Достойный наследник

Глава 2: РАНЕЕ

«Карл Куллинан, – подумал Армин. – Я, кажется, уже и вздохнуть не могу без мысли о нем».

Он был зол на себя. Если б только в последний раз Армин оказался чуть посообразительней, а Куллинан – не так удачлив! Если б с тех пор большая часть гильдии не мешала ему!

– Мастера, братья и друзья! – Гильдмастер работорговцев Ирин медленно покачал крупной головой, его угольно-серые глаза вспыхнули. – В этом ядовитом послании скрыта печальная истина. – Он выдержал паузу – скорей для вящего эффекта, чем для чего-то еще. – И эта печальная истина, – продолжал он, – в том, что Карл Куллинан почти прав. Я повторяю: почти. – Он повернулся к Армину. – Вот почему, мастер Армин, на твое прошение о нападении на Куллинана совет вновь отвечает отказом.

– Но…

– Да. – Ирин постучал толстым пальцем по пергаментному свитку, потом принялся барабанить ногтями по изглаженному временем дубу столешницы, а остальная дюжина членов совета согласно закивала. – Ты оставишь Карла Куллинана в покое. Для блага гильдии.

– Для блага гильдии, – повторил Армин, стараясь, чтобы насмешка в его голосе не была слишком заметна. Здесь уважали спокойствие и сдержанность; показав норов, он лишь уронит себя в глазах остальных членов совета гильдии.

Отворотив изуродованную половину лица от собеседников, Армин откинулся в кресле, заставляя себя успокоиться. Гневом ничего не добьешься.

Не взорваться было трудно. Идиоты – даже через столько лет они ничего не поняли. Несмотря на грабителей, всего пару десятидневий назад перехвативших караван чуть ли не у самого Пандатавэя.

И несмотря на явную провокационность Куллинанова послания. Не поняли ничего.

«Что ж, – подумал Армин, – значит, я заставлю их понять».

– Мы должны убить Карла Куллинана, гильдмастер. Он слишком опасен.

– Он слишком опасен, – заметил Лициндил. – Именно об этом гильдмастер и говорил, Армин. – Из эльфийских мастеров присутствовал он один – и старался держать руку гильдмастера; он выступал на стороне Ирина вне зависимости от ситуации. – Он слишком опасен. Ты скрестил мечи с императором…

Армин едва не грохнул кулаком по столу – но вовремя удержался. Спокойствие, только спокойствие… Он поднес руку к глазам и принялся рассматривать, будто впервые видел.

– У этого пса, – негромко, почти шепотом проговорил он, – столько же прав на императорский титул, сколько у крестьянина-салка. – Мягким движением он опустил руки и сложил их на коленях, потом сбросил наполовину надвинутый капюшон, открыв взорам жуткую сторону своего лица.

Содрогнулся даже Ирин.

Армин не содрогался – после стольких лет он не содрогался, даже глядя в зеркало. Год за годом он заставлял себя всматриваться в то, что оставил от него Куллинан: сморщенные шрамы там, где пламя сожрало плоть и сглодало кости под ней; жалкий пенек, оставшийся от уха; подобные соломинкам рубцы на месте правой половины губ.

– Нет. – Ирин дважды сглотнул. – У него есть права, друг мой. Он утвердился на троне по праву оружия, по закону…

– по своему закону.

– … и благодаря всеобщей поддержке. Его, кажется, любят – во всяком случае, простой люд и «фримэны». – Английское слово прозвучало в устах Ирина как ругань. – Хотя, как я слышал, среди баронов им довольны не все… – Гильдмастер пожал плечами, прекращая обсуждение.

– Но большинство довольно, ведь так? И он на удивление любим черным людом – для императора, – добавил Лициндил, приподняв бровь. – Он весьма популярная личность, этот Карл Куллинан.

Венциус, юноша, чья мрачная красота была почти женственной, играл с бокалом вина: погрузив наманикюренный палец в алую жидкость, водил им по краю сосуда, извлекая мгновенно угасающую звенящую ноту.

