Достойный наследник

Глава 11: ДЖЕЙСОН В ОДИНОЧЕСТВЕ

К рассвету Джейсон знал, что, во-первых, он трус, потому что сбежал, во-вторых – что вернуться ему никак невозможно, в-третьих – что он голоден, и в-четвертых – что донельзя устал.

Когда над полями ало растекся рассвет, усталость обрушилась на него, как до того – дождь. Мерзкий металлический привкус наполнял рот.

Все это не имело значения, однако Джейсон достал из сумки кусок вяленого мяса, отправил его в рот и принялся жевать, не дожидаясь, пока жесткое как подошва мясо размокнет.

– Понимаешь, – принялся он объяснять гнедой кобыле, которую его отец – по ведомой лишь ему одному причине – нарек Либертарианкой, – я ведь не то, что все. Я – иной. – Он покатал во рту кусок мяса. – Во всяком случае, так должно быть. – Он вел лошадь в поводу, как и большую часть ночи: один из немногих прочно усвоенных Джейсоном уроков отца: он всегда говорил, что жестокость к животным – непростительна.

Но что же делать? Джейсон обдумал свое положение, взвесил, осмотрел с разных сторон. При нем его мечи, пистолет, ружье, конь под седлом и – в переметных сумах – немного денег. Да еще та одежка, что на нем надета.

И все.

Что сделал бы Валеран?

Валеран. Повод выскользнул из пальцев Джейсона, он рухнул на колени – прямо в грязь – и зарыдал. Что сделал бы Валеран? Валерану не пришлось бы ничего делать: он не сбежал бы как трус, а остался бы в бою.

Джейсон не знал, сколько он проплакал, но когда очнулся – он стоял на коленях посреди дороги, в грязи, лошадь терпеливо ждала рядом.

Он поднялся и вытер глаза.

Дядя Лу как-то сказал, что если не знаешь, как решить задачу, – попробуй решить малую ее часть и дальше отталкивайся от этого. Он называл это «началом с первой отметки» – что бы это ни значило.

Но это было разумно. Стоит попробовать, решил Джейсон. Впереди Венест. И если он не собирается поворачивать назад…

– Не могу, – сказал он самому себе. – Я не могу вернуться.

… то должен либо остаться здесь, в поле, либо двигаться вперед. Он вел лошадь достаточно долго; перебросив повод, Джейсон вскочил в седло и пустил кобылу медленным шагом.

Ружье в седельной кобуре. Рука Джейсона коснулась ложа. С ним надо что-то делать – оружие выдает его принадлежность Приюту. Воинов Приюта не особенно жаловали; к тому же всегда и везде найдется кто-то, желающий заработать награду. Пистолеты-то спрятать легко – но вот ружье… Можно, конечно, его попросту выбросить… но Джейсон обучался кузнечному делу у Негеры и помнил, сколько труда надо положить на один только ствол. Нет, выбрасывать ружье – непростительное мотовство.

К тому же оно может пригодиться.

А кроме того, подумал он, задыхаясь от нахлынувших слез, оно – память о Приюте.

Пусть Джейсон не заслужил этого – он все равно сохранит его.

Чуть дальше по дороге, в неглубоком овражке посреди пшеничного поля, вокруг старого дуба зеленела трава. В тени дерева бил родник. Джейсон не знал, рукотворный это колодец или естественный ключ окружили срубом, но что за ним присматривали – это точно: дно присыпано свежей золой, веревка – крепкая и аккуратно скручена.

Первым делом он напоил лошадь и пустил ее пастись.

Потом разделся до набедренной повязки, вытащил бадью и занялся стиркой: постарался получше оттереть тунику и леггинсы и разложил их на солнце – сушиться.

Вытащил еще одну бадью и опрокинул ее себе на голову.

Вода была холодней, чем он мог себе представить; когда Джейсон отскоблил с себя всю грязь, зубы у него лязгали от холода.

Слегка обтеревшись собственным одеялом, юноша расстелил его и улегся на влажную ткань – обсыхать вместе с ней.

Он проснулся и рывком сел, удивился на миг – где это он, потом вспомнил.

Солнце стояло уже высоко, Джейсоновы одежда и одеяло почти высохли. Он по-прежнему хотел есть.

Юноша оделся, протер глаза и осмотрел припасы. Потом присел на корточки, обтер ружье промасленной тряпицей и туго завернул его в одеяло. М-да… Можно, конечно, сказать, что оно спрятано – но если этот сверток на что и похож, то на ружье, завернутое в одеяло.

