Драконы Вавилона

4 ПЕСНЯ КОСЫ

Уйти из деревни, конечно же, пришлось, и первые дни все было спокойно. Вилл пошел на юг по приречной дороге, а когда болотистые берега стали круто подниматься, свернул вместе с дорогой налево и пошел по ней на восток, петляя между фермами и все больше удаляясь от реки. Время от времени ему удавалось немного подъехать на возу с сеном или на тракторе, а иногда даже побатрачить на какого-нибудь фермера и получить в оплату хороший, сытный ужин. А так он кормился тем, что земля пошлет, и купался при свете небесных светильников, звезд в темных загадочных прудах. Когда ему не удавалось найти подходящий амбар или незапертый сарай со всякой хозяйственной всячиной, он заворачивался для защиты от клещей в свой видавший виды плащ и залезал под стог душистого сена. Все эти мелкие хитрости и уловки не представляли для него, деревенского фея, ни малейших трудностей.

А вот настроение его все время менялось. Иногда эта новая, вольная жизнь, сменившая тоскливое однообразие старой, вызывала у него бездумное ликование. А иногда он мрачно замышлял грядущее возмездие изгнавшей его деревне, рисовал в уме картины кровавые и сладостные. Занятие крайне постыдное, потому что главным виновником всех его злоключений он же сам и был, а все прочие жители деревни были такими же, как и он, безвинными жертвами принесенного войною дракона. Но он не умел распоряжаться своими мыслями, а потому начинал в такие моменты сам себя щипать, кусать и царапать, истязая свою плоть, пока приступ черной ярости не проходил.

А затем как-то утром вдруг оказалось, что все дороги запружены народом. Это было вроде фокуса, когда ладонь на мгновение накрывают легким шелковым платком, а затем платок сдергивают и на недавно пустой ладони удивленным зрителям предстает клубок извивающихся червей. Когда Вилл засыпал, дороги были совершенно пустые, и всю эту ночь ему снилось море. Он проснулся от непонятных бормочущих звуков, а когда вылез из-под скирды, с удивлением обнаружил, что это голоса, бессвязные разговоры смертельно уставших людей, пришедших из невесть какой дали и идущих куда-то очень далеко.

Вилл стоял у дороги, глядя, как течет по ней река обветренных, пропыленных странников, и тщетно пытаясь высмотреть среди них какое-нибудь знакомое или хотя бы чем-то интересное лицо. Тщетно — пока он не увидел, как женщина, чья голая грудь и зеленый шарф надежно свидетельствовали о ее высоком звании ведьмы, сошла с дороги, устало уронила свой рюкзак и села на камень. Вилл подошел к ней, церемонно поклонился и столь же церемонно заговорил:

— Достопочтенная госпожа, я жажду припасть к хрустальному роднику твоей мудрости. Кто эти, здесь идущие? Куда они все направляются?

Ведьма подняла глаза.

— Войска Всемогущего, — сказала она, — идут по этой земле, сжигая посевы и сравнивая с землею селения. Их опережает ужас, и нет никого, кто бы решился воспротивиться их безмерной мощи, а потому все от них бегут: одни — в Старый лес, другие — через границу. Ходят слухи, что там открывают лагеря для беженцев.

— В том ли состоит твоя мудрость, — спросил Вилл, тронув правой рукою лоб, как того требовала эта ритуальная формула, — что этим путем нам и нужно следовать?

Присмотревшись, становилось понятно, что ведьма едва еще вышла из детского возраста, хотя усталость заставляла ее казаться старше.

— Мудрость это или нет, — сказала она, — но лично я туда и направляюсь.

Без дальнейших слов она встала, вскинула на плечи рюкзак и влилась в поток беженцев.

Грозящие беды выгнали из горных и лесных убежищ большую часть их обитателей, в том числе и существ, считавшихся обычно вымершими. Тролли с далеких известняковых холмов и красноглазые, с полупрозрачной кожей и вялым, как тапиоковый пудинг, телом великаны-альбиносы брели по дороге на общих правах с заурядными феями и хобгоблинами, с людоедами, брауни, селки и чалки. Помедлив в нерешительности пару секунд, Вилл встроился в их ряды.

Так он стал беженцем.

В тот же день, но позднее, когда солнце стояло уже высоко, Вилл, все так же шедший по пыльной дороге и бездумно смотревший на поле, засаженное золотым овсом, и пронзительно синее небо, вдруг почувствовал, что ему нужно отлить. Далеко за полем, где небо сходилось с землей, смутно виделся лес. Он повернулся к дороге спиной и в тот же самый момент снова стал беззаботным бродягой. Ни разу не обернувшись, он шел, раздвигая низкорослый, с крепкими колосьями овес, и сам себе пел песню жатвы:

День был прекрасный, и при всех своих бедах Вилл не мог не ликовать, что он жив и способен радоваться густому золотому запаху, поднимавшемуся от колосьев, бодрящему зеленому аромату, долетавшему от далекого леса, и резкому треску кузнечиков, мелькавших под самым его носом.

А еще Вилл думал о жестянщиковой дочке, которая отрастила за зиму просто роскошный бюст, а весною однажды покраснела и разозлилась, когда он всего-то и сделал, что посмотрел на нее, хотя тогда, в то время, он ни о чем таком и не думал. Впрочем, позднее при воспоминаниях об этом случае его мысли приобрели то самое направление, в котором она тогда его зазря подозревала. А теперь он очень бы хотел привести ее сюда в такой вот жаркий полдень, захватив с собою одеяло, подыскать в поле уютную низинку, где овес совсем их укроет, и подробнейшим образом исполнить известные ритуалы, которыми с давних пор повышают урожай.

