекам слезы:

— Тюльпан! Я Ромашка-4! Нахожусь на северной окраине 123 и 5… Да, Хозяйство… Пять морковок, три огурца. Все гнилые. Других нет. Семечек десятка три в корзинке. У нас один помидор… Да, целый, только легкий… Держимся, да… Что? Понял, перехожу на плюс шесть. Жду…

Сеанс связи продолжался минут примерно пять-семь. А когда он закончился…

— Бли-и-н, мужики-и-и, — растерянно пробормотал Кацнельсон, утирая пот, стягивая наушники со стриженной головы. — Я сейчас, кажется, самому Жукову советы давал.

Перевалившись через невысокий бруствер, лейтенант скатился в немецкий окоп и, привстав на одно колено, обвел взглядом разгромленное укрытие вражеских пушкарей. Перевернутое орудие его не заинтересовало, так же как и присыпанные грунтом трупы. Двадцать минут назад эту позицию, четвертую от оврага, хорошо "проутюжили" советские танки, и теперь даже личное оружие фрицев, если б оно кому-то понадобилось, пришлось бы выковыривать из-под пластов жирной перемешанной с корнями степных "сорняков" глины. А затем еще и очищать от налипших комьев, да и то — без особой надежды на результат.

Впрочем, копаться в земле летчик не собирался — он искал снарядные ящики.

Деревянные короба с артиллерийскими выстрелами обнаружились в другом конце "капонира", аккуратно разложенные вдоль стен, заботливо обвалованные, прикрытые легким навесом-настилом из толи и реек.

Откинув "навес" и пересчитав лотки, лейтенант довольно сощурился. По всем прикидкам, снарядов должно было хватить за глаза. Точнее, не самих снарядов, а тех веществ, что хранились до поры до времени внутри латунно-стальных унитаров. Тех, что изо дня в день терпеливо дожидались собственного освобождения из темных узилищ. Освобождения скорого, можно сказать, "взрывного".

Что ж, ждать им оставалось недолго.

Примерно треть коробов летчик перетащил в дальний ход сообщения, ведущий на хутор, а остальные две трети — в ближний правый, соединяющий "капонир" с левым флангом вражеской батареи, тем, который ближе к оврагу, неожиданно оказавшемуся в тылу у танкистов.

И, что самое обидное, как раз эту сторону контролировать было сложнее всего. Ввиду очевидного: если фрицы решат воспользоваться окопами и траншеями, то к танку Винарского они сумеют подобраться довольно близко, причем почти незаметно и не слишком опасаясь огня противника. А вот выкурить их из-под земли в этом случае будет практически нереально. И посему… Посему стоило прикрыть опасное направление хотя бы в инженерном плане. То есть, в идеале, вообще не пустить в траншеи вражин. Но уж коли сунутся туда гады, то пусть там и останутся. Навечно.

Такое решение вопроса казалось лейтенанту наиболее правильным. И именно этот вариант он собирался реализовать. На практике.

Выложенные по дну траншей лотки следовало снабдить детонаторами. По мысли летчика, более всего на эту роль подходили обычные Ф1, коих имелось аж две единицы, как раз по количеству ходов сообщения. Впрочем, сомнения еще оставались (достаточно обычной "феньки" для полноценного подрыва или нет, Володя не знал, точнее, не был уверен), и потому лейтенант вновь принялся шарить глазами по "капониру".

Недостающие элементы будущих фугасов нашлись быстро, в небольшой коробке с оторванной крышкой, в метре от того места, где раньше лежали орудийные выстрелы.

"Надо же, а немчура-то, выходит, тоже трофеями балуется", — мысленно усмехнулся летчик, подбираясь к заветному ящичку.

Раскрытый "ларец" таил в себе нешуточную угрозу. Реальную угрозу для подавляющего большинства легкобронированных целей. Правда, не столь дальнобойную, как те же снаряды или авиабомбы. Но, тем не менее, даже для семидесятки встреча с таким подарком — ручной противотанковой гранатой РПГ-41 — могла закончиться весьма плачевно. Плачевно для танка, разумеется.

В "ларце" этих гранат оказалось целых три штуки — три увесистые "Танюшки", внешне напоминающие консервные банки с маленькими крышечками на торцах. Запалов к РПГ было столько же, причем лежали они в той же коробке.

"Ну что ж, будем плясать с тем, что под рукой. По одной Таньке на брата… хм… думаю, вполне подойдет. Фугасы, прямо скажем, из них неплохие. Даже более чем", — улыбнулся лейтенант, вынимая из "шкатулки" карандаши-запалы и складывая их в противогазную сумку. Спустя секунду туда же переместилась и одна из ПэГэшек. Остальные две с уютом устроились между снарядных ящиков — в каждой из траншей, вплотную к стене. На торцы обеих "банок" Володя водрузил по одной ребристой Ф1, не без оснований надеясь, что уж эти-то детонаторы сработают как надо. По вложенной схеме: иголка в яйце, яйцо в утке, утка в зайце…

В данном случае сказочным яйцом выступала "фенька", уткой — "Ворошиловский килограмм", а роль коллективного зайца играли снаряды к немецкой Пак-38. Упакованные в лотки, штабелированные, в свою очередь, таким образом, чтобы проскочить мимо них тихой сапой, ничего не задев, мог разве что цирковой акробат, привыкший перелетать с трапеции на трапецию под самым куполом заполненного зрителями Шапито. Впрочем, как резонно предположил лейтенант, подобные циркачи у немцев вряд ли водились. Так что не задеть тоненькую проволочку, натянутую поперек прохода, было бы для фрицев сродни чуду.

— Я на месте, — доложился летчик, возвратившись к "своему" бугорку.

— Чего ты хоть делал-то там? — тут же поинтересовался сержант.

— Подходы минировал. Короче, если фрицы через окопы попрут, сразу увидим. И услышим.

— О! Это дело! — одобрил танкист. — Нам в любом случае надо хотя бы часок продержаться, а там… Ты, кстати, слышал, лейтенант, чего нашему студенту Жуков пообещал?

— А как же! Слышал, конечно! — ухмыльнулся летчик. — Слышал, что попал наш Марик как кур в ощип. Ему теперь либо дырку под орден крутить, либо лоб метить. Зеленкой. Другого не дано.

— Чо это не дано? — тяжело дыша, пробурчал Кацнельсон под ухом у лейтенанта, бухаясь рядом на землю.

— А то и не дано, — опередил Микояна Винарский, — что раз обнадежил всех, и командарма, и комфронта, и представителя Ставки, дал слово, что час продержимся, то — всё, аллес капут, деваться некуда, изволь выполнять. Эй, Макарыч, как там у нас говорили при старом режиме? Или грудь в крестах, или голова в кустах?

— Факт, — солидно подтвердил Барабаш.

— Ну вот видишь, предки наши не дураки были. Так что учись, студент, — усмехнулся лейтенант, поворачиваясь к Марику. — Ты там случайно ТТ мой не потерял? На радостях-то?

— Не, не потерял, товарищ лейтенант. Вот он, держите… А вы? Гранату мою?

— Прости, Марик, но гранату я тебе вернуть не могу, — развел летчик руками. — Я ее уже того… потратил.

Кацнельсон почесал затылок, вздохнул и… вытащил из подсумка еще одну "эфку".

— Тогда возьмите еще, товарищ лейтенант. Такую же точно. Взамен потраченной.

— Спасибо, — удивленно пробормотал Микоян, забирая гранату у Марика. — Спасибо… брат.

— Да не за что, — смущенно откликнулся красноармеец. — Вы, если что, у Грини еще сможете оружием подразжиться. Он там парочку автоматов прихватил. И магазины.

— Хорошо, если понадобиться, заберу, — ответил летчик, а затем скомандовал в микрофон. — А ты, Гриша, как бой начнется, сначала трофеи используй. Какой-никакой, а шанс, что немцы сразу не разберутся, кто тут свой, кто чужой.

— Сделаем, — отозвался Синицын.

Через десяток секунд Марик добрался до Макарыча, забрал винтовку и в двух словах разъяснил мехводу полученную по радио директиву.

"Держаться! Держаться изо всех сил!"

Вцепиться в этот затерянный в степи хуторок и… стоять насмерть.

Конечно, никто из бойцов не знал всех планов командования. Зато абсолютно точно знал теперь свой маневр и свою задачу. А еще парни в х/б знали, что даже смерть любого из них не станет напрасной, если они сумеют удержать позицию. Хотя бы час простоять, хотя бы полчаса, хотя бы двадцать минут, необходимые передовому отряду из шести танков корпуса генерала Кравченко с посаженным на броню десантом, чтобы достичь Подсобного Хозяйства и закрепиться на цепочке холмов близ хутора. А затем… затем в пробитую во вражеской обороне брешь должны были войти части 16-го танкового корпуса, до сей поры остававшиеся в резерве 1-й гвардейской армии и получившие, наконец, долгожданный приказ. Вступить в бой, подавить остатки немецкого сопротивления на этом участке, расширить наметившийся прорыв, повернув одной бригадой — 107-й танковой — на восток к Новой Надежде, а тремя другими — 109-й, 164-й и 15-й мотострелковой — развивать наступление в южном направлении, в сторону Гумрака и Городища…

Не мог, никак не мог представитель Ставки ВГК генерал армии Георгий Жуков, координирующий действия трех армий Сталинградского фронта, упустить предоставившийся ему и всем советским войскам шанс. Шанс на победу.

Однако до победы надо еще было дожить. По крайней мере, тем бойцам, что, стиснув зубы и забыв на время про страх и отчаяние, ожидали сейчас вражеской контратаки. Атаки на удерживаемый ими край села — ключевой пункт сражения, разгоревшегося 18 сентября 1942 года в изрезанной оврагами и холмами степи к северу от Сталинграда.

— Ну всё, мужики, кончились попрыгушки, играем по-взрослому, — констатировал сержант, разглядывая через прибор появившиеся из-за холмов немецкие танки. — Действуем как раньше, в два эшелона. Лейтенант, за вами сейчас фланги и тыл, в перестрелку не ввязывайтесь, держите ближний рубеж. А мы с Макарычем начнем пока гостей привечать. Издали. С пролетарским размахом.

Сказал и, хищно оскалившись, потянул из укладки тупоголовый УБ, готовясь к первому в этом бою выстрелу. Пристрелочному — как бы ни хотелось танкисту сразу попасть по врагу, но на расстоянии почти километр вероятность промаха была весьма и весьма высокой. Впрочем, дабы не дразнить лишний раз гусей, начальную цель он себе выбрал чуть попроще и чуть покрупнее приземистых панцеров — полугусеничный "Ганомаг", неосмотрительно выкатившийся из-под защиты танков и маячивший теперь метрах в ста правее бронированного немецкого клина.

— Сима, запаска — влево пять. Меняемся через три. Потом еще. Дальше по кругу. Пять лаптей, понял? Плюс-минус один.

Ответ мехвода почти утонул в характерном лязге запирающейся затворной крышки:

— По… андир.

— Микрофончик поправь.

— Поправил.

— Молоток.

— Работаем?

— Готовность?

— Як пионэр.

— Ну тогда… понеслась, родимая!

Громыхнуло танковое орудие. Коротко простонал откатник, выбирая свободный ход, освобождая подвижные элементы затвора. С легким звоном скатилась на дно боевого отделения "потерявшая" снаряд гильза. Беззлобно матюкнулся танкист.

— От, б…! Промазал… чудила.

Руки на автомате впихивают в камору следующий унитар. Еще один бронебойный.

"Поправка. Полпальца влево… выше. Дальность девятьсот двадцать"

В перекрестье прицела медленно вползает коробка чужой брони. Правая педаль. Нажатие. Удар.

