Древний Восток. У начал истории письменности

Гильгамеш в Египте

Там куда доходили разливающиеся из года в год воды Нила, откладывая принесенный издалека ил, земля была черной и плодородной. За чертой же разлива — красной и бесплодной.

Поэтому народ Египта называл свою страну Кеме, что значит — Черная. Реальная граница страны проходила там, где кончалась черная земля. За нею начинался враждебный людям суровый мир песчаных и каменистых пустынь: Красная страна, Дезере.

Хотя люди жили и там: кочевые пастушеские племена. На запад от долины Нила, на низменностях, покрытых свежей травой, особенно вокруг оазисов, пасли свои стада ливийцы, на восток — племена семитов.

Когда-то весь этот край не был таким сухим и бесплодным, как в наше время. В последний ледниковый период в Европе Северная Африка, а с ней и Сахара еще не испытывали такой страшной жары, как сейчас, там выпадало больше дождей, и на этих, позднее вымерших землях имелись богатые флора и фауна. Вымирание длилось долгие тысячелетия, и во времена Древнего Египта эти земли еще ничем не напоминали сегодняшние.

И все-таки по сравнению с плодородными черными землями, тянувшимися вдоль Нила, красные земли за долиной реки уже и тогда были мрачными, безрадостными пустынями. Настоящим Египтом считался лишь Кеме.

Кеме тоже состоял из двух частей: Верхнего и Нижнего Египта. Верхняя страна простиралась от последнего, пятого порога до первого ответвления, первого рукава дельты и, в зависимости от ширины долины, полосой то в один-два, то в пять-десять километров тянулась по обеим сторонам реки. Нижняя страна представляла собой разрезанную речными рукавами — дельтой — заболоченную местность, и хотя ни один из этих рукавов не был длиннее 150 километров, по величине она примерно равнялась территории Верхнего Египта. Верхний и Нижний Египет вместе составляли территорию, едва равную половине Венгрии, т. е. всего около 50000 квадратных километров.

Только-то?

Не больше. Но кормила эта территория огромное количество народа. В тогдашнем редко населенном мире египтяне, как муравьи, кишмя кишели на своей гумусовой земле. В окрестных сухих степях число жителей все уменьшалось, а в этом двойном «муравейнике» все увеличивалось, особенно после того, как они справились, более или менее удачно, с водами, с заросшими тростником и осокой болотами, с живущими в воде и около воды дикими зверями и с хищниками, приходившими ежедневно из степей к реке на водопой.

Справиться со всем этим они могли только объединив усилия, как шумеры в Месопотамии. Рано научились жившие здесь люди порядку, подчиненному тяжелому труду: тот, кто не копает и не носит землю вместе с другими, кто не роет каналы, не возводит насыпи, у того земля или получает так много воды, что в ней гниет высеянное зерно, или он остается совсем без воды, и все посевы его высыхают. Или человек гнет спину так же, как его соседи, или вместе с семьей гибнет с голоду.

Жестокий закон, но большинство людей с ним смирилось. Потому что лучше было лезть из кожи вон на работе в Черной стране, чем скитаться без воды и пищи по поросшим редкой травой степям Красной.

За несколько поколений в Древнем Египте сложилась выносливая, работящая порода людей, которая затем в течение тысячелетий усердно проливала пот во имя целей здешнего земного и воображаемого ею потустороннего миров.

Но образовалась она не только в нижнем течении Нила, но и в нижнем течении Тигра и Евфрата.

Периоды первого расцвета Шумера и Египта чуть ли не полностью совпадают. Народы их одновременно возвысились среди других современных им народов.

Может быть, они учились на примере друг друга? Но ведь эти великие речные долины разделял многонедельный путь через пустыни. В тогдашних условиях граничило с невозможным, чтобы человек, если только не был он бредущим наудачу странником, перекати-поле, попал из Шумера в Египет или из Египта в Шумер.

Это действительно граничило с невозможным. Но предположение, что шумеры, пожалуй, все-таки попали в Египет, несколько десятилетий тому назад разделялось многими серьезными учеными. Попали не бесцельно бродящими странниками, не по милости случая, а после открытия водного пути, огибающего южные берега Аравийского полуострова. Что шумеры проделали путь длиной более чем пять тысяч километров, от устья рек-близнецов до берегов Красного моря. По этим предположениям, только спустя одно-два столетия оборвались неизвестно как возникшие связи между этими народами.

Эти предположения, однако, в конце концов оказались беспочвенными, несмотря на то, что в Древний Египет — частично еще до царствования первых династий — действительно проникло много явлений, характерных для шумерской цивилизации.

Об этом, в частности, говорит нам изображение борющегося со львами легендарного мужа, народного героя шумеров, которого они часто упоминали и изображали и образ которого позднее слился в их представлении с образом Гильгамеша. Три изображения его были найдены археологами в долине Нила: на стенной росписи в Верхнем Египте, в более чем девятистах километрах от Дельты, в развалинах древнего города Нехен (по-гречески — Иераконполь); на рукоятке кремневого ножа, вырезанной из слоновой кости; на рельефе, изображающем охотничью сцену.

На другой стороне рукоятки вышеупомянутого ножа находится изображение битвы: сражаются две флотилии судов, воины бьются врукопашную. Египетские галеры характерной раковинообразной формы сражаются с хорошо известными по находкам в Месопотамии кораблями с круто поднятым носом и кормой. Подобного же типа корабли можно видеть на наскальных рисунках в высохшей долине Вади Хаммамат, тянущейся между Верхним Египтом и Красным морем. Может быть, в этом направлении старались прорваться в долину Нила прибывшие на кораблях чужеземные воины? Или битва произошла много севернее, в том крайнем рукаве дельты, который в то время еще впадал в Красное море? Сплошные вопросы, сплошные тайны.

Но достоверно известно, что в это время в Египте тоже были в моде цилиндрические резные печати шумеров; что в одно и то же время и поразительно сходным образом развивается в обеих странах рельефная резьба, рельефное изображение людей и животных; что внешнюю стену гробниц первых фараонов строители членили на шумерский лад; что на начальной стадии существует большое родство между пиктографией Шумера и Египта; более того, отдельные слова этих двух совершенно чуждых друг другу языков звучат одинаково…

Может быть, посредником был здесь какой-нибудь третий народ, древние мореходы, которые, отправившись откуда-то из юго-восточной Аравии или с островов Персидского залива, бороздили ближние и дальние воды? А может, связи между древним Междуречьем и долиной Нила завязали не мореходы, а сухопутные народы, жившие между Двуречьем и Нильской долиной? Быть может, корабли месопотамского типа, которые мы видим на древнеегипетских изображениях, вовсе и не являются месопотамскими?

В наши дни большинство ученых склоняется к последнему предположению. То, что из Шумера дошло до Египта, это, по их мнению, попало туда по суше, при посредничестве семитских народов. Никогда ни один караван, ни один путник не проделал огромного пути между двумя странами, но переходящие от одного племени к другому цилиндрические печати и другие шумерские товары все-таки нашли дорогу в долину Нила и пользовались там одно время большим спросом. Благодаря изображениям на цилиндрических печатях, многие шумерские мотивы внедрились во внезапно расцветшее искусство Раннего Египта; так могли дойти туда и другие шумерские влияния, хотя бы и в устной передаче. Семитские племена понимали язык друг друга, а так как некоторые семитские элементы влились и в египетское население, они могли оплодотворить развивающуюся здесь более высокую цивилизацию многими традициями азиатского происхождения.

Однако и этот взгляд имеет свои изъяны. Вряд ли можно его безоговорочно принять или также безоговорочно отвергнуть. Словно смотрим мы в глубокий-глубокий колодец. Мерцает там что-то в глубине, но что? И как бы пристально мы ни вглядывались, ничего больше не видим.

Божественный золотой Гор

С незапамятных времен порхали над землей и водами Египта соколы и орлы, ибисы, журавли, чибисы, цапли, дикие гуси, утки и разные другие птицы. Прилегающие к Нилу болота давали убежище множеству птиц и рыб, бегемотам, водным буйволам, кабанам, крокодилам, в окрестных травянисто-скалисто-песчаных степях водились львы, барсы, горные козы, олени, антилопы, барсуки, гиены, шакалы… и среди них тысячелетиями влачили жалкое существование жившие небольшими группами люди.

Но и тогда, когда здешнее людское население численно увеличилось и окрепло, когда оно уже пасло стада, сеяло хлеб, строило села и города, люди, как воспоминание о древнейших временах, чувствовали близкими себе четвероногих животных и птиц, короче говоря, окружающий их живой мир. Среди них бытовал культ диких и домашних животных. Почитаемые ими сверхъестественные силы, богов, властителей люди часто изображали в виде животных, сказочным образом, но с глубокой верой. Со временем, добыв власть над всей страной, стали божествами и сами фараоны. Они называли себя Гор, что значит Бог-сокол.

Гор на самом деле значит не сокол, а вообще «высоколетающий», «находящийся в вышине». Но как соколы оказались достойными этого имени, так оказался достойным его божественный фараон всех времен, Первородный Золотой Гор, Вечно Живущий.

«Живи вечно!» — желали ему подданные, представленные пред его лик. Иногда они расцвечивали свои пожелания: «Пусть все боги дадут тебе жизнь, счастье твоему носу, пусть осыплют тебя дарами, пусть дадут тебе безграничную вечную жизнь, вечность, которой нет конца!»

Потому что каким бы небесным существом ни мыслил себя фараон и сколько бы раз ни звучали в его ушах слова поклоняющихся ему, повторяющих его официальный титул: «Великий Бог», фараон все-таки чувствовал, что жизнь его не будет безграничной, вечность его не настоящая, не бесконечная.

Ведь, как следует из египетских мифов, убить можно было и бога. Осириса, бога-царя древности, убил его собственный брат, Сет.

В те времена, когда это случилось, — так верили жившие позднее люди — земных царей не было, страной правили сами боги. Усири (по-гречески — Осирис) был богом-царем, который научил людей земледелию, виноградарству, научил их вести оседлый образ жизни, почитать богов, научил их пению, танцам, музыке и отучил пожирать друг друга. Брат же его, Сет, любил насилие и разрушение, поэтому он желал гибели доброму Осирису, старающемуся улучшить мир. Он вовлек в заговор против Осириса по одним источникам — сорок два, по другим — семьдесят два человека и пригласил их, а также Осириса на пиршество. Во время пиршества он показал гостям красивый сундук из дерева сикоморы, обитый серебром и выложенный драгоценными камнями, и обещал подарить его тому, кому он подойдет по размеру.

Осирис не знал, что этот разукрашенный сундук — приготовленная для него ловушка, его собственный слуга тайком снял с него мерку и передал Сету за большое вознаграждение. Ничего не подозревая, улегся Осирис в приготовленный ему роскошный гроб и даже радовался, что поместился в нем, как вдруг заговорщики захлопнули крышку. Не только захлопнули, но еще и заколотили ее гвоздями и даже запаяли свинцом и бросили сундук в море, там, где в него впадает один из рукавов Нила.

Жена Осириса, Есит (по-гречески — Исида), услышав о страшном происшествии, отправилась искать сундук. Море тем временем вынесло сундук на берег, далеко от Египта, и выросло над ним дерево. Исида, хоть и не скоро, но все-таки отыскала сундук-гроб, открыла его и, рыдая, упала на труп Осириса. Обнимала, целовала его, пока не зачала от него ребенка: божественного Гора, который вновь и вновь воплощался в каждом фараоне. Осирис же, спустившись в подземный мир, стал его царем.

Но Сет не хотел уступить наследства Осириса даже рожденному богиней Исидой первому Гору. Перед сонмом Девяти Богов спорил-тягался он с Гором, а когда боги решили спор в пользу последнего, Сет требовал все нового и нового приговора или вызывал своего противника на различные испытания: кто из них в облике бегемота сможет пробыть под водой три месяца, кто из них сможет построить корабль из камня. Однажды он даже вырвал у Гора глаза и закопал в землю, где из них выросли цветы лотоса. Но богиня Хатор накапала в глазницы слепого юноши молока дикой газели и вернула ему зрение. Наконец, даже бог солнца Ра, покровительствовавший Сету, склонился на сторону Гора и разрешил передать ему царство. А Сета он взял с собой в ладью, на которой он каждый день проплывает по небесным водам с востока на запад и каждую ночь — в подвластном Осирису подземном мире — с запада на восток…

Сегодняшний читатель воспринимает все это как старую сказку. Но египтяне в нее верили. Верили в нее и фараоны, сменяющие один другого величественные Золотые Горы. Поэтому боялись они Сета, который стоял на носу ладьи бога солнца для того, чтобы вовремя поразить злого змея, нападающего на ладью и выпивающего перед ней воду. А что будет, если Сет поразит и их? Боялись они и того, что, когда кончится их правление на земле, они не получат столь желанного бессмертия, а душа их и тело превратятся в ничто, в прах, хотя фараоны так хотели бы жить вечно.

Были у них большие и малые повседневные заботы, у какого властителя их нет? Но самой главной их заботой была одна: как обеспечить себе вечную жизнь?

Ради этого воздвигались пирамиды и другие роскошные царские гробницы. Не для того, чтобы поразить человечество, не для славы зодчих, пережившей тысячелетия. А ради надежного и прочного достижения загробной жизни.

Сегодняшним разумом понять это опять-таки трудно. Что общего между тысячами, сотнями тысяч, миллионами камней, нагроможденных в пирамиду или любую другую форму, и бессмертием души?

Хотя объясняется это просто. Египтяне думали, что душа может жить только до тех пор, пока ей есть куда вернуться. Пока у нее есть дом.

Сыновей других стран опыт учил тому, что зарытые в землю трупы раньше или позже истлевают. Народ же Египта всегда, с самого начала хоронил своих умерших не в насыщенной влагой почве долины Нила, а на краю соседних с долиной пустынь, где в течение долгого времени завернутые в циновки тела умерших оставались в почти неизменном состоянии: песок высушивал их, тем самым предохраняя от дальнейшего истлевания.

По-видимому, так родилось верование, что загробная жизнь души возможна лишь при сохранности тела. Невидимый двойник видимого человека возвращается в тело и после смерти, он гибнет лишь тогда, когда ему больше некуда вернуться.

Тела знати, возвысившейся над простым народом, а тем более тела могущественных Горов, властвующих над всей страной, уже не просто закапывали в песок. Для них строили все более прочные гробницы, сперва из высушенного на солнце кирпича-сырца и тщательно оструганных деревянных балок, как строились тогда жилые дома богачей. Позднее из песчаника, известняка, базальта, гранита, чтобы ка, отделившийся от тела, но и далее стремящийся с ним соединиться двойник, мог жить в более просторном, более удобном помещении. Строили их и потому, что если заключенное в гробнице тело все-таки истлеет, то воплощением усопшего владыки останется его статуя, также укрытая в гробнице, а если погибнет и она, то в гробнице все еще останется вырезанное на камне в потайном месте имя усопшего, которое будет служить последним прибежищем душе, позволит ей существовать даже в случае гибели и тела, и статуи.

Статуи? Статуй! Потому что позднее зачастую делали не одну статую, а множество, иногда целую дюжину; более того, вырезали из камня подобие головы погребенного и замуровывали ее в хорошо скрытую подземную нишу, где, как египтяне надеялись, ее может найти только ищущий свою земную оболочку ка…

Заботились египтяне и о первоначальной земной оболочке, мертвом теле, но, пожалуй, только тогда начали заботиться о нем по-настоящему, когда увидели, как быстро оно разлагается, если его хоронят не в сухом песке, а в выложенной камнем могильной яме.

Египтяне все перепробовали в надежде защитить тела от разложения. Так они постепенно узнали, что недостаточно вынуть из тела внутренности и налить вместо них смолу, а на месте сердца поместить вырезанного из камня священного жука-скарабея, недостаточно вымачивать тело в содовом растворе, а потом его бальзамировать, т. е. пропитывать смесью эфирных масел и смолы, надо его еще не просто обмотать воздухонепроницаемыми — для этого их пропитывали смолой и мастикой — полотняными полосками, бинтами, но закатать тело с головы до ног в эти бинты, чтобы не было видно и лица, которое замещала резная раскрашенная маска… Так египтяне спасали тело от истлевания, превращая его в неразлагающуюся мумию.

Больше же всего египтяне надеялись на каменные сооружения, хранящие и укрывающие и мумию, и статуи, и высеченное на камне имя царя. Если гробница достаточно прочна, чтобы противостоять векам и тысячелетиям, столь же длительное время будет существовать и нашедшая себе в ней пристанище душа.

Какие простые, наивные представления! И какие потрясающие шедевры обязаны им своим существованием! Среди них — и до сих пор нерушимо вздымающиеся ввысь пирамиды в Гизе и ее окрестностях.

В этих пирамидах на самом деле по сей день живут Золотые Горы, эти спустившиеся на землю Древнего Египта боги-соколы. Только живут не совсем так, как они это предполагали. Не бродят их души по давным-давно найденным разграбленным пирамидам, по тайным коридорам, кладовым.

Но слава, имена их сохранились до наших дней, и безмолвные каменные строения красноречиво рассказывают и сегодня о том живом человеческом труде, знании, которые были накоплены более четырех тысячелетий назад…

Строители пирамид

Не фараоны строили пирамиды. Они только приказывали их строить. Подлинными их строителями были люди, направленные на многолетнюю тяжелую работу, и руководившие ими низшие и высшие начальники.

Возьмем, например, самую большую пирамиду, пирамиду фараона Хуфу (по-гречески — Хеопса), возведенную около 2600 года до н. э. По позднейшим подсчетам, на ее постройку пошло около 2 миллионов 300 тысяч каменных блоков и плит. Каменные блоки вырубали недалеко от места строительства, в гранитных скалах, вздымающихся на высоком берегу Нила, а использовавшиеся для облицовки пирамиды плиты песчаника перевозили на судах из каменоломен на противоположном берегу. Гранит, обладающий большой прочностью и применявшийся во внутренних коридорах, камерах и для подкладки под внешнюю облицовку, также привозился на судах, но с гораздо большего расстояния, из окрестностей теперешнего Асуана, отстоящего от пирамиды примерно на тысячу километров.

Всего надо было передвинуть около 60 миллионов центнеров камней — т. е. 600 тысяч вагонов. Но самой тяжелой работой был не перенос или перевозка каменных блоков, а их вырубка и шлифовка до точных размеров. Ведь тогда еще не знали острых и прочных стальных орудий труда позднейших времен. Люди тогда не знали даже бронзы, изготовляли свои орудия из чистой меди, поэтому они быстро приходили в негодность. А лезвия ножей, сверла и топорища, серпы и зубья пил делали даже не из меди, а из кремня.

Сколько медных инструментов получили строители пирамид с царских складов, нам неизвестно. Но так как в то время медь, добывавшаяся на рудниках в пустынях Синайского полуострова, была предметом дорогим, то вряд ли инструменты из нее раздавали направо и налево. Большую часть каменных блоков, очевидно, вырубали при помощи деревянных клиньев, размещенных на расстоянии пяди друг от друга. Клинья вбивали в отверстия в скале, сделанные кремневыми сверлами. Вероятно, клинья поливали водой, чтобы, разбухнув, они с большей силой расщепляли скалу в нужном направлении. Так получали египтяне миллионы каменных блоков прямоугольной формы, которые они потом обтесывали и шлифовали, чтобы все их стороны были одинаково гладкими и в точности соответствовали размерам, данным надсмотрщиками.

Переведя все это на язык сегодняшних мер, можно сказать, что средний объем такого блока был один кубометр, вес — около 25 центнеров. Но попадались среди них, как исключение, блоки весом в 500 центнеров.

Голыми руками поднять и перетащить даже самый небольшой из этих блоков невозможно: для этого потребовалось бы столько людей, что они не поместились бы около него. Нужны были средства для подъема и переноса блоков: рычаги и катки, козлы и сани, крепкие канаты и, конечно, множество людей, которые, напрягая все силы, тянут канат, все тянут и тянут, под ритм раздающейся команды: «Эй-ух! Эй-ух!» По-древнеегипетски этот побуждающий к работе выкрик звучал, конечно, по-другому, но что раздавался он часто, в этом нет сомнения.

