Собственные пути
Необыкновенно прекрасными выдались первые дни апреля 1725 года. Даже на немного суровых прибрежных горах птицы, щебеча, уже начали вить гнезда среди распускающихся берез и ив, и весенние цветы проснулись от зимнего сна. Но не раздавалось ни звука. Охотничий сезон закончился; вокруг воцарилась лесная тишь, лесное уединение.
Однажды вечером на узкой дороге, ведущей в долину, среди тишины раздались шаги и голоса. Высокий, широкоплечий мужчина вел осла, который нес два короба, сплетенных из ивовых прутьев. Коро-бы были набиты тряпьем и горшками. Рядом с ослом шагал худощавый молодой парень. Очевидно, ему было поручено погонять крепкой палкой осла. За ним следовала женщина, которая в узле с завязанными на лбу концами несла за спиной ребенка. Ребенок тихонько хныкал про себя.
Было очевидно, что они, эти люди, были бедны. Их одежда была обтрепана, во многих местах залатана и грязна, а женщина даже шла босиком. Черные борода и волосы мужчины и колючий взгляд темных глаз из-под кустистых бровей производили несколько жутковатое впечатление, в то время как молодой парень походил больше на горожанина. Как сильно, должно быть, устала женщина, можно было понять но ее походке, и ее лицо выражало лишь страдание.
Нередко встречались такие люди, как горшечники, лудильщики и корзинщики, проходящие по Зюдер-ланду, и рядом с ними женщины и дети, вынужденные грабить и попрошайничать. Они вели кочевую, цыганскую жизнь: они были дома везде и нигде, варили и ели в основном под открытым небом и искали себе кров где-нибудь в сарае или в хлеву. Одежда состояла в основном лишь из лохмотьев, и осел нес их немногочисленные пожитки в двух коробах, которые одновременно содержали произведенные для торговли товары.
Само собой разумеется, что эти бродяги не были желанными гостями для живущих вокруг земледельцев, хотя крестьяне охотно предоставляли им для ночлега хлева или сараи и были рады, когда седьмая заповедь находила не слишком широкое толкование.
Маленькая процессия медленным шагом шла своей дорогой. Проклятия предводителя, равно как и удары палкой молодого человека производили слабое впечатление на четвероногого. Непрерывно слышались жалобные крики ребенка, который, несмотря на уговоры матери и укачивание, не успокаивался. Наконец они дошли до более низко расположенной части гор и подошли к месту, где среди кустарника лежала каменная глыба Хольштейн, возвышающаяся почти на три фута.
Для предводителя маленькой процессии вид этой глыбы был не новостью. Мэкес Йозеф, как его знали во всей округе, хорошо ориентировался здесь. Довольно часто проходил он мимо этого места, когда шел торговать старьем, а злые языки утверждали, что он прошел эту местность вдоль и поперек не однажды, чтобы вопреки исключительному праву на охоту в этих местах барона фон Плеттенберга выследить косуль.
По его знаку сделали остановку недалеко от Холь-штейна, чтобы переночевать здесь между мощной каменной глыбой и надежным, густым кустарником. Мэкес Йозеф, собственно говоря, предпочел бы для ночлега расположенный внизу в долине под густыми деревьями постоялый двор „Хукельсхайль", но там жил лесничий барона Хуберт, с которым он был в состоянии войны из-за своего якобы браконьерства.
Осла освободили от поклажи и накормили сеном из полупустого мешка. Женщина уже опустилась на одну из каменных глыб, сняла ребенка из-за спины и приложила его к груди. Она не замечала ничего, что происходило вокруг нее. Она не смотрела в сторону мужа и совершенно не замечала Мэкеса Йозефа. Последний разгреб листву, собрал в кучу хворост и сухостой и разжег костер, чтобы сварить суп и испечь картофель. Женщина даже не шевелилась. Она тихо сидела на своем камне и пристально смотрела на ребенка, лежавшего на ее груди. Она задерживала свое дыхание при каждом движении младенца, при малейшем звуке. Затем она настороженно прислушалась к тяжелому хриплому дыханию своего ребенка; она догадывалась, что его жизнь была близка к угасанию. А ее измученное тело не могло задержать этого.
Каким удивительно красивым стало небо! Солнце уже почти зашло, и тихая вечерняя заря озарила лес и поле. Птицы пели свою последнюю песню. Не было ни малейшего дуновения ветерка, и дым от костра у противоположного склона густым столбом поднимался вверх. Казалось, что юная природа обновленной и свежей вышла из-под рук Творца.
Вдали в долине виднелись соломенные крыши небольшого селения, окруженного уже вспаханными полями, простиравшимися до самой окраины леса, а дальше вниз по долине бежал ручей, чтобы, соединившись с Нуттлике в Ойстере, впасть в реку Эльзе у города Плеттенберг и немного позднее вместе с нею быть подхваченным Ленне.
Потрескивание ярко пылающего костра смешивалось с кипением висевшего над ним котелка с водой и распространяло благодатное тепло, а вместе с ним чувство умиротворенности.
Франц, более молодой из мужчин, сидел рядом с женой, угрюмый, обращенный в себя, и перемещал языком жевательный табак из одной щеки в другую, то и дело делая глоток из бутылки шнапса. Он возмутился, когда ребенок еще раз громко вскрикнул.
- Целый день эти крики! - рассердился он. - Это невозможно больше выносить!
- Да, - тихо сказала женщина, - да, я знаю, что ты охотно бы избавился от нас. Но это недолго будет продолжаться с нами обоими...
Она снова посмотрела на ребенка, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Но затем все неожиданно закончилось, маленькое тельце неподвижно застыло на ее руках.
Женщина пристально посмотрела на своего мужа.
- Ты его убийца! Ты умертвил его голодом, себе купил шнапс, а меня довел до нищеты. Бог это знает. Он знает о твоей вине, о твоей неискупимой вине. Он тебя накажет, я клянусь тебе в этом... Я проклинаю тебя, ты должен...
Франц ее больше совсем не слушал. Он встал и направился к Мэкесу Йозефу, который занимался тем, что выгребал печеный картофель из горящего пепла. Франц съел несколько картофелин, сделал еще один большой глоток и улегся у костра на мягкий мох, чтобы проспаться от хмеля. Плотно подкрепившись картофелем и запив из бутылки Франца, Мэкес Йозеф тоже свалился на землю и вскоре начал храпеть.
Франц проснулся очень рано. Он в общем-то толком и не спал. Беспокойно поглядел он на свою жену. Та все еще сидела согнувшись на своем камне, держа ребенка на руках. По-видимому, несмотря на горе, случившееся вечером, она все же крепко заснула от чрезмерной усталости. Франц тихо подошел к пепелищу, отыскал еще несколько картофелин и взялся за свою бутылку. После того, как он подкрепился, он разбудил Мэкеса Йозефа и перешептался с ним. Тихо собрав все свои немногочисленные пожитки и навьючив коробы на осла, они исчезли в зарослях кустарника. Пятью минутами позже внизу в долине они вступили на дорогу, ведущую в Плеттенберг.
Они могли продвигаться вперед лишь очень медленно, так как дорога была в очень плохом состоянии. Снежные проталины глубоко проваливались, и во многих местах дорога была завалена галькой и ветвями. Едва они прошли полпути, как им навстречу попался всадник, который, пристально глядя, стал изучать путников. Франц натянул шляпу низко на лоб, чтобы его нельзя было узнать, а у Мэкеса Йозефа неожиданно появился сильный насморк, и он беспрестанно чихал, прикрываясь левым рукавом. Оба узнали во всаднике управляющего барона фон Плеттен-берга, который уже однажды заподозрил Мэкеса Йозефа в незаконной охоте. Но тогда все обошлось хорошо, так как у лесничего Хуберта Хукельсхайме было недостаточно доказательств, чтобы изобличить вора. А Франц... Он вообще не мог думать о прошлом, не покрываясь гусиной кожей.
- Чудесная погодка, господин! - поприветствовал Мэкес Йозеф всадника, приподняв шляпу в знак уважения.
- И вы, по-видимому, используете этот прекрасный день? - возразил управляющий.
- Конечно же, господин, - кивнул Мэкес Йозеф, -наш брат должен рано быть на ногах, чтобы честно идти по миру. Хлеб и картофель сейчас дорогие, а при маленьком заработке...
- Мне кажется, что ваш осел немного сверх меры нагружен.
С этими словами управляющий изучающе посмотрел на более молодого из двух бродяг.
- Боюсь, что этот малый однажды свалится под своим грузом. Два тяжелых короба на его тощей спине - по-видимому, ему достается не лучший корм.
- Да нет, господин, не стоит беспокоиться! Наш осел сильный - но немного медлительный, это точно. - Ну, Блес, поднимайся, пошли дальше! Видите, пара горшков из одного короба через два - три часа будут доставлены мужчине - нет, я хотел сказать женщине, а тряпье в другом почти не имеет веса, к сожалению, так как сборщики бумаги смеются про себя, и толстеют и жиреют, занимаясь своим делом, а нашему брату остается лишь икать от голода всю жизнь.
- Ну, при этом вы можете всегда зарабатывать наличные деньги. Скажите-ка, а что у вас за недавно появившийся спутник?
- Ну, давай, Блес! Вперед! - попытался Мэкес Йозеф закончить разговор с управляющим, - пойдешь же ты, наконец, дальше! Ах, господин имеет в виду его? Ну, да это мой компаньон, сын моей сестры. Был совсем один на свете, никто о нем не заботился, вот я и взял его к себе. Ну, правда, он еще в детстве упал головой, хотя и пригоден к работе. Ну, давай, Блес, лентяй! Вон же дорога, давай пойдем.
И он пошел. Управляющий проехал мимо и быстро поскакал дальше. Оба бродяги разом вздохнули.
- Это могло попасться ему на глаза, Франц, - начал Мэкес Йозеф и украдкой оглянулся на всадника. - Он не позволяет над собой насмехаться. Кто на него набрасывался, тот летел кувырком - все, кроме меня. Я думаю, что с ним снова справлюсь, или не так?
- Узнал ли он снова меня, - спросил Франц, - и может ли меня выдать мой возраст?
- Я не очень хорошо представляю это себе. По твоему поведению никто не отважится признать в тебе отпрыска старого Штеффена, а уж возраст не определят точно. Я могу себе представить его лицо, когда он узнает в тебе своего блудного сына. Мальчик, вот это будет неожиданность! Но не будь таким жеманным с ним, это может затем тебе повредить. Этот старый мошенник переполнен кознями, он же тебя уже не раз обманывал.
- Он больше меня не обманет, это я тебе говорю! -подняв сжатый кулак, уверял Франц.
Вскоре стало достаточно светло, чтобы можно было разглядеть городок Плеттенберг внизу в долине. Десять минут спустя оба бродяги пришли к небольшому мосту и вошли в город. Они ненадолго остановились, переговорили друг с другом, а затем Мэкес Йозеф с ослом свернули налево и по большому переулку направились к реке Ленне, а Франц остался на главной улице, которая, делая множество поворотов, проходила через весь город.. Они хотели снова встретиться в небольшой ночлежке неподалеку от реки.
На улицах было еще тихо. На базарной площади Марк подошел к постоялому двору, на вывеске которого яркими красками было нарисовано солнце. Ганс Штеффен, хозяин трактира и его жена Доротея еще дремали, так как большинство гостей тайком кутили ночью позднее комендантского часа.
Казалось, Франц хорошо ориентировался. Он бросал камешки в ставни окна на верхнем этаже дома до тех пор, пока окно не открыли и из него высунулась голова в белом ночном колпаке. Но прежде, чем заспанный хозяин успел открыть рот и спровадить нарушителя спокойствия, Франц крикнул ему вполголоса:
- Открывайте, хозяин трактира, пока солнце еще не осветило ваше гнездо! У меня есть кое-что сказать вам на ухо, так, чтобы никто не мог слышать. Выходите, поспешите!
Хозяин рассердился. Он неуверенно всматривался в фигуру в лохмотьях перед своим домом. Незнакомец вновь закричал:
- Откроете вы наконец или я должен буду вам разбить окно и напомнить вам перед всем миром истории о лентяях?
Это подействовало. Голова исчезла и на лестнице послышались шаги. Затем дверь осторожно открылась. Франц вошел в дом, поклонился хозяину, который с любопытной миной на лице держал в руке ночник, и через несколько минут встал к стойке буфета.
- Я хотел бы выпить утреннюю кружку пива, затем мы поговорим друг с другом. Я провел ужасную ночь.
С дрожащими руками хозяин последовал этому приказу. Франц опустошил стакан одним махом.
- Ну, хозяин трактира, протрите глаза и посмотрите внимательно на меня. В таком чудесном одеянии вы меня еще не видели, но я думаю...
- Франц! - растерянно прошептал хозяин трактира. - Как, ты больше не в армии, не в солдатах...?
- Дезертировал, сбежал, потому что мне по горло надоело, мой дорогой. Вы все рассчитали без меня, когда засунули меня в красный мундир и выгнали из дома мою жену. Вы и толстуха, которая называет себя моей матерью, вы воспользовались мною и превратили меня в того, кем я сейчас являюсь, в негодяя, - кем вы уже давно стали! Вы забрали у меня материнскую долю наследства, вы меня...
- Замолчи! Вон из моего дома! - процедил хозяин трактира, - вон, или я позову полицию.
- Полицию? Ах, да, или, может быть, вашего друга, самолично господина бургомистра? - насмешливо прервал его Франц, и молниеносно вытащил из-под куртки короткий охотничий ножик.
Старик побледнел и задрожал всем телом.
- Послушайте, хозяин трактира, - продолжил дальше Франц резким тоном, - я вас никогда больше не назову отцом, вы стали рабом вашей бабы, и в вашем положении вы не можете и пикнуть, я это знаю, а теперь мы здесь свои люди, совершенно свои! И теперь я получу мою долю денег, которые вы отобрали!
Хозяин трактира уставился на нож. Никогда до этого не было ему так неприятно, как теперь. Что же он должен делать?
- Поторопитесь, старик! Моему терпению скоро придет конец.
Хозяин трактира помедлил еще немного и начал сетовать на плохую торговлю, скупых посетителей в пивной. Тут неожиданно он почувствовал на своем горле руки сына, и, брошенный на пол, сильно ударился головой. В тот же момент они услышали на лестнице шаги. Уже открылась дверь, и появившаяся на пороге молодая девушка растерянно поглядела на них. Франц вздрогнул, бросил свою жертву и, мгновенно проскочив мимо девушки в дверь, исчез за углом ближайшего дома.
Хозяин трактира с трудом поднялся с пола, обследовал свой затылок и сказал совсем не дружелюбно:
- Займись своей работой, Кэтхен! Вор сбежал и не скоро вернется.
Домики, окруженные горами, ярко светились своим приветливым светом вплоть до самого дня, и стояли они друг против друга, как добрые соседи или верные друзья. Протяженность города в ширину была ограничена двумя лежащими друг против друга отвесными горами, а ниже долина сужалась таким образом, что кроме нескольких небольших лугов лишь речка Эльзе находила себе место и с трудом могла пробиться к Ленне.
Уже несколько лет, как расшевелилось ремесленное усердие горожан. Кроме большого числа кузнецов, глухой стук молотков которых можно было слышать до самой ночи, значительное количество людей было занято шерстопрядением и ткачеством, что и образовало некоторое время спустя производство игл -главное ремесло в городе. Проволоку, заготовленную для игольщиков, неустанно выковывали, обпиливали, штемпелевали, пробивали ушки, затачивали и гладко шлифовали. Продажа изготовленных игл была тяжелым занятием, прежде всего потому, что не хватало хороших дорог. В конце недели по всем направлениям через горы и долины тянулись мужчины с заготовленным товаром и предлагали его на продажу в городе и в деревне. Члены семьи Изерлонов были известны как хорошие покупатели. Даже в пожилом возрасте ремесленники не отказывались от таких походов и выходили из переулочков родного города по меньшей мере раз в неделю в надежде вернуться вечером домой с наличными деньгами. А это многое значило.
Но к тому времени, когда хозяин трактира продавал свое пиво на разлив, уже не на что было посмотреть. Почти развалившиеся остатки прежней крепостной стены города и последний флюгель на воротах главного входа в город служили уже продолжительное время мостом через мельничные рвы, и все же городок оставался словно отрезанным от всего остального мира, так как тогда не было хороших проезжих дорог в соседние города.
В течение нескольких столетий картина практически не менялась. Бургомистр и его советники не имели никаких побуждений менять то, что установлено давным-давно, к тому же любое изменение стоило бы денег, а их и без того всегда недоставало в городской казне. И все было оставлено так, как и когда-то было установлено, и совершенно определенно каждому горожанину делало честь то, что он верно придерживался обычаев и традиций предков.
Базарная площадь была маленькой, а ее мостовая - очень ухабистой. В стыках между камнями рос зеленый мох. Подобно старому седому сторожу из давно прошедших времен над крышами окружающих домов возвышалась башня ратуши. Почтенные здания уже сильно обветшали и требовали основательного ремонта. Но нет, они не очень-то стремились к новшествам, эти почтенные отцы города в своих треугольных шляпах, в куртках из грубой ткани с пуговицами размером с талер, в штанах, доходящих только до бедра, в чулках, туго обтягивающих голень, и в башмаках... К тому же, как было уже упомянуто, очень плохо обстояло дело с общественной казной.
Одна из сгоревших башен бывших городских укреплений так же из года в год продолжала разрушаться дальше назло Пумперу, городскому полицейскому, у которого в этой стене было жилище, и он часто выходил из двери и смотрел на башню ратуши так, будто в кармане у него был ордер на арест гнездящихся наверху галок. Но отцы города придерживались снисходительных взглядов. Они любили покой, покой среди буржуа своего городка, покой в округе.
Только одно здание на базарной площади выделялось своим ухоженным видом. У него была очень своеобразная форма крыши, перекрытия были богато украшены, а фронтон был покрашен в шафрановожелтый цвет. К тому же вывеска на нем привлекала внимание всех проходящих мимо: трактир „К солнцу". Ханс Штеффен, владелец, считался одним из состоятельных людей города и был известен тем, что каждому помогал деньгами - если была возможность, при этом он получал кругленькую сумму.
Он взял этот дом во владение около десяти лет назад. Откуда он был родом, никто не мог сказать. Он пришел со своей женой Доротеей, и у супружеской пары был только один ребенок, сын. Вскоре он стал одним из самых уважаемых людей города и занимал несколько почетных должностей, но у него не было друзей. По-видимому, только с бургомистром его связывали доверительные отношения. То, чего хозяин трактира хотел добиться в совете, он добивался, его уважали, и никто не отваживался ему противоречить. Его совершенно не беспокоило то, что в городке о нем шушукались на все лады: якобы он уже был однажды женат, и его сын от первого брака ушел несколько лет назад в солдаты или был вынужден это сделать в основном из-за отца. Но как с этим действительно обстояло дело, точно не знал, к сожалению, никто. Только городской сторож Пумпер многозначительно сверкал глазами, когда об этом заходила речь, так как только он знал объяснение этим обстоятельствам. Во всяком случае, Пумпер часто сиживал в трактире „К солнцу, и, возможно, благодаря этому он приобрел бросающуюся в глаза красноту своего носа. Некоторые злые языки утверждали даже, что Пумпер,* исходя из своего имени, приобрел право пить у Штеффена в кредит более то-
* от слова „ритр“ - насос. Прим, перев. го, что считалось нормой. Но хозяин трактира был определенно не настолько глуп, чтобы позволить одному из своих гостей заглядывать в свои карты.
Между тем, уже полностью рассвело. Часы только что пробили семь. Но на улицах было по-прежнему тихо, было даже слышно, как ветер играет листвой лип, которые повсюду росли перед домами. Когда взошло солнце, лавочники и булочники открыли свои магазины. По-настоящему город просыпался только тогда, когда часы на башне показывали время для начала занятий в школе, и мальчики и девочки с досками и учебниками под мышками с шумом пробегали через базарную площадь, а воробьи недовольно щебетали им вслед.
Ханс Штеффен, хозяин трактира, снова отправился в кровать, но возбуждение не давало ему больше покоя. Все его планы были разом уничтожены. Он же был твердо уверен, что его мальчик ушел навсегда! Все было так неожиданно, произошло так быстро, что он едва ли мог вспомнить подробности. К счастью, Доротея не заметила этого инцидента.
Внизу в доме все, казалось, продолжало идти своим привычным ходом. В то время, как домашняя прислуга кормила скот в хлеву, Кэтхен, двенадцатилетняя приемная дочь семьи Штеффенов, начала проветривать и убираться в трактире, выносила пустые бутылки в подвал и полоскала стаканы. Она управлялась так проворно и знающе, как будто уже давно привыкла к подобной работе. Но в это утро ее явно что-то тяготило. Ее мысли вновь и вновь уносились к тому, что она видела однажды ночью. Кем бы мог быть этот незнакомец, с которым дрался хозяин? После того, как дядя Ханс так недружелюбно отправил ее работать, она не отваживалась спросить его об этом. Она боялась дядю, так как для нее у него никогда не было приветливого слова. Она дрожала даже перед тетей Доротеей. Никогда не могла она угодить хозяину трактира, даже когда с неустанным усердием с утра до вечера выполняла возложенные на нее обязанности. Ни дядя, ни его жена ни разу не похвалили ее за что-нибудь, а напротив, лишь ругали, хотя она прилагала все усилия, чтобы оставить довольными своих родителей.
