Древние цивилизации Америки

История изучения городов майя

Первым цивилизованным народом Америки, с которым столкнулись испанцы в ходе завоевания земель Западного полушария, были майя. На каменистом берегу мыса Каточ (полуостров Юкатан) в 1517 году произошла проба сил двух враждующих миров, отделенных друг от друга необозримыми просторами океана. Закованные в стальные доспехи конкистадоры во всеоружии европейской военной техники и тактики тех лет сошлись в кровавой схватке с многочисленными и храбрыми отрядами индейцев майя, живших, по сути дела, в каменном веке. Металлическим латам, коннице и артиллерии испанцев майя смогли противопоставить лишь хлопчатобумажные панцири, подбитые ватой, копья и стрелы с каменными наконечниками, дубинки. Исход этой жестокой борьбы был предрешен историей. Но майя в течение многих лет яростно отстаивали свою независимость от посягательств непрошеных чужеземных завоевателей. Даже в 1540 году, т. е. 20 лет спустя после гибели могущественной державы ацтеков, большая часть Юкатана все еще находилась в руках индейцев.

Новый Свет интересовал конкистадоров прежде всего как неисчерпаемая сокровищница, которую можно было грабить, не задумываясь о будущем. Золото — главная движущая сила далеких заокеанских походов европейцев. И поскольку на территории майя золота оказалось совсем мало, а сила сопротивления индейцев была необычайно велика, испанцы бросились в Центральную Мексику, стремясь заполучить сказочные богатства царей Теночтитлана, накопленные ими в результате бесчисленных завоевательных кампаний и войн предыдущих столетий. Когда первый европеец ступил на мексиканскую землю, царство ацтеков находилось в зените славы, в то время как десятки независимых городов-государств майя переживали явный упадок: непрерывные междоусобные войны, неурожаи, эпидемии опустошали некогда цветущие провинции Юкатана. Стоит ли после этого удивляться, что испанские летописцы и историки основное внимание уделили не майя, а ацтекам. Кроме фундаментального труда епископа Диего де Ланды (1566 г.) и отдельных сообщений более поздних авторов, у нас практически нет письменных источников, посвященных древним майя. Да и эти немногочисленные свидетельства очевидцев касаются наиболее поздних этапов развития майяской культуры. Города классического периода (I тыс. н. э.) превратились в руины и были поглощены джунглями задолго до прихода конкистадоров. К XVI веку о них забыли даже ближайшие потомки людей, некогда живших там. А затем по владениям майя прокатился всесокрушающий вал конкисты, со всеми ее насилиями и ужасами. Именно испанское завоевание, равно как и фанатичная инквизиция, почти полностью уничтожили тысячелетние традиции высокой древней культуры, конечный этап развития которой могли видеть на Юкатане участники первых испанских экспедиций Кордовы, Грихальвы, Кортеса и Монтехо.

С этих времен среди руин майяских городов побывали конкистадоры, священники, королевские чиновники, этнографы, археологи, путешественники и искатели приключений — и каждый из них на всю жизнь уносил с собой неизгладимое впечатление о самобытной и яркой культуре одного из самых развитых народов доиспанской Мезоамерики.

В 1576 году королевский чиновник Диего Гарсиа де Паласио во время своего путешествия в город Гватемалу обнаружил на берегу реки Копан величественные руины какого-то древнего города. «Я со всем тщанием, — пишет он, — пытался выяснить у местных индейцев: нет ли в их древних преданиях сведений о людях, живших когда-то в этом городе. Но у них не оказалось книг с описанием их древней истории… Правда, они сообщили мне, что в древние времена сюда пришел с Юкатана великий правитель, который построил все эти здания, но затем, бросив все, вернулся в родные края». Подробный отчет о своей находке Гарсиа де Паласио направил императору Филиппу II. Но и монарх и высшая администрация пропустили это сообщение мимо ушей.

В конце XVIII в. в глубине джунглей Чьяпаса (Мексика) был найден еще один древний город майя — Паленке, покинутый жителями в конце I тысячелетия н. э. Собственно говоря, нашли его индейцы. Они и сообщили о причудливых белокаменных зданиях, затерявшихся в лесу, местному священнику. А от последнего о руинах узнали чиновники испанской администрации.

В 1773 году Паленке посетил капитан Антонио дель Рио, который впервые более или менее полно обследовал центральную часть гигантского города и описал его архитектурные памятники. В 1822 году отчет А. дель Рио был переведен на английский язык и издан в Англии. Но занимательное повествование испанского офицера не вызвало заметного резонанса в научных кругах Европы, хотя именно оно вдохновило позднее американца Джона Ллойда Стефенса на поиски забытых городов майя.

В 1839 году он отправился в глубину тропических лесов Гондураса, где по гуманным сообщениям некоего сеньора Галиндо находились руины Копана (открытого испанцами в 1576 г.). Преодолев на своем пути многочисленные трудности, Стефенс побывал не только в Ко-пане, но и в Паленке, Ушмале и многих других городах древних майя. Этот энергичный и талантливый исследователь изложил позднее результаты своих работ в увлекательной и яркой книге, а поразительно точные рисунки английского художника Ф. Казервуда — постоянного спутника Стефенса во всех его странствиях — придали ей документальную достоверность. Учитывая огромный эффект, который произвели на ученых Европы и США открытия Стефенса, можно с полным правом утверждать, что именно он пробил первую брешь в стене забвения доколумбовой истории Мезоамерики.

В конце XIX века на территории майя начались первые археологические раскопки, которые дали специалистам массу материала, бесстрастно и объективно отражающего картину прошлого. С тех пор научные учреждения Мексики, США и отдельных стран Европы продолжают вести систематические исследования наиболее важных памятников культуры майя: Копана, Киригуа, Вашактуна, Тикаля, Паленке, Пьедрас-Неграс, Чичен-Ицы, Майяпана и многих других. К тому же сейчас ученые приступили к широкому чтению иероглифических надписей и текстов майя, вырезанных на камне, кости, раковинах или нарисованных на керамике и настенных росписях. В этой области большие заслуги принадлежат известному российскому исследователю Ю. В. Кнорозову, впервые предложившему в 50-х годах способ дешифровки майяской письменности и успешно прочитавшему все сохранившиеся рукописи майя XII–XV веков.

Учитывая тот факт, что индейцы майя создали точный солнечный календарь, настоящую иероглифическую письменность и необычайно высокое по уровню искусство (архитектура, скульптура, живопись), их часто называют «интеллектуалами» Нового Света, а из-за богатства культурных достижений и их почтенного возраста индейцев майя именуют иногда и «греками» Нового Света.

Культура-загадка

Среди бесчисленного сонма больших и малых археологических культур Нового Света в доколумбову эпоху звездой первой величины является цивилизация древних майя — культура-загадка, культура-феномен, полная парадоксов и противоречий. Известно, что все великие цивилизации древности возникли и развивались в условиях засушливого и теплого климата, в долинах крупных рек, чьи ежегодные разливы повышали плодородие почвы и создавали наиболее благоприятные условия для земледелия. Так было в Месопотамии, Египте, Индии и Китае. И только индейцы майя, словно бросая вызов капризной судьбе, на века обосновались в негостеприимных джунглях Южной Мексики и Северной Гватемалы, выстроив там свои белокаменные города. За пятнадцать столетий до открытий Колумба майя изобрели точный солнечный календарь и сложнейшую иероглифическую письменность. Они использовали в математике понятие нуля раньше индусов и арабов, уверенно предсказывали солнечные и лунные затмения, а пути движения планеты Венера вычислили с ошибкой 14 секунд в год. Майя достигли поразительного совершенства в архитектуре, скульптуре, живописи и в производстве керамики. Но вместе с тем их орудия труда оставались крайне примитивными и изготовлялись только из дерева, кости и камня.

Происхождение майя окутано пеленой таинственности. Мы знаем лишь, что появление развитой культуры у этого народа относится к началу нашей эры. Около 3 тыс. лет назад отдельные племена индейцев — предки майя — начали свое продвижение из горных районов в глубину лесной равнинной зоны на юге Мексики и севере Пватемалы. Это была не слишком благоприятная для жизни территория. Даже сегодня природа здесь дика и своенравна. На пути человека плотной стеной встают лесные деревья-исполины — кедр, махогониевое дерево, сапот, пальмы, опутанные лианами и прикрытые снизу колючим кустарником. Ядовитые змеи, скорпионы, москиты и летучие мыши представлены здесь в избытке. Неистовые тропические ливни в мгновение ока смывают и уносят прочь тонкий слой плодородной почвы, а дождевую воду тут же впитывает без остатка пористый известняк.

В этих трудных условиях первые поселенцы майя строили в джунглях скромные хижины из дерева и глины с высокими крышами из пальмовых листьев. Они вырубали лес грубыми каменными топорами и выжигали его, расчищая в зарослях небольшие участки для посевов маиса, фасоли и тыквы. Их технический потенциал был крайне невелик. И тем не менее ближайшие потомки первых колонистов возвели в джунглях каменные города и добились поразительных успехов в самых разных областях науки и искусства.

Под защитой грозных богов и могущественных царей майя строили изящные храмы, гигантские дороги-дамбы, ступенчатые пирамиды и дворцы. Росли и расширялись старые селения и города. Возникали новые. И так продолжалось почти десять веков, пока в IX–X веках н. э. на цветущие земли майя не обрушилась внезапная катастрофа. Всякое архитектурное строительство прекратилось. Жрецы не возводили больше громоздких каменных стел с ликами правителей и богов и вычурными иероглифическими знаками. Один за другим приходили в запустение великолепные майяские города. Жители покидали их, оставляя на милость жадных тропических джунглей.

На опустевшие, безмолвные площади, в дверные проемы зданий вскоре ворвалась буйная лесная зелень. Лианы и корни деревьев расшатывали фундаменты и перекрытия массивных каменных построек, а кустарники заполняли любую свободную пядь пространства. Считанные десятилетия спустя города древних майя скрылись от людских глаз. К моменту появления у берегов Нового Света первых европейцев цивилизация майя классического периода (I–IX вв.) — наивысшее достижение в истории доколумбовой Америки — представляла собой лишь смутное воспоминание, туманную легенду в памяти ее далеких потомков — индейцев.

После X века развитие культуры майя, правда, значительно измененной влиянием со стороны чужеземных завоевателей — тольтеков, продолжалось на полуострове Юкатан (Мексика) и в горной Гватемале. Но «золотой век» майяской цивилизации остался позади. Страна переживала явный упадок. Беспрерывные войны, эпидемии, засухи и неурожаи опустошали некогда цветущие области Юкатана. Испанцы застали здесь в XVI веке свыше полутора десятков небольших, постоянно враждующих между собой государств, каждое из которых имело свою династию правителей. Разрозненные и слабые перед лицом нового могучего противника, они были обречены на гибель. После двадцати лет ожесточенного сопротивления города юкатанских майя попали под власть испанского короля.

Загадки, загадки, одна сложнее другой. Они сопровождают нас на протяжении всего знакомства с культурой древних майя. Ирония судьбы состоит в том, что эта величайшая цивилизация древности, о которой написаны горы книг и статей, до сих пор известна нам очень мало. Мы почти не знаем имен правителей, военачальников и жрецов майяских городов. Не прочитаны до конца иероглифы, высеченные на многочисленных стелах и алтарях. Ученые не могут пока удовлетворительно ответить даже на такие важнейшие вопросы, как происхождение цивилизации майя, особенности ее социально-экономической структуры, характер политического устройства и, наконец, причины драматической гибели местных городов в конце I тысячелетия н. э. Однако яркий свет познания упорно пробивается сквозь сумрачные тени столетий. Ученые используют сейчас разнообразные методы для воссоздания прошлого майя. Значительную долю всей информации дают археологи, раскапывающие руины древних городов и селений с их скульптурами, надписями, храмами и дворцами. Историки упорно выискивают нужные сведения в архивах и библиотеках, среди немногих дошедших до нас письменных свидетельств о майя: здесь и повествования самих индейцев, написанные на их родном языке, но буквами латинского алфавита вскоре после конкисты (эпос майя-киче «Пополь-Вух», книги юкатанских индейцев «Чилам Балам» и др.), свидетельства первых конкистадоров и монахов, вторгшихся в XVI веке с мечом и крестом на земли майя (Кортес, Берналь Диас дель Кастильо, Диего де Ланда). Наконец, заслуживают пристального изучения и сами индейцы. Некоторые из них, обосновавшиеся в наиболее глухих и труднодоступных уголках страны, во многом сохраняют старый уклад жизни. Они говорят на родном языке, верят в языческих богов, пользуются древним земледельческим календарем — словом, буквально во всем следуют проторенными путями своих далеких предков. Традиции старой культуры у современного индейского населения Мезоамерики тщательно изучаются этнографами. Эти всесторонние исследования позволяют нам уже сейчас частично дать ответ на многие загадки погибшей цивилизации майя.

У истоков майяской цивилизации

К приходу европейских завоевателей майя занимали обширную территорию, в пределах которой исследователи выделяют обычно три культурно-географические области. Северная область охватывает весь полуостров Юкатан — плоскую известняковую равнину с кустарниковой растительностью, кое-где пересеченную цепями невысоких каменистых холмов. Бедные и тонкие почвы полуострова не слишком благоприятны для земледелия. К тому же здесь нет рек, ручьев и озер. Единственным источником воды, если не считать дождей, служат карстовые колодцы — сеноты. Южная область включает в себя горные районы и Тихоокеанское побережье Южной Мексики и Гватемалы. Основу Центральной области составляет обширная территория департамента Петен (север Гватемалы) и прилегающих к нему с запада мексиканских штатов Чьяпас, Табаско и Кампече, с востока — районов нынешнего Белиза с сетью рек, текущих в Карибское море, с юга — западного района Гондураса с реками Мотагуа и Чамелекон. По своим природным условиям Центральная область — это холмистая известняковая низменность, лежащая на высоте 30–200 м над уровнем моря. Большая ее часть покрыта влажными тропическими лесами, которые чередуются с травянистыми саваннами, болотистыми низинами и озерами. Плодородная почва встречается здесь чаще, чем на Юкатане, и имеет большую толщину. Климат теплый, тропический. Год делится на два сезона: сухой (с конца января до конца мая) и сезон дождей (с конца мая по январь). Всего выпадает от 1000 до 3000 мм осадков в год. В сухой сезон дождевой воды не хватает ни для земледелия, ни для бытовых нужд местного населения — приходится прибегать к строительству искусственных водоемов и резервуаров. Именно равнинные лесные территории в Центральной и Северной областях и стали колыбелью майяской цивилизации классического периода.

В старинном эпическом трактате «Пополь-Вух», написанном на языке майя из горной Гватемалы, есть рассказ о сотворении мира. В нем говорится, что руками великих богов были созданы твердая земля, солнце, луна. Боги населили землю различными животными, растениями и птицами, а затем из кукурузного теста сделали первых людей, предков майя. Это одно из немногих во всей доиспанской литературе Америки упоминание о происхождении индейцев. Однако ни древние легенды, ни археологические находки пока не могут помочь нам пробиться сквозь покровы неизвестности, которыми окутаны истоки майяской цивилизации.

Если мы обратимся к древнейшим памятникам майя, то увидим, что на большей части равнинной лесной зоны (Центральная и Северная области) первые осязаемые следы пребывания человека появляются не ранее конца II тысячелетия до н. э. В горных же районах майя (штат Чьяпас в Мексике, Гватемала, часть Гондураса) имеются археологические находки, относящиеся к периоду первоначального заселения Нового Света — XII–X тысячелетия до н. э.

Когда же в горах впервые появились предки майя? В этой связи большой интерес представляют результаты археологических исследований в гроте Санта-Марта (горный Чьяпас).

Наиболее ранние предметы оттуда относятся, по данным радиоуглеродного анализа, к VI–IV тысячелетиям до н. э., т. е. ко времени господства охотничье-собирательского хозяйства.

Находки из последующих слоев (включая и керамику) позволяют предполагать, что человек обитал здесь и позднее, в эпоху появления земледелия (около 1500 г. до н. э.). При изучении глиняной посуды из грота Санта-Марта выявилось ее поразительное сходство с керамикой из нижних слоев большого древнего поселения Чьяпа-де-Корсо (1400–1000 гг. до н. э.), которое находилось неподалеку от Санты-Марты.

В Чьяпа-де-Корсо длинная цепь последовательно сменявших друг друга этапов развития местной земледельческой культуры доходит до середины I тыс. н. э. В этот период Чьяпас уже населяли какие-то племена, говорившие на языке майя. Сопоставление материалов двух упомянутых археологических поселений позволяет предполагать, что предки майя обосновались в горах Чьяпаса за несколько тысяч лет до нашей эры.

А по лингвистическим данным, предки майя обитали в Чьяпасе и горной Гватемале не позднее середины III тысячелетия до н. э. На рубеже III и II тысячелетий до н. э. в истории местных племен наступила новая важная эпоха — доклассическое время господства раннеземледельческих культур с маисовым земледелием, развитой гончарной традицией и культом глиняных женских статуэток.

В конце II тысячелетия до н. э. майя из горных и предгорных районов приступили, видимо, к широкой колонизации слабо заселенных лесных равнин Северной Гватемалы и Юкатана (Северная и Центральная области майя). Самые ранние земледельческие памятники на этой территории относятся к рубежу II–I тысячелетий до н. э. Одновременность их появления на столь обширной территории и вполне развитый облик культуры, не имеющей местных корней, указывают на пришлый характер этого населения. О том, что это действительно были предки майя, красноречиво говорят глиняные статуэтки, изображающие людей, из самых нижних напластований майяских селений и городов. Они имеют характерные крючковидные носы и искусственно деформированную лобную часть черепа, т. е. именно те черты, которые были ярко выражены во внешнем облике майя вплоть до завоевания их страны испанцами в XVI веке.

Доклассические памятники ранних земледельцев в лесной зоне изучены еще недостаточно, и поэтому однозначного ответа на вопрос о путях колонизации равнинных областей майя пока нет.

Этнические и языковые определения относительно древних племен и народов всегда содержат в себе значительный элемент неопределенности. Но существует твердая уверенность в культурной преемственности первых поселенцев майя в равнинной лесной зоне с более поздними обитателями городов классического периода.

Древнейшая керамика из разных центров Северной и Южной областей майя, хотя и имеет ряд общих черт, отличается все же известным своеобразием. Это, видимо, говорит о том, что заселение Центральной и Северной областей майя осуществлялось из разных мест горной зоны. Один из таких исходных районов — горный Чьяпас (Мексика) — находился к северо-западу от Центральной области. Другие — горы Гватемалы, запад Сальвадора — лежали южнее и юго-восточнее.

Во всяком случае мы можем сейчас констатировать, что к середине I тысячелетия до н. э. основная часть Центральной и Северной областей была прочно освоена земледельческими общинами майя, пришедшими сюда из различных мест горной зоны. Не подлежит сомнению и тот факт, что горные майя несколько опережали тогда в своем культурном развитии собратьев из равнинной лесной зоны. Многие важнейшие черты классической цивилизации майя: иероглифическая письменность, каменные скульптурные стелы и алтари, нефритовые украшения и мозаичные маски, погребения вождей в пирамидах храмов — появляются раньше именно у горных майя.

Недавно в горах Сальвадора археологи обнаружили и частично раскопали крупный центр древних майя Чальчуапу, с рядами каменных храмов, стоящих на вершинах ступенчатых пирамид, с широкими мощеными площадями и множеством каменных скульптур. Этот предшественник будущих многолюдных городов вполне сформировался уже к концу I тысячелетия до н. э. В Чальчуапе возводились резные стелы и алтари с иероглифическими надписями и календарными датами по эре майя. Но вскоре быстро растущий город гибнет, став жертвой катастрофического извержения близлежащего вулкана, засыпавшего все окрестности толстым слоем пемзы и пепла.

В центральной части горной Гватемалы, на окраине столицы этой латиноамериканской страны, до сих пор уцелели отдельные земляные холмы пирамидальной формы — остатки некогда крупного поселения майя, получившего у археологов название Каминальуйю (что означает на языке майя «Холм Мертвых»). Оно возникло, вероятно, во II тысячелетии до н. э., но наивысшего расцвета достигло в последние столетия до нашей эры. В этот период в Каминальуйю получила широкое развитие традиция возведения каменных стел с изображениями правителей и богов и с иероглифическими календарными надписями. Стела I, например, изображает босоногого персонажа в пышном ритуальном костюме и две горящие курильницы по бокам от него. На стеле II высечен человек в длинном плаще с маской божества на лице. В левой руке он держит подобие ритуального топорика и «фигурный» предмет из кремня. Но самой интересной находкой считается стела X, высеченная из черного базальта и разбитая еще в древности. На стеле изображен ягуар с чертами человека. Там же помещены и колонки иероглифов — древнейший из известных сейчас иероглифических текстов майя. «Я почти уверен, — говорит известный археолог Эдвин Шук из США, — что иероглифика майя впервые появилась в Каминальуйю или в близлежащих районах Тихоокеанского побережья Гватемалы, а сам Каминальуйю был вполне сложившимся городским центром уже в 300 г. до н. э.».

Остается выяснить, какова была дальнейшая судьба раннеземледельческой культуры, возникшей в начале I тысячелетия до н. э. в лесах Южной Мексики и Северной Гватемалы. Имеет ли она какое-нибудь отношение к блестящим достижениям майя, характерным для эпохи цивилизации?

Многие исследователи признают факт возникновения майяской цивилизации на основе местной доклассической культуры. Но как только дело доходило до анализа конкретного материала, начинают недоумевать по поводу качественного отличия классических памятников майя от более скромной культуры предшествующего времени. Между тем преемственность между ними прослеживается довольно четко, причем в ключевых областях материальной культуры. Выделяется ряд характерных признаков: монументальная каменная архитектура со ступенчатым (ложным) сводом, культ резных каменных стел со скульптурными изображениями и надписями, иероглифическая письменность и календарь, царские гробницы с заупокойными храмами над ними, планировка основных архитектурных комплексов вокруг прямоугольных дворов и площадей, ориентированных по сторонам света, «акрополи» — цитадели. И буквально все названные черты майяской цивилизации уходят своими корнями в культуру предшествующего доклассического периода.