Ну, а другой побудитель? Бич?

Насколько нам известно, бич свистел не часто. Каменотесы, перевозчики, строители были не загнанными насмерть, тысячами гибнущими рабами, а работниками, жившими в сносных условиях, работниками, которым за точно выполненную работу точно выплачивалось казенное содержание. Несколько тысяч таких постоянных работников трудилось круглый год, а во время обычного разлива Нила, когда нельзя было выйти на поля, на строительство из ближних и дальних деревень приходили огромные вспомогательные отряды крестьян, находившихся на своем довольствии.

Всего этого мы, конечно, точно не знаем, мы об этом лишь догадываемся, так как записи тех времен еще очень скудны. Но дошедшие до нас документы более позднего времени говорят о хорошо организованных и хорошо снабженных армиях работников, трудящихся сообща без всякого грубого принуждения.

Вот обращение фараона Рамессу III (по-гречески — Рамсеса) к своим «ловким, умелым, как на подбор» каменотесам:

«Для вас наполню я склады всем, что потребно: пищей, мясом, сладким тестом, сандалиями, одеждой, чтобы защищать ваши тела, множеством мазей, чтобы вы умащали свои головы каждые десять дней, дам я вам одежду на целый год, чтобы ноги ваши твердо стояли на земле каждый день и чтобы никто из вас не вздыхал во сне из-за нужды. Я назначил много людей следить за тем, чтобы вы ни в чем не нуждались: рыбаков, чтобы доставляли рыбу, садовников, чтобы выращивали растения. На гончарных кругах изготовлена для вас посуда, сделаны кувшины, чтобы охлаждать для вас воду в летнее время. Для вас движутся гребные суда из Верхнего Египта в Нижний, из Нижнего Египта в Верхний с ячменем, зерном, пшеницей, солью, бобами в неограниченном количестве. И делают они это для того, чтобы с послушным сердцем работали бы вы для меня».

Работники были поделены на группы по пять человек, во главе такой пятерки стоял ответственный, который работал вместе со своими людьми. Более крупными единицами, состоявшими из многих пятерок, руководили освобожденные надсмотрщики, а ими — начальники все более и более высокого звания.

Организация эта по форме напоминала саму строящуюся пирамиду. На вершине стоял лишь один человек — главный руководитель работ, который отвечал перед верховным сановником фараона за все строительство, за то, чтобы оно шло так, как было предписано.

Потому что весь ход работ был предписан, вычислен заранее, это уж почти наверняка. И то, сколько камня потребно для всей пирамиды, и то, сколько людей, сколько инструментов, сколько дерева и канатов для козел и саней, для строительных лесов; сколько судов для речных перевозок; сколько хлеба, мяса и другого продовольствия для работников; сколько льняного полотна для причитающейся работникам одежды и так далее… А также и то, на сколько лет рассчитана работа, и сколько надо сделать в год, чтобы она была готова в срок.

Пирамида Хуфу строилась около двадцати лет. Каждая сторона ее имела ширину в 232,5 метра (сейчас — 230), высоту в 146 метров (сейчас 137). Она построена чуть ли не целиком, за исключением нескольких камер и коридоров, из плотного камня.

Грани пирамиды обращены к четырем сторонам света. Вход в гробницу находится на северной стороне, на высоте 16 метров над землей.

Наиболее удивительными являются, пожалуй, не размеры пирамиды, а та неимоверная точность, с которой было определено ее место, так чтобы грани оказались повернуты к четырем сторонам света, с которой были вытесаны, отшлифованы и подогнаны камни, так что их углы и кромки безупречно совпадали. Нигде ни щели, ни трещины, за исключением тех мест, которые позднее разломали искатели сокровищ или собиратели камней.

Пирамиды в свое время венчала высеченная из красного гранита верхушка, но теперь ее нет, как нет и большинства покрывавших ее бока тонко отшлифованных облицовочных плит из белого известняка.

В непосредственном соседстве с пирамидой Хуфу стоят гробницы двух других фараонов, потомков Хуфу: пирамида Хафра (Хефрена), первоначально имевшая высоту 136,5 метра (сейчас она лишь чуть ниже), и пирамида Менкаура (Микерина), высотой всего лишь в 66 метров. У подножия их примостилось несколько «карликовых» пирамид и целый город гробниц: здесь покоились родственники фараона, знатные египтяне, пока покой их не нарушили опустошавшие гробницы грабители, а позже — археологи.

Этот некрополь, «город мертвых», лежал на западе от древней столицы, Мен Нофера — Мемфиса. Древние египтяне называли его только так: Западный Город, и покоившихся здесь ни за что на свете не назвали бы мертвыми, в крайнем случае — утомившимися. Ведь они и сами мечтали со временем попасть сюда, в число живущих и после погребения. Поэтому Западный Город все дальше и дальше простирался по узкой полосе на левом берегу Нила, на рубеже между плодородной землей и пустыней, достигнув в конце концов 60 километров в длину.

В этом странном городе имелось немало и живых людей, главным образом, жрецов и храмовых слуг, ухаживавших за знатными покойниками. Так как ушедшие из земной жизни, по общему поверью, продолжали жить дальше в загробном мире, их надо было снабжать едой и питьем: фараонов — ежедневно, других — раз в неделю или еще реже. Жрецы Западного Го рода получали обычно в дар землю — поместье, чтобы до смерти не было у них других забот, кроме верного служения «утомившимся».

Но служили «утомившимся» и другие: погребенные вместе с ними рыбаки, охотники, пастухи, землепашцы, хлебопеки, пивовары, повара, писцы, музыканты, танцовщицы…

К счастью, подобные массовые погребения всегда, если не считать самых древнейших времен, были символическими. Вместо реальных слуг усопшего вельможу сопровождали в гробницу символизирующие их маленькие статуэтки или каменные барельефные фигуры. Считалось, что достаточно их изобразить, чтобы в таинственном мраке замурованной погребальной камеры они ожили и продолжали каждый заниматься своим делом. Бывали и такие случаи, когда мастер, вырезавший и раскрашивавший изображения на барельефах в гробнице, увековечивал среди многих других фигур и себя, таким образом даром обеспечивая себе бессмертие.

У нас все это вызывает лишь улыбку. Египтяне же не видели в этом ничего смешного, ничего несообразного. И именно твердая вера в продолжение жизни побуждала их к созданию таких художественных творений, которые никак не могут вызвать снисходительной усмешки. Мы смотрим на них, и даже через столько тысячелетий нас охватывает изумление. А иногда даже и благоговение.

Но вернемся к пирамидам. Мы точно знаем, какая гробница была предком тех шестидесяти с небольшим дошедших до нас пирамид, более того, догадываемся даже, в чьей голове зародился ее проект.

Звали его Имхотепом, он был сановником фараона Джосера (в 2700-е годы до н. э.), сведущ во многих науках, но прославился больше всего как врач и зодчий. Позднее египтяне чтили его как бога. Много скульптур Имхотепа вырезали и вылепили египтяне, изображая его сидящим на стуле со свитком папируса в руках и в раздумье смотрящим перед собой. От того времени, когда жил Имхотеп, до нас дошел лишь постамент скульптуры с остатками ступней ног, на котором можно прочесть его имя. Этот постамент подтверждает, что Имхотеп жил не только в легендах потомков.

Но тогда могут быть правдой и те легенды, в которых говорится, что проект усыпальницы Джосера, предшественницы всех пирамид, и целого ряда окружающих ее строений принадлежит Имхотепу.

Территорию в 150000 квадратных метров Имхотеп обнес каменной стеной высотой в 10 метров, в которой после окончания работ не было ни одного входа. Имелись в ней четырнадцать ворот, но это все были ложные ворота, тщательно замурованные. Внутри стояли дворцы и святилища, а посередине возвышалась шестиступенчатая, прямоугольная, высотой в 60 метров пирамида: точнее, шесть поставленных одна на другую уменьшающихся кверху мастаб; находящаяся под ними погребальная камера уходила в землю на 28 метров. (Мастаба — древняя усыпальница в форме усеченной пирамиды.)

Весь комплекс заупокойных сооружений был построен из камня, хотя в долине Нила, по свидетельству археологических находок, до тех пор строили лишь из глины, сырцового кирпича, тростника, дерева, камень же использовался редко.

Откуда набрался Имхотеп храбрости взяться за такое предприятие? Как сумел он сконструировать или поручить сконструировать другим никогда ранее не виданные орудия, инструменты, средства передвижения, которые были необходимы для этих монументальных работ? Где он нашел или как воспитал сведущих мастеровых, ремесленников и художников: каменотесов, камнерезов, перевозчиков камня, строителей, ваятелей, резчиков барельефов и живописцев?

И как вообще пришло Имхотепу в голову, используя труд тысяч работников, поставить такое огромное строение над погребальной камерой Джосера?

Многие объясняют это тем, что гигантские пирамиды-ступени по верованиям египтян должны были помочь душе усопшего фараона подняться на небо.

Но почему тогда потомки Джосера строили пирамиды не ступенчатые, а правильной формы?

Не знаем. Мы не знаем многого, еще очень многого, и, пожалуй, не узнаем никогда.

До и после

И до Джосера уже жили фараоны, но от них письменных памятников осталось мало, о них рассказывают другие находки: увековечившие их деяния резные каменные барельефы или усыпальницы, в которых сохранились погребенные вместе с ними сокровища.

Более поздние предания говорят, что первым фараоном был правивший около 3000 года до н. э. Мена (по-гречески — Менее). Сказание говорит, что собственные псы загнали однажды Мену в лежащее неподалеку от Нила озеро Мерида. Там бы он и погиб, если бы крокодил не взял его в пасть и не перенес на другой берег. На месте, где Мена ступил на сушу, он в знак своего спасения основал город и приказал почитать в нем крокодилов.

Мена будто бы заложил и основы объединенной столицы Нижнего и Верхнего Египта, которую вначале называли, возможно, Белыми Стенами, позднее же она получила более возвышенные названия, например, такие:

Египетская форма этого последнего названия в разговорном языке превратилась в Менфер, а уж греки сделали из него Мемфис. А название Хет-Ка-Птах изменили они еще больше, пока не превратилось оно в их устах в Айгуптос, а в наших — в Египет, но уже как название не города, а всей страны.

Птах, кстати сказать, был богом, к тому же первым, как Мена — первым фараоном. По египетским верованиям, он сотворил мир и в нем своих сотоварищей — богов. «Сотворив все вещи и все божественные слова, Птах был удовлетворен. Он создал богов, основал города. Он обозначил номы…»

Ему воздвигнул Мена храм, на юг от стен нового города. Себе он воздвигнул дворец внутри белых стен; от названия дворца — Пер Ао — Большой Дом — произошло слово «фараон».

Крепкие плотины защищали главный город Черной страны от разливов Нила. По преданию, плотины были построены тоже по приказу Мены. Река отомстила тому, кто ее обуздал: после шестидесятилетнего царствования состарившийся фараон был унесен в воду бегемотом.

За Меной в течение трех тысяч лет следовал длинный ряд царей и царских династий до последнего правителя македоно-греческой династии Птолемеев, прекрасной Клеопатры, которая возвела на трон своего сына, рожденного от Юлия Цезаря, но с гибелью их обоих страна с великим прошлым превратилась в бессильную провинцию, подчиненную Риму. Однако до этого она просуществовала три тысячи лет! Пусть даже ценой многочисленных, больших или меньших потрясений.

Потрясения начались уже в период правления II династии, последовавшей за правлением семи царей рода Мены, борьбой вельмож за власть, борьбой Тростинки против Пчелы (богатого тростником Нижнего Египта и богатого пчельниками Верхнего Египта).

Весы Двух Стран, на счастье, действовали хорошо. Только теперь на деле выяснилось, как мудро выбрал Мена, если и вправду он был основателем Мемфиса, место для новой столицы: на границе между Верхней и Нижней страной, в самом узком месте долины, ее устье, за которым Нил уже выходит на приморскую низменность и, разделившись на рукава, расстилается по ней веером.

Тот, кто господствовал над выходом из долины, господствовал и над дельтой реки. Крепостные сооружения в узкой речной долине, обрамленной с обеих сторон крутыми стенами скал, защищали столицу и весь Верхний Египет от северян, жителей дельты. Южанам же дорога всегда была открыта (если не по суше, то по воде), они могли попасть в лежащую на побережье Средиземного моря заболоченную, равнинную часть страны тогда, когда хотели.

Весы действовали так, что чаша всегда склонялась в пользу Пчелы. Мы знаем и итог одного из таких борений: из взбунтовавшихся против фараона жителей Нижнего Египта погибло 47209 человек.

К тому времени, когда начала править III династия — семья Джосера (около 2780 года до н. э.), — власть фараонов казалась нерушимой. У их ног лежала на только Дельта, но и вся страна, вся знать, все сановники как Севера, так и Юга.

Из дошедших до нас от эпохи первых двух династий усыпальниц часто трудно определить, погребено в ней тело фараона или какого-нибудь другого знатного человека. Начиная же с эпохи Джосера уже и пирамиды указывают на неизмеримое различие между божественными владыками и склоняющимися перед ними в почтении подданными.

Каждый из фараонов еще при жизни строил себе пирамиду со всеми относящимися к ней храмами, залами, коридорами. Преемникам, в крайнем случае, доставалось закончить постройку. Но в этих случаях она и выглядела как работа несовершенная, законченная наспех. Поэтому каждый фараон старался закончить свою усыпальницу в срок. С первым царем IV династии, фараоном Снофру, случилось то, что его пирамида не удалась. Он хотел, чтобы она достигала 120 метров в высоту; строители дошли еще только до 40 метров, когда заметили на строящемся каменном колоссе подозрительные трещины. Они тщательно заделали их, но по совету своих ученых фараон решил сделать пирамиду не столь круто идущей ввысь. Грани, стороны были надломлены, и пирамида получилась высотой лишь в 97 метров. Но трескаться продолжала и дальше. Потолок и стены скрытой в ней погребальной камеры пришлось подпереть кедровыми балками. Снофру, наконец, решился ради вечной жизни построить еще одну пирамиду. На этот раз ему повезло: пирамида была готова не только вовремя, но новое импозантное сооружение высотой в 99 метров было совершенно безупречным и по достоинству получило название «Снофру сияет».

Это была первая усыпальница в форме совершенной пирамиды. Превзошла ее только гробница следующего фараона, Хеопса, учившегося на опыте предшественников.

А после Хеопса?

Власть фараонов постепенно начала убывать.

Имеются более поздние сказания, согласно которым будто бы один сто десятилетний кудесник предрек фараону Хеопсу, что его династия перестанет царствовать. Фараон хотел добыть содержащий тайные знания свиток, который мог принести ему из города бога солнца Ра только старый чародей Джеди, так как он знал, где находится камера под названием «Привлекающий к ответу», а в ней кремневый сундук, в котором был спрятан свиток. Но на просьбу фараона так ответил Джеди: «Царь (Жизнь, Благо, Здоровье), господин мой! Не я принесу тебе этот свиток!»

Произошла неслыханная вещь. Смертный, правда, такой смертный, который при помощи чар мог приставлять головы животных и людей к их обезглавленным телам, осмелился сказать «нет» фараону, воплощению бога Гора. И даже объявил, кто принесет свиток: тот из трех близнецов, рожденных женой жреца от бога Ра, который первым появится на свет, и он же наследует царский трон после сына Хеопса.

Это было уже знамение времени (пусть только в представлении потомков), предупреждение могущественнейшему из богов-царей: сил его уже недостаточно даже для того, чтобы сохранить царство для внука. Свиток, который он жаждал достать и который должен был принести сын бога солнца из тайника в камере «Привлекающего к ответу», был приговором для его династии.

Знамением времени было и то, что Джеди, волшебник, остался ненаказанным, более того, фараон поселил его в доме самого наследника престола и приказал дать ему тысячу хлебов, сто кувшинов пива, вола и сто связок лука.

Свиток папируса, на котором записана эта история, вообще изображает Хеопса щедрым дарителем. В один только день он приказал принести в качестве жертвенных даров трем фараонам-предшественникам — Джосеру, Небеку, Снофру — по тысяче хлебов, по сто кувшинов пива, по одному быку и по два шарика благовонных курений (кроме того, главному жрецу каждого из них — по калачу, по кувшину пива, по большой порции мяса и по шарику благовонных курений), и все это только потому, что нашел удовольствие в говорящих о них историях.

От этого он, конечно, не обеднел. Мог себе позволить подобное и основатель V династии Усеркаф. За один только год — по свидетельству высеченных на камне погодных записей — он подарил богу Ра 44 арура земли; одному из его храмов отдельно пожаловал 24 арура и в качестве ежедневного жертвоприношения — двух волов и гуся; для праздничного снабжения душ в городе Ра — 36 аруров земли и 20 жертв на каждый праздник; богиням храма в Дебауте — 54 арура земли, богине Хатор — 44 арура, богине Небхет — в Дом бога Юга — 10 жертвоприношений в день, богине Буто — 10 жертвоприношений в день, богам из Дома богов Юга — 48 жертвоприношений в день…

Эта ставшая традиционной, чуть ли не обязательной, независимо от желания, царская щедрость со временем привела к тому, что фараона окружала все возрастающая армия приживальщиков: множилось число живущих за счет казны, царские же поместья уменьшались. Ведь в действительности дары, пожертвования богам и усопшим обогащали земных людей точно так же, как богатые подарки, раздаваемые в награду за придворную и другую службу.

Напрасно земля всей страны до самой последней пяди номинально считалась принадлежащей божественному фараону, если вельможи то под одним, то под другим предлогом добивались освобождения от уплаты налогов, от содержания проезжающих, находящихся на службе у царя, от посылки своих людей на общественные работы.

Так что уже не каждый фараон мог построить себе пирамиду, а те, что все же строились, были более низкими и незначительными. От некоторых из них до наших дней сохранилась лишь бесформенная груда камней, потому что для облегчения работ их складывали из маленьких блоков, которые легко разрушались «железными зубами времени».

Зато множилось число каменных гробниц, часто внушительных размеров, принадлежавших вельможам и просто богатым людям среднего сословия, например, ремесленникам; даже они могли уже себе позволить принести значительные материальные жертвы ради своего бессмертия.

Хотя тот, кто мог, и эти расходы частично перекладывал на фараона: необходимые ему обработанные камни выпрашивал из царских каменоломен.

«Я просил Высокорожденного, чтобы привезли мне саркофаг из песчаника из Рау. Высокорожденный приказал „хранителю печати бога“ с отрядом находящихся под его надзором корабельщиков переправиться через реку, чтобы привезти мне этот саркофаг на большом столичном корабле, перевозящем грузы; привез он саркофаг с крышкой, ложной дверью, камнем для двери, двумя дверными косяками и камнем для пола».

Этим бахвалится У ни, один из сановников фараонов VI династии, в высеченной на камне надгробной надписи. Правда, в его время подобное еще могло быть знаком особой милости, он сам говорит об этом: «Никогда не делали подобного ни для одного слуги». Но позднее число таких случаев умножилось.

Похваляется Уни и тем, как он правил подопечной ему территорией в южной части страны:

«Дважды обложил я налогом все, что подлежало обложению в Верхнем Египте для царского города. Дважды заставил я выполнить в Верхнем Египте все те повинности, которые надо было нести для царского города. Образцово выполнял я обязанности главного слуги в Верхнем Египте».

То есть, он образцово грабил народ, к большому удовлетворению фараона. «Все делал я так, чтобы удостоиться похвалы Высокорожденного».

Как же было фараону не хвалить Уни, когда прочие высокопоставленные сановники клали награбленное в свой карман.

