Дорогой чести

Внук помора

Корабль выходил на траверз поворотного маяка. Море спокойное, величавое сияло.

Летом Заполярье дарит иногда морякам несколько хороших тихих дней. Почти всю ночь светит солнце. Приплюснутое, багровое, оно кружит по небосклону невысоко над морем и только глубокой ночью прячется на некоторое время за пурпурной занавесью горизонта. Точно ожидая этой минуты, на темной части неба вспыхнут звезды и приветливо замигают. Но недолго Заполярье «улыбается» морякам… Массы воздуха, охлажденные льдами Гренландии, прорвутся к берегам Мурмана, и разом забурлит, заклокочет море. Только что ласковое, голубое небо мгновенно оденется в панцырь бурых облаков, и нет уже ни солнца, ни тепла, ни тишины. Заиграет, запляшет студеное море. Теперь — держись! Как легонькую щепку бросают могучие волны стальной корабль.

Но североморцам не привыкать к капризам родного моря. Вот полетели по кораблю из кубрика в кубрик, с поста на пост команды вахтенного офицера, и ожили, подобрались моряки. В такие минуты запоет душа моряка, нальется силой тело, готовясь к борьбе со стихией. «Шалит, родное», — скажет рулевой и крепче сожмет в руках штурвал. «Одолеем, милое», — скажет машинист и прибавит обороты машины. Стрелка тахометра качнется и прыгнет вперед. Корабль вздрогнет от удара набежавшей волны и зароется носом в водяном холме…

Но сегодня чист горизонт, и корабль, чуть покачиваясь на мертвой зыби, идет средним ходом — этак узлов пятнадцать.

Мы с командиром корабля капитан-лейтенантам Чернышевым вышли на ходовой мостик. Чернышев направил бинокль в сторону маяка и сказал:

— Здесь совершили подвиг дед и внук Багровы. Именем их и назван этот маяк. Саня Багров учится теперь в военно-морском училище, а дед его похоронен здесь, на мысе «Гнездо баклана».

Я приложил к глазам бинокль и увидел у маяка каменный обелиск с красной звездочкой.

— Отдать почести могиле помора Потапа Багрова, — приказал капитан-лейтенант вахтенному офицеру, когда корабль поравнялся с мысом.

— Есть! — ответил офицер и, повернувшись лицом к корме, протяжно и торжественно скомандовал:

— На флаг, смирно!

Находившиеся на палубе матросы вытянулись. Офицеры взяли под козырек. Затих корабль, лишь мерно шумели машины да шипела за бортом вода.

— Флаг приспустить!

Вздрогнул и медленно пополз вниз бело-голубой военно-морской флаг. Над кораблем поплыли печально-торжественные звуки горна.

Моряки отдавали почесть герою.

Вечером я попросил капитан-лейтенанта рассказать мне о подвиге внука и деда Багровых. Я знал, что Чернышев участвовал в высадке морского десанта у маяка и знал Багровых. Капитан-лейтенант согласился. Вот она, эта история, записанная мною…

…Бушует студеное море, бушует и стонет. Свистит, поет, воет и плачет морской ветер. Черные волны с грохотом разбиваются о скалистый мурманский берег. Каскады брызг взлетают над уступами и, падая, застывают на обточенных прибрежных камнях. На серых гнейсовых скалах белеет, точно бинты на теле поврежденного, израненного колосса, снег. Ветер рвет сильнее и сильнее. Волны в ярости грызут неприступные каменные отвесы. Грохочет Баренцево море. Мороз не в силах сковать его льдами, не в силах заставить умолкнуть: теплые струи Гольфстрима даруют студеному морю жизнь круглый год.

Полярная ночь легла от края и до края побережья, и, если бы не далекие оранжевые вспышки батарей, поднимавшие огромные факелы огня над сопками, казалось бы, что нет здесь жизни — все живое превращено в лед и камень, и только одно море живет: ворочается и стонет.

На мысе «Гнездо баклана» стоит полуразрушенный маяк. Фонарь его уже давно не пронизывает мглу лучом света. Пустынно вокруг. Домик у маяка и пристройки кажутся безжизненными. Когда началась война, смотритель маяка Потап Петрович Багров вместе с гостившим у него внуком Саней, пытаясь спасти оборудование маяка, задержался и не успел эвакуироваться.