Конечно же, Конраду, сыну хозяев, жилось гораздо лучше. Фрау Доротея безгранично любила своего единственного, никакие выговоры и наказания не омрачали его счастливое детство. Мать постоянно защищала его, даже когда он был в школе и дело доходило до драки с другими детьми. Когда мальчик был дома, то он охотно ссорился с ней, разыгрывая с нею злые шутки, злил ее, но для своей матери он всегда оставался невиновным. Если бы Кэтхен пожаловалась его отцу, то она могла быть уверенной, что мальчик когда-нибудь за это отомстит.
Тихо и спокойно занималась Кэтхен своей работой. Еще несколько месяцев назад она защищалась, сильно колотила Конрада и даже дала ему пощечину. Но она больше так не поступала. Она стала совершенно другой. Она была все тише и пыталась терпеливо избегать драк с Конрадом. Своим приемным родителям она была очень послушна.
Да, Кэтхен значительно изменилась. Несколько месяцев назад она приняла Господа Иисуса как своего Спасителя и хотела верно за Ним следовать. Вскоре после этого Конрад обнаружил, что она читает в своей комнатке Библию, донес это своей матери, и тут хозяйка трактира вышла из себя.
Как? Девчонка осмеливается читать Библию? Впустую тратит драгоценное время? Берет себе в голову всякие глупости? Читает Библию! Несомненно, это дело рук молодого ректора, который вступил в должность помощника священника и изо всех сил старается сделать из жителей Плеттенберга читателей Библии! И ведь многие уже побежали за ним! Но, слава Богу, это уже проходит! Прихожанам не пришлось ничего услышать, кроме раскаяний и молитв, молитв и раскаяний, как будто все люди были убийцами или разбойниками! Но большинство уже образумилось. Лишь немногие остались верны ректору, и именно они, как говорят, читают Библию даже дома. И Кэтхен тоже! Неслыханно! Но она, хозяйка трактира, останется верна старой вере и не превратится в монашку. Этим она хвалилась. Но открыто портить отношения с молодым ректором она не хотела, так как он был учителем Конрада по латинскому и некоторым другим наукам, поэтому волей-неволей приходилось делать хорошую мину при плохой игре. Но это уж было действительно слишком, так как ректор был в тесной дружбе с живущим в господском доме управляющим, с управляющим Вернером - с этим набожным, который еще ни разу не ступил в трактир и в ратуше всегда придерживался своего мнения, создавая трудности с принятием решений.
Но то обстоятельство, что болеющая уже несколько лет баронесса фон Плеттенбург стала набожной, особенно раздражало хозяйку трактира „Под Солнцем" и, по ее мнению, было верхом всего. Нет, это было действительно слишком!
Но что касается господина управляющего Вернера, то в отличие от хозяйки трактира Кэтхен думала о нем совсем по-другому. Еще осенью прошлого года однажды поздно вечером, несмотря на сильный дождь их приемная дочь пришла в замок Шварценберг, находившийся в получасе ходьбы, с известием, чтобы вручить его там поварихе, близкой знакомой хозяйки трактира. На обратном пути насквозь промокшего ребенка подобрал всадник. Это был господин управляющий Вернер. Теплые слова мужчины пробудили у Кэтхен доверие к нему. Несмотря на первоначальный страх, она позволила посадить себя на лошадь, он прикрыл ее своей большой накидкой, а сам пошел рядом с лошадью. Так они быстро добрались до города.
Затем господин Вернер взял ее к себе домой. Как сердечно встретила ее Маргарета, жена управляющего! Ах, если бы тетя Доротея хоть однажды была так приветлива, как эта женщина! Сидя у теплой печи, Кэтхен немного рассказала о своем горе, и после этого господин и фрау Вернер напомнили ей о Господе Иисусе, спасителе всех угнетенных.
- Мое дитя, разве ты никогда не молишься? -спросил управляющий, и затем, когда она удивленно посмотрела на него, добавил:
- Господь Иисус охотно слушает, когда дети Его рассказывают Ему о том, что причиняет им боль и огорчение. Он хочет жить в их сердцах. Но каждое сердце должно быть сначала очищено. Поэтому попроси Его сегодня же вечером, чтобы Он простил твои грехи и послал тебе сил, чтобы вынести новое горе. И ты увидишь, что ОН тебя услышит и пожалеет.
Как хорошо подействовали на нее эти слова! На прощание фрау Вернер подарила ей маленькую книгу Нового Завета и попросила каждый день понемногу ее читать и снова прийти к ним.
В то утро, когда здесь был незнакомец, у Кэтхен было особенно много дел. Прежде всего нужно было позаботиться, чтобы сын хозяев вовремя ушел в школу. Завтрак уже стоял на столе. Но Конрад еще не пришел. Где только он застрял? Или он опять заснул? Кэтхен тихонько поднялась по лестнице и постучала в дверь спальни, но не получила ответа. Она постучала громче и напряженно прислушалась. Тут она услышала шаги на чердаке. Там, наверху, находилась ее спальня. Неужели Конрад был в ее комнате? Она быстро поднялась по узкой лестнице и посмотрела через открытую дверь. Конрад сидел на ее кровати и держал в руках Новый Завет! Большинство страниц было вырвано и разбросано по полу.
- О, Конрад, что ты здесь делаешь!? - с ужасом закричала Кэтхен.
- Я тоже хочу быть набожным, Кэтхен, таким же набожным, как ты.
- Не говори так, Конрад, над Богом нельзя насмехаться.
- Чудесно, ты можешь проповедовать. Откуда у тебя эта книга? Наверняка украла, иначе бы ты ее так хорошо не спрятала. И зачем, собственно, она, тебе?
- Бог желает, чтобы мы читали Его Слово. Конрад, пожалуйста, отдай мне ее! Я подарю тебе три гроша.
- Три гроша, ты говоришь? - спросил он с любопытством, - откуда они у тебя, тоже украла, да? Мне придется сказать матери, чтобы она лучше следила за своими деньгами. А Пумперу придется подержать тебя взаперти пару дней! Мне не нужны твои гроши, у меня у самого много денег. Но книгу ты обратно не получишь!
- Я скажу твоему отцу! - закричала Кэтхен, и по ее щекам побежали крупные слезы.
- Ты будешь доносить? - запыхтел мальчик и вцепился зубами в ее плечо. Но Кэтхен не поддалась. Оба набросились друг на друга и стали драться из-за маленькой книги. Тут Конрад споткнулся о корзину с бельем и упал на пол. Тотчас же он начал громко кричать и схватился за голову. Его вопли раздались по всему дому. На лестнице послышались тяжелые шаги, и тут же в дверях встал хозяин трактира, все еще в ночном колпаке.
- Погляди, папа, как она меня сильно избила! И еще украла три гроша!
Ханс Штеффен, разозленный тем, что вновь нарушен его сон, отпустил своей приемной дочери пару оплеух. Кэтхен стояла ошеломленная, слезы бежали по ее лицу.
- Почему Вы меня..., - от волнения она едва могла говорить, - почему Вы меня ударили? Это Конрад начал драться! Что он искал в моей комнате? Какое ему дело до моей Библии?
Хозяин трактира озадаченно посмотрел на нее. Никогда еще он не видел свою приемную дочь такой возбужденной и разгневанной. Возможно, он поступил с ней все же несправедливо? Почему именно в это утро ему приходится иметь столько неприятностей!
Он знал, что Конрад не был смелым мальчиком. Сыночек перерос его почти уже на голову. Но фрау Доротея не позволяла ему ничего делать и постоянно защищала. Поймай его отец за каким-нибудь действительно дурным поступком и призови к ответу, тогда фрау Доротея тайно припрячет какие-нибудь сладости для своего сына, так что для всех в доме „Под солнцем" мир был „снова спокоен"...
Так и сейчас, мальчик плача, спустился по лестнице и забежал в спальню матери. Хозяин трактира зло и немного беспомощно посмотрел на свою приемную дочь, а затем спустился по узкой лестнице.
Кэтхен осталась одна. Ее гнев прошел. „Не отвечай бранью на брань!" - вспомнилось ей. Тут она присела на край кровати и заплакала. Когда она немного успокоилась, то собрала с пола вырванные страницы. Книгу Конрад забрал с собой.
Еще до обеда приемная мать призвала Кэтхен к ответу за драку с сыном. Доротея так кричала, что слышно было по всему дому. Еще раз девочка была жестоко наказана. Когда немного позднее она с заплаканным лицом села за обеденный стол, Конрад безжалостно ухмылялся. Ханс Штеффен, казалось, ничего этого не замечал. После обеда, повинуясь недвусмысленному знаку хозяйки трактира, Кэтхен сразу же принялась за работу на кухне.
Утро этого дня принесло хозяину трактира дополнительные волнения. Вместе с женой он сидел за завтраком. Для фрау Доротеи эта ночь была гораздо короче, чем обычно, из-за шума, поднятого на чердаке у Кэтхен. Ханс Штеффен озабоченно поглядел на свою жену. Избыток мыслей заставил его глубоко вздохнуть. Что его беспокоило? Разве не было у него оснований, чтобы быть довольным? Прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз молился о ежедневном хлебе. Как говорится, все его закрома были доверху заполнены. Это были десять сытых, благополучных лет, которые он прожил в городке. У трактира не было недостатка в посетителях, и он многим помогал при денежных затруднениях под значительные проценты. При этом в городском совете он занимал место рядом с бургомистром, которому представил капитал на неопределенное время, и который заглядывал теперь ему в глаза. Остальные отцы города находили довольно удобным выражать согласие с его предложениями полным достоинства кивком головы, и только один из них имел смелость однажды возразить - управляющий бургомистра, господин Вернер.
В это утро все пошло вкось и вкривь. Неожиданная встреча с Францем, сыном от первого брака, значительно прибавила хлопот. Ему также было жаль, что он так необдуманно и сильно ударил Кэтхен, и к тому же он сердился на Конрада. Войдя в комнату, он обнаружил, что с домашним спокойствием дела обстоят не слишком хорошо. Доротея не предложила ему, как обычно, кофе, и не пожелала хорошего аппетита, она не удостоила его ни малейшим взглядом, а это было плохим предзнаменованием. Она не обратила внимания и на то, что Ханс Штеффен, закончив завтракать, тяжело вздыхая, потянулся за своей трубкой, не взглянула и тогда, когда трубка выскользнула из рук и, упав на пол, разбилась на кусочки. Полный негодования, трактирщик взял вторую, набил ее, поджег горящим угольком из печи и выпустил густые клубы дыма. Больше он не выпускал ее изо рта. Еще пару раз он вошел и вышел из комнаты, снова сел за стол, громко откашлялся и затем начал:
- Нет, Доротея, так дальше не пойдет, невозможно выполнять всю работу одному. Мне нужна помощь, помощь в погребе, в трактире, в хлеву - или я буду вынужден продать дом и двор. Мне уже давно за шестьдесят. Нет, если так дальше пойдет, то я умру от непосильной работы.
Здесь он ненадолго прервался, чтобы поправить свою трубку. До этого Доротея ни разу не повернулась к нему лицом, а беспрестанно смотрела из окна и кивками приветствовала проходящих мимо знакомых.
- В последнее время я часто думал, - заговорил ее муж дальше, - что мы немного поспешно отослали юношу в армию. Он был бездельником, совершенно верно, и его жена... Ну, о ней я ничего не хочу говорить. Но я считаю - не пойми меня неправильно - если бы мы еще немного потерпели, тогда мальчик арендовал бы собственное хозяйство и занимался бы всем по собственному усмотрению. Мы были бы обеспечены и могли бы прожить наши старческие годы в спокойствии. Что же касается нашего Конрада, эта умная голова внакладе не останется...
- Хочешь еще кофе?
- Да, охотно, только, Доротея, я считаю, что Франц однажды снимет солдатский мундир и...
- Вот твой кофе! - прервала его вновь фрау Доротея, не оборачиваясь к нему. Но когда они оба случайно выглянули из окна, то заметили, что по маленькому переулочку напротив базарной площади идет их сын Конрад с незнакомым молодым человеком. Лицо Ханса Штеффена побагровело, на лбу угрожающе набухли вены, а из его трубки вышли крупные кольца дыма. Расстроившись, что его беспокойство не нашло ни малейшего отклика у жены, он вновь рассердился на своего отпрыска. Почему Конрад все еще шатается по городу, когда уже давно начались занятия в школе?
- Бездельник! - полный негодования, пробормотал Ханс Штеффен. - Как это он все еще не в школе!
- Как, что ты сказал? Бездельник? - вспылила его жена. - Всегда только мальчик, всегда придираются только к нему, всегда в нем ищут виноватого! Как же он может вовремя прийти в школу, если здесь с раннего утра устраиваются такие сцены?! Эта Кэтхен! Она сведет меня в могилу! С утра до вечера приходится из-за нее сердиться. Всегда ей нужно все говорить дважды! К тому же она невыносима, а как она с утра отделала мальчика! Придет все-таки время, когда она уйдет из нашего дома. Никто не сможет потребовать от меня, чтобы я при всей моей огромной работе и постоянных неприятностях еще воспитывала бы чужих детей!
- Но и за мальчиком нам надо следить, иначе...
- Что иначе? - прошипела Доротея. - Избавь меня в доме от девчонки, тогда все само собой образуется! Она приносит нам только несчастья! Ты сам часто жалуешься, что из стойки иногда исчезают деньги. Спроси же девчонку, откуда она взяла эти три гроша!
- Три гроша? Разве у нее есть три гроша?
- Ты ее спроси! Наверняка, у нее уже готова хорошая отговорка, и в результате останется виноватым Конрад. Я этого больше не вынесу! Или ты хочешь, чтобы меня свели в могилу...
Она нашла свой носовой платок и приложила его одной рукой к глазам, а другую положила на грудь. Ее бесформенное тело тряслось от возбуждения так, что под ней даже заскрипело кресло.
- Успокойся, Доротея, ну послушай, ты же знаешь - эта старая история еще не поросла быльем. Мне пришлось бы отослать ее вместе с матерью, но малышка была так больна, и что бы стали говорить обо мне люди! Я просто не мог выбросить ее из дома. - Ну посмотри, Доротея, меня беспокоит еще одно дело. Если я просто предполагаю - если бы другой юноша, солдат, дезертировал глухой ночью и, заявясь неожиданно сюда, схватил бы меня за горло...
В этот момент на базарной площади раздался звон городского колокола. Ханс Штеффен вскочил, испугавшись, что снаружи могли подслушать. Затем он увидел, как глашатай, блюститель порядка Пум-пер, распечатывал письмо, с тем, чтобы ознакомить всех жителей городка с содержанием послания. Хозяин трактира открыл окно и приложил руку к уху. Пумпер громким голосом зачитывал:
Да будет повсюду известно, что Его Милость, барон фон Плеттенберг вместе с милостивой супругой после длительного отсутствия возвращается завтра пополудни и будет проезжать через наш город, чтобы после короткой остановки продолжить свой путь в замок Шварценберг. Принимая во внимание это радостное событие, жителям города следует привести в порядок улицы и дворы, украсить дома и встретить высокого гостя со всеми надлежащими почестями. При этом следует иметь в виду, что по причине хрупкого здоровья милостивой госпожи баронессы нужно избегать всякого шума. Бургомистр.
Едва Пумпер заметил лицо хозяина трактира в открытом окне, как он сразу вспомнил о том, что ему, как завсегдатаю „Солнца", не следует упускать благоприятную возможность выпить утреннюю кружку, и, направляясь большими шагами к двери кабачка, он закричал хозяину:
- Вы слышали, хозяин, что барон будет проезжать здесь завтра утром? Должно быть, будет праздничный день!
А затем, подняв полный стакан высоко над стойкой, он сказал:
- Разумеется, наш уважаемый господин бургомистр не особенно в восторге от этого. Ему было бы, конечно, лучше, если бы он опередил управляющего Вернера, этого верующего, и раньше его смог бы переговорить с бароном о выборах в городской совет. Вы знаете...
Сделав большой глоток из стакана, он продолжил:
- Но бургомистр считает, что в любом случае барона нужно приветствовать с почестями. Управляющий не догадывается о нашем плане... Поглядите-ка, через площадь идет бургомистр! У меня еще есть время исчезнуть отсюда. Служба есть служба! Приятного аппетита, хозяин!
Вытерев рот рукавом, он исчез через заднюю дверь во двор для того, чтобы оповестить людей колоколами в других частях города и ознакомить их с обязательным предписанием.
Между тем бургомистр, очень высокий, худощавый господин, вошел в трактир. Его серые глаза внимательно осмотрели все вокруг. Этот взгляд через толстые стекла, плотно сжатые губы, исполненная важности походка, изысканный способ выражения и скрипучий голос - все это ясно показывало, что он в полной мере осознает свою власть и авторитет. Он кивнул хозяину и церемонно занял свое место. Ханс Штеффен, обрадовавшись возможности отвлечься от жены и своих печальных мыслей, тотчас же заговорил о бароне, который на прошлой неделе вместе со своим тринадцатилетним сыном отправился в Вел-медс-на-Хамме, чтобы забрать домой все еще хворающую супругу, которая большую часть зимы провела в доме своей подруги молодости, фрау фон Бодельпевинс.
- У вас есть превосходная возможность, бургомистр, - сказал, ухмыльнувшись, хозяин трактира, -во что бы то ни стало опередить управляющего и взять над ним верх.
Бургомистр быстро осмотрелся и убедился, что их никто не подслушивает. Затем он выложил свой план:
- Я знаю, кум, что и в этом деле мы по-прежнему будем отдельно друг от друга. Я всю ночь ломал себе голову из-за этой истории. Но теперь у меня есть план, и я добьюсь его выполнения. Наш барон заслуживает того, чтобы быть встреченным в нашем городе со всеми почестями. Вход и выход из города будут преобразованы в почетные ворота, на которых крупным шрифтом будут написаны слова приветствия. Я думаю, что наш долг горожан - продемонстрировать барону нашу благосклонность и верность, но также воспрепятствовать тому, чтобы некоторые нечистые на руку слуги не вкрались к нему в доверие. И я уже предпринял для этого меры.
При последних словах он снизил голос и так тихо зашептал, что хозяину трактира пришлось подставить ухо поближе, чтобы расслышать. То, что он услышал дальше, ему, по-видимому, понравилось, так как он многократно кивал головой в знак одобрения. Затем бургомистр вновь заговорил громче:
- Праздничные надписи уже составлены и написаны на бумаге лично мной. Речь идет о двух стихах. Но, я думаю, должна быть произнесена прекрасная речь. Но кому ее поручить? На моих плечах лежит подготовка и проведение праздника, у меня совсем нет времени еще что-либо организовывать. Тут пришла ко мне мысль привлечь к этому делу старого настоятеля. Он, конечно, уже в годах, но такую речь он смог бы еще из себя вытрясти. А вообще-то, жаль, что он оставил службу. Когда он был настоятелем, то в нашем городе был порядок. А вот с тех пор, как работает ректор, по всем углам чего-нибудь да не хватает. Тем, что проповедовал старый священник, можно было заслушаться, и это было понятно любому ребенку. Он постоянно призывал к миру, прощал людям их маленькие слабости и смотрел сквозь пальцы даже тогда, когда кто-либо вообще переходил границы разумного.
- Я всей душой согласен с тем, что вы мне говорите, бургомистр, - ретиво согласился Штеффен.
- И как же он зазнался, с тех пор как стал ректором! - продолжал сердиться бургомистр. - Раньше бы он не отважился так открыто перечить мне в городском совете. А до этого старый управляющий даже просил у меня в трудную минуту совета. И отношения со Шварценбергом обстояли лучше, чем теперь. Если сегодня с улицы придет какой-нибудь крестьянишко и пожалуется на плохой урожай, то в управляющем он найдет внимательного слушателя. Затем этот праведник-управляющий пойдет к милостивой фрау, а уж она попросит за бедолагу у своего господина супруга. Вы тоже об этом знаете. Но чего я иногда боюсь: если управляющий и дальше останется в городском совете, то в один прекрасный день ему может прийти мысль подвергнуть нашу городскую казну ревизии. И тогда могут возникнуть кое-какие разногласия - мы ведь все люди - и я думаю, в случае крайней нужды, может быть, вы не откажете в определенной сумме, соответствующей недостающей разнице.
- Об этом, к сожалению, не может быть и речи, я сам нахожусь в затруднительном положении, -задумчиво возразил хозяин трактира.
Бургомистр был озадачен, и разговор зашел в тупик. Мысль о городской казне, по-видимому, затрагивала чувствительное место в головах обоих отцов города. Разве они не посвящали заведованию общественными деньгами надлежащее внимание и заботу?