Нелегкой была судьба и жителей поместий и деревень, освобожденных от податей: то, что не отобрал у них царь, отбирал собственный господин. Или отбирал номарх (правитель области — нома), не признававший данные фараоном льготы и на подвластной ему территории собиравший подати и направлявший на работы людей простого звания так, как ему было угодно.

Единое египетское государство начинало разлагаться. Правление номами во многих местах уже переходило по наследству от отца к сыну. К неограниченной власти на своем участке все более стремились и менее важные государственные служащие.

Но при дворе царя этого разлагающегося государства жизнь еще текла весело. В белых стенах столицы жили лучшие ремесленники страны, они снабжали фараона и его приближенных всем, чем надо, за исключением лишь тех предметов роскоши, которые можно было достать только в чужих землях. Ну а эти предметы привозили приходящие с востока — из Азии — сухопутные караваны и рассекающие пенящиеся волны Средиземного моря купеческие корабли.

Фараон Меренра (около 2300 г. до н. э.), торжественное имя которого было Неферикар и сановником которого был уже упоминавшийся Уни, трижды посылал другого своего вельможу, Хуфхора, в Ям, южную страну, расстилающуюся поблизости от третьего и четвертого нильских водопадов. «За семь месяцев проделал я этот путь и привез оттуда редкой красоты подарки. Получил я за это много похвал», — читаем мы в намогильной надписи Хуфхора о первом его путешествии. О втором: «Повез я с собой подарки… в большом количестве, подобных им еще не привозили в эту страну». Говоря о третьем путешествии, он уже перечисляет, с чем он вернулся домой: «Я спустился с 300 ослами, нагруженными благовонными курениями, эбеновым деревом, маслом для умащивания тела, редкими растениями, шкурами барсов, слоновой костью и всевозможным другим добром».

Ступив на родную землю, Хуфхор написал фараону письмо, в котором сообщил, что кроме всего прочего ему удалось достать карлика, который умеет и танцевать. Фараон был вне себя от радости! Карлик! Божественный танцовщик! Как давно он мечтал об этом! И он поспешно ответил: «Сейчас же спускайся вниз на корабле к моему двору и пошли о себе весть. Привези с собой карлика, которого ты привез сюда, живым, в целости и сохранности, с земли духов, для танцев богам, на радость сердцу и для развлечения владыки Нижнего и Верхнего Египта Неферикара, да живет он вечно. Когда он поедет с тобой на корабле, поставь именитых людей, чтобы они всегда были позади него, по обеим сторонам корабля. Следи, чтобы он не упал в воду! Когда он ночью заснет, выставь лучших людей, чтобы они спали рядом, в корабельной камере. Проверяй по десять раз в ночь. Мы желаем видеть этого карлика больше, чем дары рудников из страны Пунт. Когда прибудешь ко двору и карлик на самом деле будет с тобой, живой, в целости и сохранности, мы сделаем для тебя больше, чем сделали раньше для казначея Баурдеда во времена фараона Исеси…»

Вот какие карликовые заботы и карликовые радости были у царя начинающей распадаться страны! А ведь земля под троном уже колыхалась, еще одно-два поколения, и власть белостенной столицы рухнула, Египет погрузился в полутора вековую смуту.

Последнего фараона VI династии убили заговорщики. Вместо него они посадили на трон его сестру, которая, как говорят, построила большой подземный зал и пригласила туда заговорщиков отпраздновать победу. Пир еще был в разгаре, когда по подземному каналу хлынули в зал воды Нила: все заговорщики погибли.

Но, как видно, заговорщиков от этого не стало меньше, потому что время правления царей VII династии измерялось только днями, так быстро следовали один за другим дворцовые перевороты. По одному источнику, пять фараонов этой династии правили, в общей сложности, всего семьдесят пять дней, по другому источнику, семьдесят фараонов — семьдесят дней.

Но происходили в это время не только дворцовые перевороты. «Да, знатные люди стенают, — читаем мы на папирусе, на котором сохранились для потомков „Речения“ одного из вельмож, Ипусера. — Бедняки ликуют. В каждом городе говорят: „Давайте устраним сильных из среды нашей“» Да, люди подобны черным ибисам. Много в стране грязи. Нет никого, кто сохранил бы в такое время свои одежды белыми. Да, страна переворачивается, как гончарный круг…

Да, стар и млад говорят: «Я хотел бы умереть». Дети говорят: «Лучше бы нам не родиться!»

Да, новорожденных детей вельмож бросают головой об стены. Еще не умеющих ходить детей оставляют в пустыне.

Однако распад царства приносил ущерб и простым людям: им приходилось жить в страхе перед безнаказанно вторгавшимися в страну чужеземными захватчиками, перед старающимися перещеголять друг друга местными правителями, перед личным войском номархов. Гончарный круг повернулся и в этом смысле. Уни еще разрушал укрепления бедуинов, поджигал их дома, вырубал фиговые пальмы и виноградники. А теперь бедуины, ливийцы, нубийцы точно так же опустошали Египет. Уни еще требовал от находящегося под его началом царского войска высокой дисциплины: «…чтобы никто из солдат не смел наносить ущерба своему соотечественнику; чтобы никто из них не смел грабить путников, отбирать у них хлеб, сандалии; чтобы никто из солдат не смел ни в одном городе забрать даже набедренной повязки, отобрать даже козы». А теперь редко встречалось в стране место, где бы правитель сильной рукой мог установить хотя бы сносный порядок и не нужно было бы всем бояться всех.

Прошло почти восемьсот лет с тех пор, как первые фараоны объединили Египет. А теперь дела обстояли так, будто страна вновь оказалась в том же положении, что тысячу лет назад.

Прорывались плотины, ил заносил каналы.

И тут, и там свободно бушевала вода, разрастались болота.

Однажды в Верхнем Египте наступил такой голод, что люди поедали собственных детей.

Но окончательный приговор стране все-таки еще не был произнесен. Древнее царство действительно распалось. Но по прошествии полного смут переходного периода на развалинах его возникло новое царство Среднее, которое управлялось из новой столицы, верхнеегипетского города Васет, позднее названного греками Фивы.

Дивные дела страны Кеме

Слово Кеме, как мы уже знаем, означало Черная, так называли египтяне свою страну. (А еще и так: Две Земли, Две Страны, Обе Страны, Берега Гора…) Пустыню называли красной землей, море — великим зеленым.

Много всего называли они таким странным образом. Человек на их языке означал: египтянин. Лук: варвары. Были северные и южные луки, а окружающие их народы египтяне называли девятью луками. Страна Бога — восток. Слова Бога — письмо.

Царские служащие назывались друзьями фараона. Главные сановники — единственными друзьями. О том, кто оказался неверен фараону, говорилось, что он покинул воды высокорожденного. Тот же, кто подчинился фараону, лег перед ним на живот. Сановники, заключающие друг с другом союз: объединившиеся в одной воде.

Жители Кеме верили в то, что человек мыслит сердцем. Слова у него нет сердца означали — глупый, есть сердце — умный. Разгневанный человек: стал таким, как верхнеегипетский леопард, когда злится. Мертвых называли праведноголосыми. Слово, обозначающее подземный мир, первоначально значило: звездное небо. Египтяне считали, что звезды — это души умерших. Не гибнущими называли такие звезды, которые видны на небе круглый год, т. е. расположенные на небесных полях вокруг Полярной звезды.

Звездочетов называли зрячими. Величайшим из зрячих называли верховного жреца в городе бога Солнца, Юну, по-гречески — Гелиополе.

Железо называли небесным металлом, вероятно потому, что еще долгое время египтянам было известно только метеоритное железо. Серебро у них ценилось дороже золота, так как серебряных копей не было даже в самых отдаленных частях Египта, царскую сокровищницу называли серебряным домом. Оба эти благородных металла часто сплавляли, сплав этот называли белым золотом.

Знатные люди не ели, а целовали пищу. Они назывались большими, а простые люди — малыми. Этих последних называли еще хуру, т. е. несчастные, слабые.

Большинство населения занималось земледелием. Когда Нил разливался, то говорили, что пашня спряталась. Когда вода сходила, то пашня показывалась. Тогда принимались за работу.

Египтяне делили год не на четыре времени года, по три месяца каждое, как мы, а на три — по четыре месяца каждое, и называли их: разлив, прорастание, зной. Разлив Нила у столицы всегда начинался тогда, когда в ясные июльские ночи на краю неба вновь появлялась звезда Сопдет, которой перед этим не было видно целых два месяца, — самая яркая неподвижная звезда северного небосклона, мы называем ее Сириусом.

Египетский год, как и наш, насчитывал двенадцать месяцев, но каждый месяц состоял только из 30 дней, а после двенадцатого месяца к году добавляли еще пять дней, чтобы вышло 365 дней. Но високосного года у них не было, поэтому каждые четыре года новый год начинался на день раньше. А поскольку Земля оборачивается вокруг Солнца почти точно за 365 и одну четверть дня, за сто лет отклонение составило 25, за тысячу лет — 250 дней. Но одновременно измеряли время и действительным годом и действительными временами года, к которым приурочивались сельскохозяйственные работы. Ученые жрецы и писцы, правда, не сразу, но позднее уже без труда согласовывали оба способа летосчисления.

Семидневной недели египтяне не знали. Они делили месяцы на три декады. Сутки у них состояли из 24 часов, но день и ночь они по отдельности делили на 12 часов. Когда дни становились длиннее, длиннее были и дневные часы, ночные же короче и наоборот.

Каждый день на рассвете лучи поднимающегося солнца первыми освещали верхушки обелисков, установленных в честь бога солнца. Эти верхушки носили специальное название: бенбе-нет, что можно перевести, примерно, как «сияя сверкает». В городе бога солнца — Юну — бенбенеты были покрыты чистым золотом, чтобы сверкали еще ослепительнее.

Обелиски, эти стройные, высокие, заканчивавшиеся острой верхушкой столбы, высекали из одной глыбы в форме сужающегося кверху четырехгранника. На специальных санях, катившихся по песку, их перевозили на место установки и там, через нарочно для этой цели наганный песчаный холм опрокидывали подножием вперед, чтобы легче было бы их поставить на заранее подготовленный каменный фундамент.

При этой работе была необходима такая же абсолютная точность, как и при строительстве пирамид. Этой точности египтяне могли достигнуть, лишь зная некоторые основные законы геометрии.

Домом жизни называлась египетская, скажем так, высшая школа, где обучали тогдашним главным наукам — астрономии, математике, врачеванию, а также развивали их дальше. Но столь же усердно занимались здесь предсказанием, волшебством, заклинанием, потому что, по тогдашним поверьям, все это тоже относилось к полезным знаниям.

Из года в год разлив Нила смывал межи между землями, и границы приходилось обозначать заново. Для справедливого обложения податями надо было уметь вычислять площадь различных по форме земельных участков. Надо было также решать вопросы, связанные с вычислением объема, чтобы определять вместимость зернохранилищ или количество камня для планируемых — больших или малых — построек. И так далее. Повседневная жизнь требовала, чтобы люди, призванные для решения тысяч различных заданий, были в них сведущи.

«Способ вычисления площади круглого участка земли, имеющего в диаметре 9 хетов, — читаем мы, например, на одном папирусе. — Какова площадь этого участка?»

Ответ: «Надо отнять от него одну девятую часть. Получится 8. Умножь 8 на 8, получишь 64. Площадь участка: 64 единицы».

Сегодня мы делаем это проще. Радиус круга, т. е. половину диаметра, возводим в квадрат и умножаем на 3,14 (t = πг²).

Кто угодно может проверить, результат: 63,585. Разница с полученным в египетском решении ответом совсем незначительна.

Предложенное на папирусе решение мы можем выразить алгебраически: t = (d — 1/9d)². Если вместо диаметра — d — возьмем два радиуса — 2г, то формула будет выглядеть так: t = (2 г — 1/9 · г)². Приведем к общему знаменателю:

Египтяне еще не знали десятичных дробей, однако способ вычисления, который они применяли, как видим, очень близок тому, каким вычисляется действительная величина π.

На том же свитке папируса дошло до нас много других школьных примеров, может быть, как раз из Дома жизни, в том числе и такие, в которых требовалось вычитать и умножать дроби. Но каждый пример служил какой-нибудь практической цели: разное количество хлебных ковриг надо было разделить между разным числом людей в равной или неравной пропорции; отмерить необходимое для варения пива количество продуктов, чтобы получить заданное количество перебродившей жидкости и чтобы она имела заданную крепость и т. п.

Другой свиток содержит точные указания, как рассчитать объем усеченной пирамиды. Третий перечисляет методы исцеления: начинает с осмотра и лечения ран головы и кончает ранами на ногах. Специально упоминает безнадежные случаи, когда врач не должен браться за исцеление, чтобы больной не умер у него на руках. Дело в том, что за лечение, не увенчавшееся исцелением, с врачами не однажды сурово расправлялись.

Многие ученые папирусные свитки вызывают изумление даже своей длиной: некоторые из них достигали 30–40 метров. Для производства их имелись специальные мастерские, где сердцевину стебля папируса — растения, растущего в болотах дельты, — разрезали на тончайшие полоски, которые тщательно укладывали одну рядом с другой, затем поперек накладывали другой слой полосок и колотили, прессовали их до тех пор, пока папирус не становился похожим на бумагу позднейших времен. Для письма писцы разводили в углублениях палитры — пластинки, вырезанной из шиферного камня, — специально для этой цели изготовленные в порошке краски — красную и черную, а потом тростниковой палочкой чертили на папирусе причудливо извивающиеся знаки, причем справа налево, т. е. в противоположном нашему письму направлении.

Это и были знаменитые иероглифы? Не совсем так. Знаки иероглифического письма вырезали, главным образом, на камне, и среди этих знаков было столько рисуночных изображений — солнца, звезды, мужчины, женщины, человеческого глаза, рта, дыхательных путей, сердца, ноги, руки, змеи, рыбы, сокола, ибиса, ласточки, утки, льва, жирафа, жука-скарабея, дерева, цветка, бамбукового ростка, лука, лиры, веера, игральной доски, плуга, мотыги, посуды и т. п., — что этот способ письма многие и по сей день считают пиктографией, т. е. рисуночным письмом. Хотя этими знаками часто обозначали или самые разные по смыслу слова, если они звучали одинаково, или — еще чаще — звуки и группы звуков в словах. Но самими знаками записывали всегда лишь согласные, а связывающие их промежуточные звуки с самого начала считали второстепенными. Так образовалась, к тому же за поразительно короткий срок, сложная фонетическая, т. е. обозначающая звуки, система письма, двадцать четыре «буквы» которой соответствовали двадцати четырем согласным древнеегипетского языка. Молчаливо присчитывали к ним не обозначенные на письме связывающие их звуки. Но грамотные люди кроме этого употребляли еще сотни других знаков, по таким сложным правилам, что исследователи, которые в прошлом веке пытались разгадать написанные иероглифами тексты, чуть не поседели, пока нашли ключ к разгадке.

И все-таки отсюда ведет свое происхождение позднейший алфавит! Потребовался только другой склад ума другого древнего народа — финикийцев, чтобы слоги, слова, содержащие одинаковые согласные звуки, записывать всегда одними и теми же знаками. Еще и сегодня ведутся споры о происхождении финикийского письма. Не переняли ли они у других семитских народов еще не оформившиеся тогда до конца основные принципы этой более простой системы письма? Нет ли в возникновении используемых ими знаков наряду с несомненно египетскими предпосылками менее очевидного критского влияния? Достоверно лишь то, что выбранные иероглифические знаки финикийцы переняли не в их первоначальном звуковом значении, а исходили из финикийских слов, соответствующих рисуночным изображениям, беря за основу начальную согласную. Так они создали свою древнюю азбуку, которая, однако, еще не была подлинным алфавитом, включающим и гласные. А потому финикийцам хватало и двадцати двух «букв», чтобы — гораздо легче любого из современных им народов — изложить письменно все, что они могли передать устно.

Некоторые упрощения, однако, позволяли себе и египтяне, когда, например, свои священные тексты не высекали на камне, а писали тростинкой на папирусе. В таких случаях они не заботились о том, чтобы тщательно вырисовывать знаки, и на первый взгляд такое иератическое письмо совершенно не похоже на иероглифическое. На самом деле оно все-таки соответствует ему, только состоит из более легко, небрежно набросанных извилистых и потому измененных знаков. Меж ними такая же разница, как между нашими печатными и письменными буквами.

Когда писцы записывали тексты различных — религиозных и не религиозных — документов или многочисленные пункты порядка обложения податями и сбора их, они почти всегда пользовались этой скорописью. Ею же начерчивали и то, сколько посевного зерна выдано отдельным крестьянам, сколько льна ткачам, сколько меди кузнецам, сколько инструментов каменотесам, сколько муки хлебопекам и т. д., и от кого сколько получено продуктов, готовых изделий. Точно записывали выделенные работникам пищевые припасы, выданную им одежду. Где бы ни проходила организованная работа, там находилось дело и для писцов. Только они проливали не столько пота, как прочие.

В тексте одного из дошедших до нас папирусов говорится, как отец понуждает сына к ученью:

«Душой болей за то, чтобы научиться писать, тогда ты сможешь избежать всякой тяжелой работы и достигнуть важной должности. Писец освобожден от физической работы; он начальник … Не держишь ли ты в своих руках табличку писца? Этим ты отличаешься от того, кто сжимает в руках весло.

Видел я кузнеца, работающего у отверстия горна, пальцы у него в складках-морщинках, как изделия из крокодиловой кожи, а смрад от него хуже, чем от рыбьей икры. Тот, кто держит в руках резец, страдает больше, чем те, кто копают землю: его земля — дерево, резец — его лопата. Ты думаешь, он свободен ночью? Он все работает и работает сверх дневного урока; при свете факела бодрствует он ночью.

Каменотес находит работу на каждом твердом камне: когда он кончит дело своего мастерства, обвиснут у него руки, сам он ослабеет, колени и хребет одеревенеют от сиденья на корточках с восхода до заката солнца… Судьба ткача в доме хуже судьбы женщины. Под сердце подтягивает он колени, никогда не дышит чистым воздухом. Свет солнца видит он лишь тогда, если подкупит стоящую у дверей стражу.

Вывод: будь, мой сын, писцом, погонщиком других».

Но мы еще не покончили с многочисленными странностями Древнего Египта. Тамошние крестьяне, например, приручили журавлей и откармливали их, как гусей. Держали они и гусей, разводили множество водной птицы, особенно в полудиких частях дельты. Кур же не знали еще долго. Гораздо позднее привезли сюда из Азии эту странную, «родящую каждый день» птицу.

Из четвероногих животных, водившихся в окрестных степях и пустынях, египтяне приручили (помимо давно уже прирученной собаки) не только диких осла, бычка, предка рогатого скота, но и диких овец высоконогой породы, с почти горизонтальными штопоровидными острыми рогами. Эти овцы не давали тонкой шерсти, которую можно было бы прясть, но зато давали молоко и мясо. Позже их сменили руноносные овцы, ввезенные также из Азии.

Одно время египтяне разводили антилоп, газелей, даже гиен. С дрессированными гиенами они охотились, а предназначенных на еду перед убоем для упитанности откармливали мясом. Жаркое из гиены считалось лакомством и полагалось к столу вельмож, рыба же была пищей презираемой, смрадной едой бедняков.

В эпоху Среднего царства египтяне приручили и кошку, а потом чтили ее, как священное животное. С лошадью познакомились они лишь в период падения Среднего царства: на конских повозках ворвались в страну неожиданно заполонившие ее пастушеские азиатские племена. У них переняли египтяне науку разведения и содержания этого ценного животного.

Гораздо позднее — во время персидского владычества — начали египтяне разводить верблюдов, ставших в современном Египте одним из самых распространенных домашних животных. До того для перевозки грузов довольствовались ослом, животным выносливым и нетребовательным, хотя по свидетельству многих сцен, запечатленных на рельефах и росписях в гробницах, осел уже и тогда был столь же упрям, как и сегодня. Гужевым скотом служили, главным образом, коровы, хотя при более тяжелых работах, например, при перевозках камней, часто запрягали в ярмо и быков.