— Папа! Папочка!

По полю бежит маленькая девочка — руки раскинуты по сторонам, за спиною треплется червонное золото локонов.

— Папочка! — кричит она отчаянным голосом. — Па-поч-ка!

До изумленного Вилла не сразу дошло, что она направляется прямо к нему. За нею, чуть подотстав, поспешали два карикатурно тощих, словно и правда из палок сделанных, палочника и коренастый приземистый лубин, и было очень похоже, что она только что от них сбежала. Подбежав к Виллу, девочка крепко, словно ища спасения, обхватила его руками за пояс и уткнулась носом ему в плечо.

— Помоги мне, — прошептала она, — ну пожалуйста. Они хотят меня изнасиловать.

Вполне возможно, что в жилах Вилла текла какая-то капля крови правдоговорительниц, потому что он поверил этому мгновенно и до конца. Тут же вступая в роль, прописанную девочкой, он приподнял ее, покрутил в воздухе, вызвав тем самым восторженный визг, а потом поставил на землю, положил руки ей на плечи и строго сказал:

— Ну что же ты это делаешь? Никогда — ты слышишь меня? — никогда не убегай, как сегодня, а то я так вспорю тебе задницу, что месяц сесть не сможешь! Ты хорошо меня поняла?

— Да, папочка.

Виновато потупившись, девочка ковыряла носком туфли потихоньку расширявшуюся ямку в земле.

Тут как раз подоспели, задыхаясь от бега, ее преследователи.

— Милостивый сэр! — воскликнул лубин. Как и у всей их породы, у него была собачья голова, а заодно — обширное брюхо, привычные к труду руки и плечи и широкополая, с грязным белым плюмажем шляпа. Он сдернул шляпу с головы и церемонно поклонился. — Мое имя, почтеннейший сэр, Салигос де Граллох. Мы с моими товарищами нашли вашу дочку, бродившую в полном одиночестве, голодную и не знавшую, куда ей идти. Слава Семерым, что мы… — Он оборвал фразу, нахмурился и подергал себя за шерстистое ухо. — Так вы, говорите, ее отец?

— Огромное вам спасибо, — сказал Вилл, словно не расслышав вопроса. Он присел на корточки и крепко обнял девочку, ни на миг не переставая лихорадочно думать. — Хорошо, что вы не поленились вернуть ее мне.

По молчаливому знаку лубина палочники зашли слева и справа от Вилла. Сам он шагнул вперед и уставился на Вилла в упор, так скривив фиолетовые губы, что стали видны желтые клыки.

— Так вы ее отец? — переспросил он. — Не можете вы быть ее отцом. Вы слишком для этого молоды.

Вилл ощутил, как в нем поднимается черная драконья ярость, и постарался взять себя в руки. Лубин был тяжелее его раза в два, а при всей видимой хлипкости палочников руки у них быстрые, ловкие и крепкие, как те палки. Оставалось только хитрить.

— Грудным еще ребенком она подверглась действию черного железа и чуть не умерла, — объяснил он почти легкомысленным тоном. — Чтобы купить спасительное зелье, мне пришлось продать Пожирателю Лет десять лет своей жизни.

Один из палочников замер, пытаясь постигнуть логику сказанного Виллом, и стал похож на черное высохшее дерево, а другой нетерпеливо приплясывал взад-вперед на своих длинных ногах и еще более длинных руках. Лубин презрительно сощурился.

— Оно же не так все бывает, — прорычал он, словно выплевывая слова. — Все же как раз наоборот. Запродав этому безмерному ужасу часть своей жизни, ты становишься не младше, а старее.

Но Вилл уже протянул довольно времени, чтобы точно спланировать дальнейшие действия.

— Родная моя, — пробормотал он, а затем поцеловал большой палец своей же собственной правой руки и тронул им девочкин лоб. Все это было так, спектакль, для отвлечения внимания. С сердцем, колотящимся от страха, но стараясь выглядеть беззаботным, он взял девочку за руку, так что крошечный мазок теплой слюны перешел на ее пальцы. — Маленькая, моя сладкая…

Это было мелкое колдовство, знакомое каждому деревенскому мальчишке. Ты подходил к спящему товарищу и осторожно, чтобы не разбудить, совал его руку в посудину с теплой водой. И тут же, без задержки некие хитрые магические принципы заставляли бедного дружка обмочиться. Капля слюны могла прекрасно заменить воду. Сосредоточив на ней все свои мысли, Вилл пробормотал среди потока ласковых слов одно из так любимых его тетей симпатических заклинаний — то, в котором мочегонное действие сочеталось со слабительным.

С раскатистым, удивительно громким для такой крохи звуком выпускные шлюзы девочкиного тела открылись, и по ногам ее неожиданно хлынули вонючие потоки мочи и жидкого кала.

— Ой! — закричала она в ужасе и смятении. — Ой! Ой! Ой!

Ее похитители скривились от отвращения и подались назад.

— Фу! — сказал один из палочников и замахал у себя под носом длинной костлявой ладонью; его напарник уже опрометью бежал к дороге.

— Вы уж простите нас, — смущенно улыбнулся Вилл. — У нее такое давно, и мы никак не можем справиться с этой бедой… — Девочка попыталась пнуть его, однако Вилл ловко увернулся. — Она не очень умеет управлять своим телом.

— Ой!

На прежнем месте остался только лубин. Он выставил вперед кургузый указательный палец, а большой палец поднял вверх, словно держал в руке пистолет, и ткнул воображаемым оружием в сторону Вилла.

— Других ты, может, и одурачил, но только не меня. Перейдешь еще раз дорогу Салигосу — пеняй на себя.