- Давайте оставим это дело на потом. Управляющий при любых обстоятельствах должен быть отстранен. Барон спрашивает его мнения, по-видимому, при принятии большинства важных решений. Мы должны как-то вмешаться, иначе нас скоро совершенно припрут к стене. Но возвратимся снова к встрече, у меня есть кое-какие предложения. Не нужно ли и нашей молодежи принять участие в празднествах? Это наверняка останется в их памяти, как особенное событие. И фрау баронесса тоже обрадуется, так как она любит детей. А что, если вашу Кэтхен хорошо привести в порядок - беленькое платье, оно может быть и из простой бязи, и ребенок вручил бы букет цветов милостивой фрау...?
- Кэтхен? Из этого ничего не выйдет! - прервал его хозяин трактира. - Дальше ни слова об этом. Моя жена никогда бы этого не позволила!
Он бросил быстрый взгляд на дверь, так как боялся, что его жена, Доротея, слышала его слова.
- Ну, - одобрил его бургомистр, - тогда мне нужно будет подыскать другую девочку. Но еще важнее, мне кажется, следующее: я ищу мальчика, который прочитал бы наизусть перед господами стихотворение. При этом я подумал о вашем Конраде. Что вы на это скажете?
- Ну, это совершенно другое дело, - просиял хозяин трактира, - это можно сделать. Но я все же боюсь за сорванца, а моя жена тотчас же согласится, если, конечно же, стихотворение не будет слишком длинным и трудным. Но, бургомистр, откуда мы возьмем подходящее стихотворение?
Бургомистр размеренным движением вытащил из кармана листок бумаги, заботливо его разгладил и сказал:
- Ну, мой дорогой кум, еще в молодые годы я создал несколько стихов, не было ни одной свадьбы, где бы меня не декламировали. Поэзия всегда была моей сильной стороной. Здесь у меня есть два коротких стиха, вы послушайте:
„Мы Вас чествуем песней и музыкой.
О, благородная пара.
Желаем вам счастья и радости,
Пусть жизнь для вас будет нектаром.
Вот уже впереди виднеются
Башни города Шварценберга.
Пусть над вами тучи рассеются
И сияет семейный ваш герб.
- Превосходно, бургомистр, замечательно, действительно, произведение искусства, - удивленно воскликнул Ханс Штеффен.
- Ах, оно, собственно говоря, не совсем еще готово! Нужно добавить еще два-три четверостишья о журчании Ленне и о шелесте ветра в ветвях старых лип в Шварценберге, нужно добавить в стих некоторую трогательность. Через несколько часов все будет готово. Итак, как вы считаете, Конрад справится...? Но мальчик должен выучить так, чтобы отскакивало от языка. Я думаю, вы меня понимаете. Мальчику придется сесть за это дело тотчас же и, если потребуется, учить всю ночь.
Последнее замечание заставило трактирщика немного задуматься и немного сдержало его гордость. Что касается прилежания и усидчивости Конрада, то... Он все же поднялся, чтобы поделиться планами бургомистра со своей женой.
Когда он вошел в комнату, фрау Доротея не удостоила своего мужа ни малейшим взглядом. Но когда она узнала, зачем приходил бургомистр, то ее лицо просветлело. Ее Конрад удостоен такой чести?! Мальчика позвали и тут же объявили, что обязательно нужно выучить стихотворение и рассказать его наизусть на следующий день.
Итак, все было улажено. Бургомистр потихоньку собрался уходить. В прихожей он ненадолго обернулся к хозяину „Солнца" и тихо сказал:
- Чуть было не забыл. Я хотел вас еще кое о чем спросить. Пумпер мне сказал, что сегодня очень рано утром из вашего дома выбежал молодой человек сомнительного вида. Вы ничего такого не заметили, кум?
Трактирщик побледнел. Тут, к счастью, вошло много посетителей, и ему не пришлось отвечать. Бургомистр попрощался и пошел к своей квартире, а хозяин „Солнца" занялся своими посетителями. Фрау Доротея в это время была немного более радостной и снисходительной ко всему в доме. Конрад разыскал своего школьного товарища и рассказал ему о важном поручении.
День уже заканчивался, а на улицах маленького города кипела необычно оживленная жизнь. Еще с полудня многие занимались тем, что украшали ворота блестящими зелеными шарами, ветками берез и елей, пестрыми широкими лентами. Было столько шума и криков! Господин бургомистр своим сильным голосом едва мог направлять стихийный энтузиазм горожан. Он возникал повсюду, отдавал распоряжения, помогал и подгонял людей в работе. К счастью, верный Пумпер стоял сбоку от него. Он постоянно следовал по пятам за своим господином и прилагал все усилия, чтобы работа осуществлялась, как надо. Он командовал, ругался и раздавал оплеухи. У мальчиков и девочек было надлежащее уважение к здоровенному мужчине с рыжей бородой. Еще с пеленок, когда они не хотели слушаться, от своих матерей они часто слышали: „Пумпер идет! Вот он уже здесь - бу! бу! бу!“ Но все же в этот вечер даже авторитета Пум-пера не хватило, чтобы омрачить приподнятое настроение людей на площади и в переулках.
По-видимому, только в одном доме не догадывались о том, что происходило в городе. Из-за стука близлежащей мельницы и шума Остербаха не слышен был никакой звук. Дом, представляющий собой старинное господское здание с двором и садом, был окружен высокой стеной. Над главными воротами можно было издалека увидеть герб герцога фон Плеттенберга, которому принадлежал так называемый „герцогский дом“ с мельницей. На верхнем этаже семья герцога жила в зимние месяцы, в то время как на нижнем этаже жил управляющий.
Этот управляющий, господин Вернер, и его жена Маргарета были истинными христианами, искренне верящими в Иисуса Христа. Все, кому приходилось иметь дело с господином Вернером, могли подтвердить, что он исполняет свою службу так старательно, так сверх всякой меры ревностно, что с ним практически нельзя сговориться, даже за пару дукатов, когда какой-нибудь уважаемый господин хочет повернуть решение в свою пользу. Зато он содействовал бедным в отстаивании их прав, хотя у них было нечего предложить; это и было примечательно. Некоторые господа невзлюбили его именно из-за того, что управляющий руководствовался этими принципами и согласно им принимал решения, в том числе и на заседаниях в городском совете. Но ему этого нельзя было сказать открыто, еще не настало время.
В этом была еще и доля зависти, так как совсем недавно учитель посадил единственного сына управляющего Фридриха, очень одаренного и всегда хорошо успевающего в школе мальчика, рядом с сыном герцога. И Фридрих гордился своей дружбой с маленьким бароном, гордился своими знаниями и хорошими отметками, что прекрасно замечали другие дети. Из-за этого было уже несколько драк и потасовок, хотя Фридрих знал, что родителям это совершенно не нравится.
В предпраздничный вечер господин Вернер сидел в своем рабочем кабинете. Уже темнело. Он работал за письменным столом, проверял различные заявления и составлял расчеты. Он откинулся назад и принялся еще раз обдумывать встречу с двумя бродягами на дороге, ведущей в лес. Он ехал туда, потому что договорился с лесником Хубертом огородить несколько участков леса и посмотреть еловые посадки. Когда они проходили мимо Хольштейн, то неожиданно в стороне, в кустах, услышали всхлипывания, заглянули туда - и нашли плачущую женщину, которая сидела на камне и держала в руках мертвого ребенка. Видом всего этого оба мужчины были сильно потрясены. Господин Хуберт быстро возвратился домой за помощью. Между тем управляющий заговорил с женщиной. Она совершенно растерянно поглядела на него и, обхватив мертвого ребенка обеими руками, испуганно спросила:
- Вы же не хотите забрать у меня ребенка...? Затем, когда он сел подле нее и стал успокаивать, она неожиданно начала говорить. Он узнал, что совсем недавно у нее умерло три ребенка, потому что ее муж не занимался ничем определенным, а был бродягой и пьяницей и бросил ее этим утром.
Потом пришел лесничий Хуберт со своими людьми. Они взяли с собой носилки и после непродолжительных уговоров доставили женщину с ребенком в дом лесника. Фрау Хуберт приветливо приняла незнакомку, приготовила ей кровать, и после этого до смерти уставшая женщина забылась глубоким сном.
- Бог вознаградит вас за ваше благодеяние, фрау Хуберт! - сказал управляющий и пообещал ей скоро вернуться. Наконец-то он поскакал в Шварценберг, чтобы предпринять необходимые приготовления к возвращению домой господина. Меньше чем через час вернулся он в свой кабинет и тотчас же погрузился в свои бумаги, не подозревая о праздничных приготовлениях в городе. Он хотел быть уверенным в том, что может дать барону полный отчет о том, что касается его деятельности. Он чувствовал, что отношения между ним и бароном изменились, что они стали прохладнее. В течение нескольких лет радовался он полному доверию своего хозяина, но в последнее время эти отношения больше не были такими сердечными. Разве он недостаточно посвящал себя выполнению своих обязанностей? Он хотел дальше заниматься своей работой еще более добросовестно и честно.
Ему было понятно, что барон уезжал для того, чтобы забрать домой свою больную супругу, не ставя его, своего управляющего, в известность. Вместо этого ему доставили письмо, в котором барон упрекал его из-за совершенно незначительного дела и делал ему, наряду с другими, действительно недружелюбные замечания. Но чем дольше управляющий думал об этом, тем больше приходил он к убеждению, что на барона влияли, и что люди, отклонявшие его кандидатуру на должность управляющего, пытались пробудить у барона недоверие к нему.
Явно к неудовольствию барона были и некоторые другие обстоятельства. Управляющий вспомнил о письмах, которые писала ему время от времени баронесса. Беспрестанные телесные страдания этой женщины изменили что-то в ее душе. Она знала, что в ее жизни не хватает самого важного: мира с Богом. Она постоянно пыталась вытеснить мысли о смерти всевозможными отвлечениями, но ее телесная слабость снова склоняла ее к мысли о ее отношениях с Богом. В конце концов она уединилась от всего общества и почти постоянно сидела запершись в своей комнате. Многие опытные врачи оказались не в состоянии ей помочь. Барон день ото дня становился все молчаливее, и даже прислуга оплакивала когда-то добрую госпожу. Управляющий догадывался, чего не хватало баронессе: однажды в беседе она призналась в большой потребности ее души в мире, в мире с Богом и в соединении с Ним. То была милость Бога, которую осознала ее совесть и задала вопросы, на которые можно найти ответ только с помощью Бога. Она знала, что только Он приведет ее к очищению.
С того дня управляющий Вернер и его жена Марга-рета постоянно молились за своего господина и фрау баронессу. Господин Вернер и его жена были родом из Зигерланде и еще в молодости услышали и восприняли Евангелие, и после этого достаточно хорошо узнали, что их верный союз с Богом связан с насмешками и презрением. Сначала они чувствовали себя очень одиноко в Плеттенберге, потому что в обществе у них не было близких по духу друзей. Лишь позднее серьезные проповеди глубоко верующего молодого ректора задели за живое жителей маленького городка. И вскоре после этого господин и госпожа Вернер нашли задушевных друзей из тех немногих, кто проснулся от греховного сна, обратился к Богу, у кого в поведении и убеждениях проявились изменения, которые нельзя уже было скрыть. В те дни познакомились они также и с фрау баронессой.
Между бароном и его супругой всегда были хорошие взаимоотношения. Когда барон фон Плеттен-берг узнал, что в состоянии здоровья баронессы наметилось явное улучшение, и больная, несмотря на телесные страдания, стала достаточно уравновешенной и вновь принимала полное участие во всем происходящем вокруг нее, он охотно позволил ей поддерживать тесную дружбу с фрау Вернер. Он все еще надеялся на ее полное выздоровление. Но когда эти надежды не оправдались, и баронесса к тому же стала избегать явно развлекательного времяпрепровождения из-за своих религиозных убеждений, тут он рассердился на тех, кто, по его мнению, был в этом виноват. Для тех, кто был против управляющего, больше не составляло труда испортить хорошие отношения между бароном и управляющим.
Все это, а также потрясающее происшествие, случившееся у Хольштейна, так сильно занимало Вернера в этот вечер, что он с трудом мог сосредоточиться на своей работе за письменным столом. Он поднялся и стал шагать по комнате туда и обратно. Тут в комнату вошла фрау Маргарета. Она знала, из-за чего он беспокоится, и как это его угнетает.
- Мой дорогой, - спокойно заговорила она с ним, -подумай о словах, которые мы читали вместе вчера. А не может ли все это обернуться к лучшему?
Муж остался стоять у окна и некоторое время смотрел на улицу. Затем он повернулся к своей жене и взволнованно ответил:
- Я глупец. Я сомневался в любви нашего небесного Отца - мне должно быть стыдно! Я благодарю тебя, Маргарета!
Взявшись за руки, они вошли в гостиную, где уже был накрыт стол к ужину.
- Где Фридрих? - спросил господин Вернер.
- Он задерживается сегодня необычно долго, -ответила фрау Маргарета озабоченно. - После того, как закончились занятия в школе, он ушел в город. Я уже пожалела, что отпустила его. В городе может случиться все, что угодно, если уж устанавливаются почетные ворота.
- Почетные ворота? Что за почетные ворота?
- Как, ты разве ничего еще не слышал? Бургомистр приказал горожанам подготовить праздничную встречу барона. Старый священник выступит с приветственной речью, а школьники должны подготовить к выступлению песни и стихи.
Управляющий задумчиво смотрел на свою жену, пока она рассказывала ему дальше.
- Я немного боюсь, что все это будет утомительным для фрау баронессы, тем более, что все организовано без ее ведома.
- Ах да, добрая фрау баронесса! Мне приходилось часто о ней думать. Каждое ее письмо свидетельствует о том, что она все больше и больше познает правду Слова Божия, и что все больше укрепляется мир в ее душе. И общение со старой дамой, которая решила несколько месяцев провести у нее в Шварценберге, по-видимому, оказывает на нее благотворное влияние.
- Эта старая дама, как пишет баронесса, раньше жила бурной жизнью, - вспомнилось фрау Маргарете.
- Будет также хорошо сделать из нее подходящую приятельницу для нашей дорогой больной, -высказал свое мнение господин Вернер.
- Где же Фридрих? - снова начала фрау Марга-рета. - Я немного беспокоюсь. Он так часто делает то, что ему заблагорассудится, и совсем не слушает то, что я ему говорю...
Едва она это сказала, как в комнату вошел Фридрих. Его оживленное лицо раскраснелось, темные волосы падали ему на лоб, он часто дышал, и было ясно, что он бежал домой бегом.
- Тебя долго не было, Фридрих, - сказал отец.
- Я не обращал внимания на время, в городе можно увидеть и услышать столько интересного! Но вы только подумайте, толстый Конрад, этот дурак...
- Конрад - твой школьный товарищ, Фридрих, и я нахожу, что не очень красиво так говорить о нем.
- Но это тоже несправедливо, то, что там задумали. Я в классе на первом месте и сижу рядом с маленьким бароном, и, тем не менее, для того, чтобы прочитать приветственное стихотворение для барона, выбрали Конрада. Бургомистр даже сам сочинил стихотворение, и вы бы только видели, как нахально насмехался надо мной Конрад, когда он был в центре внимания! А господин ректор явно не выбрал бы его для этого.
Господин и фрау Вернер ничего не ответили на это. Ужин прошел очень тихо. По окончании ужина господин Вернер, как обычно, взял в руки Библию. Он помедлил, затем раскрыл Библию, и начал читать: „Будьте единомысленны между собою, не высоко-мудрствуйте, но последуйте смиренным, не мечтайте о себе! Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми! Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: „Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь... Не будь побежден злом, но побеждай зло добром".
Этим словам не требовалось объяснения, Фридрих очень хорошо понял все. Немного погодя он пожелал родителям спокойной ночи и ушел в свою спальню. Но, несмотря на все, в нем вновь появились зависть к глупому Конраду и злость, и это долго не давало ему заснуть.
На улицах маленького города царило праздничное настроение. Люди пришли даже из соседних мест, для того, чтобы посмотреть на праздничную встречу милостивого господина. На небе не было ни облачка, но о челе строгого господина бургомистра этого нельзя было сказать, так как эти два дня он с утра до ночи занимался подготовкой к празднику и ночью практически толком хорошо не спал. Но теперь все было подготовлено лучшим образом.
Все было уже установлено. Вблизи ратуши ожидал старый священник, который подготовился к речи, равно как и другие господа из городского совета, среди них и Ханс Штеффен, который то и дело бросал взгляды на одно из окон своего дома, в котором фрау Доротея наблюдала за базарной площадью со своего любимого места. По обеим сторонам главной улицы выстроились гильдия ткачей и еще две-три маленькие гильдии, и стояли строгими рядами любопытствующие из окрестных мест. Над их головами на ветру развевался флаг с гербом города. Капелла музыкантов оглушительно играла бодрые мелодии и надежно заглушала шум школьников, которые к тому времени выстроились шеренгами.
Бургомистр в глубоко натянутой на лоб треуголке переходил от группы к группе, обводя их оценивающим взглядом, в одном месте предостерегая поднятым указательным пальцем, в другом - радостно болтая. Около Конрада он остановился, положил ему руку на плечо и прошептал что-то на ухо, на что мальчик согласно кивнул. Да, он и так читал медленно, громко и четко, так, чтобы все могли понять.
Хозяйка „Солнца" наблюдала за всем этим, сидя в кресле, и была более чем довольна. Она одела своего Конрада в лучший выходной костюм. На нем были: дорогая мягкая курточка из замши, бледно-белые штаны, до блеска начищенные сапоги с золотыми пряжками. Волосы были аккуратно причесаны с ровным, словно по линейке, пробором.
Рядом с Конрадом стоял этот Фридрих Вернер. Никакого сравнения с ее Конрадом! Если все пойдет хорошо, тогда крепкой дружбе между Фридрихом и маленьким бароном должен прийти конец. Конрад вскоре взял бы над ним верх. А что касается ректора, то ему вообще не осталось бы ничего другого, как предоставить Конраду место рядом с маленьким бароном.
О месте рядом с маленьким бароном в то же самое время думал и Конрад. Вполголоса он сказал своему школьному товарищу:
- Может быть, господин возьмет меня в свою повозку и довезет до Шварценберга, если все удастся. А Фридрих будет выглядеть совершенно глупо.
Фридрих услышал это замечание и очень сильно рассердился.
- То, что ректор предпочитает его, меня совершенно не удивляет, - говорил дальше Конрад. - Его отец так умело может делать набожное лицо, а этим всегда можно снискать расположение ректора. Но я говорю тебе, если бы маленький барон знал его хоть немного лучше, тогда между ними ничего бы не было, - и прежде всего тогда, когда он узнал бы, что Фридрих хвастается тем, что без него маленький барон вообще не ходил бы в школу.
Фридрих понял каждое слово, и в нем поднялся необузданный гнев. Он схватил Конрада обеими руками за воротник куртки и закричал ему:
- Ты лжец, ты подлый лжец!
В этот момент с часовни раздался залп - знак того, что ожидается экипаж. Бургомистр поправил свой белый галстук и сдвинул треуголку. Пумпер еще раз строго посмотрел в сторону школьников. Древки флагов поднялись вверх, музыканты откашлялись и поднесли ко рту духовые инструменты; и каждый, кто был причастен к встрече, в нетерпеливом ожидании смотрел туда, откуда в любой момент могла бы показаться повозка господина.
Только Фридрих не видел и не слышал всего этого. Он больше не мог владеть собой. Слишком сильно злился он все это время и сдерживал свой гнев. И теперь все это вырвалось из него. Конрад, убежденный в том, что другие встанут на его сторону, стал наступать на него и ругаться. Тут Фридрих нанес ому такой сильный удар в лицо, что Конрад упал на спину и громко заплакал. Из носа у него потекла кровь, и его прекрасный выходной костюм стал совсем грязным
Вокруг них быстро собралась куча кричащих мальчишек, и шеренга, выстроенная с большой тщательностью, грозила полностью распасться. Бургомистр был разгневан, бледный, словно мел, он разыскивал взглядом Пумпера, но тот уже был на пути к дерущимся, для того, чтобы как можно быстрее восстановить порядок.
- Едут! Едут! - закричали из-за угла дома на главной улице, и вскоре процессия показалась. С тяжелым шумом повозка подкатила к базарной площади. Барон, явно пораженный неожиданной встречей, раздавал приветствия в разные стороны. Его супруга, сидевшая рядом с сопровождающей ее дамой, радостно кивала своим хорошим знакомым, хотя долгая поездка была для нее явно утомительной. Маленький барон стоял близко к двери повозки и улыбнулся во весь рот, когда увидел своих школьных товарищей.
Многократные залпы и громкое „Ура!“ спугнули голубей с крыши ратуши. Музыкальная капелла начала играть Дессауэрский марш; мальчики и девочки проталкивались все дальше, кричали что-то маленькому барону и хлопали в ладоши в ритм капелле. Баронесса испуганно зажала уши руками. Все это произошло для нее слишком неожиданно и испугало ее.