Естественно, лишь обыкновенных быков. Потому что у египтян имелись и священные быки, которым можно было только поклоняться, особенно почитался самый главный черный бык с белым пятном на лбу, Хапи (по-гречески — Апис). Его содержали в Менфере, в специальном храме, и верили, что в его облике воплощен оплодотворяющий пахотные земли Нил. Но поскольку жизнь даже самого священного быка однажды кончается, испустил дух и первый Хапи, и тогда по всей стране стали искать достойного его преемника, такого же темного цвета, с белым треугольником на лбу, с черными-пречерными пятнами в форме коршуна на спине и по бокам; причем он должен был происходить от коровы, после его рождения уже не телившейся. Искали «живое повторение» Хапи. То обстоятельство, что Хапи происходит от обыкновенного быка, египтяне считали только видимостью, на самом деле, полагали они, его зачал и породил луч небесного света. В каком бы ветхом хлеву его ни находили, он становился живым богом-быком. Ликуя, вели его на причитающееся ему по праву место жительства, в многоколонную святыню в Менфере. По праздникам его показывали собравшимся во дворе святыни толпам, чтобы старики и молодежь, женщины и мужчины могли ему поклоняться. С громкими криками «Хапи! Хапи!» они в благоговении склонялись до земли и целовали выложенное гладкими плитами подворье.

Поклонялись и почившим Хапи: их не просто закапывали в землю, а бальзамировали и хоронили на особом кладбище.

Были у египтян и священные коровы: Хатор, богиню любви и плодородия, почитали в образе коровы. Бог письма и наук Джехути (Тот) принимал обличие то павиана, то ибиса. Верховного бога Южного Египта, творца-созидателя Хнума, бывшего также и повелителем водопадов, египтяне представляли в образе барана. Спутника и бальзамировщика мертвых, Инпу (по-гречески его имя Анубис), представляли в виде шакала, бога Птаха — в образе человека, а Осириса — в виде ожившей мумии.

Человеческое лицо и львиное тело имел загадочно улыбавшийся Сфинкс, божественный символ достоинства фараона. Его гигантское, высеченное из единой глыбы изображение и сегодня еще лежит около пирамид в Гизе. Когда здесь добывали камень для постройки пирамид, между двумя разработками осталась скала таких размеров, что из нее получилась скульптура длиной в 57 и высотой в 20 метров.

Сфинкс в Гизе — одна из достопримечательностей Древнего Египта.

Он изображен с платком на голове, хотя людей простого звания обычно изображали с непокрытой головой, людей знатных — в париках. Знать, причем не только мужчины, но и женщины, острым кремневым ножом обривала голову наголо. Бороды же брили в большинстве своем даже деревенские бедняки, и если мы видим на каком-нибудь изображении мужчину с окладистой бородой, то это, конечно, может быть египтянин, но всего вероятнее — чужеземец. На изображениях египетских вельмож, в первую очередь фараонов, часто видна треугольная, козлиная бородка, но ее подвязывали для украшения.

Широко было принято подкрашивать глаза, втирая в кожу вокруг них зеленый порошок из размолотого малахита. Но употребляли и черную краску. Малахит защищал глаза от и сейчас еще частых в Египте заразных глазных болезней, но египтяне, конечно, приписывали это не окиси меди, содержащейся в малахите, а чудодейственной мощи камня.

Драгоценные камни, амулеты египтяне носили также для защиты от насылающих порчу сил. Ведь они верили в то, что мир населен добрыми и злыми духами, среди которых нерешительно жался, топтался, спотыкался всю свою земную жизнь человек.

От древнего царства до нового царства

В наиболее тяжелое время, что наступает перед разливом Нила, нагрузил один крестьянин своих ослов деревом, каменной солью, содой, известняком, специями и целебными травами, голубями и прочими птицами, мехом барса и волчьими шкурами и отправился из Соляного оазиса в Египет, чтобы в долине Нила все это выменять на зерно. Жене и детям на пропитание оставил он только две корзины ячменя; из того немногого, что сверх этого было, напекли ему хлеба, наварили пива на дальнюю дорогу. Дорога эта была неизбежной и отправляться нужно было как можно скорее, чтобы не погибнуть с голоду вместе с семьей.

Только вот в пути он задержался, к тому же не по своей воле, а из-за самодурства мелкого местного богача, Джехути-Нехета, которому захотелось заполучить ослов этого крестьянина, и он постелил перед ним на дороге полотнище. Джехути-Нехет знал, что путник попал теперь в ловушку: не может свернуть с дороги ни направо, ни налево, потому что с одной стороны находилось его ячменное поле, а с другой — оросительная канава. Когда путник приблизился к полотнищу, Джехути-Нехет закричал на него: «Не трогайся с места, земледелец! Ты что, хочешь наступить на мою одежду?» А когда тот, за неимением выхода, пошел было по ячменю, закричал снова: «Земледелец, мой ячмень — это для тебя дорога?»

Пока они спорили, один из ослов начал есть ячмень. Только этого и нужно было Джехути-Нехету! Схватил он осла, протестующего крестьянина высек тамарисковым прутом, забрал у него и остальных ослов и не отдал обратно, хотя крестьянин десять дней просил и молил его.

Произошло это в полные смуты времена, наступившие вслед за падением Древнего царства. Что было крестьянину делать? Пошел он жаловаться правителю области. «Великий правитель дома, — приблизился крестьянин к вельможе. — Великий среди великих! Господин всего, что есть и чего нет!»

Рассказывал он, рассказывал о причиненной ему обиде, девять раз ходил он к правителю добиваться правосудия, но все казалось ему, что напрасно. На самом же деле правитель уже с самого начала склонялся на его сторону и втайне позаботился о том, чтобы снабдили крестьянина продовольствием, более того, приказал начальнику крепости в Соляном оазисе помочь семье крестьянина. Но только и дальше позволял крестьянину взывать о помощи, чтобы послушать его красочные речи и, записав их на папирусе, доставить удовольствие фараону.

Не сердило его и то, что смертельно расстроенный крестьянин (в голове которого, как видно, мелькнула мысль и о том, что Джехути-Нехет грабит путников не на свой страх и риск, а в интересах правителя) говорил ему и такие слова: «Господин, жаждущий даров, первый среди тех, кому место в тюрьме, образец для грабителей, обирающих нуждающихся, способный обокрасть и разбойника! Известное дело: ты человек ученый, мастер своего дела, во всем ты совершенен, но ведь не для того, чтобы грабить!.. Для всех ты мерило правды, ты — обманщик всей страны, садовник подлости, поливающий свой сад злодеяниями… Вот, стою я здесь, молю тебя, а ты и не слушаешь!»

Эта история, дошедшая до нас даже на двух свитках папируса, в записи кончается тем, что крестьянин получил обратно не только отобранных у него ослов, но и все имущество Джехути-Нехета и даже его самого в качестве слуги. Но так ли произошло на самом деле? Пока продолжался внутренний распад страны, наверняка редки были случаи, когда грабитель был наказан, а награжден бедный крестьянин. И редко встречался такой правитель, который не грабил и обирал, а шел дорогой справедливости.

Страна все-таки выбралась из хаоса. В период правления XI династии весь Египет опять целиком оказался под властью одного фараона, и так возникло единое Среднее царство.

И вновь возвысились фараоны до «великих богов»?

Титул «божественный» принадлежал им и дальше. Как и прежде, были они Перворожденными Золотыми Горами. На веки веков живущими, но власть их уже не могла сравниться с властью их предшественников, строителей гигантских пирамид. Даже самых сильных, самых жестоких из них.

В эпоху расцвета Древнего царства казалось, что постепенно удастся весь народ в стране заставить работать на фараона и вельмож, загнать в такие «хозяйства», где кроме пахарей, садовников, виноградарей, пастухов, рыбаков и охотников находилось достаточное число производящих все нужное ремесленников. В больших хозяйствах имелись горшечники, плотники, кузнецы, дубильщики, ткачи, плетельщики циновок, хлебопеки, пивовары, повара, прачечники, а также изготовители шлифованных каменных орудий с острыми кремневыми наконечниками и лезвиями (хотя почти каждый порядочный египтянин был сведущ в этом древнем мастерстве).

Так вот казалось, что сельские жители вынуждены будут постепенно привыкнуть, приучиться к этому направляемому писцами порядку, где заботились, правда, и о них, но лишь как о слугах, челяди, как об участниках никогда не прекращающихся работ. Для этих хозяйств примером словно бы служило строительство пирамид, на котором хорошо снабженная армия работников трудилась в отрядах по пять, пятьдесят и пятьсот человек. В больших или меньших «хозяйствах» распределяли людей по таким же строго организованным отрядам, в которых так же строго распределяли между ними работу.

Так длилось некоторое время, пока не пошатнулся в стране порядок и не началось неповиновение, ну и пока склады были в достаточной мере заполнены, чтобы каждый в срок получал свою долю продовольствия и одежды. Но когда раздача все чаще запаздывала, голодных, оборванных работников уже и хлопанье бича не могло заставить трудиться с необходимым усердием.

Нам известно, например, письмо военного начальника из эпохи VI династии. Он руководил отрядом каменотесов в той каменоломне, где изготовляли и шлифованные известняковые плиты для облицовки пирамид. Работники его, не получив одежды, отправились в столицу, в Менфер. Но и тогда прошла целая неделя, прежде чем им удалось добиться причитающейся им казенной одежды и справедливого ее раздела. Работа тем временем, конечно, стояла.

Такие помехи случались все чаще и чаще, а к тому времени, когда пало Древнее царство, распалось и большинство «хозяйств». Земледельцы стали сами себе хозяевами; ремесленники, кто только мог, заводили собственные мастерские. Но и это не приносило им особого счастья или достатка, потому что число насильников и обирал не уменьшалось.

Поскольку мелких производителей стало больше, в более мирные периоды рынки заполнялись шумной толпой. Не только крестьянин из Соляного оазиса нес на рынок свое добро, но и многие другие. Так как денег еще не было, торговля была меновой. Тот, кто хотел получить за свое зерно сандалии, должен был отыскать продавца, торговавшего сандалиями и нуждавшегося в зерне.

Зерно, наряду с золотом и серебром, служило главной валютой. Богачи, вельможи заполняли доверху огромные закрома, зернохранилища, чтобы в голодные годы продавать зерно нуждающимся по грабительским ценам или давать в долг под ростовщические проценты. А голодные годы — с тех пор как вследствие порчи оросительных сооружений много пахотной земли стало бесплодной: одни участки высохли, другие заросли тростником — повторялись все чаще.

Хватало забот и ремесленникам. Вот одна из дошедших до нас жалоб: «Для ремесленных работ не достает самых разных материалов, нет работников; враг разграбил мастерские».

Было самое время усилить централизованную власть. И один из верховных сановников XII династии, Амени, так прославлял себя в надписи, высеченной на стене его скальной гробницы (1900-е годы до н. э.): «Многие годы был я правителем области Газелла. Я обеспечил все надлежащие царскому дому подати… Я внес все причитающиеся царскому дому налоги, ни одному ведомству не остался должен. И со все возрастающим усердием служила мне область Газелла.

Я не насиловал девиц; не обижал вдов; не сгонял крестьян с земли; не прогонял, не выслушав, пастухов; не забирал у начальников пятерок людей из-за неуплаты подати. В моей области не было нуждающихся; в мое время не было голодающих. Когда наступили неурожайные годы, я заставил вспахать все земли области Газелла до границ ее на севере и юге. Население выжило; люди были снабжены продовольствием, не было там голодающих. Вдовы получали так же, как замужние женщины. Раздавая, r не делал разницы между большими и малыми».

Царские налоги, конечно, давили на народ. Но все же лучше было жить под властью таких правителей, которые охраняли порядок и не давали народу умирать с голоду.

Египет уже был густо населенной страной; из стран того времени здесь жило больше всего людей, миллионы черноволосых, смуглых, стройных и мускулистых мужчин, женщин, детей. Так что если смерть принималась здесь за жатву, она снимала обильный урожай. Но пока что она не очень забиралась в гущу народа. Люди умирали в небольшом числе, как обычно. Жили, работали, тоже как обычно.

На заре своего существования Египет, подобно Шумеру, был землей чудес: одно изобретение следовало за другим, от календаря, насчитывавшего 365 дней, до иероглифов и важных геометрических законов; от большой грузоподъемности кораблей из папируса до нилометра, при помощи которого точно определяли уровень воды в Ниле и предсказывали ожидаемый урожай; от саней, употребляемых строителями пирамид для перевозки камней, до окон, дверей и до сводчатых перекрытий. Но позднее различные нововведения встречались все реже. Люди жили и трудились, как их отцы, деды, прадеды, прапрадеды, праотцы, и в ходе столетий почти не меняли привычных способов повседневной работы. Мало кто сменил отшлифованные кремневые орудия на медные и бронзовые; правда, кремень было легко найти в каменоломнях на высоком берегу Нила, а за медью и оловом надо было идти гораздо дальше, и добыча их была гораздо труднее.

Только в самом конце существования Древнего царства распространился в Египте гончарный круг, который уже давным-давно использовали в Передней Азии. И только после падения Древнего царства начали догадываться египтяне, что изогнутый лемех легче прямого входит в землю, а зернотерку легче вертеть стоя, чем сидя на корточках: не требуется для этого ничего другого, как наклонный лоток, и тогда мука аккуратно ссыплется в подставленный под него сосуд.

Но ткачи все еще сидели, согнувшись в три погибели, подтянув под себя ноги, перед низкими, горизонтальными ткацкими станками; кузнецы, пока хватало у них дыхания, раздували огонь в горне ртом через простую трубку, вместо того, чтобы раздувать его мехами; крестьяне не знали применявшихся уже в других землях водоподъемных сооружений… Много лишнего пота было пролито на земле Египта, отчизны традиций, где полагалось во всем чтить, ценить древнее, старомодное.

Ведь свет и так полон неустойчивости! Пошатывался временами даже трон фараона. Власть имущие пытали будущее посредством прорицателей и видели людей «насквозь» с помощью доносчиков.

Как велик был царивший в душах людей страх, показывает история Синухета. Этот сановник сопровождал в военном походе в Ливию старшего сына фараона, Сенусерта. Возвращаясь, они получили известие, что божественный фараон вознесся в небо (попросту говоря, умер). Сенусерт, оставив войско, поспешил в столицу. Синухет же испугался: а вдруг в отсутствие наследника трона в столице разразился мятеж? А вдруг позарятся на его жизнь? И он предпочел опасности, связанные с бегством: прятался в зарослях, пробирался по канавам, спал на межах, пугался при виде каждого мужчины, потом все-таки попросился на везущий грузы корабль, добрался до восточного рукава дельты, оттуда пешком пошел дальше, днем сидел в кустах, ночью продолжал свой путь, пока наконец не пробрался через восточные оборонительные рубежи царства. Томясь от жажды в пустыне у Горьких озер, вода которых непригодна для питья, он встретился с кочевниками, пасшими свои стада. Они могли бы его убить, продать в рабство, но вождь племени, который побывал в Египте, узнал знатного беглеца, дал ему воды, подогрел молока, а потом помог ему попасть в Финикию и Сирию. И там Синухет узнал: Сенусерт вступил на трон, незачем ему было убегать. Но вернуться обратно он уже не мог: имя его стало синонимом предательства. Спустя десятилетия, когда Синухет был уже глубоким стариком, в знак милости позволили ему провести последние годы жизни на родине и оттуда сойти в Город Вечности, где жаждал он покоиться.

Долина Нила была гораздо более закрытым и легче обороняемым местом, чем Междуречье, т. е. Месопотамия. Египтяне стремились отгородиться от стран «девяти луков» и придирчиво проверяли, кого они впускают на территорию царства. Но в то же время они нуждались во многих товарах, которые могли получить только из-за границы. Из лежащих на юг от Египта африканских стран — сначала главным образом путем грабительских набегов, позже путем поборов — добывали они золото, полудрагоценные камни, слоновую кость, благородные породы деревьев. С расположенными на островах Средиземного моря странами и Азией преимущественно торговали, хотя, когда удавалось, облагали данью живущие там народы, особенно палестинские и сирийские города и царства, до которых было легко дойти сухопутному войску. Так египетские воины, послы, служащие, писцы, купцы, мореходцы иногда попадали в другие страны. Мелко сидящие, с низкими носами египетские корабли заходили в финикийский город Гублу (по-гречески — Библ) еще до правления Мены, первого фараона I династии. Потом они бывали здесь все чаще и чаще, так так строительство в Менфере и других местах, а также рост числа судостроительных мастерских требовали все больше и больше ливанского кедра. Тем временем наряду с изготовлением древних папирусных судов египтяне научились строительству деревянных кораблей с бортами. Сначала они не осмеливались строить суда длиннее 20–30 метров. Позднее уже не были редкостью корабли и пятидесятиметровой длины. Египетские корабельные плотники переняли необходимые приемы мастерства у кораблестроителей Гублы, но и те, в свою очередь, многому научились у жителей Кеме, не в последнюю очередь — письму.

Но такие мирные и взаимно полезные связи не были обычными между Египтом и другими народами. «Я забрал у них женщин, увел их подданных, дошел до колодцев, убил у них быков, срезал ячмень и поджег его», — высечено по приказу Сенусерта III (правил около 1849–1884 гг. до н. э.) на камне на лежащей далеко на юге границе с Нубией, а к этому еще добавлено: «Клянусь жизнью моего отца, я говорю правду, и нет никакой похвальбы в том, что выходит из моих уст!»

С тех пор как Египет вновь сплотился, окружающие его народы упоминали имена фараонов снова со страхом. Так длилось до тех пор, пока с востока, из Азии, на Египет не обрушилась новая опасность. На боевых, запряженных лошадьми колесницах ворвалось в страну войско гиксосов, и в один приступ свалили они пешего великана из долины Нила.

Так пало Среднее царство (около 1700 года до н. э.).

Вначале завоеватели только разрушали, жгли, грабили дворцы, святыни, храмы, гробницы, убивали мужчин, уводили в рабство женщин и детей, угоняли скот, т. е. делали то же самое, что в большинстве случаев и египетские войска, когда они вторгались в чужие страны. Но научились гиксосы и править: из них вышли фараоны XV и, вероятно, XVI династий. Теперь им служили чиновники, писцы, надсмотрщики, сборщики податей, палачи. Гиксосы, несмотря на то, что были они варварами, как видно, покровительствовали ученым; один из пространных папирусных свитков со сведениями по математике был написан как раз в период владычества гиксосов.

Чужеземное господство длилось почти сто пятьдесят лет. Наконец, на юге, в окрестностях Фив, где оставалось небольшое египетское царство и где в узкой долине Нила легче было преградить путь гиксосским колесницам, началась борьба против пришельцев. Затем захватчиков удалось изгнать из укреплений в дельте, после чего Египет вступил в эпоху Нового царства.

Кто спасет Египет?

После изгнания гиксосов страна в долине Нила на некоторое время стала более сильной, чем когда бы то ни было раньше. Египту не только не надо было ни от кого обороняться, он сам попирал соседние народы, используя уже не одно лишь пешее войско, но и воинов на колесницах. Небольших по размеру лошадей, унаследованных от гиксосов и полученных путем разведения, сначала использовали только в военных целях, причем весьма успешно. Но и пешее войско было оснащено значительно лучше прежнего: лучники были вооружены составными луками, бьющими гораздо дальше, и стрелами с бронзовыми наконечниками, латники, копейщики вместо кинжала — острым мечом и топориком, чтобы в рукопашной схватке могли они не только колоть, но и бить, и рубить. Строже стала и дисциплина: отряды, если надо, в бой шли строем со знаменами, под звуки труб и барабанную дробь. Воины складывали в свои сумки правые руки погибших противников: этим каждый воин удостоверял, скольких человек он убил, приводили и пленных. За такие заслуги военачальник давал золотые и серебряные награды: кому нагрудную цепь, кому браслет, кому «льва», кому «муху». Самые храбрые получали в награду и землю, сверх той, что полагалась каждому воину, и рабов, чтобы не испытывать недостатка в рабочей силе.