Становой хребет государства

Большинство исследователей справедливо считают, что решающей экономической силой в происхождении и развитии цивилизации майя явилось интенсивное высокопродуктивное земледелие, и прежде всего земледелие ирригационное. Однако и сейчас есть немало людей, утверждающих, будто майя испокон веков использовали самую примитивную мильповую⁴ подсечно-огневую систему земледелия, которая требовала больших массивов свободной земли и частой смены выжигаемых участков. Но такое земледелие, по всем подсчетам, не могло обеспечить пищей сколько-нибудь значительное население. Как же в таком случае появились у майя многолюдные каменные города? Почему эти города существовали непрерывно на одном и том же месте на протяжении сотен, а то и тысяч лет?

Общепризнанно, что тот вид экстенсивного подсечно-огневого земледелия, система мильпа, который обнаружили у индейцев Юкатана в XVI веке испанские конкистадоры, был широко распространен на всей территории майя, начиная, по меньшей мере, с конца II тысячелетия до н. э. Во всяком случае, все виды дошедших до нас этноисторических источников рисуют именно такую картину. Большое значение маисового подсечно-огневого земледелия в жизни майя нашло свое отражение и в их религиозных представлениях, мифологии, искусстве.

В уцелевших иероглифических рукописях XII–XV веков тексты религиозно-календарного содержания сопровождаются многочисленными цветными рисунками, с исключительной достоверностью отражающими основные моменты земледельческого цикла: вырубку и выжигание участков в лесу, сев и т. д. Причем действующими лицами во всех этих актах являются божества — покровители земледелия. Наиболее часто в рукописях фигурирует персонаж с «глазом бога», длинным крючковатым носом и кривыми клыками, торчащими изо рта. Он изображается на фоне дождя, с топором, горящим факелом и палкой-копалкой, т. е. с орудиями подсечно-огневого земледелия. Это — бог ветра и дождя К'аш-иш. В рукописях часто встречаются изображения основных земледельческих орудий майя — палки-копалки, топора, факела. В древности покровитель земледельцев носил имя Ч'ак, что в переводе с майяского означает «топор». В данном случае топор не оружие, а главное орудие земледельца. Согласно списку 13-ти небесных богов древних майя I тысячелетия н. э. Ч'ак был владыкой шестого неба. Иероглиф лицевого варианта цифры 6 представляет собой «портрет» этого божества с горбатым коротким носом и оскаленными верхними резцами. Наиболее характерный отличительный признак его — стилизованный знак топора, вписанный в глаз. В условиях господства мильповой системы земледелия топор стал главным орудием земледельцев майя и важнейшим атрибутом их бога-покровителя.

Среди разнообразных произведений искусства майя I тысячелетия н. э. можно также отметить немало мотивов, связанных с подсечно-огневым земледелием. Сложное мотыгообразное орудие представлено на одном из каменных рельефов городища Тикаль. Правитель (или жрец), облаченный в пышный костюм с изображением лягушки на груди (земноводные у американских индейцев всегда ассоциируются с водой, дождем, плодородием), левой рукой опирается на мотыгу или усовершенствованную палку-копалку, а правую поднял ладонью вверх, как бы взывая к богам.

В другой группе каменных скульптур (стелах из Тикаля, Пьедрас-Неграс и других древних городищ) запечатлены сцены ритуального сева, совершаемого, по-видимому, лично правителем города-государства. Так, на одной из стел в Пьедрас-Неграс правитель, облаченный в головной убор из листьев маиса, стоя на коленях на платформе или троне, бросает горсть зерен, взятых, видимо, из длинной узкой сумки, которую он держит в левой руке. Внизу изображено божество земли. Вся сцена обрамлена с боков длинными стеблями маиса. Общий аграрно-культовый характер этого изображения не вызывает сомнений. Довольно значительную группу в искусстве древних майя составляют изображения божеств — покровителей земледелия (боги маиса, какао и др.).

И все же, несмотря на приведенные исторические свидетельства, многие вопросы, касающиеся системы мильпового земледелия майя, оставались до недавнего времени неясными. Прежде всего требовалось определить реальную продуктивность такой системы.

До 60–70-х годов считалось, что майя в I тысячелетии н. э. практиковали подсечно-огневое земледелие того же самого типа, что и их потомки в XVI веке и даже в наши дни. Это означает, что мильповое земледелие было главным занятием рядового общинника и что главная его культура — маис — была тогда такой же, как и сейчас. Однако результаты последних археолого-ботанических исследований заставляют усомниться в правильности подобных представлений.

Возделывание маиса по мильповой системе — это явно экстенсивная форма земледелия. Она чаще всего используется там, где обстоятельства затрудняют применение более интенсивных методов, или там, где сравнительно небольшая численность населений и много свободной земли. Чаще всего мильповое земледелие представлено в лесных равнинных областях тропической зоны. Если исходить из потребностей и состава пищи современных индейцев майя, то средняя семья нуждается примерно в 1200–1400 кг зерна маиса в год. Видимо, такие же потребности были у майя и в момент испанского завоевания в XVI веке. Мексиканский этнограф Б. Васкес установил, что современные майя, сохранившие подсечно-огневое земледелие, получают сейчас на полуострове Юкатан урожай маиса в среднем по 7 ц/га. Чтобы прокормиться, семья, состоящая обычно из пяти человек, должна засевать около 3 га. Суточный расход маиса составляет здесь 4 кг на семью, таким образом, на ее обеспечение уходит в год 1460 кг, а 640 кг остается. Чтобы полностью обработать поле в 3 га и собрать урожай, требуется около 150 восьмичасовых рабочих дней. Следовательно, у индейца оставалось свободной для других дел больше половины года.

Однако подсечно-огневое земледелие накладывало на жизнь майяских общин и свои ограничения. После трех лет непрерывного возделывания поле должно находиться под паром не менее 4–8 лет. Следовательно, на каждый обрабатываемый участок приходилось в 4–8 раз больше земли, находящейся под паром. Любое сокращение периода восстановления плодородия почвы ведет к потере урожайности. А это строго лимитирует численность населения. При его количественном росте требуются новые массивы земель. По подсчетам специалистов, мильповое земледелие могло обеспечить нищей максимум 76 человек на 1 км². Но если учесть обилие древних руин классического периода в лесных зарослях Южной Мексики и Северной Гватемалы, где через каждые 15–20 км встречаются остатки крупного городского центра с каменными дворцами и храмами, то общие возможности мильпового земледелия по обеспечению столь значительного населения (а, по самым скромным подсчетам, оно превышало 2 млн человек) представляются явно недостаточными. Здесь, видимо, возможны два объяснения: либо в I тысячелетии н. э. у майя имелись какие-то иные, брлее интенсивные, чем система мильпа, виды земледелия, либо сама эта система носила несколько иной, более продуктивный характер. Как показали недавние агроботанические и археологические исследования, древнее население низменных лесных областей майя применяло и улучшенный вариант подсечнотогневого земледелия, и более интенсивные способы ведения земледельческого хозяйства.

Сравнительно высокая продуктивность подсечно-огневого земледелия майя объясняется целым рядом причин. Безусловно, во многом это связано с созданием к началу I тысячелетия н. э. стройного агрокалендаря, регламентирующего сроки и очередность всех сельскохозяйственных работ. Создателями и хранителями его были жрецы, которые облекали свои предписания в весьма строгую форму. Из старых документов и хроник известно, как тщательно жрецы устанавливали день выжигания растительности на участках. Это и понятно. Если бы их расчеты оказались ошибочными, был бы сорван важнейший этап полевых работ. Ведь выжигание производилось в самом конце сухого сезона, поэтому затяжка сроков могла стать роковой: льющие здесь 5–6 месяцев подряд ливневые дожди помешали бы сжиганию деревьев и кустарников.

Астрономические расчеты майя отличались поразительной точностью. Исследуя руины древнего города Копан в Гондурасе, археологи обнаружили две каменные стелы, расположенные друг против друга на вершинах холмов, которые замыкали с запада и востока долину Копана. Стелы разделяют по прямой около 7 км. Если смотреть от восточной стелы, можно установить, что солнце заходит за западную стелу всего два. раза в году: 12 апреля и 7 сентября. Первая дата приходится на конец сухого сезона. Поэтому ученые предполагают, что 12 апреля определяло начало выжигания растительности на полях вокруг Копана. Когда вечером 12 апреля солнце заходило точно за стелу на западе, по всей долине рассылались гонцы, извещавшие земледельцев о том, что боги приказали утром начать выжигание полей.

Земледельцы майя путем длительных опытов сумели вывести высокоурожайные сорта основных сельскохозяйственных растений — маиса, бобовых, тыквы, а ручная техника обработки небольшого лесного участка и сочетание на одном поле посевов нескольких культур (например, маиса и фасоли) позволяли долгое время сохранять его плодородие и не требовали частой смены участков.

Объем урожая, как показывает практика современных индейцев горной Гватемалы, районов Петена, Кампече, Юкатана, Белиза и других территорий, резко возрастает, если мильповое земледелие в лесах сочетается с возделыванием садов, огородов и приусадебных участков. Они удобряются хозяйственными отбросами и растительным перегноем, а возделываются более интенсивно (ручная, «грядковая» культура), нежели лесные мильпы. Это позволяет снимать по два урожая в год практически без какого-либо перерыва из-за истощения почвы. Урожайность на участках в 2 раза выше, чем на мильпе. Сочетание мильпы с огородами и плодовыми садами вокруг жилищ требует возделываемой земли в несколько раз меньше, чем при наличии одной мильпы, а плотность населения может быть при этом вдвое большей. Видимо, аналогичная практика имела место и в доиспанский период. Во всяком случае, наличие четко выделенных каменными стенами приусадебных участков отмечено в Майяпане (XIII–XV вв. н. э.), на севере полуострова Юкатан.

Еще более очевиден факт широкого использования древними майя различных древесных плодовых растений, произраставших как вокруг жилищ, так и на мильпах. Об этом свидетельствует обилие деревьев рамона — хлебного дерева — вокруг руин классического и постклассического времени на Юкатане и в Петене. Важное место в пищевом балансе майя принадлежало хлебному дереву: плоды рамона, будучи перемолотыми, дают неплохую муку для выпечки лепешек тортильяс. Особо велика его роль в сухое время года, до созревания урожая маиса. Не требуя больших затрат труда, рамоновые деревья дают с 1 га 1 тонну плодов — такой урожай заметно превосходит урожай маиса с той же площади. Широко были распространены у майя и другие плодовые деревья: папайя, авокадо, сапот, саподилья, анона, гуайо.

Испанские хроники единодушно утверждают, что в питании индейцев большую роль играли также корнеплоды. У майя к моменту прихода испанцев были распространены четыре вида корнеплодов: батат, или сладкий картофель, ямс, маниок и маланга. Все названные растения до сих пор выращиваются индейцами горных и низменных районов майя. Они были введены в культуру задолго до открытия Америки европейцами. Названия, по крайней мере, двух из них, маниока и батата, появились у майя, по лингвистическим данным, еще до начала нашей эры. Следует отметить, что по урожайности корнеплоды значительно превосходят маис.

Не приходится сбрасывать со счетов и другие виды добывания пищи: сбор диких плодов и растений, охота, рыболовство, всесторонняя эксплуатация морских, речных и озерных пищевых ресурсов, разведение индеек и собак, пчеловодство. Каждый из этих способов, в зависимости от конкретных природных условий, играл большую или меньшую роль, но суть вопроса в том и состоит, что всегда надо иметь в виду комплексный и разносторонний характер хозяйственной деятельности древних майя, направленной на максимально полное использование местных природных ресурсов.

Но особенности экономики майя на этом не кончаются. Сейчас установлено, что в I тысячелетии н. э. помимо мильпового земледелия майя знали и другие, более интенсивные формы. На юге Юкатана и на территории Белиза на склонах высоких холмов найдены земледельческие каменные террасы с особой системой увлажнения почвы. В бассейне реки Канделария (штат Кампече, Мексика) археологи с помощью аэрофотосъемки обнаружили в пойме отчетливые следы каналов и так называемых приподнятых полей — искусственно сделанных длинных и узких земляных гряд, или платформ. Подобные земледельческие системы (очень напоминающие знаменитые «плавучие сады» ацтеков) способны были давать огромные урожаи по нескольку раз в год и практически обладали неистощимым плодородием.

Приподнятые поля расположены обычно на более высоких и сухих безлесных участках речной долины, на некотором удалении от главного русла. Согласно полученным данным, общая площадь таких полей по реке Канделария составляет 1,5–2 км². Ежегодно они затопляются водой во время паводков, так что из воды выступает только их верхняя часть. В местности Эль-Тигре на одном из таких приподнятых полей были заложены шурфы. В ходе раскопок обнаружены два больших куска твердого дерева, датированных при помощи радиоуглеродного метода 229 годом н. э. Аналогичные поля были найдены на севере Белиза, в долине реки Ондо. Их возраст, если верить радиоуглеродным анализам, еще более почтенный — II тысячелетие до н. э.

Департамент Петен на севере Гватемалы, где в I тысячелетии н. э. находилось большинство самых значительных городов майя, почти лишен крупных рек, и описанные выше системы интенсивного земледелия там вроде бы невозможны. Правда, свыше 21 % всей территории Петена составляют болота, временные озерца и водоемы, пересыхающие в сухое время года. Может быть, древние майя могли как-то использовать и эти «бросовые» земли?

Ответ на этот вопрос дало сообщение о новом открытии, сделанном в самом центре Петена. Специалисты космической лаборатории с помощью радарной системы, разработанной для изучения Венеры, при опробовании новой аппаратуры на Земле обнаружили в Северной Гватемале под густым пологом тропической зелени остатки разветвленной системы каких-то каналов. Как показали археологические исследования в этих районах, майя прорывали на болотах множество параллельных каналов, а выкопанную землю бросали в промежуток между ними — так возникали ровные островки земли — те же приподнятые поля. Этот способ обеспечивал посаженные растения достаточным количеством влаги, а ее излишек выводился за пределы участка. Перед нами, таким образом, не столько ирригация, сколько мелиорация. Построенные майя во влажных джунглях Петена каналы одновременно аккумулировали и подводили в искусственно сделанные резервуары дождевую воду, служили важным источником пищи (рыба, водоплавающая птица, пресноводные моллюски), были удобным путем сообщения и доставки на лодках тяжелых грузов. Остатки каналов и приподнятых полей найдены также в болотах вокруг Тикаля, Накума и к юго-западу от руин древнего города Эль-Мирадор.

В мексиканском штате Кампече среди руин древней Эцны с помощью аэрофотосъемки обнаружена и исследована еще одна интенсивная система водосборных каналов и резервуаров для воды. В естественных условиях вода встречается в Кампече на поверхности лишь в сезон дождей. В этот период здесь выпадает свыше 1000 мм осадков. Но чтобы выжить на раскаленной известняковой равнине в сухое время года, уже первые поселенцы этого района должны были мобилизовать все имевшиеся местные ресурсы воды. Для этого майя прежде всего углубили и расширили естественные сезонные водоемы, чтобы выпавшая в период дождей вода сохранялась там круглый год. Затем они построили сеть водосборных каналов и искусственных резервуаров. В них жители Эцны конца I тысячелетия н. э. могли запасать до 2 млн м³ воды. Самый длинный канал города имел протяженность свыше 12 км, ширину до 50 м и глубину от 1,5 до 2 м. Канал соединял центр Эцны с ее окраинами. Всего для строительства этой сложной сети каналов и резервуаров жителям города потребовалось вынуть приблизительно 1,75 млн м³ грунта. Для сравнения можно сказать, что примерно такой же объем работ был затрачен для возведения гигантских пирамид Солнца и Луны в древнем Теотихуакане на рубеже нашей эры.

Итак, улучшенная разными способами мильпа (симбиоз разных растений и деревьев на одном участке, многоразовый последовательный сев различных сельскохозяйственных культур на одном поле в течение одного года, селекция растений, ручная обработка полей, удобрения, четкий агрокалендарь и т. д.) в сочетании с приусадебными участками и садами могла обеспечить в среднем не 76, а 200 и более человек на 1 км². Террасы и приподнятые поля (независимо от того, выращивался на них один маис или одновременно и другие культуры), включив в сельскохозяйственный оборот массивы ранее не использовавшихся земель, окончательно решили пищевую проблему, обеспечивая в среднем уже свыше 700 человек на 1 км² площади. Все это во многом объясняет нам загадку «экономического чуда» одной из наиболее блестящих цивилизаций доколумбовой Америки.

Классический период: Шесть веков прогресса

Археологические раскопки позволяют изучить материальную культуру исчезнувшего народа. Но они почти ничего не дают для познания его духовных достижений — философии, астрономии, истории, математики. Сведения этого рода можно получить только при анализе иероглифических надписей древних майя и культурных традиций их современных потомков. Однако подобные «прорывы» в прошлое пока довольно редки. К тому же современная культура индейцев испытала на себе многовековое влияние христианства.

Философия греков и римлян — целостное мировоззрение наиболее ярких умов того времени — дошла до нас почти полностью, оказав глубокое воздействие на развитие европейской цивилизации. Точно так же обстоит дело и со многими направлениями восточной философии. В то же время у майя, которые ни в чем не уступают, а во многих отношениях и превосходят эти народы по высоте своих достижений, сохранилось ничтожно мало сведений о духовной культуре. Археологи могут истолковать то, что запечатлено на камне. Но как быть с теми видами искусства, которые воплощались в легкоразрушающихся материалах и которые подчас отражали более высокую степень развития? Что хотели выразить майя посредством музыки и танцев? Какие идеалы были отражены в их литературе и фольклоре в те далекие времена, когда чужие влияния еще не начали разрушать древние традиции? Сохранившиеся до наших дней эпические произведения майя, такие, как «Пополь-Вух», «Анналы Какчикелей», «Родословная владык Тотоникапана», служат ярким доказательством литературных способностей этого индейского народа. А ведь были и другие не менее важные сферы духовной и социальной жизни! И все же, собрав все виды доступной современной науке информации, можно попытаться воссоздать общую картину жизни майя в городах классического периода.

В обществе майя никогда не было прочного единства. Между правящей верхушкой и простым людом существовали непреодолимые барьеры, созданные кастовой ограниченностью и образованием. Земледельцев ждала трудная жизнь: изнурительная работа на полях и бесконечные поборы аристократов и жрецов. В то же время правящие слои наслаждались всеми благами, создаваемыми трудом низов. Благодаря особой системе наследования жрецы и сановники передавали свои должности по наследству ближайшим родственникам по мужской линии.

Испанский епископ Ланда (XVI в.) дает в своей книге следующее описание индейских жрецов Юкатана: «Они обучали сыновей других жрецов и младших сыновей знатных лиц, которых им отдавали еще детьми, если замечали у них склонность к этой профессии. А его [великого жреца] должность получали по наследству сыновья или ближайшие родственники».

Великий жрец имел разнообразные обязанности. Обратимся опять к Ланде: «Он [великий жрец] был очень уважаем знатью… Кроме приношений, ему давали подарки сановники, а все жрецы платили ему подать. У него был ключ к их знаниям, и именно этими делами он больше всего занимался: он давал советы знатным лицам и отвечал на их вопросы… Он назначал жрецов в селения, когда в этом была нужда, испытывая их в науках и церемониях, и поручал им дела по должности, обязывая их быть хорошим примером для народа, снабжал их книгами и отправлял на места. И эти жрецы занимались службой в храмах и обучением своим наукам, а также сочинением религиозных книг. Они давали своим ученикам знания о следующих вещах: летосчислении, празднествах и церемониях, управлении таинствами, о несчастных днях и циклах, способах их предсказания, пророчествах, памятных событиях, лекарствах от различных болезней, памятниках старины, о том, как читать и писать их иероглифы и рисунки, которыми они объясняли значение своих письмен».

У великих жрецов существовали особые помощники — чиланы, или пророки. В их обязанности входило прямое общение с богами, истолкование знамений и таинственных примет. Другие группы жрецов — наконы и чаки — принимали участие в ритуальных обрядах и жертвоприношениях.

Во главе каждого города-государства (административно-религиозный центр и примыкающая к нему сельскохозяйственная округа) стоял светский верховный правитель — «халач виник», что означает на языке майя «настоящий человек». Ему помогала в государственных делах группа сановников — «батабов», обязанности которых примерно соответствовали обязанностям местной администрации в наши дни. Батабы обладали исполнительной и судебной властью. Кроме того, в их распоряжении находился небольшой отряд воинов. Ниже батаба стояли советники и мелкие должностные лица селений. Их обязанности заключались в беспрекословном исполнении приказов высших сановников. Вся эта огромная сеть городов-государств вряд ли объединялась когда-либо в рамках единого царства. Каждый крупный город сохранял, по-видимому, свою самостоятельность и управлялся собственной знатью и жрецами.

Археологические находки (если учесть, что исследуются главным образом центральные участки городов) мало что рассказывают о жизни простого человека из низов. Его роль в обществе или условия существования совершенно не отражены в изобразительном искусстве и в иероглифических надписях майя. Жилища бедного люда — хрупкие хижины с оштукатуренными стенами и крышами из тростника редко сохраняются до наших дней, не в пример монументальным каменным зданиям храмов и дворцов. Правда, опытный археолог легко распознает остатки древних земледельческих поселений, которые, как правило, находятся в непосредственной близости от полей, по кучам мусора и едва заметным очертаниям прежних домов.

Точно в таких же домах живут и современные потомки майя — прямоугольный каркас из жердей, обмазанных глиной или слоем штукатурки. Иногда стены жилища делали из камня, а крышу — из плотно уложенных снопов тростника. Раскопки этих поселений воссоздают картину простого быта земледельцев. Там встречаются обломки глиняной посуды (в большинстве своем это горшки для варки и хранения пищи), зернотерки, каменные топоры, кремневые или обсидиановые ножи, скребки, шилья и глиняные статуэтки богов.

