Дороже титулов и злата

8

То ли бабенька как в воду глядела, то ли шепнула сыну, чтобы взял он ученого гостя на рыбные ловли, а только на третий день знакомства Мечислава Феллициановича с Иваном Афанасьевичем последний пригласил первого на тони.

— Отправимся перед самым закатом. Когда крупная рыба пойдет, — сказал купец.

Князь Голицын, то бишь господин Марципанов улыбнулся и согласно кивнул. Ну и что прикажете делать? А тут еще дядька, бонмотист доморощеный: благодарствуйте, дескать, Иван Афанасьевич, барин-де мой давно желали на волжские тони посмотреть, очень им это надобно видеть, дабы в своем научном труде обстоятельно для потомства все описать. Шуткарь старый. Сейчас, верно, как купец отойдет, еще что-нибудь из своей сермяжной натурфилософии ввернет. Ну конечно. Так и есть.

— Назвался груздем — полезай в кузов, — довольно поблескивая глазами и поглаживая окладистую бороду, возвестил Африканыч. Потом подумал и изрек:

— Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Мечислав Феллицианович посмотрел на дядьку, хотел было ответить резкое и обидное, но промолчал.

День близился к закату. Голицын по своему опыту знал, что это самое время, когда идет окунь и сазан. Одевшись попроще и прихватив несколько листков бумаги и карандаш, дабы записывать увиденное для науки и грядущих поколений, он с Иваном Афанасьевичем, его отроком-сыном Петрушей и Степаном отправились к Волге.

Тони купца Селиванова находились недалеко от города прямо под Соколовой горой.

— Покуда ловить будем не для промыслу, а в лавки да на продажу, — сказал Иван Афанасьевич Голицыну, ступая на плот, за коим виднелся широкий круг поплавков уже заброшенной сети. — А надобно вам будет, так и подале пойдем, на крупную ловлю для оптовых торгов.

Плот предательски закачался под ногами. Голицын взмахнул руками, и листки бумаги белыми чайками полетели над водой.

— Экая незадача, — сокрушенно произнес Селиванов, провожая взглядом листы. — Вертаться будем?

— Нет, зачем же, — бодро ответил Мечислав Феллицианович, восстанавливая равновесие. — Память у меня хорошая, после, когда вернемся, все запишу.

— Ну как знаете, — с облегчением ответил купец и кивнул двум артельщикам, стоящим у края плота: — Вымай!

Те стали крутить ворот, вытягивая сеть из реки. По мере приближения к плоту горловина ее суживалась, и, когда подтянули поближе, сеть приняла форму мешка.

— Вываливай.

Через несколько мгновений на плоту запрыгали десятка два окуней, с пяток вполне приличных лещиков и целая куча ершей и колюшек.

— Ершей на уху, колюшку в воду, — скомандовал Иван Афанасьевич мужикам. — Остальное — в мешки.

Две лодки тотчас по освобождению сети потащили ее обратно. И скоро по реке опять обозначился широкий круг поплавков.

— Смотри, папенька, круги над сетью пошли, — воскликнул Петруша, указывая на водную гладь. Антоан посмотрел, куда показывал отрок, но ничего не увидел. Зато Селиванов удовлетворенно хмыкнул:

— Кажись, теперя улов будет.

Он еще немного постоял, вглядываясь в водную гладь, бормотнул себе под нос что-то, похожее на молитву, приказал:

— Вымай!

Заскрипел ворот, потянул из реки сеть. Иван Афанасьевич азартно глянул на Марципанова.

— Ставлю четвертную против червонца, что на сей раз попала крупная рыба.

— Идет, — улыбнулся Антоан.

Споры, азарт — вот это была его стихия. Даже плот под ногами уже не казался шатким.

Прошло несколько минут. Ворот перестал скрипеть, мужики подтянули мешок, втащили на плот. Окуни, пара стерлядок и крупный язь запрыгали на досках, норовя скатиться в воду.

— Стерлядок в корзину — скомандовал Селиванов и подошел к язю, с холодной яростью смотревшему на него одним глазом и неслышно изрыгающему страшные проклятия. — Мало не с полпуда будет, — наклонился купец и взял аршинную рыбину на руки. — А может, и весь пуд. А?

Он протянул язя Антоану.

— Да, пожалуй, — согласился тот, принимая трепыхавшуюся рыбину. — Ваша взяла.