Потап Петрович Багров — старый моряк, природный помор. Род Багровых — с незапамятных времен накрепко связан с морем. Море кормило поморов. Море приносило радости и печали. Где только не побывал Потап за полвека своего «морячанья», из которого добрые тридцать лет прожиты были на воде, на крутой и злой морской волне, вдали от родных берегов. Бывал Багров и на Новой Земле и на Груманте; захаживал в Англию, Америку и другие заморские страны. Но сердце моряка, как стрелка компаса, всегда тянулось к родимой земле.

Суров и молчалив был помор Багров, как и вся багровская ветвь истых моряков. «Больше дела — меньше слов» — такова заповедь поморов. Студеное море не любит болтунов и трусов, не принимает лентяев.

Любые дела по плечу помору. Страх и хныканье неведомы были и Потапу Багрову. Только дрогнет сердце да затуманят на миг глаза моряка радостные слезы, когда, возвращаясь домой из дальнего похода, увидит он вдали родные берега, протягивающие навстречу судну лучи маяка… Смахнет шершавой рукой слезу Багров, крякнет да молча поклонится в пояс поморской твердой землице.

Но прокатились годы жизни, как волны по студеному неласковому морю: стар стал Потап Багров. Поседела широкая борода, поредели, обвисли смоляные усы. Но и тогда Багров не Мог сидеть сложа руки. Как ни упрашивал сын остаться у него дома, на готовых «хлебах-чаях», Потап Петрович не согласился. Походил он, поговорил с морским начальством, да вскоре и уехал на самый дальний поворотный маяк. Стал Потап Петрович маячником. Светит маяк, указывает кораблям путь, и радостно на душе у старика — все-таки при деле, а не на печке.

Так и прослужил на маяке десяток лет. Бывало, в свободное от трудов время, сидит дед Багров на обрывистом берегу, смотрит вдаль, попыхивает трубкой, слушает море. Идут корабли морскими дорогами, идут мимо, и мысли помора плывут вслед за ними.

Однажды заехал к старику погостить сын-моряк. Посидели, помолчали. Прощаясь, сказал сыну Потап Петрович:

— Саньку ко мне присылай на каникулы.

Сын недоуменно вскинул брови:

— Скучаешь, отец?

— Не до скуки… К морю пусть привыкает.

Внук приехал, погостил. А на следующее лето сам запросился к деду. Ему очень понравилось на маяке. Главное — полная свобода. Бегай по скалам, выискивай гнезда, охоться, лови рыбу — все, что угодно. Дедушка только поглаживает бороду да кивает головой. А иногда посадит внука рядом с собой и начнет рассказывать удивительные истории: о дальних плаваниях, о суровой и прекрасной морской службе, о жизни моря, о чужих далеких странах, о своих друзьях-моряках, которые умели любить свою Родину и постоять за нее в боях.

А как красив летом берег, изрезанный фиордами и заливами! Между скалами шумят быстрые ручейки. Склоны сопок покрыты карликовыми березками, изумрудной травой. В низкорослых ивовых зарослях прячутся олени. А птиц сколько здесь! — чайки, гаги, бакланы, кайры, чистики, тупики… — всех не перечесть. Два раза в день спускался Саня к морю, чтобы проверить по футштоку высоту приливов и отливов моря. Потом бежал к дедушке и показывал свои записи. Потап Петрович молча кивал головой и давал внуку новые поручения. Вскоре Саня научился зажигать маяк, плести маты, делать прогнозы погоды по облакам, различать птиц по полету…

Но в это лето, едва Саня успел приехать к дедушке, началась война. Напав на нашу страну, фашисты захватили пограничную часть берега, и поворотный маяк оказался в тылу у гитлеровцев, недалеко от переднего края.

Потап Петрович с внуком успели все-таки разобрать и попрятать оборудование маяка до того, как на мысу появились фашисты. В первый день их пришло человек десять. Они ворвались в избушку, обшарили углы и сундуки, переворошили сарай и мастерскую, осмотрели башню маяка.

Потап Петрович, словно не замечая фашистов, стоял около дома и смотрел на восток, откуда доносились глухие взрывы. Саня, прижавшись к деду, исподлобья поглядывал на гитлеровцев.