Ланда рассказывает, что дома знати строили окрестные земледельцы за свой собственный счет. Они же вели полевые работы на землях сановников и вождей, давали им в виде подарков рыбу и дичь. Достаточно сказать, что на содержание правящей верхушки уходило свыше половины урожая каждого земледельца. Кроме того, с крестьян взимали налоги солью, душистой смолой, украшениями, одеждой, дичью, фруктами и медом. Земля находилась в собственности общины. Ни один человек не мог единолично распоряжаться ею. Хотя наблюдения епископа Ланды относятся к периоду после испанского завоевания, жизнь юкатанских майя в это время вряд ли могла сильно измениться по сравнению с древностью. Некоторые факты, содержащиеся в книге Ланды, подтверждаются археологическими находками, а многие обряды, упоминаемые им, все еще существуют у индейцев майя.

Рассказ Ланды дополняют другие авторы XVI–XVII веков. Сопоставляя их наблюдения со сведениями более ранних источников, ученым удалось частично воссоздать древние обычаи и традиции майя. Рождение ребенка считалось у майя одним из самых радостных событий, проявлением благосклонности богов, особенно богини Луны — Ишчель. Жрецы давали младенцу детское имя. Они же составляли для каждого ребенка особый гороскоп. Позднее к детскому имени добавлялись родовые имена обоих родителей и прозвище, которым ребенка называли близкие. День рождения отмечался по ритуальному 260-дневному лунному календарю («Цолькин»). По этому же календарю предсказывалось, какое божество будет покровительствовать или вредить ребенку на протяжении всей его жизни.

Майя были добрыми и сдержанными людьми. Ланда часто отмечает их великодушие и готовность подчинить свои личные интересы интересам общества. Детей воспитывали в духе строгого послушания старшим и жрецам. Косоглазие считалось у майя одним из главных признаков красоты. Для этого к волосам ребенка прикреплялся каучуковый шарик или небольшая бусина, свисавшие между глаз. К головке младенца плотно прибинтовывали спереди деревянную дощечку, с тем чтобы сделать череп более плоским и удлинить линию лба. Это также считалось у майя признаком красоты и высокого общественного положения. И мужчины и женщины подпиливали свои зубы, придавая им остроконечную форму. Сановники и жрецы часто инкрустировали свои зубы бирюзой, нефритом или раковинами. Мужчины носили простые набедренные повязки из хлопчатобумажной ткани и сандалии из сыромятной кожи. Женщины надевали широкие мантии и покрывали головы платками. Скромная одежда земледельцев не идет, конечно, ни в какое сравнение с пышными одеяниями аристократов и жрецов, которые ходили в длинных белых плащах с яркой вышивкой по краю и имели вычурные головные уборы из перьев тропических птиц. Правители часто носили «жилеты» и «юбочки» из шкуры ягуара.

Планировка типичного селения майя, известная нам по описаниям того же Ланды, доказывает, что местонахождение жилища всецело зависело от социального статуса его обитателей: «В центре селения находились храмы с красивыми площадями. Вокруг них стояли дома сановников, жрецов и наиболее богатых и знатных лиц. А на окраинах города ютились хижины людей из низших классов. Колодцы, которых было немного, тоже находились около домов знати».

В то время как женщины занимались домашними делами — готовили пищу, ткали и ухаживали за детьми, мужчины трудились на полях. Каждое утро, до восхода солнца, они отправлялись на свои мильпы. В эти прохладные утренние часы, до того как яркое тропическое солнце достигнет зенита, легче работалось. Начиная с полудня его палящие лучи становились благотворными лишь для солнцелюбивой кукурузы. Тогда земледельцы располагались обычно на отдых под сенью ближайших деревьев. Они растворяли в полой тыкве с водой комок кукурузного теста и пили этот питательный напиток.

У земледельцев редко оставалось свободное время. После уборки урожая все мужчины должны были в принудительном порядке трудиться по заданиям властей — сановников и жрецов. Они выполняли нескончаемые работы по добыче камня, строительству новых храмов и дворцов, прокладыванию через джунгли дорог и дамб. А жрецы требовали все новых и новых сооружений.

Каждое божество многократно повторялось в скульптуре. Каждый новый религиозный культ получал свое святилище, где обслуживающие его жрецы могли бы совершать торжественные обряды и заниматься своими науками.

Когда кто-нибудь заболевал, вызывали колдуна или знахаря. Они могли дать лекарство из смеси трав, и это часто приводило к исцелению. Кроме того, колдуны и знахари произносили заклинания, чтобы изгнать злых духов, считавшихся причиной болезни. Если болезнь оказывалась неизлечимой, знахарь должен был предсказать, сколько осталось жить больному и каковы его перспективы в загробной жизни. Мертвых хоронили под полами домов, которые остальные члены семьи иногда покидали, а иногда нет. Тело покойного закутывали в кусок ткани, наполняли его рот размолотой кукурузой и помещали туда кусочек полированного зеленого камня, чаще нефрита. В могилу клали глиняных идолов и различные дары — пищу, воду и личные вещи покойного, которыми он часто пользовался при жизни. В день похорон майя смотрели на мертвеца с малодушным страхом. Ланда рассказывает: «Нужно было видеть их тоску и плач по своим умершим и общее горе, которое это им причиняло. Они оплакивали их днем в молчании, а ночью с громкими и горестными воплями, так что слушать их было очень грустно. Они ходили в глубокой печали много дней. Они соблюдали воздержание и пост по умершему, особенно муж или жена, и говорили, что его унес дьявол, поскольку они думали, что все беды, и особенно смерть, происходят от него».

Страшные и глубокие тайны окружали майяского земледельца, внушая ему суеверный ужас перед неизвестностью. Движение небесных светил, восход солнца, раскаты грома, ветер, рождение ребенка и сама смерть — все это считалось проявлением силы богов и сменялось одно другим, подобно отражению в огромном зеркале, доказывая бренность человеческого существования. Охваченный страхом крестьянин шел сквозь заросли джунглей к сверкающим гребням священных храмов. Именно там искал он поддержку у людей, знания которых позволяли им глубже проникать в сферу неведомого. Для получения такой поддержки любая цена не казалась ему слишком высокой.

В I тысячелетии н. э. на территории майя процветало свыше двух десятков небольших государств, имевших свои династии правителей. Что представляло собой подобное политическое образование, можно наглядно показать на примере одного из самых известных городов древних майя — Паленке.

На самом западном краю майяской территории находился известный и крупный центр I тысячелетия н. э. — Паленке.

Его руины расположены в северной части штата Чьяпас (Мексика), близ его границы со штатом Табаско. Плоские и болотистые земли последнего постепенно повышаются к югу, до тех пор, пока не переходят в первые отроги Чьяпасских гор, образующих здесь естественное плато около 70 м высотой. К северу от плато открывается широкий вид на бесконечные равнины, реки, озера и болота, вплоть до побережья Мексиканского залива. Южнее за ним стеной возвышаются высокие, поросшие тропическим лесом, горные хребты. На этом горном выступе и был построен древний город. Паленке — один из наиболее изученных памятников майя. Раскопки и исследования ведутся здесь с конца XVIII века. Однако, как и в большинстве других майяских поселений, работы затронули только самый центр города, на площади примерно 360 х 540 м (19,4 га). Общие же размеры центра составляют свыше 30 га. К западу (на 6 км) и востоку (на 2 км) от ритуально-административного ядра концентрируются другие, меньшие по размерам постройки, главным образом — остатки жилищ. По мнению некоторых исследователей, Паленке занимал территорию не менее 16 км², что ставит его в один ряд с Тикалем. Таким образом, перед нами, несомненно, — крупный городской центр с многотысячным населением. Легко понять, почему именно здесь выбрали майя место для строительства города. Стратегически выгодное положение (у края обрывистого плато) позволяло ему господствовать над лежащей внизу плодородной лесной равниной, которая тянется почти на 30 км к северу, до Мексиканского залива. Территорию Паленке пересекают несколько ручьев и небольших речушек, что наряду с сильно изрезанным местным рельефом создавало немало трудностей для древних строителей. Последние вынуждены были осуществить значительные земляные работы по выравниванию поверхности с тем, чтобы внести какое-то подобие порядка и организации в общий план города. Наивысшим их достижением можно считать заключение ручья Отолум в длинную каменную трубу, что избавило обитателей центральной части Паленке от многих неудобств (паводки, грязь и т. д.).

В Паленке древнейшие археологические материалы — в виде отдельных обломков керамики, не связанной с архитектурными сооружениями, — относятся, по крайней мере, к позднеархаическому времени (этап Чиканель), т. е. к концу I тысячелетия до н. э. Однако вполне осязаемые признаки появления здесь крупного и динамичного, городского, центра относятся только к позднеклассическому этапу (VII–IX вв. н. э.). Первая датированная надпись из зоны города соответствует 638 году н. э. К VII–VIII векам н. э. относится и все описанные выше образцы архитектуры. Последняя календарная дата, обнаруженная здесь, относится к 735 году н. э.

В целом Паленке представляет собой ярко выраженный региональный культурный центр со специфическим архитектурным и скульптурным стилем.

Ядро города состоит из нескольких, хорошо выделяемых групп построек, связанных так или иначе с основным элементом всего местного архитектурного ансамбля — обширным комплексом «Дворца», который занимает доминирующее положение на Главной площади. Близ юго-западного угла «Дворца» находится Храм Надписей на продолговатой ступенчатой пирамиде, в значительной мере высеченной в скалистом грунте естественного холма. К северу и северо-западу от «Дворца», на прямоугольных террасах, расположено несколько других групп каменных построек, практически еще не исследованных (Храм Графа, Северные Холмы и т. д.). Этот участок города заканчивается крутым обрывом. К юго-востоку от Главной площади, на специальной высокой террасе, расположена в виде треугольника группа из трех изящных храмов, по праву считающихся жемчужиной местной архитектуры. Храм Солнца, Храм Креста и Храм Лиственного Креста. На различном удалении от этих зданий видны платформы и террасы с бесчисленными руинами храмов, святилищ, резиденций жрецов и знати.

Безусловно, наиболее впечатляющим сооружением Паленке является «Дворец». Он возник в результате многих изменений и перестроек и в настоящем своем виде представляет собой трапециевидную в плане гигантскую платформу примерно 100 м длиной (по линии север — юг) и 75 м шириной (запад — восток). Высота ее варьирует от 6 до 9 м. На платформе, образовавшейся частично путем включения в нее более ранних зданий, последовательно возводились дворцовые помещения, разбитые вокруг внутренних прямоугольных двориков. Отдельные здания обозначены буквами латинского алфавита. Перекрытия дворца сделаны с использованием ступенчатого свода, стены (снаружи и изнутри), а также квадратные колонны обильно украшены фигурной лепкой и резьбой по слою штука и, видимо, были когда-то раскрашены в разные цвета (в ряде случаев сохранились следы краски). Наиболее уникальным элементом дворцового комплекса является четырехэтажная, квадратная в плане башня в юго-восточном дворике. Аналогий ей нет ни в одном другом городе майя. Это сооружение было, видимо, прежде всего оборонительным, господствуя над всем городом, хотя не исключено его использование и для астрономических наблюдений. В одном из внутренних двориков «Дворца» были установлены ряды каменных плит с рельефными изображениями пленников или побежденных вождей, выражающих знаки покорности.

Надо сказать, что в отличие от дворцовых построек Тикаля, Пьедрас Неграс, Вашактуна и др. дворцовый комплекс в Паленке обильно украшен резными и скульптурными изображениями, орнаментами и надписями, которые по своей тематике находят полную аналогию среди каменных монументов и рельефов указанных городов: основной сюжет — правитель и его деяния (правитель на троне и со знаками власти, в сценах культа и т. д.). Полихромные росписи и иероглифы, наносившиеся на поверхности квадратных столбов-колонн и стен, время от времени обновлялись (в ряде мест обнаружены многие слои такой росписи), что напоминает практику обновления дворцов (включая замазывание старых росписей и нанесение новых) после смерти правителя у майя-киче.

Не менее интересные материалы дают в этом отношении и основные храмы Паленке. Все они так или иначе связаны с царским культом. Об этом свидетельствуют изображения, связанные с личностью правителя, на декоративных гребнях храмов (правитель на троне и т. д.), скульптурные панели внутри и, наконец, наличие в некоторых из храмов богатых захоронений с особо пышным ритуалом.

Храмовая архитектура Паленке отличается особым изяществом и совершенством. Наиболее великолепным ее образцом можно считать ныне реставрированный Храм Солнца, который был построен в середине VII века н. э. Он стоит на невысокой ступенчатой платформе, имеющей с фасада всего лишь одну лестницу. Его крышу венчает длинный декоративный гребень. Сам храм состоит из двух небольших комнат. Напротив задней стены внутренней комнаты находится «святилище», или «часовенка» — миниатюрная копия всего храма, в которую древние мастера поместили замечательную алебастровую плиту с резным текстом. На плите вырезана маска солнечного божества и два скрещенных копья под ней.

Совершенно уникальным явлением, резко отличающим Паленке от других классических центров майя аналогичного ранга, представляется почти полное отсутствие каменных резных стел и алтарей в этом городе (известно всего 2 стелы). Причины его остаются пока неизвестными.

Однако отсутствие здесь скульптурных монументов во многом компенсируется обилием функционально близких им изобразительных сюжетов, в виде резьбы и лепки по штуку и алебастру, в храмах и дворцах города.

Паленке демонстрирует и наиболее яркие образцы заупокойного царского культа — в виде гробниц персонажей высокого ранга, с особым ритуалом и богатыми украшениями, расположенных точно под пирамидальными основаниями храмов и часто непосредственно связанных с ними либо с помощью специальных лестниц, либо с помощью «каналов для души» — каменных труб (идущих от пола святилища до останков погребенного). Именно в Паленке впервые удалось доказать, что после сооружения пышной гробницы над ней сразу же строили храм, игравший, таким образом, подчиненную роль по отношению к погребенному: гробница № 3 в Храме XVIII-A, гробницы в Храме Льва или в Храме Прекрасного Рельефа, в Храме Креста и т. д.

Но самым значительным среди находок подобного рода явилось открытие мексиканского археолога Альберто Руса-Луилье. В 1952 г., после четырех лет работы по расчистке руин древнего Храма Надписей в центре Паленке, он обнаружил под основанием двадцатитрехметровой пирамиды абсолютно нетронутую царскую гробницу. У входа в нее, в неком подобии каменного ящика, лежали скелеты пяти юношей и одной девушки, погибших явно насильственной смертью. Искусственно деформированная лобная часть черепа и следы инкрустаций на зубах говорят о том, что это не рабы, а представители знатных майяских фамилий, принесенные в жертву по какому-то особенно важному и торжественному случаю, вероятно во время похорон правителя города. А потом рабочие сдвинули с места массивную каменную «дверь», и археологи с волнением вступили под своды подземного склепа, таившего в себе множество неожиданных находок и сюрпризов. Это было просторное, сложенное из камня, помещение 9 м в длину и 4 м в ширину. Его высокий сводчатый поволок уходил куда-то вверх, теряясь в сумраке теней, которые никак не мог рассеять слабый свет ручных фонарей.

На стенах гробницы, сквозь причудливую завесу сталактитов и сталагмитов, проступали очертания 9 больших человеческих фигур, сделанных из алебастра. Все они были облачены в пышные костюмы, удивительно похожие друг на друга: головной убор из длинных перьев птицы кецаль, причудливая маска, плащ из перьев и нефритовых пластин, — юбочка или набедренная повязка с поясом, который украшен тремя человеческими головками, сандалии из кожаных ремешков. Шея, грудь, кисти рук и ног этих персонажей были буквально унизаны различными драгоценными украшениями. Все они горделиво выставляют напоказ символы и атрибуты своего высокого социального положения: скипетры с фигурой карликового божка и с рукоятью в виде головы змеи (это бог грозы и дождя) и круглые щиты с ликом бога солнца.

По мнению Альберто Руса, на стенах открытой им гробницы запечатлены девять «владык мрака» — правителей девяти ярусов Подземного мира, девяти ярусов царства смерти, согласно мифологии древних майя.

Посредине склепа стоял большой каменный саркофаг, закрытый сверху плоской прямоугольной плитой, сплошь испещренной какими-то скульптурными изображениями. Возле саркофага, прямо на полу, были найдены две алебастровые головы, отбитые когда-то от больших статуй, сделанных почти в человеческий рост. Тот факт, что эти головы отбили от туловищ и поместили в качестве ритуальных приношений внутри гробницы, означал, вероятно, симуляцию обряда человеческих жертвоприношений путем обезглавливания, который иногда практиковался у древних майя во время земледельческих праздников, связанных с культом маиса (кукурузы).

Скульптурная каменная плита, служившая верхней крышкой саркофага, имела размеры 3,8 х 2,2 м и весила без малого пять тонн. На боковых ее гранях вырезана полоса из иероглифических знаков, из которых сначала удалось прочесть лишь несколько; календарные даты, соответствующие скорее всего середине VII века н. э. На плоской, наружной, поверхности плиты резцом древнего мастера запечатлена какая-то глубоко символичная сцена. В нижней части мы видим страшную маску, одним своим видом напоминающую о смерти: лишенные тканей и мышц челюсти и нос, большие клыки, огромные пустые глазницы. Это — не что иное, как стилизованное изображение чудовища — божества земли. У большинства народов доколумбовой Америки божество земли выступало как некое страшное чудовище, питающееся живыми существами, поскольку все живое возвращается, в конце концов, в землю. Его голову увенчивают четыре предмета, два из которых служат у майя символами смерти (раковина и знак, напоминающий наш знак %), а другие, напротив, ассоциируются с рождением и жизнью (зерно маиса и цветок, или маисовый початок).

На макушке головы чудовища сидит, слегка откинувшись назад, красивый юноша в богатой одежде. Тело юноши обвивают побеги фантастического растения, выходящие из пасти чудовища. Он пристально глядит куда-то вверх, на странный крестообразный предмет, олицетворяющий собой у древних майя «древо жизни» или, точнее, «мировое дерево». На перекладине «креста» причудливо извивается гибкое тело змеи с двумя головами. Из пасти этих голов выглядывают какие-то маленькие и смешные человечки в масках бога дождя. По повериям майя, змея связана с небом, с небесной водой-дождем: тучи молчаливо и плавно, словно змеи, скользят по небу, а грозовая молния — не что иное, как огненная змея.

На верхушке «креста» сидит священная птица кецаль, длинные изумрудные перья которой служили достойным украшением для головных уборов царей и верховных жрецов. Птица тоже облачена в маску бога дождя, а чуть ниже ее видны знаки, символизирующие воду и два щита с личиной бога солнца.

Если бы речь шла о европейской гробнице эпохи Возрождения, то мы бы наверняка сказали, что высеченная на плите фигура юноши наверняка изображает погребенного под ней персонажа. Но в искусстве майя почти не было места изображению индивидуальной личности, индивидуального человека. Там безраздельно царила религиозная символика и условность в передаче образов. Вот почему и в нашем случае можно говорить и о человеке в целом, т. е. о роде человеческом, но также и о конкретном правителе Паленке.

С помощью автомобильных домкратов и бревен тяжелая скульптурная плита была наконец поднята, и под ней показался массивный каменный блок со странной выемкой, напоминающей на первый взгляд рыбу. Выемку плотно закрывала специальная крышка, в точности повторяющая ее форму. В хвостовой части крышки имелось два отверстия, заткнутых каменными пробками, как и у той каменной плиты, что прикрывала тайный ход в полу храма.

Когда была удалена и эта, самая последняя, преграда, перед исследователями предстала почти фантастическая картина: изнутри саркофага все было покрыто пурпурной яркой краской и на этом эффектном фоне матово желтели кости крупного человеческого скелета и зелеными пятнами выделялись бесчисленные нефритовые украшения.

Почему же в гробницу попала именно красная краска, а, скажем, не синяя, желтая, фиолетовая и т. д.? Дело в том, что восток, по верованиям майя, — это та область, где каждый день рождается солнце после своей ежедневной же смерти на западе. Вследствие этого, восток есть место воскрешения, рождения жизни, и красный цвет в гробнице символизирует собой идею бессмертия.

Из-за большой влажности воздуха кости были очень хрупкими, но сохранились тем не менее почти целиком. Ученым удалось определить, что скелет принадлежал сильному и рослому мужчине в возрасте около 40–50 лет (длина скелета 1,73 метра) без каких-либо патологических недостатков. Череп оказался разбитым, и поэтому решить, был ли он искусственно деформирован — оказалось просто невозможно.

Человек был погребен вместе со всеми своими украшениями из драгоценного нефрита. А одна нефритовая бусина была даже положена ему в рот — как плата для прохода в Подземный мир, царство мрака и смерти. На черепе видны были остатки диадемы, сделанной из маленьких нефритовых дисков и пластин. Изящные тонкие трубочки из того же минерала служили в свое время для разделения длинных волос умершего на отдельные пряди. По обеим сторонам от черепа лежали массивные нефритовые «серьги», напоминающие собой большие катушки. Вокруг шеи извивалось длинное, в несколько рядов ожерелье из нефритовых же бусинок. На запястьях каждой руки было найдено по браслету из 200 бусин каждый. Возле ступней ног лежала чудесная нефритовая статуэтка, изображающая бога солнца. Мельчайшие остатки мозаики из нефритовых пластинок и раковин, наряду с древесным тленом, обнаруженным на черепе, позволили буквально из праха реконструировать погребальную мозаичную маску, видимо, служившую точным портретом умершего.

Наконец, массивные каменные «ножки» саркофага тоже были затейливо украшены низкорельефными изображениями. Какие-то сказочные персонажи в богатых одеждах словно «вырастали» из земли, показанной чисто символически — полосой и особым иероглифическим знаком. А рядом с ними видны побеги уже настоящих растений, увешанные плодами какао, тыквы и гуайявы.