Но содержать такую армию, причем содержать хорошо — было дорогим удовольствием; оплачивалось оно лишь тогда, когда приносило пользу, при частых и победоносных войнах. Но воины не чурались и работы: они возделывали свою землю, а кроме того в мирное время их можно было использовать при вырубке и перевозке камня, на строительстве.

Почти два века большие беды обходили Египет. Владения египетских фараонов простирались далеко на запад и восток, на юг и — через территорию Палестины и Сирии — на север. Включали они в себя десятки народов, было кого обкладывать данью. Хатшепсут, фараон-женщина, осмелилась послать свои галеры к южному берегу Красного моря, в страну Пунт, на теперешний Сомалийский полуостров, откуда они вернулись нагруженные золотом, слоновой костью, барсовыми шкурами, ценной древесиной, благовонными травами и курениями, смолой, маслами для умащивания тела, не говоря уже о рабах, взрослых и детях, об обезьянах и гончих псах. Но участники этой экспедиции все же взяли с собой кое-какие товары — кольца, ожерелья, топоры, кинжалы, чтобы переманить к себе часть жителей, сделать их своими помощниками на неизвестной, таящей опасности земле. В большинстве же случаев участники походов только грабили и опустошали все, что попадалось им по пути. Чаще всего войско отправлялось в поход в период жатвы и молотьбы, чтобы найти на полях созревшее зерно или уже полные гумна, амбары, чтобы не нужно было посылать армии припасы с родины. Оставался ли у побежденных хоть кусок хлеба? До этого войску дела не было. Как и до того, чем будут побежденные платить наложенную на них дань.

Самым воинственным фараоном был Джехутимес III, более известный под именем Тутмоса (около 1525–1491 года до н. э.). Он взошел на трон еще ребенком; подросши, в течение двадцати лет возглавил пятнадцать походов вне старых границ Египта. В память о своем первом сирийском походе он высек пространную надпись на стене как раз тогда строившегося храма в Карнаке. Из этой надписи нам известно, что после того, как Джехутимес победил в битве под Мегиддо, в двадцать первый день первого месяца зноя, он заставил сжать все зерно на окрестных полях, и кроме того зерна, которое сжали и обмолотили для самих себя его воины, он получил еще 207 300 мешков. Увел он тысячи рабов, угнал лошадей, коров, коз, овец, забрал с собою брошенные на поле боя боевые колесницы, панцирные доспехи, луки, шесты для шатров, одежду, захватил в качестве добычи золото, серебро, мебель правителя, статуи, посуду, а потом милостиво позволил ближним и дальним владыкам поднести себе дорогие подарки, так как при вести о падении Мегиддо бросились они к Тутмосу с дарами, чтобы откупить свои страны от опустошения. Правитель Ретена послал ему даже свою дочь в сопровождении 30 рабов и рабынь вместе с предметами из золота и лазурита, кроме того, отдельно 65 рабов, 124 лошади, 749 быков, 5703 козы, 823 кувшина благовоний, 1718 кувшинов медового вина, много драгоценной древесины, слоновой кости, золотые и серебряные блюда, золотой топор, выложенный лазуритом, десять украшенных золотом боевых колесниц и прочее.

Все это однако не помешало Джехутимесу при первом же представившемся ему случае ворваться в Сирию, захватить Ретен и опустошить его. После этого Джехутимес дошел до Евфрата и даже перевез туда на запряженных быками повозках целый небольшой флот. Одну часть войска с его помощью переправил на другой берег, а другую спустил вниз по реке и разграбил лежащие на берегах реки города и селения.

Вел он много войн и на юге, раздвинув границы своего царства до четвертого порога Нила.

Покоренных правителей Передней Азии он оставлял на тронах, но строго взимал наложенную на каждого из них ежегодную дань. Чтобы правители были более послушны, их сыновей и дочерей он держал в качестве заложников при своем блестящем дворе в Фивах.

Но сын его, Аменхотеп II имел много хлопот с бунтующими азиатами, а они еще больше — с ним. Уже в свой первый поход он увел из государств Передней Азии 100 тысяч пленных, а семерых убитых правителей повесил за ноги на носу своего «соколиного корабля». Одних вельмож он вздернул на зубцах стен своей столицы, других — в знак предупреждения — на стенах Напаты, столицы южной части завоеванной страны, «чтобы во всех странах и в пустынях нубийской земли на веки вечные запомнили триумф владыки».

В это время посылали дары фараону, чтобы не навлечь на себя его гнев, даже правители Ассирии, Вавилонии, Митанни и Хатти. Повелитель Египта вполне был достоин того, чтобы его называли Могучим Быком, Повелителем Крепкого Царства, Могущественным, Восходящим в чудесном сиянии, Родным Сыном бога солнца Ра, Дающим вечную жизнь.

Славу Нового царства по сей день провозглашают роскошные храмы, дворцы, гробницы, огромные статуи, главным образом, в окрестностях Фив.

Это был второй золотой век Египта; со времени строительства пирамид не создавали жившие там строители, ваятели, резчики, живописцы, каменотесы и косторезы, золотых и серебряных дел мастера, ювелиры столько замечательных творений, как в эту эпоху.

На какое-то время в стиснутом оковами традиций Египте повеяло свежим ветром. Многое стали делать по-иному, чем раньше: догадались, что пламя в плавильных печах, в кузнечных горнах можно раздувать не только ртом через трубку, но и ножными мехами; из песка пустынь, добавив к нему соду, можно получать стекло; воду из оросительных каналов можно подавать на поля кожаными ведрами, укрепленными на водоподъемном сооружении — шадуфе; землю обрабатывать более совершенными орудиями; выращивать ранее не известные растения, чечевицу, например; скрещивать строптивых по природе ослов с лошадьми и полученных от этого скрещивания более ручных и более сильных мулов использовать для перевозки грузов…

Однако железо все еще было в Египте такой редкостью, что иногда изготовленные из него ювелирные изделия и украшения оправляли в золото. Медь тоже была недешевой, бронза и того дороже, поскольку олово приходилось доставлять из дальних стран, поэтому все еще оставались в употреблении орудия с кремневыми лезвиями.

Но и так египтяне собирали большой урожай с возделываемых земель. Они распахали много новых земель, особенно в дельте, где еще имелись поддающиеся осушению болота. Так что население могло умножаться. Было чем кормить, пусть не до отвала, и рабов, приведенных из других стран.

Мы знаем, что работавшие в одной из каменоломен египетские солдаты получали в день около 1,8 кг хлеба, а к нему — жареное мясо и овощи. Рабов, наверняка, кормили хуже, но все же достаточно хорошо для того, чтобы они могли работать.

Из среды рабов тоже выходили каменотесы, перевозчики камня, саманщики, строительные работники, кузнецы, ткачи и другие ремесленники.

Некоторым выпадала более счастливая судьба: они становились слугами в домах знати или даже виночерпиями или опахальщиками фараона. Другие — самые незадачливые — попадали гребцами на галеры; но большинство рабов занималось обработкой земли, крестьянской работой.

Таким народом рабов жили в долине Нила, как следует из Библии, сыновья Израиля, пока по указанию бога Иеговы, явившегося Моисею, Моисей не вывел свой народ из Египта, родины рабства, и после сорока лет скитаний в пустыне евреи наконец-то дошли до земли обетованной, до Ханаана.

Так ли это произошло на самом деле? Похоже, предание говорит правду. Египетские надсмотрщики за работами, наверняка, так обращались с подвластными им чужеземцами: надменно и жестоко. Характерно также и то, что скитающиеся в пустыне, мучимые голодом израильтяне вспоминают о египетских котлах с мясом, о рабовладельческом строе, при котором каждому полагалось определенное государством казенное питание.

Но прочный порядок родины рабства постепенно распадался так же, как распались «хозяйства» фараонов эпохи Древнего царства.

Первым признаком распада были распри между сторонниками двух верховных божеств — Амона и Атона.

С тех пор как расположенные в Верхнем Египте Фивы стали столицей страны, самые прекрасные храмы строились для почитавшегося там бога солнца Амона, ему приносилось больше всего жертв, его жрецам — больше всего даров, главным образом, рабов и земельных владений, и со временем здесь сосредоточилось больше всего богатства и власти, которые почти были равны фараоновым.

Фараоны и дальше называли себя сыновьями Ра, как это делали их предки, но это жрецов Амона не беспокоило. Они считали, что Ра — это просто другое имя их собственного бога. И часто новое верховное божество государства называли двойным именем — Амон-Ра.

Но вот на небосклоне Египта засияло третье божество солнца, Атон, и он уже не ужился со своими предшественниками.

Культ Атона ввел фараон Аменхотеп IV, правивший приблизительно с 400 года до н. э. и принявший позднее имя Эхнатон, что означает «Угодный Атону». Он правил всего семнадцать лет, но за это время дал стране не только новое верховное божество, но и новую столицу. Очевидно, он хотел освободиться от жрецов Амона и фиванской знати, в руках которых сосредоточилось чересчур много власти. Вместе с поддерживавшими его вельможами он покинул город своих отцов и на север от него, на полпути между Фивами и Мемфисом, заложил новую столицу, Ахетатон. Здесь он основал новый царский двор и центр культа бога Атона.

Сияющий диск солнца египтяне и раньше называли атоном. Теперь самому сверкающему, пылающему диску солнца — как олицетворению живого божества — воздавалось то поклонение, которое раньше назначалось Ра и Амону, изображавшимся в разных обликах. И теперь уже жрецы Атона получали те сокровища и милостиво пожалованные вознаграждения, которые прежде щедрой рукой раздавали фараоны жрецам Амона.

Уже одного этого было вполне достаточно для того, чтобы растревожить страну, в особенности Верхний Египет Дело усугублялось тем, что фараон покровительствовал сановникам, вышедшим из низов, в противовес тем, кто унаследовал ранг и богатство от предков. Поддерживал он их для того, чтобы ему было на кого опереться.

Ко времени смерти Эхнатона (или как полагали египтяне, его воссоединения с солнцем, от которого он произошел) Амон казался побежденным. Статуи его были разбиты, имя его отовсюду соскоблено, выцарапано, стерто, чтобы и память о нем исчезла навеки.

А он все-таки воскрес. Наследник Эхнатона фараон Тутанхамон уже был вынужден изменить свое имя на Тутанхамон в знак того, что царствует он по милости Амона, а не Атона. А после его ранней смерти — Тутанхамон не дожил и до двадцати лет — споры вокруг престолонаследия окончательно лишили власти приверженцев Атона.

Тутанхамон умер, не оставив наследника, и его вдова, по совету своих приближенных, решила взять себе в мужья, а Египту в фараоны одного из сыновей царя Хеттии, государства, расположенного в Малой Азии. «Муж мой умер, сына у меня нет, — писала она царю хеттов Суппилулиуму. — А у тебя, говорят, много сыновей. Если ты дашь мне одного из них, будет он мне мужем. Что же мне, раба, что ли, своего брать в мужья и почитать его?» Поскольку же хетты колебались, в новом письме она заверяет их царя: «Почему говоришь ты, что, может быть, я хочу сделать тебя посмешищем? Я не писала ни в одну другую страну. Лишь к тебе обратилась я с письмом. О тебе говорят, что много у тебя сыновей. Дай же мне одного своего сына, пусть будет он мне мужем, а Египту царем!»

Выбранный для этого хеттский царевич отправился в путь в сопровождении блестящей свиты, с роскошными дарами, но до столицы Египта дойти ему не удалось: в дороге он был убит египтянами, сторонниками древних традиций.

И пришла армия мстителей. Командовал ею сам Суппилулиум, и хетты наголову разбили посланную против них армию никем не возглавляемой страны. Беззащитный стоял перед хеттами Египет. Люди уже его спасти не могли.

И тогда его спас бог Амон. Он наслал на победоносную армию хеттов такой мор, что она не только не смогла вторгнуться в Египет, а и на родину вернулись лишь жалкие ее остатки.

Но может, это не Амон сотворил чудо, просто среди войска распространилась, косила людей страшная заразная болезнь — чума? Люди, жившие в те времена, в это простое объяснение не поверили бы. В каждом важном повороте их личной и общей судьбы видели они волю более могущественных, чем они сами, существ.

Как бы там ни было, одному бывшему любимцу фараона еще удалось вступить на трон под предлогом родства с фараонами XVIII династии, вымершей с Тутанхамоном, но его преемника, Хоремхеба, царем провозгласили уже фиванские жрецы Амона на храмовом празднестве.

Теперь отовсюду соскребали, выцарапывали, стирали имя Атона и так успешно, что его культ не воскрес никогда.

Но и Фивы уже не смогли добиться былого могущества. Слишком далеко находились от них те страны Азии, с которыми в последние века так сблизился Нижний Египет. Защищаться, торговать, посылать и принимать послов, вступать в союз с одними против других, на этих нападать, с теми мириться — все это было легче царству, фараонова резиденция которого была далеко на севере, в дельте. Где уже был вращающийся вокруг самого себя мир прежнего Кеме? В Ахетатоне (теперь на его месте город Эль-Амарна), так называлась столица, построенная Эхнатоном, хотя она служила центром страны всего лишь несколько десятилетий, нашли в развалинах целый «архив»: на клинописных глиняных табличках сохранилась дипломатическая переписка владык Египта с различными странами Азии. Аккадский язык к тому времени стал международным языком всего Ближнего Востока, и в Египте имелись писцы, которые умели читать всевозможные клинописные глиняные таблички, откуда бы они ни приходили, и составлять на них ответы тоже по-аккадски и клинописью.

Вернувшимся к культу Амона фараонам, естественно, и в голову не могло прийти держать двор в Ахетатоне. Они переселились еще дальше на север. Сначала местом их жительства был древний Мемфис, пока третий преемник Хоремхеба не построил в дельте новую столицу, которую назвал по своему имени — Пер-Рамсес, что значит «Дом Рамсеса». Но цари новой — XIX — династии нередко навещали и южную столицу и, пока хватало у них сил и средств, воздвигали в Фивах и их окрестностях огромные храмы.

Вначале и сил, и средств хватало. Рамсесу II (царствовал примерно в 1301–1235 гг. до н. э.), строителю новой столицы, еще удалось отвести вновь нависшую над Египтом опасность хеттского вторжения: с одним из царей Хеттии он сразился в Сирии, под городом Кадеш, а дочь его преемника взял в жены. Но во время правления последующих фараонов бедствия сгущались. Возобновились старинные распри между Севером и Югом, между дельтой и речной долиной. Вновь разгорелось соперничество между жрецами Амона, Ра и Птаха, и хотя жрецы становились все богаче и могущественнее, им всегда было мало и земель, и рабов. Да и размножились в стране трутни, и не столько даже настоящие вельможи, сколько ленивцы, которые, имея всего несколько человек или несколько десятков рабов, уже не хотели больше сами работать, а желали только наслаждаться жизнью. И хотя в Египте в это время жило больше людей, чем когда бы то ни было раньше, рабочих рук все-таки часто не хватало. Крестьяне жаловались, что сельский староста учитывает даже только что вышедшего из лона матери ребенка, т. е. тут же записывает его, чтобы знать, когда можно будет потом послать за ним, если потребуют у него воинов или работников. Даже хромого уводят в привратники, слепого — кормить быков, переписывают и тех, кто сведущ в каком-нибудь мастерстве, «кто знает, как применять свои руки».

Но армии работников не раз оставались без продовольствия и денежного содержания. В 29-й год правления Рамсеса III работники «западного города» — огромного кладбища вблизи Мемфиса — ворвались даже в поминальный храм Рамсеса II, чтобы высказать свои жалобы писцу Хеднехету и верховному жрецу святилища: «Гонимые голодом и жаждой, пришли мы сюда. Нет у нас одежды, масла для умащивания, нет рыбы, нет овощей. Пошлите сказать об этом фараону — Жизнь, Благо, Здоровые! — нашему милостивому господину!»

После этого они получили месячное содержание, но в следующие месяцы задержки повторялись и им приходилось выступать вновь и вновь, чтобы добиться хоть части того, что им причиталось. И тогда уже они не только кричали «Мы голодны!», но и обличали правителей: «Большие злодеяния совершают наместники фараона!»

Страна разлагалась. Фараоны уже настолько не доверяли собственному народу, что окружали себя телохранителями из средиземноморских пиратов. (Этот пиратский народ назывался сардана, позднее по нему получил название остров Сардиния.) Позже умножилось число наемников и в войске: их мечи и копья должны были бы защищать, спасать от неожиданных бедствий становившийся все более беспомощным Египет.

Нападали на Египет «народы моря» — племена, втянутые в орбиту древнего переселения народов с севера на юг, нападали ливийцы, нападали сирийцы, а когда из следующих один за другим Рамсесов умер и одиннадцатый по счету, Новое царство стояло уже на пороге своего конца. Около 1050 года до н. э. Египет распался на две части: на юге правили жрецы Амона, на севере — фараоны из вождей ливийских наемников. Позднее фиванские жрецы призвали эфиопского царя, чтобы он спас раздираемое на клочки царство, но правление эфиопской династии тоже плохо кончилось: в 671 году до н. э. на Египет напало конное войско ассирийцев. Сначала оно разграбило южные города, среди них и Мемфис, а потом захватило и разорило Фивы.

После падения ассирийского царства для Египта наступило более спокойное столетие, так называемый саисский период, когда правили фараоны-египтяне, хотя и они опирались на чужеземных — теперь уже греческих — наемников. Но в 525 году до н. э. Египет был покорен персами.

Но если уже ничего другого, то устраивать пышные погребения Египет и в то время еще умел. Большинство дошедших до нас мумий было захоронено именно в эти последние века Древнего Египта.

Старые верования еще были живы, каждый, кто только мог, старался купить себе вечную жизнь: строил себе гробницу, считающуюся вечной, куда его, в деревянном или каменном саркофаге, должны были поместить после телесной смерти. Постепенно страна превращалась в одно огромное кладбище. Причем это было кладбище не только людей, но и животных. Своих священных быков, ибисов, кошек и других животных эти странные сыны находящегося в упадке Египта готовили к переходу в потусторонний мир с такой же тщательностью, как и людей. Их точно так же бальзамировали, закатывали в пропитанные смолой полотняные бинты и хоронили.

И так продолжалось это и тогда, когда через какое-то время владычество персов сменило трехвековое эллинско-македоно-греческое господство. И многое другое шло по-прежнему, хотя из Кеме тем временем стал Египет, из Менфера — Мемфис, из Васета — Фивы, из Юну — Гелиополь, из Божественных Золотых Горов — Гор, из олицетворяющего Нил быка Хапи — Апис, а из самих египтян — мало уважаемые туземцы.

Униженный народ древней страны упрямо придерживался родимых обычаев уже хотя бы только потому, что этим отгораживался от севших ему на шею надменных чужеземцев. Еще во времена персидского господства Геродот писал: «Не найдется такого египтянина или египтянки, которые поцеловали бы эллина в губы или воспользовались бы его ножом, вертелом или котлом, они не прикоснулись бы даже к мясу чистого быка, если его нарезали эллинским ножом».

Но все же многие из образованных египтян научились греческому языку, а греки — египетскому, и через их посредство страна с трехтысячелетней культурой передала развивающимся народам Европы много тайн, которыми владели египетские врачи, математики, философы и другие ученые.

Царства колесничих и всадников

Победа быстрых

Пешеход, в кровь стирающий ноги в пути, сперва сел на корабль и только потом на повозку и на коня.

Не боялся он, что утонет в воде? Что двухколесная без рессор повозка вытрясет из него душу при тогдашнем бездорожье? Что вместе с повозкой понесут его заартачившиеся в упряжке лошади? Или встанет на дыбы верховой конь и сбросит с себя седока; и тому надо радоваться, если он шею себе не сломает.