— Есть! Готов, падла!

Вторым выстрелом сержант достал-таки вражеский БТР. Влепив снаряд в переднюю часть. Не догадываясь пока, что и первая болванка тоже нашла свою цель. Легкий бронеавтомобиль, шедший позади своего тяжелого собрата и не замеченный поначалу. Просвистевший мимо "Ганомага" снаряд пронзил легковеса насквозь, смертельно ранив сидящего за водителем командира немецкой кампфгруппы. Случайность, конечно, но… чего только на войне не бывает.

Из кузова подбитого бронетранспортера горохом посыпались пехотинцы. Разбегаясь в разные стороны, тщетно пытаясь укрыться посреди голой степи от прилетающей из темноты смерти.

— Получите, гады!

В фашистский БТР втыкается осколочный О-240А, расплескиваясь по окрестностям градом сталистых брызг. Левая рукоять. Педаль. Курсовой пулемет дергается, вытягивая щупальца трассеров к едва различимым фигуркам, мелькающим меж редких и чахлых кустиков уже опавшей травы.

Взрыкивают моторы. Семидесятка медленно отползает назад, затем разворачивается и движется вбок, готовясь занять новую огневую позицию. На пять корпусов левее предыдущей.

Немецкие танки огрызаются. Двумя выстрелами. Наугад. В темноту.

— Придурки! — хохочет сержант. — Хоть бы ракеты пустили. Темно же!

— Ну вот. Накаркал, блин, — ворчит мехвод, работая рычагами.

— Фигня, Сима. Ни хрена они нас не увидят. Дистанция великовата.

— Хотелось бы, — тоскливо отвечает механик.

— Марик! Правей заходи, к дальнему орудию, — скомандовал лейтенант, когда легкий танк, пыхтя моторами, покатил в сторону гряды, меняя позицию. — В траншее укроешься.

— Есть! Понял.

Секунд через двадцать Кацнельсон передал по рации:

— На месте.

— Отлично. Теперь ты, Гриша. Видишь окопчик? Вправо наискосок. Шагов сорок от танка.

— Вижу.

— Давай… А, черт!

Ракета, выпущенная откуда-то из-за села, осветила цепочку окопов и кочковатое поле с бегущим по нему бойцом. Впрочем, блики и сполохи от горящих изб помешали фрицам быстро сориентроваться. И потому, буквально за секунду до начавшейся пальбы, Синицын успел нырнуть в первую же подвернувшуюся под ноги канаву.

— Живой?

— Вроде да… фух.

Скрипнув зубами, летчик мысленно обругал себя за шапкозакидательские настроения. "Да уж, чуть не угробил парня. Ни за грош". Однако озвучивать он эти мысли не стал, лишь чертыхнулся с досадой. На самого себя.

Немцы прекратили стрельбу, когда ракета погасла. Правда, спустя пять-семь секунд в небо взлетела другая, такая же.

— Что делают гады? Что делают? — пробормотал лейтенант, высматривая огневые точки фашистов. — Марик, давай вот как попробуем. Я сейчас очередь дам, а ты замечай, откуда по мне пуляют.

— Хорошо. Попробую.

Выставив из-под куста автомат, Володя несколько раз нажал на спусковой крючок и тут же откатился в сторону, к соседнему бугорку. Вовремя. Земля на том месте, где он только что был, вздыбилась фонтанчиками попаданий. Спустя еще пару мгновений на левом фланге в унисон фрицам застучал ДТ комиссара. Пройдясь длинной очередью по развалинам. Немцы отреагировали предсказуемо, перенеся огонь на новую цель. По их разумению, более опасную, а, значит, приоритетную.

— Ну что? Засек? — спросил у Марика лейтенант, когда догорела вторая ракета, а ружейно-пулеметная трескотня опять стихла. По причине вновь навалившейся на степь темноты.

— Пулеметчика точно, — ответил красноармеец.

— Хорошо. Тогда я сейчас еще раз пальну, а ты под шумок…

— Понял. Сниму гада.

— Давай. На раз-два.

Коротко пролаял трофейный МП, вторя ему, прогрохотал "Дегтярев" старшего политрука. Гулким эхом отозвалось танковое орудие. На их фоне винтовочный выстрел прозвучал не громче детской хлопушки, потерявшейся в хоре салютных залпов.

— Мастер, — уважительно произнес летчик, глядя как из-за кирпичей вываливается тело вражеского пулеметчика. Вместе с пулеметом и заправленной в патроноприемник лентой. — Ну, прямо ворошиловский стрелок!

— Повезло, — с деланной невозмутимостью ответил бывший студент, передергивая затвор, выискивая новые цели.

Семидесятка выстрелила еще дважды. А потом опять начала менять позицию.

За перемещениями танкистов следить было сложно. Машина "пряталась" от врагов в неглубокой лощинке, тянущейся до самой гряды, и лейтенант со своей "колокольни" мог рассмотреть, в лучшем случае, лишь башню, мелькающую над травяным склоном. Впрочем, нет худа без добра — немецкие наблюдатели, если таковые имелись, тоже не обладали возможностью отслеживать все танковые эволюции, тем более, в потемках. Ну разве что…

— Гриш, ты как там?

— Нормально, тащ лейтенант. Канавка тут знатная, туда-сюда метров двадцать. Жить можно.

— Хорошо, оставайся там, наружу не лезь и… Ты в проем на третьем доме от края заглянуть можешь?

— Могу, — вскорости подтвердил боец. — Вроде сидит там кто-то. Только достать его, чтоб с гарантией, не сумею. Далеко.

— Я тоже не смогу, — тут же отозвался Кацнельсон. — Стена мешает.

— Хреново, — кратко прокомментировал ситуацию летчик.

Действительно, немецкий корректировщик там, скорее всего, присутствовал, поскольку ни с какого более ракурса нельзя было четко разглядеть перемещающийся по низинке Т-70. И вражеского соглядатая требовалось обязательно уничтожить. Или, на худой конец, просто выкурить с насиженного места. Иначе дел он мог натворить много. Дел весьма неприятных. Ведь если первые ответные выстрелы германских панцеров явно ушли в молоко, то последующие всколыхнули землю уже в опасной близости от советского танка, и даже осколочно-фугасные рядом отметились, дважды.

Увы, своими силами уконтропупить глазастого фрица пехотинцы никак не могли.

Зато это вполне могли сделать танкисты.

И хотя отвлекаться от основного боя сержанту не слишком хотелось, но, осознав суть проблемы и взвесив все за и против, он живенько развернул башню и с десятисекундной задержкой всадил в подозрительный проем пару осколочных. Причем довольно точно: триста метров — дистанция плёвая, почти в упор.

— Ну что? Погнали наши городских? — весело поинтересовался Винарский спустя секунду-другую.

— Чисто, — доложился выглянувший из своей канавы Синицын, наплевав на очередную взмывшуюся над домами ракету.

На сей раз бойцу подфартило. Его не заметили. Точнее, не сумели заметить.

Неожиданно поднявшийся ветер всколыхнул пыль над окопами, и уже через полминуты всю северную околицу накрыло пеленой дыма и пепла от горящих изб.

Впрочем, ни Синицыну, ни Микояну, ни тем паче сержанту опустившаяся на поле едкая хмарь ничуть не мешала. В смысле, продолжать наблюдение и вести бой — тепловизоры "пробивали" дымовую завесу с подозрительной легкостью. А вот противнику в этом плане похвастаться было нечем — подобных приборов он не имел. То есть, фрицы могли, конечно, попытаться под прикрытием дыма атаковать позиции советских бойцов, но… Не хватало фашистам сил для полноценной атаки. Не так уж и много их оставалось на хуторе. Максимум, человек сорок, да и то — полностью боеспособных всего полтора отделения, возглавляемых единственным уцелевшим унтером. Надеялись гансы лишь на подходящий к селу мотопехотный резерв. И танки. Вот только не подозревали немецкие командиры, что именно с бронетехникой у них возникнут проблемы. Бо-о-ольшие проблемы.

Вражеские танкисты, по всей видимости, решили не рисковать понапрасну, быстренько перестроив машины из походного порядка в боевой. И даже темнота им не помешала. Панцеры ровно рассредоточились по фронту, правда, не в линию, а уступом, точнее, обратным клином, сбивая тем самым дистанционные поправки противнику, перекрывая по углам директрисы, давая себе возможность вести сосредоточенный огонь по единственному выдвинувшемуся против них русскому танку.

Два первых выстрела фашисты произвели фактически наугад, целя в тот район, откуда тянулись пулеметные трассеры. Резонно полагая, что где-то там и должен находиться невидимый им пока стрелок. Да, они не ошиблись. Советский танк на самом деле бил по врагу именно оттуда. Каких-то десять секунд назад. Но сейчас… Сейчас семидесятка уже меняла позицию, перемещаясь метров на тридцать правее. Правее для фрицев, разумеется. Впрочем, радиостанции на панцерах работали исправно, и корректировщик огня тоже присутствовал. Совсем близко от цели, прямо на хуторе. Так что немцам оставалось всего лишь подождать. Подождать, пока наблюдатель не передаст точные данные о местоположении противника и уж тогда…

О-о! Тогда наводчики хорошо позабавятся, расстреливая с безопасного расстояния беззащитную, как им казалось, "танкетку". О том, что двум длинноствольным "тройкам" и трем "четверкам" противостоит всего лишь легкий Т-70, экипажи немецких машин уже были извещены и потому вовсю предвкушали веселую охоту на прячущуюся в низине "жестянку" с малоэффективной на дальней дистанции пушечкой.

Правда, русские умудрились каким-то невероятным образом подбить бронеавтомобиль командира кампфгруппы и один "Ганомаг", но… а ля гер ком а ля гер, войны без потерь не бывает. И пусть противник еще пытается огрызаться, но дни и часы его уже сочтены. И даже не часы, а минуты.

Пока танки воюют с танками, мотопехота спокойно доберется до хутора, войдет в село с юга, а потом одной решительной атакой подавит, наконец, сопротивление окопавшихся на окраине вражеских автоматчиков. Уничтожит зарвавшихся варваров. Всех до единого.

И нечего панцергренадерам ворчать по поводу не до конца разведанной обстановки — для предстоящего боя сил у них более чем достаточно. Два взвода солдат, три легкие дозорные машины, семь пулеметов, еще один тяжелый БТР с 37-миллиметровым орудием на крыше… Короче, чтобы раздавить десяток-другой русских, хватит и половины имеющегося. С лихвой.

— Ну что, посмотрим, как вы сейчас запоете, — прищурившись, пробормотал сержант, вытаскивая из правой укладки поблескивающий лаком патрон, увенчанный вытянутым, напоминающим стрелу наконечником.

С легким шелестом снаряд вошел в патронную нишу. Захлопнулась крышка. Прильнувший к прицелу танкист немного помедлил, добирая рукояткой последние миллиметры наводки, а затем…

— Ловите, гады!.. Подарок из будущего!

На первый взгляд, выстрел прозвучал почти штатно. Возможно, чуть резче, чем обычно, или чуть солиднее, но… не в этом дело. Суть в том, что облегченный, баллистически "вылизанный" снаряд вырвался из канала ствола с фантастической для танкового орудия сороковых скоростью. В два раза превышающей стандартную у бронебойных болванок и более чем в полтора — у подкалиберных.

Восемьсот с лишним метров дистанции иновременная "стрелка" преодолела за какие-то полсекунды, "позабыв" о выбранном упреждении, "спрямив" траекторию и попав в итоге не совсем туда, куда требовалось. Впрочем, фашистам это не помогло. Просто вместо лобовой части корпуса, справа, там, где водитель, снаряд угодил в башню, почти по центру.