Последней находкой явилось открытие канала для «души» — специальной полой трубы, соединяющей саркофаг почившего повелителя с алтарем храма, стоявшего на вершине пирамиды.

Кто же был погребен в глубинах пирамиды Храма Надписей? Как расшифровать сложный ребус из скульптурных изображений, запечатленных на верхней крышке саркофага?

Кого древние жители города столь щедро наделили не только творениями своего искусства и ремесла (в виде драгоценных украшений из нефрита и изящных скульптур), но и колоссальными и явно непроизводительными затратами общественного труда?

На этот счет вряд ли могут быть какие-либо сомнения. Многочисленные атрибуты власти, положенные в гробницу вместе с умершим (скипетр, маска, щит с изображением бога солнца), определенно свидетельствуют о том, что перед нами погребение «халач-виника» — верховного правителя государства у древних майя, причем правителя явно обожествленного. Изучив надпись на саркофаге Ю. В. Кнорозов прочитал имя правителя как «Кан Моо Бол» — «Сын Желтой Попугаихи и Ягуара».

Размеры и вес каменного саркофага исключали возможность доставки его по внутренней лестнице в глубину пирамиды. Следовательно, сначала была построена гробница с саркофагом. И уже над ней майя возвели высокую восьмиярусную пирамиду и храм в честь правителя города. Вполне возможно, что «халач-виник», как и египетские фараоны, сам руководил строительством своей будущей усыпальницы, наблюдая за тем, как медленно растут вверх каменные стены пирамиды. Когда работы подошли к концу, то оставалось только ждать дня смерти и похорон владыки города. И когда он наступил, жители Паленки отдали умершему самые торжественные и высокие почести.

Гробница с останками правителя и несметными сокровищами, сопровождавшими его в «мир мрака и теней», были, несомненно, весьма заманчивой добычей для грабителей. Поэтому-то так тщательно была спрятана гробница в недрах пирамиды, а ход к ней — плотно забит землей, щебнем и глыбами камня. Но духовная «связь» с почившим вождем тем не менее сохранялась. Жрецы, во время пышных обрядов в храме, наверху пирамиды, время от времени с помощью трубы — «канала для души» — вызывали дух грозного «халач-виника» и спрашивали у него совета и помощи.

Таким образом, вряд ли приходится сомневаться, что перед нами — типичный пример заупокойного храма обожествленного царского предка. Однако сам первооткрыватель данного потрясающего комплекса (гробница — пирамида — храм) — мексиканский ученый А. Рус Луилье — такого вывода не сделал. Это выпало на долю другого исследователя — археолога из США М. Д. Ко в 1956 году в специальной статье со знаменательным названием «Заупокойный храм у классических майя». В дальнейшем, используя результаты раскопок захоронений майяской знати под пирамидами или в пирамидах храмов III–IX веков н. э. и привлекая ретроспективно данные этноисторических источников более позднего времени, был обоснован тезис о наличии у майя классического периода культа царских предков, который составлял своего рода сердцевину государственной идеологии в I тысячелетии н. э.

Многие пирамидальные основания заупокойных храмов майя имели девятиярусную структуру, что отражало, видимо, строение загробного мира. Изображения девяти богов Подземного царства в пышных царских костюмах и с символами верховной власти в виде скипетра и круглого щитка с личиной солнечного божества встречены в погребальном склепе Храма Надписей в Паленке. Есть также основания предполагать (основываясь на этнографических параллелях), что храмовые пирамиды майя классического периода (I тыс. н. э.) являются имитацией горы, а гробница в толще пирамиды или под ней — символическое воплощение пещеры, где, согласно народным преданиям, обитали божественные предки. Посыпание покойников охрой или красной краской (Паленке, Храм Надписей) — отражение веры индейцев в то, что красный цвет — цвет крови, цвет жизни — будет способствовать возрождению умершего к новой жизни.

Открытие царской гробницы в Паленке, помимо своей чисто внешней эффектной стороны, имело и большое научное значение. Впервые на территории майя было найдено погребение в каменном саркофаге с великолепными скульптурными украшениями. Кроме того, удалось раз и навсегда доказать, что пирамиды в древней Мезоамерике использовались не только как основания для храмовых зданий, но и для помещения внутри них гробниц наиболее знатных и почитаемых членов общества.

Монументальные масштабы погребальной камеры, высокохудожественные рельефы и колоссальный вес саркофага (превышающий 20 тонн), обилие нефритовых украшений и необычайная пышность ритуала, по словам А. Руса, свидетельствовали о наличии в Паленке вполне сложившейся иерархической социальной системы во главе с обожествляемым правителем, наподобие египетских фараонов.

Много новой и ценной информации получили в результате открытия гробницы в Храме Надписей и те исследователи, которые изучают искусство и религию древних майя. Погребенный в склепе человек был, бесспорно, правителем Паленке в VII веке н. э. Он еще при жизни возвел и весь комплекс пирамиды и храма над своей будущей гробницей. Таким образом, не подлежит сомнению, что Храм Надписей был прежде всего погребальным памятником, с погребальной функцией как основной, наподобие древнеегипетских пирамид. А это, в свою очередь, заставило ученых искать и в других храмовых пирамидах городов древних майя спрятанные там захоронения умерших правителей. И таковые были обнаружены в Тикале, Копане, Йашчилане и других центрах классической культуры майя.

В целом открытие А. Руса по своей научной значимости вполне сопоставимо с такими крупнейшими археологическими сенсациями XX века, как находка гробницы фараона Тутанхамона в Египте или же раскопки некрополя шумерских царей в древнем городе Уре (Ирак).

Стоит ли удивляться, что столь яркий памятник древнеамериканской культуры вскоре привлек самое пристальное внимание не только ученых, но и широкой публики. Не прошло и десяти лет со дня выхода в свет первых статей А. Руса о царской гробнице в Паленке, как появились люди, по-своему интерпретировавшие необычайную находку в Храме Надписей. И при этом некоторые из них ссылались на публикации самого первооткрывателя. Действительно, в своем первом сообщении о находке в Паленке А. Рус, касаясь общего облика погребенного в гробнице Храма Надписей индивида, писал: «Мы были поражены его ростом, более высоким, чем у среднего индейца-майя сегодняшних дней, и тем, что его зубы не были подпилены или инкрустированы нефритом, как это свойственно знатным майя. Сохранность черепа настолько плоха, что нельзя решить — был ли он искусственно деформирован или нет. В конце концов мы пришли к выводу, что этот персонаж мог быть и немайяского происхождения, хотя и ясно, что он закончил свою жизнь в ранге правителя Паленке…»

Этого оказалось достаточным для того, чтобы вокруг гробницы в Паленке поднялась целая волна спекуляций. Так, например, появилась версия, будто какой-то европеец (видимо, викинг) пересек Атлантический океан задолго до Колумба и принес аборигенам. Америки свет высокой культуры, управляя в Паленке в качестве обожествленного монарха.

Рождению подобных гипотез во многом способствовали и уже порядком забытые, но не исчезнувшие совершенно из поля зрения дилетантов работы некоторых археологов XIX века среди руин Паленке. Таков был, например, граф Жан Фредерик де Вальдек — немного археолог, немного художник и немного… авантюрист. Результаты своего кратковременного пребывания в древнем городе он описал в книге «Живописное и археологическое путешествие по провинции Юкатан», появившейся в Париже в 1838 году. Как выяснилось впоследствии, он вовсе не был графом, а многие его зарисовки скульптур из Паленке намеренно стилизованы им под греческие и римские образцы. Одного из правителей древних майя Вальдек изобразил во фригийском колпаке, а чисто американских хищников ягуаров превратил… в слонов.

Именно на почве подобных «фактов» рождались когда-то красочные гипотезы о далеких трансокеанских плаваниях цивилизованных жителей Средиземноморья в «дикую» Америку и о зарождении там очагов высокой культуры под благотворным влиянием извне (Г. Э. Смит, Ф. Перри и др.). Стоит ли говорить, что все эти гипотезы абсолютно безосновательны.

Еще более поразительные измышления по поводу царской гробницы в Паленке появились в 1971 году, когда швейцарский писатель и археолог-дилетант Эрих фон Дэникен в своем нашумевшем бестселлере «Воспоминания о будущем» (по которому в ФРГ был позднее снят одноименный фильм) изложил свою точку зрения относительно семантики скульптурных изображений на крышке саркофага в гробнице Храма Надписей.

«В 1953 г. в Паленке, — утверждает Дэникен, — найден каменный рельеф, изображающий, по всей вероятности, бога Кукумаца (в Юкатане он называется Кукулькан)… Мы видим на нем человека, сидящего наклонившись вперед, в позе жокея или гонщика; в его экипаже даже ребенок легко узнает ракету. Она заострена спереди, снабжена странно изогнутыми выступами, похожими на всасывающие дюзы, а потом расширяется и заканчивается языками пламени. Человек, наклонившись вперед, обеими руками орудует со множеством непонятных контрольных приборов, а левой пяткой нажимает на какую-то педаль. Он одет целесообразно: в короткие клетчатые штаны с широким поясом; в куртку с модным сейчас японским воротом и с плотно охватывающими манжетами. Активна не только поза у столь отчетливо изображенного космонавта: перед самым лицом у него висит какой-то прибор, и он следит за ним пристально и внимательно».

Несколькими годами ранее, в 1968 году, отечественный писатель-фантаст А. Казанцев подробно изложил ту же самую гипотезу (правитель майя из Паленке — это космонавт) на страницах популярного журнала «Техника — молодежи».

Начать с того, что и в книге Дэникена и в статье Казанцева прорисовка изображения на крышке саркофага из Храма Надписей дана в сильно искаженном виде. Обширные пространства резной поверхности плиты залиты черной краской, многие характерные детали смазаны, а отдельные части картины (в действительности никогда не связанные) соединены сплошной линией. Но главное — это тот ракурс, в котором изображена крышка саркофага: чтобы придать своему «космонавту» более естественную позу (наклон вперед), оба автора намеренно поместили все изображение в неверном поперечном положении, тогда как на плиту надо смотреть продольно, стоя у южной, торцовой ее части. В результате подобного «трюка» многие детали скульптурной композиции — птица-кецаль, маска божества земли и др. — предстанут перед зрителем в совершенно неестественном виде: вниз головой и т. д.

Если смотреть на плиту-крышку саркофага правильно, то мы увидим, что изображенный там персонаж сидит, заметно откинувшись назад, на спину и пристально смотрит вверх — на крестообразный предмет («мировое дерево»). Правитель облачен отнюдь не в «клетчатые штаны», как пишет Дэникен, — их майя, увы, не знали, и не в «японскую куртку» с манжетами, а всего лишь в набедренную повязку. Тело, руки и щиколотка ног знатного персонажа — обнажены, но украшены браслетами и ожерельями из нефритовых бусин и пластинок.

Наконец, все основные элементы изображения на крышке саркофага из Храма Надписей — «крест» («мировое дерево») с птицей наверху, маска чудовища земли и т. д. — представлены в разных вариациях и в ряде других храмов Паленке. И в этих случаях, видимо, даже самое пылкое воображение не усмотрит контуров космического корабля в причудливых изгибах майяского «креста».

Не успели утихнуть страсти по поводу «космических пришельцев» в стране майя, как некоторые профессиональные ученые США поспешили выдвинуть настолько экстравагантную гипотезу об умершем правителе древнего города, что перед ним меркнут даже измышления Эриха фон Дэникена.

В 1975 году на страницах журнала «Нэшнл Джиогрэфик» два известных специалиста по культуре и искусству майя, Дэвид Келли и Мерл Грин Робертсон, после анализа изображения на верхней плите саркофага и условного «прочтения» иероглифических надписей на ней публично объявили о рождении новой сенсации. Оказывается, в гробнице Храма Надписей был похоронен ветхий старик в возрасте 80 лет. Его имя «читается» якобы как «Пакаль» (майяск. «щит») на том основании, что знак щита встречается в надписях на саркофаге. Сославшись на некоторые из календарных дат, высеченных на крышке саркофага, М. Робертсон и Д. Келли утверждали, будто Пакаль был правителем Паленке с 615 по 683 год н. э. Центральную фигуру, запечатленную на верхней скульптурной плите царского захоронения, они стали считать точным портретом умершего. При жизни Пакаль был, по словам этих ученых, человеком небольшого, почти карликового роста, что также свидетельствовало о физическом вырождении царского рода. И найдя какие-то незначительные искривления пальца на правой ступне изображенного там персонажа, американские археологи объявили Пакаля лицом, страдавшим патологической деформацией ног, что было связано якобы с практикой кровосмесительных браков внутри правящей династии Паленке. Они утверждали также (на основе весьма вольной трактовки некоторых иероглифических надписей), что Пакаль был женат уже с 12-летнего возраста сначала на своей матери («Эдипов комплекс»), а потом — на родной сестре.

Падкие на сенсацию телевизионные компании и пресса США и некоторых стран Латинской Америки поспешили разнести пикантные откровения американских ученых по всему свету. И почивший 13 веков назад правитель Паленке вновь стал предметом самого пристального внимания и широкой публики и специалистов.

А. Рус, до глубины души возмущенный той свистопляской, которая развернулась вокруг многострадальной гробницы из Храма Надписей, вынужден был выступить в одном из популярных мексиканских журналов со статьей-опровержением, чтобы дать достойный ответ фальсификаторам науки.

Еще раз, тщательно изучив все имевшиеся в его распоряжении факты, А. Рус установил, что персонаж, погребенный под пирамидой Храма Надписей, был одним из наиболее выдающихся правителей Паленке во второй половине VII века: он родился в 655-м и умер в 694 году. «Этот великий правитель, — продолжает мексиканский ученый, — родился в день 8 Ахав майяского ритуального календаря и, соответственно, должен был получить имя данного дня, а именно „Вошок Ахав“ на языке чоль — одном из диалектов языка майя, на котором до сих пор говорят индейцы в районе Паленке. Полное имя умершего правителя или же его прозвища пока остаются неизвестными. Однако нет никаких оснований называть его Пакалем (Щитом). В действительности, щит (обычно с маской божества) служил символом власти, который имели многие персонажи, изображенные на стелах и рельефах во многих городах древних майя, включая и Паленке… В качестве иероглифа щит известен в надписях из многих майяских центров и употребляется там в самых разных значениях».

Повторное изучение скелета правителя мексиканскими антропологами подтвердило, что умерший был довольно рослым по местным меркам (1,73 метра) и крепким мужчиной в возрасте около 40 лет без каких-либо следов патологически врожденных дефектов. «Поэтому, — говорит А. Рус, — абсолютно лишено оснований мнение, будто он был косолапый, а его правая ступня демонстрирует врожденное искривление, связанное с практикой кровосмесительных браков в правящей династии Паленке. Предполагаемая деформация ступни в действительности вполне объяснима намерением древнего скульптора поживее изобразить ее позади левой ступни, которая помещена на переднем плане».

Повторные анализы скелета правителя антропологами позволили доказать, что его голова была спереди искусственно деформирована, а зубы — фигурно подпилены, как того и требовали каноны майяской красоты. Следовательно, перед нами — типичный индеец майя.

Завершая критический разбор многочисленных гипотез по поводу гробницы из Храма Надписей, А. Рус совершенно справедливо подчеркнул, что между высказываниями о пришельцах из космоса и псевдонаучными фантазиями о правителе-уродце существует глубокое внутреннее родство.

Новые горизонты археологии майя. Выставка в Нью-Йорке

20 апреля 1971 года в нью-йоркском элитном клубе Гролье царило необычайное оживление. В просторных залах за сверкающими стеклами витрин переливались всеми цветами радуги самые разнообразные и неожиданные предметы — глиняные фигурки богов, высокие керамические вазы с изящной росписью, резные пластинки из полупрозрачного зеленоватого нефрита, костяные трубочки и раковинные подвески. Это были экспонаты выставки «Письменность древних майя». Они принадлежали самобытной и яркой культуре, процветавшей на юге Мексики и в Гватемале в I–IX веках н. э.

Когда известному американскому археологу профессору Майклу Ко предложили стать организатором и главным распорядителем такой выставки, он первоначально даже растерялся: какая там письменность майя? И в такой реакции не было ничего удивительного. Ведь из всех коренных обитателей Нового Света только майя задолго до прихода европейцев создали развитую систему подлинного иероглифического письма. Судя по сообщениям испанских летописцев, у майя еще в начале XVI века имелись целые библиотеки рукописных книг, сделанных из бумаги (а бумага — из луба фикуса) и снабженных кожаными или деревянными обложками. Книги эти были самого разного содержания: исторические летописи, священные трактаты, мифы и предания, лирические стихотворения. Но большинство рукописей погибло в годы конкисты от рук монахов и солдат, а также позднее — в кострах католической инквизиции, которая вела яростную борьбу с языческими верованиями индейцев.

До наших дней чудом сохранились всего три такие книги-рукописи, названные по тем европейским городам, где они хранятся, — Дрезденская, Парижская и Мадридская. Однако, во-первых, они были созданы примерно в XII–XV веках, так что о глубокой древности здесь говорить не приходилось; а во-вторых, все три рукописи неоднократно публиковались в различных изданиях и были хорошо известны как ученым, так и широкой публике.

И после долгих колебаний Майкл Ко выбирает другой путь. Он решил собрать для выставки в клубе Гролье те изделия древних майя, которые относились к I тысячелетию н. э. и имели на себе какую-то иероглифическую надпись.

Располагая весьма широкими связями в самых разных кругах общества, он быстро установил контакт и с музеями, и с крупнейшими частными коллекционерами США. Положительные результаты его энергичной деятельности не заставили себя долго ждать. К назначенному дню в залах клуба были размещены сотни великолепных изделий гончаров, ювелиров и косторезов древних майя.

Среди экспонатов выставки оказалось особенно много изящных глиняных ваз с многоцветными росписями различного содержания и короткими иероглифическими надписями, которые яркими минеральными красками с большим искусством были нанесены кистью художника-каллиографа майя прямо на гладкую поверхность сосуда. В этом смысле каждый майяский сосуд I тысячелетия н. э. напоминал рукописи майя XII–XV веков, где изображения богов и различных мифологических персонажей также сопровождались коротким пояснительным текстом.

Выставка имела у публики большой успех, но гораздо важнее то, что она дала весьма значительные научные результаты. Вскоре после ее закрытия профессор Ко выпустил в Нью-Йорке красочный альбом, куда вошли фотографии всех керамических ваз, представленных на выставке в клубе Гролье. Они сопровождались пространными и квалифицированными комментариями.

И когда специалисты ознакомились с этим изданием, стало очевидным, что мир стоит на пороге новой научной сенсации. Речь шла об открытии огромного значения, и притом в такой сфере археологии майя, которую прежде никто серьезно не воспринимал.

Секреты древней керамики

Размещая экспонаты в витринах выставки и описывая их, Майкл Ко отметил про себя, что, несмотря на весь свой богатый археологический опыт, он никогда ранее не видел сразу столько великолепных и прекрасно сохранившихся образцов расписной полихромной керамики майя I тысячелетия н. э. Подавляющее большинство этих красивых сосудов до сих пор вообще не попадало в поле зрения ученого мира, поскольку они хранились в закрытых частных коллекциях, куда попадали из рук грабителей могил — «гуакерос». Естественно, что место каждой такой находки оставалось, как правило, неизвестным.

Правда, подобные же сосуды находили и научные археологические экспедиции. Их обнаруживали в богатых гробницах и захоронениях, принадлежавших, вероятно, правителям и высшей аристократии майя. Таким образом, имелись известные основания предполагать, что и расписные глиняные вазы, показанные в клубе Гролье, находились когда-то в царских гробницах различных древне-майяских городов на юге Мексики и севере Гватемалы.

Более тщательно знакомясь с этой керамикой, профессор Ко прежде всего обратил внимание на иероглифические надписи. Они делились на две большие группы. Первая, нанесенная кистью или резцом древнего мастера, помещалась обычно по краю сосуда и имеет стандартный, повторяющийся характер. Надпись в этом случае начинается с глагольного иероглифа, известного и по рукописям XII–XV веков и означающего «вести происхождение», «быть потомком». В середине надписи стоят знаки, передающие понятия «дорога» и «смерть». Завершает ее не совсем понятный эпитет, относящийся скорее всего к личности правителя или царя. Между этими более или менее понятными иероглифами расположены знаки в виде голов богов, большинство которых ассоциируется со смертью и загробным миром.

Вторая группа надписей расположена, как правило, возле изображенных на вазе фигур и носит строго индивидуальный характер (имена и титулы?).

При внимательном изучении изображений, расположенных на стенках большинства сосудов, можно было заметить, что все они сводятся к нескольким основным мотивам: правитель или царь, сидящий на троне в окружении своих придворных и слуг («дворцовая сцена»); двое юношей в богатых одеждах и внешне похожие друг на друга («юные правители»); божество в виде летучей мыши-вампира с символами смерти на крыльях; какие-то отвратительные скелетообразные духи и существа; ритуальная игра в мяч; сцены человеческих жертвоприношений.

Согласно весьма распространенной тогда среди специалистов точке зрения, эти сцены на расписной керамике I тысячелетия н. э. отображают реальную жизнь и деяния тех майяских правителей и аристократов, в гробницы которых помещали данные сосуды.

Однако как объяснить в таком случае обилие на этих полихромных вазах различных мрачных символов: черепа, перекрещенные кости, черная раскраска лиц и тел персонажей — цвет войны и смерти и т. д.? Почему на них так часто представлены омерзительные духи и божества?

И вот, вопреки мнению большинства коллег, Майкл Ко решает: «И сцены, и тексты, запечатленные на этих изящных сосудах, относятся не к повседневной жизни майяской элиты, а к загробному миру — к Подземному царству смерти».