Как же было не бояться смертному человеку? Но были смельчаки, которые ладили себе плот, челнок, судно и отправлялись в плаванье. А другие запрягали в повозки лошадей и похлопывали кнутами: быстрее, быстрее! Или верхом на конях скакали в дальние земли и, когда требовалось, бешено неслись в атаку на вражеское войско.

Древнейшие корабельщики Индийского океана — тильмуны, жители долины Инда — проделывали путешествия, кажущиеся теперь невероятными. Они знали, когда надо было поднимать парус, если хотели плыть по морю. Шумеры долгое время плавали лишь по рекам, но зато хорошо знали характер рек-близнецов Тигра и Евфрата: где и когда целесообразно плыть на кораблях, снабженных и веслами, и парусами, а когда разумнее связать добытые в далеких горах деревья в плоты и пустить их по течению.

У шумеров были, правда, куланы, которых они запрягали в боевые колесницы.

Но кулан не мог сравниться с распространившейся позднее настоящей лошадью ни силой, ни проворством, ни выносливостью. Так что в дальние края, как видно, на куланах в путь не пускались, и на суше шумеры могли преодолевать лишь расстояния, посильные собственным ногам и ногам нагруженных, ведомых на поводу ослов.

Египет, растянувшийся узкой полосой длиной в тысячу километров, смог так быстро объединиться в единую страну лишь потому, что по водам Нила открывалась свободная дорога вплоть до первого порога. Благодаря этому царские корабли доходили до любой точки страны, а на кораблях ехало царское войско, заставлявшее местных правителей подчиняться власти Египта. Собранные в амбарах номов подати — зерно, лен и другие продукты — тоже легко было доставить в резиденцию фараона. Томас Манн в романе «Иосиф и его братья» так описывает движение на Ниле в более позднее время: «...сделанные из грубого или тонкого, дорогого полотна паруса скольких кораблей надувал ветер и сколько весел боролось с течением! Воздух разносил над поверхностью воды человеческие голоса, приветствия и шутки корабельщиков, выкрики шестовщиков, сидевших на выдающихся вперед рострах и предупреждавших о водоворотах и мелях, гиканья-предостережения рулевым и рейщикам, выкрикиваемые корабельщиками, скорчившимися на крышах кают. Было видимо-невидимо заурядных баркасов, походивших на челн Тота, но попадались и стройные, изящные ладьи, обгонявшие „Выделяющегося скоростью“ или плывшие ему навстречу: выкрашенные в синий цвет, с низкой мачтой, широким белоснежным парусом, надувавшимся красивым изгибом, со штевнем в форме лотоса и прелестным домиком вместо каюты. Попадались и храмовые ладьи, с багряными парусами и расписными носами, благородные галеры знати, с двенадцатью гребцами по каждому борту, с роскошным сооружением на корме, в которое вели поставленные между двух колонн двери. На крышу этих сооружений можно было погрузить багаж вельможи и колесницу, в роскошных ковровых стенах сидел сам высокородный, сложив руки на груди, как бы застыв в красоте и богатстве, не глядя ни направо, ни налево. Встретились они и с погребальным кортежем, состоявшим из трех следующих гуськом друг за другом и связанных один с другим кораблей. На последнем из них, белом баркасе без паруса и весел, лежал на носилках на львиных лапах раскрашенный Осирис, головой вперед, в кругу причитающих».

Движение было оживленным, а скорость судов, даже стройных изящных галер, еще сравнительно невелика. Для плавания нужно было время и терпение, особенно если надо было плыть против течения, со стороны моря или Мемфиса на юг.

В том, что именно Верхний Египет покорил дельту, а не наоборот, вероятно сыграло свою роль и направление течения Нила. Корабли южан, шедшие с воинами вниз, легче и быстрее достигали дельты, чем корабли северян верхних частей долины. Но и спустя полторы тысячи лет, при изгнании гиксосов, фиванцы добились преимущества благодаря движущимся вниз по течению кораблям: они смогли перевезти по реке на север все нужное им войско, а также оружие и продовольствие для него. Правда, в открытом поле египтяне так и не осмеливались выступить против войска колесничих, у них было достаточно сметки для того, чтобы нападать на прибрежные крепости и лагери гиксосов не с суши, а с воды, со стороны речных рукавов.

Аккадцам в их набегах на шумеров помогало также то, что они жили выше, на взгорьях. Они могли перерезать не только торговые пути, ведущие в горы Малой Азии, Сирии, Ливана, откуда везли металл и дерево, но и, более быстро спускаясь по течению рек-близнецов Тигра и Евфрата на своих кораблях, легче могли захватывать шумерские города.

Все первые значительные государства земного шара, все первые организованные общества возникали вдоль больших судоходных рек — Нила, Тигра и Евфрата, Инда, Хуанхэ. Так было пока не наступило время держав на колесницах и малых и больших государств-мореходов.

В глубине суши народы, еще не севшие на повозку и коня, обитали ли они на низменных равнинах или в горах, жили поделенными на племена. Чаще всего они селились вблизи рек, потоков, озер, вырытых ими колодцев, но не скученно, а на расстоянии примерно дня ходьбы друг от друга. Если племя могло, оно изгоняло другое с приглянувшегося ему места с более сочной травой, лучшей водой. Союзы, в которые входило бы более двух-трех племен, были большой редкостью, не встречалось державы, подмявшей под себя много племен, по той простой причине, что племена разделяли довольно значительные расстояния. Каждое жило изолированно, само по себе, как могло.

Так жили, например, племена марту, пасшие свои стада в простирающихся к западу от Шумера и Аккада степях, пока они не проникли в долину рек-близнецов, чтобы стать там впоследствии гражданами вавилонского государства.

А гутеи? А эламиты?

Они не проникали, а нападали. И здесь начинают появляться закорючки вопросительных знаков. Как могли объединить свои силы воинственные горные племена? Как сумели они собрать со своих отстоящих далеко одно от другого поселений столько способных носить оружие мужчин, что могли нападать даже на расположенные близ воды густонаселенные города?

Куланов держали и шумеры, но если они их держали, значит откуда-то их однажды достали, у кого-то научились их разводить, приручать? Размышляя об этом, в первую очередь следует предположить, что этому они научились у живущих в горах на севере и северо-востоке от Шумера эламитов, гутеев.

Позднее с гор пришли и касситы, их наезды и набеги, продолжавшиеся в течение двухсот лет, сломили силу вавилонской империи Хаммурапи. А относительно того, что касситы были настоящими коневодами, нет никаких сомнений.

Первый свой большой набег они осуществили в 1741 году до н. э. Около 1700 года до н. э. заполонили Египет гиксосы. Около 1600 года — совершенно неожиданно — напали на вавилонян хетты, опустошив их страну, когда те и не предполагали, что и со стороны Малой Азии может напасть на них жадный до золота и серебра народ коневодов, в то время как они на восточной границе пытаются задержать касситов.

Да, лошади прочно заняли свое место в истории человечества. В середине первого тысячелетия до н. э. народ, занимающийся разведением лошадей, ворвался уже и в Индию, покорив себе местных жителей. Они называли себя ария, т. е. благородный. Тогда же племя, вооруженное боевыми колесницами с запряженными в них лошадьми, появилось и в Китае. Это племя (шанг, по другим источникам — ин), подчиняя своей власти все больше земель, сплотилось в сильное, единое, целое ядро позднейшей Небесной Империи.

Сначала во всей Азии грозными боевыми средствами служили легкие повозки на двух спицевых колесах с конской тягой. Повозка имела щит, за которым укрывались два-три человека. Один из них погонял лошадей, а другой — или двое других — вели вооруженную борьбу. Воины-наездники долгое время не могли сравняться с воинами на повозках. Пока не были изобретены седло и стремена, для того чтобы во время скачки стрелять из лука, сражаться мечом, саблей, не упасть с коня в вихре рукопашной схватки, когда кони не раз вставали на дыбы, а на щиты всадников направлялись пики, требовалась чрезвычайная ловкость.

Но потом из мглы времен выскочили храбрые, быстрые как молния всадники, которые — позднее они уже имели в снаряжении удила, седло, стремена — почти три тысячи лет высоко держали свое звание одной из самых действенных частей войска.

Пешие воины боялись быстрых повозок, которые могли их окружить, напасть с фланга, с тыла, и напрасно старались бы они найти спасение в бегстве… Всадники же были еще более грозными.

Быстроногие кони чуть ли не в четыре раза увеличили скорость передвижения людей на дальние расстояния. Не только в военное, но и в мирное время. Там, где можно было передвигаться на повозке, на лошади, там даже в самой глубине суши племена уже больше не могли жить изолированно друг от друга.

Народы, занимающиеся разведением лошадей, постепенно подчинили себе пастухов, кочевников давно заселенных территорий и захватили и заселили в самой сердцевине Азии прежде совершенно безлюдные, почти безводные степи и плоскогорья. Оттуда касситы, хурриты, арии, мидийцы, персы, скифы, парфяне, гунны, монголы совершали набеги все новыми и новыми волнами, создавая иногда ошеломляющих размеров державы, охватывающие пол-мира.

Кто был первым?

В Турции, вблизи малоазиатского селения Богазкёй, несколько десятилетий тому назад раскопали развалины древней столицы хеттов Хаттусы. Среди разных других предметов нашли глиняные таблички с клинописным текстом в почти тысячу строк, написанным поселившимся в столице чужеземцем «Киккули из Земли Митанни». Весь текст посвящен тому, как разводить и приручать коней.

В написанных на табличках советах предписывается семимесячный срок приручения, а среди специальных выражений, связанных с коневодством, попадаются выражения древнеиндийского происхождения, т. е. относящиеся к языку того народа, из которого именно в это время вышли арии — благородные — далекой Индии.

Видно уже в то время мир был тесен!

Но Киккули пришел не из Индии, а из Митанни, и вряд ли был он арием, скорее хурритом. Предки его за несколько столетий до описываемого времени, вероятно, встретились на иранском плоскогорье и одно время совместно жили с позднейшими завоевателями Индии.

Или они встретились на север от Ирана, в травянистых туркестанских степях?

Достоверно лишь то, что предком домашней лошади — на это указывает все ее строение — было степное животное. Паслись эти животные большими дикими табунами, а если вспугивала их стая волков или группа людей, с громким стуком копыт и ржаньем уносились они вдаль.

По-видимому, сначала человек ловил отставших от кобыл жеребят, но приручение их шло с большим трудом. Потребовалось долгое время — жизнь многих поколений, пока человек научился всем приемам приручения.

Кто начал первым приручать лошадей? Хурриты? Или индоиранские племена, ставшие позднее ариями? Или и они уже переняли это у других?

Обнаруженные кое-где скудные находки указывают на еще более отдаленные времена. И все еще остается нерешенным вопрос: где и у какого племени превратилась дикая лошадь в мчащегося с повозкой боевого коня, участника войн, решавшего исход сражений? Весьма возможно, что у хурритов.

Пожалуй, тайна победы гутеев, горных племен низвергнувших первое аккадское царство, кроется именно в лошадях; ведь есть ученые, которые думают, что гутеи тождественны хурритам.

Уже и тогда они были народом, державшим лошадей? Шумерские сказания об этом не говорят, но из них можно догадаться, что гутеи были быстрее тех, кого они преследовали.

Позднее хурриты спустились со своих гор на запад и, основав государство Митанни, стали на тогдашнем цивилизованном Ближнем Востоке главными мастерами в деле разведения лошадей и ведения войны с боевых колесниц (хотя, невозможно в этом оспаривать и заслуги касситов).

Некоторые даже считают, что за греческим названием «гиксосы» скрываются именно хурриты, хотя и думают, что не одни они были участниками азиатского союза племен, напавшего на своих боевых колесницах на Египет.

Египтяне называли гиксосов «правителями пастухов», и хурриты в эту эпоху в большинстве своем действительно были скотоводческими племенами, живущими в пустыне, хотя они покорили и земледельческие народы, главным образом, в верхнем течении рек-близнецов.

На столетия утвердились они здесь, хотя худшее место найти было трудно: это была проезжая дорога, по которой текли, спасаясь один от другого, кочевые народы, место, в котором сталкивались интересы египтян, хеттов, ассирийцев и вавилонян.

Хурриты смогли все-таки выстоять только благодаря своим прекрасным лошадям. Они стремились завоевать сердца своих соседей, посылая им лошадей в подарок. Так, например, один из их царей, Тушратта, писал тогдашнему фараону: «Вот, посылаю тебе боевую повозку, двух лошадей, одного юношу и одну девственницу из добытых в Хатти трофеев. А еще в подарок посылаю тебе, брату моему, пять боевых повозок, пять конских упряжек».

Проворный конь и легкая, прочная повозка были одним из самых ценных имуществ тех времен. Даже в письмах своих владыки так приветствовали один другого: «Да будет благо дому твоему, женам твоим, сыновьям твоим, верховным твоим сановникам, отборным твоим воинам, коням твоим, боевым твоим повозкам и сердцу страны твоей!» Некоторые цари похвалялись: «Все у меня благополучно; дома мои, жены мои, сыновья мои, верховные мои сановники, кони мои, боевые мои повозки и сердце страны моей, — все в отличном состоянии».

Кони и повозки из такого перечисления выпасть не могли! Тот, кто испытывал в них недостаток, не мог быть сильным мира сего.

В Митанни и коней, и повозок хватало. Около 1500 года до н. э. царство хурритов простиралось от Средиземного моря до иранских гор.

Хурритов? Или митаннийцев?

Многие считают, что за этими двумя названиями скрываются два народа, или, по крайней мере, что хурритами, происхождение которых до настоящего времени не выяснено, правила верхушка индоиранского происхождения. Помимо древнеиндийских слов, связанных с коневодством, в пользу этого предположения говорят и другие аргументы. Например, в договорах между Митанни и Хатти встречаются имена многих почитавшихся в Индии божеств, да и имена знатных мужчин указывают на их родство с индийскими племенами.

Столица царства Митанни, Вашшуканни, лежала на берегу Хабура, единственной большой реки, текущей между Тигром и Евфратом, но не в низовьях ее, не в холмистых степях, вблизи устья, где расстилались хорошие пастбища для конских табунов, а на севере, в верховьях реки, в горах, где можно было успешнее оборонять ее.

Отсюда послал Тушратта другое клинописное письмо фараону: «Ты был в очень большой приязни с моим отцом. Теперь же, когда друзья стали мы с тобой, эта наша дружба в десять раз больше той, что связывала тебя с моим отцом. И теперь я говорю своему брату: дай мне, брат мой, в десять раз больше, чем ты дал моему отцу! Пошли мне, брат мой, много золота, пошли мне, брат мой, несметное количество золота, пошли мне, брат мой, больше золота, чем ты послал отцу моему!»

Выходит, царь хурритов попрошайничал? Нет, пожалуй, шантажировал. Хотел посмотреть, боится ли его в какой-то мере фараон и можно ли рассчитывать на его родственную помощь против других. Ведь как-никак Тушратта был шурином фараона, сестра его была одной из фараоновых жен.

Цивилизованному Египту Митанни, должно быть, представлялась довольно дикой страной. Диким был и народ, и земля, на которой паслись не только табуны, стада и отары, но и водились львы, страусы, газели, дикие буйволы, слоны. Львы, правда, уменьшались в числе так быстро, что охотиться на них разрешалось только самому царю и тем, кому он давал позволение.

Но нисколько не была лучше и соседствующая с Митанни на западе гористая страна Хатти, народ которой постепенно так хорошо научился у хурритов разведению и приручению лошадей, что с боевыми колесницами и другим войском смог выступить против своих учителей. Хетты одержали победу (это произошло около 1400 г. до н. э.), и начиная с этого времени звезда Митанни начала закатываться. С востока напали на Митанни бывшие подданные страны, ассирийцы, которые тем временем тоже научились у хурритов искусству ведения войны при помощи боевых колесниц. И, наконец, с Аравийского полуострова, как раз тогда начавшего превращаться в засушливую пустыню, двинулся поток арамейцев, которые смели с лица земли не только Митанни, но и хурритов.

По крайней мере, в районе травянистых холмистых степей. Потому что в северных горах, на южных склонах Кавказа, в окрестностях соленого озера Ван, в последующие столетия возникла и окрепла новая страна, Урарту, жители которой были отважными наездниками, а по происхождению в большинстве своем хурритами. Они уже сражались не только на колесницах, но и верхом, в седле, и выращивали жеребцов, славившихся и в дальних землях. Один из царей Урарту поставил плиту с надписью на том месте, где он, сидя на коне, прыгнул в длину на 22 локтя, т. е. на 11 метров 20 сантиметров.

Могущественные хетты

«Вот идет побежденный владыка хеттов, вместе с царями из других стран, которые идут с ним, которых он силой ведет с собой из тех стран, что на территории хеттов… Вооружены они войсками, воинами на боевых колесницах, оружием, больше их, чем песчинок на берегу. Смотри, вот стоят они, готовые к битве, под Старым Кадешем».

Так рассказывали фараону Рамсесу II двое пленных из сторожевого отряда хеттской армии перед битвой у города Кадеш, в Сирии. Фараон был ошеломлен. Ведь ему донесли, что царь хеттов Муваталлу со своим войском отсиживается в окрестностях Халпы (теперешнее Алеппо) и не осмеливается продвигаться на юг, боится идущих на север войск фараона.

Фараон немедленно созвал военный совет. Но было уже поздно.

«В то время, как его царское величество совещался с сановниками, побежденный, презренный владыка хеттов приблизился со своим войском, воинами на повозках и сопровождающим его множеством чужеземных народов. Они переправились через находящийся на юге от Кадеша канал, прорвались между отрядов его царского величества, которые, находясь в походе, об этом не знали. Отряды и воины на боевых повозках его величества бежали от них на север, где находился его величество. Тогда вражеские отряды побежденного владыки хеттов окружили свиту его величества, находившуюся подле него…»

Отчет об этом походе был написан в Египте, во славу фараона, поэтому называется в нем царь хеттов презренным, побежденным, даже тогда, когда как раз одерживает победу. В действительности же не был он побежденным ни до, ни после битвы у Кадеша, которая, после того как фараону посчастливилось вырваться из окружения и даже хватило сил перейти в наступление, кончилась чем-то вроде ничьей. После этого враждующие стороны заключили соглашение, т. е., по словам египетских писцов, великодушный, милостивый Рамсес И, «продвигаясь к югу, протянул руку в знак мира».

Кадешская битва была одной из самых крупных попыток государства хеттов и Египта померяться силами. Хетты, судя по дошедшим до нас сведениям, нападали 2500 боевыми повозками, «с различными воинами бесстыдной страны Хатти и многих ее союзников из Арадоса, Педеса, Кешкеша, Ируна, Киззувадана, Хереба, Икерета, Кадеша, Реке. По трое стояли на повозках воины…».

Откуда было у Хеттского царства столько союзников? Как могло оно повести столько чужеземных народов в поход и битвы?

Мы могли бы добавить, что население самой «бесстыдной страны Хатти» говорило на многих языках, состояло из разных народов. Даже свободное население, не говоря уже о рабах, захваченных в военных походах!

Если бы Хеттское царство продержалось всего нескольких поколений, это не вызвало бы удивления. Но оно упорно держалось более тысячи лет, продолжая существовать даже после разгрома и в небольших государствах, возникших на его развалинах.

А ведь цари хеттов не были такими всемогущими «великими богами», как владыки Египта, Вавилона или Ассирии. Совет хеттской знати мог отдать в руки палача и самого царя, если он беззаконно убил кого-либо из членов своей семьи. «Тот, кто причинит зло своему брату или сестре, — гласил закон, — отвечает за это своей царской головой. Тогда следует созвать совет. Когда дело закончится, он должен заплатить своей головой. Но не убивать в тайне. И не причинять зла ни дому его, ни жене, ни детям его. Если злодеяние совершит сын царя, пусть расплачивается за это головой, но ни дому, ни детям его зла причинять не следует. Сыны царя за различные злодеяния могут быть убиты, но не могут быть погублены их дома, земли, виноградники, гумна, их челядь, волы и овцы».