Бургомистр вышел перед шпалерой, взмахнул над головой своей тростью с золотым набалдашником и громким голосом потребовал спокойствия и внимания. И после того, как шум немного улегся, старый городской священник с благоговением приблизился к карете. Он сказал, что подобно достославному предку, господину Гершу фон Плеттенбергу, чья неподкупная верность заняла достойное место на страницах истории, все потомки его рода могут служить ярким примером того, что за семьдесят лет до этого дед сегодняшнего барона въезжал в город и в замок при веселии своих современников. И с того времени отношения между требованиями милостивого господина и
свободой города остались неомраченными, и поэтому горожанами, дабы вновь восстановить и укрепить эту связь, и были организованы эти празднования по поводу приезда барона с пожеланиями милостивому господину и его уважаемой супруге счастья и дальнейшего благополучия.
Многократное громкое „Ура!“ последовало за этими словами. Фрау баронесса не осмеливалась выглянуть из кареты. Вновь в воздухе взметнулась тросточка с золотым набалдашником и призвала к спокойствию и дисциплине. Сейчас должен был начаться последний акт - декламация стихотворения, сочиненного самим бургомистром. Сопровождаемый хозяином „Солнца" городской голова подходил к группе школьников в конец шеренги. Тут оба остановились, точно вкопанные. Перед ними возник Пумпер, сжимающий обеими кулаками воротники двух кричащих, барахтающихся мальчишек. Фридрих все еще буйствовал и кричал: „Лжец!". Конрад истошно орал и все время вытирал рукавом рот. Нос у него был разбит, губы сильно распухли, волосы растрепались, а замшевая курточка, и белые штаны были сильно испачканы. Но все же он крепко сжимал листок бумаги с приветственным стихотворением.
Бургомистр и трактирщик стояли, как парализованные. Фрау Доротея за своим окном чуть не упала в обморок. Господа из городского совета смущенно смотрели в землю. Лишь Пумпер знал, что нужно делать. Одной рукой поставив Конрада на ноги, он подтолкнул его к отцу, а другой еще сильнее схватил сына управляющего. Так подошел он к карете, и, подняв головной убор, громогласно прокричал:
- Да здравствуют барон и баронесса, ура, ура, ура! Это подействовало. Капелла заиграла бодрый туш Кучер быстро поднялся по приказу барона на козлы, карета развернулась и в следующий момент исчезла по направлению к Шварценбергу. Лишь доехав до пашни, замедлила она свой ход.
Ilfh
Пумпер все еще железной хваткой держал Фридриха, чтобы доставить его под охрану в городскую тюрьму, расположенную под ратушей. Но прежде чем отвести его, он еще раз взглянул на волнующихся людей на площади и, сильно откашлявшись, строгим голосом должностного лица прокричал:
- Да будет здесь всем известно, что каждый, кто будет виновен в уличных беспорядках и нарушении общественного спокойствия, будет арестован и посажен на хлеб и воду. Порядок есть порядок!
Затем он направился большими шагами к ратуше, вытащил из кармана мундира тяжелую связку ключей, открыл толстую сосновую дверь в подвал здания и втолкнул маленького нарушителя в темное помещение.
- Мальчишке нужно время для серьезного обдумывания, - буркнул Пумпер, повернул ключ и убедился в том, что дверь надежно заперта.
Между тем волнения на улице уже успокоились, и вскоре базарная площадь опустела. Пумпер с сознанием того, что выполнил свой служебный долг, поспешил к трактиру „Под Солнцем", чтобы после всех этих переживаний принять большую кружку. Ему пришлось самому себя обслужить, потому что трактирщик все еще беседовал на улице с бургомистром, а Кэтхен то и дело спускалась и поднималась по лестнице, чтобы поднести Конраду то холодные полотенца, то бинты для перевязки, то пряник или сахарные палочки.
- Неслыханно! Невероятно! - ругался Ханс Штеффен, так что его можно было услышать и в пивной. -Как этот мальчишка избил нашего мальчика! И это все на глазах у милостивого господина! Этот бесстыдник! Неслыханно! Да, действительно, яблоко от яблони недалеко падает! Я же всегда говорил, что во всем виноват управляющий! Разве он не мог хотя бы из уважения к своему господину, чей хлеб он ест, хотя бы сегодня придержать в узде своего парня! Такое несчастье! У вас лицо было непередаваемым, а с мальчишки как с гуся вода. Неслыханно! Просто неслыханно!
У Кэтхен было очень много дел. У нее даже не было времени подумать о господине Вернере и фрау Маргарете, которые, наверняка, сильно беспокоятся из-за Фридриха. К тому же у нее не выходило из головы то, что менее часа назад произошло в „Солнце". Кэтхен тайком выглянула из окна, когда к базарной площади подъезжала карета. Но тут она неожиданно услышала шум внизу в доме, хотела взглянуть и на лестнице столкнулась с незнакомым оборванным мужчиной. Она была так напугана, что даже не заговорила с ним и не призвала к ответу. Незнакомец молниеносно исчез во дворе. А особенно ее испугало то, что это был тот самый мужчина, который за день до этого держал дядю за горло и угрожал ножом! Она до сих пор еще вся дрожала, вспоминая об этом. Нужно ли ей обо всем рассказать дяде, или лучше не надо? Наверняка, он обругал бы ее за это и начал бы упрекать в том, что она в его отсутствие плохо смотрит за домом и не запирает двери на засов. Кэтхен заглянула в кладовую, но там, кажется, ничего не было украдено.
Уже стемнело, когда управляющий Вернер вернулся домой из замка. Уже по дороге ему кто-то рассказал о том, что случилось на базарной площади. Фрау Маргарета тоже уже обо всем слышала и была очень взволнована.
- Бедный мальчик! Неужели с ним нужно было так строго обходиться! Он же еще ребенок! И какой стыд! В городе это нескоро забудут, и будут вспоминать еще несколько лет.
Господин Вернер дал ей высказаться. Затем он спокойно ответил:
- Я тоже сожалею обо всем этом - но не из-за возможных последствий, а из-за самого дела. Все это могло бы и не произойти с мальчиком, если бы он
был немного благоразумнее и терпеливее. И нам об этом напомнят: поглядите, набожные! И это будет справедливо.
- И, наверняка, это не послужит улучшению твоих отношений с господином фон Плеттенбергом.
- Ах, Маргарета, они уже не могут стать хуже. Сегодня его отношение ко мне было ясно высказано. Он многое осудил и покритиковал, и ничто не нашло в нем милости. Наверняка, это дело рук некоторых членов городского совета. Раньше барон к ним не прислушивался. Но после того, как фрау баронесса отстранилась от многих мирских занятий, потому что она познала страх перед Богом, барон не особенно хорошо ко мне относится. Но с этим нам придется примириться. Меня беспокоит фрау баронесса. Я сумел обменяться с нею лишь несколькими словами. Но я верю, что в старой даме она действительно найдет для себя наставницу и подругу, так как она, как мне кажется, прошла через серьезные испытания, и ее поведение свидетельствует о спокойствии, которое мир не может ни дать, ни взять.
Маргарета на некоторое время забыла о своей собственной беде. Но затем она снова начала говорить о своем Фридрихе:
- Разве ты не хочешь ничего предпринять, чтобы мальчик мог вернуться домой? Больше всех виноват, как меня все убеждают, все же Конрад Штеффен. Это он постоянно подтрунивал и выводил из себя Фридриха!
- Так говорят все матери, когда дело касается их детей, Маргарета. Мы не будем искать вину в других, а оставим ее при себе. Черное - это не белое. Сын хозяев трактира - ну да, его, конечно, знают как задиру... Но ты же знаешь, что в последнее время нас все чаще беспокоит Фридрих. Возможно, теперь Бог Сам примет его в Свою школу. Разве Он не самый опытный педагог, не самый лучший воспитатель?
- Вы, мужчины, можете быть так жестоки к своим детям...
- Я не жесток, Маргарета, ты же знаешь. Но когда речь идет о воспитании наших детей, то мы не должны руководствоваться лишь нашими чувствами. Нашему Фридриху тоже нужно учиться владеть своей волей, сдерживать свою гордость и гнев. Но как мне кажется, Бог взял это в свои руки, и мы поступим правильно, ожидая результатов. Ты знаешь, Фридрих -одаренный, в школе у него нет трудностей, и именно на этом, как я вижу, и основывается его поведение. Давай с сегодняшнего дня примем дело из рук Божиих. Господь испытывает наши силы, и после этого мы поблагодарим Его за Его пути.
Фрау Маргарета кивнула. Она знала, что ее муж прав. Затем оба встали на колени и стали молиться о благополучии своего сына, и мир Бога вновь наполнил их сердца.
На улицах маленького города стало тихо. Уже во второй раз прозвучал горн ночных сторожей. Пумпер последним покинул „Солнце". Ханс Штеффен и его жена Доротея уже ушли спать, но еще не уснули. У хозяев „Солнца" было хорошее настроение, и для этого было предостаточно оснований. Конрад, сильно избитый Конрад удивительно быстро оправился от своих обид и чуть ли не через час после драки уже снова был на улице, а бездельника-сына управляющего заперли - разве это не было особенным основанием, чтобы радоваться?
Но и кое-что еще радовало хозяйку трактира. По знаку своей подруги Анны, поварихи из Шварценберга, фрау Доротея приготовила для больной фрау баронессы миндальный торт, который мог угодить вкусу самого избалованного гурмана. Она сама замесила тесто и не пожалела для него всевозможной сдобы и приправ. И было задумано послать Кэтхен с тортом, который булочник Хартманн испек еще вечером, на следующее утро в замок. Как же удивится баронесса! Ханс Штеффен ухмылялся. Редко случалось так, чтобы перед сном жена не упрекала его то в одном, то в другом. Он повернулся уже на бок и хотел во сне забыть о заботах и волнениях этого дня; но фрау Доротея думала по-другому. Ей вспомнился рев и разбитый нос Конрада.
- Две недели! По меньшей мере мальчишка должен просидеть в подвале две недели, говорю я тебе! По меньшей мере, две недели! Как же он искалечил нашего сыночка!
- Две недели, - повторил Ханс Штеффен и сладко зевнул.
- А потом баронесса, ах, она просто не выходит у меня из головы... Это сделали с ней ректор и управляющий. Анна еще тогда предупреждала и говорила, что они оба задурманили голову бедной женщине. У нее же совсем нет друзей. Разве я раньше не ходила в Шварценбергкак своя? Разве не были мы с баронессой добрыми подругами? Все, что у нее было на душе, она мне доверяла. А теперь? Я говорю тебе, что управляющего надо выгнать из города, иначе у нас будет множество бед - ты слышишь? - его нужно выгнать!
- Его нужно выгнать, - пробормотал Ханс Штеффен сонным голосом.
- А как бледно выглядела баронесса! - продолжала фрау Доротея. - Она у любого может вызвать сочувствие. Это бывает тогда, когда постоянно торчат в комнате и читают Библию и отказываются от всех посещений. А бедный барон! А эта старая приятельница мне кажется отнюдь не лучшим обществом для баронессы, и она, должно быть, принадлежит к набожным, во всяком случае, она так выглядит, как ты считаешь?
В этот раз Доротея дольше ждала ответа. К счастью, последние слова еще дошли до слуха трактирщика.
- Гм, да, ты, конечно же, права. Полиции нужно тайно осведомиться, откуда она родом и вообще, в порядке ли ее документы. Но в таких запутанных делах наш бургомистр обычно не проявляет инициативы... Ты знаешь...
Последние слова Ханса Штеффена окончились громким храпом.
- Ах, ты снова спишь, а я все волнуюсь. Ну, так всегда было. Я должна обо всем заботиться. Ты меня никогда не спрашиваешь - берешь в дом Франца и его жену, эту лентяйку... Затем берешь малышку, эту никчемную девчонку! Воспитывать чужих детей -этим приходится заниматься мне, а ты умеешь только спать! Ах, всегда одно и то же!
Но слова жены не помешали Хансу Штеффену глубоко и крепко похрапывать. Тут фрау Доротея перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Засыпая, она снова вспомнила о миндальном торте и довольно улыбнулась.
А в это время Фридрих еще бодрствовал в своей темной арестантской камере. Он страшно негодовал. Конрад был виноват в том, что он здесь сидит, и он, Фридрих, еще посчитается с ним за это. Ему было немного неприятно на душе, когда он думал о родителях. Он не причинил бы им горя, если бы немного сдержался. Но в конце концов, нельзя же все спускать ему с рук!
Вскоре после того, как часы на башне пробили полночь, он удивленно прислушался: с той стороны двери послышался шум! Ключ тихо повернулся в замке и тяжелая дверь медленно отворилась. Фридрих затаил дыхание. Ему показалось, что ему снится сон. В дверях стояла Кэтхен.
- Фридрих! Фридрих, ты спишь? - прошептала она.
- Кэтхен, ты? Как ты сюда попала? Ты не боишься, полночь...
- Тихо, Фридрих! Сторож может нас услышать, он как раз проходил мимо. Старый Пумпер...
- Этот подлец!
- Тихо, тихо, Фридрих! Итак, старый Пумпер был у нас сегодня вечером и снова сильно напился. Когда он ушел, при уборке я нашла на скамье связку его ключей. Я все время думала о тебе и твоих родителях, и я решила сюда прийти...
- Как мило с твоей стороны, Кэтхен!
- Я подумала, что ты наверняка голоден и принесла тебе крендель. Тетя Доротея поздно вечером послала меня к булочнику Хартманну, чтобы забрать у него миндальный торт, а фрау Хартманн угостила меня этим кренделем. Он тебе понравится.
Фридрих поблагодарил ее и откусил сразу большой кусок, так как он был действительно голоден.
- И что я еще хочу тебе сказать, Фридрих, - завтра утром тебя будут допрашивать, и ты должен быть дружелюбным и попросить прощения, так как ты сильно отделал Конрада. Его родители были сильно рассержены, и бургомистр тоже зол на тебя.
- Вот этого я не позволю! Просить у Конрада прощения. И не подумаю об этом! Он заслуживает хорошей трепки, и если я его снова поймаю...
- О, не говори так, Фридрих. Ты тоже не прав. Ты побил Конрада из зависти и гнева. Это было неправильно. Разве Господь Иисус отбивался? Разве Он бранился? Разве Он дрался из-за Себя?
- Я... я не могу просить прощения у Конрада. Так не пойдет. Лучше я здесь просижу целый месяц на хлебе и воде.
- А Господь Иисус? А твои родители? Ты думаешь всегда только о себе.
- Побереги свои силы, Кэтхен. Все прекрасно, но просить Конрада о прощении, нет - это невозможно.
- А если ты разом умрешь, совершенно неожиданно - без раскаяния перед Богом и без прощения? -спросила Кэтхен, и у нее на глазах выступили слезы. - Ты должен сделать это сначала с Богом, а затем с Конрадом и всеми остальными.
На это Фридрих не знал, что сказать. Он замолчал и задумался. Кэтхен попыталась еще раз.
- Фридрих, постарайся все же попросить!
Затем она пошла к двери, тихо вышла на улицу и заперла за собой дверь. Она быстро побежала обратно к „Солнцу". Едва она хотела открыть дверь, как ей показалось, что в маленьком окошке в сенях ненадолго вспыхнул свет. Она вошла в пивную, положила связку ключей Пумпера на скамью, сняла с ног туфли и пошла в чулках. Тут она вздрогнула и напряженно прислушалась к сеням. Она отчетливо услышала тихие шаги на верхней лестнице и осторожно закрывающуюся дверь. Она задрожала от страха. Некоторое время Кэтхен не решалась пошевелиться. Но когда все успокоилось, она уговорила себя, что ей это показалось, и тихо прошмыгнула в свою спальню, попросила милости у Бога и легла спать.
На следующее утро, едва на востоке забрезжила полоска света наступающего дня, как Кэтхен была уже на пути к Шварценбергу. В картонной коробке она несла миндальный торт. Едва первый солнечный луч осветил вершину ближайшей горы, как она уже достигла ее вершины, а оттуда, совсем невдалеке, из тумана, который нежным шлейфом покрывал долины и горы, виднелись серые башни замка. Природа просыпалась. Повсюду начинали щебетать птицы. С вершины дорога шла через седловину горы немного в сторону, затем снова поднималась в гору и заканчивалась у ворот замка. Вскоре Кэтхен достигла цели. Со стороны замка не было еще слышно никакого шума, и поэтому Кэтхен пришлось немного подождать. Она села на бревно неподалеку от ворот и стала смотреть на восток, где молодое утро позолотило горизонт. Мыслями она возвращалась в прошлое. Несмотря на свою молодость, ей уже пришлось пережить много тягот, она знала лишь тяжелую работу и постоянные выговоры. Но разве у нее не было оснований для светлой улыбки, когда она думала о своих дорогих знакомых, о семье Вернеров? Благодаря этим добрым людям она ближе узнала небо и обретала после молитв глубокий покой, а также увереннее смотрела в будущее. Господь Иисус, ее Спаситель, был ее верным Пастырем, Который обо всем знал и Которому она и дальше хотела доверять.
Некоторое время Кэтхен сидела вот так и мечтала про себя. Тут в замке наступило оживление. Она услышала голоса, и тяжелая дверь заскрипела на петлях. Из ворот вышел барон, одетый в охотничий костюм, за ним последовал лесничий и еще несколько охотников. Кэтхен быстро поднялась и схватила свою коробку. Барон тоже остановился возле нее. Что же она должна говорить? Она низко поклонилась и еле слышно прошептала:
- Милостивый господин...
- Кто ты и что ты делаешь здесь так рано? - спросил он.
- О, милостивый господин, - заикаясь, произнесла Кэтхен, - у меня здесь миндальный торт для милостивой госпожи. Моя тетя сама замесила тесто и не пожалела всякой сдобы. От тети и дяди я также должна передать большой привет.
- Но кто же твой дядя и твоя тетя?
- Ах, конечно же, милостивый господин должен был сначала об этом узнать. Это хозяин трактира „Под солнцем" и его жена Доротея, - объяснила Кэтхен совершенно испуганно.
- Ах, так, Ханс Штеффен! - немного радостнее ответил на это барон. - Ну, тогда отнеси торт на кухню, он явно предназначается не мне, - добавил он, смеясь, и хотел было пойти дальше...
- О что Вы, что Вы, милостивый господин, - Кэтхен пошла за ним и умоляющим тоном добавила:
- О, милостивый государь, не могли бы Вы из милости выслушать еще несколько слов? Я бы хотела Вас кое о чем попросить - о, только не примите это за недоброе. Милостивый господин, они посадили в тюрьму бедного Фридриха.
- Фридриха? Кто же этот Фридрих? - громко возмутился барон, но остановился, когда увидел, как испугалась малышка и, немного смягчившись, добавил:
- Тебе не нужно так бояться, малышка, но скажи же мне, кто этот Фридрих?
- Фридрих - это сын господина управляющего.
Барон хотел было тут же прекратить разговор, но тут открылись ворота и вышел сын барона.
- Ах, это младший господин барон, - радостно воскликнула Кэтхен, - он знает Фридриха гораздо лучше, чем я. Вы знаете, милостивый господин, Фридрих бывает иногда немного нетерпелив, а тут вчера наш Конрад - это сын моего дяди и тети, которые послали Вам чудесный миндальный торт, - да, Фридрих избил вчера Конрада прямо на празднике, потому что, потому что - да, милостивый господин, Фридриху кровь немного стукнула в голову, потому что Конрад говорил о Фридрихе всякие гадости. И поэтому Фридрих побил Конрада и бросил в грязь, и Конрад не смог прочитать чудесное стихотворение. С Конрадом как оказалось, дело было не так уж плохо, так как уже вскоре он опять бегал по улице. А Фридриха посадили в тюрьму, так как господин бургомистр был очень зол на него. И моя тетя тоже хочет, чтобы Фридрих просидел по меньшей мере две недели. Поэтому я хотела просить милостивого господина...
- А как же это касается меня? - прервал ее барон. - Если городские мальчишки разбили друг другу носы в кровь и поэтому не смогли прочитать стихотворение наизусть - что я могу с этим поделать?
Но Кэтхен не собиралась так быстро сдаваться: присутствие младшего барона вселяло в нее мужество.
- Ах, милостивый господин, Вы могли бы сказать решающее слово, - ответила она смело. - И младший барон также знает, что Конрад не позволяет Фридриху сидеть в школе рядом с Вашим сыном, в то время как господин ректор посадил Конрада на целую скамью сзади. Вы видите, он не мог забыть этого Фридриху, и поэтому чернил его везде, где только мог. И Фридрих рассердился и дал волю своему гневу. Это, конечно же, было неправильно. Но я думаю, что в будущем это послужит ему уроком. И наверняка господин Вернер и фрау Маргарета очень огорчаются из-за этого дела, и поэтому я хотела попросить милостивого господина...
При последних словах Кэтхен барон наморщил лоб. Он не обратил внимания на то, что его сын замолвил слово за Фридриха, и неохотно возразил:
- По-видимому, господин управляющий дает ему дома плохое воспитание. Поэтому он, наверное, не пожалеет, что его сын будет некоторое время проходить школу у Пумпера и научится хорошему поведению.