Тонкий, высокий фашист, видимо старший, подошел, ковыляя на длинных ногах по неровной каменистой площадке, к деду Багрову, ткнул пистолетом в грудь и, кивнув на дом, закричал на ломаном русском языке:

— Шагайт!

Потап Петрович глянул на него, спокойно отвел от груди руку с пистолетом.

Фашист чуть отступил и, потряхивая пистолетом, опять закричал:

— Шагайт! Шагайт!

— В свой дом отчего не шагайт, — сказал дед и пошел.

В комнате длинноногий начал тараторить, то улыбаясь, то грозя пистолетом:

— Маяк есть исправляйт… Прибор зашигайт… Где есть будет прибор?

Дед молчал, пожимая плечами. Длинноногий рассвирепел и ударил деда пистолетом по голове. Багров покачнулся, но не издал ни звука. Саня задрожал и, кинувшись к длинноногому, закричал:

— Не трожь дедушку, морда!

Потап Петрович схватил внука за плечи, притянул к себе.

— Молчи!

Саня замолчал и с ужасом смотрел, как с дедушкиной бороды падали на пол красные капли.

Длинноногий что-то скомандовал солдатам. Солдаты взяли деда за руки и пригнули к полу. Саня страшно закричал. Длинноногий схватил мальчика за шиворот и выбросил за дверь. Саня упал на камни и зарыдал от обиды и бессилия. Спустя некоторое время из дома вышел, длинноногий, приблизился к мальчику и ткнул его сапогом. Саня не пошевелился и только широко открытыми глазами пристально смотрел на гитлеровца. Когда немцы ушли, Саня побежал в дом, На полу лежал окровавленный дедушка.

— Дедушка, дедушка, — закричал Саня, встав около него на колени.

Потап Петрович открыл глаза.

— Дедушка, больно?

— Ничего… — прохрипел старик.

— У-у! Это тот длинноногий. Я его убью, дедушка. Возьму ружье и убью.

Потап Петрович с трудом сел.

— Ружье?.. Ничего, ты крепись. Будет срок. Дай воды.

…И потекли тяжелые дни в немецкой неволе. Каждый день приходят на маяк фашистские егери, кричат на дедушку, тычут кулаками, гоняют Саню в рыбацкое становище за водкой, и, напившись, горланят какие-то непонятные песни.

Верят дедушка с Саней: возвратятся советские моряки и все будет хорошо, как раньше. Дедушка отремонтирует маяк, и свет его, как прежде, будет указывать кораблям путь в морские просторы. Но когда это будет? Скоро! Скоро! А пока надо терпеть, надо сильно, сильно хотеть победы, верить в нее, и тогда она придет, непременно придет.

Наступили холода. Дни стали короче, ночи длиннее.

Потап Петрович так и не может оправиться от побоев. Он еле-еле передвигается по комнате, но на внука посматривает весело.

— Ты, Саня, запоминай, — говорит он внуку, — где у немцев расположены пушки, пулеметы, склады, проволочные заграждения… Все запоминай. Пригодится. Наши должны вернуться. Обязательно! Спросят у тебя — должен ответить. Понял?

— Я запоминаю, дедушка. У «бараньего лба» большие пушки стоят, а на «клюве» — пулеметы…

— Все и запоминай. Только не попадайся на глаза.

— Дедушка, а я видел того длинноногого, который бил тебя. Я в него камнем запустил… Не попал только. Но я его еще увижу, дедушка. Я ему покажу!

Потап Петрович притронулся рукой к голове внука.

— Ты погоди. Веди себя тихо, не задирайся. Дай срок. Придут наши, тогда…

Но Саня не послушался деда. Длинноногий не выходил у него из головы. Он видел его уже несколько раз. Шагает по берегу, как мачта, — длинный, прямой. У него и усики тонкие, бесцветные; и губы тонкие; а нос — большой и красный. Саня его на всю жизнь запомнил. Только бы выбрать подходящий момент…