Не слишком-то хорошо. Джейсон развязал багаж. Вытащил пучок перьев из мешочка с письменными принадлежностями, привязал их к веточке и всунул ветку в дуло ружья. Вынув нож, срезал несколько колосьев, незрелые зерна скормил кобыле, а стволиками обложил ружье и снова завернул все в одеяло.

Не в пример лучше.

Сторонний наблюдатель решит, что в свертке – лук и колчан со стрелами.

Юноша широко улыбнулся… и тут же прогнал улыбку.

Трус не имеет права на улыбки. Он больше не будет улыбаться, решил Джейсон, заворачивая пистолеты в промасленные тряпки и убирая их в переметные сумы.

Но Рикетти, как всегда, прав: решение одной, пусть и не самой важной, задачи сделало день чуть ярче, а жизнь – чуть лучше.

Затянув мечевой пояс, Джейсон вскочил в седло и решительно дернул повод.

Венест ничем не походил не только на Приют, но даже и на городки Холтунбима. Дома в Приюте были либо на деревянном каркасе, либо срубами из сосновых бревен; в Холтуне и Биме предпочитали строить из камня, хотя, конечно, развалюхи попадались и там, но были они из дерева целиком или хотя бы наполовину: деревянные щиты или рамы, заложенные плетенными из тростника циновками и обмазанные глиной.

Здесь же – не считая чуть видимого вдалеке замка правителя – глинобитными были все дома. И, разумеется, обладали эти дома всеми присущими подобным строениям сомнительными качествами.

В лучших из них был такой же сквозняк, как в самых плохих домах из камня, а стены их давали приют немереному количеству всяческих паразитов. К тому же – словно всего этого недостаточно – они легко загорались. Именно поэтому он запретил строить подобные дома в Холтунбиме.

И этим же объяснялся сторожевой пост. Вдали Джейсон видел каменную караульню у окружающей дворец лорда стены; но Метрейль давно жил в мире, и город выплеснулся далеко за границы каменных стен, оставшихся в самом его сердце. Грязный тракт охранялся лишь глинобитным, с деревянным каркасом домишком – такой же, если не большей, развалюхой, как и все другие – да парой снулоглазых стражей.

С деланным спокойствием Джейсон подождал, пока стражники осматривали и пропускали фермера с запряженной быками повозкой.

Наконец ему кивнули. Он спешился.

– По каким ты делам в Венест, парень? – спросил старший из двоих. На его хмуром морщинистом лице застыло выражение бесконечной усталости; шлем и кираса в нескольких местах проржавели насквозь. Потрепанный воин в потрепанных доспехах.

– Просто так пролег путь. И я старше, чем выгляжу. – Джейсон постарался, чтобы это прозвучало резко и хрипло, но голос подвел его: сорвался.

Второй стражник хмыкнул:

– И откуда? Мы, конечно, знаем, но ты ответь.

– Простите? – Ладонь Джейсона легла на рукоять меча. Клинок уже наполовину вышел из ножен, когда старший страж поднял руку.

– Та хават, Артум, та хават, – устало проговорил старик и повернулся к Джейсону. – Так частенько случается, парень; ничего необычного. Отвергнутые, как правило, едут сюда, а не назад к эльфам. Правителям Приюта не занадобился твой меч, так?

Джейсон не был уверен, что имелось в виду, но решил подыграть.

– Можно сказать и так.

Назад к эльфам – это означало Терранджи. Похоже, старый солдат принял его за человека оттуда.

Старик покивал:

– Так и есть. Лет десять назад я тоже туда ходил. Рассчитывал на доброе жалованье. Но я им не пришелся.

Младший – Артум – ухмыльнулся.

– Ты всегда был неважным мечником, Хабель.

Хабель резко выпрямился, и на какой-то миг Джейсон увидел в нем ту силу, которой он обладал в молодости.

– Дело было не в моих талантах мечника, мальчик, – проговорил он тихо, почти шепотом.

Порой все, что остается у воина, – его достоинство и гордость; на миг давняя гордость Хабеля полыхнула в нем, грозя разгореться в пожар.

Но миг миновал, оставив Джейсона задыхаться от ярости – не на Хабеля и не на другого солдата. Джейсон злился на себя самого. У Хабеля по крайней мере была гордость; возможно, в прежние времена Хабель не обратился бы в бегство, не выказал себя трусом.

– Артум… – Старик прислонился к глинобитной стене и вздохнул. – Этот их чертов дракон заглянул мне в самую Душу и заявил, что я не гожусь.

Эллегон. У его сына не было близких друзей – только Валеран и дракон. Но Валеран мертв; а Эллегон заглянет ему в душу, поймет, что он трус, и в отвращении отвернется.

Никогда Джейсон не чувствовал себя таким одиноким.

– Из какой ты деревни? – поинтересовался младший.

– А это так важно?

– Я спрашиваю…

– Артум! – Хабель посмотрел на Джейсона долгим взглядом. – Нет, возможно и нет, – сказал он, принимая неожиданно деловой вид. – К закату ты должен или покинуть Метрейль, или нанести визит старшине стражников – и либо наняться куда-нибудь, либо продемонстрировать, что у тебя довольно денег, чтобы не воровать.

– Я уеду до ночи, – сказал Джейсон; но, хоть голос его и звучал уверенно, особой уверенности он не чувствовал. Куда идти, когда жизнь кончена?

– Что ж, отлично, но если ты ищешь работу – скотовод Фаликос нанимает гуртовщиков. Платит он плохо – но кормит, я слышал, хорошо.

– Спасибо. Может, я к нему и загляну.

– Не благодари – это моя работа. А теперь – езжай.

Первым делом надо найти, где остановиться; хоть Джейсон и не собирался показывать, сколько всего у него денег – потому что откуда бы у мальчишки его лет взяться такой сумме? – тем не менее и выглядеть совсем уж неимущим он тоже не собирался. Мысль наняться гуртовщиком не слишком его привлекала; но найти место, где можно накормить и поставить лошадь и устроиться отдохнуть самому, было нужно.

Куда пойти сдаваться?

Однажды Карл Куллинан задал похожий вопрос матушке – когда она пришла в отчаяние от неспособности ученика разобраться в счете Той Стороны. В ответ она выругалась и удвоила усилия. Куда бы ты ни шел, сдаваться нельзя.

Но нельзя и оставаться здесь – надолго. Его будут искать. Найдут и станут лгать, что все в порядке, что его сыну можно быть кем угодно, даже и трусом. Вонючим трусом…

Хуже всего, что его может найти Эллегон. Джейсон не мог встретиться ни с драконом, ни с ним – ни за что, пока…

Пока что?

В том-то и дело: ответа на этот вопрос у него нет.

Несколько дней. Ему всего-то и нужно, что несколько дней: разобраться в мыслях и решить, что делать дальше.

Он нашел приют на конюшне Ватора, где назвался Тареном – имя в Эрене весьма распространенное.

Кряжистый толстяк задумчиво оглядел Джейсона и устроил ему куда более серьезную проверку, чем, как считал Джейсон, нужна грумам, но после того как юноша при нем подковал норовистого мула, предложил ему место в конюшне и ночевку на сеновале над денниками – взамен дня работы. К тому же он согласился подтвердить, что Джейсон нанят.

Сделка казалась честной; Джейсон кивнул и принялся за работу.

Работа была трудной, но, даже устав за день как собака, уснуть он не смог.

Отчасти причиной тому были кишащие в соломе насекомые: к полуночи он был искусан с головы до пят. Воспользоваться целительными бальзамами из своих переметных сум он не мог: их следовало хранить на крайний случай.

Который, разумеется, придет.

Один-то выход у него был. Если он сумеет совершить что-то настолько важное, настолько смелое, чтобы трусость его поблекла при сравнении, это будет хоть каким-то искуплением.

Джейсон почесал очередной укус и зарылся в солому.

Трусу вовсе не обязательно всю жизнь оставаться трусом.

Мой отец проявил себя, убив твоего отца, Армин. Я убью тебя.

Он заметил, что снова плачет, причем так долго, что у него заболели глаза.

Я добьюсь своего, решил он. Так или иначе – а проявлю себя.

И на этот раз, пообещал он себе, я не убегу.

Оставалось лишь два вопроса: как сможет он сделать это…

… и сможет ли вообще?

Этого Джейсон не знал. Возможностей может быть масса – отступит ли он?

Нет. На сей раз он не отступит.

Это единственный ответ. Он не может позволить себе отступить. И все.

Что остается тому, кто утратил честь?

Только одно – решимость. На данный момент решиться было для него главным.

Он провалился в тревожный сон, обратившийся леденящим кошмаром.