Несколько сантиметров брони оказались слишком хлипкой преградой для скинувшего легкосплавную "шкуру" стержня. Сверхплотного сердечника из урана-238, "обедненного", лишенного практически всех своих высокорадиоактивных "собратьев". Тех, что когда-то, многие годы спустя, станут начинкой для ядерных боеприпасов — самого страшного из когда-либо примененного оружия иных времен, иных людей, иных нравов. Однако и того, что осталось, хватило за глаза.

За неуловимо короткое мгновение урановый стержень пробил германский металл, рассыпавшись по заброневому пространству яркими брызгами. Ослепительно яркими, раскаленными добела, заставляющими моментально вспыхивать мертвую сталь вражеской машинерии. И даже противопожарная система, буде она установлена на фашистской "четверке", не сумела бы погасить этот жуткий огонь, совладать с пирофорной пылью тяжелого изотопа. Короче, не прошло и доли секунды, как рванул боезапас панцера. С оглушительным грохотом, буквально расколов на части бронированный корпус, походя сметя башню, вдребезги разнеся боевое отделение вместе с моторным, вырвавшись наружу густыми снопами искр, разлетевшись по округе разодранными в клочья ошметками.

— Горит! Горит гаденыш! — прокричал в микрофон Винарский, вращая рукоять поворотного механизма, наводя орудие на следующую цель, "трешку", идущую второй слева. Правда, и на этот раз сержант взял чуть большее упреждение — выпущенный из пушки снаряд лишь мазнул по броне, уйдя свечой в сентябрьское небо. Впрочем, для остановки фашиста попадания в надкрылок оказалось достаточно и потому третьим выстрелом танкист просто добил уже обездвиженную машину.

— Минус два, Сима. Уходим на третью.

— Принято, командир.

Семидесятка вновь заурчала моторами, отходя назад и вправо, разворачиваясь всем корпусом для очередного броска. К третьей "контрольной" точке.

Увы, одним махом добраться до нее так и не удалось. Уже через пять секунд стало понятно, что ситуация не так проста, как кажется, и с переходом на новую огневую позицию придется повременить — дорогу машине преградили султаны разрывов.

— У, черт! — ругнулся сержант, глядя на вспухающий прямо по ходу движения склон. — Макарыч! Назад! Два лаптя. Вправо четверть.

— Понял.

Резко остановившийся танк качнул кормой, а затем медленно отполз метров на десять, в конце пути вновь разворачиваясь. Судя по переговорам бойцов, немецкий корректировщик тихарился где-то рядом, в развалинах, точнее, в узком проеме второго этажа полуразрушенного кирпичного здания

— Давай, командир! Оторви рогульки козлине.

— Не торопи, Сима. Дай прицелиться.

— Молчу.

Первая осколочная граната рванула на откосе фронтона, подняв пыль, осыпав землю волной каменной крошки. Для верности Винарский послал туда же второй снаряд, угодив-таки в нужный проем, окончательно обрушив конструкции стен и еле держащейся на них кровли.

— Порядок. Спекся фриц, — удовлетворенно заметил сержант, выслушав доклад Синицына. — Работаем, Макарыч. Вперед семьдесят. Стоим три.

— Есть. Работаю.

Примерно через минуту бронированная машина добралась до третьей огневой позиции, самой дальней от хутора, и командир легкого танка снова прильнул к панораме, вглядываясь во мрак за бортом. В жаркую темноту душной сентябрьской ночи, "подсвеченную" невидимыми лучами. Невидимыми человеческому глазу и… прекрасно улавливаемыми датчиками тепловизора — оптико-электронного прибора из будущего, никому, кроме пятерки бойцов, здесь пока не известного.

— Марик! Как там дела у танкистов? А то отсюда не видно, — поинтересовался летчик у Кацнельсона, затаившегося на краю села в дальнем окопе.

— Нормально у них! Двое — в труху, трое прячутся. Задал им сержант жару, аж перья летят.

— ЗдОрово! А справа что?

— Не разобрать. Там пыль сплошная.

— А чего в прицел не глядишь? — встрял в разговор Синицын.

— Так пыль же, — обиженно отозвался боец.

— ЧуднО. Нам-то она не мешает.

— У вас приборы серые, а у меня зеленый, с подсветкой. Не помнишь что ли? Антоха же объяснял, что…

— Понятно, — перебил Марика лейтенант. — Но ты всё ж попробуй, может, чего разглядишь.

— Ладно. Сейчас, — отозвался красноармеец, прикладываясь к ПНВ, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в мутной пелене за селом — Вроде чот мелькнуло… Ага, точно. Есть. С той стороны идут.

— Кто? Сколько?

— Черт его знает… Машина, кажись. Или две… Нет, бронетранспортер. И мотоциклы еще. Наверно, с юга хотят зайти, чтоб через хутор.

— Достать сможешь?

— Попробую.

Грохнул винтовочный выстрел, а через пару секунд еще один.

— Ну что? Попал?

— Не. Мимо, — разочарованно произнес Марик. — Далековато. Всё в молоко уходит.

— Жаль, — пробормотал летчик. — Ну что ж, будем их здесь дожидаться.

— А может, сами их шуганем? Прямо на хуторе. Заскочим, постреляем чуток и обратно, — предложил внезапно Синицын.

— Не стоит, — немного подумав, ответил бойцу лейтенант. — Наша задача время тянуть. Как можно дольше. Так что… Давай-ка, Марик, перебирайся поближе к нам. Тут рядом окопчик есть, хороший, с отнорками. А мы с Гришей прикроем.

— Понял, товарищ лейтенант. Уже бегу.

Сменившийся ветер опять погнал дым в сторону хутора, и потому Марику пришлось малость поторопиться, чтобы добраться незамеченным до спасительной щели в земле.

Пока он бежал, от села несколько раз хлопнули карабины. Однако ж боец успел. Нырнув в длинный окоп, он выставил наружу трехлинейку и быстро пальнул в ответ, даже не заморачиваясь прицеливанием. Микоян с Синицыным моментально поддержали Кацнельсона огнем, полоснув из трофейных МП по темным развалинам. Привычно простучал пулемет комиссара.

— Нормально всё? Не зацепили? — спросил летчик, когда стрельба вновь утихла.

— Всё хорошо, — откликнулся Марик, перезаряжая обойму. — Патроны есть. К бою готов.

— Успеешь еще навоеваться, — усмехнулся лейтенант, тоже меняя магазин в автомате. — А пока, мужики… сидим, наблюдаем, ждем. Стреляем, только если увидим кого. Но без спешки, нам главное сейчас — удержать фрицев, чтобы сюда не лезли. Понятно?

— Понятно, товарищ лейтенант… Наблюдаем, ждем.

Двадцатидвухлетний Курт Нойманн воевал уже третий год. И хотя призвали его еще в феврале сорокового, однако в большие чины он так и не выбился. Даже гефрайтора не сумел получить, вечно кто-то обходил рядового на повороте. Впрочем, сам Курт по этому поводу не слишком переживал, поскольку карьеру выстраивать не стремился, а все мечты его сводились к одному: отслужить сколько потребуется, дождаться конца войны, а потом…

В июне 42-го заряжающий немецкой "четверки" присмотрел для себя очень неплохое местечко километрах в ста от Ростова. На берегу реки, среди заливных лугов, с живописной рощицей между холмами, в окружении яблоневых садов и густых, колышущихся волнами трав, тянущихся чуть ли не до самого горизонта. Да уж, землица для пашни там была хороша, сплошной чернозем, тучный, жирный. Плюс пара деревенек рядом, что вполне подходили для размещения "крепостных" герра Ноймана — будущего хозяина этих мест. Недаром ведь фюрер обещал каждому сражающемуся на Восточном Фронте по собственному поместью, и чтобы размером не меньше сотни гектар, да работников из местных в достатке, дабы хватило их для обработки плодородной русской равнины.

Папаша Курта, потомственный бауэр Хайнц Нойманн год с лишним назад примерно так и напутствовал своего приехавшего на побывку сына: "Воюй, сынок, доблестно. Не забывай родных, присылай почаще посылки. И гляди там, присматривай, что где. А то говорят, хоть и много в России земли, но на всех может и не хватить. Так что ты давай постарайся, подсуетись, где надо и если что. Сам знаешь, нам, Нойманнам, давно пора в большие хозяева выходить. Третий век уж пошел. Пора…"

И действительно, вот уже больше двухсот лет прошло с тех пор как Фриц, трижды прапрадедушка Курта, тезка самого Фридриха Великого, попался последнему на глаза… Ну то есть, конечно, не ему самому, а вербовщикам отца Старого Фрица — прусского короля зольдатенкёнига Фридриха Вильгельма. Но, тем не менее, факт налицо — с тех самых пор и идут младшие и средние сыновья семейства Нойманнов в гренадеры, чтобы получать звонкую монету из рук истинных властителей фатерланда. Сначала — королей, потом императоров, а теперь, вишь, и до фюрера дело дошло. А что, он парень, по всему видать, хваткий, недаром вся Европа под Германию нынче легла и даже не пискнула. С овечьей покорностью отдалась на милость тех молодцов, что служат сейчас Рейху и фюреру. Верно служат и потому законно пользуются плодами побед. Как и положено настоящим арийцам — без жалости и сантиментов. "Горе побежденным", как, помнится, деревенский пастор едва ли не в каждой проповеди повторял, цитируя кого-то из великих. Что ж, с этим Курт был целиком и полностью согласен. Так же как и другие камрады из славной 16-й танковой дивизии Вермахта, в конце августа прорвавшейся к Волге севернее Сталинграда и омывшей, наконец, в этой русской реке горячую броню своих танков…

Когда в сороковом дивизия еще только формировалась, высокого и рослого Курта определили в отряд снабжения на весьма "почетную" должность подносчика боеприпасов. Со своими обязанностями немного, по мнению сослуживцев, туповатый, но не обделенный силушкой рядовой справлялся неплохо, ловко перекидывая тяжелые снарядные и патронные ящики куда скажут, и потому в январе 41-го Нойманна "повысили" — перевели в "учебку", а спустя несколько месяцев — в боевую часть, во 2-й танковый полк. Видимо, командование просто решило в очередной раз проверить истинность поговорки "сила есть — ума не надо" на примере бравого гренадера, назначив его заряжающим в один из недавно сформированных танковых экипажей.

Сам же Курт по этому поводу лишь глубокомысленно заявил (в отправленном на родину письме): "Буду теперь на танке кататься. Он как трактор, только с пушкой. А еще командир сказал, что все девки теперь мои". Вот так и попал рядовой Нойманн в экипаж Дитера Ланге, бывшего докера из вольного города Данцига, начинавшего карьеру в полку унтером-офицером и дослужившегося к сентябрю 42-го до обер-фельдфебеля.

…Весь сегодняшний день танкистов "гоняли" как проклятых. То к Бородкину перебрасывали, то к Конному, то на правый фланг, то в центр, затем опять к Конному, где они, прячась за горящим на путях эшелоном, с упоением расстреливали появляющиеся на железнодорожной насыпи русские тридцатьчетверки. Вообще-то Курт не был в восторге от такого времяпрепровождения — полторы-две сотни снарядов за сутки он точно перекидал. Сначала из машин снабжения в танк, потом из укладки в камору орудия. Аж руки затекли, не говоря уж о пояснице и шее, которую беспрестанно "намыливал" ему наводчик Клаус, злой мекленбуржец-ефрейтор с много чего говорящей фамилией Циммерманн (нем. — "плотник"). Впрочем, дело свое ефрейтор знал хорошо, раз за разом вколачивая снаряды в противников, будто и впрямь уподобившись плотнику, вбивающему здоровенные гвозди в неструганную доску. После того боя Курту хотелось просто отдохнуть, выбраться из душной, провонявшей гарью и потом коробки, упасть на траву и расслабить, наконец, свои донельзя уставшие члены.