Мальчик приметил, что длинноногий часто спускается к морю по крутой тропке. Упираясь пятками в неровности, он, перегибаясь, как палка, быстро соскальзывает вниз. Ходит он по этой тропке в одно и то же время и всегда в сопровождении нескольких солдат. Саня несколько раз проследил за длинноногим, и у него созрел план. Он внимательно осмотрел тропку у обрыва, что-то прикинул, и в следующую же ночь, ничего не сказав дедушке, решил устроить засаду. Мальчик захватил с со-бой тонкий пеньковый трос и натянул его поперек тропинки у самого обрыва, привязав одним концом за выступ скалы. Другой конец взял в руки и спрятался невдалеке. «Побеги теперь только!» — пообещал мальчик своему врагу и стал ждать. Долго лежал Саня, но длинноногий не появлялся. Мальчик промерз, стучал зубами, но не покидал своего поста. И вот, наконец, вверху, в расщелине скалы, послышались шаги. Кто-то спускался по тропинке. Саня вгляделся в темноту и увидел несколько человеческих фигур. Впереди шел длинноногий. Саня узнал его сразу. Мальчик изо всех сил натянул трос и притаился. Сердце колотилось так громко, что ничего, кроме его гулких ударов, Саня не слышал. Казалось, прошло бесконечно много времени. Саня перевел дыхание и в этот самый момент трос неожиданно дернулся и выскользнул из рук. Мальчик съежился и замер. Сейчас, сейчас… Мало-помалу оправившись от испуга, он прислушался: вокруг никого. Под обрывом тоже как будто никого нет. Что же случилось? Мальчик осторожно выглянул из-за камня, осмотрелся. Трос болтался над обрывом. Очевидно, длинноногий даже не заметил его, когда задел ногой и без труда вырвал трос из рук мальчика. Саня чуть не заплакал от досады. «Ладно! Я привяжу и другой конец. Все равно кувыркнешься под обрыв, длинноногий!»— решил мальчик. Отвязав трос, он вернулся на маяк.

В следующий раз Саня закрепил оба конца троса. Длинноногий и солдаты появились как всегда в то же самое время. Мальчик чуть не вскрикнул от радости, когда увидел своего врага скользящим по тропинке. Вот он почти приблизился к тому месту, где был натянут трос… Саня даже приподнялся от нетерпения. Страха он теперь не чувствовал. Все это походило на занятную, хотя и опасную игру. Длинноногий сделал несколько шагов и вдруг запнулся, перегнулся вперед и, растопырив руки, с криком полетел вниз головой под обрыв. Следующий солдат поспешил к нему на помощь и… тоже упал и покатился по склону. Саня, забыв об опасности, приподнялся из-за камня и захлопал в ладоши.

Остальные солдаты спустились по тропинке благополучно.

Саня прислушался. Снизу доносились вопли, громкая речь. Сильнее всех орал длинноногий. Мальчик узнал его по голосу, хотя и не видел в темноте, что творилось там. «Так тебе и надо!» — прошептал Саня и, отвязав концы порванного троса, что есть духу побежал домой.

— Где ты был? — спросил дедушка, когда дрожащий Саня забрался к нему на топчан. Мальчик ничего не ответил, прижался к деду и, уткнувшись лицом в его бороду, заплакал навзрыд.

Длинноногий больше не появлялся. Видно, сломал-таки себе шею при падении. Но радости Саня не чувствовал. Дедушка стал совсем плох, хотя по-прежнему утешал внука: «Ничего. Вернутся. Дай срок. Доживем, Саня!» И Саня, как мог, крепился. Но время шло, а свои не возвращались.

Наступили полярные ночи. Темно и мертво стало вокруг. Холодно в доме. Больной дедушка бредит во сне, что-то бормочет, зовет кого-то. Саня прижимается к нему и обнимает морщинистую, холодную шею деда. За окнами свистит ветер и бросает в стекла снежную крупу. Немцы сегодня не высовывают и носа на улицу. Заняли теплую комнату, завалились спать, выгнав дедушку и внука на кухню. «Ладно, придет срок, — думает Саня, повторяя дедушкины слова, — возвратятся наши, наподдают фашистам, как следует», — и засыпает.

Во сне слышит Саня выстрелы, топот ног. Ему кажется, что это наши моряки высаживаются на берег. Кто-то тихо, но настойчиво шепчет ему на ухо: «Вставай! Вставай!» «А, это дедушка», — догадывается Саня и просыпается.

Дедушка чем-то встревожен; прислушивается, чуть склонив голову на бок. Через окошко в кухню льется мягкий голубоватый свет северного сияния Ветер стих так же быстро, как и нагрянул.