– Он очень любим, Армин. Или ты слишком… раздражен, чтобы это заметить?

– Как я сказал, мастер Армин, – суровым взглядом Ирин призвал Венциуса и эльфа к молчанию, – когда бы гильдия ни сталкивалась с Карлом Куллинаном – мы всегда пожинали беду. В первый раз твой отец проиграл ему в Колизее. Потом, когда Карл Куллинан освободил дракона-золотаря, Ольмин попытался захватить негодяя – в результате мы потеряли и его, и почти две дюжины добрых гильдейцев. И потом, в Мелавэе…

– Мне все это известно, и все же…

– … и когда Термин решил, что поймал Карла Куллинана в западню близ Ландейла, и… – Гильдмастер откинулся в кресле и задумчиво отпил из кубка воды. – Хуже всего нам пришлось в последний раз, когда ты решил использовать войну в Срединных Княжествах, чтобы получить дешевый товар…

– Война должна была стать его источником.

– Вот именно: должна была.

Тон, каким Венциус произнес это, способен был разъярить кого угодно.

Ирин поджал губы.

– Но не стала, мастер Армин. Мы не получили никакой выгоды, зато очень многое потеряли – порох, ружья и куда больше добрых гильдейцев, чем мне бы хотелось.

– Тогда позвольте мне нанять наемников! Я… – Армин вскинул руки и спрятал в ладонях лицо. – Прости, гильдмастер. Прошу тебя, продолжай.

Ирин улыбнулся.

– Теперь и Бим, и Холтун – и большая часть Срединных Княжеств – закрыты для нас. А это нехорошо, мастер Армин, – это очень нехорошо. Ради блага гильдии мы оставим Карла Куллинана в покое. Пусть себе правит своей карликовой империйкой; гильдия это переживет. Мы переживем его, Армин.

Армин ответил не сразу; пальцы его бегали по изуродованной правой щеке.

Карл Куллинан действительно очень любим. Было время – годы, годы назад, – когда Армин глядел вслед этому всеобщему любимцу, этому лучшему из людей: тот мчался по коридору горящего корабля, а сам Армин лежал на палубе и, корчась от боли в сломанной челюсти, тянулся перебитыми пальцами к бутыли с целительным бальзамом…

Ирин снова постучал по пергаменту.

– И еще кое-что. Я переговорил с Гильдией магов. Они не хотят ничего предпринимать против него. В дело вовлечен этот проклятый меч – а значит, вовлечен Арта Мирддин. Никто из их гильдии не желает связываться с Арта Мирддином; в последний раз, когда гильдмастер Люций выступил против Арта Мирддина, они превратили Элрудский лес в Элрудскую пустошь – ты хотел бы увидеть пустошь Пандатавэйскую? Ты хотел бы, чтобы нас – теперешних мастеров гильдий – винили в этом?

«Нет, – подумал Армин, – я не хотел бы, чтобы меня помнили за это. А вот за что я хотел бы, чтоб меня помнили, – так это за то, что я обезглавил Карла Куллинана».

– Может прийти время, Армин, – проговорил Ирин, – может прийти время, когда мы сумеем получить эту голову. Но не теперь, когда он тот, кто он есть. Не теперь, когда он настолько – и по-настоящему – опасен. До тех пор, покуда он остается в пределах своей империйки, – ты оставишь его в покое. Оставишь на самом деле – ты понял?

Армин подавил раздражение.

– Я понял, гильдмастер. Мастера, братья и друзья! – как велит обычай, проговорил он. – Я повинуюсь воле совета. – Он обвел взглядом лица.

– Я повинуюсь, – повторил он.

А себе сказал: хватит. Хватит ждать, хватит терпеть – хватит. В последние пять лет он даже не пытался охотиться за головой Карла Куллинана, лишь несколько раз – тайно – посылал наемных убийц. Он надеялся вновь получить поддержку совета, но, с поддержкой или нет, терпение Армина истощилось.