Увы, отдохнуть экипажу "четверки" так и не дали. Длинный и трудный день 18 сентября всё не кончался и не кончался. Поздним вечером или, скорее, ночью их танк вновь включили в пожарную команду — сводный взвод из пяти машин, возглавляемый лейтенантом Полански, хмурым австрийцем из 3-го батальона. В составе мотопехотной кампфгруппы отряд направили к Подсобному Хозяйству уничтожать каких-то вконец обнаглевших русских, прорвавшихся в потемках к селу и даже успевших разгромить целую батарею противотанковых пушек…

— Курт, снаряд, — злобно прошипел наводчик, пиная ногой задумавшегося о чем-то Нойманна. Очнувшийся Курт всунул унитар в орудийный приемник и прильнул к правому смотровому прибору, надеясь разглядеть ожидаемый результат выстрела — подбитую танкетку русских. Громыхнуло орудие. Через секунду почти в километре от танка вспух фугасный разрыв.

— Нойманн, дубина! — тут же заорал Циммерманн. — Какого дьявола!? Тебя ж бронебойный просили!

— Пруссак тупоголовый, — процедил сквозь зубы расположившийся у командирской башенки Ланге. — Давай следующий, придурок!

Пристыженный Курт вынул из укладки нужный снаряд и воткнул в камору набитую порохом чушку. По ушам снова ударило. Следующий "подарок" улетел в сторону хутора. На этот раз правильный, бронебойный. А затем…

— О, майн готт, — ошарашено пробормотал обер-фельдфебель. — Феттеля подбили.

Нойманн глянул через прибор налево и обомлел. Крайний, идущий на фланге танк унтера Ханса Феттеля на самом деле оказался подбит. И не просто подбит — горел ярким пламенем. Хоть Курт и не обладал сильно развитым интеллектом, но азы всё ж таки помнил. Не мог легкий танк русских, никак не мог достать их на таком расстоянии, да и еще и пробить из своей хлипкой пушченки прочную броню германского панцера. Однако ж и достал, и пробил. Сжёг дотла крупповскую машину.

А через десяток-другой секунд рвануло уже совсем близко.

Следующим невезунчиком выпало стать экипажу соседнего танка, "трешки" саксонца Вебера, ползущей метрах в пятидесяти левее панцера Ланге. От попадания вражеского снаряда машину бедолаги Вебера буквально разорвало на части. На тысячи мелких осколков, моментально обстучавших броню родной Курту "четверки". Уши у заряжающего заложило, а по спине неожиданно потек холодок. Противный, мерзкий, постепенно спускающийся всё ниже и ниже, сковывая льдом внезапно намокшую задницу, а потом уходя еще дальше, вниз, к мозолистым пяткам. Вместе с душой. Обделавшейся от накатившего страха. Почти потустороннего ужаса от осознания неизбежного. Того, что ей еще предстоит испытать. В самом ближайшем будущем.

За пятнадцать минут минут боя от взвода остался всего один танк. Танк, в котором, томясь ожиданием, шаря дрожащими пальцами по металлу покоящихся в укладках снарядов, тихо паниковал заряжающий Нойманн.

К машинам Феттеля и Вебера, уничтоженным в начале сражения, добавились еще две. Третьей попавшей под раздачу оказалась "четверка" командира отряда лейтенанта Полански. Как она взорвалась, Курт не видел — хватило услышанного. Ударившего по барабанным перепонкам грохота, пробившегося сквозь шлемофон и гул танкового мотора. А спустя еще пять минут огненная стрела вонзилась в панцер унтер-фельдфебеля Краузе, попытавшегося спрятаться за полыхающим остовом коллеги. Разинувший рот, но так и не сумевший до конца поверить в реальность происходящего Нойманн успел разглядеть лишь конечный этап. Стремительный росчерк вражеского снаряда и… и всё! Всё!!! Кончено! Точка! Не прошло и секунды, как танк старины Вальтера разнесло на куски. Так же как и трех его ближайших собратьев чуть раньше. Внутренним взрывом.

— Да что у них там!? Гаубицы на прямой наводке стоят!? — фальцетом проорал со своего места радист. Почти провизжал. С раздирающим душу отчаянием.

— Заткнись, Фогель! — осадил паникера Ланге. — Карл, вправо возьми. Там лощинка хорошая.

— Яволь, — буркнул эльзасец Шмидт, немногословный мехвод "четверки", уводя панцер к гряде, туда, где можно было укрыться от несущих смерть русских "болванок" и хотя бы на время перевести дух, изрядно упавший к тому моменту у всего экипажа. Опустившийся, грубо говоря, ниже опорных катков пока еще целой машины.

Однако спастись от врага немецким танкистам так и не удалось. Извилистый овражек минуты через три вывел их на северо-восточную окраину хутора. И хотя земляной бруствер хорошо прикрывал "четверку" со стороны села, русские каким-то невероятным образом умудрились определить ее точное месторасположение. Увы, никто из находящихся в германском танке не знал, что выхлоп от пыхтящего дымом мотора выдает их всех с головой. Светлыми бликами отражаясь на экране встроенного в перископ Т-70 тепловизора.

Причем, как вскорости выяснилось, размышлять о смысле жизни русский наводчик вовсе не собирался. Так же, как и долго прицеливаться. Он просто пальнул из пушки. С четырехсотметровой дистанции. Прямо через овражный склон, не ставший помехой для разогнанного до полутора километров в секунду снаряда.

Впрочем, немецкому экипажу опять повезло. Правда, не всем.

Вражеская болванка всего лишь скользнула по башне, уйдя рикошетом в сторону, но наблюдающему за обстановкой Ланге хватило и этого — "поймавший" осколок фельдфебель грузно осел на дно боевого отделения.

— Снаряд, Курт! Снаряд! — спустя пять секунд вновь заорал Циммерманн, раньше других осмысливший произошедшее и пытающийся теперь докричаться до оставшегося в живых Курта.

Однако Нойманн не слышал заменившего командира наводчика — слова Клауса пролетали мимо ушей. Расширившимися глазами заряжающий германской "четверки" смотрел через прибор на медленно выползающий из своего укрытия русский танк. Бледное, окутанное призрачным огнем чудище неторопливо поворачивало ствол в поисках новых жертв. И целью его сейчас был именно он, рядовой Нойманн, и именно ему предназначался последний в этой битве снаряд.

— Снаряд! Нойманн! Кретин! Снаряд давай!

Курт не обращал никакого внимания на вопли слетевшего с катушек наводчика. Курт просто молился. Шептал под нос первые пришедшие на ум слова, строчки из откровений древнего богослова:

— И я взглянул… и вот… конь бледный… и на нем всадник, которому имя "смерть"… и ад следовал за ним…

И в тот же миг Курт, наконец, осознал себя. Понял, кто он и кем должен стать. Он должен стать Лотом, праведником, спасшимся от пролитого на Содом и Гоморру огненного дождя из серы и пепла. Он должен выжить! Любой ценой!

С силой толкнув посадочный люк, Курт вывалился в открывшийся сбоку проем, скатился по броне и сломя голову метнулся к пологому склону неглубокой лощины.

Ударная волна от взорвавшегося через четыре секунды танка швырнула рядового на землю. Опрокинула, протащила несколько метров и… потерявший сознание Нойманн рухнул в какую-то щель. Точнее, в воронку, случайно подвернувшуюся под ноги, образовавшуюся здесь еще днем после короткого авианалета русских Илов и Пешек…

Курта Нойманна обнаружили утром. Советские пехотинцы, прочесывающее изрытое снарядами поле на предмет трофеев и пленных.

— Командир, там, кажись, фрицы засели, — крикнул один из бойцов, услышав негромкое бормотание из полузасыпанной ямы. — Может, гранату туда?

— Я те дам гранату, — ответствовал красноармейцу седоусый сержант, командир стрелкового отделения. — Нут-ка, проверь по-быстрому, кого там еще черти вынесли? Токмо сторожко проверь, носом сразу не суйся.

— Ага. Понял. Проверю.

Боец подобрался поближе.

— Am Anfang schuf Gott Himmel und Erde… Und Gott sprach: Es werde Licht! und es ward Licht [1], - тихо доносилось из ямы. — Nachdem sich keine zehn Gerechten in der Stadt fanden und sie deshalb dem Untergang geweiht ist… wollen die Engel ihn und seine Familie vor dem Untergang retten und schicken sie aus der Stadt… [2]

— Фриц тут, товарищ сержант. Один. Чокнутый.

— А ну, дай и я гляну, — произнес сержант, подходя к воронке. — Ишь ты, здоровый какой.

На дне ямы и впрямь сидел немец в ободранной форме танкиста. Сидел, уставившись в одну точку, раскачиваясь из сторону в сторону, обхватив голову руками, едва слышно бубня себе под нос:

— Da ließ der HERR Schwefel und Feuer regnen von Himmel herab auf Sodom und Gomorra und kehrte die StДdte um und die ganze Gegend und alle Einwohner der StДdte und was auf dem Lande gewachsen war… [3]

— Чего он там такое балакает? — поинтересовался еще один подошедший к воронке красноармеец. — Ругается чтоль?

— Да не. Кажись, молится, — ответил первый боец, закидывая за спину автомат. — Эй, фриц! Хенде хох, тебе говорят. Давай выползай отсюда. Цурюк, по-быстрому.

— Не слышит, — констатировал командир отделения. — Ладно. Тащите его наверх.

Где-то через минуту немецкого танкиста всё же вытянули наружу. С трудом, матерясь и ежесекундно сплёвывая:

— Ох, тяжелый попался гад. Да еще обосравшийся… Давай, шевелись, скотина фашистская!

Однако фриц и вправду ничего не слышал. И совершенно искренне не понимал, кто эти люди и что им от него надо. Безумным взглядом обвел он усеянное обломками поле и снова забормотал. Скороговоркой, сгорбившись, не обращая внимания на текущие по лицу слезы и сопли:

— Das hЖllische Feuer verschlang verfluchte Stadt… Siegfried… Niblungens Schwert… der strafende Arm des Himmels… der Speer der Vergeltung… [4]

— Куды его? — спросил первый красноармеец.

— В дурку, — тут же хохотнул второй.

— Куды, куды, — проворчал сержант, брезгливо поморщившись. — В тыл, куды же еще. Там разберутся…

-------

[1] В начале Бог сотворил Небо и Землю… И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

[2] После того как не нашлись в городе десять праведников и потому обречен был город на гибель… захотели ангелы его и семью его от гибели охранить и прочь отправить из города…

[3] И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли…

[4] Адский огонь поглотил проклятый город… Зигфрид… меч Нибелунгов… карающая десница… копье возмездия…

-------

…Со страшным звоном внизу что-то загремело, заскрежетало, а воздух внутри машины внезапно наполнился запахом жженой резины. Или картона.

— Черт! Сима, с движками что?

— Поршня выбило. Клин. Масло… масло йок. В общем, всё, накрылась телега, и часа не прошло.

— Э-э-эх! Не вовремя, — зло прошипел Винарский и разразился длинной тирадой. Исключительно нецензурной, обращенной неизвестно к кому.

— Ну что, выбираемся? — грустно поинтересовался Макарыч, когда командирский запал иссяк.

— Погоди-ка, Макарыч, погоди, — переведя дух, тихо ответил сержант, прильнув к панораме. — Значит, так. Ты наружу, к тридцатьчетверке дуй. А я пока тут побуду, приборы еще работают. И пулемет целый.