— Что, дедушка? — спрашивает Саня, приподнимаясь на локтях. Он взлохмачен. Давно не стриженные черные волосы спадают на лоб, закрывая глаза, рожками торчат на затылке.

— Стихло, — шепчет дедушка. — Выстрелы были. Наши-то «квартиранты» убежали, как на пожар. Должно с перепугу переполох, а может быть… Стихло…

— Я сбегаю, посмотрю. Ладно, дедушка?

— Сбегай посмотри. Да не ходи далеко.

Саня поправил на ногах меховые прохудившиеся унты, запахнул пальто, нахлобучил дедушкину шапку и выбежал во двор. Щеки его ущипнул морозец. Вокруг все сияло переливчатым светом. Огромные прозрачные завесы, сотканные из света, медленно, как на слабом ветру, покачивались в вышине и таяли. Серебристые лучи, словно стальные ленты, блеснули из-за горизонта, молниеносно вытянулись к зениту, где-то на невидимой высоте скрестились, поиграли и снова исчезли. Вспыхнули и погасли лиловые облака. И снова огромные разноцветные занавеси повисли в небе. То малиновые, то бледно-зеленоватые сполохи северного сияния пробегали по небу, усыпанному яркими звездами.

Далеко за сопками на востоке глухо грохотала канонада: там шли бои.

Внизу боролся с камнями и шумно вздыхал морской прибой.

Саня подбежал к обрыву и осмотрелся. Над черной лентой берега, открытого отливом, поднимался пар. Морг, сверкая, убегало вдаль.

Саня грустно вздохнул: сон не сбылся. По отвесной тропе он спустился вниз. У моря, между камнями, Саня увидел притаившегося человека. На груди его висел автомат. Человек настороженно смотрел на мальчика и молчал. Меховая куртка его была изорвана, на черной шапке поблескивала золотая эмблема советского моряка.

— Наш, — тихо, неуверенно вздохнул Саня и остановился.

— Мальчик, ты откуда, как тебя звать? — спросил моряк.

Саня, задыхаясь от волнения, подбежал к моряку.

— Я с маяка, дядя. Мой дедушка маячник. Он — больной. Я — Саня, внук дедушки Потапа. Знаете его? Дедушку многие моряки знают…

Моряк попытался улыбнуться.

— Знаю, по рассказам товарищей знаю.

— Мы ждем вас, дядя. Это по вас стреляли немцы, да? Вы один? — с тревогой спрашивал Саня, оглядываясь вокруг.

— Ранен я, Саня. Немцы на маяке есть?

— Нету. Они убежали. Пойдемте в дом.

— Возьми, вот радиостанцию, — сказал моряк и тяжело, еле сдерживая стон, поднялся.

Саня, сгибаясь под тяжестью переносной рации, взобрался наверх и скрылся в домике. Потап Петрович, опираясь на палку, встретил моряка у входа. Перешагнув порог, моряк упал и потерял сознание.

Дед и внук втащили его в комнату, сняли с левой ноги окровавленный сапог, забинтовали рану простыней. Вскоре моряк очнулся и, схватившись за автомат, сел.

— Лежи, лежи, — успокоил его Потап Петрович. — Саня, иди посмотри за немцами. Как бы не нагрянули.

Саня убежал.

Моряк оказался мичманом Чернышевым со сторожевого корабля. Зная, что дед Багров — человек надежный, он кратко рассказал ему о происшедшем. Их было двое — лейтенант Дагаев и он, мичман Чернышев, Высаженные на берег с катера, они должны были разведать силы противника, огневые точки, связаться по радио с десантом и обеспечить высадку его и корректировку артиллерийского огня кораблей.

Пробираясь к мысу «Гнездо баклана», моряки наскочили на немецкий патруль. Дагаев был ранен. Он приказал мичману Чернышеву выполнить задание, а сам завязал бой с немцами. Чернышеву удалось ускользнуть, но Дагаев, очевидно, погиб.

Сегодня в ночь должен подойти десант. Его задача разгромить опорный береговой узел немцев, перерезать единственную грунтовую дорогу в этом районе, взорвать мост и, таким образом, помешать наступлению фашистов и обеспечить перегруппировку и сосредоточение наших сил.