Он окинул Вилла тяжелым неприязненным, взглядом, повернулся и затрусил, не оборачиваясь, прочь.

— Посмотри, что ты со мною сделал! — возмущенно сказала девочка, когда Салигос окончательно исчез из виду. Она с отвращением дернула себя за краешек платья, мокрого, вонючего и грязно-бурого.

— Зато это спасло тебя от серьезной неприятности, или ты будешь спорить? — широко улыбнулся Вилл. — Спасло нас обоих от серьезной неприятности… Там, в лесу, — он махнул рукой, — течет ручеек. Пошли, и мы быстренько тебя отмоем.

Осторожно придерживая девочку подальше от себя, он повел ее в лес.

Девочку звали Эсме. Пока она отмывала себя в ручье, Вилл чуть спустился вниз по течению с ворохом ее одежек; он усердно тер, полоскал и выкручивал несчастные тряпицы, пока не избавил их от гнусного коричневого цвета. Затем разложил их сохнуть на ближайших кустах. К этому времени Эсме уже закончила свое купание и как была, голая и мокрая, присела на берегу ручья, подобрала какой-то сучок и принялась увлеченно рисовать на мокром песке. Чтобы подсушить малолетнюю дуреху, Вилл развязал рюкзак и обернул ее своим одеялом.

Придерживая на себе одеяло, словно это была королевская мантия, Эсме отломила стебель рогоза, хлестнула им Вилла по плечам и торжественно возгласила:

— Дарованной мне свыше властью я посвящаю тебя в рыцари! Восстань, сэр Герой Бобово-Злаковых Ристалищ.

Кто угодно другой был бы очарован, но на Вилла вдруг вновь опустилась знакомая черная ярость, и он мог думать только о том, как бы сбыть эту Эсме с рук. У него ведь не было ровно ничего, в том числе и перспектив. Странствуя налегке — а как иначе мог он странствовать? — он не решался, да и не имел никакого права, взвалить на себя ответственность за ребенка.

— Откуда ты взялась?

Эсме равнодушно пожала плечами.

— Сколько времени ты идешь по этой дороге?

— Я не помню.

— Где твои родители? Как их звать?

— Не знаю.

— Но у тебя же есть какие-то родители? Есть ведь?

— Не знаю.

— Не слишком ты много знаешь. Или как тебе кажется?

— Я знаю, как отскребывать дочиста пол, испечь пирог из батата, делать мыло из животного жира и щелока и свечки — из льняного шнура и пчелиного воска, как чистить скребницей лошадь, как стричь баранов, как налаживать карбюратор и как надраивать сапоги до зеркального блеска. А еще… — Она отпустила края одеяла, невольно выставив на обозрение свою левую плоскую, едва завязавшуюся грудь, и приняла горделивую позу. — На мое сладостное пение слетаются завороженные птицы.

— Только сейчас не нужно, пожалуйста! — расхохотался Вилл. И тут же тяжело вздохнул. — Вот же свалилась на мою несчастную голову. Ну что ж, никуда мне от тебя не деться — в ближайшее, во всяком случае, время. Когда твои одежки подсохнут, мы сходим выше по течению, и я научу тебя ловить форель руками. Это будет совсем не лишней прибавкой к твоим прочим многочисленным умениям.

Наступали чьи-то там войска, и ни одно сколько-нибудь разумное существо не задерживалось в зоне военных действий ни на одну лишнюю минуту. А вот они задержались. К тому времени, как село солнце, они поймали пару форелей, насобирали грибов и накопали съедобных корней более чем достаточно для хорошего ужина и устроили на лесной опушке нечто вроде походного лагеря. Подобно большинству феев, Вилл не мог похвастаться особой чистокровностью, но в его жилах текла солидная доля крови лесных эльфов, и если бы не эта война, он с превеликим удовольствием прожил бы здесь как угодно долго. Сейчас же он устроил для Эсме гнездышко из лапника и снова завернул ее в свое одеяло. Эсме потребовала, чтобы он спел ей песню, затем рассказал сказку, затем еще одну сказку, а затем — спел колыбельную. Мало-помалу глаза у нее начали слипаться, она сладко зевала и как-то почти незаметно ускользнула в просторы сна.

Эта девочка приводила Вилла в полное недоумение. Она вела себя так, словно провела в лесу, в таком вот лагере, всю свою жизнь. Можно было ожидать, что после всех дневных треволнений она будет упорно бороться со сном, а заснув — тут же с криком просыпаться от кошмарных сновидений. Но вот тебе пожалуйста, прекрасно уснула и сопит себе в две дырочки, ничего не боясь.

Со смутным подозрением, что его нагло использовали, Вилл завернулся в свою ветровку и почти мгновенно уснул. Несколькими часами спустя — хотя, возможно, это были минуты — его вырвал из беспокойного сна какой-то громкий, настойчивый звук, оказавшийся ревом реактивных двигателей. Вилл открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как пролетает звено драконов. Набирая высоту на форсаже, крылатые чудовища чертили в ночном небе тонкие огненные линии, постепенно уменьшались, улетая на запад, а потом и совсем исчезли за горизонтом. Он сунул левую руку в рот и стал кусать кожу между большим и указательным пальцами, пока не почувствовал вкус крови. И как же он когда-то восхищался этими кошмарными машинами! И даже, в невинности юного сердца, любил их и мечтал, как будет когда-нибудь управлять одной из них. А теперь от одного их вида его начинало тошнить.

Он встал, с кислой завистью отметил, что Эсме как спала, так и спит, и подкинул в огонь несколько толстых дровин. Сегодня уж точно не уснуть, так что главное теперь — не продрогнуть в ожидании восхода.