Таким образом, согласно предположению этого ученого, полихромная керамика древних майя была по своему назначению сугубо погребальной и изготовлялась только для того, чтобы тут же попасть в гробницы царей и высшей знати. Но для чего именно это делалось? Ответа пока не находилось.

Профессор Ко еще больше укрепился в своих выводах после того, как ему удалось доказать прямое совпадение некоторых сюжетов расписной керамики майя I тысячелетия н. э. с содержанием мифа о приключениях божественных близнецов в Подземном царстве, который излагается в эпосе индейцев майя-киче «Пополь-Вух». Это очень важный и уникальный документ, дающий общее представление о космологии и теологии древних майя. «Пополь-Вух» был записан в XVI веке, вскоре после конкисты, на языке майя-киче, но латинскими буквами. Нет сомнения в том, что эпос был основан на сведениях, почерпнутых из каких-то древних иероглифических рукописей майя, впоследствии утраченных.

Прежде чем изложить миф о приключениях героев-близнецов в мрачных лабиринтах преисподней подробнее, необходимо хотя бы в самой общей форме познакомить читателей с философскими воззрениями майя на проблемы жизни, смерти и судьбы человека.

В глубинах подземного царства

Судя по письменным источникам, представления майя о вселенной и о смерти сводились к следующему. Над плоской поверхностью прямоугольной земли расположены тринадцать слоев неба, каждый из которых имел свое божество. Небо опиралось на пять больших мировых деревьев, стоявших по четырем сторонам света и в центре земли. На вершинах деревьев сидели птицы. Под землей располагалось загробное царство, которое, согласно некоторым источникам, состояло из девяти ярусов. Души воинов, умерших на поле боя или от жертвенного ножа жреца, и женщин, которые умерли при родах, — направлялись на небо, в рай бога солнца. А утонувшие, убитые молнией, умершие от болезней, связанных с водой, — шли в небесный рай бога дождя.

Однако души большинства людей, умерших обычной смертью, в «домашней постели», попадали в подземный мир — «Миктлан» (ацтекск. — «Область мертвых», «Область, где мы утрачиваем себя», «Область бесплотных») — холодное и темное царство смерти, где и бродили до своей окончательной гибели. Майяское слово «Метналь», вероятно, происходит от термина науа «Миктлан» — «Смерть». Но есть и другое, чисто майяское слово — «Шибальба», от термина «шиб» — «страх», «ужас».

Во время своего долгого путешествия по лабиринтам Подземного мира душа человека подвергалась тяжелым испытаниям, ярко описанным в майяских и ацтекских мифах: переплывала зловонную реку из крови и гноя, пробиралась между сталкивающимися друг с другом горами, пересекала высокие плоскогорья с холодными ветрами, пронизывающими насквозь подобно обсидиановому ножу. После четырехлетних странствий душа попадала в самый нижний ярус преисподней, где царствовала пара ужасных богов — Миктлантекухтли (у ацтеков), повелитель Страны Мертвых и его супруга. Оба они изображались в виде скелетов. Сидя во дворце, построенном из человеческих костей, эта пара управляла своим ужасным царством. Все другие божества Подземного мира находились у них в подчинении. В рукописях майя XII–XV веков бог смерти носит имя Йум-Цек (букв. «Владыка Черепов») и также изображается обычно в виде скелета. У него постоянный эпитет «Йе-Чам-Ел» — «Грозящий Гибелью», но иногда он именуется «Йум Ким-ил» — «Владыка Смерти».

По поверьям майя, вход в Миктлан находится в богатом пещерами регионе Альта Верапас в Горной Гватемале.

Но даже и там, в мрачных глубинах Подземного царства, конечная судьба человека зависела от его социального положения при жизни. Цари «воскресали» вновь и превращались в небесных богов, а рядовые общинники навеки оставались в преисподней. Подобным представлениям полностью соответствовал и ритуал захоронения правителей.

У майя-покомам, живших в области Верапас в Горной Гватемале, в XVI веке умершего правителя помещали в большой глиняный сосуд, который опускали в могильную яму вместе с богатствами и украшениями покойного. Над этим местом насыпали впоследствии холм, размер которого зависел от силы и могущества умершего. Сверху устанавливали каменную статую правителя и ей поклонялись. В других случаях мертвого царя облачали в лучшие одежды, украшали драгоценностями и сажали на трон. На похороны приезжали дружественные правители и их подданные, приводя с собой рабов и принося подарки. Затем умерший помещался в ящик из дерева или в каменный саркофаг в сидячем положении, со скрещенными ногами. Вместе с ним клали золото, бумажные плащи и другие ценности. Ящик опускали в могилу, вырытую на вершине горы. Убивали рабов и размещали их вокруг ящика. Если раб был земледельцем, вместе с ним зарывали земледельческие орудия; если он был охотником, то при нем находились лук и стрелы. С рабынями клали «манос» и «метатес» — «каменные зеркотерки» для приготовления муки из зерен кукурузы, глиняные сосуды для варки пищи, чаши для питья, тарелки и миски. Словом, делалось все, чтобы в загробном мире существование правителя ничем не отличалось от земного. Над гробницей сооружали небольшой каменный алтарь, на котором индейцы обычно сжигали ароматную смолу и совершали другие жертвоприношения.

Но вернемся к мифу о божественных близнецах.

Близнецы и владыки Шибальбы

«У старой богини-матери Шмукане, — говорится в эпосе „Пополь-Вух“, — было два сына, Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу». Они очень любили играть каучуковым мячом и поэтому целые дни проводили на игровой площадке. Однажды их шумные забавы не на шутку разозлили правителей Подземного мира, или Шибальбы по версии майя, и владыки преисподней заманили братьев в свои ужасные владения. После целого ряда трудных и неудачных для них испытаний близнецы потерпели окончательное поражение во время ритуальной игры в мяч и были принесены в жертву обитателями преисподней.

В знак своей победы владыки Шибальбы отрубили Хун-Хун-Ахпу голову и повесили ее на тыквенное дерево. Дочь одного из владык Подземного царства проходила однажды мимо этого дерева, и слюна из головы казненного близнеца упала ей на руку, в результате чего девушка забеременела. Узнав об этом и опасаясь мести отца, она убежала из преисподней на поверхность земли, где и родила другую пару божественных близнецов — Хунахпу и Шбаланке.

Вскоре они превратились в красивых юношей, мастеров ритуальной игры в мяч и искусных охотников. Как их дядя и отец, они вызвали гнев владык Шибальбы своей шумной игрой. И те приказали им явиться в Подземное царство. Спустившись по очень крутым лестницам вниз, юноши отправились в свое трудное путешествие, которое, по-видимому, совпадало с путем души умершего человека, как его представляли себе древние майя.

Они прошли между холмами и оврагами, они добрались к месту пересечения четырех дорог разного цвета. Здесь близнецы перехитрили владык Шибальбы, послав впереди себя по выбранной ими черной дороге москита. Москит, кусая по очереди каждого из правителей преисподней, узнавал их имена, и те, согласно мифу, сразу теряли свою волшебную силу. Всего было двенадцать поименно названных богов Шибальбы; во главе их стояли верховные владыки Хун-Каме («Первая Смерть») и Вукуб-Каме («Седьмая Смерть»). Другие боги преисподней, вероятно, олицетворяли различные болезни.

Близнецы прошли также через ряд опасных испытаний в пяти камерах, или «домах» Подземного царства: «Доме Холода», «Доме Ягуара», «Доме Летучих Мышей» (предводительствуемых Кама Соцем, или «Летучей Мышью-Вампиром») и «Доме Обсидиановых Ножей». Наконец, владыки Шибальбы дали близнецам в «Доме Мрака» сигары и лучины, которые они должны были курить и жечь всю ночь, но утром вернуть целыми и невредимыми. Посадив на кончики сигар светлячков и привязав к лучинам пучки красных перьев, имитировав курение и горение, близнецы таким образом справились с этим заданием.

Они одержали полную победу и в ритуальной игре в мяч. Далее, удивив владык преисподней тем, что они могли изрубить себя на куски и воскреснуть вновь, близнецы соблазнили владык проделать с собой то же самое. Хун-Каме и Вукуб-Каме были разрублены близнецами большими кремнёвыми ножами, но не воскрешены вновь.

Настоящим гимном жизни и победы человеческого разума над смертью звучат заключительные слова героев-близнецов, обращенные к поверженным богам Шибальбы: «…Вот наш приговор, который мы возвещаем вам. Слушайте его вы все, обитатели Шибальбы… Очень немного достанется вам от крови и черепов, а игра в мяч будет не для вас. Вы будете проводить ваше время в изготовлении глиняных горшков, сковородок и камней для перемола кукурузы. Только дети чащ и пустынь будут предоставлены вашему покровительству. Но порождения света, сыновья света не будут иметь общения с вами… Грешники, искатели раздоров, носители печалей, изменники, отдающиеся порокам, — вот те, кто будет приветствовать вас».

Но в этих же словах древнего мифа нашла отражение и одна из величайших трагедий человечества — резкое социальное неравенство не только при жизни, но и после смерти. Ведь возрождение и избавление от ужасов царства мертвых выпадали на долю отнюдь не всех людей, а только «сыновей света», то есть самих божественных близнецов и следующих их примеру правителей и высшей знати майя. Лишь они после четырехлетнего путешествия по Шибальбе вознесутся на небо и превратятся в богов. «Тогда они удалились от них (от обитателей преисподней. — В.Г.), — говорится в „Пополь-Вух“ о героях-близнецах, — и поднялись наверх, в средоточие света, в одно мгновение они были подняты на небо. Одному было дано Солнце, другому — Луна. Тогда осветился свод небес и лицо земли. Теперь они обитают на небесах».

Следует заметить, что почитание героев-близнецов появилось очень давно и имело место у многих племен майя. Так индейцы области Верапас в Гватемале поклонялись как богам близнецам Хунахпу и Эшбаланкену. В словарях языка майя-покомам (Гватемала) Хунахпу назван «одним из самых главных идолов».

Испанский летописец Фуэнтес-и-Гусман, говоря о похоронах верховных правителей у майя-покомам, указывает, что труп хоронили во мраке ночи, после двухдневных церемоний и жертвоприношений идолу Шбаланке, с тем, чтобы этот бог сопровождал умершего в путешествии по Подземному царству.

Таким образом, культ божественных близнецов был широко распространен по всей территории древних майя. Близнецы были тесно связаны с загробным миром и, видимо, служили посредниками между Подземным царством и живыми людьми, во всяком случае, они выступали в качестве таковых для правителей и высшей знати майя.

По-видимому, история героев-близнецов лишь один из многих древних мифов, посвященных преисподней и ее ужасным богам; не исключено, что в I тысячелетии н. э. на эту тему существовали целые иероглифические книги. А уцелевший в «Пополь-Вух» фрагмент о божественных близнецах составлял при похоронах представителей местной элиты важную часть погребального текста или гимна.

Голоса погибшей цивилизации

Самое замечательное в открытии М. Ко состоит в том, что он установил прямую связь изображений на многих расписных сосудах майя I тысячелетия н. э. с мифом о приключениях героев-близнецов в Подземном царстве из эпоса майя-киче «Пополь-Вух» (XVI в.).

На полихромных вазах майя довольно часто встречаются изображения внешне очень похожих друг на друга двух молодых людей в богатой одежде и в пышных головных уборах, к передней части которых обычно прикреплена голова рептильного божества без нижней челюсти. И сами они часто имеют на себе особые «метки бога». Это, видимо, и есть герои-близнецы, путешествие которых должен повторить умерший, в чью могилу положен данный глиняный сосуд. Иногда близнецы показаны играющими в мяч, иногда охотящимися с помощью выдувных трубок-сарбаканов, а иногда просто сидящими во дворце на троне.

Встречаются на керамике и изображения смертоносных летучих мышей-вампиров. Особенно многочисленны они на вазах, найденных в районе Чама (Горная Гватемала), где, по повериям майя, и находился вход в загробный мир. Перекрещенные кости и другие «знаки смерти» на их крыльях определенно указывают на связь этих крылатых чудовищ с обитателями «Дома Летучих Мышей» из «Пополь-Вух».

На одной резной вазе из Чочола (полуостров Юкатан, Мексика) изображен эпизод из эпоса майя-киче, когда близнецы с помощью москита узнают имена богов преисподней.

В росписи ряда глиняных сосудов можно встретить изображения сигар и курильщиков. Это дает основание предполагать, что употребление табака было каким-то образом связано у майя со смертью. На одной изящной вазе изображена, по-видимому, история пребывания близнецов в «Доме Мрака»: небольшой светлячок несет в лапках сигару, чтобы имитировать затем ее горение. На глиняной расписной чаше, происходящей, вероятно, из области Кинтана-Роо (Мексика), герои-близнецы показаны как стрелки из выдувных трубок в сцене охоты за какой-то фантастической птицей. Довольно часто встречаются на расписной керамике сюжеты с «юными правителями», танцующими или совершающими сложные акробатические трюки перед владыками преисподней, особенно перед двумя главными богами царства смерти, известными в рукописях как «N» и «L». Для первого из них характерно наличие раковины улитки, а для второго — сигары и особого головного убора с птицей наверху. Наконец, на глиняных расписных чашах можно увидеть и драматическую сцену убийства одного из правителей Подземного царства (бога «N») близнецом, вытаскивающим его из раковины и заносящим над головой кремнёвый кинжал для решающего удара.

Пантеон богов, фигурирующих в этих сюжетах, совершенно иной по сравнению с тем, что известен нам по монументальной скульптуре и по другим источникам, характеризующим культуру майя. В росписях на керамике нет богов, которые упоминаются в рукописях XII–XV веков; там представлены: бог «G» (бог солнца), «Д» (Ицамна, бог неба), «В» (Чак, бог дождя) и «Е» (бог кукурузы). И это все божества земной поверхности и дневного света.

Наибольший интерес для исследователя представляют те вазы, на которых изображено более двух богов, поскольку они свидетельствуют о необычайной сложности пантеона Подземного царства майя. На одном сосуде изображен, например, бог «L», сидящий на троне в виде фигуры ягуара и курящий сигару. Он смотрит на группу иерархически расположенных шести других, второстепенных божеств, каждое из которых имеет в иероглифическом тексте особое имя. Здесь, как и в ряде других случаев, боги имеют некоторые черты ягуара: ухо, пятнистая шкура в качестве деталей одежды и т. д. Ягуар — это ночное животное, которое хорошо плавает и охотится обычно близ водоемов. Не исключено, что именно по данной причине в глазах майя ягуар был тесно связан с Подземным миром.

На другом сосуде изображено не менее 11 богов, некоторые из них сочетают в себе черты человека и ягуара, а другие имеют облик старого человека, курящего сигару. Но самый удивительный сосуд расписан фигурами 31 божества. Часть из них нам известна, например бог Летучая Мышь, но большинство представлено впервые. Боги распределены по четырем горизонтальным полосам, которые, видимо, обозначают иерархию рангов.

Таким образом, в расписной керамике майя представлен совершенно новый для исследователей мир майяской философии. Этот мир — царство смерти, населенное огромным числом ужасных существ, многие из которых вообще не отображены на монументах или в уцелевших рукописях майя. Керамика, предназначенная, как считает М. Ко, исключительно для того, чтобы сопровождать умерших царей и аристократов в Подземное царство, скорее всего выполняла ту же роль, что и Книги Мертвых у древних египтян. Изображение и надпись на каждом таком сосуде описывают смерть майяского правителя, длительное путешествие его души по лабиринтам преисподней и последующее «воскрешение» правителя, превращающегося в одного из небесных богов. Наблюдается также поразительное совпадение некоторых мотивов росписи полихромной керамики I тысячелетия н. э. с описаниями Подземного царства и подвигов божественных близнецов, вступивших в борьбу с его богами в эпосе майя-киче «Пополь-Вух».

Открытия продолжаются

Исследования М. Ко представляют собой новый значительный шаг на пути к пониманию мифологических воззрений, религии и социальных порядков древних майя в I тысячелетии н. э. Благодаря его трудам, посвященным полихромной керамике, появилась вполне реальная возможность проникнуть в тайны духовной культуры индейцев, отстоящей от нашего времени на добрых полторы тысячи лет. Но отнюдь не со всеми его выводами можно безоговорочно согласиться. Прежде всего, это касается утверждения о том, что буквально вся расписная глиняная посуда майя III–IX веках н. э. является погребальной по своему назначению и отражает лишь потусторонние, загробные темы, не связанные с реальной жизнью. На мой взгляд, мотивы росписи майяской полихромной керамики имеют как сакральный, так и светский (исторический) характер.

Например, сюжеты, связанные с «дворцовыми» или военными мотивами, хотя они и помещены на погребальной керамике, могли отражать какие-то реальные события из жизни умершего правителя, жреца или аристократа. Какое мифологическое содержание может иметь роспись полихромного сосуда VIII века, на котором изображена «батальная сцена» (сосуд № 26 из альбома Майкла Ко 1973 г.), где в ожесточенной схватке столкнулись 11 персонажей, разделенных на два отряда — из 5 и 6 человек? Более многочисленный отряд, судя по всему, проиграл битву и отступает. Три воина из его состава уже попали в плен и их уводят торжествующие победители. Здесь можно было бы и поставить точку. Какую еще информацию способна дать рассмотренная выше сцена? Но случилось так, что именно публикация Майклом Ко нескольких прекрасных альбомов с изображениями майяской керамики и, главное, с точными прорисовками иероглифических надписей позволили выдающемуся российскому ученому Юрию Валентиновичу Кнорозову (который к тому времени уже успел дешифровать письменность майя и перевести на русский язык три уцелевших рукописи XII–XV вв.) начать чтение текстов более ранней эпохи — тех самых надписей на сосудах I тысячелетия н. э.

И вот как звучит иероглифическая надпись возле участников «батальной сцены» в переводе Ю. В. Кнорозова:

Поскольку в этой сцене (и в надписи) нет абсолютно ничего мифологического, то и сам М. Ко вынужден признать ее «светской», увековечивающей, по его словам, одно из значительных и вполне реальных событий в жизни лица, с которым был погребен данный сосуд.

В отряде побежденных поименно назван лишь один персонаж — «Ка Ак'бал», лазутчик. Это персонаж № 5, которого берет в плен «воин Кан Ек». У победителей мы встречаем еще два имени: персонаж № 4 — видимо, главное лицо во всей этой сцене, — названный «Ястребом, бросающимся вдаль», и наделенный другими лестными эпитетами; и персонаж № 11 — «славный… владыка (правитель. — В.Г.) Вихрь Дротиков».

Обычно в произведениях искусства майя I тысячелетия н. э., изображающих батальные сцены с участием правителя, он показан сражающимся с врагами или во главе своих войск (каменные рельефы и стелы Йашчилана и Пьедрас Неграс, фрески Бонампака и др.). Здесь же мы видим правителя в довольно пассивном положении, без оружия, доспехов и регалий. Видимо, прав профессор Ко, считающий главным лицом этой батальной сцены фигуру № 4, сражающуюся впереди победоносного отряда воинов. Его наделили эпитетом «Ястреб, бросающийся вдаль». Он облачен в доспехи из шкуры ягуара и вооружен длинным, украшенным перьями копьем. Видимо, это военачальник, полководец («након» на языке майя), причем достаточно знатного происхождения (судя по богатству его костюма и украшений). По-видимому, рассматриваемый сосуд (№ 26) был положен именно в его гробницу, чтобы напомнить о каком-то особенно важном в его биографии событии.

Вокруг венчика того же глиняного изделия была помещена стандартная иероглифическая надпись — так называемая «Заупокойная формула», которую перевел Ю. В. Кнорозов:

Подготавливая в 1978 году к изданию третий альбом расписных майяских ваз, М. Ко обнаружил, что персонаж с изящного сосуда № 19 из города Небаха (горная Гватемала) — правитель, сидящий на платформе, накрытой циновкой, и правитель «Вихрь Дротиков» на сосуде № 26 (альбом 1973 г.) с батальной сценой — одно и то же лицо. Больше того, военачальник «Ястреб, бросающийся вдаль» представлен и на сосуде из Небаха. Он стоит на коленях перед троном правителя, выражая своей позой смирение и покорность. На поясе полководца отчетливо видны подвешенные человеческие головы, которые были отрублены, вероятно, в ходе сражения у побежденных врагов.

Заупокойная формула по венчику сосуда имеет надпись, которая в переводе Ю. В. Кнорозова звучит так:

У фигуры самого полководца имеется надпись:

А рядом с сидящим на троне правителем текст таков:

Таким образом, не подлежит сомнению, что в обоих случаях на описываемой керамике изображены вполне реальные исторические лица и конкретные значимые события из их жизни.

По счастливому стечению обстоятельств альбомы Майкла Ко с полихромными сосудами майя (где изображения сопровождались иероглифическими текстами) попали в руки нашего выдающегося ученого Ю. В. Кнорозова, который благодаря этому подарку судьбы начал массовое прочтение надписей I тысячелетия н. э. И в итоге наши представления о философии древних майя относительно подземного мира и судьбы человека после смерти заметно изменились.

Ю. В. Кнорозов и загробный мир майя из их собственных текстов

Обширный новый материал по расписной многоцветной керамике майя I тысячелетия н. э., опубликованный М. Д. Ко в четырех великолепных альбомах с 1973 по 1982 год, дал ему возможность выделить большую группу сосудов, имеющих одинаковую кольцевую иероглифическую надпись вокруг венчика — или «основной стандарт», названный в дальнейшем Ю. В. Кнорозовым «заупокойной формулой».

Керамика с заупокойной формулой встречается на территории культуры майя повсеместно, начиная с конца доклассического и до позднего классического периода включительно (т. е. VI–X вв. н. э.). Позже ее не отмечено. Как правило, заупокойная формула (или «основной стандарт») представлена на самых разных глиняных сосудах, независимо от их размеров, формы и изображаемой сцены. Количество иероглифов в надписи может варьировать от четырех до сорока, однако неизменный структурный порядок предполагает, что эта надпись («формула») является молитвой, гимном или традиционным ритуальным посвящением.