— От меня ждут сведений… А я… — закончил рассказ мичман Чернышев и от усталости закрыл глаза.

Потап Петрович оживился, расправил бороду и усы.

— Поможем. Расположение позиций немцев и батарей мы знаем. Примечали с Саней на всякий случай. Вот и пригодилось. А высаживать десант надо здесь, на нашем мысу. Хоть и крутые берега, а подход есть. А главное — в этом месте нет огневых точек. Фашисты на свой аршин меряют: обрывы неприступные, не одолеть, — и успокоились. Если надо, сигнал можем подать настоящий. Оборудование-то маяка и баллоны с газом я припрятал. Дадим огонь — далеко будет видно.

Дед словно помолодел. Прихрамывая, он ходил по комнате и поглаживал бороду.

В комнате становилось светлее. За сопками нежно порозовел восток. Мичман, отдохнув, начал проверять радиостанцию.

— Работает… — вздохнул он удовлетворенно и обратился к Потапу Петровичу: — Немцы часто бывают здесь?

— Бывают. Тут патрули ихние ходят.

— Хорошо, — сказал мичман и задумался.

— Если придут, спрячу тебя в маяке.

— А вдруг придут надолго. От меня ждут сигнала. Придется их… — мичман поднял автомат.

— Стрелять опасно, услышать могут. Что-то Сани долго нет.

Саня вбежал в дом, как стрела, но дверь прикрыл тихо.

— Идут двое.

— Хорошо, — спокойно сказал мичман и, опираясь на автомат, поднялся. — Дадим войти. Они часто меняются?

— Через сутки.

— Хорошо, достаточно.

В окно было видно, как немцы обошли площадку, посмотрели вокруг, о чем-то поговорили и направились к дому. Потап Петрович присел к столу, положив на скамейку топор. Саня спрятался в углу за кроватью.

— Пусть войдут, — еще раз тихо, но твердым голосом сказал Чернышев и прижался у двери к стене.

Скрипнула дверь и приоткрылась. Через порог переступил ефрейтор и прошел к столу. Потом вошел солдат.

— Свет зашигайт, — только и успел сказать ефрейтор. Мичман ударил фашиста прикладом автомата по голове, и тот повалился на пол.

Солдат отскочил в сторону, и следующий удар Чернышева пришелся по стене. Автомат хрустнул. Гитлеровец выстрелил в Чернышева, но Потап Петрович успел загородить моряка, и пули, посланные в мичмана, впились в грудь старика. Топор выпал из рук деда. Потап Петрович упал. Чернышев прыгнул на фашиста, — сбил его с ног и прижал к полу. Но гитлеровец, вывернувшись, подмял моряка под себя и стал душить. Руки мичмана сразу ослабели, перестали слушаться; в глазах помутнело. Моряк захрипел. Саня, прижав к горлу кулаки, испуганно следил за смертельной схваткой. Когда упал дедушка, Саня сжался и закрыл лицо. Но страх завладел им лишь на секунду. Открыв глаза, он увидел немца, придавившего мичмана.

«Душит, — мелькнула мысль, — душит… Фашист душит!» Саня нерешительно шагнул вперед и закричал:

— Отпусти! Отпусти!

Саня понимал, что надо ударить немца, но ноги словно примерзли к полу и не двигались. Лишь глаза его шарили по сторонам. Не помня себя, Саня схватил автомат и изо всей силы несколько раз ударил немца по голове, исступленно приговаривая: «Отпусти! Отпусти!»

Фашист дернулся, застонал и свалился рядом с Чернышевым. Испуганный и дрожащий, Саня бросился к мичману, погладил его по лицу, потом — к дедушке и опять к мичману. Губы его дрожали; он бормотал что-то и тормошил то деда, то моряка.

Ефрейтор зашевелился и повернулся на бок. Саня отпрыгнул в сторону к стене. Фашист медленно приподнял голову и, опираясь на руки, начал подниматься. Саня испуганно вскрикнул. Ефрейтор повернул голову на крик и, торопливо шаря по полу, нащупал оружие. Но его рука не успела дотянуться до автомата: очнувшийся Чернышев вскочил на ноги и всей тяжестью своего тела рухнул на гитлеровца. Ефрейтор вскрикнул и, ударившись головой о пол, обмяк.