И тут случился казус, повлекший за собой череду самых невероятных событий. Язь, согнувшись едва ли не кольцом, резко выпрямился, вырвался из рук Голицына, хрястнул ему хвостом по физиономии и, снова извернувшись, шлепнулся на бревна. Выгибаясь и подпрыгивая, язь решительно начал продвигаться к кромке плота. Первым спохватился шустрый Петруша. Он кинулся за рыбиной, споткнулся и, прокатившись по плоту, скатился в воду. Следом за ним свалился в реку и язь. Паренек сразу ушел под воду, верно, наглотавшись воды и оцепенев.

А далее все произошло уже помимо воли князя. Едва успев освободиться от сапог, его тело, сделав два шага по плоту, бросилось следом за мальчиком и скрылось под водой. Через несколько мгновений послышалось еще несколько всплесков: то попрыгали в реку купец и артельщики. Антоан уходил под воду, вытянув вперед руки и пытаясь разглядеть ребенка в зеленоватой воде. Это ему не удалось, зато руки нащупали тело мальчика. Ухватившись за рубашонку мальца, он рывком подтянул его к себе, а потом толкнул вверх. Петрушу подхватили чьи-то руки, и Голицын потерял его из виду. Когда он вынырнул, в глазах мельтешили красные круги и легкие едва не полыхали пламенем. Сделав несколько жадных глотков воздуха, Антон подплыл к плоту и схватился за край. Две пары рук подхватили его и вытянули из воды. Ноги не держали, и он мешком плюхнулся на холодные бревна. Рыбная ловля, судя по всему, была окончена.

Спустя малое время неудавшиеся утопленники сидели у жарко горевшего костра, сушили порты и рубахи, для сугрева опрокинув в себя по стакану анисовой и наперебой вспоминали о случившемся. В рассказах размеры язя, виновника катавасии, все увеличивались, время пребывания Петруши под водой все удлинялось, спасение мальчика Голицыным обрастало новыми и новыми подробностями, превращаясь в подвиг какого-то былинного богатыря.

— Должник я ваш на веки. На веки! Если б не вы, Мечислав Феллицианович… если б не вы… — все повторял Иван Афанасьевич, растроганно глядя на Антоана и попутно отвешивая сыну подзатыльник. — Кланяйся барину в ноги, растяпа непутевая.

— Будет вам, Иван Афанасьевич, — неловко пытался отклонить поток благодарностей, Голицын. — Все живы-здоровы, и слава Богу.

Не доводилось Антоану ранее совершать что-то стоящее, настоящее, за что бы он мог заслужить и малую толику искренней благодарности окружающих. Голицын смотрел на пляшущие языки костра, а в груди щемило непроходящее и трудно объяснимое чувство, то ли удивление, то ли странное удовлетворение. Как так случилось, что он, сиятельный князь Голицын, ни в грош не ставивший самое блестящее общество и постоянно эпатировавший его своими дикими выходками, оказался здесь, у этого костерка на берегу Волги среди потных, бородатых мужиков, полуголый, дрожащий от вечерней прохлады и все же испытывающий не понятную ему самому душевную гармонию и покой.

— Смотрите, смотрите! — раздался Петрушин крик. — Грушенька идет!

На крутой тропинке, спускавшейся к берегу, появились две девичьи фигурки. Только острые мальчишечьи глаза сумели в них тотчас угадать Аграфену Ниловну и ее неизменную спутницу горничную Настасью. Мужики торопливо стали натягивать немудреную подсохшую одежку. Африканыч протянул барину сюртук. Еще две недели назад не посмел бы дядька даже подумать предложить своему подопечному столь плачевного вида одеяние. «Вот и жизнь моя такая же жалкая, годная только на выброс», — мелькнуло в голове Антоана. Он обреченно вздохнул.

— Грушенька, Грушенька, — прокричал Петруша, вихрем пронесся мимо костра и бросился в объятия Аграфены. — А я чуть не утоп! — радостно сообщил он девушке и, схватив за руку, потащил к костру. — Она как хрястнет!.. Как прыгнет! Я споткнулся, и в воду! Там так холодно… темно… А Мечислав Феллицианович вслед за мной кинулся и вытащил. Но я ни капельки, ни капельки не забоялся… — Получив от отца еще один подзатыльник, Петруша, запнулся, поморщил веснушчатый нос и уже потише добавил: — ну, разве что самую малость.