Заупокойная формула не обнаружена в надписях на монументальных памятниках. Нет ее и в известных иероглифических рукописях майя. Тем не менее, очевидно, в древности имелись рукописи, посвященные специально заупокойному ритуалу. Именно их тексты использовались при составлении надписей на сосудах. Шрифт надписей на керамике очень близок к шрифту рукописей и резко отличается от лапидарного написания текстов в монументальной скульптуре.

Заупокойная формула, употреблявшаяся в погребальном ритуале, была, вероятно, достаточно обширной. В конкретных надписях на керамике она представлена в различных вариантах, от предельно краткого до пространного. Все варианты, однако, не противоречат друг другу и, видимо, восходят к общему древнему первоисточнику. На глиняных сосудах заупокойная формула пишется горизонтально под ободком (кольцевая надпись по венчику), если же ободка нет — то вертикальным столбцом (очень редко). Важно отметить, что заупокойная формула не имеет прямого отношения к другим надписям и сценам на том же сосуде.

Помимо заупокойной формулы на сосудах есть, как правило, и другие, «вторичные» или «дополнительные» надписи, которые помещены рядом с изображаемыми персонажами. Они обычно состоят из иероглифов, передающих имена, названия мест, даты и события. Сцены и сопровождающие их иероглифические тексты на такой керамике можно разделить на две большие группы.

К первой группе относятся сцены, изображающие выдающееся событие из жизни умершего. Эти мотивы, сопровождаемые пояснительными надписями, очень разнообразны и представляют для историка-майяниста исключительный интерес. Хотя, конечно, следует помнить, что речь идет здесь только о представителях высшей знати и правителях. Естественно, каждая такая надпись и сцена являются самостоятельным объектом изучения, безотносительно к заупокойной формуле.

Ко второй группе относятся надписи и изображения, относящиеся к загробному миру, в который попадает умерший. В них представлено множество богов, духов и чудовищ, неизвестных по другим источникам. В свете этих данных мифология древних майя может изучаться по совершенно новым и разнообразным материалам.

Что же дало к настоящему времени прочтение заупокойной формулы и дополнительных иероглифических текстов на позднеклассической керамике майя, осуществленное в последние годы Ю. В. Кнорозовым?

На большинстве глиняных сосудов обеих названных групп вдоль венчика, вдоль донца (реже) или же по тулову (совсем редко) встречается стандартная, повторяющаяся иероглифическая надпись, названная М. Д. Ко «основным стандартом», а Ю. В. Кнорозовым «заупокойной формулой».

Заупокойная формула, видимо, составляла важную часть поминального ритуала, которого придерживались древние майя, и отражала их представления о загробном мире, жизни и смерти.

Согласно заупокойным надписям, призрак спускался в подземный мир по крутой холодной лестнице, которая олицетворяет собой и всю преисподнюю. Путешествие души покойника по Царству Смерти названо в текстах на керамике «большим путем». Этот путь начинался вступлением на холодную лестницу, где призрака встречали три демона, как это следует из надписи на сосуде № 14.

Все демоны являются слугами супруги одного из правителей преисподней — Черного бога грозы Тош. Имя ее Чак Кит — «Великая богиня» и отличалась она весьма свирепым нравом.

Первый демон — главный, хозяин неба. Он числится как в свите богини Чак Кит, так и самого Черного бога грозы Тош (текст на сосуде № 49). Его эпитет — «пай», «призывающий». Этот демон, очевидно, созывал призраков у входа на лестницу.

Второй демон — «ах-ки-нгал», «хозяин смены». Возможно, речь идет о времени пребывания призраков в подземном мире. По своим функциям второй бес является направляющим, указывающим дорогу призраку в преисподней.

Третий демон — «ах-хиш-нгал», «хозяин ягуара». Его эпитет — «ярый». Роль этого демона состояла, судя по всему, в наблюдении за процедурой очищения призрака. Это предположение основано на том факте, что ягуар неоднократно именуется в текстах «очищающим», следовательно, и его владелец был ответственен за процесс очищения.

Бог грозы Тош (он же бог «L» в рукописях) имеет свиту из шести богов. Это известно по изображениям на сосуде № 49, к тому же все эти боги переименованы соответственно в надписи на этом сосуде, сопровождающей сцену с семью богами. Из материалов рукописей следует, что в постклассический период образ Тош, как божества преисподней, был постепенно переосмыслен: он под стать своей супруге становится весьма свирепым и недоброжелательным (по отношению к врагам), он изображается ярым врагом земледелия и воином-разрушителем — в его поднятых руках символ грабежа и убийства. Судя по сценам, сопровождающим заупокойные надписи, Тош был одним из двух соправителей Царства Смерти.

Вторым соправителем преисподней был чаще других упоминаемый в надписях Ваай Кан — «Дух Улитка» (бог «N» рукописей). Он изображался сидящим в витой раковине или с раковиной за спиной.

Дух Улитка был древним богом дождя. В рукописях он иногда именуется ах'хо ваай тун, «владеющий пятью зловещими (днями) года» — титул бога-распорядителя, правившего в последние пять дней года, когда происходила смена власти у богов. Во время формирования майяского государства у власти сменялись реальные представители глав четырех родов под наблюдением верховного жреца, бывшего реальным прототипом бога-распорядителя, а в дальнейшем считавшегося его имперсонатором.

Образ бога-распорядителя неоднократно менялся. В Дрезденской рукописи, в разделах, касающихся четырехлетнего календарного цикла, эту должность занимает уже не Дух Улитка, а бог-опоссум Йуу-аан. Оба они присутствуют в преисподней в качестве глав фратрий — далеких предков.

Судя по сценам на сосудах, в подземном царстве было множество разнообразных божеств. Особенно интересна сцена с изображением 32 богов на сосуде № 37, первый из которых представлен символом. Эти божества, видимо, считались предками родов, обитавшими в преисподней.

Надзором за призраками занималась Летучая Мышь «Соц», зловещее божество Царства Смерти, неоднократно изображенное отдельно на полихромных расписных сосудах позднеклассического времени. Так, на сосуде из Чама, Гватемала, изображена Летучая Мышь с раскрытыми зубчатыми крыльями. У пасти виден знак огня «тоок», на шее ожерелье, на лапах — браслеты. Справа вертикальная надпись с повторяющейся три раза парой блоков:

В миштекском кодексе Фехервари-Мейера имеется изображение Летучей Мыши, сидящей в человеческой позе и обезглавливающей человека. В «Пополь-Вух» Летучая Мышь играет также весьма зловещую роль. Дом Летучих Мышей стал последним и роковым испытанием для героев-близнецов, где одному из них — Хунахпу — отсекли голову. Прообразом этого божества послужили, вероятно, летучие мыши-вампиры, обитающие и по сей день в пещерах Гватемалы (Альта Верапас), считавшихся входом в преисподнюю.

Из других обитателей подземного мира в заупокойной формуле особо выделен ягуар. На гравированной вазе из области Чочола, Юкатан, мы видим следующую сцену: сидящий ягуар с бутоном водяной лилии на голове и надпись — «ти-ла» («тил-ис»), «знаменитый». На другой стороне сосуда надпись: «ах пок-уб», «очищающий». Хозяином ягуара, очищающего призраков, является третий демон из свиты супруги бога Тош.

Особо следует остановиться на понятии «очищение» в преисподней. Начало «очищения» понималось как весьма реалистическое промывание. Для этого имелось несколько приспособлений. Например, «бутуб цак», «лечебная воронка»; «тохоб цак», «лекарственная спринцовка» — служила для введения лекарственных растворов. В подземном мире широко использовались очистительные спринцовки, что неоднократно зафиксировано в текстах и изображениях на сосудах: Летучая Мышь привесила к крыльям огромные спринцовки из пузырей, бог-ягуар держит спринцовку в лапе, бог смерти (в образе скелета), видимо, заменивший первого демона в преисподней, весь обвешан спринцовками. То же самое и в рукописи. В сцене на сосуде № 64 с богом смерти изображены спринцовка (рядом с призраком) и надпись около нее — «тоок ла-ла хиш», «огненная щиплющая жидкость». Спринцовка большого размера служила, судя по всему, не для наркотических вливаний, а для промываний, для которых употреблялась не просто вода, а какая-то жгучая жидкость.

Следующим после «промывания» в процессе очищения призрака был этап «обдирания», которое понималось весьма натурально — сдирание мяса с костей. В заупокойной формуле призрак чаще именуется как «ка-аан», «очищенный», «ободранный». Характерно, что в надписи на сосуде № 27 преисподняя прямо названа «местом очищения» («у пок ав»). В процессе очищения призрак должен был сократиться до размеров эмбриона, чтобы, возвратившись на землю, начать новую жизнь в утробе женщины или девушки — буквально, «второй раз родиться».

Итак, прошедший в Царстве Смерти очищение призрак возвращался на землю, чтобы родиться вновь. День выхода очищенного призрака из подземного мира точно определяли жрецы. В тот день устраивали поминальное пиршество, для которого и предназначались сосуды со стандартной заупокойной формулой и сценами из жизни умершего или сценами в преисподней, где проходил очищение призрак.

Очищенного призрака, как поясняет одна из сцен, доставлял из Царства Смерти на землю к девушке или женщине (что особо оговаривается в надписи) аист-челноклюв (птица из семейства аистовых с большим клювом).

Многоцветный сосуд № 25 из Машкану, Юкатан, 600–900 годы. Кольцевая надпись под венчиком с повторяющимся 220 раз (по числу дней в месяце) блоком «ич ч'ум» — «в лоно».

В середине сопровождающей сцены сидит молодой бог с разведенными в стороны руками. Справа и слева сидят обнаженные женщины с цветами в волосах, на них надеты украшения — серьги, браслеты и ожерелья с нагрудными подвесками и нитями с кисточками на концах. Между молодым богом и женщиной сидит аист-челноклюв, закусивший змею (его основная пища). В конце клюва он держит призрака, упакованного в маленький сверток, сделанный наподобие тюка для тканей. Под аистом изображена обезьяна с закрученным спиралью хвостом.

Как бы продолжением этой сцены является изображение на черепке расписной глиняной тарелки. Обнаженная женщина полулежит на спине, согнув колени. У ее ног сидит обезьяна, которая держит женщину левой лапой за грудь, а правую протягивает над коленями. Справа стоит аист-челноклюв, благополучно доставивший упакованного в тючок призрака. Слева от обезьяны бог Тош с характерным для него атрибутом — горящей сигарой во рту. Он, очевидно, дает какие-то распоряжения относительно пребывания призрака в преисподней. Упоминание в надписях «колдовство обезьяны», вероятно, связано с доставкой призрака женщине, после чего она могла забеременеть, а призрак воплотиться в ее ребенка. Все эти этапы должен был пройти призрак, чтобы возродиться.

Таким образом, по изображениям и надписям на керамике майя конца I тысячелетия н. э. можно сделать вывод о том, что подземный мир (Шибальба, Метнал) местных индейцев был населен большим числом самых разнообразных божеств, чудовищ и духов. Здесь и два бога-соправителя Царства Смерти — Дух Улитка (он же бог «N», бог дождя, бог-распорядитель) и Черный бог грозы Тош (он же бог «L»), здесь и три демона из свиты богини Чак Кит, и бесы, обеспечивающие возрождение призрака, — Летучая Мышь (Соц), Ягуар, Обезьяна, Аист-Челноклюв. Согласно «Пополь-Вух» в подземном мире обитало множество мерзких и зловредных существ — олицетворений болезней и бед. В бессмертных поэмах Гомера указывается, что в Аиде (преисподней) обитали обожествленные предки — главы родов или линиджей. Если судить по надписи сосуда № 40, там, где изображен бог грозы Тош и шесть других божеств, у древних майя в подземном мире сосуществовали и обожествленные предки-родоначальники и духи — олицетворение болезней и бед.

Исследования М. Ко и Ю. В. Кнорозова по полихромной керамике I тысячелетия н. э. стали настоящим прорывом в майяведении. Они еще раз показали, что великие открытия в науке возможны и в наши дни. И не обязательно, чтобы авторы этих открытий сидели в глубине раскопов, в джунглях, горах и пустынях, а не в тиши чинных академических кабинетов (Майкл Ко — профессор Йельского университета в Нью-Хейвене, США, а Юрий Валентинович Кнорозов был сотрудником сектора народов Америки в кунсткамере — Музее Антропологии и Этнографии имени Петра Великого в Санкт-Петербурге).

Закат цивилизации майя

К концу VIII века н. э. майя достигли наивысшей ступени интеллектуального и эстетического развития. Они беспрерывно строили изящные храмы, гигантские дороги-дамбы, пирамиды и дворцы. В течение многих столетий росли и расширялись старые селения и города, возникали новые, пока в IX веке на цветущие земли майя не обрушилась какая-то таинственная катастрофа.

Всякое архитектурное строительство в городах прекратилось. Скульпторы не возводили больше под присмотром жрецов громоздкие каменные стелы с ликами царей и пространными иероглифическими надписями. Один за другим пришли в запустение майяские центры. Считанные десятилетия спустя города древних майя попросту исчезли, надежно спрятанные в цепких объятиях вечнозеленых центральноамериканских джунглей.

Еще со времен Джона Л. Стефенса — первооткрывателя древностей майя в 40-х годах XIX века — исследователи ломали голову, пытаясь объяснить причины катастрофы, в ходе которой огромная географическая область, населенная одним из наиболее энергичных и высокоразвитых народов доколумбовой Мезоамерики, пришла в полное запустение, а ее города за неполное столетие превратились в руины. К сожалению, материалов, относящихся к концу классического (1-Х вв.) и началу постклассического (X–XVI вв.) периодов, т. е. ко времени кризиса майяской цивилизации, сохранилось не так много и они имеют противоречивый характер. Это и породило, на наш взгляд, пестроту взглядов и мнений в научных кругах. Прежде всего, необходимо было еще раз тщательно проверить все реальные проявления кризиса, отразившиеся в археологических находках, и точно определить хронологические рамки этого драматического события.

По первым, весьма поверхностным, наблюдениям выходило, что к концу IX — началу X века на большей части низменных лесных областей майя (мексиканские штаты Табаско, Чьяпас, Кампече, а также Юкатан, Кинтана-Роо, Северная Гватемала, Белиз, северо-западный район Гондураса) жизнь в городах прекращается или же сводится к минимуму.

Однако, как показали дальнейшие события, эта оценка была верна лишь наполовину. В конце I тысячелетия в жизни общества древних майя действительно наблюдался какой-то кризис. Внешне он выражался в том, что в городах не велось крупного архитектурного строительства и не возводились стелы с календарными датами по эре майя. Был ли этот кризис быстрым и внезапным?

В некоторых случаях, как отмечает американский историк Э. Томпсон, эти строительные работы были прекращены столь внезапно, что платформы, созданные для того, чтобы служить фундаментом для каких-то зданий, остались пустыми, а в Вашактуне стены самого позднего храма оказались недостроенными. В Тикале два последних этапа в развитии местной культуры назывались Имиш и Эснаб. Первый из них длился с 700 до 830 года, а второй — с 830 до 900 год. В течение этапа Имиш наблюдался наивысший расцвет города. Именно тогда были построены пять из шести великих тикальских храмов, несколько пирамид-близнецов и десятки дворцовых ансамблей. Максимальных размеров достигло и население. Раскопки показали, что в это время функционировало до 90 % всех известных в городе жилищ. По подсчетам специалистов, в VIII в. Тикаль с округой имел около 50 тыс. жителей (из них не менее l/5 находилось в самом городе).

Этап Эснаб следует непосредственно за Имиш. Но как разителен контраст между ними! В начале Эснаба прекратилось всякое строительство и резко сократилось местное население. Из нескольких сотен жилищ, вскрытых раскопками, ни в одном не оказалось керамики Эснаб. Она обнаружена лишь внутри дворцовых зданий. Но люди жили там уже не как цари — в изобилии и роскоши, а под угрозой падения обветшалой крыши и штукатурки. Это были не завоеватели, не пришельцы. Это были всего лишь жалкие потомки прежних майя. Да и их осталось совсем немного: по подсчетам археологов, население Тикаля во время Эснаба составляло не более 10 % от населения 800 года. Но, возможно, население Имиш вовсе не погибло? Не исключено, что оно в силу каких-то неизвестных нам причин покинуло свои города и ушло в окрестные селения земледельцев.

Однако тщательные археологические исследования, проведенные в деревнях и селах, некогда окружавших Тикаль, показали, что положение там было аналогичным. И если в бывшей столице какие-то немногочисленные группы людей еще ютились среди каменных громад обветшалых дворцов, то в деревнях не жил уже никто. А через 100–150 лет после возведения стелы с календарной датой 868 года последний индеец покинул Тикаль. Примерно такая же картина наблюдалась в IX веке и в других майяских городах — Вашактуне, Паленке, Пьедрас Неграс, Копане.

Таким образом, вряд ли приходится сомневаться в том, что индейцы майя в низменной лесной зоне пережили в конце I тыс. подлинное бедствие. Их классическая цивилизация на юге Мексики и севере Гватемалы погибла и больше не возродилась.

По одной из гипотез, самой неправдоподобной, все города майя были разрушены одновременно сильным землетрясением. Эта гипотеза основана на том, что многие архитектурные сооружения позднеклассического времени представляют сейчас сплошную груду развалин, словно разбитые одним ударом исполинской силы. Кроме того, горные районы Чьяпаса и Гватемалы, где жили некоторые группы майя, известны своей бурной вулканической деятельностью. Но дело в том, что Петен и Юкатан, где находились крупнейшие центры классической цивилизации майя, лежат вне активной сейсмической зоны.

Существует также предположение, что причиной гибели культуры майя в IX веке могло быть катастрофическое уменьшение количества дождевых осадков и вызванные этим водный голод и засуха. Однако последние геохимические и биологические изыскания в джунглях Петена показали, что незначительное сокращение ежегодных осадков, действительно наблюдавшееся к концу классического периода, никак не могло отразиться на развитии цивилизации майя, а тем более вызвать ее крах. Версия о повальных эпидемиях малярии и желтой лихорадки тоже оказалась несостоятельной, поскольку обе болезни не были известны в Америке до прихода европейцев.

Одной из наиболее распространенных до последнего времени была гипотеза американского археолога С. Морли, который объяснял упадок классических городов крахом системы подсечно-огневого земледелия, поскольку оно оказалось не в силах обеспечить потребности быстрорастущего населения городов. В своей фундаментальной монографии «Древние майя» Морли пишет: «Непрерывное уничтожение леса для использования расчищенной площади под посевы маиса постепенно превратило девственные джунгли в искусственную саванну, покрытую высокой травой. Когда этот процесс закончился и вековой тропический лес был почти целиком сведен и заменен искусственно созданными лугами, то земледелие в том виде, как оно до сих пор практиковалось у древних майя, пришло в упадок, ибо у них не было никаких земледельческих орудий — мотыг, кирок, борон, заступов, лопат и плугов. Именно это экономическое банкротство и послужило главной причиной гибели „Древнего царства“ майя».

Эта версия долгое время пользовалась всеобщим признанием среди специалистов. И только исследования последних лет заставили пересмотреть основные положения гипотезы Морли. Прежде всего, был поднят вопрос: действительно ли майя исчерпали резервы невозделанных земель? Археолог А. В. Киддер (США) установил, что почва долины реки Мотагуа (Гватемала) ежегодно обновляется во время паводков, следовательно, плодородие этих земель не может иссякнуть. То же самое происходит в долинах других крупных рек (например, Усумасинта, Белиз, Улуа) в низменных лесных областях майя. Некоторые исследователи отметили, что в Петене пустующие поля немедленно зарастают вторичным лесом, а не травами. По Морли, истощение земель должно было произойти сначала в более древних центрах. Однако, к примеру, такой город, как Тикаль, который, судя по стелам с календарными датами, существовал не менее шести веков, приходит в упадок позже (после 869 г.), чем более молодые центры в бассейне реки Усумасинты.

Значительной популярностью пользовалась до недавнего времени социальная гипотеза Э. Томпсона (США), согласно которой упадок классических центров культуры майя связан с внутренними социальными конфликтами и потрясениями.

Отправной точкой для рассуждений Томпсона послужил один на первый взгляд малопримечательный факт: в ходе раскопок древнего города Пьедрас-Неграс археологи с удивлением обнаружили, что почти все найденные там каменные скульптуры, изображающие правителей, намеренно повержены или разбиты. Такое же явление было отмечено и в Тикале. Но кто мог покуситься на эти священные и почитаемые реликвии? Томпсон отвергает версию о нашествии чужеземцев и приписывает эти акты вандализма внутреннему врагу — рядовому земледельцу, восставшему против гнета аристократов и жрецов.

Крупные социальные потрясения — неизбежные спутники любого классового общества — действительно могли послужить причиной (или одной из причин) гибели некоторых городов-государств в конце I тысячелетия. Но подобных городов-государств было тогда у майя только в низменной лесной зоне не менее двух-трех десятков, и вряд ли все они почти одновременно подверглись захвату и опустошению со стороны восставших низов. Кроме того, выяснилось, что и в Тикале, и в других городах майя классического периода стелы и алтари с изображениями правителей и богов подвергались разрушению и порче не только в VIII–X веках, а на протяжении всего существования цивилизации. Это был какой-то важный государственный ритуал или обряд: по прошествии определенного цикла времени (может быть, двадцатилетия катуна) монумент портили или разбивали, совершая как бы его ритуальное «убийство». Но суть в том, что и после данного акта он продолжал оставаться объектом почитания со стороны горожан: ему приносили жертвы и дары, в его честь возжигали благовония.