Так вот и вышло, что он не спал, когда по луной освещенному полю проскакал отряд кентавров, туманно-серых, как призраки, и молчаливых, как олени. При виде горящего костерка передний сделал рукою знак, трое из них отделились и поскакали в сторону Вилла. Вилл встал им навстречу.

Дробно грохоча копытами и разбрасывая ими же комья земли, кентавры, вернее, кентаврихи осадили сами себя.

— Это какой-то гражданский, сардж, — хрипло сказала одна из них; на кентаврихах были красные мундиры с узкими золотыми кантами и такие же кивера. — Веселенький лопоухий придурок выволок сюда свою долбаную жопу на трижды долбаный пикник. Видимо.

— Так он что, даже не знает про эту, гори она огнем, войну?

— Видимо, нет. Ты знаешь, что Сыны Огня выступили в поход? — спросила кентавриха у Вилла.

— Я не имею представления, о чем это вы говорите. — Голос Вилла предательски подрагивал. — Ни даже о том, на чьей вы стороне, — добавил он, собрав все остатки своей храбрости.

Одна из кентаврих презрительно фыркнула. Вторая стукнула кулаком по знакам различия на своей груди и громко возгласила:

— Мы Пятый Амазонский — племенные кобылы смерти. Ты что, совсем идиот, что никогда о нас не слыхал?

— И нет никакого значения, на чьей мы стороне, — вступила третья. — Грядет народ камня, обитающий в потаенных глубинах Страны Огня. В этот самый момент они уже карабкаются к поверхности, неся с собою нестерпимый жар и огромную, наводящую ужас кинетическую энергию. Когда они выйдут на свет, земля вскипит и окутается дымом. Все вот это… — она широко взмахнула рукой, — будет смыто огнем, уничтожено. А уж потом дойдет дело до битвы. И это будет такая битва, что любой, оказавшийся поблизости, за кого бы он ни был, неминуемо погибнет.

— Пошли отсюда, Антиопа, — сказала первая, старшая и как раз и бывшая, судя по начальственному голосу, у них сержантом. — Нам сказали очистить эту землю ото всех зазевавшихся нонкомбатантов. Приказ не вменяет нам в обязанность еще и спасать идиотов.

— А это что еще такое? — спросила вторая, опускаясь на колени. — Ребенок, да к тому же еще и девочка.

Вилл дернулся выхватить у кентаврихи Эсме, однако две другие преградили ему путь.

— Ты только взгляни на нее, сержант Лукаста, — продолжила вторая. — Бедную засранку совсем сморило, она даже не проснулась, когда я взяла ее на руки.

Она передала Эсме своей командирше.

— Ну ладно, двигаем дальше, — сказала сержант Лукаста, подхватывая спящую девочку и трогаясь с места. — Мы и так тут потратили уйму времени.

— Костер-то зальем? — спросила Антиопа вслед ей.

— Да пускай себе горит. Через сутки здесь такое будет, что какой там костер.

Вторая кентавриха поразительно быстро и ловко собрала Виллово хозяйство, затолкала его в набедренные сумки и последовала за командиршей. Третья, младшая из них, схватила Вилла за руку и легко, как пушинку, закинула себе за спину. Затем она поднялась на дыбы, и он, чтобы не упасть, спешно обхватил ее за талию.

— Меня звать Кампаспа, — ухмыльнулась она через плечо. — Держись, мальчонка, покрепче. Я тебя так покатаю, как тебя еще никто в жизни не катал.

Вот так и начался их полуночный галоп, они скакали то в гору, то под гору, мимо рощ и лесов, мимо фермерских домиков и несжатых полей. Мир струился мимо, как вздуваемый ветром занавес, тонкий покров, кое-как накинутый на нечто огромное и с трудом постижимое. Вилл пытался представить себе, что таится за ним, и не мог.

— Неужели все это действительно погибнет? — спросил он сквозь свист ветра Кампаспу. — Неужели такое возможно?

— Повидай ты хоть малую долю того, что видела я, этот вопрос у тебя даже не возник бы. А теперь затихни и устройся поудобнее, нам скакать еще долго.

Ловя Кампаспу на слове, Вилл прижался щекою к ее спине. Спина была теплая, почти горячая. Под ним и между его ногами ритмично двигались мощные мышцы кентаврихи. Его ноздри заполнял чистый, свежий запах пота.

— Эй, сардж, похоже, этот гражданский ко мне неравнодушен — у него встал!

— Чтобы в тебя такую воткнуть, ему потребуется встать на пенек, — кинула через плечо Лукаста.

— Хорошо, что ему хотя бы не потребуется вазелина! — встряла Антиопа.

— Да это просто… Я же совсем… — растерялся Вилл, и кентаврихи дружно расхохотались.

— Правда, что ли? — презрительно ухмыльнулась Кампаспа, а затем переложила его ладони со своей талии на грудь. — Ну а теперь что ты скажешь?

Вилл в ужасе, словно обжегшись, отдернул руки, чуть не свалился на землю и снова схватил Кампаспу за пояс.

— Я бы никак, ни за что не мог! Безымянные за это строго карают!

— Для меня, мелкий ты павиан, это тоже было бы скотоложством! — расхохоталась Кампаспа. — Но на хрена придумали войну, как не затем, чтобы на время малость смягчать законы? Ты согласна, сардж?

— Других причин я как-то и не вижу.

— Я знала одну девку из Седьмого, которой страсть как нравилось с собаками, — вступила Антиопа. — С большими, конечно же, вроде мастифа. И вот как-то раз эта самая девка…

И она принялась живописать историю настолько непристойную, что Вилл покраснел почище ее мундира. Две другие ржали как лошади сперва над ее рассказом, а затем над его смущением.

Они скакали прямо, как сокол летает, и почти столь же быстро. Мало-помалу Вилл попривык к грубым шуточкам Кампаспы. Она, как он сообразил, не вкладывала в них никакого особого смысла, а просто была еще очень молода, участвовала в войне и флиртовала с ним от чистой нервозности. Он снова припал щекою к ее спине, а она закинула руку назад и дружелюбно, ободряюще почесала его макушку. В этот самый момент он заметил на ее плече латунный значок и попытался его рассмотреть. При ярком свете полной Селены сверкал рисунок, сделанный по латуни тонкой ниточкой лунного серебра: три вооруженные мечами руки, расходящиеся из общего центра наподобие трехчленной свастики. Вилл с ужасом и даже с отвращением узнал трискелион армии Всемогущего. И ведь он находится в полной их власти.

Сержант Лукаста, скакавшая рядом, заметила его реакцию и переложила мирно спавшую Эсме с одного плеча на другое.

— Ну наконец-то до парня дошло, — сказала она. — Мы ваши злобные, насквозь порочные, едящие на завтрак младенцев враги. И в то же время, как это ни странно, именно мы, а не ваша долбаная армия, вытащили тебя из смертельной жопы. Есть о чем задуматься или ты так не считаешь?

— Это же все потому, что он гражданский, верно, сержант? Ну какое тебе удовольствие, когда убиваешь гражданских, — сказала Кампаспа.

— Они не умеют драться и не умеют стрелять, — вставила Антиопа. — Хорошо еще, если кто-нибудь из них умеет хоть толком умирать. По счастью, у них есть для всей этой работы мы. — Сержант Лукаста вскинула руку, и вся группа перешла на шаг. — Нам давно бы пора соединиться с нашим взводом.

— Не бойся, мы их не прозевали, — сказала Антиопа. — Вон же их следы.

— И запах их помета тоже чуется, — добавила Кампаспа. Справа от них была осиновая роща.

— Мы остановимся здесь и немного отдохнем, — сказала Лукаста. — А я тем временем попробую понять, как же это все получается.

Кампаспа остановилась, и Вилл благодарно соскользнул на землю. Расстегнув одну из своих сумок, кентавриха вытащила термос и протянула его Виллу.

— Это кофе, горячий, — сказала она. — Пей, если хочешь, и мне оставь.

— Мне… мне нужно отлить. — Вилл залился краской и потупился.

— Ссы сколько хочешь, — безразлично кинула Кампаспа. — И с чего это ты просишь у меня разрешения? — А затем, увидев, что он пошел в сторону леса, удивленно крикнула: — Эй! Ты куда это, на хрен, намылился?

Вилл снова покраснел, вспомнив, как непринужденно облегчались его спутницы этой ночью, роняя катышки помета прямо во время разговора.

— Моя порода нуждается для этого в уединении, — сказал он, ныряя в кусты.

— Фу-ты ну-ты! — расхохоталась Кампаспа, ее дружно поддержали товарки.

Забравшись в рощу так глубоко, что уже не были слышны голоса кентаврих, он расстегнул штаны и помочился на бледный ствол худосочной осинки. Появилась мысль, а не сделать ли ноги. Леса были его стихией, в то время как кентавры предпочитали открытую местность. Он мог быстро и совершенно бесшумно скользить сквозь подлесок, который замедлит их бег до шага, мог закопаться в опавшие листья настолько искусно, что им ни за что его не найти. Но разве можно оставлять с ними Эсме? Кентавры не отличаются особым изяществом манер, потому что они из самых ранних творений, подобно троллям и великанам. Они и думают куда прямолинейнее, чем большинство мыслящих существ, и более примитивны в своих эмоциях. Желание убить возникает у них куда легче, чем просто враждебность, необузданная похоть — легче, чем любовь, восторг — легче жалости. С них очень даже станется убить малолетнюю девочку просто из-за раздражения, что он от них улизнул.

Эсме ничего для него не значила. И все равно он не хотел брать на себя ответственность за ее гибель.

Но все было вроде бы не так уж и тревожно: возвращаясь к месту привала своих пленительниц, он издалека услышал детский смех. Эсме уже не спала и, очевидно, от всей души веселилась. Выбравшись наконец из зарослей осины, он увидел, что сержант Лукаста сидит на траве, поджав под себя передние ноги, и смотрит на Эсме с нескрываемой нежностью, словно на собственного жеребенка. Вилл невольно улыбнулся. Все-таки бабы они и есть бабы, вне зависимости от породы и от того, на чьей стороне воюют. Надо думать, с этими лихими скакуньями Эсме была ничуть не в большей опасности, чем с ним самим.

— Еще! — весело взвизгнула Эсме. — Еще, ладно?

— Ну хорошо, хорошо, — нежно улыбнулась Лукаста, а затем вскинула револьвер, крутанула пару раз барабан, взвела курок и приложила вороненый ствол прямо ко лбу девочки.

— Стой!!! — заорал Вилл. Бросившись вперед, он подхватил Эсме на руки. — Ты что, совсем?..

Сержант откинула барабан и заглянула в верхнее гнездо.

— Патрон. Не останови ты меня, она бы умерла. Повезло.

— Нет, это мне! — обиженно крикнула Эсме. — Это мне повезло!

Кентавриха защелкнула барабан, крутанула его, а затем быстро, продолжением того же движения прицелилась в голову Эсме и нажала на спуск.

Щелк! Курок ударил по пустому гнезду.

Эсме восторженно расхохоталась.

— Ради всех Семерых! — в отчаянии крикнул Вилл. — Она же совсем ребенок!

Только теперь он заметил, что ни Кампаспы, ни Антиопы поблизости не видно. В этом ему почудилось нечто зловещее.

— У нее такое невинное личико, — заметила Лукаста, пряча револьвер в кобуру. — Двадцать три раза я крутила барабан и стреляла ей в голову, и двадцать три раза курок попадал на пустое гнездо. Ты знаешь, какая тут вероятность?

— Я не слишком-то силен в математике.

— Как и я. Но точно какая-то очень маленькая, уж в этом-то я уверена.

— Я же говорила тебе, что мне везет, — сказала Эсме, вырываясь у Вилла из рук. — Никто никогда меня не слушает.

— Давай я задам тебе вопрос, а потом внимательно тебя послушаю. Вот он… — она указала на Вилла, — кто он тебе?

— Мой папа, — уверенно ответила Эсме.

— А я тебе кто?

Девочка погрузилась в раздумье, ее лоб сосредоточенно наморщился.

— Моя… Моя мама?

— Спи.

Кентавриха положила ладонь на лоб девочки, а затем сдвинула ее на глаза. Когда она убрала ладонь, Эсме уже сладко спала. Осторожно, заботливо кентавриха положила девочку на траву.

— Мне уже доводилось с таким встречаться, — сказала она. — Я повидала множество вещей, о которых почти никто и не знает. Она ведь старая, эта красотка, и очень давно вышла из детского возраста, хотя и думает, и ведет себя как ребенок. Почти наверняка она старше нас с тобою, вместе взятых.

— Но как же это может быть?

— Она продала свое прошлое и свое будущее, свои воспоминания, свои юные и зрелые годы Пожирателю Лет в обмен на бесконечное настоящее и особое везение, необходимое ребенку, чтобы выжить без посторонней помощи в таком, как наш, мире.

Вилл вспомнил, как и что соврал он лубину, и зябко передернулся. Придуманная история пришла ему в голову вроде бы ниоткуда, однако это не могло быть простым совпадением. И все же он упрямо сказал:

— Не верю я в это.

— Что вас с нею свело?

— Она убегала от мужиков, хотевших ее изнасиловать.

— Повезло ей, что ты вовремя подвернулся. — Сержант похлопала себя по карману и достала трубку. — Ты вообще замечал, что количество везения в нашем мире строго ограничено? Его не может быть больше или меньше ни на вот столько. А эта притягивает к себе все близлежащее везение. Мы должны были соединиться с однополчанками еще много часов назад. Ей повезло, что мы провезли вас гораздо дальше, чем собирались. Но для нас это было невезение. — Она порылась в одном из набедренных мешков и достала кисет. — Эта девчонка чудовище, у нее нет памяти. Если ты оставишь ее и уйдешь, уже к утру она забудет тебя начисто.

— Ты это что, к тому, что я должен ее бросить?

— На произвол судьбы? Да.

Вилл посмотрел на спящую девочку, такую мирную и так ему доверявшую.

— Я… Я не могу.

— Тебе решать, — пожала плечами Лукаста. — Теперь мы подошли ко второй части нашего разговора. Ты уже заметил, что я отослала своих девочек. Это потому, что ты им нравишься. У них нет моего трезвого взгляда на вещи. У этой маленькой поганки двойное дно, но ведь не только, я думаю, у нее. — Разговаривая, она набивала свою трубку табаком и аккуратно уминала его пальцем. — В тебе есть какая-то темнота, хотя эти салаги ее и не видят. Расскажи мне, как это вышло, что ты шел по дороге один, без родных и товарищей.

— Моя деревня меня изгнала.

Сержант сунула трубку в рот, раскурила ее и задумчиво затянулась.

— Ты был коллаборационистом?

— Это слишком упрощает суть дела, и можно подумать, будто я мог сказать «да» или «нет». Но, в общем-то, да, был.

— Ты рассказывай, рассказывай.

— Дракон… В нашу деревню приполз дракон и объявил себя царем. Раненый дракон. Вся его электрика была расшиблена в хлам, голоса почти не слышно. Ему нужен был помощник, посредник между ним и деревней. Чтобы… чтобы приказывать. На мое несчастье, он выбрал меня.

— Могу предположить, что ты делал плохие вещи. Сперва ты вроде не собирался, но одно вело к другому, другое к третьему. Односельчане тебя не слушались, и потому приходилось их наказывать.

— Они меня ненавидели! Они винили меня в своей собственной слабости!

— О?

— Они не подчинялись! У меня-то не было выбора. Я должен был им приказывать. Если бы они подчинялись, их бы никто не наказывал!

— Говори, говори.

— Ну да, согласен, я делал всякое! Но если бы я не делал, дракон бы сразу об этом узнал. Я был бы наказан. И они тоже были бы наказаны. Наказаны более жестоко, чем это было потом. Я просто пытался их защитить.

Вилл начал всхлипывать.

Сержант Лукаста замолчала и молчала долго. Затем она вздохнула и спросила:

— Убил кого-нибудь?

— Одного парня. Он был моим лучшим другом.

— Ну что ж, познакомился поближе с войной. Думаю, ты совсем не так плох, как тебе кажется. Во всяком случае, ты не шпион и не провокатор, а это все, что мне нужно знать. Так что я могу с чистой совестью оставить тебя здесь.

— С чистой совестью?

— Теперь ты уже на безопасном расстоянии от эпицентра. А нам не встретиться со своим взводом, если мы сперва не бросим эту пожирательницу везения. — Лукаста извлекла из кобуры револьвер и прицелилась в спящую девочку. — Ну как, испробуем везение этого чудища по последнему разу? Или лучше я выстрелю в воздух?