- О, милостивый господин, сжальтесь, - взмолилась Кэтхен, когда барон собрался идти дальше. - Бог ведь тоже был милостив к грешникам. Пожалуйста, только одно слово - и господин бургомистр отпустит Фридриха, пожалуйста, будьте милосердны.
Кэтхен смотрела на барона так умоляюще, что тот вновь остановился и сказал:
- Девочка, ты уже знаешь язык верующих? Но на этом довольно. Иди теперь в замок и скажи о себе на кухне. А я попытаюсь завтра уладить дело с Фридрихом.
С этими словами он направился к нему вместе со своими людьми. Маленький барон попытался немного успокоить Кэтхен, а затем поспешил за своим отцом.
Кэтхен вытерла глаза, поправила платье, взяла коробку с тортом и направилась к воротам замка. Немного позднее она предстала перед поварихой Анной. Анна приняла коробку вместе с приветствиями от своей подруги Доротеи и унесла ее в комнату баронессы. Баронесса из-за чудесного утра встала сегодня немного раньше, чем обычно, и завтракала в своей уютно обставленной комнате вместе со своей новой приятельницей фрау Биллинг. По-видимому, она успела отдохнуть после утомительного путешествия и чувствовала себя гораздо лучше в кругу своих домашних.
В дверь постучали, и вошла Анна, протягивая коробку с миндальным тортом и передавая приветствия от хозяйки „Солнца". Баронесса взглянула, затем попросила передать привет фрау Доротее и сердечно поблагодарить ее за подарок. Она открыла коробку. Это стоило ей некоторых усилий, так как крышка немного застряла, и Анне пришлось прийти на помощь баронессе. Когда открыли коробку, то по комнате тотчас же распространился приятный запах печеного. Но вдруг обе женщины сильно удивились. Они совершенно растерянно поглядели друг на друга. Отсутствовала добрая треть миндального торта! А оставшаяся часть была сильно повреждена и были разломаны все украшения.
- Это... этому невозможно поверить! Это неслыханно! - тотчас же возмутилась повариха. - Это может быть только Кэтхен! К этому причастна эта никчемная девчонка. Это все она натворила! Она доведет свою тётю до могилы!
- Не осуждайте преждевременно, Анна, мы же еще не расспросили малышку. Попросите ее зайти сюда, она, должно быть, еще на кухне.
- Конечно, милостивая фрау, сейчас! Я немедленно приведу ее сюда. И затем милостивая фрау может сама убедиться, что девчонка лжет и при этом делает невинное лицо.
Немного позднее Анна втолкнула Кэтхен в комнату. Кэтхен была так смущена, что не осмеливалась поднять глаз.
- Вот она, - сказала Анна, - сразу видно по лицу, что совесть у нее нечиста.
- Позвольте мне сначала самой поговорить с ребенком.
- Подойди ко мне поближе, моя девочка, и расскажи мне, что было с тортом. Твоя тетя хотела мне этим доставить радость, да?
- Конечно же, и она просила передать Вам наилучшие пожелания и желала милостивой фрау хорошего аппетита, - ответила Кэтхен, став более доверчивой после доброжелательных слов баронессы. -Она говорила, что ничего для вас не пожалела, и очень постаралась. Она сама замесила тесто. И булочник Хартманн, который пек торт, тоже похвалил его, когда я забирала у него торт вчера вечером. И тетя сама посыпала его сверху сахаром и очень радовалась, что у нее все получилось.
Баронесса и фрау Биллинг не сомневались в искренности Кэтхен. Но Анна вновь вставила:
- Ты же полакомилась тортом, чтобы сыграть злую шутку со своей тетей? Признайся!
Кэтхен возмущенно поглядела на повариху и объяснила:
- Я не лакомилась, это грех.
Баронесса спросила:
- Ты видела торт, когда тетя посыпала его сахаром?
- Да, торт выглядел очень аппетитно, был очень красиво украшен и приятно пах.
- Разве он так выглядел? - язвительно спросила повариха, между тем подводя Кэтхен к коробке. -Может быть, туда забралась мышка и чудесно полакомилась?
- О нет, коробка была хорошо закрыта, когда я ставила ее в кладовую, - уверила Кэтхен.
- Следовательно, это ты полакомилась, и действительно заслуживаешь...
- Это неправда, - воскликнула Кэтхен в отчаянии. -Видит Бог, что я не лакомилась с тех пор, как я...
Она всхлипнула и провела передником по глазам. Она понимала, что все обстоятельства против нее. Но тут баронесса дружелюбно спросила ее:
- Девочка, что ты хотела сказать - с каких пор ты не лакомилась?
- С тех пор, как я принадлежу Господу Иисусу, читаю Библию и знаю, что Бог воздает людям по грехам их.
- Так, так, - бросила повариха, - а кто же тогда испортил этот прекрасный торт? Кто другой, если не ты? И ты еще потом осмелилась прийти сюда и вести себя так лицемерно? Ты просто воровка!
Кэтхен побледнела, как полотно. Напрасно пыталась баронесса прервать поток слов поварихи. Тут поднялась фрау Виллинг, которая до сих пор молча выслушивала эту перебранку, подошла к поварихе и твердо сказала:
- Разве Вы не знаете, что баронесса больна и ей вредны любые переживания? Пожалуйста, сейчас же выйдите из комнаты. Так несдержанно здесь ругаться! Поглядите же на бедного ребенка!
Оскорбленная Анна вышла сразу после этого замечания. Баронесса также поднялась и возвратилась в свою спальню. Кэтхен подошла к незнакомой даме, как бы ища у нее защиты. Фрау Виллинг притянула к себе ребенка, погладила ее по голове и ласково прижала к себе. Тут Кэтхен начала плакать.
- Поплачь, поплачь, моя девочка, - стала успокаивать ее фрау Виллинг ласковым голосом.
Через некоторое время, когда Кэтхен снова успокоилась, фрау Виллинг спросила ее:
- Итак, ты читаешь Библию, Кэтхен?
- Да, и это всегда доставляет мне радость. Но я, поверьте, не лакомилась тортом!
- Нет, конечно же, нет, я в это не верила с самого начала. И фрау баронесса теперь тоже в это не верит. Но скажи-ка мне, твои родители тоже читают Библию?
- У меня больше нет родителей. Они умерли, когда я была еще маленькой. Мой дядя и моя тетя не хотят ничего знать о Библии, а наш Конрад разорвал мою маленькую Библию.
- А кто это Конрад?
- Это сын моего дяди. Тетя его очень любит, а меня она не терпит.
- Почему?
- Этого я не знаю, - печально ответила Кэтхен. -Моя тетя часто бывает на меня сердита, особенно когда я хожу слушать проповеди господина ректора или когда господин Вернер и фрау Маргарета бывают ко мне приветливы. Ах, чего только не скажет тетя Доротея, когда она узнает все о миндальном торте! Кто только мог это сделать? Он был такой замечательный, этот торт! Я видела, когда тетя клала его в коробку, а потом отнесла в кладовую. Как же тетя будет ругаться! И что обо мне подумают люди?
И снова Кэтхен начала всхлипывать.
- Успокойся, моя девочка! - вновь стала успокаивать ее фрау Виллинг. - Видимо, Господь Иисус нашел необходимым принести эту беду, но Он побеспокоится, чтобы все вышло на свет. Его слово гласит: „Благословляйте проклинающих вас!"
- Об этом я тоже читала, - радостно воскликнула Кэтхен. - Теперь я больше не буду печалиться и все расскажу тете Доротее, даже если она меня накажет. А теперь я должна идти, уже пора. Ах, я так расстроила милостивую фрау баронессу. Скажите ей все-таки, чтобы она меня простила. Она выглядит такой больной!
У пожилой дамы на глазах выступили слезы. На прощание она поцеловала Кэтхен в ее покрасневшие щеки. Так много нежности Кэтхен никогда еще не знала! Она вежливо попрощалась и отправилась домой. И хотя Анна бросила на нее язвительный взгляд из своего окна на кухне, все-таки Кэтхен взбежала на вал замка с радостным сердцем, с тихой радостью, которая позволила ей забыть свое горе.
Еще некоторое время фрау Виллинг оставалась в столовой одна, погруженная в свои мысли. Затем она направилась в покои фрау баронессы. Совершенно обессиленная, та сидела в своем кресле. К завтраку она почти не притронулась. Его отнесли обратно на кухню вместе с разломанным миндальным тортом, который охотно был принят прислугой. В гостиной снова воцарился тот покой, который был так свойствен замку, когда мужчины отправлялись в лес или на охоту.
Несколько часов спустя из леса возвратились охотники. Видно было, у барона скверное настроение. Недовольный, он уселся на свое кресло, подвинулся к письменному столу и взял в руки письмо, которое явно читал уже не раз. Он вновь посмотрел на написанное, и его взгляд стал еще суровее.
- Гнусно! - вполголоса произнес он. - Так-то вот использует этот парень мое доверие! Теперь я знаю, что знак бургомистра был небезоснователен. Растрачивать деньги? Ограничивать расходы? Снижать или совершенно отменять предписанный законом крестьянам налог за то, что они пообещают читать Библию? Эти лентяи и лодыри болтают, что дорогой Бог щедрее и милостивее, чем барон фон Плеттен-берг. Это же неслыханно. Не удивительно, что скоро весь народ будет выступать против слишком больших налогов, необоснованно жаловаться на тяжелые времена, на неурожаи, градобитие, и еще Бог знает на что. Негодяи становятся с каждым днем все нахальнее. Люди должны молиться - так у них не останется времени работать. Ха-ха! Как будто им действительно хлеб упадет с неба! Нет, дорогой Вернер! Мы и так далеко зашли. Этому святоше теперь конец!
Чем больше он думал о содержании письма, тем злее становился. Кто это мог быть, кто написал ему? Анонимный автор рассказывал о том, что по случаю короткого пребывания в Плеттенберге ему рассказали о явных недостатках, но так, чтобы он после этого ни о чем не спрашивал, а он, из глубокого уважения к барону фон Плеттенбергу, почувствовал себя обязанным поставить его в известность об этих делах.
- Очень достойно! - пробормотал барон. - Отправитель этого письма обвиняет самого бургомистра, который, из страха перед управляющим, не предупредил меня раньше! Но он предписал доброму человеку множество несправедливостей. Я просто совершенно не поверил тому, что он написал. Кажется, даже сам Вернер нечестен? Теперь все видят, куда это приводит, когда доверяют такому человеку!
В этот момент из соседней комнаты пришла баронесса. Ее лицо было прозрачно-бледным. Утомительная поездка и расстройство из-за миндального торта очень сказались на ней. Она знала, почему ее супруг был так рассержен. Подошла к нему и, положив ему руку на плечо, сказала:
- Не сердись так, мой дорогой. Я убеждена, что это письмо написано клеветником и продиктовано ненавистью и ревностью. Почему автор не назвал своего имени? Я считаю правильным, что ты занимаешься расследованием обвинения и изучаешь это дело. Но не позволяй себе руководствоваться преждевременными выводами. Будь справедлив в своих решениях, как это было до сих пор.
Барон невольно покачал головой и взволнованно ответил:
- Я знаю, что люди подобного рода всегда находят в тебе поддержку. А ведь именно эти фанатики виновны в том, что ты такая печальная, еле двигаешься и омрачаешь мою жизнь, избегаешь нормального общества и, читая Библию и молитвы, живешь, как в монастыре. Как будто не было достаточно, когда новый священник каждое утро читал нам слезливые молитвы о небесах и аде и этими трагическими картинами отравлял нашу жизнь. Я говорю тебе, управляющий...
Больная стояла, словно в оцепенении, затем прижала руки к груди, чтобы сдержать надвигающийся кашель. Некоторое время она была неспособна говорить. Но затем ее черты снова прояснились, и она тихо возразила:
- Мои дни сочтены. Мои силы ощутимо ослабли, и скоро я навсегда распрощаюсь с землей. Но, слава Богу, смерть не вызывает во мне чувства страха. Я верю в Господа Иисуса, Сына Божиего, моего Спаси-теля и Господина, который отнял власть смерти и принес жизнь и нетленность. Я узнала, что все - будь го раб или свободный - должны будут отплатить выкуп за кровь Иисуса Христа. О мой дорогой, ты прав, я отстранилась от таких радостей, которые не только преходящи, но и имеют горькие последствия. Но я знаю одну непреходящую радость! У кого есть эта радость, тот охотно откажется...
Сильный приступ кашля помешал больной продолжить признание. Барон пока еще молчал. Но, по-видимому, в нем уже поднимался гнев. Большими шагами он измерял комнату, затем, когда прекратился кашель, из него вырвался гнев:
- Да, такие слова мне до скуки знакомы! Вы можете говорить их фрау Виллинг, на меня они уже не производят никакого впечатления. Я все же думаю, что у меня есть своя религия, и я не богохульник, но я не могу постичь, как это благородная фрау может подружиться с простолюдинкой, которая должна радоваться, что получает от нас пищу и одежду. Для таких людей твои взгляды могли бы подойти, но для людей с положением и образованием...
- Еще одно слово, - попросила больная, - еще одно слово, а затем ты можешь решать по своему усмотрению. Я убеждена, что господин Вернер не заслужил твоего недоверия и гнева. Он всегда служил нам честно и верно. Раньше ты часто сам говорил, что управление нашим хозяйством находится в надежных руках. Я остаюсь при мнении, что его оклеветали из зависти и недоброжелательства. И потом, ты утверждаешь, что гы не богохульник, но твои слова - о, извини меня за открытость - уличают тебя во лжи. На небеса ведет лишь один путь, он ведет к яслям и на Крест, через Вифлеем и Голгофу. Это путь позора и самоотречения, но это единственный путь, который ведет к величию. Ты пренебрегаешь этим путем, потому что ненавидишь Иисуса-Спасителя. И потому, что ты его ненавидишь, нет в твоем сердце места для Его учеников, Его последователей. О, мой дорогой муж, если ты еще только меня слышишь, то знай, что ежечасно я молюсь о тебе, чтобы ты покинул неверный путь и смог бы прибегнуть к помощи Иисуса. Через Него ты будешь примирен с Богом.
По щекам баронессы текли слезы. Она упала в кресло, закрыла лицо обеими руками и разрыдалась. Барон явно был тронут этим. Тихо подошел к окну и посмотрел на улицу.
Тут тихо вошла фрау Вилинг. Барон быстро поклонился и вышел из комнаты. Женщины долго сидели друг подле друга. Силы медленно возвращались к баронессе, и перед самым полуднем она решилась на небольшую прогулку. Она хотела насладиться лесным воздухом неподалеку от „Энгельбертского стула" и немного осмотреть окрестности.
Кэтхен тем временем была на пути в город. Она знала, что ожидало ее дома, но разговор с пожилой дамой придал ей силы. По дороге она решила, что скажет обо всем тете Доротее.
Но Анне каким-то образом уже удалось осведомить хозяйку „Солнца" о случившемся. Едва Кэтхен вошла в дом, как разразилась гроза. Ханс Штеффен, направлявшийся на заседание совета, встретился с ней в дверях дома. По его лицу всегда можно было прочитать, в плохом или хорошем настроении была фрау Доротея. Когда он увидел Кэтхен, он не удостоил ее даже взглядом, так как знал, что она впала в немилость. Он был рад хотя бы тому, что ему не придется быть свидетелем наказания, так как очень любил домашний покой.
Кэтхен была наказана большой деревянной ложкой. Брань Доротеи была слышна и в соседних домах. В довершение разозлившаяся фрау утащила свою приемную дочь в подвал и заперла дверь на засов. Когда Доротея, полностью обессиленная, упала в кресло, она громко простонала, проклиная свою судьбу.
Ханс Штеффен в это время вошел в зал заседаний. Остальные отцы города уже заняли свои места. У всех было серьезное выражение лица. Слушание доклада о происшедшем уже должно было начаться, как вошел управляющий Вернер и сел на свое место.
Господин Вернер выглядел серьезным, но не подавленным. Только когда Пумпер ввел в зал заседаний Фридриха, маленького обвиняемого, он опустил глаза. По-видимому, Фридрих спокойно провел ночь в городской тюрьме. Он безбоязненно посмотрел на господ присяжных, так как был убежден, что не совершил преступления и скоро будет освобожден. Но когда он поглядел в лицо своего отца, то смутился и стал задумчивым.
Слушание началось. Бургомистр выдвинул обвинение в организации драки, совершенной в момент праздничной встречи барона фон Плеттенберг и уважаемой фрау супруги; при таких обстоятельствах особенной обязанностью граждан является соблюдение спокойствия и порядка. Городской голова подчеркнул, что речь идет о жестоком акте насилия против сына одного из уважаемых граждан города, получившего тяжелые телесные повреждения, которые могли бы повлечь за собой смерть, если бы другие вовремя не вмешались.
Дословно бургомистр сказал:
- Мы ответственны как перед милостивым господином, так и перед добрым именем нашего города, и подобные выходки на улицах города следует наказывать по всей строгости наших полномочий, дабы преподнести нашей молодежи поучительный пример. И мы чувствуем необходимость предупредить присутствующего здесь господина Вернера об обязанности больше обращать внимания на хорошее воспитание в своем доме, а к этому добавляем, что подобная непочтительность к господам не должна оставаться безнаказанной.
Затем он еще раз подробно обратил внимание на то, что необходимо с раннего возраста приучать молодежь к обычаям и порядку, прививать им уважительное отношение к старшим и терпимость к ровесникам и запрещать чтение таких книг, содержание которых выходит за пределы понимания и тем самым часто дает основания для публичных ссор и драк. Затем писарь получил знак взять бумагу и записывать личный допрос.
Фридриху пришлось выйти на несколько шагов вперед, и допрос начался. Бургомистр задал хулигану множество вопросов, которые его, однако, не смутили. Наконец, он попытался загнать мальчишку в угол и стал раздражать его двусмысленными замечаниями. Постепенно Фридрих потерял терпение и, в конце концов, заявил, что во всем виноват Конрад.
- Вы сами слышите, господин управляющий, как покраснел ваш сын, как мастерски он пытается выпутаться из скандала. В вашем доме, видимо, действительно не хватает достойного воспитания. А теперь, когда Ваш сын ни разу не проявил к господам подобающего уважения, все проявляется в истинном свете.
- Это правда, совершенная правда, действительно так, - пробормотал хозяин „Солнца", и большинство отцов города закивали головами в знак согласия.
Господин Вернер молчал. Что он мог сказать? Бургомистр продолжал: - Нам, милостивые господа, надлежит строжайшим образом наказать его за продолжающиеся ругательства. Я приговариваю к трехдневному аресту на хлебе и воде.
- Наказание слишком незначительное, очень слабое, - возразил Ханс Штеффен.
- А я считаю, что слишком строгое, слишком строгое, - в свою очередь возразил булочник Хартманн. -О драках молодежи надо судить, как о драках молодежи, иначе вашего Конрада тоже придется отправить в камеру, господин сосед.
Собственно говоря, большинство присутствующих господ придерживались в целом того же мнения, но они не осмеливались возразить бургомистру и влиятельному Штеффену... И, таким образом, остановились на трехдневном аресте, вынесенном главой города. Между тем обстоятельства дела были занесены на бумагу, а затем по знаку бургомистра городской писарь зачитал это громко и четко:
„Принимая во внимание то, что спокойствие и порядок являются первейшими добродетелями граждан, и что упомянутое рассматривается также и как их обязанность, каждое нарушение должно подавляться в зародыше, и любое проявление уличного хулиганства должно быть тщательно расследовано, а виновные наказаны. Принимая во внимание то, что долгом органов власти является установление ограничений для все более возрастающего одичания молодежи, которую уже с раннего возраста следует приучать к спокойствию и порядку - следует принять во внимание то, что во время торжественного въезда в город барона фон Плеттенберга и Его супруги несовершеннолетний Фридрих Вернер, сын присутствующего здесь управляющего, нарушил общественный порядок, затеяв драку со своим одноклассником Конрадом Штеффеном и избил его до крови и истоптал ногами - собравшийся городской совет приговаривает упомянутого Фридриха Вернера после тщательного расследования к трехдневному заключению в городской тюрьме.
Решение вынесено 12 апреля 1725 года от рождества Христова, зачитано и одобрено. Магистрат."
В зале заседаний воцарилась мертвая тишина. Члены городского совета поднялись для того, чтобы поставить под протоколом свои подписи. Когда протокол без возражений подписал управляющий и безмолвно отправился к двери, Фридрих побледнел, словно мел, и начал всхлипывать. Он удивленно посмотрел на отца и закричал ему вслед:
- Прости меня, папа, прости!
- Мне жаль, Фридрих, но ты сам себе подписал приговор. Проси Господа, чтобы Он дал тебе спасение!
По знаку бургомистра Пумпер повел маленького обвиняемого обратно в городскую тюрьму, где он должен был отсидеть свой срок. В этот раз Пумпер был по отношению к своему заключенному немного мягче, чем до этого; и выражение его лица выдавало то, что отношение бургомистра к управляющему не могло не быть замеченным, и что он даже испытывает некоторое сочувствие к Фридриху.