Этот закон был нужен для того, чтобы творящие суд знатные сановники не могли наложить руку на имущество владык.

Дело в том, что власть в государстве хеттов принадлежала в первую очередь им: хеттским вельможам, первым среди которых был царь.

Высокородные, привилегированные, богатые, могущественные, малые и большие господа существовали и раньше. Но собрание знати, правящее коллективной волей, — такого, пожалуй, еще не было.

И это тоже было порождено разведением и содержанием лошадей. Те, кто сели на повозку, сразу же на три-четыре головы стали выше простых людей, ходивших пешком. Тот, кто был большим господином, стал еще большим, ибо у него хватало богатства держать свиту из вооруженных воинов на колесницах, с помощью которых он мог заставить подчиняться себе кого угодно в любых далеких землях. Жители долин платили хеттам дань зерном, соломой, шерстью, скотом, дровами, сообща на них работали: пахали, копали, возили, строили крепости, мосты, водопроводы, оросительные сооружения. Десятки тысяч людей подчинялись сотням, сотни тысяч — тысячам. Хетты были быстры на расправу всякий раз, когда где-то кого-то надо было наказать. Если вельможа отправлялся в поход, то дома всегда оставлял достаточное число воинов с боевыми повозками, чтоб было кого бояться безоружным земледельцам, было перед кем дрожать надрывающимся в тяжком труде рабам. А отправлялся он в поход часто: не только на непрерывные грабительские войны против соседних стран, но и на собрания знати, где решались важнейшие вопросы, касающиеся общих дел. Территория самого Хеттского царства, без подчинявшихся ему стран, была не очень велика, члены панка, собрания воинов, или более узкого совета знати, тулия, могли съехаться за один-два дня.

Царь мог вершить приговор над знатными вельможами, лишь если собравшаяся на совет знать передала их в его руки: «Если кто поступает злоумышленно, будь то отец дома, будь то начальник дворцовых слуг, будь то начальник виночерпиев, будь то начальник телохранителей, будь то предводитель военных отрядов, состоящих из знати, — должно их арестовать и передать в целях наказания», — записал в законе царь Телепинус. А состоящий из многих разделов хеттский свод законов предписывал: «Если кто воспротивится приговору, вынесенному царем, — у того уничтожат всю семью. Если кто выступит против приговора, вынесенного военачальником, тому отрубят голову».

Этот правящий совместно, по общей воле, дисциплинированный народ коневодов сплачивал воедино лоскутное Хеттское царство. Здесь не обращали внимания, кто на каком языке говорит, какому богу поклоняется, лишь бы платил подати, выполнял предписанные общественные работы.

Один из любимых героев хеттских сказаний — Уликумми, человек из горной породы диорита, которого в детстве посадили на плечи великана, держащего на себе мир, и рос он в воде быстрых морских течений. В день вырастал он на локоть, как столп возвышался он над морем, и наконец он уже головой достал до неба. И тогда боги объединились против него. Сначала попытались они приручить его пением, потом послали ветры, дожди, молнии, чтобы разбить его на куски. Но напрасно: непоколебимо стоял каменный человек. Тогда семьдесят богов спустились в море, чтобы его свалить, но не смогли даже сдвинуть с места. Уликумми рос и рос дальше, как башня вздымался он ввысь, достиг он жилища богов и как легкое покрывало поднял небо. В вышину вытянулся он уже на девять тысяч миль. Тогда приготовился к новой схватке с Уликумми бог бурь. «Принесите-ка мне тот старый медный нож, — сказал он древним богам, — который в дни сотворения мира отрезал небо от земли! Я перережу им ноги Уликумми!»

Конец этой истории нам неизвестен, записи ее утеряны. Но лежащее на горах Хеттское царство в глазах соседних народов выглядело чем-то вроде великана, похожего на сказочного Уликумми. Они все ждали, что оно вот-вот свалится, а оно росло все выше и выше. И своим ростом оно было обязано не только лошадям и боевым колесницам, но уже и железу.

Олово плавится при температуре 232 градуса, медь — при 1083 градусах, железо — при 1530. Поэтому человек гораздо раньше чем железо научился плавить медь и, добавляя к ней олово, получать бронзу. Для этого достаточно было в качестве мехов простой трубки, а тому, кто раздувал древесный уголь — собственных легких. Выплавить из железной руды чистое железо уже было делом более трудным: для него требовалось сооружение для раздувания огня — меха, которые можно было бы приводить в движение руками или ногами. Мы не знаем, кто и как догадался, что красновато-коричневые, темно-серые или другого цвета тяжелые «камни» скрывают в себе железо, редкий небесный металл, который до того встречался лишь в виде упавших с неба метеоров и ценился дороже золота и серебра. Но, по-видимому, первооткрывателем или, по крайней мере, первым производителем железа было одно из племен Малой Азии. Известно, что жители горной местности Киззувадана первыми начали строить железоплавильные печи и из выплавленного металла ковать оружие и орудия труда. Вскоре выяснилось, что новые боевое оружие и орудия труда более крепки, прочны, чем бронзовые, и что делать их легче, дешевле, к тому же можно в большом количестве. И все же внедрялись они довольно медленно. Кузнецы Киззувадана не спешили делиться своими секретами с другими, а у господствовавших над ними царей Митанни, а затем Хеттского государства хватало ума самим пользоваться преимуществами, даруемыми железом. Торговать железом могли только доверенные царские люди, и когда отправлялись посольства в чужеземные страны, в качестве царского дара брали с собой несколько выкованных из железа предметов. В гробнице фараона Тутанхамона, например, наряду с множеством золотых и серебряных изделий археологи нашли 19 предметов из железа. Но и спустя сто лет после смерти Тутанхамона владыки Египта и Ассирии напрасно понукали хеттских царей, все равно они не получали от них столько железа, сколько им хотелось. «Что касается железа доброго качества, о чем ты писал мне, — отвечал, например, на одно такое письмо царь Хаттусили III (около 1275–1250 г. до н. э.), — в настоящее время на наших киззуваданских складах доброго железа нет. Погода в данный момент не благоприятствует изготовлению железа. Оно еще не готово, однако как только будет изготовлено, пошлю тебе. А пока что посылаю тебе одно железное лезвие для меча».

Подлинной причиной этого вежливого отказа вряд ли была нехватка железа. Хеттские войска всегда имели в достатке железное и стальное оружие. С ним отправлялись они во все новые и новые грабительские походы, на охоту за людьми. «Когда я, Солнечное Светило, покорил всю страну Арзаву, — читаем мы в одной из царских годовых записей, — привел я в царский дом в качестве добычи людей, всего 66 000 человек. А сколько людей и скота всякого захватили военачальники, воины и колесничие — и сосчитать было невозможно».

Однако около 1200 г. до н. э. звезда Хеттского государства закатилась: страну наводнили «народы моря», кочевые племена неизвестного происхождения, жертвой которых несколько позже едва не стал и Египет. Вероятно, к тому времени многоязычную, многоплеменную державу ослабили и внутренние распри.

Но прозябавшие на развалинах хеттской державы небольшие царства еще долгое время славились как производители железа. Ассирийцы даже еще в 800 годах до н. э. нуждались в них.

Купцы, воины, тираны

Страну, которая когда-то была известна как Ашшур, мы называем унаследованным от греков названием Ассирия. Но важно не имя, а то, что дали эта страна, этот народ миру.

Несколько цитат, показывающих, как восхваляли себя ассирийские цари.

Три последние цитаты принадлежат царю Ашшурбанипалу (669–633 г. до н. э.). Но этот же самый царь основал в Ниневии самую большую библиотеку тогдашнего мира, собрал в ней — в оригиналах или копиях — всю шумерскую и аккадскую литературу, которую тогда еще можно было отыскать, религиозные тексты и другие древние записи. Ему главным образом мы обязаны тем, что сохранился эпос о Гильгамеше и другое бесценное наследие древних народов Междуречья. Этот кровожадный зверь, это чудовище, сдиравшее с людей кожу, был начитанным человеком, занимавшимся исследованием глубин прошлых времен.

Страну его другие народы называли львиным логовом, а столицу ее, Ниневию, городом крови. Пока жил Ашшурбанипал, никто, от Элама до Египта, от Вавилона до Урарту, не осмеливался безнаказанно выступить против него. А когда он умер, потребовалось лишь два десятилетия, чтобы навсегда распалась ассирийская держава и мидийские завоеватели сравняли Ниневию с землей.

Погребенной под руинами, а позже под песком оказалась и прославленная библиотека. Много табличек разбилось, но много и сохранилось. По крайней мере такую пользу принес человечеству народ бога Ашшура.

Это произошло в конце 600-х годов до н. э. Для Ассирии это были ее последние дни, львиное логово, имевшее за собой полуторатысячелетнее прошлое, созрело для гибели.

Первоначально это было скорее гнездо конных пастухов и купцов. Когда в Шумере в основном жили еще шумеры, территорию позднейшей Ассирии населяли хурриты. Здесь, в самом верховье Тигра, было в достатке камня, меди, дерева. Связав деревья в плоты, их сплавляли в Аккад и Шумер. Нагруженные камнем, медью плыли отсюда по реке такие кожаные корабли, которые много позднее видел и описал Геродот: «Корабли, которые плывут по реке к Вавилону, все круглые и сделаны из кожи. Жители Армении, лежащей на север от Ассирии, рубят ивы, делают из них остов судна; остов обтягивают распяленными толстыми кожами. У изготовленных таким способом водных средств передвижения нет ни кормы, ни носа; они круглые, словно щиты. Дно их застилают тростником, кладут на этот настил товары и так спускают их на воду… Каждое судно берет с собой живого осла, а те, что побольше, даже и нескольких. Когда корабельщики, прибыв в Вавилон, выгрузят свои товары, то остов своих кораблей и тростник они продают, а кожи нагружают на ослов и так возвращаются в Армению. Поступают они так потому, что течение реки столь стремительно, что вверх по течению плыть невозможно».

Шумеры в то время даже основали на территории позднейшей Ассирии город-государство.

У них научились торговать жившие здесь хурриты? Или торговать начали не шумеры, а поселившиеся среди них аккады, которые вместе с родственными им племенами амореев со временем размножились здесь так же, как в Шумере?

Этого мы не знаем. Но знаем, что уже в XIX веке до н. э. во множестве двигались по дорогам хитроумные купцы города Ашшур, что они закладывали поселения, торговые базы далеко за рубежами своей страны, вблизи более крупных чужеземных городов, чтобы продавать там свои товары. В Малой Азии продавали они, главным образом, ткани, выделанные в Междуречье, покупали же серебро, медь, свинец, кожи, шерсть и т. п.

Повсюду в этих поселениях имелось доверенное лицо ашшурского совета, взимавшее пошлины за торговые операции. Метрополия была и далеко, и близко: власть ее распространялась на всех купцов, где бы ни продавали они свои товары.

Далеко распространялась власть метрополии, так как жители ее относились к тем уже ранее занимавшимся коневодством народам, которые покорили казавшиеся ранее неодолимыми расстояния. Из 1700-х годов до н. э. дошли до нас письма ассирийского царя, «владыки вселенной» Шамшиадада, аморея по происхождению, к сыну, Яшмахададу. Молодой царевич управлял «хозяйством» захваченной в Северной Сирии провинции, лежавшей километрах в пятистах на запад от его родного города. Из писем выясняется, что не в последнюю очередь занимался он коневодством и приучением лошадей к хождению в упряжке, в боевых колесницах. Для колесничих он устраивал временами большие соревнования: это были, вероятно, первые в мире конские бега. Но проходили колесничие и через более серьезные испытания, например когда надо было степные пастушеские племена целиком, от мала до велика, со всем их скотом согнать в одно место, чтобы иметь возможность пересчитать их и наложить на них поборы. Без лошадей, без боевых колесниц это вряд ли оказалось бы выполнимым, но и с их помощью операция часто проходила нелегко: кочевые племена предпочитали бежать на край света, только бы не попасть в сети грабителей.

А ведь сколько народов еще попало в сети сидящей на конской колеснице Ассирии!

Древние ассирийцы еще не были так бессмысленно жестоки. Доказывает это и одно из писем Шамшиадада. Он предостерегает сына, чтобы тот не отбирал у одного степного племени земель, лежащих вдоль Евфрата, и не разделял их между своими подданными. «Не раздавай никаких земель, лежащих на берегах Пуратту. По древнему обычаю, человеку причитается то, что принадлежало ему и раньше. Не нарушай никаких межей. Земли же умерших и убежавших, измерив их, дай тем, у кого земли нет!»

Но по мере роста могущества Ассирии все меньше становились терпение и мудрость ее правителей.

Хурриты постепенно растворились в массах аккадов и амореев, говоривших на своеобразном ассирийском диалекте. Но традиции коневодства в стране сохранялись, и когда распалось царство Митанни, а могущество Вавилона ослабло, настало время ассирийцев. Они начали раздвигать свои границы на восток, запад и север. Предавали огню и мечу города, посыпая солью то место, где они когда-то стояли; в каждой покоренной стране они набирали мешок земли, везли ее на родину и высыпали у ворот города Ашшур в знак того, что он всегда будет господствовать над этими землями. Они накладывали дань, забирали рабов, угоняли стада овец, а врагов своих убивали, как баранов.

Или в те времена все завоеватели поступали подобным образом?

Возможно. Но ассирийцы были более талантливы в ведении войны и поэтому с большим успехом убивали, грабили, захватывали добычу.

Разводить лошадей, сражаться на повозках научились уже и другие народы. Несущиеся верхом, быстрые как молния малочисленные отряды, легко одолевающие небольшие препятствия, первыми начали использовать в сражениях не ассирийцы, хотя они были одними из первых, кто использовал всадников не только как разведчиков, посланцев, наездников, но и как настоящую конницу, посылая их в битву для неожиданного нападения с тыла на боевой строй пеших воинов, вооруженных копьями, щитами, луками, или для преследования спасающихся паническим бегством. И железным оружием были вооружены не только ассирийцы, хотя и здесь им удалось достигнуть некоторого преимущества перед другими народами.

Ассирийцы были по-настоящему великими в военном искусстве. Например, в искусстве осады крепостей: в конструировании осадных сооружений, орудий и прочих подобных средств, в их перевозке, быстрой сборке, приведении в действие, благодаря чему не раз противник не успевал еще ничего заметить, как ассирийцы уже были по ту сторону оборонительных стен. Они превосходно умели строить огражденные военные лагеря, крепости, мосты, чинить дороги, чтобы идущие вперед отряды было легко снабжать всем необходимым; передаваемыми ночью огненными знаками они быстро посылали сообщения, хоть на тысячу километров, а когда продвигались по незнакомой местности, всегда были у них надежные лазутчики, проводники.

И ко всему этому присоединялась молва о них. Что они щадят, не убивают жителей городов, сдающихся им добровольно, но там, куда врываются силой, путем осады, не милуют даже младенцев. Лучше поэтому склониться пред ними, заплатить сначала одноразовую дань, в большинстве своем много повозок серебра, а потом и тяжелые ежегодные подати. Лучше позволить увести часть мужчин, женщин, детей в рабство, цвет юношей — в солдаты… лучше, чем погибнуть всем до последнего человека, стать пищей стервятников, воронов, гиен.

Так раздвигала свои границы ассирийская держава, особенно после того, как утихли волны переселения арамейских народов; так, наконец, проглотила она и Египет; так со временем становилась она все деспотичнее, все более ненасытной, все более кровожадной и жестокой.

Покорять народы, разбивать войска, осаждать города было легче, чем долгие годы держать в узде, в постоянном трепете столько народов стольких стран.

Ассирийцы по-настоящему были спокойны лишь в отношении мертвых. Эти уже не бунтуют, не замышляют против них ничего плохого.

Даже тех, кого оставляли в живых, они обычно угоняли из родных мест. Исключение составляли совсем неимущие бедняки, которых и они не боялись. Целые народы угоняли они в далекие края, не раз в цепях и колодках, голыми, в чем мать родила. Идущих конвоировали всадники, которые пиками закалывали падавших от голода и жажды, отстающих из-за усталости или болезней, чтобы не задерживали они остальных. Тех, кто выживал в этих тяжелых переходах, поселяли в качестве рабов среди других народов, часто разделив на маленькие группы. Тогда уже не надо было опасаться, что они осмелятся бунтовать, убьют своих надсмотрщиков и скроются. Ведь все равно они не смогли бы добраться до дому живыми.

На некоторое снисхождение могли рассчитывать только народы, группы, племена, доказавшие на деле, что являются «людьми Ашшура»: не только выплачивают полностью тяжелую дань, но еще и помогают душить любые брожения.

На них опирались те ассирийские гарнизоны, которые из специально в этих целях построенных крепостей строго следили за всеми закоулками державы и ревниво охраняли порядок.

И все же порядка и спокойствия не было: то здесь, то там вспыхивал огонь мятежа. Страдала от внутренних распрей и сама метрополия, Ассирия. Две партии, купцов и воинов, враждовали между собой, и каждая старалась перетянуть царя на свою сторону.

Купцам по прошествии некоторого времени уже ни к чему были разрушения и уничтожения. Им нужны были мирные провинции, цветущие города с ремесленниками, вырабатывающими хорошие товары, усердными виноградарями, садовниками, возделывающими оливы, смоковницы и финиковые пальмы, чтобы и они могли наживаться подле богатеющих городских жителей.

Воины хотели только грабить. Снова и снова и все больше и больше. Главным образом, грабить города, ведь именно в них находились золото, серебро и другие сокровища.

Воинам было безразлично, что города сотнями превращаются в пепел, в развалины. Они беспощадно уничтожали не только население, но и вырубали виноградники и плодовые сады, только бы не дать жизни возвратиться в обрушившиеся стены.

Воины знали на опыте: горожане — главные мятежники. Сельские жители покорнее склоняют головы перед вооруженной властью.

Воины не боялись, что уменьшится число поддающихся грабежу городов. Нападут они на новые страны!

Купцов это не утешало. Даже бесчисленное множество сокровищ, притекающих в царство, не могло заставить их забыть о том, что за это не желающее иметь конца опустошение однажды наступит расплата.

Воины достигли своей цели: царь оставил Ашшур, древний большой торговый центр, и основал новую столицу. Достигли они и того, что он отобрал привилегии у самых больших ремесленных и торговых городов Междуречья.

Войны пожирали деньги. Военачальники не могли позволить, чтобы купающиеся в золоте и серебре Вавилон, Сиппар, Ниппур и другие страны не платили бы налогов.

Вавилон еще и тогда был центром мира. Населяли его ремесленники, торговцы, банкиры, ученые, жрецы. Сами ассирийцы всему, от умения читать и писать до математики более высшего порядка, от различных ремесел до различных волхований, в сущности, научились у Вавилона. Этот город и относящуюся к нему Вавилонию вначале и не терзали так, как другие города и провинции. Когда удалось объединить их с Ассирией, некоторое время им позволили и дальше жить по-своему, не неся особых тягот.

Но затем ассирийцы все-таки восстановили вавилонян против себя. В царствование Синахериба (705–680 гг. до н. э.) между ассирийцами и вавилонянами шла борьба не на жизнь, а на смерть.

Этот царь, по его собственным словам, был «защитником права», человеком, «который любит справедливость, оказывает благодеяния, подряжается в помощь слабому, который всегда поворачивается к добру, совершеннейший герой, смелый муж, первый среди царей, тот, кто разбивает своих противников и поражает молниями зло…».