— В воздух, — попросил Вилл. — Пожалуйста.

Лукаста направила ствол вверх и нажала спуск. Грохот выстрела в клочья разорвал ночную тишину, но ничуть не потревожил спящую Эсме.

— Опять повезло, — сказала сержант Лукаста.

На выстрел легкой рысью притрусили Кампаспа и Антиопа. Они восприняли известие, что гражданские останутся здесь, без всяких видимых эмоций, однако Кампаспа, прощаясь с Виллом, наклонилась, чтобы вроде бы клюнуть его губами в щеку, а сама вместо этого засунула язык ему в рот едва ли не до горла и весьма ощутимо даванула рукою мошонку. Антиопа сбросила ему под ноги все их с Эсме походное хозяйство и игриво шлепнула его по заднице, и так отчаянно болевшей после долгой ночной скачки. Когда Лукаста тоже нагнулась вроде бы с намерением его поцеловать, Вилл рефлекторно напрягся. Однако она просто сказала:

— Прислушайся к словам старой служивой. Пока этот ребенок остается на твоем попечении, беды будут ходить за тобой косяком. А что касается прочего, — Лукаста выпрямилась, — держи путеводную звезду по правое плечо, а как только рассветет, поворачивай в сторону солнца. Так ты будешь двигаться в основном на восток, а там, сразу за Большой рекой, есть лагеря для беженцев. И лучше все-таки поторопись.

— Спасибо.

— Двигаем дальше, мадамочки, эта долбаная, на хрен, война не станет воеваться сама собою.

И кавалердамы ускакали прочь, ни разу даже не оглянувшись.

Вилл осторожно растолкал Эсме, а затем вскинул на плечи рюкзак и взял ее за руку. Они шли до тех пор, пока не рассвело, и даже какое-то время потом, шли на восток и на восток. Когда Эсме устала, он подхватил ее на руки и понес. Солнце не успело еще сильно подняться, когда Вилл окончательно понял, что больше ему ее не пронести. Он нашел в зарослях сумаха чуть не насквозь проржавевшую машину и постелил себе на переднем сиденье, а Эсме — на заднем.

И на какое-то время уснул.

В деревне, выпроваживая Вилла, женщины-старейшины наделали ему гору бутербродов и наложили на приготовленный в дорогу рюкзак специальное заклинание, не позволявшее проспать, если кто-нибудь вдруг захочет покопаться в его вещах.

И теперь Вилл мгновенно проснулся, сел и уставился на рюкзак. В нем копался, запустив руки чуть не по локоть, не кто иной как Салигос де Граллох.

— Проснулись, молодой господин? — оскалился он волчьей ухмылкой. — Это хорошо, хорошо. Только тут почему-то нету ни крошечки золота.

— А что это ты без своих палочников?

— Мы немного разошлись во мнениях, и мне пришлось их убить. По счастливой случайности я нашел тут тебя — а то ведь остался бы в полном одиночестве.

— Какая там случайность, — качнул головою Вилл. — Найдя эту девочку, ты разломал пополам булавку или пуговицу и подсунул одну половинку в ее одежду — вдруг улизнет. Ну а сегодня вторая половинка привела тебя сюда.

— Надо же, какой он сообразительный, и это ведь едва проснувшись, — одобрительно ухмыльнулся Салигос. — Однако я должен заметить, что ты сказал не «мою дочку», а просто «девочку». Так что никакой ты ей не отец. Я ведь вас, мужицкое отродье, вижу насквозь. Где-то при тебе должно быть припрятано золото, пусть хоть одна-единственная монета, чтобы привести когда-нибудь к заветному горшку, зарытому на заднем дворе.

— Нет у меня золота, ты уж извини.

— Жаль, очень жаль. — Салигас непринужденно, словно так и полагается, снял свой широкий пояс. — Вчера ты кое-что прервал. Поэтому прежде, чем заняться проверкой, не припрятал ли ты на себе что-нибудь интересное, я привяжу твои руки к баранке. Ты получишь полную возможность наблюдать, как я ее отделаю. — Он кивнул на Эсме, так и продолжавшую мирно спать. — Отделаю добротно и со вкусом.

Вилл снова почувствовал, как в нем поднимается драконья тьма, однако теперь не стал с ней бороться, а как раз наоборот — приветствовал ее, позволил ей заполнить его мозг, черным пламенем сверкнуть из его глаз.

Лубин злобно ощерился — и вскрикнул от боли, когда Вилл рванулся вперед и схватил его за руки.

Он сжимал запястья омерзительной твари, с восторгом ощущая, как трещат и дробятся ее кости.

— Ну а вот это, вот это тебе нравится? — спрашивал он. — Нравится, когда такое делают с тобой?

Псоглавец извивался и корчился, тщетно пытаясь разорвать безжалостную хватку. Его рот был распахнут, губы шевелились, однако Вилл если что и слышал, то лишь стук крови в собственных ушах. Ну конечно же, лубин умолял пощадить его. Ну конечно же, скулил. Ну конечно же, визжал. А что бы еще мог он делать? Вилл прекрасно знал эту породу.

Сперва драконья страсть сделала весь мир кроваво-красным, словно Вилл смотрел на него сквозь прозрачную пелену чистой, незамутненной ярости, а затем нахлынула полная тьма. Когда он снова начал видеть, рядом с машиной лежало безжизненное, страшно изуродованное тело Салигоса де Граллоха. Вилловы пальцы нестерпимо болели, его руки были по запястья в крови. Глаза лубина слепо таращились в небо, его зубы оскалились кошмарной предсмертной гримасой. Рядом с разорванной, вспоротой грудью на земле валялось нечто, бывшее, наверное, его сердцем.