- Три дня на хлебе и воде? Это немного жестоко, мой мальчик. Но успокойся; я надеюсь, что когда-нибудь придет очередь и Конрада.
В зале заседаний некоторое время было совершенно тихо. Слова и поведение управляющего заставили некоторых господ глубоко задуматься. Булочник Хартманн первым нарушил молчание. Он сказал:
- Я тоже подписал протокол, но мне хотелось бы все же пояснить, что это наказание я нахожу слишком строгим.
- Слишком строгим, - вставил хозяин „Солнца", -слишком строгим? Когда мальчишка избил моего сына до полусмерти?
- Вашего сына, Вашего невиновного сына, - ответил ему булочник Хартманн, - послушай, сосед! Каждому ребенку в городе известно, что Ваш Конрад еще тот фрукт и что Ваша жена воспитала из него настоящего бездельника.
- Я должен вас попросить, господин Хартманн, чтобы Вы не затевали здесь в зале заседаний ссоры, -предостерег бургомистр.
- У меня есть право голоса, и я хочу им сейчас воспользоваться, - возразил булочник. - Мой сосед, трактирщик, мой лучший покупатель. Но это не сможет повлиять на мое решение сказать ему всю правду и открыто рассказать о том, что я видел своими собственными газами. Мне следовало бы сделать это уже давно, так как у мальчика всегда полные карманы денег, чтобы он мог покупать любые лакомства, когда захочет, об этом знают все соседи, а вчера он показал в школе своему однокласснику даже золотую монету „дукат"...
- Что? Дукат, Вы говорите?
- Так мне сказали, к сожалению, я этого, не могу доказать. Но кое-что другое я видел своими собственными глазами. Чистое мошенничество! Вчера вечером, незадолго до полуночи, из своей пекарни я заметил свет в Вашей кладовой. Кто там в такое время еще чем-то занимается? - подумал я про себя и тихо подошел к окну кладовой. И что же я там увидел? Ваш невиновный Конрад возился с вашей коробкой, поднял крышку, и смело ел миндальный торт, который предназначался для фрау баронессы. Я хотел было уже обратить на это ваше внимание, но сказал себе, что это только посеет между нами раздор. Но, когда сегодня рано утром я увидел Вашего Конрада рядом с бродягой, который, как говорят люди, то заходит, то выходит от Вас, я больше не захотел замалчивать это дело...
Ханс Штеффен побледнел и обменялся с бургомистром быстрым взглядом. Едва он успел возразить на это хоть слово, как с улицы послышалась хриплая брань Пумпера. Члены городского совета прислушались:
- Убирайтесь! - командовал Пумпер. - Проваливайте! Нищенке здесь нечего искать! Вон из города! Нам не нужен здесь всякий сброд!
- Позвольте мне войти! Я бедная, очень бедная, -но я не нищенка! Смилуйтесь надо мною! Я... мой ребенок... мой муж... Отпустите меня! Мне нужно поговорить с бургомистром! Мне нужно сказать ему что-то очень важное. Пропустите меня к нему!
С этими словами она вырвалась от Пумпера. Дверь распахнулась и перед удивленными отцами города предстала одетая в лохмотья женщина. Управляющий Вернер тотчас же узнал бродягу, которую он вместе с лесничим Хубертом нашел у Хольштейна. Но Пумпер не проявил никакого сожаления. Он крепко схватил женщину за локоть, вытолкнул ее из дверей, а некоторое время спустя двери городской тюрьмы захлопнулись за женщиной, которая прекратила всяческое сопротивление.
Члены магистрата стояли, словно завороженные. Они молча смотрели друг на друга и с сомнением качали своими напудренными головами. Бургомистр поправил свои очки, взялся за гусиное перо, несколько раз откашлялся, но ничего не сказал. Хозяин „Солнца", который побагровел после слов булочника, был так напуган, что издал пронзительный крик. Он снова сел он на один из высоких стульев и уставился на дверь. Казалось, что у него были ранены и душа, и тело.
Заседание закончилось, господа попрощались и разошлись по домам. Перед ратушей собралось много зевак, хотя никто толком не знал, что все-таки произошло, и никто не осмеливался расспросить об этом кого-нибудь из магистрата.
В трактире „Под солнцем" до этого царила полнейшая тишина. Кэтхен все еще сидела в подвале. Тут с улицы неожиданно раздался шум шагов и взволнованные голоса, и, вскоре после этого, наверху в доме сильно хлопнули двери. Затем Кэтхен услышала, как ее тетя громко стала причитать, дядя закричал вне себя и назвал свою приемную дочь по имени - потом дверь отворилась и позвали Кэтхен. Дядя Штеффен тут же поспешил наверх и позвал своего сына.
- Я хочу знать, где мальчишка! Теперь, жена, моему терпению конец! Я переломаю ему все кости! Этот бездельник! Где парень, - этот вор, этот плут!
Никогда прежде не видела Кэтхен своего дядю таким рассерженным. В этот момент открылась дверь гостиной, и Конрад, услышавший, что его назвали по имени, с любопытством заглянул. Отец тотчас же набросился на него, втащил в комнату, схватил его куртку, проверил в ней все карманы и обнаружил действительно несколько грошей и дукат. От ярости у Ханса Штеффена пропал голос. Он схватил трость, и затем посыпались удары. Конрад начал громко кричать.
- Ты, действительно, вор! Бесстыдник! Лжец! Ты воруешь деньги из кассы своего отца! Нет, Доротея, уйди, теперь он получит сполна, ну и попадет же ему! Он давно уже заслужил палку!
С этими словами он оттолкнул свою жену в сторону, она споткнулась и упала. Трактирщик не обратил на это внимания. Он стащил Конрада вниз по лестнице и запер его в подвале. И только тогда, когда он полностью отдышался, то увидел, что его жена лежит на полу. Она была без чувств. Из последних сил он усадил ее в кресло и поспешил к двери дома, чтобы послать кого-нибудь из соседей за врачом. Но когда врач пришел и обследовал хозяйку „Солнца", он мог лишь установить ее смерть...
Обо всем этом обе дамы не догадывались, гуляя в лесу неподалеку от замка. Они опустились на скамью у „Энгельбертского стула". Оттуда им открывался великолепный вид. Между окраиной леса и лугом блестела серебряная лента Ленне, которая живописно вилась по небольшой долине. Маленькие домики, крытые соломой, и отдельно стоящее подворье, окруженное распустившимися деревьями, в кронах которых зяблики и дрозды приветствовали весну, чередовались со светло-зелеными лугами и коричневой пашней. Пышные ясеневые и буковые леса были повсюду украшены вершинами гор, обрамлявшими удивительную картину. Этой картине придавали жизнь и движение блеяние пасущихся стад и разговоры крестьян, которые переправлялись на лодке, чтобы добраться до полей, раскинувшихся по обе стороны реки. Над мощными верхушками деревьев возвышались шпили замка.
Долго обе женщины смотрели в долину. Баронесса еще раз переживала разговор, который был у нее с супругом, и казалось, что мысли фрау Виллинг были заняты отдаленными вещами.
- Почему Вы сегодня так удручены, дорогая подруга? У Вас ведь всегда находилось утешительное слово...
- Вы правы, милостивая госпожа, - ответила более старшая из них, - обычно я утешаю Вас тем утешением, каким я сама была утешена. Но сегодня Вы видите, как слаба еще моя вера, когда Господь находит необходимым подвергнуть мою душу испытанию. События, происшедшие в последние дни, отчетливо всплывают в моей памяти и очень меня беспокоят.
- О, фрау Виллинг, Вы давно уже обещали мне рассказать историю Вашей жизни. Не подходящая ли сейчас минута, чтобы немного поведать об этом? На Вас, наверняка, благоприятно подействует, если Вы выскажетесь.
- Возможно, Вы и правы, - задумчиво ответила пожилая дама, - я охотно это сделаю, если это Вас не утомит. Но перед Вашими глазами развернется совсем не радостная картина.
После небольшой паузы фрау Виллинг начала свой рассказ:
- Мой муж был владельцем большого красивого имения. Мы жили счастливо. У нас был ребенок, девочка, которую мы очень любили. Чтобы дать ей по возможности лучшее образование, в возрасте четырнадцати лет мы послали ее в город, в институт, который нам очень рекомендовали. Тогда мы совершенно не догадывались, что будем очень жалеть об этом шаге. Для дочери, воспитанной в нашем имении в простоте и богобоязни, переезд в город означал большое искушение. Мы сами не имели представления, какому влиянию мы подвергали свою дочь. Мария жила в семье, на которую обратили наше внимание хорошие знакомые. У этих людей тоже был ребенок, сын, который по соседству проходил обучение в большом торговом доме. К сожалению, мать молодого человека, женщина, уважаемая за честность, трудолюбие, умерла. Если бы мы только после ее смерти забрали дочь домой! Но Мария настояла на том, чтобы остаться в институте на третий год, и мы, в конце концов, согласились.
Едва прошел год траура, хозяин Марии женился на экономке. С приходом этой женщины в доме наступили совсем другие порядки, и мы обрадовались, когда наша дочь снова вернулась домой. Но как же сильно она изменилась в худшую сторону! Она больше не обращала внимание на наше имение. Городская жизнь с ее переменами избаловала ее, она была слишком хороша для наших условий и едва снисходила до разговора с моим мужем и со мной. Нас обоих она считала безнадежно отсталыми и намекала на это разными способами достаточно ясно. Вскоре наш дом стал похож на голубятню. У нас в гостях постоянно были молодые люди. Среди постоянных гостей числился и сын хозяина того дома, где жила дочь, будущий торговец. Его посещения беспокоили меня все больше, потому что я заметила, что он посвящает ей все внимание... Мой муж в то время был уже болен, и ему часто неделями приходилось лежать в постели, поэтому управление имением и забота о большом хозяйстве полностью лежали на моих плечах. Наконец, наш давний домашний врач сказал мне, что моему мужу осталось жить недолго...
Рассказчица на некоторое время замолчала, чтобы собраться с мыслями. Затем она тихо стала рассказывать дальше:
- Страшный час вскоре наступил - мой муж избавился от тяжких страданий.. Как одинока я была после этого! Мария, очень угнетенная смертью своего отца, вскоре вспомнила о своих старых привычках и стала неутомимо работать. Затем, однажды, спустя шесть недель после смерти мужа, на дворе появился бывший хозяин со своим сыном. Он вежливо рассказал мне, что его сын основал собственное дело, у которого блестящие перспективы, и в заключение он высказался о настоящей цели этого визита - о так давно пугавшем меня сватовстве его сына к Марии. Я была взволнована до предела. Я хотела что-то сказать, но мой язык отказался слушаться. В этот момент Мария вошла в комнату. Я взглянула на нее и поняла, что любое возражение с моей стороны было бесполезным. Я хорошо знала, какую распутную жизнь вел этот молодой человек до сих пор. Он не уживался со своей мачехой, и семья жила в постоянных ссорах и брани. Но Мария посмеялась над моими мыслями и объяснила, что она совершеннолетняя и пойдет собственной дорогой...
Снова наступила пауза, и баронесса почувствовала полное сочувствие тому, что в своих мыслях вновь переживала фрау Виллинг.
- Менее месяца спустя состоялась свадьба. Я была обязана по завещанию мужа, кроме приданого, дать Марии еще и небольшую сумму денег. Об этих деньгах и мечтал мой зять. Их он и намеревался вложить в свое дело. Несколько дней спустя я узнала, что этими деньгами он погасил свой прежний долг.
Сама Мария ушла из дома и снова поселилась в городе. Но брак с самого начала был несчастлив. Муж, едва овладев ее имуществом, день ото дня становился холоднее и невнимательнее к ней. Он редко бывал дома, пренебрегал женой и постоянно шатался по местам, пользующимся дурной славой, местам развлечения. Его отец показал совсем другое лицо, чем прежде, и редко находил для Марии доброе слово. Со своей властолюбивой женой он жил в постоянной вражде. Я видела несчастье и душевную боль Марии, когда я ее посещала, но ничего уже не могла изменить, было слишком, слишком поздно. Ах, что тогда на меня нашло! Я больше сама себя не могла понять. Мое сердце было холодным, бесчувственным, и я совершенно не слушала жалобы Марии. Я себя совсем не понимала, была словно опустошенная и смотрела на людей и на вещи вокруг меня совершенно равнодушно.
Затем Мария стала матерью. Не любовь, не дом привели меня к ней. Сиделка положила мне на руки крепкую маленькую девочку. Но меня это совершенно не трогало. Но когда новорожденная открыла глазки и бросила на меня невинный взгляд, мое оцепенение спало, и я неожиданно смогла заплакать. Я прижала к себе внучку и Марию так крепко, как будто никогда больше не хотела их отпускать и отдавать. Это был момент, который я никогда не забуду. А затем... В тот же самый день мой зять и его отец рассказали мне о своем финансовом положении. Они открыли мне, что дело, которое сначала пошло очень хорошо, теперь можно было спасти только значительными вкладами. Я была поражена. Оба мужчины разложили передо мной целое множество бухгалтерских книг и вынудили меня заложить мое имение. Искры плясали у меня перед глазами. Я догадывалась, что не все это было правильным. Что же мне оставалось делать? Я подумала о Марии и ее ребенке и стала готовой жертвовать последним. Разве у меня недостаточно было уже опыта, принимая во внимание правдивость этих обоих мужчин? В конце концов я дала согласие. Но так как оба мужчины не выполнили своих обязательств, мое имение пошло с молотка, и я осталась на улице с незначительной суммой наличных денег и несколькими ценными бумагами.
А теперь, когда нельзя было надеяться получить деньги ни от меня, ни от Марии, эта семья превратила ее жизнь в муку. Прежде всего свекровь стала проявлять такую ненависть, что моя дочь почти отчаялась. Затем получила известие, что мой зять неожиданно исчез, и его разыскивает полиция. Между тем я снимала небольшую комнатку, к счастью, у меня больше не было обязательств, и я тотчас же поехала к Марии. Ее свекор меня даже не поприветствовал, но объявил, что отказывается заботиться о своей невестке. Тут я решилась взять к себе дочь и ее ребенка. Христина, няня моей внучки, была готова последовать за нами, она очень привязалась к малышке. В тот же день мы покинули город. Спустя долгое время я наконец-то опять почувствовала себя немного счастливее, со мной были моя дочь и внучка. Моих денег хватило как раз на то, чтобы мы не бедствовали. Мария глубоко раскаялась в выбранном ею пути, открыто признала это перед Богом и передо мною и тем самым наполнила мое сердце радостью и благодарностью.
Долгое время мы спокойно жили все вместе, и мне показалось, что новые жизненные силы наполнили душу моей дочери. К ней возвратились силы, и ее дух постепенно стал успокаиваться. Наш домашний врач, наш старый друг и помощник, сердечно разделил мою радость, когда узнал, что Мария, благодаря выбранному ею пути склонилась ко всемогущей руке Бога и вновь обрела общение со своим Господом и Спасителем.
Она узнала новость, что ее муж и свекор были приговорены к многолетнему заключению за мошенничество. С того дня она заболела. Она оставалась безучастной ко всему, что происходило вокруг нее, даже ее ребенок, который очень хорошо рос благодаря заботам Христины, оставлял ее равнодушной. Когда я и Христина были в растерянности и не знали, что предпринять, Христина вдруг предложила навестить свою мать, уехать на несколько недель вместе с ребенком, чтобы я могла больше времени посвятить больной. Я согласилась, так как полностью доверяла Христине. Всем нам было очень тяжело расставаться. Я догадывалась, что Мария держит своего ребенка в последний раз.
После этого моя дочь прожила несколько дней. Наш старый домашний врач, который между тем передавал опыт одному молодому коллеге, пришел к нам еще раз перед ее смертью. Как я была благодарна ему за это! Он подсел к ней и прочитал слова:
- В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, я сказал бы вам. Я иду приготовить место вам; и когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к себе, чтоб и вы были, где Я.
А она, исполненная глубокого спокойствия, ответила:
- Также и для меня, и для меня умер Спаситель, и для меня приготовил он место в отцовском доме!
Здесь можно было видеть, что она охотно бы попрощалась, чтобы быть с Христом. И в следующую ночь Господь исполнил ее желание...
Фрау Виллинг замолчала. Она уже начинала всхлипывать, а теперь совсем расплакалась. Баронесса наклонилась к ней поближе и взяла ее за руку. Тут пожилая дама сказала:
- Простите меня, милостивая фрау, что я омрачила вашу душу вместо того, чтобы вас утешить. Я думала, что все эти воспоминания для меня навсегда позабыты, но с сегодняшнего утра...
- Не беспокойтесь обо мне, дорогая подруга. Скажите спасибо, что ваша дочь во всем разобралась. Это была милость Божия. Но продолжайте, пожалуйста, рассказывать дальше.
Фрау Виллинг вытерла глаза:
- Передо мной встало еще одно испытание. Ночью, когда я дежурила у смертного одра Марии, неожиданно зазвенел дверной колокольчик. Я открыла, и тотчас же в комнату протиснулась темная фигура. Это был муж Марии. Я была в ужасе. Вероятно, ему удалось сбежать из места заключения. Он стал угрожать мне, потребовал свою маленькую дочь и большую сумму денег. Я была в безвыходном положении и дрожала до кончиков пальцев. Наверху в спальне лежала моя дочь, борясь со смертью, а мне угрожает этот парень! Я потребовала от него тотчас же покинуть дом, но он последовал за мной до спальни Марии и хотел войти. Тогда я выложила ему все наличные деньги, которые были у меня в кошельке, и еще раз потребовала покинуть дом. Он поразмыслил некоторое время, и вскоре, услышав, как захлопнулась входная дверь, я спокойно вздохнула. Но какая неожиданность ждала меня на следующее утро! Этот парень лишь сделал вид, что закрыл входную дверь. Сначала он проник в мою комнату, перевернул все в письменном столе и забрал как несколько последних ценных бумаг, так и остаток наличных денег, все, что у меня еще оставалось.
У могилы своей дочери я не помнила себя от горя. Я была полностью разбита. В течение месяца я не покидала постель. И снова наш старый домашний врач верно стоял у моей кровати. Через него познакомилась я с его сестрой, баронессой фон Бодельшвинг, которая и предложила мне место в своем доме. Я согласилась. Она даже прислала мне деньги для поездки, и, когда ко мне снова немного вернулись силы, я отправилась в прекрасное тихое Вальмеде-на-Хамме. Я написала доктору благодарственное письмо и дала ему адрес Христины, так как он пообещал мне осведомиться о моей внучке.
Теплый прием, оказанный мне фрау фон Бодельшвинг, которая вам тоже знакома как подруга вашей матери, превзошел все мои ожидания. Как счастливо чувствовала я себя в этой семье! Я снова ожила и вскоре выздоровела. Оставалась только одна забота: письмо, которое доктор написал матери Христины, осталось без ответа. После этого он обратился к местным властям. Те рассказали ему, что няня некоторое время жила здесь вместе с ребенком, но затем вышла замуж и уехала со своим мужем - куда, не знает никто.
- Никто об этом не знал? - воскликнула баронесса. - Вы никогда больше не видели ребенка?
- Больше никогда. До сегодняшнего дня я не получала от Христины никаких известий. Все поиски были напрасны. Год спустя мы проводили доктора, нашего дорогого друга, в последний путь. Много раз я ему была благодарна! Он был не только орудием Бога, которое приносило моей душе мир и покой, но и всегда был рядом со мной, во всех моих бедах. Его сестра и я оставались близки друг другу до самой ее смерти. Она, милостивая фрау, тогда находилась на смертном одре, на пороге смерти. И я благодарю Господа, что я была с ней в те часы! Я ценю то, что могу быть здесь с вами, в Шварценберге, и что все картины печальных прошлых дней стерлись в моей памяти. Но вот сегодня утром...
Она прервалась, открыла свою сумочку и, достав оттуда небольшой портретик, протянула его баронессе.
- Это портрет моей умершей дочери, который был заказан моим мужем к ее десятилетию.
- Это же - воскликнула баронесса, очень удивившись - это же маленькая...
Приближающиеся шаги заставили обеих женщин замолчать и оглянуться. Девушка Анна из кухни замка стояла перед ними и, совсем задохнувшись, сказала, что только что умерла Доротея Штеффен. Она добавила:
- Все это - совершенно явные последствия сильных расстройств и волнений из-за маленькой девчонки! Ужасно!
День заканчивался. В городскую тюрьму едва пробивался слабый луч света. Всхлипывая, странница опустилась на простенькую скамью, но постепенно
стала успокаиваться и совсем затихла. Из сострадания Фридрих попытался начать с ней разговор, но она не ответила ни слова.
А Фридрих? Мальчик сам чувствовал себя все несчастнее. От негодования он уже несколько раз подходил к двери тюрьмы, тем самым причиняя себе лишние страдания. Мысль о том, что его заперли, как злостного нарушителя, была для него ужасна. И что может подумать о нем маленький барон, с которым он до сих пор дружил?