Четыре тела, распростершись на полу, неподвижно лежали у ног Сани. А он стоял, прижавшись к стене, раскинув руки по сторонам.

Наконец, мичман зашевелился, приподнял голову и позвал: «Саня!»

Услышав свое имя, Саня вздрогнул и, как подкошенный, опустился на пол.

Зимний день на Мурмане короток. Солнце, вынырнув из-за горизонта, перекатилось шаром по краю земли и скрылось за сопками. Снова наступила полярная ночь.

Мичман положил труп Потапа Петровича на койку и прикрыл флотской шинелью.

Фашистов мичман связал и оставил на кухне. Саня все еще сидел на полу и безучастно смотрел на все, что делал моряк.

— Пойдем, Саня, — сказал мичман. — Надо осмотреться.

Мальчик тяжело поднялся.

— Пойдем Ты теперь здесь хозяин На тебя вся надежда.

Саня поднял голову, посмотрел на мичмана и шагнул к выходу.

— Пойдемте.

Вокруг было тихо: немцы не услышали автоматных выстрелов. Осторожно подойдя к краю площадки, Чернышев присел на камень и вытянул раненую ногу.

— Рассказывай, Саня, где и что у них здесь расположено.

Саня осмотрелся и начал тихо рассказывать, постепенно оживляясь.

— Так! Хорошо! — одобрял мичман. — Дадим им жару-пару!

Саня загорелся и начал торопливо показывать расположение немецких позиций, батарей, огневых точек, тех, что примечал на всякий случай по совету дедушки.

— А вот за той сопкой в рыбацком становище, у них есть танки и много-много солдат. Дорога проходит вон за той грядой… Я смотрел один раз: машины идут, танки, пушки, солдаты.

— Молодец, Саня!

Вытащив карту из сумки, Чернышев что-то отметил на ней крестиками и кружочками. Потом они вернулись в дом. Мичман включил радио, надел наушники. Издалека, еле слышно прозвучали в телефоне знакомые позывные. Сторожевой катер запрашивал по условной таблице о положении дел десантников.

— Есть! — вздохнул Чернышев и подмигнул Сане Он включил передатчик и, прикрыв рукой раструб микрофона, прерывающимся голосом заговорил: — Лютик. Лютик. Я Астра. Я Астра. Как меня слышите? Как меня слышите? Отвечайте. Прием. Прием.

«Лютик» ответил и сразу же запросил о готовности вести корректировку огня и место высадки десанта.

Чернышев сообщил, что все готово: сигнал огнем для высадки десанта будет дан на мысе «Гнездо баклана» в назначенное время. О том, что он ранен, а лейтенанта Дагаева, возможно, нет в живых, Чернышев умолчал; Сообщив предварительные данные о противнике, мичман выключил радиостанцию и взглянул на часы.

— Так! Будем готовиться к бою, Саня.

Туманная мгла, называемая у поморов «мари», окутала берег и море непроницаемой пеленой. Чернышев подошел к груде камней, которыми было завалено отверстие а тайник. С помощью Сани он отвалил несколько камней и вынул из пещерки баллоны, детали и инструмент. Перетащив все это в башню маяка, Чернышев начал собирать устройство для подачи сигнала огнем. Саня молча помогал ему. Мальчик словно повзрослел за один день.

Закончив работу, Чернышев снова включил радиостанцию. Переговорив с кораблями, сказал Сане:

— Подходят… Скоро будут здесь.

— Дядя, разрешите, я зажгу маяк, — попросил Саня.

— А сумеешь?

— Еще бы! Дедушка научил меня.

— Хорошо. Я скажу, когда зажигать. А сейчас рацию перетащим на площадку. Будем корректировать огонь.

Укрывшись на площадке у дороги за каменным барьером, так, чтобы хорошо просматривалось и море, и берег, Чернышев взглянул на часы. Светящиеся стрелки циферблата показывали 00.45.

— Пора!

Чернышев вызвал корабли:

— Лютик. Лютик. Я Астра. Даю данные. Ориентир — огонь маяка. Саня, зажигай!

Саня стремглав бросился к маяку, взобрался по винтообразному полуразрушенному трапу наверх и открыл вентиль баллона с газом. Чиркнув спичкой, он поднес огонь к горелке, и она тотчас же окуталась слабым трепещущим пламенем. Саня вспомнил о дедушке: как ждал он дня, когда маяк снова, как прежде, пошлет снопы света навстречу советским кораблям. Не дождался, погиб…

Саня открыл вентиль до отказа. Пламя увеличилось, побелело. Теперь его хорошо должны видеть со стороны моря. Мичман прокричал в микрофон несколько цифр. В ответ ему на море тотчас же вспыхнуло и исчезло пятно света, слоено далеко в темноте кто-то раскурил огромную папиросу. На берегу раздался взрыв. Чернышев снова закричал в микрофон, и опять далеко в море вспыхнули два оранжевых пятна, и на берегу прогромыхали два взрыва.

— Накрытие! — крикнул мичман. — Накрытие! Залпом из всех орудий. Огонь!

И сразу же над морем растянулась и засверкала длинная пунктирная цепочка оранжевых пятен: огненный вал обрушился на врага.

Немецкие позиции ожили. По небу забегали лучи прожекторов, затявкали наугад зенитки, застрочили пулеметы; прожекторы суматошно шарили в пустынном небе. Фашисты ждали удара с воздуха. А огненная метла корабельных пушек захватывала все новые и новые участки берега.

Немцы, наконец, опомнились. Прожекторы потухли, зенитки умолкли и тотчас же ударили пушки крупных батарей. Фашисты открыли артиллерийский огонь по кораблям.

Саня, прижав к груди автомат, испуганно и удивленно смотрел по сторонам. В неровном свете взрывов он увидел на дороге группу немецких солдат. Они бежали к маяку. Саня дернул мичмана за рукав. Чернышев спокойно кивнул головой и, не отрываясь от микрофона, открыл огонь по солдатам. Но немцев было много, они подбирались все ближе и ближе. Саня долго не решался стрелять, но, подбадриваемый Чернышевым, неожиданно нажал спусковой крючок и закрыл глаза. Автомат затрясся в его руках, как живой.

— Крепче, крепче прижимай к плечу, — крикнул ему мичман.

Саня изо всех сил прижал к плечу приклад и снова нажал крючок. На конце ствола перед самыми глазами запрыгали огоньки. С минуту Саня удивленно следил за огоньками, и вдруг испугался, что стреляет не туда, куда следует. Оживившись от того ли, что так весело прыгают огненные зайчики на стволе, от того ли, что страх прошел и стрелять оказалось даже интересно, Саня навел ствол автомата на ряды ползущих немцев и застрочил.

Над берегом взвились в небо ракеты, и тотчас же корабельные пушки перенесли огонь в глубину обороны немцев.

— Ура-а-а! — прокатилось по берегу. — Ура-а-а!

С катеров морских охотников, подходивших к берегу, спрыгивали моряки и разбегались по склонам сопок и скал.

— Ура-а-а!

За всю свою жизнь никогда не испытывал Саня такого подъема, такого сильного чувства, захватывающего дыхание. И крики «ура», и стрельба, и взрывы — все это сливалось в единый гул и отзывалось в его ушах невероятной, клокочущей радостью. Он вскочил на ноги и закричал «Ура!», размахивая руками и подпрыгивая.

На площадке появились моряки, Ряды фашистов дрогнули и попятились.

Уже в полдень, когда на востоке растаяла тьма и из-за горизонта выкатилось большое и холодное солнце, десант, выполнив боевое задание, покидал берег.

Освобожденный из плена, израненный лейтенант Дагаев, мичман Чернышев, Саня и группа десантников собрались на площадке у маяка. Посередине стоял сколоченный из плавунов и досок гроб с телом Потапа Петровича «Вырытая» динамитом могила ждала старого моряка.

Саня не плакал. Он стоял в строю моряков, сжимая в руках автомат.

— Дорогой Потап Петрович! — глухо сказал мичман Чернышев, преклонив колено у гроба. — Мы клянемся тебе по-поморски, по-русски драться с врагами. Мы еще вернемся сюда. Мы зажжем твой маяк. Мы добьем последнего фашиста на нашей советской земле, на нашем студеном море. Клянемся!

— Клянемся! — повторили моряки и преклонили колена.

— Клянусь! — тихо сказал Саня.

Залп из автоматов скрепил боевую клятву моряков В его прощальный гул влился и выстрел Сани Багрова, внука помора.