— Да как же…

— Это приказ, Сима, — отрезал командир. — Только автомат возьми. Может, удастся еще чуток протянуть. А я… я вас отсюда прикрывать буду. И всё, блин, не спорь. Давай. С богом.

— Ох, мать моя женщина! — прокряхтел мехвод с каким-то лихим отчаянием и, подхватив ППШ, нырнул в открытый проем переднего люка. — Ни пуха, командир!

— К черту, Сима. К черту.

Уткнувшись в прицел, сержант завертел рукоять наводки, разворачивая башню в сторону появившейся из-за домов угловатой коробки полугусеничного БТР. Пылал жаром раскаленный казенник орудия, болели обожженные руки. Однако танкист о боли не думал. Он просто делал свое дело. То, которому его учили. Лишь чертыхался с досадой об упущенных возможностях и редкостном невезении. О тех самых случайностях, которые, как всегда — неожиданно. И в самый неподходящий момент.

"От ты ж, ёшки-матрёшки! А ведь так всё хорошо начиналось!"

Действительно, до последней минуты всё шло хорошо. Не просто хорошо — замечательно. Остовы вражеских танков догорали за дальней околицей. Всего девять снарядов и такой удивительный, фантастический результат. Пять едва ли не распыленных на атомы бронированных фашистских монстров. Кому рассказать, не поверят.

Увы, всё это уже в прошлом. Будто и не было ничего.

После уничтожения пятого, и последнего, панцера Винарский решил подвести машину ближе к селу. Пару минут назад фрицы всё же сподобились организовать контратаку со стороны хутора. А еще через какое-то время сработала минная ловушка, устроенная лейтенантом в окопах. Громыхнуло там довольно серьезно — слышно было даже сквозь броню и матерчатый танкошлем. Затем от домов ударили вражеские МГ, прижимая советских бойцов к земле, не давая ответить огнем. Пришлось влепить туда четыре подряд осколочных.

Две пулеметные точки удалось подавить. Те, что на левом фланге. А потом… Потом отказало орудие. Заело накатник и, видимо, повело ствол. По крайней мере, гильзу из канала сержант выковырять так и не смог — застряла напрочь, только руки обжег.

Дальше — больше. Едва-едва успели добраться до тридцатчетверки, как заглохли моторы. Оба. Без шансов на повторный запуск. Так что теперь оставалось одно. Превратить семидесятку в неподвижную огневую точку и работать по фрицам из ДТ. Пока патроны не кончатся. Жаль только, прикрыться нечем — место голое, просматривается со всех направлений…

Сильный глухой удар в правый борт отозвался звоном в ушах. Боевое отделение озарилось вспышкой. Яркой, почти ослепительной. В грудь несильно толкнуло, а затем по ноге потекло что-то противное, липкое, теплое. "Это я что, обоссался что ли? Или того хуже, обгадился?" — первая пришедшая в голову мысль отчего-то рассмешила сержанта. Ощупав рукой штаны и поняв, что это всего лишь остатки масла из пробитого двигателя, он только и смог, что нервно расхохотаться, вновь приникая к экрану тепловизора. Смахивая с груди увязший в бронежилете осколок.

"Спасибо… Леся".

В перекрестье прицела маячила туша немецкого бронетранспортера. Танкист коротко выругался, кляня себя за то, что не сумел рассмотреть главного. Противотанкового орудия в кузове тяжелого "Ганомага". Калибром всего 37мм и, тем не менее, оказавшегося способным пробить бортовую броню семидесятки. Зря, выходит, он поливал свинцом смотровые приборы и щели — по крыше надо было бить, пока БТР еще не успел развернуться. Теперь же укрывшиеся за орудийным щитом фашисты могли не опасаться пулеметной стрельбы. Ну или почти не опасаться.

К тому же, как выяснилось, беда не приходит одна. Огрызнувшись очередью на пять-шесть патронов, ДТ неожиданно замолчал, не то поврежденный случайным осколком, не то просто перегревшись, выйдя из строя от жара спаренной с ним сорокапятки.

— Мать! Мать! Мать!

Вроде и диски еще остаются, пара, как минимум, и броня на башне цела, и приборы пока работают, но… воевать-то нечем. Один лишь наган в кобуре. "Ага, чтобы застрелиться".

Хлопнув со злостью по ствольной коробке, сержант сплюнул и быстро переместился к командирскому перископу, желая оценить обстановку, прикидывая шансы. Соображая, как лучше выбираться из танка и что теперь делать с приборами. "Секретными" приборами из далекого будущего. Однако, едва взглянув на экран, понял, что ни шансов, ни времени у него не осталось.

Фрицы прекратили возню возле установленного на БэТээРе орудия, кто-то махнул рукой и…

"Ну да. Сейчас дернут за веревочку, башенка моя и раскроется. Как орешек. Как семечко".

Чуть сощурив глаза, танкист устало вздохнул, готовясь к неизбежному. Глядя смерти в лицо. И уже ни на что не надеясь.

Забыв, что надежда умирает последней.

Правее "Ганомага", метрах в двадцати от него, мелькнула какая-то тень. Смутно знакомая. Поднявшаяся из окопа. Метнувшаяся навстречу врагу. Вскинувшая руку в броске. И вновь рухнувшая на землю.

А спустя секунду прозвучал взрыв. Гулкий хлопок залетевшей в кузов гранаты. Противотанковой. Фугасной.

— Лейтенант! Молодчага! Так их, гадов! Всмятку! — заорал сержант, не в силах сдержать внезапно нахлынувшую на него эйфорию. — Черт, как же ты вовремя, лейтенант… Лейтенант… Володя… ты как там? Живой?

Однако летчик не откликался. Похолодевший от нехорошего предчувствия танкист резко скомандовал в микрофон:

— Марик, Гриша! Быстро к лейтенанту. Не отзывается он, ранен, похоже, — и, дождавшись подтверждения бойцов, пояснил задачу. — Вытаскивайте его по-быстрому и к танку… Давай-давай, шевелитесь, черти. Как хотите, но найдите мне его. Любой ценой.

Отдав приказ, сержант помедлил немного, буквально секунду, соображая, стоит ли пытаться сделать что-то еще. Что-то полезное, нужное. Например, снять поврежденный ДТ со спаренной установки или продолжить наблюдение за полем боя.

Сомнения разрешились относительно быстро и просто. Погасшими экранами ПНВ. "Всё, кончилась техника. Теперь только наружу". Толкнув тяжелую крышку, Евгений ловко выскользнул из башенного люка, мячиком скатился с брони и метнулся под защиту застывшей поблизости тридцатьчетверки. Даже не заметив и не почувствовав, как осыпается гарнитура ПУ, исчезает наброшенный на тело бронежилет, как щелкает в голове некий тумблер. Неведомый переключатель, запускающий странный никому неизвестный процесс. Таинственный, вычищающий из памяти все "лишние файлы". Биты информации. Крупицы знания. О прошлом, которое… в будущем. Сведения о всего лишь нескольких часах. Тех самых, в которых радость побед и горечь поражений. Новые друзья. Новые враги. И та, что навсегда теперь останется в наглухо стертом обрывке. Махоньком кусочке невидимой ленты, выдранном с корнем. Из жизни. Из сердца.

Установленные на растяжках "запалы" сработали как положено. И практически одновременно, сразу в обеих траншеях.

Хлопки двух гранат слились в один, потерявшись в гулком грохоте фугасных разрывов. Земля буквально вздыбилась от мощного удара сотни с лишним кило тротила и пороха. Так, будто в немецкий окоп угодил снаряд из морской двенадцатидюймовки. Тонны перемешанного с глиной песка взметнулись ввысь на добрый десяток метров. Разлетаясь комьями по округе. Накрывая развороченную в хлам артиллерийскую позицию плотным облаком серовато-белесой пыли — такой, по крайней мере, она выглядела на экране переносного тепловизора.

Лейтенант потряс головой и несколько раз прижал ладони к ушам. Судорожно сглатывая, с трудом вталкивая в пересохшую гортань внезапно сгустившийся воздух. Пытаясь восстановить слух и дыхание.

— Вот это да! — спустя пять или семь секунд прозвучало в наушниках.

— Это точно, — согласился с Синицыным Марик. — Жахнуло, так жахнуло.

— Нормально жахнуло, — пробурчал летчик, выглядывая из укрытия. — По плану. А теперь смотрите в оба. Сейчас полез…

Договорить он не успел. От села ударили пулеметы, а на правом фланге замелькали хорошо различимые в ПНВ фигурки врагов. Немецкие пехотинцы по одному выскакивали из-за развалин. Сразу кидаясь на землю, а затем перебежками стараясь подобраться ближе к окопам. Впрочем, лезть в траншеи они пока не пытались, видимо, помня о том, что случилось с предшественниками, решившими воспользоваться ходами сообщения и нарвавшимися в итоге на "мины". И потому "нынешние" фрицы двигались поверху, прикрываясь лишь невысоким земляным бруствером в тылу разгромленной батареи. И даже ракеты в ночное небо не запускали, вероятно, надеясь на темноту. По незнанию. Не ведая о том, что все их телодвижения прекрасно отслеживаются вооруженными "ночной" оптикой красноармейцами.

Примерно через минуту вражеские пулеметчики прекратили огонь, опасаясь зацепить своих, а осмелевшие гренадеры рискнули, наконец, подняться во весь рост и рвануть через траншеи к застывшей невдалеке тридцатьчетверке. Готовя гранаты, полагая, что именно там располагаются основные силы противника.

— Бей! — коротко скомандовал лейтенант.

Кинжальный огонь за считанные секунды остановил атакующий порыв фрицев.

Огонь в упор. Из трех стволов. Двух трофейных МП и одной трехлинейки. А чуть погодя к бою присоединился ДТ комиссара. Негусто, конечно, но на столь короткой дистанции фашистам хватило и этого. Те, кто выжил, моментально залегли, огрызаясь лишь отдельными выстрелами. Наугад, ориентируясь только по звуку. Потом, секунд через двадцать, противник попробовал обойти советские позиции с флангов при поддержке вновь оживших, палящих по площадям машиненгеверов. Однако и этот хитрый маневр закончился неудачей. Точнее, полным фиаско.

Сначала Кацнельсон удачно зашвырнул единственную оставшуюся у него "феньку" на левый край, туда, где скопились самые резвые, желающие быстро перепрыгнуть траншею. Потом он же, потратив всего три патрона, уполовинил пытающихся проползти по тому же маршруту. Затем Микоян с Синицыным несколькими очередями охолонили горячие головы, прущие через кусты и пелену еще не осевшей от недавнего взрыва пыли… Точку в этом эпизоде сражения поставил легкий Т-70. Четырьмя осколочными по северо-восточной окраине хутора, подавив бьющие из-за руин пулеметы.

Впечатленные появлением танка фрицы тут же поспешили ретироваться, отойдя метров на триста назад, под прикрытие земляных отвалов и стен полуразрушенных сельских строений.

— Как мы их!? — радостно прокричал Марик, передергивая затвор и посылая очередную пулю вслед отступающим в беспорядке врагам.

— Рано радуешься, — осадил его лейтенант, спуская с небес на землю. — Патронов у тебя сколько осталось?

— Десять… Ой, нет, девять, — виновато ответил красноармеец.

— Вот то-то и оно!

— У меня полдиска, — не дожидаясь приказа, доложился Синицын. — А "шмайсеры" всё, кончились.

— Эм пэ сорок, — машинально поправил бойца Микоян, отбрасывая в сторону заклинивший немецкий трофей.

— Что?

— Да нет, ничего, — вздохнул лейтенант. — Я просто думаю, что надо бы за оружием сползать. Пока не стреляют.

— Давайте я, — тут же предложил Гриша.

— Нет, — остановил его летчик. — Сначала я. Ты следующий. Потом Марик. Если что, прикроем друг друга.

— Понятно… Есть.

Выбравшись из своей "стрелковой ячейки", лейтенант внимательно осмотрелся, поправил противогазную сумку, замер на миг, а затем, коротко выдохнув, рванул к горящим домам. С "низкого старта", вокруг кустов, целя в ближайшую от траншей воронку. Чтобы уже через десять секунд буквально влететь в неглубокий окопчик с осыпавшимися землей краями. Переводя дух, без сил опускаясь на дно этой не слишком приметной со стороны хутора "ямки". Прикрытой травяным склоном и небольшой насыпью, напоминающей кучу ссыпанного с телеги песка.

А спустя еще пять секунд, услышав в ПУ отчаянный мат танкистов, летчик попросту сплюнул и выругался. Прямо в эфире. Не скрывая эмоций. Поскольку хорошие новости, увы, кончились. Вместе с вышедшей из строя сорокапяткой и заглохшими танковыми моторами.

Глухой рокот, раздающийся откуда-то справа, и ударивший по ушам пулеметный лай заставили лейтенанта высунуться на миг из укрытия. Увиденное не обрадовало. Всё оказалось гораздо хуже чем можно было предположить.

Выползший из-за развалин "Ганомаг" медленно двигался вдоль окопов, поливая из пулемета замершую на левом фланге семидесятку. Вражеские пехотинцы мелькали позади полугусеничной машины, прикрываясь ее бронированным корпусом. Впрочем, как вскоре выяснилось, советский танк всё-таки не пожелал стать для врага просто мишенью, ответив огнем из ДТ, отсекая спешенных фрицев от БэТээРа.

"Ох, ё, — похолодел лейтенант, глядя как фашисты заряжают установленное в кузове бронетранспортера орудие. — Сейчас. Сейчас пальнут суки!"

Руки же тем временем сами делали то, что положено. Выуживали из сумки "Ворошиловский килограмм" и вкручивали в гнездо один из запалов.

"Только бы он сюда подошел… Только бы подошел… Ну!? Давай же, сволочь! Давай! Ближе!"

И будто услышав желание летчика, немецкий водитель внезапно остановил "Ганомаг" прямо напротив воронки, всего в двадцати шагах от нее. А затем…

Громыхнуло вражеское орудие. Бронебойный снаряд ударил семидесятку в борт в районе переднего двигателя. "Черт! Неужто убили сержанта?" — ужаснулся летчик. Как это ни странно, но сержант отчего-то казался Володе прямо-таки неуязвимым бойцом, которого ни пуля, ни штык не берут.

"Живой. Везучий чертяка!" — мысленно порадовался летчик за командира Т-70, когда через пару мгновений советский танк огрызнулся очередью из ДТ. Вот только радовался Володя недолго — ведь по всему выходило, что через несколько секунд везенье танкиста должно было закончиться. Вместе с очередным вражеским выстрелом. "Если только…".

Ну да. Надо-то ведь совсем немного. Совсем чуть-чуть. Нужно всего лишь успеть. Успеть подняться. Сделать три шага вперед. Размахнуться. Широко, от души. И просто метнуть гранату. Фугасную РПГ-41. Это ведь так просто. Почти как на учениях.

…С ошарашенным видом летчик стоял на одном колене и смотрел на весело полыхающий, превращенный в металлолом БТР, слыша лишь звон в ушах. И не слыша ни запросов сержанта в ПУ, ни треска очередей сразу трех пулеметов, ударивших от села. Ударивших наугад, в темноту. Но, тем не менее, зацепивших цель. Случайно зацепивших.

Две пули вонзились в бок, еще одна впилась в руку. Колени неожиданно подогнулись, и лейтенант грузно осел на землю, удивляясь, отчего это так голова кружится и ноги не держат, будто пьяный совсем. Боль пришла позже. Резкая, рвущая, заставляющая грызть зубами ворот, чтобы только не заорать, не заскулить, не завыть, не завопить благим матом. А вместе с болью пришло понимание, что всё, кажется, всё — отбегался. И сразу же: "Живым не дамся". Тепловизор куда-то исчез вместе с противогазом, рассыпалось прахом и переговорное устройство. Но летчик этого не заметил. Протянув здоровую руку к поясу, он попытался расстегнуть клапан на кобуре. Но не смог, поскольку тот уже был расстегнут. И не просто расстегнут, а оторван. И что еще страшнее, ТТ, его родной ТТ со звездами на щечках рукоятки, холодящий металлом пальцы, заряженный и готовый к бою, исчез. По всей видимости, банально выпал из кобуры и затерялся в густой траве, пока хозяин пытался руководить боем, минировал траншеи и бросал "Танюшки" во вражеский БТР.

"Черт! Черт! Черт! Даже застрелиться нечем!" — потеря личного оружия привела лейтенанта в совершеннейшее отчаяние. — "Идиот! Дурень! Лопух!.. Хотя… м-ма-а-ать, граната же есть!"

Граната лежала в подсумке с левой стороны и, чтобы достать ее, пришлось переворачиваться набок и, стиснув зубы и шипя от боли, нашаривать "эфку", стараясь не сорвать раньше времени предохранительное кольцо.

Секунда, другая. Ребристая Ф-1, наконец, легла в потную ладонь, и лейтенант тут же, почти не раздумывая, подтянул гранату ко рту, чтобы попытаться вытянуть чеку зубами. Увы, иного способа поставить "эфку" на боевой взвод летчик не видел. Однако и эта задачка оказалась ему не по силам. Зубы крошились, срывались и никак не желали цепляться за скользкое, удобное для пальцев, но не для зубов, колечко. В итоге пришлось цеплять чеку за ременную пряжку. И лишь тогда, после пары неудачных рывков-попыток, проблема с гранатой всё же решилась. Отлетевшим кольцом с усиками и зажатой пальцами скобой запала.

Облегченно выдохнув, летчик перекатился обратно, на спину. Перекатился и тут же снова чуть не заорал, ткнувшись простреленной рукой, точнее, локтем, в какой-то сучок.

Заполонившая сознание боль неожиданно вернула слух. Но в то же время и помешала. Помешала отследить обстановку. И заметить выскочившего из-за кучи песка вражеского солдата. И еще парочку с другой стороны. Первый немец вскинул карабин, но выстрелить не успел, согнувшись пополам и рухнув на землю. Винтовочная пуля отбросила фрица от лейтенанта, однако двое других не успокоились, а попытались подобраться поближе, метнувшись вперед, не обращая внимания на ударившую по ним автоматную очередь. Впрочем, тут же и заглохшую. И только когда по бугорку и кустам от хутора полоснул пулемет, летчик всё же опомнился, приподнимая голову и вглядываясь в мельтешение неясный теней, подсвеченных близким пожаром. Поздно. Приклад, летящий в лицо — последнее, что смог увидеть лейтенант перед тем, как наступила темнота. Полная и окончательная. Выкатилась из разжавшихся пальцев граната. Щелчок запала Володя уже не услышал.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, товарищ… — несколько раз повторил в микрофон Марик. Ответа не было, в наушниках звучал лишь треск помех да на самом пределе слуха проскальзывали какие-то неясные отголоски. Тихие шорохи, хрипы, шипение.

— Холмик за кустами видишь? Он вроде оттуда бросал, — отозвался через некоторое время Гриша.

— Вижу.

— Тогда вместе давай. Ты слева, я справа.

— Давай, на раз-два.

Выждав секунду-другую, бойцы рванулись вперед, к небольшому бугорку, уже не пригибаясь, стараясь побыстрее преодолеть чахлый кустарничек. Рванулись туда, где, по мнению Синицына, и должен был находиться лейтенант. Лейтенант, воспользовавшийся, наконец, своей "карманной артиллерией".

Однако до цели они так и не добрались.

— Немцы! — крикнул внезапно Гриша, бросаясь на землю.

— Где? — не понял друга Кацнельсон, вытягивая голову, пытаясь рассмотреть, что там, впереди. Увы, напарник не ответил. Озадаченно потерев ухо, Марик как-то сразу и не сообразил, что гарнитура ПУ больше не стягивает голову. И еще больше поразился тому, что, приложившись к прицелу винтовки, совсем ничего не увидел. Почему? Исключительно потому, что "продвинутый" ПНВ внезапно исчез, растворился, рассыпался, оголяя самый обычный примитивный целик, планку с прорезью. А секунды через три и изумление прошло. Оставив после себя только досаду. Досаду и недоумение. "А чего мы тут делаем-то?.. Не, с фрицами воюем, это понятно. А что за задача у нас?.. Ни черта не понимаю".

На фоне пожара мелькнул силуэт. С приподнятым карабином. Лязгнул затвор трехлинейки, выплевывая стреляную гильзу. "Есть!". Выронивший оружие немец согнулся пополам и рухнул на землю. "А…а… а как это?" — открыв рот, Кацнельсон ошарашенно смотрел на упавшего врага, переводя взгляд на собственную винтовку, снова на немца, опять на винтовку. Только сейчас Марик сообразил, что руки сами собой проделали все необходимые движения, словно в десятый или в сотый раз, почти бессознательно. Вскидывание, упор, прицеливание, выстрел, перевод затвора. Стандартная процедура. Привычная, рутинная. И никаких колебаний — впереди враг, врага надо уничтожить.

Правда, долго удивляться собственному хладнокровию бойцу не пришлось. Где-то справа, возвращая мир в привычное состояние, простучал ППШ Синицына. Простучал и осекся, щелкнув опустевшим диском. А затем кусты прошила пулеметная очередь. Неизвестно чья. Заставившая вжаться в землю в надежде, что на сей раз смерть прилетела вовсе не по душу прячущихся среди не слишком густой растительности красноармейцев. Впрочем, стрельба продолжалась недолго. Спустя несколько мгновений пулемет замолчал, а точку в коротком и каком-то сумбурном боестолкновении поставил хлопок гранаты.

Зашуршали гибкие ветки, и через пару секунд рядом с Мариком нарисовался Гриша, волочащий за собой автомат.

— Чего там? Не знаешь?

— Не-а, не знаю. Я, б…, вообще ничего не понимаю. Вроде сержант говорил, найти нам чего-то надо. Или кого-то?

— И я не понял. Да и как он нам приказать-то смог? Он же в танке, а мы туточки, в кустах лежим.

— Хм… А, может, сползаем, глянем всё ж, чего там?

— А давай.

И оба бойца осторожно поползли вперед, стараясь сильно не шуметь и задницы не отклячивать.

Кустарник закончился метров через тридцать. Дальше шел относительно ровный участок частично выкошенной, частично сгоревшей травы. За ним — немецкие окопы, разгромленные позиции ПТО, а потом… что там было потом, красноармейцы разобрать уже не могли — цепочка пожаров вдоль хутора, густой дым, стелющийся по самой земле, и плотная стена пыли надежно скрывали происходящее от любопытных взглядов. Да и темнота вокруг комфорта тоже не добавляла. Слава богу, что хоть полянку перед кустами удалось рассмотреть. В призрачном свете "подвешенной" над полем боя ракеты да в неярких отблесках гудящего тут и там пламени.

Возле бугорка валялись два фрица. Два мертвых фрица. Еще один жмурик в чужой форме скрючился чуть поодаль, перед песчаной горкой. И всё… Лишь трое немецких солдат. Неподвижных, отмеченных несовместимыми с жизнью повреждениями.

— Да-а-а, — протянул Марик. — Нашими тут и не пахнет.

— Точно, — подтвердил Синицын, поправляя каску. — Нема наших. Ну что, назад вертаемся?

— Да погоди ты. Мы ж пока не нашли ничего. Пошарить бы надо.

— Где тут шарить? И так всё ясно. Нет никого. Вертаемся.

— А может…

— Может, он это имел в виду, — перебил напарника Гриша.

В ладони бойца блеснул пистолет. Вороненый ТТ с потертой рукояткой.

— Я об него в кустах спотыкнулся.

— Ну, не знаю, не зн…

Сомнения по поводу дальнейших действий разрешились сами собой. Свистом пуль над головами. Видимо, вражеский пулеметчик вновь решил пощекотать нервы залегшим в кустах красноармейцам. Впрочем, вряд ли он выцеливал конкретно их, скорее, просто палил наугад, по площадям, веером, или, как это принято говорить в кругу штабных стратегов, вел плотный заградительный огонь. Что радости советским бойцам, конечно же, не добавляло — строчил немец достаточно интенсивно, почти без передышки. К тому же секунд через пять-семь к пулеметному лаю добавились неприятные хлопки. "Ох, мать твою! Мины!". Не ахти какого калибра, но рвущиеся в опасной близости от затаившихся советских бойцов.

— Всё, уходим! — решительно произнес Синицын, подтягивая к себе автомат и нервно оглядываясь. — А то навсегда тут останемся.

На сей раз Кацнельсон спорить не стал, проворчав чисто для проформы:

— Вообще-то неправильно это… — но затем махнул рукой и согласился с товарищем. — Ладно. Уходим.

— К танку?

— К танку. Куда ж еще.

— Винарский? Ты?

— Я, фух… товарищ… старший политрук, — подтвердил сержант, прижимаясь к теплой броне, обессиленно сползая на землю, пытаясь восстановить дыхание. Рывок от своего танка к тридцатьчетверке оказался подобен решающему забегу на олимпийской дистанции. Всего каких-то пятнадцать метров, но для Евгения они вылились в пятнадцать кругов ада, нескончаемых и неодолимых. Пройти которые пришлось разом, одним сумасшедшим, рвущим жилы броском, под злобный вой пуль. Вой ненасытный, утробный. Правда, и награда на финише была не в пример весомее. Не декоративный золотой кругляш и рукоплескания толпы поклонников, а настоящее право. Право на жизнь. Право на существование.

Как с цепи сорвавшиеся немцы яростно поливали свинцом застывшие машины и всё, что рядом, сразу с нескольких точек. Еще один пулемет, крупнокалиберный, установленный на появившемся из-за домов бронеавтомобиле, долбил по какой-то неведомой танкистам цели, немного в стороне, вторя "коллегам" свирепым рычанием. А чуть погодя в какофонию боя вклинились минометы, гулко захлопав, пристреливаясь, подбираясь дымками разрывов к укрывшимся за броней бойцам.

— Плотно же они за нас взялись, гады, — Постников, слегка отодвинув сержанта, быстро выглянул из-за катков, но тут же отдернулся, чертыхаясь, сплёвывая тягучей слюной. — Еще минуту-другую здесь просидим и всё. Алес капут.

— Товарищ старший политрук, нам бы это. К гряде отойти, — более-менее отдышавшись, скороговоркой выпалил Винарский. — Овражек там есть. Отстреляемся. Наши как подойдут…

Однако комиссар, не дослушав сержанта, неожиданно закашлялся, засипел хриплым и каким-то лающим смехом. Обидным и в то же время горьким.

— А нету. Нету у нас патронов, сержант. Кончились. Еще раньше, чем танк твой, кончились.

— Но…

— Что но? Не видишь, сержант, отвоевались мы. Всё. Конец. Без танка позицию не удержим.

— Но ведь еще должны подойти, — судорожно пробормотал Евгений, кажется, уже понимая, что это и впрямь всё. Уже понимая, но еще не веря.

— Кто? Кто подойти должен? — устало спросил Постников.

— Наши… вторая рота, — сержант говорил всё тише и тише, почти умоляюще, чувствуя, как уходит земля из-под ног. Выскальзывает из рук соломинка. Рушится мир. Исчезает надежда. — Они же это… резерв. Должны подойти. Должны.

Комиссар в ответ лишь угрюмо вздохнул, не глядя на Винарского. Однако секунд через пять всё же не выдержал и пояснил. Сухим безжизненным голосом:

— Вторая рота вышла из боя. Три часа назад. Без танков. Мы, мы были последним резервом. А то, что вам по радио передали… всё это… обычная липа.

— То есть, помощи не будет, — обреченно подытожил Евгений, уронив голову на скрещенные перед собой руки.

— Не будет, — подтвердил Постников. — Я это и мехводу твоему объяснял. А он всё одно, бубнит и бубнит, что держаться надо. Мол, командир приказал, и точка. Так что сейчас, сержант, нам не к гряде, а в тыл выходить надо. К своим. Приказ мы выполнили, час отстояли.

После этих слов сержант неожиданно встрепенулся и посмотрел напряженным взглядом на старшего по званию:

— Но… может, всё-таки попробуем, товарищ старший политрук. Попробуем еще продержаться? Вдруг есть еще силы, просто мы не знаем? Ведь не бывает так, чтобы совсем, совсем ничего не осталось. Давайте попробуем. Тут ведь много и не надо. Совсем ведь чуть-чуть осталось. А мы… мы удержимся, мы сможем… И патроны, вот же они — от моего "Дегтяря". Еще осталось маленько.

Два утолщенных блина легли на траву перед Постниковым.

Комиссар ненадолго задумался, глядя на командира легкого танка, а затем…

Евгений не мог видеть в потемках глаз политрука, но чувствовал этот взгляд, тяжелый, пронизывающий душу, нахмуренные брови, губы, плотно сжатые в суровую нитку, желваки, перекатывающиеся на скулах. Чувствовал и ждал. Ждал ответа, решения. Ждал, надеясь. И веря. Теперь веря.

— Хорошо! — произнес, наконец, Постников. Спокойно, словно бы и не замечая посвиста пуль над головой и рвущихся невдалеке мин. Словно бы решив для себя что-то важное, понятное лишь ему. — Сделаем, как ты сказал, — и, вздохнув, продолжил. — Только никуда я отсюда отходить не стану. Там в воронке башнер мой. Петруха. Контузило его сильно. Им сейчас твой мехвод занимается. В общем, бери их обоих и в тыл…

— Что значит в тыл!? — не на шутку возмутился Евгений. — Я с вами, товари…

— В тыл, я сказал, — резко оборвал комиссар танкиста, однако потом добавил чуть мягче. — Должен же, б…, хоть кто-то в живых остаться. И доложить обо всём, что здесь и как. И потом, оружие у тебя есть, сержант? Нет. Вот и нечего тебе тут делать. Понятно?

— Я у вас вторым номером буду, — упрямо набычился Винарский, показывая на прислоненный к гусенице ДТ, снятый с тридцатьчетверки.

— Что, вместо сошек спину подставишь? — усмехнулся Постников. — Два диска всего, и набивать их не надо — лишних патронов всё равно нет. Так что нечего дуться, сержант. Ты молодой, еще повоюешь. Получишь машину новую и повоюешь. Всё, выполняй приказ… Женя.

Сказав это, комиссар отвернулся и, подхватив пулемет, двинулся к корме танка выбирать удобную позицию для боя. Своего последнего боя. А сержант… сержант только и смог, что сжать кулаки и тоскливо посмотреть вслед старому политработнику. Старому, двадцати восьми лет отроду.

— Жалко, — грустно и как-то невпопад произнес Макарыч, глядя на командира.

— Что жалко? — не сразу въехал сержант.

— Да Васька Баландин. Мехводом у комиссара был. Я у него третьего дня ключ с эксцентриком одолжил. А теперь, вишь… не отдам уже.

Барабаш повернулся к сидящему на дне воронки, раскачивающемуся из стороны в сторону парню, с усилием оторвал руки контуженного от ушей и, ухватив подмышки, потянул наверх, приговаривая вполголоса:

— Давай, Петро, давай. Ногами, ногами двигай. Потихоньку.

— Башнер? — спросил Винарский, свешиваясь с края, помогая мехводу вытащить из ямины оглохшего и мало что соображающего бойца.

— Он самый, — подтвердил Макарыч, уже выбравшись из воронки, шумно сопя. — А Ваську и радиста… вот черт, не помню даже, как звали его. Их это, одним снарядом. Такие дела, командир, — затем еще раз вздохнул, повторяя. — Да, такие дела.

— Понятно, — протянул сержант ничего не выражающим, лишенным всяких эмоций голосом. Видимо, просто чтоб не молчать. На душе было не то чтобы горестно или, скажем, тоскливо. Нет, внутри у танкиста словно кто-то вывернул из патрона давно перегоревшую лампочку. Вывернул и выбросил. С хлопком разбив о мостовую хрупкую стеклянную колбу. Да так, что стало на всё наплевать. И на звуки боя за спиной, и на бормотание чем-то озабоченного мехвода, и на предстоящий путь в тыл, да и на себя, в общем-то, тоже. Только сейчас Евгений понял, зачем политрук отдал такой приказ, ссылаясь на его же, сержанта, предложение. Уходить вроде бы как с донесением, прикрываясь отсутствием оружия у бойцов. Отдал приказ, а сам остался. Скорее всего, просто не видя для себя возможности уйти. Для себя лично. Чтобы не смотреть потом в глаза выживших в этой мясорубке. И чтобы не стать таким же, как они. Выжившими и побежденными.

"Нет, неправда", — неожиданно зло подумал Винарский. — "Не побежденными. Просто отступившими. На время".

Подумал так и… вернулся. Вернулся в реальность. В себя.

— Всё, Макарыч. Хорош лясы точить. Времени нет. Приказано в тыл отходить.

Реакция мехвода оказалась вполне предсказуемой:

— Что!? Какой, на хрен, тыл!? Командир, ты чего, белены объелся!?

— Постников приказал, — тихо ответил сержант, опустив голову, пальцами касаясь ремня, и… вдруг осексшись на полуслове. Судорожно нащупывая застежку, вынимая из кобуры вороненый наган, улыбаясь чему-то далекому, виденному когда-то… во сне. — А знаешь, Сима, пожалуй, ты прав. На хрен тыл. Мы еще тут повоюем.

— Другое дело, — оскалил зубы Макарыч, закидывая за спину "пустой" автомат и, словно жонглер, поигрывая выуженными непонятно откуда гранатами. Тремя сразу. — У меня ведь тоже… осталось кой-чо в загашнике. Так что не сс… э-э, не дрейфь, командир. Вломим мы еще фрицам на посошок.

— Вломим, Сима! Еще как вломим… Бляха-муха!

Ночной бой — штука сложная. Даже для армий начала третьего тысячелетия, обученных сражаться в условиях недостаточной видимости и оснащенных подходящими для этой цели приборами. Даже для спецназа подобный бой не всегда предсказуем. Про сороковые же годы века двадцатого и говорить нечего. Нужные приборы отсутствуют как класс, а обучение ведется, мягко говоря, постольку-поскольку.

Но, тем не менее, воевали ведь и тогда. И частенько неплохо. С вполне приемлемым результатом.

Да, биться в потемках нелегко. Но можно. Особенно, когда ты плотно "отсиживаешься" в обороне и точно знаешь, что каждый, кто атакует — враг. В этом случае достаточно просто палить во все стороны, реагируя на любое движение, любой шорох. Главное, чтобы боеприпасов хватило. И нервов.

Атакующему труднее. Тем более, когда он сам уже обнаружен, а противника не видать и лишь звук выстрелов выдает его примерное месторасположение. Очень примерное, плюс-минус хрен знает где. Тогда приходится искать подходящие ориентиры. Такие, например, как одиноко стоящий танк, броней которого прикрываются "чужие" стрелки. Или, скажем, какая-нибудь воронка, в которой засел снайпер. Или холмик, из-за которого бьет вражеский пулемет. Впрочем, пулемет может оказаться и не совсем вражеским, точнее, совсем не вражеским, и тогда велика вероятность тупо попасть под "дружественный" огонь, что весьма и весьма обидно.

То есть, можно, конечно, запустить в небо ракету. Осветительную. И не одну. Но опять же, от них мало толка, когда кочковатое поле затянуто сплошной пеленой дыма и лишь в отдельных разрывах мелькают какие-то неясные тени. Свои ли, чужие — сразу не разобрать.

Еще можно воспользоваться огнем, что вовсю полыхает над хутором. Однако стоит выйти за пределы освещенного пламенем круга, и глаза, уже привыкшие к бликующим сполохам, сразу начинают моргать и слезиться, пытаясь восстановить утраченную способность. Способность хоть что-то разглядеть в густой темноте. Навалившейся вдруг, смертельно опасной, неведомой.

Впрочем, для кого-то, наоборот, тьма — спасение. Спасение и укрытие. Единственная надежда. Причем не только для тех, кто держит оборону возле своих подбитых машин, но и для тех, кто спешит им на помощь. Для шести советских танков, пяти тридцатьчетверок и одного Т-60, ползущих по необозначенному на штабных картах оврагу.

Лязг гусениц и рычание двигателей далеко разносятся по округе. Рев танковых моторов отражается от заросших травой и кустарником склонов, уносясь вверх, в ночное сентябрьское небо.

Это не страшно. Артиллерийская канонада на флангах лишает противника возможности правильно оценить степень таящейся в лощине угрозы. Правда, в той роще, что по левому борту, фрицы вроде еще остаются. И, возможно, начинают уже что-то такое подозревать. Типа, "неладно что-то в Датском королевстве".

Однако и это фигня. Бронированным машинам они не слишком опасны — пока сообразят, что к чему, пока соберут силы, пока выдвинутся, пока… И вообще, этими гадами займутся идущие позади пехотинцы. Танкам же останавливаться нет резона. Спешивать десант — тоже. У отряда другая задача. Другая цель. Та, что южнее. Хутор Подсобное Хозяйство, на северной окраине которого продолжает сражаться горстка бойцов. Уже разгромивших противотанковую батарею и до сих пор удерживающих ключевую позицию на обратных скатах.

Командир отряда, дослужившийся до капитана танкист со смешной фамилией Толстиков, не знает пока, живы ли те, кто бьется сейчас на хуторе, остались ли у них силы, сумеют ли они выстоять и дождаться своих. Ничего этого капитан не знает. Но он спешит. Он торопится. Он очень хочет успеть. Успеть выполнить полученный лично от командарма приказ. Дойти до села, подавить вражескую оборону, закрепиться на близлежащих высотах. Пробить тонкую красную линию. И открыть тем самым дорогу во вражеский тыл. Тем, кто пойдет следом.

— Гр. наты…стались? — сипит комиссар, с трудом выталкивая из горла слова, пытаясь одновременно не упасть, пусть даже и из сидячего положения.

— Одна, — так же тяжело отвечает Винарский. Стиснув зубы, привалившись к катку, левой рукой зажимая простреленное бедро. Правой — удерживая цевье трофейного карабина.

На более пространный ответ сил уже не хватает.

— Д..й…юда… мне.

— Я сам, — выдыхает сержант через пару секунд, доставая из подсумка гранату. Последнюю.

Звук выстрела из трехлинейной винтовки теряется среди сплошного, бьющего по ушам грохота. Грома ружейной пальбы, рычания пулеметов, злобного воя летящих мин, посвиста пуль, повизгивания рикошетов.

И, тем не менее, этот звук слышен. Сопровождаемый гулким эхом, почти родной, знакомый едва ли не с детства каждому бойцу Красной Армии.

"Марик… Жив, выходит… курилка".

Отняв пальцы от раны, сержант медленно поднимает "эфку" и аккуратно, стараясь не слишком спешить, отгибает усики на чеке.

Спустя секунду предохранительное кольцо падает в окровавленную ладонь. А дальше…

Дальше остается лишь ждать. Ждать, когда фрицы подойдут ближе.

Метрах в пятидесяти от танка чадит увязший в траншее броневичок. С опущенным стволом автоматической пушки, разбитой гранатным разрывом.

"Да уж. Хорошо его Гришка уделал. Прямо в башню попал, мимо сеток".

Четыре трупа валяются возле кустов.

"Это уже Кацнельсон… постарался… А вообще, они с Синицыным — молодцы. Трофеи с собой прихватили. Три карабина. Жаль только — патроны к ним кончились. Слишком уж… быстро".

В кобуре — наган. За поясом — чей-то ТТ. Оба пустые — расстрелял, когда Макарыча прикрыть пытался. До воронки Синицына он вроде бы успел дотащить, а там… Короче, накрыло их там. Минами. Живы ли, нет — неизвестно.

Постников же совсем никакой. Так же как и ДТ его. Обоих посекло осколками. Основательно.

"Черт! Как же всё-таки помирать неохота".

Снова бьет из окопа мосинская трехлинейка.

"У-у! Больно-то как!"

Еще выстрел. И, кажется, опять оттуда.

"Мать! Ну куда ж ты торопишься, дурень? К гряде тебе отходить надо, а не ждать тут… хрен знает чего".

Бах! Бах!.. Бах!

"Не понял. Как это он так… ловко?"

В стрекот фашистских МГ неожиданно вклинивается дробный стук пехотного "Дегтярева". Гремит взрыв, за ним другой, третий. Странно знакомый гул пробивается сквозь ватные наушники танкошлема. Глухой рев танковых двигателей, какой только и бывает у… идущих в атаку тридцатьчетверок…

— Эй, мазута! Вы как там, живые еще? — кричит старшина Пилипчук, подбегая к подбитой тридцатьчетверке. Припадая на колено у гусеницы, направляя к селу автомат. На всякий, как говорится, случай.

Впрочем, стрельба на околице уже прекратилась, переместившись куда-то вглубь хутора и на его южную окраину. Именно туда ушли сейчас основные силы десанта. Вместе с танками. Чтобы добить врага. Всех, кто еще пытается сопротивляться.

— Отвянь… махра, — отвечает один из сидящих возле машины, вяло отмахиваясь зажатой в кулаке гранатой. Секунд пять или семь он возится, вставляя чеку в запал, а затем добавляет. С бесконечной усталостью в голосе:

— Второй час вас ждем. За…лись… вусмерть.

— Фам…лия… Дол…сть, — едва слышно хрипит танкист с забинтованной головой. Из двоих, видимо, он старший. Как по возрасту, так и по званию.

— Старшина Пилипчук, командир взвода, 4-я мотострелковая бригада, — докладывает пехотинец и, развернувшись, орет в темноту. — Вощило! Мать твою! Санинструктора сюда! Быстро!

— Туда. Туда санитаров, — кивает в сторону ближайшей воронки тот, кто помоложе. — Там наши… Раненые.

— А вы…

— Мы подождем, — перебивает Пилипчука танкист, с трудом поднимая правую руку. — Сержант, кх-кха, Винарский… 12-я танковая.

— Ст. ший… трук… Пост…ков, — тихо бормочет второй.

— Понял, товарищ старший политрук… Вощило! Сам сюда! Двоих к воронке! Выполнять!

Через десять секунд помимо упомянутого Вощило, коренастого мужичка лет тридцати, к тридцатьчетверке подлетает еще один красноармеец. Старшине совсем не знакомый, в разорванной гимнастерке, с торчащими из прорехи на заднице подштанниками. Бросая на землю винтовку с примкнутым штыком, он плюхается рядом с танкистами.

— Т-тащ сжант, тащ сташ трук… Живы… Ох, мамочка… ё…

— Живы, Марик…экх-э… жи… — пытается ответить сержант, сбиваясь на сдавленный кашель.

— А Макарыч, Гриша?

— Там… — машет рукой танкист, указывая на окоп и суетящегося санинструктора.

— А…

— Да живые они, живые, — успокаивает бойца красноармеец Вощило. — Ток раненые.

— Ну тогда я…

— Иди, Марик… Глянь, — бормочет Винарский, откидываясь назад, прислоняясь спиной к танковому катку. — Глянь. Потом… расскажешь.

Привалившийся к его плечу комиссар неожиданно дергает головой и вяло тычет сержанта. В бок. Локтем.

— С..шай… Ви…арский… Не п. му. Как ты с. ел сток… рицев нам…тить?

— Не знаю, тащ старш политрук, — морщась от боли, честно отвечает сержант. — Повезло… наверное.

Танкист и впрямь не знает, как вышло, что он, командуя всего лишь легким Т-70, смог за один бой уничтожить семь вражеских танков и одну самоходку. Не считая сожженной днем "трешки", парочки БТР и десятка, как минимум, автомобилей. Да плюс батарея ПТО возле рощи, да плюс та, что здесь, около хутора, да плюс живой силы без счета, да плюс… В общем, много еще чего можно припомнить.

Однако это не главное.

Суть в том, что именно этот бой возле затерянного в степи хуторка обеспечил общий успех сегодняшнего наступления. О чем пока не догадываются ни бойцы, ни их командиры — взводные, ротные, комбаты, комбриги… Даже командарм не догадывается. Так же как и комфронта, так же как и представитель Ставки. И никто пока еще не подозревает, что пять человек, сумевших выстоять там, где победить невозможно, уже изменили будущее. Направив историю по новому руслу. Историю войны, историю страны, историю мира. Впрочем, никто и никогда теперь не узнает о том, что было бы, если бы…

И, конечно же, сам сержант об этом тоже не ведает.

Весь этот длинный и нескончаемо трудный день представляется ему смутно. Почти как сон. Сон странный и какой-то сумбурный. Немецкие танки, овраг, роща, колонна грузовиков, горящий хутор, фрицы, разбегающиеся в стороны от перевернутых орудий. Всё это привычно, всё это узнаваемо. Но чудится ведь и еще кое-что. Совсем непонятное. Широкий, забитый автотехникой плац. Город, утопающий в зелени, оплетенный покрытыми рыжей пылью дорогами. Совершенно фантастические машины, катящиеся по разбитому шоссе. Коротко стриженный и крепко сбитый человек в камуфляже, которого сам сержант отчего-то величает майором. Рядом с ним двое, молодая девушка и совсем юный парнишка, почти подросток. Снова какая-то неизвестная техника. Чернявый лейтенант со смутно знакомым лицом, в летном шлеме и с дурацкой трубой на плече. Неясные картинки. Движущиеся словно в немом кино, расплывающиеся, теряющиеся в оранжево-сером тумане с сиреневыми сполохами. А уже под самый конец видения… остается одно. Единственный образ. Сияющий, переливающийся всеми цветами радуги. Одинокая, застывшая в напряженном ожидании девушка. Девушка в синем берете. На мотоцикле. Изумительно, невероятно красивая. Такая далекая. И такая близкая. Та, которая ждет. И помнит.

"Черт! Какая же она всё-таки…", — мотает головой сержант, приходя в себя, стряхивая наваждение. Понимая, что всё это сон. Просто сон. Который уйдет. Уже сегодня. Забудется, сотрется из памяти. Оставив лишь легкую грусть и смутные, уходящие со временем воспоминания. О том, что где-то, когда-то всё было хорошо. И кто-то был счастлив.