На улице постепенно стало тихо, наступила ночь. Фридрих лег на деревянные нары, положив под голову руки. Беспорядочные мысли не давали ему спать. Конрад!
Во всем был виноват Конрад и должен за это поплатиться! Но тут ему вспомнились слова и взгляд отца после слушания дела в ратуше. Разве у отца недостаточно огорчений? А мама! Мальчик становился все беспокойнее. В первый раз он отметил, что тоже виноват. А разве он не согрешил против Бога? Как не по-библейски поступил он с Конрадом! Даже когда тот его дразнил, не следовало бы с ним драться. „Не мстите за себя, никому не воздавайте злом за зло" - незадолго до этого читал отец. Как мало внимания он обратил на эти слова! Если бы он...! Возможно, отец с матерью в этот момент стояли, опустившись на колени, и молились за него! -Фридрих всхлипнул и поискал свой носовой платок.
- Мальчик, почему ты плачешь? - спросила его странница.
- Потому что я был несдержанным и причинил горе моим родителям, - ответил Фридрих, полный раскаяния.
- Ну, тогда поплачь, слезы утешают в горе. Когда тобою полностью овладеют грехи, тогда у тебя больше не будет слез.
- Вы, должно быть, очень несчастны? - спросил Фридрих с сожалением.
Но на этот вопрос он не получил ответа. Казалось, женщина больше совсем не замечала его.
В „Солнце" тоже было тихо. В этот день не пришел ни один посетитель. Еще в обед закрытые ставни окон свидетельствовали о том, что за день до этого в дом пришла другая незваная гостья - смерть. Ханс Штеффен мерил шагами свою комнату. Он уже надел домашний халат и тапочки и явно хотел идти спать. Его землистого цвета лицо выдавало, что события этого дня его очень расстроили. В мыслях он вспоминал последние десять лет, проведенные в Плеттен-берге. Несмотря на постоянные придирки Доротеи, это были хорошие годы, он жил спокойной, материально стабильной жизнью, заслужил в городе уважение и занимал почетную должность. И вот теперь это! То, что Доротея умерла, угнетало его меньше, чем обстоятельства, при которых это произошло... Не распространятся ли всевозможные разговоры о нем и его семье?
А затем волнения из-за Франца! Почему этому мерзавцу так быстро пришло в голову снять военный мундир! А если жена Франца разоблачила его своей болтовней в городе?.. Почему Пумпер не выгнал ее за ворота города, а запер в тюрьме? Отчаявшись, Ханс покачал головой и стал размышлять о том, что ему теперь делать. Наконец он взялся за бутылку шнапса, наполнил большой стакан и опустошил его одним глотком. Он часто прибегал к этому средству, когда сердился на Доротею и хотел отвлечься. Он выпил следующий стакан. Но к нему не пришло успокоение.
Новая мысль промелькнула у него в голове. Он тихо открыл свой письменный стол и вытащил из одного из выдвижных ящиков стопку денег. Его лицо осветила улыбка. Но вдруг он услышал в доме посторонний шум. Молниеносно он переложил деньги в карман халата, выключил лампу и напряженно вслушался в ночь. Но ничего подозрительного больше не было слышно. Он вновь зажег лампу, вышел в сени и осветил каждый угол. Затем спустился вниз по лестнице, открыл дверь кладовой, еще раз посветил наверх, быстро подошел к намеченному месту внутри кладовой и вынул из старой стены плотно вставленный камень. Оттуда показались замурованные железные ящички. Ханс Штеффен еще раз украдкой огляделся вокруг, прислушался настороженно к двери, вытащил ключ и открыл один из ящиков. Он засветился изнутри. Множество монет из чистого золота засверкало при свете свечи. Штеффен сунул руку в карман и положил в ящичек еще одну стопку денег. Долго он наслаждался видом дукатов, гладил холодные золотые монеты дрожащей рукой и при этом совершенно забыл о своем горе. Затем закрыл ящичек, вставил камень на свое место и бесшумно ушел из кладовой.
Хозяин „Солнца" не догадывался, что за ним кто-то наблюдал...
Конрад все еще сидел в кладовой на куче старых вещей и оберточной бумаги и ждал своего освобождения. Но о нем отец совершенно забыл. Разве мать ничего не предпримет, чтобы его освободить? Но проходил час за часом, и ничего не происходило. Конрад сильно злился. Он не может сдержать обещания, которое дал своему новому знакомому. Этот незнакомец был действительно отличным парнем. Он говорил, что Конрад скоро может быть освобожден от опеки и зависимости от отца, и в его распоряжении будет крупная сумма настоящих дукатов. Они хотели встретиться за капеллой, чтобы все обговорить. И вот теперь это! Тут неожиданно он услышал на лестнице тихие шаги и быстро спрятался, чтобы отец не догадался, что его надежно скрываемая тайна раскрыта. Вот так удача!
Конрад долго ломал голову над тем, что произойдет дальше. Он должен выбраться отсюда, чтобы вовремя прийти к капелле! Наконец он подошел к окну кладовой и обследовал обе железные перекладины, которые закрепляли оконный проем. К своему удивлению он заметил, что они всего лишь были плотно приставлены к стене. Минуту спустя Конрад был уже на пути к месту встречи.
Кэтхен тоже еще не спала. Впервые она могла беспрепятственно почитать Библию, не боясь того, что ее отругает тетя. Бедная тетя! Она слишком часто гневалась и сразу хваталась за палку или за деревянную ложку. Но так неожиданно быть призванной в вечность - разве это не ужасно? А бедный дядя! Теперь он остался совершенно один. Она слышала, что он еще не ушел спать. Должна ли она его отыскать и утешить? Если бы вдруг дядя тоже неожиданно умер, что тогда? Тогда у нее больше не будет дома! Кто были ее родители? Как она хотела бы это узнать! Была ли ее мать такой же приветливой, как фрау Маргарета или та незнакомая пожилая дама там внизу, в замке, которая ее даже поцеловала? Затем Кэтхен подумала о миндальном торте, о девушке Анне, затем о Фридрихе и его родителях. Но вскоре на ум пришел Конрад. За всеми событиями, связанными со смертью тети, она совершенно забыла о Конраде. До нее дошло, что с обеда он ничего не ел. Не должна ли она принести ему немного хлеба и кружку молока? Она подошла к двери, но вдруг неожиданно вернулась. Ей придется идти мимо комнаты, в которой лежит тетя. Кэтхен содрогнулась. Собственно, Конрад заслужил наказание. Как часто он ее дразнил, и как часто была она в свою очередь наказана! И потом эта история с тортом! Нет, он действительно не заслуживает сочувствия! Но все же Кэтхен не успокоилась после своих размышлений. Наконец она встала на колени возле своей постели и стала молиться, затем, взяв лампу, она пошла на кухню, отрезала два куска хлеба, нашла полную кружку молока и с этим пошла к лестнице, ведущей в кладовую. Когда она открыла дверь кладовой, сильный сквозняк потушил ей лампу. Наверняка окно кладовой было раскрыто. Она тихо позвала Конрада по имени. Когда она не получила ответа, то тут же подумала, что Конрад сбежал через открытое окно. Она отнесла хлеб и молоко на кухню и снова пошла в комнату. Там она улеглась в кровать прямо в одежде. Она едва могла дышать, так была взволнована.
Конрад спешил по улицам. Его никто не видел, так как в последних окнах постепенно уже тушили свет; жители маленького города почти все легли спать. Он перешел через восточный мост и вскоре достиг капеллы Велер. За маленьким зданием Мэкес Йозеф и Франц разбили на ночь свой лагерь. Неподалеку их осел жевал сено. Франц держал кружку с настоящим Мюнстерлендерским пивом, которое сегодня утром тайно продал ему Конрад из подвальчика трактира. Франц, по-видимому, уже значительно налег на содержимое кружки.
- Мне думается, что мальчишка обвел нас вокруг пальца, - рассерженно прорычал Мэкес Йозеф. -Уже десять часов, а сорванец еще и не показывается. А твоя пьянка действует мне на нервы. Она еще и погубит нас. Когда тебя схватят, я сяду с тобой!
Франц посмотрел на своего компаньона остекленевшими глазами. Он выразил свое нетерпение и неудовольствие крепкими ругательствами. Тут оба бродяги услышали приближающиеся тихие шаги, и наконец-то из темноты появился Конрад. Мальчик остановился, так как увидел перед собой не только своего нового приятеля, но и второго, совершенно незнакомого мужчину. Франц его сразу успокоил, а затем спросил:
- Я думаю, ты захватил для нас горячительный напиток, ты же не мог пожадничать.
Конрад почувствовал себя неуютно. Но Мэкес Йозеф дружелюбно говорил с ним, похвалил его за смелость, и вскоре ему удалось узнать от мальчика все, что он хотел. То, что Конрад рассказал о спрятанном в родительском доме ящичке с деньгами, очень удивило обоих бродяг.
- А достаточно ли велико там окно для взрослого мужчины, чтобы туда можно было пролезть? - сомневаясь, спросил Мэкес Йозеф.
- Конечно же, если вы немного сожметесь, - уверил Конрад. - И обе железные балки, которые запирают люк, сидят очень слабо, иначе я бы и сам оттуда не выбрался.
- Это была моя работа, - добавил Франц. - Я был там вчера и обо всем позаботился.
Вскоре после этого все трое отправились к трактиру. Осла они привязали к дереву. Уже через десять минут они были у цели и сразу же принялись за работу. Сначала они завесили окно изнутри, чтобы снаружи ничего не было видно. Затем они зажгли два огарка свечи. Мэкес Йозеф заставил показать ему место, где замурован ящичек с деньгами, достал большую связку ключей со всевозможными приспособлениями, крючками и отмычками и попытался тут же вскрыть замок у ящичка. Франц, добравшись до подвальчика, с запасами которого он уже хорошо познакомился во время предыдущих тайных визитов, ощупью дошел до полки, взял одну из бутылок, которые там лежали, с трудом открыл ее и, немного передохнув, залпом опустошил ее. Затем он прошептал Конраду:
- Парень, вот теперь мы тобою довольны. Но если ты нас надул с деньгами, тогда...
- Заткнись, Франц! - зло возразил Мэкес Йозеф, продолжая открывать ящичек, - с мальчиком все в порядке. Посмотришь...
Но Франц уже больше ничего не слышал. Он уже так захмелел, что больше не был способен к каким-либо ясным мыслям. Его ноги отяжелели, и он хотел только спать. С трудом держа свечу, он нашел себе местечко между коробками, бочками, бутылками с вином и всяким хламом, расстелил какие-то вещи на полу, свалился туда и уже через несколько минут крепко заснул. Свеча выпала у него из руки, но продолжала гореть - неподалеку от сухого жгутового рулона. Никто этого не заметил.
Конрад еще раз посмотрел на обоих бродяг. Вдруг ему стало страшно. Не совершает ли он величайшую глупость? Он помедлил и еще раз взглянул на Мэкеса Йозефа, который все еще пытался открыть ящичек. Но потом он все-таки подкрался к ведущей наверх лестнице и стал быстро подниматься. Его охватил страх - наверняка дверь была заперта на засов! Он нажал, и она поддалась! Конрад уже стоял в сенях дома. Тотчас же он прикрыл за собой дверь и запер ее на засов. Некоторое время он простоял, не двигаясь. Его сердце тихо колотилось.
Тут он увидел свет в гостиной. Что бы это могло значить? Он тихо открыл ее, и тут он весь оцепенел. На нескольких стульях стоял катафалк, на нем находилось тело человека, покрытое большим белым покрывалом. У изголовья катафалка покрывало было немного отогнуто, и Конрад посмотрел на застывшее, воскового цвета лицо. Мама! У мальчика вырвался крик, и он упал на пол.
В этот же момент с улицы раздался второй пронзительный крик:
- Пожар! Пожар!
И большие языки пламени уже пробивались из подвальчика „Солнца". Управляющий Вернер прибыл в замок по вызову уже в полдень этого дня. Барон встретил его прохладно, прочитал вслух анонимное письмо и спросил о его точке зрения. Господин управляющий чувствовал, что ему больше не доверяют и желают, чтобы он оставил свою службу. Тем не менее он остался при своем мнении. Осветив некоторые моменты своей деятельности, он представил барону ясную картину своих дел до сегодняшнего дня. После этого барон задумался. В заключение управляющий сказал не без разочарования:
- Господин барон! Как Ваши последние письма, так и Ваши сегодняшние слова показывают мне, что вы охотно бы прервали наши отношения и отказались бы от моих услуг. Я уже давно знаю, что в городе есть люди, которые завидуют Вашей благосклонности ко мне и охотно бы выгнали меня отсюда навсегда. Я знаю, почему это нужно этим людям. Уже давно им в глазу мешала соринка, потому что я не могу одобрить все, что происходит под их властью, или лучше сказать - не происходит. Многое находится в плохом состоянии! Общественные интересы стоят для некоторых из них на втором плане. Иначе многое повернулось бы к лучшему без значительных затрат и усилий. Но когда граждан города все более угнетают налогами на коммунальное хозяйство, а в ремонтные работы деньги вообще не вкладываются, Бог видит, что я осуждаю этих господ не из гнева или зависти. Так как мои указания и предложения отклонялись несколькими вежливыми словами, а иногда просто движением руки, то я посчитал необходимым срочно предложить правительству провести ревизию городских властей.
Барон большими шагами ходил по комнате туда и обратно. Отвага управляющего смягчила его недовольство. Он сам не мог бы поручиться, что полностью доверяет словам анонимного автора. Неохотно он занял свое место за столом и наблюдал за госпо дином Вернером, который собрал лежащие на столе записи, расчеты, квитанции, и поднялся, чтобы попрощаться. Барон охотно бы попросил его остаться, но не нашел подходящих слов. Вежливо раскланявшись, управляющий покинул комнату.
Внизу, во дворе замка, его встретил сын барона и передал привет Фридриху. Затем мальчик добавил:
- А Вы уже знаете, господин Вернер, что умерла хозяйка трактира? Я слышал об этом в деревне.
Пораженный этим, господин Вернер посмотрел на мальчика:
- Нет, об этом я не слышал. Как это случилось, она болела?
- Нет, она совсем не болела. Анна полагает, что она получила сердечный удар из-за Кэтхен. Но я так не думаю, и моя мама так не думает.
В глубоком раздумье отправился управляющий домой. Перед его глазами раскинулась чудесная долина. Небольшая тропинка, проходящая вдоль подножия горы, вела к городу, в котором отсюда он видел лишь несколько домов. Множество мыслей кружилось у него в голове: он думал о Фридрихе, своем сыне, к которому он был привязан с такой любовью; думал о страннице, чье несчастье так затронуло его душу; думал о неожиданной смерти фрау Доротеи, которая ему особенно никогда и не была приятна.
Он зашел в небольшую рощицу. К его ногам лег потонувший в вечерних тенях город. Погода стала резко меняться. Заходящее солнце было прикрыто дымкой, и время от времени короткий порыв ветра шевелил кроны деревьев. „Как хорошо, - думал господин Вернер, - что Господь добр и от Него не скрывается никакое изменение! Как хорошо, что Он обо всем знает и облегчает нам нашу ношу! А какое приятное предвестие Он нам послал!"
Он невольно на ходу сложил руки и вновь попросил о милости своего небесного Отца. Затем побыстрее пошел дальше, спустился по горной тропинке в долину и четверть часа спустя ступил на порог своего дома. К своей радости, он встретил здесь молодого ректора, который пришел, чтобы узнать о Фридрихе и выразить свое сочувствие. Вскоре они завели серьезный разговор.
Пробило десять часов. Вдруг они услышали с улицы громкий тревожный крик; и тут же начал звонить пожарный колокол! Началась одна из величайших катастроф в истории города...
Было 12 апреля 1725 года. Оба мужчины выбежали на улицу.
Сильно искрящееся густое облако дыма указало им на место несчастья. Узкие улицы в мгновение заполнились зеваками. „Что случилось?" - „Где горит?" -кричали все друг другу. „В трактире „Под солнцем", -послышалось впереди, и толпа повалила к базарной площади. А там - почти вертикально взметнулся в небо столб огня, и пожарный колокол бил громко и тревожно.
- Трактирщик еще в доме! - закричал один из соседей Ханса Штеффена, и действительно, в одном из окон верхнего этажа показалось его перекошенное от страха лицо в белом ночном колпаке.
- Быстро лестницу, лестницу сюда! - приказал управляющий нескольким отчаянным мужчинам, которые уже прилаживали к соседнему дому пожарную лестницу, чтобы водой из ведер помешать огню переметнуться на соседние здания. Мужчины послушались, и в следующий момент лестница уже стояла возле наполовину не тронутой огнем боковой стены. Когда управляющий хотел подняться, его попытались удержать, потому что это было слишком опасно - дом мог вот-вот разрушиться. Но господин Вернер думал лишь о запертых в пекле:
- Мы должны помочь, иначе они все погибнут! Нижние перекрытия уже обвалились! - и он продолжал взбираться вверх по лестнице.
Тут в дверях, охваченных пламенем, появилась девочка с беспомощным телом в руках.
- Котенок! О, Боже! Котенок!
Но все медлили, вместо того, чтобы прийти к малышке на помощь, так как жара была слишком невыносимой. Неожиданно какая-то женщина, проложив себе дорогу в толпе наблюдающих, бросилась навстречу девочке и выхватила ее из власти огня.
- Браво! Браво! - закричали многие, удивленные мужеством женщины.
Тем временем управляющий достиг окна, где мертвенно-бледный хозяин все еще умолял о спасении. Вернер помог потерявшему голову Хансу Штеффену поставить ноги на лестницу. Дрожа всем телом, Ханс Штеффен перешагнул через подоконник, уцепился в управляющего, и через некоторое время они удачно спустились на землю. Тотчас же стоящие внизу облили трактирщика и его спасителя водой, так как их одежда уже начала гореть.
Тем временем на другой стороне дома разыгралось совершенно необычное зрелище. Несколько пожарников услышали громкие крики о помощи, обежали вокруг дома и увидели, как двое мужчин пытаются одновременно выбраться на улицу через узкое окно погреба. Они громко кричали, потому что оба застряли и не могли вернуться назад, а их одежда уже горела. Пожарники побежали за водой. Но, когда они вернулись, окно было пустым. Один из запертых смог освободиться, толкнув при этом другого назад в огонь. Как безумный, он пробежал мимо зевак, языки пламени лизали его одежду, а затем исчез в одном из маленьких переулков, которые заканчиваются на базарной площади. Другой мужчина тоже еще жил. Его голова снова показалась в окне, и нескольким пожарникам в последний момент удалось вытащить его из опасного места и облить водой. В глазах его стоял ужас: на теле были большие ожоги, волосы были опалены, и одежда висела клочками. Его отнесли в сени соседнего дома, где уже нашли убежище незнакомая женщина, Конрад и Кэтхен. Женщина повернулась к раненому, чтобы помочь ему. Едва она над ним наклонилась, как у нее вырвался громкий крик.
В тот же момент постоялый двор „Под солнцем" обрушился со страшным шумом, и мощное пламя с потоком горящих искр взметнулось в ночное небо. Разом все любопытствующие поняли величину опасности для города, вспомнили о своем имуществе, с ужасом покинули место пожарища и направились к своим собственным домам.
- Ратуша горит! - неожиданно закричали многие пожарники. И тут катастрофа начала увеличивать свой размах. С невообразимой скоростью огонь перебрасывался с дома на дом. Здания стояли близко друг от друга, большинство из них было крыто соломой, у большинства горожан хлева и сараи были построены из дерева.
С оглушительным треском обрушилась башня ратуши, последние любопытные разбежались, и базарная площадь опустела.
- Фридрих! - неожиданно выкрикнул управляющий. - Фридрих!
Мужчины вокруг него с ужасом смотрели на почти полностью охваченное пламенем здание. Тут за ними раздался громкий голос Пумпера:
- Да будет вам известно, что Фридрих, сын господина управляющего, освобожден мною!
Да, Фридрих был свободен, он был спасен! Часы, проведенные в тюрьме, и прежде всего разговор с заключенной странницей образумили его. Он упал на колени и стал просить у Бога о милости, прощении и покое. После этого заснул, пока не был испуган звуком пожарного колокола. Он и женщина начали громко кричать и барабанить в дверь, их услышали, и Пумпер, как он выразительно объяснил, под давлением событий, на свой страх и риск предоставил им отпуск на неопределенный срок.
Глухие звуки пожарного колокола уже смолкли. Пламя, перебрасываемое начавшимся ветром, охватывало все вокруг с непостижимой скоростью. И церковь тоже не осталась невредимой. Не прошло и получаса, как языки пламени лизали уже главную башню во многих местах и озаряли прекрасное, построенное в форме креста с главной башней и восемью маленькими башнями, здание. Вскоре раздался раскатистый звук падающего на землю колокола, так как уже загорелись стропила башни. О дальнейшем тушении пожара нечего было и думать. лей было неописуемо. Треск и шум вновь вздымающихся в небо языков пламени смешивался с причитаниями и криками людей. В хлевах и сараях истошно кричали коровы, овцы и козы. Много скота сгинуло в пламени. Многие сотни людей нашли спасение на восточном берегу, снаружи городской стены. Оттуда они взирали на море огня, вздымали руки, звали своих родственников и друзей, и, полностью бессильные, наблюдали за гибелью города.