Настасья ойкнула, а побледневшая Аграфена схватила мальца и стала вертеть во все стороны, осматривая, нет ли у него каких ран или ушибов.

— Да цел я, цел, — извивался Петруша в ее руках. — Пусти…

— Тогда расскажите все толком, — сказала Груша, села на бревно, что лежало около костра, и требовательно посмотрела на Ивана Афанасьевича.

Прозрачные весенние сумерки спустились на землю, окутывая все более и более сгущавшейся дымкой очертания предметов. Полная луна всплывала над темной горой. Антоан смотрел на хрупкую фигурку Аграфены, на отблески пламени в ее волосах, быструю смену эмоций на лице во время шумного повествования о просшествии. Она вдруг показалась ему радужной заморской птичкой, невесть как оказавшейся на пустынном волжском берегу. Нежность. Если бы молодой человек смел, если бы позволил себе, то назвал бы, наверное, именно так чувство, что охватывало его при взгляде на эту девушку.

— А мы с Настасьей бабенькиных расстегаев вам принесли, с капусткой и грибами — как-то невпопад сказала Груша.

— И то кстати, — тут же отозвался Иван Афанасьевич, — вечерять давно пора.

Все шумно задвигались, раскладывая припасенную снедь и вынимая из Настасьиной корзины бабенькины гостинцы.

— Угощайтесь, Мечислав Феллицианович, — чуть стесняясь, протянула Груша Голицыну румяный расстегай.

— Благодарю вас, Аграфена Ниловна, — склонил голову Антоан.

— Это я вас должна благодарить, — посмотрела она на князя.

В сумерках ее глаза казались темными, почти черными, а волосы пламенели будто бы сами собой. И еще губы. Когда Антоан взглянул на них, он перестал понимать смысл ее слов, хотелось только прижаться к ним, почувствовать, так ли они сладостны и мягки, как кажутся. Тут же мышкой в голове шмыгнула мысль, о том, что барышня наивна и простодушна, соблазнить ее не составит, пожалуй, большого труда.

— …ангелом-хранителем, — прорвались сквозь гул в ушах Антоана слова девушки.

— Что? — переспросил Голицын, стряхивая с себя наваждение.

— Вы стали для нашей семьи ангелом-хранителем, — повторила Груша.

— Скорее демоном-искусителем, — пробормотал про себя Антоан и громче добавил: — Не возлагайте на меня столь высокий чин, Аграфена Ниловна. Быть ангелом — дело хлопотное и неблагодарное, чуть что не так, низвергнут в Преисподнюю и забудут, как звали.

— Напрасно вы так, Мечислав Феллицианович. Что бы ни случилось, а для меня вы всегда будете… героем.

— Я согласен быть таковым, ежели вы пожелаете быть для меня доброй феей, — вырвалось вдруг у Антоана.

— Я?.. — растерялась Груша.

— Вы. И это не удивительно. Когда я увидел вас впервые, ваши изящные движения и волосы, как пламя костра. — Слова произносились как бы сами собой, а в голове Голицына звучал ехидный голосок: «Не удержался-таки, ангел-хранитель хренов, старые грехи в Рай не пускают», — мне показалось, что предо мной сильфида или легкокрылая фея из древних ирландских преданий. Вы прекрасны. Вам кто-нибудь говорил об этом?

— Я… мне… — смутилась Груша, вспомнив отчего-то о купецком сыне Димитрии Масленикове, «стерлядке» и «рыжей». Уж не надсмехается ли над ней господин Марципанов?

Она подняла глаза к взволнованному лицу Голицына. Взгляд его карих горящих глаз заставил еще больше затрепетать ее сердце, вызвав в теле жаркую волну, которая, поднимаясь откуда-то снизу, затопила грудь, сдавила горло и залила ярким румянцем щеки. Груша поспешно опустила глаза.

— Не след мне слушать такие речи, Мечислав Феллицианович.

— Вы правы, Аграфена Ниловна, — опустил взгляд и Голицын. — Прошу простить великодушно, если ненароком обидел, и примите мои искренние уверения в глубочайшем к вам уважении.

Он встал, расправил плечи и, поймав настороженный взгляд Африканыча, бросил:

— Пойду прогуляюсь.

И уже удаляясь, услышал за спиной ворчливое:

— Ну-ну. Прогуляйся. Охолонись маненько… мусье Марципанов.