— Папа? — Эсме, разбуженная шумом и криками опустила стекло и высунула голову наружу. — С тобой все в порядке?

Еле сдерживая тошноту, Вилл отвернулся от машины и помотал головой.

— Тебе обязательно нужно уйти, — сказал он тяжелым голосом. — Беги от меня, беги со всех ног!

— Почему?

— Во мне есть что-то… что-то очень плохое.

— Ничего, не тревожься.

Руки. Вилл смотрел на них и смотрел. Руки убийцы. Его голова была как свинцовая, сердце колотилось так сильно, что даже болела грудь. Он попробовал встать и был удивлен, когда встать получилось.

— Ты не понимаешь. Во мне так и остался кусочек дракона. Я никак не могу от него избавиться!

— Ну и что? — Эсме вылезла из машины, старательно избегая наступать на труп и на пятна крови. — Меня ничто плохое не беспокоит, потому-то я и продала себя Пожирателю Лет.

Вилл повернулся и смерил девочку долгим пристальным взглядом. Небесное невинное создание: золотые кудряшки, чуть великоватая для тела голова, ножки как спички, чуть не дочерна загорелая кожа.

— У тебя же нет памяти, — сказал он наконец. — Так откуда ты тогда знаешь про Пожирателя Лет?

— Это леди-лошадь так думает, что у меня нету памяти. И совсем все не так. Я забываю только людей и всякое, что происходит. А все, что важное, я помню. Ты учил меня ловить форель руками, и теперь я это помню. Кто-то другой научил меня, как снимать усыпляющие заклинания. — Она взглянула на жуткий, как в страшном сне, труп и равнодушно отвернулась. — Сегодня к вечеру я уже позабуду и про него, и про то, что пришлось тебе с ним сделать.

Затем Эсме отвела Вилла к ближайшей луже, чтобы тот вымыл руки. Тем временем сама она стирала его рубашку, стирала, пока не исчезли все следы крови. И мурлыкала при этом мотив той песни, которую пел он, когда увидел ее впервые. Несмотря на все, что случилось, она выглядела веселенькой и беззаботной. Она была, осознал наконец-то Вилл, таким же извращенным, пропащим созданием, как и он сам. И если он где-нибудь ее бросит, никто не сможет его осудить.

Да уж, сладкая парочка — и он, и она со сдвигом. Он все пытался, и все без толку, понять, как будет лучше поступить.

Ровно в полдень небо у них за спиной вспухло облаком дыма, а чуть позднее земля содрогнулась от взрыва настолько мощного, что все беженцы попадали на дорогу, зажимая ладонями уши, и прошел еще добрый час, пока к ним хоть немного вернулся слух. Весь запад поглотила глубокая, непроглядная тьма, которую иногда прорывали выплески пламени, это вспыхивали и взрывались домики, сараи и силосные башни, захлестнутые потоком расплавленного камня. Те, чьи оставленные дома постигла эта участь, вознесли к небу скорбные вопли. В какой-то кратчайший миг все бессчетные поколения, неразрывно связавшие с этой землей свою жизнь, были стерты с ее лица. Словно их, этих предков, никогда и не было — ни тех, чья память бережно хранилась, ни тех, кого зарыли и забыли.

Гиганты, восставшие из дыма, горели огнем, ослепительным, как сам Священный город, нестерпимо жарким, как кузницы заката. Медленно, постепенно они остывали и темнели, сперва до тусклого, словно вполнакала, сияния, а потом и до серого цвета, едва различимого на фоне облаков. Их было двое, и в руках у них были дубины. Еще горя остаточным тускло-красным светом, они начали поднимать дубины. К тому времени как их дубины были вскинуты до предела, сами они превратились в серые туши, непомерно огромные и еле заметные в облачном небе.

Движения гигантов были столь медлительны, что глаз их не видел, как не видит он движения часовой стрелки. Но если Вилл несколько минут на них не смотрел, а потом смотрел снова, их позы оказывались немного другими. Все долгое, очень долгое утро огромные дубины сближались. Ровно в полдень они соприкоснулись. И еще столько времени, сколько требуется, чтобы досчитать до тридцати, тишину ничто не нарушало. Затем по земле прокатилась ударная волна. Вилл видел, как она приближается подобно мощному порыву ветра, гнущему и ломающему деревья. Он схватил Эсме за руку и бросился вместе с нею в канаву, в результате чего удар их почти не затронул.

В тот день они прошли много миль, но Большая река словно бы и не стала ближе. Иногда они садились, но только на пару минут, отдыхать дольше Вилл не решался. В конце концов, уже ближе к закату, Эсме так утомилась, что стала плакать. Тогда Вилл нагнулся, натужно крякнул и подхватил ее на руки. Его ноги подламывались и не хотели идти.

— Тише, тише, спи-усни, — пел он девочке; вот так же поет коса в жаркий летний день. — Спи-усни. — Все-таки она была малым ребенком, а кем там еще — не имеет значения.

Эсме хныкала все тише и тише, а затем и вовсе уснула, положив головку Виллу на плечо. Вилл упорно ковылял по дороге, а через какое-то время рядом с ним остановился трактор, и водитель предложил ему сесть на задний борт прицепа, где уже сидели четверо других бедолаг. Он сказал, что у Эсме очень трогательный вид, такая маленькая и сонная — притомилась, наверное, бедняжка, а еще он сказал, что едет прямо до этих лагерей и при удаче они будут там уже к утру.

Так что, если разобраться, она за себя заплатила.