Огромные всплески пламени озаряли также и площадь перед церковью. Франц, опершись на руку своей жены, удирая из города из последних сил, добрался сюда. Он сидел, прислонясь спиной к дереву, и стеклянным взглядом смотрел на небо, похожее на море огня. Жена стояла перед ним и из его отрывистых, едва понятных фраз, поняла, что Мэкес Йозеф бросил его в огонь и удрал оттуда с большой суммой денег. От боли Франц стонал, ругался, проклинал Мэкеса и требовал воды. Женщина вынула из своей нищенской сумки грязный сосуд и отправилась искать воду. Когда она вернулась, Франц уже опустился на землю.
- Жена, все идет к концу! Этот негодяй - этот черт -обманул меня! Он меня совершенно обманул! Все, всему конец! Настоящие талеры! Много талеров, много, много, - их хватило бы на всю жизнь...
- Франц, твои часы сочтены, - тихо сказала на это женщина, - подумай о твоих грехах - о наших грехах, нашей вине! Подумай о своей жене, которую ты свел в могилу, и о твоем бедном ребенке! Подумай о моих детях - разве ты не уморил их голодом?! Подумай обо мне - если и я заслужила такую участь! Я иду своей собственной дорогой, и меня не нужно предостерегать. И подумай о Боге! Бог есть! Ты согрешил против Него. Мы оба согрешили, и за это нам обоим воздалось.
- Чистое золото... Кто его видел? - это были его последние слова. Франц Штеффен ушел из жизни.
Пожар продолжал свирепствовать. Еще до полуночи он сжег все дома внутри городских стен дотла.
На рассвете жители потянулись по улицам опустошенного города. Перед ними раскрывалась картина разрушений. Одна-единственная ночь всех их сделала нищими. Где вчера еще стояли дом к дому, теперь остались дымящиеся руины. Где всегда царили радость и беззаботность, теперь слышались вздохи и жалобы. Где вчера горожане с радостными лицами шли на работу, они теперь занимались тем, что до конца разрушали останки своих сгоревших зданий. Везде представала картина тяжелейшей тоски, безмолвно и беспомощно приветствовали друг друга возле руин своих домов друзья и соседи.
Казалось, что бургомистр прямо потерял голову от катастрофы, хотя его дом стоял за городской стеной и остался нетронутым. Словно лунатик, бродил он по бывшим переулкам города, где первые горожане уже начали расчищать свои земельные участки, отыскивая прежде всего ценные вещи. Когда немного позднее он вернулся домой, то открыл свой стол и долго бесцельно перебирал свои документы и бумаги, подобно тому, кто что-то ищет. Его начало знобить, и он закутал свое худощавое тело в широкий халат. Его лицо было бледно-пепельного цвета, а на лбу выступали крупные капли пота. Он еще раз внимательно посмотрел некоторые документы, поднес их поближе к свету, сосредоточенно прочитал содержание бумаг и нервно стал кусать губу.
Пумпер, которому приходилось вести хозяйство своего начальника - господин бургомистр был холостяком - до полудня был полностью занят на месте пожара. Он вошел в комнату, чтобы получить новые указания. Но казалось, что бургомистр его совсем не замечает, продолжая перелистывать свои бумаги. Из соседней комнаты послышался негромкий шум. Бургомистр тотчас положил свои бумаги обратно в стол и быстро пошел в соседнюю комнату. Затем Пумпер услышал, как там зашептались. Он узнал голос трактирщика. „Ага, - подумал Пумпер, - несчастный, по-видимому, снова пришел в себя!" Он стал подслушивать дальше. Оба господина уже крепко сцепились друг с другом, стали говорить все громче, упрекая друг друга. „Здесь что-то не так!" - сказал себе Пумпер. Еще до полудня ему бросилось в глаза, что барон, осматривавший место пожара, был исключительно сдержан по отношению к бургомистру. И когда он захотел узнать подробности той ночи, то обратился не к главе города, а к нему. Тут что-то неладно!
В то время, как Пумпер размышлял, Конрад лежал в кровати Фридриха. Он был бледен, как мел, и дрожал от возбуждения всем телом. Только что он полностью и открыто все рассказал ректору и управляющему. Он точно описал обоих взломщиков, и господин Вернер тотчас же узнал по описанию двух бродяг, которых встретил до этого утром. Конрад был совершенно честен и ничего не скрывал. Он описал, как встретил обоих воров за капеллой и рассказал им о больших деньгах в погребе „Солнца". Он сделал это не для того, чтобы овладеть частью денег, а чтобы отомстить отцу за то, что тот его строго наказал. Оба мужчины почувствовали, что с несчастным мальчиком бесполезно говорить о его вине перед Богом и о последствиях его поступка. Когда в комнату вошли еще и Кэтхен с Фридрихом, чтобы посмотреть на Конрада, мужчины оставили детей, которым было много что рассказать друг другу, одних и отправились к капелле. Там странница все еще сидела возле своего умершего мужа. Осел отвязался и стоял неподалеку. Женщина выглядела такой несчастной, такой отчаявшейся! Только спустя некоторое время она дала уговорить себя пойти с ними в город. Ректор попрощался у входа в город, чтобы подготовить похороны умерших, а управляющий привел странницу в свой дом, где ее тепло приняла фрау Маргарет. Незнакомка присела на краешек стула и молча смотрела перед собой. Когда ей предложили поесть, она лишь отрицательно покачала головой.
Немного позднее подъехала карета и остановилась перед домом. Господин Вернер поспешил на улицу, открыл дверь кареты, и оттуда его поприветствовали пожилая дама, с которой он познакомился в замке, и маленький барон. Необходимость выразить сочувствие в беде, постигшей жителей города, побудила старушку к этой поездке; баронесса была слишком больна, чтобы поехать вместе с ними. Фрау Виллинг вышла из кареты и прошла в дом. Сердечно встреченная фрау Маргарет, она вошла в комнату. Тут странница вскочила со своего места и испуганно посмотрела на женщину. У фрау Виллинг сперло дыхание, и она стала искать опору. Затем неестественно высоким голосом она сказала:
- Христина!..
Странница простонала.
- Где мой ребенок, моя внучка? - спросила пожилая дама, совершенно потрясенная.
- Она жива, она жива! Я видела ее, сегодня! Я вытащила ее из огня - это было ужасно!
- Где она сейчас? Христина, отдай мне обратно моего ребенка! - Пожилая дама опустилась в кресло.
Тут дверь открылась, и в комнату вошла Кэтхен. Когда она увидела гостей, то хотела быстро вернуться, чтобы не мешать. Но едва фрау Виллинг увидела ребенка, то тут же подбежала к малышке, обняла ее и воскликнула:
- Да, это она, это она! Совершенно, как моя Мария! Хвала Господу! О, моя девочка, как долго я тебя искала! Как долго я по тебе плакала! И вот ты стоишь передо мной, жива и здорова! О, Господи, хвала Тебе! Наконец-то ты моя и останешься со мной навсегда, навсегда!
Кэтхен была очень испугана, она непонимающе смотрела на взволнованную старушку. Управляющий и его жена тоже стояли, онемев от удивления.
- Я твоя бабушка, малышка, твоя мама была моей дочерью! О Боже, как я могла надеяться, что смогу это пережить!
Это продолжалось долго, пока фрау Виллинг не взяла себя в руки, чтобы спокойно поговорить. Кэтхен сидела на диване рядом со своей бабушкой. Она рассказывала о событиях последнего дня, а также о том, как незнакомая женщина спасла от огня ее и Конрада. Фрау Виллинг внимательно слушала, снова и снова задавая вопросы, и не могла отвести взгляда от своей внучки, которую искала несколько лет и которая предстала неожиданно перед ней целой и невредимой. Как она была благодарна Господу!
Странница возвратилась в тот же угол комнаты. Полная страха и ужаса, она смотрела на пожилую даму. Затем фрау Виллинг подошла к ней, взяла ее за руку и заговорила с ней приветливо и спокойно. Она попросила ее поделиться всеми своими душевными страданиями. И странница начала тихо рассказывать о том, что пережила в последние годы.
В то время фрау Виллинг послала Христину вместе с ребенком домой, чтобы самой ухаживать за Марией. Вскоре Христина получила весть о смерти молодой женщины. Спустя шесть недель после смерти Марии у нее появился Франц, муж Марии, с известием о том, что его теща тоже умерла и оставила ему значительное наследство. Он сказал ей, что раскаивается в своей предыдущей необузданной и беспорядочной жизни и хотел бы быть своему ребенку хорошим отцом. Он намеревался организовать в одном из маленьких городов Нассауэра свой магазин. По-видимому, он привязался к ребенку, а Христина, которая так любила малышку, уже с тревогой думала о том моменте, когда ей придется с ней расстаться. Потом Франц исчез. Через несколько недель он появился вновь и рассказал Христине, что открыл свое дело и у него уже есть небольшое хозяйство, и попросил ее руки. Христина попросила времени на раздумье. Но когда он ее уверил, что последним желанием фрау Виллинг было, чтобы Христина стала второй матерью для ее внучки, то она пошла на уступку и дала согласие на брак и немного позднее отправилась вместе с ним в новый дом.
Ах, как скоро Христина узнала, что обманута! Вместо того, чтобы беспокоиться о своем деле - торговле вразнос всевозможными маленькими вещами для хозяйства и галантерейными товарами, он вскоре вновь вернулся к своим сомнительным дружкам, целыми днями не был дома, часто к полудню был уже пьян и лишь изредка приносил жене и ребенку несколько грошей. Кэтхен всегда стояла у него на пути. Когда Христина родила еще ребенка, он тоже стал для него ненужной обузой. Ребенок умер вскоре после рождения, потому что мать не всегда получала необходимую пищу и потому не могла досыта накормить ребенка. В конце концов семья продала свое маленькое хозяйство, чтобы на вырученные деньги заплатить долги, и покинула город.
Франц все чаще поговаривал о том, чтобы отыскать в Плеттенберге своего отца, хотя со своей мачехой он всегда был в состоянии войны. Итак, вместе с семьей он отправился в путь и к середине зимы дошел до города. Ханс Штеффен и фрау Доротея очень сильно удивились. Но от Франца нельзя было так быстро избавиться. Он угрожал тем, что всем расскажет о кое-каких делах. Приходилось, однако, делать хорошую мину при плохой игре. Франц должен был заботиться о скоте, а Христина - помогать в кухне.
Совместная жизнь была для всех невыносимой, пока Христина не стала ждать своего второго ребенка, и ее руки больше не могли неустанно работать в кухне, кладовой и саду. Хозяйка трактира, в конце концов не хотела давать ей даже еды, что оставалась в кухне. Тут Франц неожиданно сбежал с большой суммой денег, которую он взял из кассы отца. С этого момента трактирщик и его жена превратили жизнь своей невестки в муку. Ханс Штеффен и фрау Доротея посодействовали тому, чтобы она убралась из города, как им того и хотелось. Это обошлось им в несколько дукатов: по приказу бургомистра Пумпер должен был выгнать незнакомую женщину из города и за пределы земель барона. Христина шла целыми днями при мокрой холодной погоде, жила подаяниями и вернулась домой вместе с ребенком совершенно изголодавшаяся. Прежде всего она не могла забыть, что ей пришлось оставить Кэтхен в доме свекрови. В течение нескольких лет Христина ничего не слышала о своем муже, казалось, он пропал без вести. Пока была жива ее мать, она оставалась с ней и была как-то обеспечена. Но когда умерла ее мать, то Христина опять оказалась на улице без средств к существованию. К полному несчастью, ее выгнали из квартиры. Незадолго до ее ухода ей нанесли визит: в дверях стоял Франц! Он привел с собой друга, которого звали Йозефом. Франц рассказал ей, что примирился со своим отцом - в день похорон Кэтхен. Кэтхен неожиданно заболела корью и вскоре после этого умерла. Христина расплакалась - она не могла этого вынести.
Франц также рассказал ей, что его друг Йозеф, вместе с которым он занимается торговлей горшками, предлагает ему снять у него дом и сад; и наконец, пригласил ее пойти с ними, так как ей все равно надо уходить из квартиры. Христина вновь дала себя уговорить и пошла за мужчинами. Много дней подряд шли они через поля и леса, по горам и долинам, пока не дошли до гор, где южнее Нордхелле среди зарослей кустарника добрались до убогой избушки. Старая одинокая женщина поприветствовала их и впустила в дом. Это была мать Йозефа. С этого времени для Христины началась кочевая жизнь торговцев горшками и сборщиков тряпья, бродяг и разносчиков, которые были под собирательным именем „Мэкес" во многих местах настоящим бедствием.
Франц и Йозеф тоже бродяжничали, и много раз им удавалось избежать ареста.
Христина была не особенно вынослива и часто болела, тем не менее она должна была несколько раз в неделю ходить от дома к дому и предлагать свой товар. Часто она обменивала товар на тряпье, которое затем сдавала за несколько грошей на мельницу для переработки. Ее третий ребенок тоже умер. Франц, постоянно пьяный, все больше и больше предоставлял ей заботиться о семье. И однажды он снова исчез, но в этот раз не по доброй воле. Как и прежде, он навестил своего отца, чтобы потребовать от него денег и спиртного. В те дни была угроза войны с Австрией, и по всей стране ходили вербовщики, которые заставляли молодых людей поступать на военную службу за деньги. Хансу Штеффену с помощью бургомистра удалось и Франца запихнуть в солдатский мундир. Так как война все же не началась, то многих солдат отпустили, и Франц тоже вернулся домой. Незадолго до этого он снова был у отца. Снова началась бродяжническая жизнь. Во время одного из путешествий они дошли до Хольштейна, где умер четвертый ребенок Христины, а оба мужчины ее покинули.
- Я не хотела сюда идти, так как с ужасом вспомнила о своей свекрови. Мой ребенок был смертельно болен. Но я была вынуждена. Мой муж избил меня, он угрожал побить и моего ребенка, у меня не оставалось другого выбора. И потом он оставил меня одну в лесу с ребенком...
В комнате долго было тихо.
- Через страдания тебе пришлось узнать о нашем небесном Отце, Который отдал своего любимого Сына, чтобы спасти грешников от вечной смерти, - тихо сказала фрау Виллинг. - Но, Христина, ведь Кэтхен жива, она здорова и бодра!
Удрученное лицо молодой женщины озарила улыбка:
- Я ее сразу же узнала. И что я должна сказать? Как часто я поступала неправильно! Я не послушалась предостережений, пошла своим собственным путем - и узнала, что была неправа!
Тут старушка положила ей руку на плечо и ласковыми словами указала на большую любовь Бога, которая проявляется в Иисусе Христе, и каждому, сознающему свою вину грешнику, который, раскаявшись, обратится к нему за помощью, она будет дарована. Старушка попросила испуганную женщину больше не запирать свое сердце от предлагаемой милости, а склониться к ногам Спасителя, чтобы встретить покой и прощение. Христина часто уже раньше слышала Евангелие в доме пожилой дамы. Но в то время она была слишком молода и придерживалась мнения, что такие серьезные вещи следует отложить на более поздние времена. Но теперь, обретя горький опыт, она была готова принять милость Божию и прибегла к помощи креста на Голгофе, и обрела мир и спасение.
Христина еще на некоторое время осталась в семье Вернеров. Ее истощенному телу нужен был отдых, и фрау Маргарета окружила ее нежной заботой.
По старой привычке апрель и в этом году изменил погоду за несколько часов. Когда вечер этого знаменательного дня распростер над пожарищем свои тени, темные тучи затянули небо, и начавшийся шквальный ветер предвещал шторм. Не тронутые пожаром дома за крепостной стеной были открыты для бездомных. Хотя все дома и сараи были забиты до отказа, они смогли представить убежище лишь малой части пострадавших горожан. Многие были приняты в соседних семьях, а некоторые расположились на ночь тут и там возле городской крепостной стены. Улицы были пустынны, за исключением нескольких пожарных, которые следили за все еще дымящимися руинами, чтобы предотвратить вспышку нового пожара.
Только в доме главы города все еще горела лампа.
Бургомистр не мог найти покоя. Ему было известно, что в последние годы он очень запустил свою службу, и особенно не хватало предусмотрительности и осторожности в отношении безопасности населения. К тому же еще вечером его проинформировали, что правительство приказало провести проверку исполнения им служебных обязанностей и в особенности ознакомиться с документами городской кассы, с протоколами приема и выдачи денег, равно как и с истинным финансовым положением города посредством комиссии из нескольких человек. Для этого он должен был подготовить соответствующие бумаги. Это сообщение вселило в него сильный ужас. На этот раз Ханс Штеффен не сможет ему помочь...
На следующий день с раннего утра Ханс Штеффен возился на руинах „Солнца". Он неустанно убирал с дороги обуглившиеся балки, растаскивал по сторонам части фундамента и все глубже зарывался в мусор. Он хотел достать свой спрятанный клад! Наконец, он добрался до тайного отверстия в стене. Тут у него подкосились колени. С ужасом он смотрел на тайник, который был пуст! Трактирщик долго сидел на упавшем бревне и не отрывал взгляда от почерневшей от дыма голой стены с пустым тайником. Он не чувствовал, что дрожит всем телом, и не заметил, как кто-то неожиданно громко засмеялся.
Тут обхватили его за шею две маленькие ручки. Кэтхен отыскала его и теперь стояла рядом с ним.
- Пойдем, дядя Ханс, пойдем со мной! Не печалься, дядя Ханс! Пойдем со мной к господину Вернеру. Там сейчас моя бабушка. Мы все будем о тебе заботиться.
Она потянула его за руку, он поднялся. Он огляделся отчужденным взглядом, его глаза были безжизненны, ничего не выражали. Отчаявшись, он снова громко рассмеялся. Соседи проходили мимо и уговорили его пойти. Так он был отведен в дом управляющего.
В течение следующих месяцев сотни трудолюбивых рук не успокаивались с раннего утра до позднего вечера. Силами горожан городок возродился из пепла. Господин Вернер, после пожара, отвечая за ведение дел бургомистра и одновременно за руководство восстановлением, был постоянно в делах, чтобы убедить помочь, посоветовать, уладить. Объявленная ревизия его предшественника была успешной. Обвинения, представленные господином Вернером в Шварценберге, оказались обоснованными. После этого барон высказал сожаление о сделанных своему управляющему упреках и извинился. Признания бургомистра показали, что он сам лично был автором анонимного письма.
В замке стало тихо после того, как осенний ветер сдул с деревьев последнюю пожелтевшую листву; баронесса уснула вечным сном в своих живых мечтах о своем Спасителе и Господине. Опечаленный супруг пожелал, чтобы подруга умершей осталась в замке вместе со своей внучкой, чтобы хоть немного заполнить пустоту, которая причиняла ему жестокую боль.
По просьбе фрау Виллинг Христина тоже нашла здесь постоянное место. Она была рада, что может приносить пользу на кухне и в саду.
Ханс Штеффен пережил свою жену Доротею лишь на несколько недель. Позднее по инициативе барона вместе с младшим бароном и Фридрихом Конрад стал посещать училище. В будущем он сможет посвятить себя лесному хозяйству.
Мэкесу Йозефу недолго пришлось радоваться своему золотому кладу. Ему вновь удалось обвести вокруг пальца лесничего барона, Хуберта, и поймать в ловушку несколько оленей. Но Хуберт не терял терпения. Понаблюдав некоторое время за браконьером и при этом совершенно неожиданно обнаружив его хорошо замаскированный дом, он однажды взял с собой несколько отважных мужчин, спрятался вместе с ними в засаде и захватил браконьера, когда тот расставлял свои ловушки. Последовавший за этим обыск дома готовил им большой сюрприз. В маленьком настенном шкафу они нашли старую каменную ступу. Когда ее раскрыли, то на пол выкатилось множество настоящих дукатов. О находке стали целыми днями говорить в городе. Конрад тоже узнал об этом. Он был одним из немногих, кто знал о происхождении денег. Стало также известно, почему на следующий день после пожара Ханс Штеффен так усердно копался в руинах своего дома.
Было 12 апреля 1726 года. В это утро колокола пробили годовщину со дня великого пожара, и горожане собрались у памятного костра. Здесь молодой ректор еще раз оживил в памяти большого числа слушателей события той ночи. Затем он указал на то, что глупо надеяться на земное богатство и собирать сокровища, которые разрушают ржавчина, моль и огонь. Действенна только спасительная любовь Бога, которая спасет каждого в отдельности и к тому же предоставит настоящий дом, вечную родину, и он закончил так:
Без Божьей помощи не стоит Пытаться строить новый дом, Если Господь ваш град покинет, То лишь погибель ждет вас в нем.
Как понятны были эти слова!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги