Древнегреческие праздники в Элладе и Северном Причерноморье

Античный праздник почти всегда сопровождался музыкой, пением и танцами. Эта триада составляла понятие музыка и считалась подвластной Аполлону и Музам[878]. Приобщаясь к этим искусствам, эллины испытывали наслаждение и счастье; в такие моменты им казалось, что они становятся похожими на богов. Вот как об этом писал Страбон (Х, 3, 9; С. 467): «Музыка, сопровождающая пляску, ритм и мелодия приводят нас в соприкосновение с божеством, как вызываемым музыкой удовольствием, так и художественным исполнением» (перевод Г. А. Стратановского).

Праздничные шествия и жертвоприношения богам проходили с пением и танцами под аккомпанемент духовых и струнных инструментов. Улицы оглашались песнями с музыкальным сопровождением, когда свадебный кортеж двигался из дома невесты в дом жениха, а вечером и ночью веселые компании возвращались с симпосионов, распевая и пританцовывая под мелодии аулоса, лиры или барбитона (рис. 82). В домах инструментальная музыка и хоровое пение звучали на праздничных застольях; туда состоятельные люди приглашали профессиональных музыкантов, чаще всего флейтисток (рис. 80). О существовании таких профессиональных музыкантш в Северном Причерноморье свидетельствует надпись на надгробии IV в. до н. э. из Мирмекия (КБН. 875).

Лучшую музыку в исполнении квалифицированных любителей и профессионалов греки слушали в театрах, где давали концерты свои и приезжие музыканты, а в драматические произведения постоянно включали музыку и танцы. Певцы и музыканты стремились принять участие в праздниках с мусическими агонами, ведь победы на таких состязаниях приносили им славу и поклонение во всей греческой ойкумене.

Древнегреческая музыка была ладовой и монофоничной, как затем оставались церковная византийская и народная греческая; они родственны музыкальным традициям Среднего Востока и ряда государств Азии, но чужды современной европейской музыке[879].

Музыкальные инструменты и их изображения на предметах прикладного искусства из Северного Причерноморья

Античные музыкальные инструменты сохранились в незначительном количестве, и в основном не целиком, а в виде фрагментов. Описания в сочинениях древних авторов и множество изображений на вазах, фресках, геммах, скульптурах и ювелирных изделиях помогают воссоздать весь набор инструментов, на которых играли эллины. В коллекциях археологических материалов из Северного Причерноморья подавляющее большинство изображений музыкальных инструментов находится на предметах прикладного искусства, в первую очередь на привозных расписных вазах VI-IV вв. до н. э.[880], а также на импортных и местных монетах, терракотах и украшениях.

Подобно современным, античные музыкальные инструменты, разделялись на три группы: струнные, духовые и ударные. К первым относились лира, барбитон, кифара и тригон, ко вторым – аулос, сиринга или флейта Пана, труба и орган, к третьим – кроталы, тимпаны, литавры и ксилофоны.

В научной литературе при описании рисунков на вазах лиру часто называют кифарой и наоборот; барбитон же вообще не упоминают, а его изображения относят то к лирам, то к кифарам[881]. Те же ошибки встречаются при описании терракот, сосудов и светильников, украшенных рельефами[882]. В результате получается, что исполнитель стихов, негромко аккомпанирующий себе на простейшем трехструнном барбитоне, оказывается кифаредом (рис. 94), то есть исполнителем музыки на концертном инструменте, а Гермафродит с лирой, названной кифарой, теряет связь с мифом об его отце Гермесе, который считался изобретателем лиры (Hom. Hymn. III. 40-54).

Лира, наиболее распространенный струнный инструмент, была легкой по весу, небольшой по размерам (50-60 см) и самой простой для обучения[883]. Ее резонатор овальной формы изготовляли из панциря черепахи, а также из дерева или металла, повторявших форму такого панциря, поэтому в древности лиру зачастую называли словом черепаха. Прекрасно сохранился бронзовый резонатор лиры из Пантикапея[884]. Мастер римского времени выполнил его в форме черепахи и украсил двумя театральными масками и фигурами Гермеса и Ники. Маски напоминали о том, что представления в театре всегда сопровождались музыкой, Ника символизировала победу на музыкальных агонах, а Гермес представлен на лире, потому что он считался ее изобретателем (рис. 95).

Поверх вогнутой стороны резонатора натягивалась мембрана из воловьей шкуры, а к выпуклой стороне крепились две роговые или деревянные стойки с прямыми или изгибавшимися наружу концами. Их соединяла перекладина, изготовленная обычно из самшита. Между ней и корпусом натягивались струны из кишок или сухожилий животных (рис. 95). Струны у лиры, как и у барбитона и кифары, имели одинаковую длину, но разную толщину; поэтому они издавали различные звуки. Их извлекали либо пальцами, либо плектроном, небольшой деревянной или костяной пластинкой, которую держали в правой руке. На краснофигурном лекифе из Ольвии изображен исполнитель лирической поэзии, опустивший руку с зажатым в пальцах плектроном (рис. 94). Плектроны, прикрепленные к кифарам на пестрых лентах, нарисованы на клазоменском кратере из раскопок на Березани (рис. 96).

Первоначально лира имела всего три струны, затем к ней добавилась четвертая, а с IV в. до н. э. и до конца античности наиболее распространенной стала семиструнная лира[885]. Она все же окончательно не вытеснила своих предшественниц с меньшим числом струн, на которых, по-видимому, исполнялись определенные виды музыки в старинных традициях. Недаром на эллинистических ольвийских и пантикапейских монетах наряду с семиструнной встречаются шести – и трехструнные лиры[886]. На вазе из Херсонеса в сцене состязания Аполлона с Марсием в руках бога трехструнная лира, а на обломке килика из Пантикапея изображена семиструнная[887].

Лира часто звучала во время домашнего музицирования, широко распространенного у древних. Ведь лирой владел почти каждый грек, так как именно на ней учились играть в школе[888]. Под аккомпанемент лиры или ее разновидности барбитона в архаический и классический периоды исполнялись многие стихотворные произведения. Поэтому лира стала символом поэтического творчества, и александрийские ученые от нее образовали термин «лирика».

На аттических вазах лира и барбитон присутствуют в сценах домашнего застолья и комоса (возвращение гостей с пирушки), а в мифологических сюжетах лира служит постоянным атрибутом божественного певца Орфея и предводителя муз Аполлона, которого также рисовали с кифарой. Оба инструмента звучали на всем протяжении античности, а похожий на лиру барбитон – лишь в эпоху архаики и классики; в IV в. до н. э. он вышел из употребления[889].

Резонатор барбитона такой же, как у лиры, а его стойки загибались внутрь, а не наружу, как у лиры, и были значительно длиннее; в отличие от лиры перекладина с колками, где закреплялись концы струн, располагалась не между стойками, а над ними (рис. 94, 97). Число струн колебалось от трех до семи. Длинные струны издавали густой и низкий звук, его считали лучшим аккомпанементом для исполнения лирических стихов, поэтому аттические живописцы рисовали с этим инструментом Сафо, Алкея (рис. 97), Анакреонта, Кидия и других поэтов[890]. Барбитон часто сопровождал песни, во время симпосиона и комоса[891], а также песнопения в честь Диониса, поэтому самого бога и его спутников сатиров и силенов рисовали поющими в сопровождении барбитона[892].

На лире и на барбитоне играли, сидя на стуле или на табурете, держа их под углом или параллельно полу (рис. 94), а так как на этих инструментах легко было аккомпанировать пению и танцу во время движения, лиру и, особенно часто, барбитон брали на праздничные шествия и играли на них при возвращений гостей с пирушки (рис. 82).

На кифаре играли почти всегда стоя и держали ее вертикально (рис. 96, 98, 100). Она была более звучной, более тяжелой и крупной, чем лира, не говоря уж о барбитоне. Весь корпус кифары делали из дерева, струны, обычно числом семь, крепились над боковыми стойками, их более сложное крепление на специальной надстройке давало лучшую, чем у лиры, возможность хорошо настроить инструмент. Сложность игры на кифаре сделала ее принадлежностью профессионалов или больших любителей музыки. Она звучала на мусических агонах, концертах, торжественных религиозных церемониях.

Конструкцию семиструнной кифары можно детально рассмотреть на клазоменском кратере, найденном на Березани (рис. 96) и на одной аттической амфоре (рис. 98). Там хорошо видно, как большой и тяжелый инструмент прижимали левым локтем к боку и закрепляли широкой лентой, охватывающей с одной стороны шею, а с другой – запястье исполнителя; более узкой лентой к кифаре прикрепляли плектрон.

Подавляющее большинство изображений музыкальных инструментов сохранилось на росписях чернофигурных и краснофигурных ваз, а также на скульптурах, не передающих цвет. Березанский кратер – редчайший рисунок с раскраской кифары. Корпус дорогих инструментов расписывали орнаментами, в данном случае, меандром; ленты брали ярких цветов. На рисунке кратера можно различить вышивку или тканый узор на лентах, а на их концах – кисти. Из письменных источников известно, что дорогие кифары и лиры покрывали золотом и инкрустировали слоновой костью и янтарем[893]. В храмах такие драгоценные инструменты входили в число пожертвований; они включены в опись сокровищницы Парфенона V в. до н. э.[894]

Не известно, обладали ли какие-нибудь жители Северного Причерноморья столь дорогими кифарами и лирами, но во всяком случае здесь видели такие инструменты на привозных изображениях и в руках гастролеров, дававших концерты в театрах. Несомненно, прославленные музыканты, выступавшие на Боспоре (Polyaen. V. 44, 1; Athen. VIII. 41, 349 d), играли на первоклассных инструментах.

Так как лира и кифара были символами Аполлона, широко почитавшегося в Тире, Ольвии и на Боспоре, на монетах этих городов часто с одной стороны чеканили голову бога, а с другой – кифару (рис. 99), реже лиру[895]. Аполлон с лирой или с кифарой изображен на ольвийской форме для отливки терракоты, на фронтоне ольвийского декрета в честь Антестерия[896], а также на привозных аттических вазах. Его рисовали играющим на лире рядом с двумя музами[897] и стоящим с кифарой около сестры Артемиды и матери Лето (рис. 100)[898]. На лекифе последней трети VI в. до н. э. сохранилось редкое архаическое изображение бородатого Аполлона (обычно он юный, безбородый) между Гермесом и Дионисом[899]. Сидя на табурете-дифросе, Аполлон играет на кифаре, частично раскрашенной белой краской, возможно, отмечающей костяные украшения корпуса инструмента (рис. 43). Вазописец запечатлел неординарный случай игры на кифаре сидя, а не стоя.

В IV-I вв. до н. э. лиру и кифару часто изображали в руках сирен и эротов (рис. 6). Сирена олицетворяла сказочное существо, зачаровывающее сладкоголосым пением. Мы видим ее поющую под аккомпанемент лиры на золотой диадеме IV в. до н. э. из Херсонеса и на форме того же времени для отливки украшения сосуда из Фанагории, а к золотой серьге из Пантикапея была подвешена фигурка сирены с кифарой[900]. Эрот с лирой неоднократно встречается на краснофигурных вазах, мегарских чашках и терракотах, найденных на Боспоре[901]. Так же, как сирена с кифарой, фигурка музицирующего Эрота прикреплена в качестве подвески к золотым серьгам из Феодосии[902].

Последний из струнных инструментов – тригон. Он ближе всего к современной арфе, также имеет много струн, но размером гораздо меньше. Название тригона произошло от его треугольной формы. Судя по вазовым рисункам и терракотам, на нем играли преимущественно женщины, обычно держа инструмент на коленях. Вероятно, в эллинистический период тригоны и кифары стали делать более тяжелыми, потому что играющие на них нередко опирают свои инструменты на подставку.

Среди боспорских терракотовых статуэток III-I вв. до н. э. есть немало фигурок с тригоном, стоящим рядом на невысокой колонке[903]. Некоторые из них, представляющие полуобнаженную молодую женщину с медальоном на груди, вероятно, изображают Афродиту[904]. Редкий рисунок сатира с тригоном сохранился на краснофигурной гидрии из Пантикапея[905], а на малоазийском лагиносе III в. до н. э. из Ольвии нарисованы тригон и ксилофон[906]. Целый ансамбль музыкальных инструментов представлен на кувшине III в. до н. э. из Пантикапея; на нем изображены девятиструнная кифара, семиструнный тригон, сиринга и два плектрона[907].

Господствующее место среди духовых инструментов принадлежало аулосу. Его в отечественной и зарубежной научной литературе называют флейтой, хотя на самом деле он ближе всего к современному гобою или кларнету[908]. На нем, как и на струнных инструментах, исполняли сольные пьесы, а также аккомпанировали пению и танцам. Наряду с кифаристами авлеты постоянно участвовали в музыкальных агонах. Фигуры победителей в нарядных одеяниях украшают панафинейскую амфору из Пантикапея (рис. 59) и фрагмент краснофигурной пелики из Ольвии, на которой символом победы авлета служит подлетающая к музыканту Ника (рис. 101)[909].

Выдающиеся музыканты совершенствовали свои инструменты. В V в. до н. э. поэт Фринид аккомпанировал своим стихам на девятиструнной кифаре, а его младший современник Тимофей Милетский играл на одиннадцатиструнной (Plut. Agid. 10); беотиец Проном, прославившийся в IV в. до н. э. своим мастерством во всей Элладе, сделал по словам Павсания (IX, 12, 4), замечательный аулос для исполнения любых мелодий.

Аулос состоял из трубки с несколькими отверстиями и мундштука. Трубку изготовляли из тростника, дерева или полой кости животного, чаще всего оленя или осла. Мундштук, составленный из язычка и одной или двух так называемых луковиц, вытачивался из дерева или кости либо отливался из металла. Поллукс (IV, 75) в своем словаре указал пять видов аулосов. Современные ученые следующим образом определяют эти виды: сопрано (20-30 см), альт (40-50 см), тенор (около 50 см), баритон (около 80 см) и очень редко встречающийся бас длиной в 1 м или более[910]. Таким образом, звучание аулосов соответствовало пяти тембрам человеческого голоса. Чаще всего изображали сопрано или альт. На полихромной пелике III в. до н. э., расписанной боспорским художником, Пан играет на редком, очень длинном двойном аулосе-басе[911], а сирена на золотой серьге из Пантикапея исполняет мелодию тоже на длинном аулосе, вероятно, баритоне[912]. Поэтому по длине аулоса можно было представить тембр инструмента.

Как правило, обе трубки аулоса художники рисуют одинаковой длины. Редкое изображение на пелике из Пантикапея (рис. 46)[913] показывает, что иногда играли на инструментах разного тембра. Это подтверждается письменными источниками; Поллукс (IV, 80) отметил, что свадебная мелодия исполнялась на аулосах разной длины. Обычно авлет извлекал звук одновременно из двух трубок, но иногда музыкант исполнял мелодию на одной, отведя другую в сторону. Такой момент почти не привлекал внимание вазописцев, поэтому для истории античной музыкальной культуры важно выделить рисунок мастера Эпиктета, изобразившего в медальоне килика играющего на одной трубке авлета; фрагмент этого килика найден в Ольвии (рис. 102)[914].

О широком распространении игры на аулосе в античных полисах Северного Причерноморья свидетельствуют находки этих инструментов[915]. Трудно определить, какие из них местного производства, а какие импортные, ведь они сделаны из трубчатых костей животных, одинаково распространенных в Греции и ее колониях. Лишь фрагменты дорогих аулосов из слоновой кости можно определенно считать привозными[916]. Находки показывают, на каких разнообразных инструментах играли местные музыканты: их аулосы имели различное количество отверстий (от двух до шести) и были сделаны либо из цельной кости, либо из трубочек, соединенных втулками. Один пантикапейский составной аулос включал элементы из трех различных материалов: кости, дерева и бронзы[917].

При игре на аулосе исполнитель зачастую надевал на голову своеобразную узду из кожаных и матерчатых лент (рис. 38, 52, 101). Греки называли ее форбеей или перистомией. Она охватывала затылок и верх головы, а на лице покрывала щеки и губы, около которых находилось отверстие для мундштука аулоса. Назначение форбеи сейчас не до конца понятно. Вероятно, она предохраняла исполнителя от чрезмерного нажима воздуха при сильном надувании щек и поддерживала губы около мундштука. Судя по изображениям, форбею надевали мужчины, в редких случаях женщины, а дети – никогда. Форбея отсутствует у музыкантов, принимающих участие в симпосионе, то есть в закрытом помещении. Видимо, в ней нуждались при громкой игре на открытом воздухе: в театре, на палестре, во время праздничных шествий, религиозных церемоний и военных действий. Однако при изображении подобных сцен исполнитель далеко не всегда имеет форбею.

Форбея хорошо видна на фрагментах двух краснофигурных ваз из Ольвии (рис. 52, 101) и на обломке канфара с острова Левка (рис. 38)[918]. Последний украшен сценой дионисийского праздника с участием играющего музыканта, за спиной которого находится кожаный футляр с отделениями для двух трубок аулоса. Такие футляры изображали висящими на стенах комнат, где происходили симпосионы и звучали аулосы. Иногда на футляре можно различить притороченную к нему коробочку для хранения язычков аулоса; она нарисована на килике из Мирмекия[919].

Другие духовые инструменты занимали довольно скромное место в античной музыке. На сиринге, составленной из нескольких склеенных воском трубок различной длины, в основном играли пастухи. Их бога Пана часто представляли с сирингой, называемой также флейтой или свирелью Пана. Среди ольвийских находок есть серебряный браслет эллинистического времени с фигуркой козлоногого Пана, играющего на таком инструменте (рис. 103)[920], и две терракоты, изображающие спутника богини Кибелы Аттиса в виде фригийского пастуха с сирингой в руках (рис. 37)[921]. Старый пастух в повести Лонга «Дафнис и Хлоя» (II, 35) показывает на этом инструменте юным пастушкам, «как надо играть для стада коров, какие напевы подходят для коз, а под какие овцы охотно пасутся. Нежно играл для овец, громко для стада коров, резко для коз» (перевод С. П. Кондратьева). Находки большого количества костей крупного и мелкого рогатого скота свидетельствуют о том, что в Северном Причерноморье греки держали большие стада, поэтому, наверное, и здесь опытные пастухи, играя на сиринге, приучали животных определенно реагировать на те или иные мелодии.

Труба у греков и римлян служила не для исполнения музыкальных пьес, а для подачи различных сигналов. Ее звуками оповещали горожан о военной опасности (Bacch. XVII, 15), давали сигнал к началу праздничных игр, а также сражений на суше (Xen. Anab. I, 1. 17; Arr. Anab. I, 14; Diod. Sic. XVII, 11,3) и на море (Her. VIII, 11), извещали о конце морского боя и времени отплытия кораблей (Arr. Anab. VI, 3, 3; Diod. Sic. XVI, 12. 62). В словаре Поллукса (IV, 185) отмечены различные «части мелодии трубы»: выступление войска, призыв к началу боевых действий, отбой и отдых, сигнал к привалу. В Северном Причерноморье известно по рассказу Полиена о сигналах военных труб при осаде Феодосии в IV в. до н. э. (Polyaen. V, 23), а также о состязании трубачей на празднике в Херсонесе (IPE I2. 493, 551). Звуки некоторых труб, по свидетельству Поллукса (IV, 88), слышались на расстоянии до 10 км.

К духовым инструментам относится также орган, изобретенный в конце эпохи эллинизма. Единственное его изображение в Северном Причерноморье сохранилось на росписи боспорского саркофага 1 в. н. э.[922]

Последняя группа греческих музыкальных инструментов – ударные. Из них ксилофон и кимвалы (металлические тарелки) звучали в древности сравнительно редко и на предметах искусства изображались эпизодически. В эллинистический период ксилофон встречается среди музыкальных инструментов на росписях малоазийских и италийских ваз. Его схематический рисунок вместе с тригоном имеется на упомянутом кувшине-лагиносе из Ольвии. На пластинках из слоновой кости, украшавших саркофаг из кургана Большая Близница, изображены сирены с различными музыкальными инструментами, в том числе с кимвалами[923].

Стук кроталов (род кастаньет) и удары в тимпан (бубен) постоянно сопровождали танцы и раздавались при отправлении некоторых культов. Костяные, бронзовые или деревянные кроталы состояли из двух частей, которые прикреплялись к пальцам и ударялись одна о другую (рис. 104). По паре кроталов держали в каждой руке; это видно на чернофигурных и краснофигурных вазах, найденных в Ольвии и на Боспоре[924], на золотых бляшках из кургана Куль-Оба (рис. 105)[925], на фигурном лекифе в виде сирены из Фанагории[926]. Кроталы и тимпан отчеканены на медных ольвийских монетах начала II в. до н. э.[927]

Тимпан, круглый бубен с металлическим или деревянным ободом, обтянутым кожей, обычно имел диаметр около 30 см, а на праздниках Кибелы, Диониса и некоторых других богов восточного происхождения гремели гораздо более крупные тимпаны. Большой тимпан рядом с Кибелой неоднократно изображен на местных и привозных северопричерноморских терракотах[928] и рельефах (рис. 36). Художники рисовали тимпаны в руках спутников Диониса сатиров и менад, и такие рисунки встречаются на вазах из Северного Причерноморья (рис. 55).

Музыканты, певцы и танцоры

Античные авторы неоднократно писали об огромном влиянии музыки на чувства греков. Вот как Плутарх в «Застольных беседах» (VII, 5, 1) рассказал о выступлении знаменитого авлета и его хора. Музыка опьянила слушателей «сильнее всякого вина, и они уже не довольствовались выкриками и отбиванием такта, но вскакивали с мест и сопровождали эту музыку соответствующими телодвижениями, не подобающими достоинству благовоспитанного человека».

Философы осуждали чересчур эмоциональное с их точки зрения восприятие музыки аулосов, и потому Платон и Аристотель в своих проектах идеального государства вообще исключили аулос из состава музыкальных инструментов. И в реальности государственные власти стремились контролировать развитие и характер музыки, порой пытаясь насильственно удержать ее в рамках норм, казавшихся им пристойными. Классический пример приведен Плутархом в жизнеописании Агида (гл. 10). В V в. до н. э. в Спарте запрещали играть на лирах и кифарах, имевших более семи струн, и потому дававших возможность сочинять и исполнять нетрадиционную музыку. Эфор Экреп демонстративно отсек две из девяти струн инструмента знаменитого кифариста Фринида; так же поступили спартанцы с прославленным во всей Элладе учеником Фринида поэтом и музыкантом Тимофеем Милетским, игравшим на одиннадцатиструнной кифаре в новой ладовой системе. По словам спартанского царя Агида, его соотечественники «опасались в музыке чрезмерной замысловатости, не желали, чтобы это ее дурное качество переступило рубеж, за которым возникает нестройное и неверное звучание в жизни и нравах, приводящее государство к внутреннему несогласию и разброду».

Это напоминает борьбу коммунистической партии и советской власти с творчеством Шостаковича, запрет играть Пятую симфонию и возмущение его оперой в официальной статье «Сумбур вместо музыки». Но как и в античности, так и теперь подобные попытки оказываются тщетными. Остановить развитие музыки, как и прочих искусств, невозможно, и казавшееся когда-то чрезвычайно смелым и необычным становится понятным и привычным. Подобно Шостаковичу, признанному еще при жизни классиком, Тимофей, выдающийся реформатор античной музыки и хоровой лирики, потрясал новизной своих сочинений в конце V – начале IV вв. до н. э., а в эпоху эллинизма он стал автором, изучавшимся в школе (Polyb. IV, 20), и на смену ему пришли другие музыкальные кумиры. Начиная с III в. до н. э. кифары с большим, чем семь, количеством струн никого не удивляли, и их стали изображать среди обычных музыкальных инструментов, например, на кувшине III в. до н. э. из Пантикапея нарисована девятиструнная кифара[929].

В античной литературе упоминается множество имен знаменитых композиторов и исполнителей. Они ездили по всей Элладе, участвовали во всевозможных празднествах с музыкальными агонами, давали концерты в театрах и при дворах разных правителей. В IV в. до н. э. греки восхищались кифародами Аристоником из Олинфа и афинянином Стратоником. Полиен (V, 44, 1) и Афиней (VIII, 349 d) сообщили об их концертах в городах Боспора и о том, как в театр собирались все жители, чтобы их послушать. В одной надписи римского времени сказано о прибытии в Херсонес из Нижней Мезии известного музыканта Гая Сильвана (IPE I2 . 365)[930].

Музыкальный агон на Пифийских играх в Дельфах около святилища Аполлона считался самым главным в Элладе. Музыканты состязались также на общегреческих Немейских и Истмийских играх, и лишь в Олимпии не было подобных агонов. Зато их включали во множество празднеств меньшего масштаба, о чем говорилось в главе о спортивных и музыкальных состязаниях. Уже в классический период на такие праздники съезжались музыканты из разных городов, и среди них были выдающиеся исполнители, увенчанные многими наградами. На краснофигурной пелике середины V в. до н. э. нарисован кифарист Алкимах на пьедестале почета; надписи на вазе указывают на его победы в Афинах и Марафоне, на Немейских и Истмийских играх[931]. В эллинистический период на музыкальные агоны допускались женщины. В Дельфах на Пифиаде 134 г. до н. э. победила кифаристка и певица из города Кумы, за что ее увенчали венком, наградили тысячью серебряных драхм, поставили статую и дали проксению[932]. Ценные призы музыканты завоевывали и на других праздниках.

Греческие музыканты чаще всего выступали в роли аккомпаниаторов и гораздо реже исполняли чисто инструментальную музыку. Зачастую певец и музыкант совмещались в одном лице. На вазах такой поющий музыкант изображается с закинутой назад головой и открытым ртом (рис. 98). Конечно, аккомпанировать собственному пению можно было лишь на струнных инструментах, а пение под звуки аулоса всегда требовало отдельного музыканта. Например, на рисунке краснофигурной пелики из Ольвии мы видим, как авлет играет, глядя на стоящего перед ним поющего юношу с венком на голове (рис. 106).

В VII-V вв. до н. э. музыка сопровождала большинство стихотворных произведений, и поэты были одновременно композиторами. Безусловно выдающимся музыкальным талантом обладали авторы сольной и хоровой лирики такие, как Сафо, Алкей, Пиндар, Стесихор, а также великие греческие трагики Эсхил, Софокл и Еврипид, писавшие слова и музыку для сольных и хоровых партий в своих многочисленных пьесах.

Монодическую лирику исполнял один человек под аккомпанемент лиры или барбитона, причем отдавалось предпочтение последнему из-за его негромкого и низкого звучания. Поэтому классиков монодической поэзии Алкея и Сафо вазописцы рисовали именно с барбитоном (рис. 97)[933]; во второй половине V в. до н. э. афиняне поставили на Акрополе статую Анакреонта с барбитоном в руках (АР. XVI, 306-308; Paus. I, 25, 1), и через несколько столетий греки помнили, как поэт «на своем барбитоне пробуждал нектар гармонией» (АР. XVI, 29). На краснофигурном лекифе из Ольвии представлен поэт или исполнитель лирических стихов, аккомпанирующий себе на трехструнном барбитоне[934]. Он только что закончил строфу и, проведя плектроном по струнам, опустил руку (рис. 94). Рядом с ним на стене висит крестообразный ключ для подтягивания струн музыкальных инструментов. Монодическая поэзия предназначалась для небольшого круга слушателей обычно на симпосионе; стихи посвящались простым и понятным каждому темам о любви и вражде, о радостях и горестях частной жизни, о грусти по быстро уходящей молодости.

Иные задачи стояли перед авторами, писавшими тексты и музыку для хоровой лирики, ее исполняли на праздниках, посвященных богам и героям, и для этого требовались глубокие знания мифологии. В большинстве случаев хоры сочинялись для определенного праздника. В парфениях Алкмана, написанных для состязания хоров девушек на празднике в Спарте, названы даже имена исполнительниц, а эпиникии (победные оды) Пиндара и Вакхилида пели в честь определенных победителей, завоевавших призы на Олимпийских, Пифийских, Немейских и Истмийских играх. Те же поэты писали стихи и музыку для самых разнообразных хоров: для гимнов разным богам, для пеанов, представлявших призыв о помощи или благодарность Аполлону, для дифирамбов, распевавшихся на дионисийских праздниках, для гипорхем, хороводов в честь Аполлона и Артемиды, для энкомиев, прославлявших выдающихся граждан, и для френов, надгробных плачей[935].

Пеан сопровождался как струнными, так и духовыми инструментами, а дифирамб – преимущественно аулосом. Все перечисленные хоровые произведения сочиняли по определенным правилам. В дифирамбе запевала вел диалог с хором, и именно из этого жанра развилась греческая трагедия; прекрасный образец дифирамба содержится в хоре трагедии Еврипида «Вакханки» (ст. 64-165). Пеаны, первоначально обращенные к Аполлону, и дифирамбы, песни о Дионисе, начиная с классического периода, стали посвящаться разным богам.

При раскопках в Дельфах найдены стелы с записями текстов вместе с музыкой гимнов Аполлону[936]. Правда, перевести ее на современные ноты затруднительно, потому что в античности умели точно указывать лишь высоту звука и очень приблизительно – его продолжительность[937]. Поэтому музыкант многое привносил от себя, и не случайно Аристид Квинтилиан в трактате «О музыке» приравнивал значение композитора и исполнителя.

Наряду с пением греческие праздники сопровождались танцами. Нередко они составляли единое целое; такой танцующий и поющий под музыку хоровод описан Алкеем в гимне Аполлону:

Перевод В. Иванова

Хоровод женщин, движущихся и, наверное, одновременно поющих под звуки кифар, изображен на фрагменте клазоменского кратера, найденного на Березани, а на его верхнем фризе показаны танцующие под аулос мужчины в составе праздничного шествия (рис. 2, 96).

Гипорхемы, хоровые песни с танцами пантомимического характера, известны сейчас по фрагментам из сочинений Пиндара и Вакхилида. Первоначально исполнители воспроизводили мифологический сюжет о странствовании Лето, матери Артемиды, и Аполлона; они пели и жестами изображали песни, язык и обычаи народов, у которых побывала Лето (Hom. Hymn. I, 159-164). Вообще хорошие танцоры прекрасно знали мифологию, потому что, как писал Лукиан в трактате «О пляске», большинство танцев изображали сцены из мифов, а значит в них заметную роль играла пантомима. Это подтверждается словами Аристотеля (Poet., I) о том, что танцоры посредством выразительных движений воспроизводят характеры, душевные состояния и действия. Описания античных авторов иллюстрируются росписями некоторых ваз. На килике выдающегося художника Эпиктета представлена танцовщица в небриде, шкуре молодого пятнистого оленя (рис. 104); вероятно она изображает сцену из мифа о Дионисе и его почитательницах менадах, одевавшихся в небриды.

Состязания танцоров включались в некоторые праздники. Например, на Панафинеях выделялись призы исполнителям военного танца пиррихий; его танцевали под аккомпанемент аулоса сначала мальчики, затем юноши и, наконец, взрослые мужчины (Aristot. Athen. Pol. 60, 4)[938]. Пиррихий в разных вариациях был известен всем эллинам, и, конечно, его танцевали в Северном Причерноморье. Пляска исполнялась либо одним танцором, либо двумя группами, представлявшими противников, они бывали одеты или обнажены, но непременно имели шлем, копье и щит. Платон в «Законах» (VII, 815 а) описал пиррихий как мимическое изображение войны; танцоры своими движениями имитировали нападение и оборону во время сражения: они подражали тому, «как человек спасается от ударов и метательного оружия, кидаясь в сторону, отступая, прыгая вверх и нагибаясь к земле», а затем показывали движения нападающих, бросавших стрелы и дротики и наносящих удары врагам.

По рассказу Ксенофонта (Anab. V, 29) и вазовым рисункам известно, что пиррихий танцевали также девушки. Они изображены на фрагментах расписных ваз из Пантикапея и Херсонеса[939]. Полностью сцена с этим танцем сохранилась на кратере конца V в. до н. э. из кургана в Киевской области, куда ваза попала несомненно из какого-то города в Северном Причерноморье. Танцор в шлеме с конским хвостом нарисован в энергичном движении, в одной руке он держит расписной щит, в другой – копье, рядом стоят с одной стороны судья, с другой – аккомпанирующая на аулосе женщина в роскошном узорном хитоне и плаще (рис. 107)[940].

Эллины считали обучение танцам столь же полезным, как и занятия гимнастикой (Xen. Symp. II, 16-19). На палестре наряду с атлетическими тренировками подростки учились танцевать. Поэтому понятно, почему танцевальное состязание мальчиков, описанное в «Застольных беседах» Плутарха (IX, 747 a-b), судили учитель гимнастики и брат писателя, который сам превосходно умел плясать пиррихий и выделялся этим еще тогда, когда посещал палестру.

Наряду с пиррихием известны названия множества разнообразных плясок и отдельных фигур (Pollux. Onom. IV, 99-105). Мы видим их на бесчисленных произведениях античного искусства, но далеко не всегда можем отождествить с описанием определенных танцев у древних авторов. Почти все юноши и девушки умели танцевать. Они исполняли разные танцы на домашних праздниках, на пирах при дворе разных правителей и на всевозможных общественных празднествах. По изображениям видно, что греческие танцоры редко прикасались друг к другу, лишь в хороводах брались за руки. Во время некоторых танцев женщины надевали короткие хитоны, не доходящие до колен, в то время, как в повседневной жизни женские одеяния закрывали ноги до ступней. Вероятно, в коротких хитонах танцевали только гетеры и профессиональные танцовщицы, они же выступали в некоторых танцах частично или полностью обнаженными (рис. 105).

Роль музыки, пения и танцев во время празднеств в честь разных божеств

Всякое греческое более или менее крупное празднество начиналось с торжественного шествия к храму или алтарю и сопровождалось музыкой и пением. Музыка обязательно звучала и во время жертвоприношения, создавая у участников ритуала определенное эмоциональное настроение сопричастности божествам. Кроме того, она заглушала стоны жертвенных животных[941]. На краснофигурной ойнохое из Пантикапея показано, как ведут быка для жертвоприношения, вслед за ним идет женщина с лирой; она несет ее к алтарю, где будет играть во время заклания животного (рис. 108)[942].

Около алтаря хор пел гимн, обычно в сопровождении лиры или кифары. Часто эти гимны писались по заказу к определенным праздникам. Таковы, например, знаменитые гомеровские гимны Аполлону Делосскому и Пифийскому или гимн Зевсу, сочиненный Пиндаром для хора в Фивах. Гимны разным богам пели и в Северном Причерноморье. Сохранились две надписи с текстами гимнов, написанных элегическим дистихом: один, посвященный Ахиллу, исполняли в Борисфене в I в. н. э.[943], другой сочинен в Херсонесе во II в. н. э. для праздника в честь Гермеса (IPE I2 . 436)[944]. В первом прославляется «равный бессмертным Ахилл Эакид», покровитель острова, а второй написан по заказу гимнасиарха Демотела по случаю атлетических побед его подопечных.

В ионийских колониях на Боспоре и в Ольвии, вероятно, самые пышные празднества справлялись в честь Аполлона. Гомер в гимне этому богу писал, что, где бы ни собрались ионийцы, они услаждают Аполлона пением и пляской (Hom. Hymn. I, 149, 150). В VI-V вв. до н. э. в Ольвии существовал аристократический мужской союз мольпов, образованный по образцу такого же союза в ее метрополии Милете[945]. Мольпы ведали сакральными делами при отправлении культа Аполлона Дельфиния и, возможно, сами исполняли, священные песнопения и танцы в честь бога; ведь наименование мольпов произведено от греческого слова μολπή, означающего либо просто пение, либо пение с пляской. Это слово употребил Гомер, описывая хоровод девушек и юношей, изображенный на щите Ахилла (Il. XVIII, 606), и говоря о пении славного музыканта Фемия (Od. I, 152).

Во всех северопричерноморских городах торжественно справлялись Дионисии и праздники в честь Кибелы. Они сопровождались бурными мелодиями аулосов и громкими ритмическими звуками тимпанов и кроталов. Аполлону же традиционно посвящали более спокойную музыку и песнопения в ее сопровождении, поэтому на привозных и местных памятниках искусства из Северного Причерноморья Аполлон представлен исключительно с лирой или кифарой. В дионисийских сценах участвуют авлеты и спутники Вакха силены и менады, играющие на аулосах (рис. 38, 39, 46) и сопровождающие свои шествия и танцы ритмическим стуком кроталов.

В реальной жизни не соблюдалось строгое разграничение инструментов на празднествах этих богов. Плутарх в трактате «О музыке» (гл. 14) писал, что уже в VII в. до н. э. авлеты сопровождали жертвоприношения и хоры в честь Аполлона, а поэты Алкман и Коринна упоминали о том, что этот бог играл на аулосе. В середине VI в. в до н. э. авлетов включили в самый главный в греческий мусический агон на Пифийских играх. Там они обязательно исполняли ном из пяти частей, темой которого была борьба Аполлона с чудовищным змеем Пифоном и победа бога, в честь которой он, по преданию, установил в Дельфах Пифийские игры.

Этот один из древнейших образцов программной музыки играли в течение трех столетий по канону, установленному в VI в. до н. э. В программу нома входило пять тем: пролог иллюстрировал выбор места битвы бога с Пифоном, далее следовали основные части пьесы: вызов на бой, сражение и победа Аполлона, а в финале звучала мелодия танца, исполненного победителем (Pollux. IV, 84). Авлет воспроизводил трубный сигнал к бою, имитировал зубовный скрежет и бранные речи противников и заключал ном музыкой танца; границы отдельных частей пьесы определялись переменой ритма[946].

Еще в начале V в. до н. э. вазописцы рисовали Диониса с барбитоном[947], из чего следует заключить, что какие-то песнопения в честь бога сопровождались струнными инструментами. Это подтверждается изображениями спутников Диониса иногда аккомпанирующими своим песням и танцам на барбитоне, кифаре и тригоне. Подобные изображения изредка встречаются и на росписях ваз из Северного Причерноморья[948].

Соперничество струнных и духовых инструментов отразилось в мифе о состязании Аполлона и силена Марсия. Победа Аполлона в этом соревновании запечатлена на краснофигурных вазах IV в. до н. э. из Херсонеса и Пантикапея[949].

Греки рассказывали, как силен Марсий родом из Фригии, подобрал брошенный Афиной аулос. Богиня изобрела этот инструмент, но затем выбросила его, увидев, как при игре на нем безобразно раздуваются щеки и из-за этого над нею смеются другие богини. Марсий, спутник малоазийской богини Кибелы, став искусным авлетом, вызвал на музыкальное состязание Аполлона. Бог, игравший на кифаре или на лире, победил Силена и жестоко расправился с ним: он снял с побежденного кожу и повесил ее у истоков реки Меандр. Так утверждалось превосходство спокойных струнных мелодий над экстатическим характером музыки, исполнявшейся на духовых и ударных инструментах и сопровождавшей песни и пляски, посвященные богам восточного происхождения: Дионису и Кибеле.

Миф о состязании Аполлона и Марсия пользовался широкой популярностью в классический период. О нем упоминали в своих сочинениях Геродот (VII, 26) и Ксенофонт (Anab. I, 2, 8). На афинском акрополе стояла скульптурная группа Мирона, изобразившего Афину и Марсия (Paus. I, 2, 8); аттические художники рисовали сцены мифа на вазах. Находки таких ваз в Херсонесе и Пантикапее свидетельствуют об интересе к этому мифу в Северном Причерноморье, где широко справляли праздники в честь Аполлона и богов, спутником которых был Марсий.

На праздниках Кибелы, называемой также Матерью богов, выдающаяся роль отводилась громким звукам аулоса и тимпана; последний, как упоминалось выше, постоянно присутствует на изображениях богини. Не случайно скиф Анахарсис, справляя праздник Кибелы, взял тимпан (Her. IV, 76). Таким образом, обряд, совершенный даже одним человеком, сопровождался ударами в бубен. На многолюдных же празднествах Кибелы звучало несколько тимпанов. Об этом писал Пиндар в дифирамбе фиванцам, говоря, как в честь Матери богов первыми грянут тимпаны, затем ударят кроталы, запылают факелы, и женщины начнут танцевать с безумными криками «алала».

При появлении спутника Кибелы Аттиса раздавалась мелодия, исполнявшаяся на сиринге, которая была его атрибутом. Посвященную Аттису музыку играли также на струнных инструментах, о чем говорится в гимне, который цитирует отец церкви Ипполит (Ref. V, 9): «Аттиса хочу я воспеть, сына Реи, не трубами звонкими, не аулосом идейских куретов, но нежными звуками Феба-Аполлона». Таким образом, на праздниках Кибелы музыка, посвященная Аттису, контрастировала с музыкальной темой богини не только более спокойным тембром, но и характером звучания иных инструментов.

Зажигательная музыка аулосов в сопровождении громко стучащих тимпанов и кроталов сопутствовала вакхическим шествиям с танцами и питьем вина; это приводило их участников в исступление. О такой процессии, двигавшейся по улицам Ольвии, рассказано в новелле о Скиле в «Истории» Геродота (IV, 79). В херсонесских надписях говорится о шествиях со статуей Диониса и упоминается предводитель вакхической процессии, изображение которой представлено на рельефе местного мастера (IPE I2.343, 425).

В ритуальных танцах свиты Диониса участвовали мужчины и женщины, во время пляски отождествлявшие себя с сатирами и менадами, мифическими спутниками бога. Вазописцы изображали разные моменты этих танцев[950]; очень выразительны, например, сцены с менадами на килике мастера Макрона (рис. 109). Изучая подобные рисунки, ученые пришли к выводу, что вакхические пляски в основном импровизировались и не содержали определенной последовательности движений. Каждый танцующий исполнял собственную партию, включавшую традиционные движения: прыжки, повороты, скользящий и коленоприклоненный бег. К особенностям вакхических танцев следует отнести резкие движения головой, которые вызывали головокружение, способствовавшее вхождению в транс[951].

Философы и государственные деятели осуждали танцы, доводящие до исступления, однако признавали, что пляски с сильными телодвижениями освобождают возбуждение людей от внутренних конфликтов и помогают вернуть душевное равновесие. Это мнение разделяют и некоторые современные психологи. Они рассматривают древние оргаистические танцы как выражение желания некоторых людей отделить дух от тела и мистически объединиться с божеством, освободившись на время от тягот повседневной жизни[952].

Танцы менад и сатиров на дионисийских празднествах украшают множество ваз из Северного Причерноморья[953]. Например, на чернофигурной ойнохое из Ольвии вазописец выразительно представил на фоне виноградной лозы двух танцующих женщин в плащах, а на краснофигурном стамносе из Пантикапея изображена менада, танцующая во время афинского праздника Ленеи, который справлялся также на Боспоре[954].

Редкая иллюстрация пляски на празднике виноградарей уцелела на обломке клазоменской вазы (рис. 110); под аккомпанемент аулоса танец исполнялся в корзине с виноградом и прославлял Диониса, вероятно, открывая сезон изготовления вина. В Северном Причерноморье, как и повсюду, где греки занимались виноделием, существовали пляски виноградарей. Одну из них описал Лонг в повести «Дафнис и Хлоя» (гл. 36). Танцор показал, «как виноградные грозди срезают, как корзины несут, как сок из гроздей выжимают, как по бочкам его разливают, как, наконец, вино молодое пьют» (перевод С.П. Кондратьева).

Танцы сопровождали все жанры греческой драматургии, поэтому без них не обходилось ни одно представление в театре. Некоторые танцы, известные по описаниям античных авторов, изображены на аттических вазах: эммелия, включавшаяся в трагедию, сиккинида и кордакс, исполнявшиеся одетыми сатирами актерами в сатировских драмах и комедиях (рис. 53)[955].

На многих греческих празднествах происходили состязания хоров, которые выставляли разные общины полисов. Больше всего сохранилось сведений о таких хорах на праздниках Аполлона и Диониса[956]. В Северном Причерноморье хоры, конечно, выступали на местных Дионисиях, Аполлониях и других праздниках. Как и всюду, они делились на три возрастных состава (мальчики, юноши и взрослые), на хоры мужчин и отдельно женщин и, вероятно, смешанные хоры. Однако в сохранившихся источниках об этом почти не упоминается. Можно указать лишь новеллу о Гикии, включенную в сочинение Константина Багрянородного «Об управлении империей» (гл. 53). В новелле, действие которой относится к I в. до н. э., рассказано, что в Херсонесе пели хоры и водили хороводы во время ежегодного поминовения Ламаха, отца героини. Слово «хор», по-видимому, можно восстановить во фрагменте херсонесской надписи римского времени с перечислением мусических состязаний[957].

Выступление хоров тщательно готовились заранее под руководством опытного наставника хородидаскала, зачастую он являлся не только учителем, но также автором слов и музыки. При наличии средств приглашали известных хородидаскалов, нередко из других городов. Это практиковалось уже в VI в. до н. э. В «Паросской хронике» под 508 г. до н. э. написано, что на соревновании афинских хоров «победил тот, который обучил халкидонянин Гиподик». Хорошие хоры ездили выступать на праздники в другие города Эллады. О подобной практике в начале V в. до н. э. свидетельствует «Жизнеописание» Пиндара, где говорится, что его учитель Аполлодор, «отъезжая с хором в чужую сторону, доверил свое училище подростку Пиндару, и тот хорошо управился»[958].

Подготовка хора требовала значительных средств, которые предоставляли либо группа граждан, либо назначенный хорег, состоятельный гражданин полиса. В речи Лисия (XXI, 1-5) указаны траты одного человека на хор: для праздника Дионисий – 5000 драхм, для Таргелий – 2000, для Панафиней – 800, для детского хора – 15 мин. Хорег оплачивал содержание хористов, хородидаскала, обучавшего их петь и танцевать, и музыкантов-аккомпаниаторов, а также одевал хористов в нарядные одежды и даже золотые венки (Dem. XXI, 13, 16), стараясь, чтобы его хористы превзошли соперников пением, танцем и внешним видом.

В надписи с перечислением участников Сотерий, проходивших в 277 г. до н. э. в Дельфах, сохранилось единственное имя хородидаскала из Северного Причерноморья (Syll.3 424; МИС. 11). Боспорянин Исил, сын Хрисолая, подготовил хор для этого праздника. Вероятно, он был хорошим мастером своего дела, так как Дельфы считались музыкальной столицей Эллады, и туда съезжались лучшие греческие музыканты. В той же надписи упомянуты три гиматиомиста. Они обеспечивали соревновавшихся костюмами (продавали или давали за деньги на прокат). По-видимому, они сами изготовляли эти наряды, будучи, говоря современным языком, художниками-модельерами. Вазописцы часто рисовали музыкантов, певцов и актеров в роскошных расшитых узорами одеждах, которые носили исключительно участники празднеств (рис. 54, 101).

Трудно сказать, привез ли Исил хор со своей родины или из другого города. Вместе с хором под руководством боспорянина на этом празднике выступали коллективы певцов, подготовленные уроженцами Милета, Беотии, Аргоса, Фессалии и других полисов. Возможно, хородидаскал Исил был родственником поэта-музыканта Исила, также боспорянина по происхождению. В своем пеане Асклепию поэт вспоминает, как он в молодости покинул родину и отправился лечиться в Святилище Асклепия в Эпидавре; там он остался навсегда и стал эпидаврским гражданином (МИС. 57).

Среди множества изображений танцев на предметах прикладного искусства из Северного Причерноморья можно выделить две культовых пляски окласма и калатиск. Первая исполнялась на дионисийских празднествах, а вторая посвящалась богиням плодородия Деметре и Артемиде[959]. Калатиск, как видно по его названию, танцевали с корзинами (κάλαθος), наполненными злаками, овощами и фруктами. Возможно, эти корзины символизировали калафы, высокие уборы на головах танцовщиц.

Оба танца запечатлены на золотых бляшках последней трети IV в. до н. э. из кургана Большая Близница на Тамани. Исполняя калатиск, девушка в калафе и коротком хитоне двигалась на носках, придерживая руками полы развевающейся одежды, а танцуя окласму, женщина в быстром движении смыкала руки над головой[960]. В подобном движении представлены фигурки на перстне из Павловского кургана близ Пантикапея[961]. Окласма в исполнении пятерых мужчин нарисована на краснофигурном кратере из Пантикапея[962].

Разные моменты танца отразились на пергамской краснолаковой вазе из Ольвии[963]. Рельефные фигурки танцовщиц в коротких хитонах изображают одну со сложенными на груди руками, другую с протянутыми вперед, а третью с поднятой одной рукой, – их ноги также показаны в разных положениях. Этот танец посвящался Афродите или Эроту, потому что женщины танцуют у алтаря рядом с колонной, увенчанной статуэткой Эрота. Ритуальное почитание танцем богини Гекаты представлено на мраморной статуэтке из Пантикапея[964]. Прекрасный терракотовый рельеф из святилища Деметры в Нимфее отразил танец полуобнаженной девушки, почитательницы этой богини[965]; найденный в Пантикапее панафинейский амфориск вызывал воспоминания о танцах во время Панафиней[966]. Часто невозможно определить, какому божеству посвящен танец, изображенный на вазах и терракотах. Таковы культовые танцы у алтарей в исполнении юноши, которому аккомпанирует авлет[967], или хоровод взявшихся за руки девушек, танцующих под звуки аулоса и кифары (рис. 111)[968].

Начиная с V в. до н. э. танцовщицы стали излюбленными персонажами греческой коропластики. В Северном Причерноморье найдено немало подобных привозных и местных терракот[969]. Большинство танцовщиц в длинных одеждах, а покрывало порой закрывает даже голову и руки, иногда играющая на лице улыбка отражает радость танца[970]. Терракотовые статуэтки передают то плавно скользящие движения, то быстрые повороты, от которых широко развевается одежда. Может быть, некоторые фигурки и рисунки на вазах изображают популярный в IV-III вв. до н. э. танец, во время которого танцовщица то закутывалась в плащ, то раскрывала его[971]. Как и на вазах, некоторые танцоры представлены около алтарей, что указывает на культовый характер пляски; такова одна фанагорийская терракота, изготовленная из местной глины[972].

Наряду с вазописцами и коропластами ювелиры также обращались к изображению танцовщиц. Выше уже упоминались нашивные бляшки и перстень с исполнительницами окласмы и калатиска. К ним следует добавить золотые бляшки из кургана Куль-Оба, о которых говорилось выше при описании кроталов в руках танцовщиц (рис. 105). Редкая для Северного Причерноморья обнаженная фигура танцовщицы украшает сердоликовую печать IV в. до н. э. из Горгиппии[973].

Несомненно хоры, певцы, танцоры и музыканты участвовали в каждом более или менее крупном празднике в греческих городах Северного Причерноморья, а мусические агоны традиционно сопровождали праздники Аполлона и Диониса, а также игры на Ахилловом Дроме потому что их справляли по программе панэллинских праздников, к тому же их мифический основатель Ахилл сам любил музицировать (Hom. Il. IX, 185-189; Max. Tyr. XV, 7). Местное население получало возможность слушать первоклассную музыку во время выступлений гастролеров; кроме того, многие посещали праздники с музыкальными агонами в Элладе, так что эллины на северном краю ойкумены всегда имели представление о музыке, популярной в других городах.

Итак, мусические искусства на праздниках в полисах Северного Причерноморья играли столь же важную роль, как и в прочих греческих государствах. Местные жители были знакомы с искусством выдающихся исполнителей и композиторов и, конечно, подражали им. Вероятно, северопричерноморские греки имели свои пристрастия, а музыка и танцы обладали своими особенностями. Однако об этом, как и о подлинном звучании вообще античной музыки, мы не знаем ничего определенного. Ведь сейчас древнюю музыку невозможно воспроизвести, потому что нет ни хороших нотных записей, ни полностью сохранившихся инструментов, ни знания способов игры на них.

Но даже если бы мы услышали те произведения, которыми восторгались в древности, наш слух не воспринял бы их как нечто замечательное. Музыкальное мышление за прошедшие века изменилось до неузнаваемости, и современные художественные нормы в корне отличны от античных. Поэтому отдаленная от нас двумя тысячелетиями музыка, по всей вероятности, показалась бы теперь бессмыслицей, и, в свою очередь, древние греки не поняли бы музыки нового времени[974]. В этом музыка отличается от других видов искусства. Памятники изобразительного искусства и архитектуры переживают многие века, не теряя своей эстетической ценности и находя отклик в душе поколений, разделенных тысячелетиями. Сведения же об античной музыке, пении и танцах ограничиваются в основном исследованием их роли в жизни древних, в первую очередь на праздниках. Мы знаем довольно много текстов вокальных произведений, имена выдающихся композиторов и исполнителей, а также представляем весь набор античных музыкальных инструментов и характер ряда танцев.