Способ должен найтись. Ожидание должно завершиться, не то Армин возьмет дело в свои руки. Вопреки всему – вопреки сопротивлению членов совета, вопреки стремлению трусов из Гильдии магов забиться в угол при одном упоминании Арта Мирддина – он будет действовать. Будет.

Однако начинать надо осторожно. Найти правильную приманку, точное место для западни.

Разумеется, покуда Карл Куллинан в пределах Холтунбима – с ним ничего не сделаешь; слишком много такого, что может расстроить любой план.

Но в мире полным-полно мест, кроме этой мелкой империйки, – иные места, иные чары.

Сколько заплатит гильдмастер Люций за меч, убивающий магов?

И сколько – за голову того, единственного, кто может взять его оттуда, где он сокрыт?

И чем готов рисковать Карл Куллинан ради тех, кого любит?

Ответы были те же: всё и всем.

И все же – способ придется искать. Все должно быть сделано аккуратно. Слухи, что будут распущены, должны быть взвешенными: чтобы их можно было опровергнуть – но лишь кое в чем, а кое-чему можно было бы и поверить. И пусть им поверят и поддержат их не везде – они станут той тропкой, что выманит Карла Куллинана из дому, уведет подальше от его империи, от Приюта.

Нет, не выманит – вытащит.

Я умней тебя. Карл Куллинан. Я сделаю неожиданный шаг. Распустить слухи – и ждать. Вот он – путь. Когда-нибудь императору придется отправиться за мечом. Возможно – и в спешном порядке.

Это потребует большой ловкости – но может быть сделано. Медленно, осторожно, вкрадчиво.

Это должно быть сделано. И сделано будет.

«Мне тревожно за Карла», – думала Дория.

– Дория, Дория! – Эльмина с упреком покачала головой, сбросив капюшон и открыв дотоле скрытые тугие завитки черных волос.

Бледность Эльмины – кожа ее по цвету походила на рыбье брюхо – в других обстоятельствах способна была напугать; в этом же случае она была естественна. И даже успокаивала, ибо говорила об исцелении. Исцелении, хотя удержать в жизни кого-то, раненного столь серьезно, как их нынешний пациент, можно было лишь отдав все силы – равно магические, физические и душевные. Эльмина только что выложилась до конца.

– Тревога не для нас, Дория. Мы успокаиваем. Возрождаем. Целим. – Дрожа от слабости, она коснулась ладонью руки пациента – немытого крестьянина, которого доставили в храм Длани в Венесте – доставили едва живым, в той же повозке, что его случайно и переехала; ее окованные железом колеса размозжили ему руку, смяли грудную клетку, сломали позвоночник.

Дория кивнула.

– Нам – исцеление, – согласилась она, потом положила на больного ладони.

Фермер был плох – но он был жив, а раны исцелятся.

Главным было не дать жизни человека покинуть его, а после – утишить его боль. Эльмина сделала и то, и другое. Теперь человек был без сознания, но жив, кровь, стоящая в его развороченной груди, не сворачивалась, но и не истекала из тела.

– Дория…

– Я знаю. Тише, Эльмина; отдыхай.

Дория облизнула губы и на миг задумалась, подыскивая заклинание. Мгновение – и быстро тающие слова сами потекли с ее губ, а вместе с ними – потекла сила. И, как всегда, она не была уверена, что теплое сияние, окружившее фермера, существует на самом деле, а не привиделось ей или не возникло лишь в ее голове.

Но, как всегда, исцеляя человека, оно согрело Дорию.

Раздробленные кости соединялись, разодранные мышцы и хрящи восстанавливались, нервы прорастали сквозь новую плоть, кровеносные сосуды заново пронизывали ее стенки.

Оставалась кровь. Возродить поврежденные красные кровяные тельца, заставить кровь вновь наполнить сосуды, просочиться в капилляры и застыть, дожидаясь приказа, как армии перед боем, – все это было безумно тяжело, отнимало все силы.

Дория отдала приказ; кровь потекла. Исцеление продолжалось, пока жуткая смертная бледность не оставила лица больного и он не начал – медленно – приходить в себя.

– Отлично сделано, Дория, – сказала Эльмина. Она коснулась пальцем сухих, растресканных губ фермера, все еще покрытых коркой рвоты и спекшейся крови. – Спокойней, дружок. Ты в руке Длани, с тобой все будет в порядке.

Она повернулась к Дории.

– И с тобой тоже, сестра, – так или иначе.

Дория кивнула. То, что Матриарх называла «ощущением порядка вещей», росло в ней день ото дня – и указывало на противостояние. По крайней мере – одно.

И потом – она помнила, что сказала Матриарх Карлу. Никогда более не станет Длань помогать тебе, сказала она. Никогда более не станет.

– Я понимаю, – кивнула Эльмина. – Но сейчас мы должны… – она сглотнула и помолчала, но собралась с силами – ее восковая, почти прозрачная кожа на глазах обретала и плотность, и цвет, – сейчас мы должны восстановить силы. Мы обе. Мы продолжим наше дело, но, возможно, когда-нибудь станем делать его из разных побуждений. Не так ли?

Дория кивнула:

– Так.

– Я тревожусь за Карла.

Ахира, щурясь на закатное солнце, откинулся в каменном кресле.

– Ты тревожишься слишком много. Больше действуй; меньше тревожься. – Словотский смотрел, как, Ахира перечитывает последнее письмо Карла. В который раз.

Не то чтобы волноваться было совсем не о чем.

Во-первых, не так давно Ахира сообразил, что дочери Словотского Джейни скоро замуж, а вокруг и выбрать-то не из кого.

Ахира крякнул про себя. Мне очень нравится быть гномом – но нехотелось бы, чтобы моя крестница за гнома вышла.

– Ты тревожишься слишком много, – повторил великан; сидя рядом с другом на скамье у входа в пещеры Энделла, он строгал свежую сосновую ветку. Близилась ночь. – Особенно для конца дня. Я считал тебя гномом, а не человеком. Тебе полагалось бы любить сумерки.

– Отчасти ты прав, – кивнул Ахира. – Вечер – лучшее время; суета дневных забот медленно уступает место покою грядущей ночи…

Во всяком случае, так должно быть. Беда Словотского в том, что, рассуждая, он не учитывает гномьего отношения к времени.

Беда, да… но не вина.

Так начинается древняя вечерняя песнь; простое напоминание, что ночь – время для сна и отдыха и что тревоги завтрашнего дня вполне могут подождать до завтра.

Простая мысль – но гномы вообще любят простоту. Такими уж они уродились.

Чувство времени – часть этой простоты.

Пока друзья не торопясь перебрасывались фразами, гномы, живущие в Старонорье – так звались эти, хоть и не самые древние в Энделле, пещеры, – готовились завершить дневные труды, вернуться в тепло и уют родных жилищ.

Кто верхом на пони, кто пешком, все они стекались к входу в пещеры, ожидая прихода ночи. Иных покрывали пот и пыль – они трудились на полях царя Маэреллена, иные – немногие – возвращались домой из южных походов, восседая на облучках груженных добром повозок; но все они умудрились прибыть к входу на закате – не раньше и не позже.

Чувство времени – особый дар гномов, что-то вроде способности людей к плаванию. Гномы не плавают; им и на воде-то не удержаться.

В конце концов, и люди ненамного легче воды, но плавать все же могут. У гномов куда более плотные мышцы, да и кости тяжелей – гномы камнем идут ко дну.

Это была потеря. Джеймс Майкл Финнеган всегда любил плавать – одетое в спасательный жилет, в бассейне непослушное тело не предавало его.

Плавание было, пожалуй, единственным, о чем Ахира жалел – из всей своей человеческой жизни. Обо всем остальном вспоминать не хотелось. Но плавание…

Люди плавают так же легко, как убивают и предают, подумал Ахира – и устыдился самого себя.

Как ни посмотри, лучшие его друзья – люди. Те, кого он любит больше всего, – люди: Уолтер Словотский, его жена Кира, Джейни – он выделял ее из всех – и крошка Дория Андреа Словотская. Если Дория Андреа и не была милейшим существом во вселенной, то лишь потому, что ее затмевала Джейни.

А был ведь еще Карл Куллинан, который – буквально – вырвал его у смерти – Карл тоже был человеком. Так же, как Чак и все остальные…

И сам он тоже был человеком – когда-то.

Он был калекой Джеймсом Майклом Финнеганом. И больше никогда – хвала богам! – им не будет.

Люди в общем-то не так уж и плохи. И все же гномы – совсем другое дело. Так же, как то, где они живут – и как живут.

К северу от Эрена ночь – опасная штука. Большие, неуклюжие люди наловчились убивать существ, которых почитают опасными; гномы предпочитают избегать опасности, в бой вступают, лишь когда вынуждены. Крестовые походы – будь то начинание Пап на Той Стороне или то, что ощущалось человеческой частью Ахиры как совершенно справедливый Поход Карла Куллинана на Этой – было нечто, совершенно чуждое гномам.

Гномам свойственна умеренность, да еще и замешенная на рассудочности: умеренность, возведенная в степень. Неистовство плохо, но, разумеется, биться можно – защищая себя. Гномий север – край холодный и суровый, добыть пропитание здесь нелегко; порой приходилось биться и за деньги. Но только при крайней необходимости.

Только при необходимости.

– Пора внутрь, – сказал Ахира.

С кряхтеньем, указывающим на годы куда большие, чем его неполные сорок, Уолтер Словотский поднялся и плотней закутался в плащ.

– Старею я, – объявил он.

– Ты, – заметил Ахира, – набит дурью.

– Что есть, то есть, – согласился Словотский, проходя в двери и добродушно кивая охраняющим их вооруженным копьями и рогами стражам. – И в этом – секрет моего обаяния.

– Верно.

Двери и стены Старонорья долгие века изгладили едва не до зеркального блеска. Полы Главных Сеней покрывали новой плиткой каждые несколько десятидневий: бессчетные гномьи ноги способны истереть и более твердый камень.

– Ты и в самом деле за него волнуешься? – спросил Словотский, когда они, задержавшись на пару минут перекинуться словом с одним из придворных – тот почтительно выслушал и удалился, – свернули в Царский Ход. Царь Маэреллен высоко ценил службу их обоих, в особенности – Уолтера Словотского. На Этой Стороне был лишь один дипломированный (ну, почти дипломированный) специалист по сельскому хозяйству, и это делало Уолтера столь же ценным для порой голодающего Энделла, сколь Лу Рикетти – для Приюта.

– В самом деле, – кивнул Ахира. – Я тревожусь за него. Ты же читал его письмо.

Ахира едва подавил желание броситься к входу и приказать кому-нибудь седлать коня. Его почти физически тянуло вскочить на пони и помчаться галопом в синюю даль – видение это зримо стояло перед глазами гнома. Ему вовсе не нравилось то, что стояло за предложением Карла – не могли бы они попробовать выяснить что-то там в Пандатавэе.

И паника, и Пандатавэй давно должны были бы стать для меня лишь воспоминанием, подумалось ему.

Вторым его побуждением – прямо противоположным – было уйти к себе и написать письмо.

«Дорогой Карл!

Нет и еще раз нет…»

Но даже если в конце концов он решит именно так, спешить с ответом нет никакой нужды. Посланию Карла пять-шесть десятидневий; ответ Ахиры доберется до Холтунбима примерно за такое же время.

Хотя в самом Холтунбиме почтовая служба – известная в народе как Экспресс-Дракон, в честь знаменитого, хоть и не единственного, почтальона – работала быстро и качественно, послания, отправляемые с торговцами, добирались от Бимстрена до Старонорья довольно долго. Было бы, конечно, очень хорошо, если б Эллегон мог залетать на север почаще, но в таком полете дракону приходилось делать крюки, избегая населенных мест – так что, учитывая другие его обязанности, повидать Эллегона им удавалось хорошо если раз в год.

Гномы понимают время, подумал Ахира.

Потом опять крякнул, вновь поймав свою человеческую половину на попытке паниковать.

– Он и в самом деле может отправиться за мечом. – Ахира поднес большой палец ко рту и принялся грызть ноготь. – Мои источники говорят то же, что и его; в Пандатавэе о его намерениях ходят упорные слухи.

Ахира покачал головой. Неужто Карл и впрямь одурел настолько, чтобы попытаться добыть меч? И чтобы во всеуслышание объявить об этом?… Полная бессмыслица – как если бы генерал посылал сообщить противнику: «Наша армия готовит вторжение. Пожалуйста, устройте здесь минные поля».

– Так что?

– А то… – Ахира тряхнул головой. – Ты не был там… Меч призрачный. И мне он не нравится.

– Волшебный, – уточнил Словотский. Потянулся и щелкнул ногтем по мерцающему металлу светильника. – Ну что ж, мне приходилось иметь дело с волшебными вещами – да и тебе, кстати, тоже.

– Но ты не был там. А я был. Мне не нравятся мечи, велящие своим хозяевам хранить их, и не нравятся мечи, сотворенные этим свихнувшимся ублюдком Арта Мирддином – а особенно не нравится то, что раскол между Гильдиями магов и работорговцев дает Карлу возможность прогуляться в Мелавэй.

– Прогуляться?…

Гном пожал плечами, сбросил уличный плащ, отошел к стоящей в углу бочке и нацедил себе и Уолтеру эля. Пиво у гномов не то чтобы отменное, но вполне приличное; а к горечи за пару лет привыкаешь.

– Мне не нравится сама идея. Мне не нравятся слова, которыми она высказана. – Гном залпом выхлебнул кружку и налил себе еще.

– И что?

– А то. – Ахира грохнул кулаком по стене. – Что мы намерены предпринять в этой связи?

Словотский упал в кресло и надолго присосался к элю.

– Мы обсуждали это не раз и не два, но я по-прежнему вижу лишь пару выходов.

– И какие же?

– Ну, можно напрячь мозги и ответить Карлу в том духе, что он городит чепуху и носится с дурацкими планами – что скорей всего не поможет. Он упрям не меньше тебя. Еще можно продолжать улучшать Маэрелленовы урожаи и обдумывать, что можно сделать, пока не состаримся настолько, что вообще думать не сможем. Или – взяться за меч и отправиться в поход самим, или сотворить еще какую глупость в этом роде на собственный страх и риск, круша все вокруг, словно стадо слонов в посудной лавке. Или…

– Или?…

– Или – убедившись, что о твоей названой дочери и Кире…

– Твоем ребенке и твоей жене.

– … позаботятся, если дела пойдут плохо, вернуться к делам и, как в прежние времена, собрать отряд и порыскать и поразнюхивать близ Пандатавэя – Карл ведь нас об этом просил?

– Вот это вряд ли. – Ахира покачал головой. – Набрать и вооружить отряд? У нас не хватит средств.

– Ошибаешься, малыш… Как думаешь – попробует Маэреллен нас удержать?

– Нет, разумеется, нет. – Сюзерен и хозяин – вещи разные; гномы – плохие рабы и еще худшие рабовладельцы. Деяния царя даже отдаленно не будут напоминать поступков рабовладельца – и даже упоминание о возможности подобного поступка будет встречено скорей с удивлением, чем с гневом.

– Думаешь, он позволит нам уйти и погибнуть? – Словотский приподнял бровь.

Принесенные с Той Стороны знания делали их обоих очень нужными. А то, что и в Приюте, и в Холтунбиме с радостью примут – и, если надо, помогут любому предъявителю подписанной ими грамоты, лишь прибавляло обоим ценности. К счастью, отсутствие их обоих вовсе не означает, что Приют наложит эмбарго на продажу гномам булата – но, очевидно, вести там дела без верительных грамот, подписанных Словотским и Ахирой, им будет куда трудней.

А где еще брать Маэреллену булат, как не в Приюте?

Попробовать обойтись без булата? Не выйдет: гномьи клинки издревле славились, как лучшие, но булат – возрожденная Лу Рикетти дамасская сталь – стал источником невиданного прежде оружия. Клинков легче, гибче и крепче Эта Сторона еще не знала.

– Нет, он не захочет, чтобы мы ушли и погибли, – сказал Ахира. – И не станет нас останавливать. И что?

– А то. Думаю, твой сюзерен не откажется кое-чем нам помочь.

– Как это?

– Ну, думается, наши жизни стоят некоторой заботы – например, средних размеров отряда гномов, чтобы нас сопровождать.

– Это может выйти, – согласился Ахира. – Что ты ходишь вокруг да около? Ты этого хочешь или нет?

– Хочешь, чтобы все было по протоколу? Ладно: я предлагаю, чтобы мы отправились в Приют с грузом оружия, обменяли его там на еще больший груз булата, а потом направились в Пандатавэй, по пути торгуя булатом – по не привлекающей внимания цене. Далее я предлагаю порыскать вокруг Пандатавэя, выяснить все, что сможем, направить свои стопы в Бимстрен и встретиться там с Карлом. Ты как – «за»?

– М-м-м… – Ахира глотнул пива. – В Приюте мы сто лет не были, а с Андреа и мальчиком вообще уж не помню, когда виделись…

– Сдаешься?

Зачем Словотскому нужно, чтобы Ахира принял на себя ответственность за их возвращение на тернистый путь борьбы, – этого гном понять не мог.

С другой стороны – не понимал он и того, зачем ему нужно, чтобы Словотский сделал то же самое.

Ахира кивнул:

– Сдаюсь. Счастлив?

– А то. – Словотский засмеялся. – Кроме всего прочего, я скучаю по Лу.

– Вы с Рикетти никогда не были так уж близки.

– Я не любил его так, как люблю тебя, дружок, и все же соскучился по нашему Инженеру. Он – если ты случайно не понял – важнее нас всех.

Ахира покачал головой. Арта Мирддин не согласился бы с этим. Он яснее ясного дал понять, что самый важный из них – Джейсон. Тот, кого дожидается меч.

Словотский улыбался.

– А по дороге я намерен научить гномов той песенке, которую ты так ненавидишь.

– Это какой?

– Да знаешь, той, с припевом: «Хей-хо, хей-хо…»

– Черта с два ты их научишь.

– Черта с два не научу.

– Черта с два…

– Джеймс!

Ахира вздрогнул. Уолтер почти никогда не называл его прежним именем.

– Что, Уолтер?

Великан улыбнулся.

– Должен сказать, я люблю свою семью, и жизнь здесь тоже люблю, но… черт побери все, человече… – Словотский покачал головой и вздохнул.

– Но сейчас ты чувствуешь себя куда более живым, чем когда-либо прежде, да?

– И ты тоже? – Уолтер приподнял бровь. – Ну да.

– Я – нет. Может быть, так и должно быть, но мне это не нравится. Только припомни, как тебе было весело, когда ты балансировал на острие копья.

Словотский хмыкнул.

– Я очень постараюсь.

– Ну еще бы.

– Зараза ты. Это же мой последний шанс. – Словотский допил пиво. – Что теперь?

– Теперь – заткнись и выпей еще эля. Потом сходи пообщайся с женой и моими назваными дочками. Пусть порадуются, пока мы еще тут. А вечером – давай-ка мы с тобой напьемся по-настоящему. Утром начинаем тренировки – сразу, как поговорим с царем.

– Тренировки?…

– А ты как думал? Мы отправляемся через пару-другую десятидневий.

Когда вопрос о возвращении на тропу борьбы был решен, Ахира принял на себя командование прежде, чем осознал это. Он решил, что ему куда больше нравится снова быть командиром – даже если командовать приходится отрядом всего лишь из них двоих, как сейчас, – чем просто советчиком, как бы высоко советы ни ценились.

– Очень хорошо.

И Словотский улыбнулся своей фирменной улыбкой, улыбкой, которая вопрошала: «Ну не умница ли был Бог, что создал меня?», одновременно показывая, что вопрос совершенно риторический.

– Последнее слово всегда за тобой?

– А то. – Словотский улыбнулся. Опять.

– Я тревожусь об этом мальчике, – проговорил Артур Симпсон Дейтон, и из его трубки вылетел клубочек дыма. – Я – Артур Симпсон Дейтон, – настойчиво повторил он самому себе. – Не Арта Мирддин. Я должен им быть – на этой стороне.

Не то чтобы та паутина лжи, которую он сплел, чтобы дать жизнь своей дейтоновской личности, что-то значила для него – просто обращение к этой личности было его якорем в море безумия, что медленно, но неуклонно росло в нем. Некогда это безумие уже вырвалось из-под контроля, стало убийственной бурей. Но вот уже долгие века в море был покой.

– Покой обманчив, как и всегда.

Не важно, сколько длится покой. Сколько бы он ни длился, это спокойствие ока бури. Он пребывал в оке бури столетия – но все равно это лишь химера спокойствия.

– Одна лишь иллюзия.

В полутемной комнате маленького коттеджа преподавательской части студенческого городка не было никого, кроме него; Дейтон, как частенько в последнее время, говорил сам с собой. Слишком большая потрачена сила.

– Слишком большая потрачена сила.

Разумеется, вовсе не всегда тот, кто говорит сам с собой, – безумец, но маг ни в коем случае не должен этого делать, как пороховых дел мастер не должен курить, составляя свое зелье. Слова и символы, допускаемые в мозг, всегда надо отбирать – со всей тщательностью и осторожностью. Символы и их могущество надлежит хранить до мига, когда это могущество должно быть выпущено и воплощено.

Представим мага, шевелящего губами и бормочущего огненное заклятие в тот самый миг, как оно пришло ему на ум… оно вырвется тут же, поразив неведомо кого и неведомо зачем.

Так что маг, беседующий сам с собой, опасен.

И глуп.

Или – что даже скорее – безумен.

Артур Симпсон Дейтон отлично знал, почему говорит сам с собой, но поделать с этим он ничего не мог.

Может стать и хуже.

И было хуже – вне ока бури.

И будет хуже – правда, недолго. Очень недолго, на это он надеялся со всем пылом души.

– Стареешь ты, Арта, вот в чем дело. «Мальчик», ну надо же! Ему уже почти сорок – сорок лет, прожитых там. Не в здешнем медленном времени.

Но даже и так – прикрывать отсутствующих трудно, и в сплетенной паутине лжи непременно попадутся слабые нити. Самым простым были списки учащихся: с ними можно было управиться малой силой, всего-то чуть-чуть воздействовать на чернила и начинку компьютеров… С секретаршами и подавно трудностей не было; они помогали «добровольно», а после просто-напросто забывали, что позволили некоему профессору философии порыться в списках, чего, разумеется, не имели права делать.

Трудней всего было с родней, возлюбленными и друзьями – каждого нужно было отыскать, с каждым побеседовать прежде, чем они поднимут тревогу. С одними – высказать предположение, с другими – подсунуть правдоподобную ложь…

Ничего, скоро клубок размотается до конца. Но к тому времени дело должно быть закончено.

Лишь на миг он приоткрыл свой разум бормочущему врагу, безумию, что лежало по Ту Сторону.

Скоро это закончится, подумал он.

Скоро.

– И все же я тревожусь за мальчика.