Когда гипотезы об экологических и внутренних причинах кризиса общества майя в конце I тысячелетия обнаружили свою несостоятельность, ученые вновь вернулись к гипотезе о нашествии на земли майя различных центральномексиканских племен: либо теотихуаканцев (VI–VIII вв.), либо тольтеков, вторгшихся на Юкатан, согласно смутным сообщениям хроник, в конце X века. Но и здесь остается много неясного. Теотихуаканское нашествие могло произойти (учитывая время гибели самого этого центра) не позднее конца VII — начала VIII века Тольтеки появились на Юкатане, как уже говорилось, лишь в конце X в. Спрашивается, кто же сокрушил тогда важнейшие города майя в Петене, пришедшие в запустение как раз между концом VIII и началом X века?

В 60-х годах XX века при раскопках древнего города Алтар-де-Сакрифисьос, расположенного у слияния рек Салинас и Пасьон, в департаменте Петен (Северная Гватемала), археологи обнаружили интересную картину. В конце IX века общий облик местной майяской культуры резко нарушился. На смену исчезнувшим классическим традициям пришел совершенно иной культурный комплекс, не имеющий местных корней. Материалы этого чужеродного комплекса, получившего название Химба, состоят только из изящной керамики с оранжевой гладкой поверхностью и терракотовых статуэток, напоминающих по облику некоторые центральномексиканские глиняные фигуры. Физический тип, одежда, украшения и оружие (копьеметалки и пучки дротиков) совершенно отличны от мотивов классической культуры майя. Обилие упомянутых чужеземных и отсутствие местных материалов в верхних слоях городища свидетельствуют о полной смене культуры, а может быть, и населения в Алтар-де-Сакрифисьос где-то около 868–909 годов (хронологические рамки комплекса Химба).

В 120 км к востоку от Алтар-де-Сакрифисьос находятся руины еще одного крупного города майя классического периода — Сейбаля. По данным археологов, этот город существовал непрерывно с 800 года до н. э. до середины X века н. э., причем последний этап его жизни, Байяль Бока, длился (судя по календарным датам на стелах) с 830 по 950 год. Именно в это время в Сейбале появилось много новых черт и влияний, чуждых классической культуре майя. Во-первых, наблюдается массовый наплыв (уже знакомой нам) изящной оранжевой и серой керамики, а также терракотовых статуэток центрально-мексиканского облика. Во-вторых, целая группа каменных стел с календарными датами от 850 до 890 года содержит скульптурные изображения, совершенно непохожие на классическое искусство майя и близкие по стилю искусству Центральной Мексики и побережья Мексиканского залива: странные фигуры людей с длинными, до пояса, космами (волос) и украшениями-трубочками в носу. Наконец, было обнаружено весьма необычное для архитектуры майя круглое в плане здание храма. В то же время круглые постройки довольно часто встречаются на тольтекских памятниках Юкатана. Этот набор чужеземных черт в культуре города дополняет плоская каменная голова, так называемая «ача» (исп. топор). Подобные изделия характерны для культуры населения Южного Веракруса и Западного Табаско в конце I — начале II тысячелетия.

Таким образом, полученные в ходе раскопок данные свидетельствуют о том, что в IX веке Сейбаль был, по-видимому, захвачен какой-то группой чужеземцев, связанных по своей культуре с побережьем Мексиканского залива (Табаско, Веракрус, Кампече) и с Центральной Мексикой. Однако в отличие от Алтар-де-Сакрифисьос события в Сейбале развивались по другому сценарию: завоеватели обосновались в городе на довольно длительный срок, частично слившись при этом с местным населением (майя), в результате чего возникла своеобразная смешанная культура. Об этом свидетельствуют, например, поздние стелы, изображающие персонажей в центральномексиканских костюмах, но имеющие календарные даты по эре майя. Правда, фатального исхода не удалось избежать и здесь: к середине X века Сейбаль превратился в пустыню.

В Паленке, расположенном далеко на западе территории майя, в начале IX века также произошел быстрый упадок местной культуры. И здесь при раскопках неоднократно встречались оранжевая тонкая керамика, резные каменные предметы, получившие у специалистов условные названия ярма и топора. Аналогичные находки есть и в ряде других городов майя низменной лесной зоны: в Йашчилане, Тикале, Копане. Как известно, эти изделия служат одним из наиболее характерных признаков цивилизации тотона-ков (столица Эль-Тахин) и других племен, живших на территории мексиканских штатов Веракрус и Табаско. Типологический и химический анализ оранжевой керамики из всех майяских городов показал полную ее идентичность с изделиями гончаров, живших на побережье Мексиканского залива, в Табаско и Кампече, где и находился, видимо, основной центр ее производства. Таким образом, мы знаем теперь время чужеземного нашествия на земли майя (начало IX — середина X в.) и тот район, откуда двинулись в поход завоеватели (прибрежные территории мексиканских штатов Веракрус, Табаско и Кампече). Остается решить, какой народ или государство сокрушили одну из наиболее ярких цивилизаций доколумбовой Америки?

Мексиканский ученый В. Х. Морено предложил в связи с этим весьма правдоподобную гипотезу. Он напомнил, что по сообщениям древних летописей, примерно в конце VIII века так называемые «исторические ольмеки»⁵ захватили большой город Чолулу (штат Пуэбла, Мексика), где после гибели Теотихуакана (в VII в.) обосновалось значительное теотихуаканское население и продолжали развиваться традиции прежней центральномексиканской культуры. Спасаясь от «ольмеков», жители Чолулы вынуждены были бежать на побережье Мексиканского залива, где они и осели на некоторое время в южной части штатов Веракрус и Табаско. Здесь они подверглись, по всей вероятности, сильному влиянию со стороны культуры тотонаков, главный центр которой Эль-Тахин находился в Центральном Веракрусе. В итоге всех этих событий прямые наследники теотихуаканских традиций, усвоив ряд черт других культур и частично слившись с ними, превратились в народ пипиль, упоминаемый в старых индейских преданиях. Теснимые своими врагами-«ольмеками», пипиль двинулись на юго-восток, в области майя. Это и есть та самая волна завоевателей, которая принесла в различные города майя оранжевую керамику, каменные ярма и топоры. Вторжение пипиль на территорию майя происходило с 800 по 950 год по двум основным направлениям: вдоль реки Усумасинты и ее притоков на юго-восток (Паленке, Сейбаль, Алтар-де-Сакрифисьос) и по побережью Мексиканского залива к городам Юкатана. Некоторые исследователи связывают носителей оранжевой керамики с жившими в XVI веке на территории Табаско и Кампече группами «мексиканизированных» (т. е. подвергшихся заметному влиянию со стороны культур Центральной Мексики) майя-чонталь, или майя-путун⁶.

Однако даже эта весьма вероятная гипотеза о нашествии воинственных племен «северян» на земли майя в 800–950 годах не до конца согласуется с известными фактами. Если на северо-западе территории майя, например в Сейбале, Паленке и Алтар-де-Сакрифисьос, последние дни этих городов действительно совпадают с широким распространением инородной оранжевой керамики, то дальше к югу, в центре Петена, такая керамика появляется лишь после упадка столиц майя и представлена довольно немногочисленными образцами. Это позволило предположить, что оранжевая изящная посуда с побережья Мексиканского залива появилась в период упадка майяских городов в самом конце I тысячелетия.

Итак, все попытки объяснить катастрофу, постигшую классическую цивилизацию майя, лишь ссылками на какую-то одну, хотя и важную, причину потерпели неудачу. И когда в 1970 году в Санта-Фе, штат Нью-Мексико (США), была созвана специальная конференция для рассмотрения проблемы гибели городов майя в IX–X веках, ее участники были единодушны в одном: такое сложное и многоплановое явление, как катастрофа целой цивилизации, можно объяснить только комплексно — на основе серии взаимосвязанных причин. Одну из таких попыток предпринял на конференции археолог П. Т. Калберт: «Я полагаю, что крах майя — это типичный случай отклонения культуры от нормы, когда она развивается слишком быстро и использует свои ресурсы слишком беззаботно по отношению к окружающей природной среде. Майя истощили свои ресурсы не только в отношении возможностей их земледелия, но и в смысле организационных возможностей, способности распределять товары и эффективно использовать рабочую силу. Циклы роста ускорились, а экономическая база оказалась настолько подорванной, что упадок и кризис никто уже не смог остановить».

Не трудно заметить, что перед нами, хотя и в более усложненной форме, вновь предстала старая экологическая гипотеза Морли, связывающая гибель классических городов на юге равнинной лесной зоны с истощением природных ресурсов и крахом местного земледелия.

Ясно, что подобные объяснения могли удовлетворить далеко не всех исследователей. Так, больше внимания стало уделяться в ходе раскопок материалам, относящимся к концу классического и началу постклассического периода. Усилилась тенденция к конкретному рассмотрению событий и фактов не только в главных центрах классической цивилизации майя, но и в сопредельных областях. И тогда выявилась поразительно разнообразная, мозаичная картина: крах великой цивилизации не был ни полным, ни одновременным. В то время как один город в равнинной лесной зоне приходил в запустение, его близлежащий сосед вступал в пору своего расцвета. На севере, на полуострове Юкатан, вообще в IX веке в большинстве городов не было никакого упадка. Скорее наоборот, они переживали свою лучшую и наиболее блестящую пору. Даже в тех юкатанских городах, которые переживали упадок, оставалось зачастую значительное население, продолжавшее жить повседневными делами и заботами. Храмы не строились, стелы не возводились, а жизнь продолжалась.

Но вернемся в южную низменную лесную область, где находились главные города классической эпохи. За последние годы раскопки в районе Петена (в Топоште. Маканче, Йашха и др.) и Белиза (Ламанай, Нохмуль) заставили многих исследователей пересмотреть традиционные взгляды на ход исторических событий в регионе на стыке классического и постклассического периодов. А. Чейс и П. Райе (США) говорят о наличии довольно многочисленного населения майя в районе озера Петен-Ица и вокруг него в IX–XII веках, т. е. в эпоху кризиса и краха прежней цивилизации. Они же доказывают преемственность в керамике между создателями постклассической культуры Петена и их классическими предшественниками. В Белизе большой город Ламанай благополучно прошел через все «темные» века истории майя, сохраняя и непрерывно развивая свою культуру от начала I тысячелетия и до испанского завоевания. До конца X века существовал в Белизе и еще один город майя — Сан-Хосе. Там даже продолжали вести в это время какие-то крупные строительные работы. Если добавить сюда такие города, как Нохмуль и Кольха с памятниками IX, X, XI и последующих веков, то картина развития событий на восточной окраине низменной лесной зоны майя получается совершенно иная, чем в центре. Города Белиза, хотя и не все, сумели более или менее благополучно миновать последствия кризиса и дожили до XII–XIII веков, а некоторые и до европейского завоевания. То же самое происходило на Юкатане. Учитывая эти факты, некоторые исследователи вообще стали отрицать сам факт краха классической цивилизации майя и обезлюдения обширных территорий на юге Мексики и севере Гватемалы (Петен). На мой взгляд, это явное преувеличение. Необходимость тщательного изучения конкретных фактов в разных городах и в разных районах обширной территории майя отнюдь не может заслонить собой совершенно очевидного вывода: в ряде областей низменной лесной зоны (бассейн реки Усумасинты, Пе. тен и др.) в IX–X веках наблюдается прекращение монументального строительства и установки стел с календарными датами: налицо явное уменьшение населения в селах и городах, хотя мы и не знаем точно, сколько его осталось на старых местах. Это и есть внешние проявления кризиса культуры майя.

Хотя пока не удалось достичь общего согласия по поводу причины или причин упадка цивилизации майя, есть одна мысль, с которой согласны все. Это идея о том, что конец классического периода был временем радикальных политических и социальных перемен во всей Мезоамерике. Старые могущественные центры I тысячелетия в Оахаке (Монте-Альбан), Центральной Мексике (Теотихуакан) и других местах были ниспровергнуты. На туманном горизонте мезоамериканской истории появились новые влиятельные государства типа тольтекской «империи». Возросла роль войны и милитаризма в жизни общества. Были пересмотрены прежние политические союзы и забыты старые торговые пути. И какое бы конкретное воплощение ни получали отдельные исторические события, случавшиеся в той или иной части Мезоамерики, классическая цивилизация майя не могла остаться в стороне от этого всеобщего хаоса и анархии.

И тем не менее, как же объяснить упадок многих майяских городов в конце I тысячелетия? Окончательного ответа, который мог бы удовлетворить буквально всех, пока нет. Можно привести в заключение лишь одну, весьма вероятную версию тех далеких событий. Видимо, гибель некоторых центров классической цивилизации майя была вызвана целым комплексом причин. Причем первоначальным толчком, приведшим в движение остальные разрушительные силы, было все-таки нашествие чужеземцев (даже если считать ими «мексиканизированных» майя-чонталей). Вражеское вторжение повлекло за собой новые потрясения — развал экономики, голод, болезни, народные волнения, кризис прежней системы управления и прежних религиозных представлений. Выше отмечалось, что основу экономического процветания майя в I тысячелетии составляло в низменной лесной зоне интенсивное земледелие в виде разветвленной системы оросительных, дренажных и водосборных каналов, «приподнятых полей» и террас. Их сооружение и поддержание в порядке требовали колоссальных усилий общества. Они были предметом особой заботы со стороны центральной власти правителя с его мощным бюрократическим аппаратом. И как только вторжение вражеских армий уничтожило или подорвало эту центральную власть, пришли в полное запустение и многие некогда цветущие земледельческие районы майя. Резко сократившееся в результате войн население было уже не в состоянии содержать в трудных условиях тропиков столь сложную и разветвленную систему. И она погибла, а вместе с ней погибли и многие центры майяской классической цивилизации.

История человечества знает немало примеров подобного рода. Когда в XIII веке орды кочевников вторглись в цветущие земледельческие оазисы Средней Азии, большая часть местной оросительной сети была разрушена или заброшена и целые районы некогда благодатных земель на века превратились в мертвую пустыню.

В глубинах «Священного Сенота»

«У них был обычай прежде и еще недавно бросать в этот колодец живых людей в жертву богам во время засухи… Бросали также многие другие вещи из дорогих камней и предметы, которые они считали ценными. И если в эту страну попадало золото, большую часть его должен был получить этот колодец из-за благоговения, которое испытывают к нему индейцы…»

Эти слова, написанные четыре столетия назад епископом Диего де Ландой, долгое время волновали умы путешественников, археологов и искателей сокровищ. Ведь речь шла не о каких-то далеких неведомых землях, а о совершенно определенном и хорошо известном месте — «Колодец Жертв» в майяском городе Чичен-Ица, расположенном на полуострове Юкатан в Мексике. И только препятствия, созданные самой природой, — цепи каменистых холмов, густой колючий кустарник, невыносимая жара и почти полное отсутствие воды — преграждали авантюристам, рискнувшим отправиться к развалинам древнего города, путь к желанной добыче. Итак, первоначально была лишь скупая строка старой испанской хроники о сокровищах на дне заброшенного мексиканского колодца и останках принесенных в жертву людей.

Диего де Ланда прибыл на Юкатан в 1549 году, то есть сразу же после завоевания этой области испанцами. Он объездил весь полуостров и собрал массу ценных сведений о культуре и обычаях местных индейцев. Ланда побывал в Чичен-Ице и лично осмотрел там тот мрачный провал в известняковых пластах, который именовался у майя «Священным Сенотом»⁷. «Этот колодец, — пишет он, — имеет 7 эстадо (20 м) глубины до воды, более 100 ступней (60 м) в ширину, он круглый и из тесаной скалы, что удивительно. Вода кажется зеленой; это, я думаю, вызвано рощей, которая его окружает; и он очень глубок». Как видит читатель, наиболее ранний и надежный наш источник о колодце Чичен-Ицы ни слова не говорит ни о прекрасных девушках, приносимых в жертву богу дождя Чаку, ни о деталях самого этого мрачного обряда. Легенда родилась позже.

В 1579 году испанские помещики-энкомендеро, обосновывавшиеся на Юкатане, должны были дать обязательный ответ на целый перечень вопросов, который составили королевские чиновники, с тем чтобы получить общее представление о современном положении дел в этом крае. Среди вопросов был, однако, и такой, который касался истории индейцев до европейского завоевания. Ответы помещиков составили объемистый том и были названы общим именем «Реласьонес» — «Сообщения» с Юкатана. И вот в «Сообщении» из Вальядолида мы вновь находим упоминание о «Священном Сеноте». «Что касается этого колодца, — гласит указанный документ, — то правители и знатные люди всех этих провинций (Юкатана. — В.Г.) имели обычай… бросать в него индейских женщин, из числа принадлежавших им. Они приказывали этим женщинам вымаливать у богов удачный и счастливый год для своего господина. Женщин бросали несвязанными, и они падали в воду с большим шумом. До полудня слышались крики тех, кто был еще в состоянии кричать, и тогда им спускали веревки. После того как полумертвых женщин вытаскивали наверх, вокруг них разводили костры и окуривали их благовониями. Когда они приходили в себя, то рассказывали, что внизу много их соплеменников — мужчин и женщин — и что они их там принимали. Но когда женщины пытались приподнять голову, чтобы взглянуть на них, то получали тяжелые удары, когда же они опускали головы вниз, то как будто видели под водой ямы и западины, и люди (из колодца. — В.Г.) отвечали на их вопросы о том, какой будет год у их господина — хороший или плохой. И если демон был зол на правителя, бросившего женщину в сенот, индейцы знали, что она уже никогда не вернется назад…»

Прошло еще несколько десятилетий, и в 1612 году испанский чиновник Томас Лопес Медель добавил к истории «Колодца Жертв» новые любопытные подробности. «Среди других жертвоприношений, — пишет он, — которым дьявол обучил их в этих провинциях Юкатана, есть одно, совершаемое ими в случае крайней необходимости и когда они нуждаются в дожде для своих посевов маиса. Во время указанного обряда они приносят в жертву одну или двух индейских девственниц… Для этого они выбирают девушку, наилучшую из всех, и ведут ее в Чичен-Ицу, где находились жрецы и главное святилище… И от него они все шли процессией вместе с девицей по дороге, мощенной каменными плитами, которая кончалась на краю большого и глубокого колодца… И они наказывали ей, что она должна делать, и сообщали, что она должна просить у их демонов и ложных богов, и, привязав ее к длинной веревке, они опускали девушку вниз в глубину колодца, окуная ее много раз, до тех пор пока не умерщвляли, для того чтобы она была хорошим посредником с их ложными богами и те могли ниспослать обильные дожди. И когда жертвоприношение заканчивалось, то труп девушки оставляли в сеноте. Некоторые старики-индейцы из этой провинции утверждают, что они временами видели во время этих жертвоприношений свирепого и страшного дракона, которого они описывают в виде огромного крокодила. Тот появлялся из глубин колодца, как будто для того, чтобы получить свою жертву, которую они ему посылали…»

Таков был круг прямых свидетельств о колодце Чичен-Ицы, который оставили нам испанские авторы XVI–XVII веков. Но как мы увидим ниже, как раз эта весьма скудная фактическая основа позднее получила в литературе самые разные истолкования, и к началу нашего века легенда о «Священном Сеноте» сложилась во всем своем блеске и великолепии.

В современной исторической науке общепринятым считается принцип критического подхода к любому документу или источнику; прежде чем ученый использует для своих выводов те или иные сведения, почерпнутые из старых летописей и трудов, он должен определить: где, кем и когда создан данный документ, с какой целью и, наконец, какова степень достоверности приводимых в нем фактов. Для этого необходимо сопоставить данный документ с другими, где речь идет о тех же событиях, или же проверить его с помощью иных доступных способов и средств.

Но во второй половине XIX — начале XX века, когда вышеназванные староиспанские документы стали, наконец, достоянием широких научных кругов, этот метод критической оценки письменных источников находился еще в пеленках. Казалось бы, чего проще — сравни три имеющихся документа, выяви их совпадения, а различия попытайся проверить другими способами. Однако увлеченные своими романтическими взглядами на историю Нового Света ученые предпочитали верить чуть ли не каждой строчке, если только она была написана на старом пергаменте или пожелтевшей от времени ломкой бумаге. Так и появилась со временем на свет красивая легенда о священной столице майя Чичен-Ице, «Колодце Жертв», и таинственных и кровавых обрядах, связанных с ним.

Полуостров Юкатан — плоская известковая равнина, где нет ни рек, ни ручьев, ни озер. Лишь немногочисленные естественные колодцы (это глубокие карстовые воронки в пластах известняка) хранят здесь влагу среди выжженной тропическим солнцем земли. Майя называли эти колодцы «сенотами».

Там, где были сеноты, еще в глубокой древности возникли и развивались важные центры своеобразной цивилизации майя. Место, на котором в начале VI века н. э. возник город Чичен-Ица, особенно благоприятно в этом отношении. Здесь желтую юкатанскую равнину прорезали сразу два больших естественных колодца, расположенных на расстоянии около 800 метров друг от друга. Само название «Чичен-Ица» навсегда увековечило данный факт: «чи» на языке майя означает «устье», «чен» — «колодец», а «ица» — имя племени или группы майя, которое, по преданию, первым появилось на этой земле. «Устье колодцев ицев» — вот дословный перевод названия города.

Один из колодцев Чичен-Ицы был известен у местных индейцев под названием «Штолок» («игуана»). Он находился ближе к центру города, его края менее обрывисты, чем у северного сенота, а потому он был главным источником воды.

Другой сенот — и есть знаменитый «Колодец Жертв». Это — гигантская круглая воронка диаметром свыше 60 метров. Ее отвесные стены, сложенные из пластов известняка, круто обрываются вниз, к темно-зеленой воде. От края колодца до поверхности воды — почти 21 метр высоты. Глубина — свыше 10 метров, не считая многометровой толщи ила на дне.

Мрачная красота этого глубокого омута с его желтовато-белыми стенами, покрытыми зеленью ползучих растений, и его относительная недоступность вызывали у жителей Чичен-Ицы суеверный ужас. И, видимо, именно поэтому они уже с давних пор совершали здесь всевозможные обряды и жертвоприношения в честь своих могущественных языческих богов.

По мнению большинства ученых, возникновение того страшного и омерзительного ритуала, которым так печально прославился «Священный Сенот», относится к довольно позднему времени. В X веке на Юкатан из Центральной Мексики и с побережья Мексиканского залива вторглись полчища иноземных завоевателей — тольтеков. Они подчинили себе многие города майя. Была захвачена и Чичен-Ица. Завоеватели принесли с собой новые обычаи и обряды, новые черты в архитектуре, искусстве и религии. Среди этих нововведений был и кровавый обряд человеческих жертвоприношений. Главным местом для умиротворения разгневанных богов выбрали «Священный Сенот». Впрочем, отнюдь не исключено, что этот мрачный ритуал зародился гораздо раньше — еще в середине I тысячелетия н. э. По глубокому убеждению майя, внутри колодца жил бог дождя Чак. «И он требовал, — пишет английский археолог Энн Уорд, — более приятных даров, нежели порубленные тела военнопленных. Поэтому у местных индейцев существовал обычай во времена засухи выбирать для него невесту из самых красивых и знатных девушек города… Невесту одевали и украшали в Храме Кукулькана и затем вели к сеноту вместе с музыкантами и певцами и свитой из жрецов, воинов и знати. На краю колодца стояли небольшой храм и платформа, слегка нависавшая над краем. Здесь и совершались последние церемонии. Когда они достигали кульминационного момента, девушку со всеми ее украшениями толкали вниз, и она падала в воду, в объятия бога „дождя“».

Сама эффектность этого обряда — прекрасная девушка на краю страшного омута, воскуривающие благовония торжественные жрецы, молча стоящая вокруг толпа горожан в красочных одеждах, а затем толчок, отчаянный крик и далекий всплеск внизу — производила значительное впечатление на зрителей. Из самых далеких уголков страны ежегодно шли к «Священному Сеноту» тысячи паломников, чтобы бросить в него свои дары всемогущему богу дождя Чаку — покровителю земледельцев.

Правители города, со своей стороны, не жалели средств для торжественного обрамления этой печальной церемонии. Главный храм Чичен-Ицы, посвященный богу ветра Кукулькану — «Пернатому Змею», одному из самых главных в пантеоне майя, был обращен фасадом к колодцу и соединялся с ним особой «Дорогой Жертв», выложенной каменными плитами. На самом краю сенота для отправления последних торжественных обрядов было сооружено небольшое святилище.

Испанские летописи XVI века сообщают, что последние большие жертвоприношения людей в Чичен-Ице были произведены как раз накануне прихода конкистадоров. Но сам город был уже мертв по крайней мере в течение нескольких веков. И теперь только развалины массивных каменных зданий, разбросанных на огромном пространстве, напоминают о былом величии города. А «Священный Сенот», скрывающий в своих глубинах кости бесчисленных жертв, со временем превратился в грязную дыру, заполненную зеленой водой, илом и камнями.

В 1904 году в Чичен-Ицу приехал консул США в Мериде (Юкатан) — Эдвард Герберт Томпсон. Каждое поколение людей имеет свои легенды о спрятанных сокровищах и кладах. И каждое поколение людей имеет своих скептиков, иронически усмехающихся при упоминании об исчезнувшем золоте ацтеков и инков, сокровищах затонувших испанских флотилий или сказочной стране Эльдорадо. Но в Новом Свете всегда находились и такие энтузиасты, которые, подобно Шлиману, вопреки всем преградам и насмешкам упорно искали в горах и джунглях свои «трои» и нередко находили их. К их числу относится, безусловно, и американец Эдвард Томпсон. Родившийся в Уорчестере, штат Массачусетс, в 1856 году, он получил чисто техническое образование. Все свои немалые познания в области древних культур Мексики и Центральной Америки Томпсон приобрел исключительно путем неустанного самообразования, в ходе полевых исследований памятников майя. Будучи в 1885 году консулом США в Мериде, он случайно наткнулся на упоминание Ланды о «Колодце Жертв» в Чичен-Ице, и с этого момента все его помыслы сосредоточились на мрачной яме с зеленой водой и сокровищах в ее глубинах.

Вероятно, Томпсон ознакомился и с другими испанскими документами о «Священном Сеноте» — рукописями Т. Лопеса Меделя и «Сообщением из Вальядолида». Во всяком случае, когда он впервые подъезжал к руинам Чичен-Ицы, то целиком находился уже во власти красивой легенды о невинных девицах и грудах золота, сброшенных жрецами майя в глубины колодца. В своей книге «Народ Змеи» Томпсон писал: «…Во времена засухи, мора или бедствия торжественные процессии жрецов, богомольцев с богатыми дарами и людей, предназначенных для принесения в жертву, спускались по крутым ступеням Храма Кукулькана — „Священной Змеи“ и шли по специальной дороге к „Колодцу Жертв“. Там, под монотонный гул трещоток, свистулек и флейт, прекрасных девушек и взятых в плен знатных воинов, вместе с бесценными богатствами, бросали в темные воды „Священного Сенота“, чтобы умилостивить злого бога, который, как все верили, жил в глубинах этого омута».

Купив у местного землевладельца за гроши сразу весь участок, где находились руины древней Чичен-Ицы, энергичный консул принялся за работу. Его вела вперед лишь одна цель — во что бы то ни стало найти на дне колодца те сокровища майя, о которых так красочно писали в своих трудах испанские летописцы.

Э. Томпсон целые дни проводил возле таинственного сенота. Он сначала осмотрел остатки каменного святилища на краю колодца. Затем сделал тщательные промеры самого омута: последний, как оказалось, имел почти 60 метром в диаметре, 20-метровую высоту от края до поверхности воды и почти 10-метровую глубину над тремя метрами донного ила. Сбрасывая вниз от края ритуальной платформы обрезки дерева, имитирующие человеческие фигуры, Томпсон с наибольшей долей вероятности определил то место в колодце, куда падали в древности майяские красавицы и принадлежавшие им драгоценности. Оставалось решить лишь вопрос о том, каким способом извлечь бесчисленные дары богомольцев майя со дна этой гигантской карстовой воронки. И предприимчивый янки быстро нашел выход. Ему удалось доставить из США простую, но надежную землечерпалку и два водолазных костюма. Нехитрый снаряд тут же установили на краю сенота, и работа закипела. Однако шли дни, а стальной ковш поднимал наверх только груды ила, черепки глиняной посуды да куски полусгнившего дерева, перемешанные с костями оленей и ягуаров. Э. Томпсон стал уже сомневаться: действительно ли это «Колодец Жертв»? Между тем близился сезон дождей с его буйными тропическими ливнями и ненастьем. Все планы честолюбивого консула повисли буквально на волоске. Но вот в один из пасмурных дней и ему, наконец, улыбнулась удача. Ковш землечерпалки принес наверх вместе с грязью два желтых комочка душистой смолы «копала». Томпсон подержал их немного в руках, разломил, а затем бросил в тлеющий костер. Облачко душистого дыма от вспыхнувших комочков мгновенно пробудило в душе консула какие-то смутные воспоминания. «Подобно солнечному лучу, — писал он впоследствии, — пробившемуся сквозь густой туман, в моей памяти вновь ожили слова старого Х'Мена, мудреца из Эбтуна: „В старину наши отцы сжигали священную смолу… и с помощью ароматного дыма их молитвы возносились к богу…“»

Два комочка смолы рассеяли сомнения Томпсона: место, где он так долго работал без видимого успеха, действительно «Колодец Жертв». Но где же в таком случае сами жертвы? И словно в награду за долгое терпение землечерпалка стала поднимать на поверхность драгоценные находки: золотые и медные диски с изящной гравировкой, украшения из зеленого нефрита, бронзовые колокольчики, глиняные чаши, топоры и, что самое главное, разрозненные кости человеческих скелетов! Среди них было и несколько женских черепов. Упорство и настойчивость консула-археолога были щедро вознаграждены, а скептики вынуждены были признать достоверность старых преданий о «Священном Сеноте» Чичен-Ицы.

Правда, ни сам Эдвард Томпсон, ни ученые, которым он показывал свою богатую коллекцию, никогда не утверждали, что все или большая часть найденных в колодце скелетов принадлежала женщинам. К сожалению, любители сенсаций и легенд не были столь сдержанными в своих высказываниях. Уже в наши дни, в 1977 году, в Лондоне вышла в свет научно-популярная книга профессора Энн Уорд «Приключения в археологии». В ней находки Э. Томпсона в сеноте описываются в следующей драматической манере: «Эти находки (имеются в виду два кусочка смолы — „пом“. — В.Г.) были весомым доказательством в пользу ритуальной деятельности в сеноте, но здесь все еще отсутствовали какие-либо данные, подтверждающие достоверность легенды о невестах Юм Чака. Наконец, исследователи увидели в ковше землечерпалки среди грязи что-то белое. Это был человеческий череп, который при ближайшем осмотре оказался принадлежащим юной девушке. Затем появились на свет и другие скелеты и почти все они оказались женскими. Один из этих скелетов был переплетен с костями старца так, словно эта девушка в последний момент отважно вцепилась в старого жреца и утащила его за собой вниз, на дно колодца… После завершения работ Э. Томпсон располагал уже останками более чем 90 этих хрупких юных созданий в возрасте от 14 до 20 лет».

Уезжая из Мексики, Э. Томпсон взял с собой и всю богатейшую коллекцию находок из «Колодца Жертв». В США он передал ее Музею Пибоди при Гарвардском университете. И когда, наконец, эти вещи и кости попали в руки специалистов-археологов, антропологов и этнографов, — их удивлению не было пределов: легенда о невестах бога дождя при столкновении с фактами лопнула как мыльный пузырь, но вместо нее родилась новая научная сенсация. Предметы, привезенные из полузабытого города юкатанских майя, оказались подлинным сокровищем для изучения древней истории Центральной Америки. Они принадлежали многим народам и племенам, населявшим Новый Свет, от Северной Мексики и до Колумбии.

Но прежде всего обратимся к скелетам из «Священного Сенота». Впрочем, здесь лучше всего послушать мнение антрополога Эрнста Хутона, в руки которого попал весь костный материал, оставшийся от жертв колодца Чичен-Ицы.

«Священный Сенот Чичен-Ицы на Юкатане, — писал Э. Хутон в 1940 году, — был одним из главных источников романтических историй о майя. Колодец образовался в результате падения сводов пещеры над одной из подземных рек, которая пробила себе путь сквозь известняковые пласты. Согласно древним преданиям, во времена стихийных бедствий и невзгод в колодец бросали девушек и вместе с ними разного рода драгоценности. В начале этого века Эдвард Томпсон решил проверить достоверность легенды с помощью землечерпалки. Археология сказала свое веское слово: со дна колодца вместе с илом были подняты украшения из нефрита, золота и меди и множество других предметов. Кроме того, из сенота удалось извлечь ряд человеческих черепов и костей, что подтверждает, по-видимому, слова старых летописей о жертвоприношениях здесь людей.

Всего из колодца были извлечены останки сорока двух индивидов. Кости прекрасно сохранились. И хотя согласно легенде все они должны принадлежать принесенным в жертву девицам, это отнюдь не так: 13 черепов принадлежит взрослым мужчинам в возрасте от 18 до 55 лет, 8 — женщинам в возрасте от 18 до 54 лет и 21 — детям от 1 до 12 лет… Три из восьми женщин, которые упали или были сброшены в колодец, имели еще при жизни серьезные травмы головы, видимо, от тяжелых ударов по черепу; одна женщина пострадала от перелома носа. Такие же прижизненные травмы имели и многие мужчины, брошенные впоследствии в сенот. Все вместе взятое свидетельствует о том, что эти взрослые люди до принесения их в жертву богу дождя отнюдь не пользовались среди майя каким-либо уважением и почитанием».

Эти скупые строки научного отчета специалиста ставили точку на затянувшемся споре ученых с любителями красивых легенд. Факт состоял в том, что майя действительно бросали в колодец людей. Но жертвами их страшных богов были отнюдь не девицы, а рабы — мужчины, женщины и дети. Здесь уместно напомнить, что именно рабов приносили майя в жертву и в других особо торжественных ритуалах, например при похоронах своих умерших царей. Испанский священник Роман-и-Саморра оставил подробное описание погребальных церемоний у майя, которые он наблюдал в XVI веке, вскоре после конкисты, в области Альта-Верапас (Гватемала). «После смерти правителя, — говорит он, — когда наступал день похорон, собирались все сановники и вожди, которые приносили с собой драгоценности и другие дары, а также не менее одного раба мужского или женского пола, предназначенных для принесения в жертву…» Наконец, в уже упоминавшемся «Сообщении из Вальядолида» (1579 г.) прямо говорится, хотя лишь в отношении женщин, бросаемых в сенот, что они «принадлежали правителям и сановникам», то есть были зависимыми людьми или рабынями.

А о том, что в глубины «Колодца Жертв» часто попадали и мужчины, причем не всегда вопреки своей воле, говорит одна древняя хроника майя, сохраненная до наших дней в книгах «Чилам Балам». Речь идет о необычной истории почти детективного характера, разыгравшейся в Чичен-Ице в конце XII века с персонажем по имени Хунак Кеель. Вот что гласит эта хроника:

Из этого туманного отрывка можно все же понять, что некий Хунак Кеель, находившийся на службе у правителя города Майяпан Ах Меш Кука, был избран последним для принесения в жертву богам в сеноте Чичен-Ицы. Но, сумев каким-то образом выбраться из колодца, Хунак Кеель объявил собравшейся толпе, что боги именно его назначают правителем Майяпана, и вскоре действительно воссел на царский трон. Как же объяснить этот совершенно поразительный случай? Конец XII века. На всем полуострове Юкатан сложилась весьма напряженная политическая обстановка. Правители Чичен-Ицы — самого могущественного государства в этом регионе, требовали от соседей все новых даней и поборов. Особое негодование вызывал у жителей других майяских городов и селений кровавый обряд человеческих жертвоприношений в «Священном Колодце» Чичен-Ицы. Для его регулярного отправления требовались ежегодно десятки людей. Но этот обряд, с другой стороны, был удобным способом для сведения личных счетов с соперниками. Именно так и поступил правитель Майяпана Ах Меш Кук, отправив своего военачальника Хунак Кееля в качестве «посланца к богам», обитавшим, по преданию, в глубинах колодца. Правитель хорошо знал, что эти «посланцы» назад никогда не возвращаются. И вот на каменной платформе у края «Священного Сенота» разыгрался последний акт этой давней трагедии. Один за другим исчезали в зеленой пучине дьявольского омута сбрасываемые вниз люди. Приближалась очередь Хунак Кееля. И в этот драматический момент он принимает, наконец, решение — единственно правильное и безошибочное.

Как пишет американский историк Ч. Галленкамп, «Хунак Кеель взбежал на платформу храма и на глазах изумленной толпы сам бросился в колодец. Спустя несколько мгновений изумрудные воды колодца вспенились, и на поверхности появился Хунак. Он громко объявил, что лично разговаривал с богами и по воле богов он — Хунак Кеель — назначается правителем майя. Отвага Хунака покорила… толпу. Раздались крики в поддержку молодого вождя. Его вытащили из колодца и объявили правителем».

Став полновластным хозяином Майяпана, Хунак Кеель решил сполна рассчитаться с заносчивыми правителями Чичен-Ицы, города, где ему пришлось пережить столь критические минуты. В союзе с войсками Ушмаля и Исамаля он двинулся к ненавистной столице ицев и, захватив ее, подверг страшному опустошению. С тех пор первенство в непрекращавшемся соперничестве за господство над Юкатаном более чем на два столетия переходит к Майяпану.

Но вернемся опять к колодцу и его сокровищам. Попытки проникнуть к ним не прекращаются и в наши дни.

В 1961 году была завершена подготовка мексиканской экспедиции в Чичен-Ицу. В ее состав вошли археологи из Национального института антропологии и истории в г. Мехико во главе с доктором Эйсебио Давалосом Уртадо, аквалангисты из мексиканского клуба водного спорта и специалисты по подводной технике из США. Было решено, что для исследований в сеноте будет использован оригинальный землесос, который успешно применялся при работах в затонувшем городе Порт-Ройял на Ямайке. Землесос представлял собой десятидюймовую трубу (25 см), через которую вместе с водой с помощью сжатого воздуха засасываются наверх ил и мелкие предметы, лежащие на дне.

В колодец спустили большой деревянный плот, укрепленный на стальных бочках. Через отверстие в центре плота вывели наверх трубу землесоса. Вокруг ее основания натянули проволочную сетку, которая должна была улавливать все предметы, выброшенные землесосом вместе с водой и грязью. И вот наступил торжественный и долгожданный момент: один конец трубы лежит на дне колодца под многометровой толщей воды, а у другого конца, на плоту, в напряженном ожидании застыли участники экспедиции. Прошло несколько минут, и из жерла трубы ударил пенистый гейзер мутной воды, который обрушился на проволочную сетку, рассыпая вокруг тысячи сверкающих брызг.

К концу дня в ячейках сети лежало уже множество обломков глиняной посуды и кусочков желтого «копала» — душистой смолы, употреблявшейся древними майя для религиозных церемоний.

А на дне колодца в вязкой смеси грязи и воды, в абсолютной темноте самоотверженно трудились аквалангисты. Они ощупывали руками каждую расселину, каждую выемку, доставая то, чего не мог захватить землесос. В первый же день работ они нашли керамический кубок и необычайно интересную фигурку идола высотой около 30 см, сделанную из чистого каучука.

Число удивительных находок быстро росло: бусы всех сортов, кусочки полированного нефрита, золотые подвески и десятки медных колокольчиков. Любопытно, что последние почти все не имели язычков. Майя обычно «убивали» приносимую в жертву вещь, ломая ее, прежде чем бросить в колодец. Колокольчики же они заставляли молчать, вырывая их язычки.

«Священный Сенот» открыл перед учеными своеобразную подводную кладовую, где были собраны изделия не только самих майя, но и других народов, живших вдали от Юкатана. Как же могли попасть эти вещи на дно «Колодца Жертв»? На данный вопрос отвечает уже знакомый нам испанский священник Диего де Ланда. В своей книге «Сообщение о делах в Юкатане» (1566 г.) он пишет, что «занятием, к которому майя имели величайшую склонность, была торговля».

По обширной сети прекрасных мощенных камнем дорог — «сакбе» и на лодках морем отправлялись караваны купцов с Юкатана в Центральную Мексику, в империю ацтеков и на юг, в Гондурас, Коста-Рику и Панаму. На эти далекие рынки майя привозили соль, ткани, мед и рабов. В обмен они получали какао, нефрит, изделия из золота и меди. У майя не было собственного производства металлов. Поэтому почти все металлические предметы, найденные в сеноте, привозные. Это и медные с позолотой кольца из Белиза, и бронзовые колокольчики из долины Мехико, и золотые фигурки божков из Панамы, Коста-Рики, Колумбии.

Среди находок экспедиции есть и один человеческий череп. По определению доктора Давалоса Уртадо, он принадлежал молодой женщине 18–20 лет. Еще младенцем она вынесла мучительную операцию, совершенно необходимую по канонам красоты древних майя: с помощью дощечек ее голова была искусственно сплющена спереди и сзади. И вот спустя несколько столетий череп несчастной женщины, принесенной в жертву богу дождя Чаку, лежит перед археологами как немое свидетельство разыгравшейся здесь когда-то трагедии.

Последние дни в работе экспедиции были, пожалуй, самыми удачными. Со дна колодца извлекли наиболее интересные находки: деревянную куклу, закутанную в обрывки ветхой ткани, каучуковые фигурки людей и животных, деревянные «серьги» с мозаичными вставками и прекрасный костяной нож, рукоять которого была украшена тщательно вырезанными иероглифами и обернута золотой фольгой.

Итак, четыре месяца трудных и увлекательных поисков принесли ученым тысячи ценных находок. Была сделана первая карта дна «Священного Сенота». И все же археологи имели все основания считать, что большая часть сокровищ все еще лежит в колодце.

Но чтобы получить их, требовались новые методы работ. Ведь землесос — орудие далеко не совершенное; и к тому же он мог серьезно повредить хрупкие и плохо сохранившиеся предметы. Так и возник проект частичного или полного осушения сенота.

В 1967 году экспедиция мексиканских ученых вновь отправляется в Чичен-Ицу. «Теперь, — вспоминает мексиканский археолог Пабло Буш Ромеро, — было решено либо целиком откачать воду из колодца, либо химическими методами очистить ее до полной прозрачности. Однако откачка почти ничего не дала: уровень воды понизился всего на пять метров и больше не изменялся. Тогда попробовали второй метод… Анализы показывали, что вода в колодце грязнее даже стоков нью-йоркской канализации. И все-таки химическая очистка победила: когда необходимые процессы завершились, видимость в воде оказалась вполне удовлетворительной — более пяти метров. Воду из „Священного Колодца“ можно было даже пить!»

В процессе этих исследований удалось обнаружить самые разнообразные предметы: два резных деревянных трона прекрасной работы, несколько деревянных ведер, около сотни глиняных кувшинов и чаш разных размеров, форм и эпох, куски ткани, золотые украшения, изделия из нефрита, горного хрусталя, кости, перламутра; янтаря, меди и оникса, а также кости людей и животных. И самый важный итог: «Предварительные результаты исследования найденных в колодце человеческих костей, — подчеркивает П. Буш Ромеро, — говорят о том, что детей приносили в жертву чаще, чем взрослых, — детских костей там оказалось раза в полтора больше». Таким образом, налицо полное совпадение этих выводов о характере человеческих жертвоприношений в сеноте с результатами прежних исследований антрополога Эрнста Хутона из США. В колодец чаще бросали детей и взрослых мужчин, нежели юных дев — невест бога Чака!

Между тем для работ в колодце Чичен-Ицы готовятся новые экспедиции во всеоружии науки и техники сегодняшнего дня. Продолжается тщательная обработка и изучение уже полученных богатых коллекций вещей. И нет сомнения в том, что окончательное раскрытие тайны «Колодца Жертв» уже не за горами.