Вавилон был знаком скорее с его молниями, чем с добротой. В первый раз Синахериб захватил и разграбил Вавилон в 702 г. до н. э. Кроме золота, серебра и драгоценных камней «я захватил 208 000 человек, взрослых и детей, женщин и мужчин, лошадей, мулов, ослов, верблюдов, волов и овец без счета, с огромной добычей вернулся я в страну Ашшура», — гласит одна царская надпись. Во второй раз Вавилон попал ему в руки в 689 году до н. э., но уже ценой долгой осады. Чтобы наказать вавилонян за сопротивление, Синахериб приказал своим воинам вывезти в Ассирию скульптурное изображение бога Мардука, затем повелел открыть шлюзы каналов и затопил город водой, а оставшихся в живых жителей расселил по отдаленным провинциям.

Но державе не хватало Вавилона. Напрасно с такой заботой строил и украшал Синахериб свою столицу, Ниневию (он постановил даже, что тех, кто строит не по правилам и нарушает прямую линию улицы, следует сажать на кол на крышах их собственных домов), ничто не могло возместить «ворот бога», Бабили. Ассирийские купцы не могли обойтись как без тысяч различных товаров, вырабатываемых ранее вавилонскими мастерами, так и без богатых грузов, доставляемых в Вавилон со всех концов света на кораблях и караванами.

Лишь только Синахериб умер (заговорщики убили его в храме, когда он молился), Вавилон вновь начал отстраиваться. Сам новый царь Ашшурахиддин, сын Синахериба, переселил обратно в Вавилон угнанных оттуда одиннадцать лет назад жителей, конечно, тех из них, кто еще был в живых. «Проданных в рабство, — говорится в посвященной этому событию царской надписи, — находящихся в кандалах и оковах я собрал и вписал в число жителей Бабили. Я вернул им имущество, забранное у них в качестве трофеев. Голым дал одежду и направил их шаги на дорогу, ведущую в Бабили. Жить в этом городе, строить дома, ухаживать за посадками, рыть каналы — к этому поощрял я их сердца. Вернул я им утерянную свободу».

Доброе сердце вынудило к этому Ашшурахиддина? Скорее мудрое благоразумие. Он не оставил без внимания пожелания купцов, хотя продолжал и грабительские походы, и принудительное переселение народов державы. «Те, кто, пытаясь спасти свою жизнь, бежали на середину моря, не избежали моих сетей, не спасли своей жизни. Быстроногих, решивших взобраться высоко в горы, я выловил, как птиц, и отрубил им руки… Тех, кто жил у моря, по моему указу переселили в горы, тех, кто жил в горах, — к морю».

Ашшурахиддин захватил и северную часть Египта, дельту. Мемфис он, будто бы, взял за полдня, подкопав стены, сделав в них проходы и вознеся осадные насыпи. Потом разграбил его и поджег. В Египет он назначил «царей, правителей провинций, полномочных доверенных лиц, надсмотрщиков портов, посланцев» и определил ежегодный налог — 180 килограммов золота и 9 тонн серебра. Но египтяне, по-видимому, сочли налог слишком тяжелым, потому что через два года Ашшурахиддину пришлось вновь выступить в поход против них, но в пути он заболел и умер.

Его сыном и преемником был уже упоминавшийся выше Ашшурбанипал, великий основатель библиотеки, который в нижней части некоторых табличек похвалялся тем, что его, царя Вселенной, боги Набу и Ташмету наградили огромными ушами и ясным взором, т. е. сделали так, чтобы он слышал и видел всю мудрость. Умение писать сделало его «самым выдающимся из писцов». С гордостью он пишет: «Из предшествующих мне царей никто не овладел этим искусством».

Но все его знания и мудрость не мешали ему разделять безумства его предшественников. Карательные и грабительские походы продолжались и дальше, ассирийские войска в долине Нила дважды доходили до сказочно богатого Васета (Фив), на востоке трижды захватывали и грабили столицу Элама, Сузу. Воевали ассирийцы и с финикийскими городами, и с горными жителями Азербайджана, и со степными племенами Аравии, а также со вновь восставшим против них Вавилоном, с которым и Ашшурбанипал никогда не мог жить в мире дольше пятнадцати лет, хотя в нем правил его собственный брат, Шамашшумукин.

В Сау, по-гречески — в Саисе, и других городах Египта завоеватели «убили и взрослых, и детей, всех до последнего человека. Трупы повесили на столбах, кожу с них содрали и повесили на городских стенах». Но все же Египет вскоре отпал от Ассирии. В Эламе трупами казненных пленников, «как кустами шиповника и лопухами», завалили все окрестности Сузы, кровью их окрасили воду реки Улаи. Даже кости древних царей Элама выкопали из могил и увезли в Ассирию, вместе со всеми сокровищами дворцов и храмов, с толпами угоняемых в рабство жителей, стадами скота. В Аравии спасающихся от ассирийского оружия загнали в горы и поставили стражу у каждого водоема и родника, чтобы они или погибли от жажды, или, дойдя до того, что стали пить кровь и мочу своих верблюдов, — сдались бы. Вавилон вынудили встать на колени голодом, а потом, когда Шамашшумукин сам поджег свой дворец и погиб в огне, а город сдался, продолжали без пощады убивать тех, кого еще не унесли голод, бедствия, мор.

Ассирия казалась такой могучей, как еще никогда. Народы трепетали перед ней, покоренные цари бородами мели землю, целуя ноги Ашшурбанипал а.

Однако спустя одно поколение Ниневия уже была грудой развалин. Поверженный Вавилон вновь поднял голову и после смерти Ашшурбанипала сначала отпал от державы, а потом организовал против нее союз с участием становящегося все более могущественным иранского народа, мидийцев, который навсегда сокрушил мощь ассирийцев.

Теперь уже их резали, как овец, сгоняли в кучу, как скот, угоняли в чужие земли, принуждали к тяжелому рабскому труду. Те, кто остался на родине, смешались с толпами переселившихся с запада арамейцев. Еще долго называли страну Ассирией, но сами ассирийцы исчезли гораздо раньше, чем те народы, которые они угнетали, терзали, уничтожали огнем и мечом.

Сокровища Дария

Богатства ассирийской державы поделили между собой вавилоняне и мидийцы. Поделили они между собой и саму Ассирию: Ашшур достался Вавилонии, развалины Ниневии — Мидии. Граница шла от Персидского залива до северовосточного уголка Средиземного моря таким образом, что Междуречье, Сирия, Финикия, Палестина и Аравия подчинялись царству купцов, Вавилону, а северо-восточная, горная часть — новой державе всадников, Мидии.

Вавилон жаждал прочного мира. Он не хотел стать новой Ниневией, городом крови, львиным логовом. Сокровища свои он хотел умножать не грабежами, а трудом своих ремесленников, торговлей своих купцов и налогами, из года в год все более усердно собираемыми с народов державы. Самым горячим желанием правителей Вавилона было отстроить вновь достойным их главного бога, Мардука, образом знаменитый башенный храм, Вавилонскую башню, которая уже «устарела и стала разрушаться». Как писал один из них: «От господина моего, Мардука, получил я повеление поставить основание храма на груди подземного мира, вершину же его поднять до небес».

До тех пор пока вавилонянам удавалось жить в мире с мидийцами, воевали они немного. После раздела Ассирийского царства скифы и другие конные народы северных степей — иранские, кавказские, малоазиатские горные племена и мелкие царства, которые доставляли ассирийцам так много хлопот, теперь причиняли их мидийцам. Вавилону надо было в основном заниматься только своими подданными, не слишком жадно сосать их кровь, не толкать их к мятежам, ну и еще следить за Египтом, чтобы не появилось у него желание раздвинуть свои границы в сторону Азии и разжигать с этой целью недовольство среди палестинцев, финикийцев, сирийцев.

Царь Набу-кудурри-уцур, более известный по библейскому его имени Навуходоносор, из-за брожений в Египте дважды вел в этой местности войны, дважды захватывал Иерусалим (в 597 и 586 гг. до н. э.). Он разграбил город, превратил храм в развалины, разрушил крепостные стены и оба раза увел большое число иудеев в плен, к «рекам вавилонским».

Согласно много позднее возникшей и записанной легенде, он увел и Даниила, которого воспитывал при своем дворе как знатного юношу и который впоследствии стал толкователем снов, прорицателем, одержимым видениями пророком. Когда однажды царь увидел обеспокоивший его сон, только Даниил смог его разгадать. А привиделся царю истукан, «голова которого была из чистого золота, грудь и руки — из серебра, чрево его и бедра — медные, голени — железные, ноги частью железные, частью глиняные». Потом «без содействия рук оторвался от горы камень, ударил по истукану, по железным и глиняным его ногам и разбил их. Тогда все сразу раздробилось: железо, глина, медь, серебро, золото и сделалось как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, стал великою горою и наполнил всю землю».

Подобно истукану из царского сна распалась через некоторое время и златоглавая держава Новая Вавилония. Не просуществовала она после падения Ассирии и ста лет. Пророк Даниил будто бы и тогда еще жил при дворе, уже глубоким старцем. На пиршестве царя Белшарусура, по Библии — Валтасара, в самый разгар пира появилась человеческая рука, начертавшая на выбеленной известью дворцовой стене напротив лампады таинственные слова: «Мене, текел, перес». Даниил сумел разгадать их: «Мене — исчислил бог царство твое и положил конец ему; текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; перес — разделено царство твое и дано мидянам и персам».

Дальше в Библии рассказывается, что еще той же ночью Валтасар был убит и Дарий захватил страну. Из греческих источников мы знаем, что персы захватили Вавилон внезапным ночным штурмом, но перед тем они уже свергли и подчинили себе мидийское царство. Но тогда царем персов был Куруш (Кирос по-гречески, Кир по-русски), а не Дарий. Согласно преданиям, Кир отвел воду текущего через юрод Евфрата в специально вырытые для этого каналы, чтобы через сухое русло реки пробраться со своими воинами за считавшиеся неприступными крепостные стены Вавилона. Кир знал, что в эту ночь в городе состоится празднество, будут пить, веселиться и никто не будет находиться в боевой готовности. Ему удалось застать вавилонян врасплох, забраться в царский дворец, а потом с отрядами всадников захватить и весь город. Узнав о случившемся, на рассвете сдалась персам и стража крепостных стен.

Так ли это было, мы не знаем, известно лишь, что захват Вавилона обошелся без большого кровопролития; Кир с гордостью заявляет в надписи на глиняном валике, что сам верховный бог Мардук отдал ему в руки черноголовых. «Без боя и борьбы открыл он ему дорогу в Вавилон … Все жители Вавилона, вся шумерская и аккадская земля, сановники и наместники склонились перед Киром, целовали ему ноги, радовались его власти, сияли счастьем их лица».

Как бы то ни было, Вавилон был повержен (в 538 г. до н. э.), и персы стали властителями такой державы, которая со временем превзошла ассирийскую: на востоке ей принадлежал весь Иран и даже часть Индии, на западе она покорила себе и Египет, и не на несколько лет, а с небольшими перерывами в общей сложности почти на два столетия.

Как и мидийцы, персы были иранским конным народом, но жили они не в окрестностях сегодняшнего Тегерана, а дальше на юг, в горах и на плоскогорьях восточного берега Персидского залива. Некоторое время персы сражались в качестве вассалов в войнах, которые вели мидийцы, потом положение переменилось, и уже мидийцы по велению персов шли, когда было нужно, в бой. Но, конечно, вместе с персами в военные походы ходили не одни только мидийцы, но и другие народы. Персы и мидийцы, вместе взятые, включая женщин, детей, стариков, вряд ли составляли более миллиона человек, сами они не могли бы выставить столько воинов, чтобы господствовать от Индии до Египта.

Хотя господствовали они не только с помощью оружия. Создатель державы — Кир — уже в первый год своего правления дал позволение вернуться на родину угнанным в плен народам, в том числе переселенным в Междуречье иудеям. Приказал он также вернуть всем священным городам захваченные Вавилоном в качестве военной добыта и в Вавилоне хранившиеся изображения богов, золотые и серебряные сосуды для жертвоприношений, чтобы каждый народ беспрепятственно мог поклоняться своим кумирам, а жрецы каждый день просить в своих молениях долголетней жизни царю.

Ассирийцы, и в некоторой степени и вавилоняне, старались обезглавить народы: лишить их религиозных, светских и военных вождей, сделать так, чтобы не было у них людей высокого и низкого ранга, не было ни своих судей, ни своих грамотеев, ни ремесленников, ни горожан. Послушный нищий народ должен оставаться без вождей, беспомощным, беззащитным, тогда не надо опасаться, что он выйдет из повиновения. Более того, он даже будет благодарен завоевателям, так как получит дома, земли, виноградники, оливы, колодцы, воинов своей разбитой и угнанной в плен армии.

Правда, много раз угоняли в плен и бедняков, но все-таки обычно уводили тех, у кого было какое-то имущество.

Если бы ассирийцы и вавилоняне поступали умнее, то эта политика «держать сторону бедняков» могла бы принести полезные плоды.

А так она приносила только распад и разруху, гибель городов, вымирание целых провинций, особенно во время ассирийского владычества.

Персы мыслили по-иному. Пусть каждый народ поклоняется своим богам и чтит своих господ. Пусть будут у него свои жрецы, начальники, своя знать, свои богачи, и пусть они помогают облагать налогами простой народ, привилегированные — непривилегированных.

По крайней мере, Кир сразу так начал свое правление. Он знал, что в Вавилоне самый большой вес имеют слова жрецов, поэтому с подобающим смирением поклонялся он великому Мардуку и заботился о благополучии всех храмов и святилищ. Но столь же щедрым был он и позднее: не возражал против того, что и местные храмы, местные власти наживаются, собирая в свою пользу налоги.

Так возникла эта огромная держава.

О Кире мы, собственно говоря, достоверного знаем мало, но известно, что войска свои он учил, главным образом, сражаться врукопашную. Мидийцы больше доверяли своим стрелам, Кир — рукам и мечам своих воинов. Он и всадников учил: если обстоятельства требуют, всадники должны спешиться и сражаться на земле. Но берег своих воинов: «Он приказал, например, изготовить боевые колесницы нового типа, более широкие, более крепкие, чем прежние, и запрягать в них по четыре, шесть, иногда даже по восемь лошадей. На осях с обеих сторон были прикреплены железные сабли длиной в два локтя, другие же, под осями, острием к земле, чтобы возничие так врывались бы в ряды неприятеля».

Строили персы и башенные повозки, менее подвижные, но, пожалуй, еще более грозные, в которые запрягали восемь волов. Повозки были в несколько этажей, с брустверами, с высоты которых двадцать воинов сеяли смерть в боевых рядах неприятеля. Память о вооружении персов до нас донесли шахматные фигуры: о катящихся на колесах башнях — ладья, или тура, о всадниках — конь, о воинах на колесницах — офицер. Однако большинство выступавших в поход воинов и дальше сражались в пешем строю, поэтому и на шахматной доске больше всего пешек.

Египет был завоеван только в 525 г. до н. э. царем Камбизом. Это было уже после того, как его отец, Кир, погиб в степях в окрестностях Аральского моря в борьбе против тамошних конных племен.

По словам Геродота, Камбизу помогли и арабы: наполнив бурдюки из верблюжьей шкуры водой, они принесли ее в пустыню, чтобы идущему в Египет войску было что пить. Так персам удалось проникнуть в долину Нила, и там — после победоносной схватки — овладеть сначала Менфером (Мемфисом), а потом и Сау (Саисом). Египетское войско перешло на сторону персов, а военачальник египтян, Уджагорресент, который славился и как врач, позднее снискал себе такие заслуги в глазах больного эпилепсией Камбиза, что своими советами смог уберечь сыновей своего народа от многих бед, нашедших на него «по причине страшного урагана, который разразился во всей стране». А больной царь становился все более невменяемым. Он отправился в ливийскую пустыню, чтобы захватить и далекий Карфаген, потом, когда ему удалось вернуться лишь ценой огромных потерь, двинулся вдоль Нила в сторону Эфиопии. В тылу у него вспыхнули мятежи, в ответ на которые он казнил не только своего пленника фараона, но и — в тайне — своего младшего брата Бардию, опасаясь, что персы провозгласят его царем. Но вскоре и с ним покончила гангрена, которую он получил вследствие ранения.

Тогда на трон вступил мидийский маг, Лжебардия, который снова хотел возвысить мидийцев над персами. Для того, чтобы привлечь на свою сторону порабощенные народы, он, по словам Геродота, провозгласил, что на три года все освобождаются от уплаты податей и несения военной службы. Но правление мага длилось лишь девять месяцев: семь знатных персов организовали против него в заговор и убили его в одной из мидийских крепостей.

Одним из семи заговорщиков был знаменитый впоследствии царь Дарий (522–486 гг. до н. э.). По-видимому, он добыл царство хитростью: согласно преданиям, однажды на рассвете все семеро выехали на конях с условием, что царем, избранником великого бога Ахурамазды, будет считаться тот, чей жеребец заржет первым. Первым заржал жеребец Дария, но лишь потому, что в ночь перед выездом конюший умело подготовил его, и конь уже знал, когда надо подать голос.

Или решение было принято по другим причинам? Все равно. Ведь настоящее большое испытание Дарию пришлось выдержать лишь после того, как он стал царем. В течение одного только года, чтобы осилить своих врагов, он должен был победить в девятнадцати битвах. После того как был убит мидийский маг, Дарий сначала покорил взбунтовавшихся эламитов, потом одолел в тяжелой борьбе вавилонян. Но пока он боролся с этими последними, от него отпала сама персидская метрополия, затем вновь восстали Мидия и Элам, подняли мятеж ассирийцы, египтяне, горные и степные конные народы Центральной Азии. Казалось, вся держава распадается. Но Дарий, одолев Вавилон, поспешил в Иран, расправился с вождями взбунтовавшихся мидийцев — кого посадил на кол, кого повесил, мидийских воинов забрал в свое войско, быстро послал воинов в помощь своему отцу, сражавшемуся в Парфии, одного из своих военачальников отправил в соседнюю Бактрию, другого — в Персию, и вскоре ему удалось повсюду расправиться с недовольными. Лагерь его приверженцев все возрастал, и хотя вавилоняне между делом опять попробовали отделиться от державы, подавить их теперь было уже легче. Их вождей — по преданиям, около трех тысяч человек — посадили на кол, после чего все остальные провинции подчинились Дарию уже без борьбы.

В высеченной на крутой Бехистунской скале надписи на трех языках — древнеперсидском, нововавилонском и эламитском — подробно, в деталях рассказывается об этом потомкам, а затем говорится так: «Царь Дарий провозглашает: то, что я сделал, я сделал по воле Ахурамазды, всего за один год. Ты, позднее читающий эту надпись, можешь убедиться в том, что я сделал, и не посчитаешь это ложью… Царь Дарий провозглашает: жившие прежде цари за всю свою жизнь не совершили того, что я, по воле Ахурамазды, совершил всего за один год».

В другом месте Дарий называет себя уже не только царем, великим царем, но и царем царей. Но гордится Дарий и тем, что власть не вскружила ему головы, что он остерегается впадать в безрассудный гнев, который превращал его предшественника, Камбиза, в дикого зверя: «Я по натуре не неистов. Если я даже и гневаюсь, владею собой всей силой своей воли. Я строго управляю тем, что во мне происходит».

Перед Камбизом приходилось дрожать даже самым близким ему людям. Говорят, будто бы у одного из них он доверительно спросил, каким человеком считают его персы. «Мой повелитель, — ответил тот, — во всех отношениях они отзываются о тебе лишь похвально, не нравится им лишь то, что ты пьешь больше, чем надо». Царь вспылил: «Ах, так! То есть, по мнению персов, я пьяный безумец!» — Потом продолжал так: «Посуди сам, правду ли говорят персы или болтают, как глупцы. Вон стоит в преддверии зала твой сын. Если моя стрела попадет ему в самое сердце, то ясно, что персы болтают попусту». С этими словами он натянул свой лук и послал стрелу прямо в сердце юноши. Отец не только не осмелился издать стон, но еще и рассыпался в похвалах, чтобы спасти хотя бы свою жизнь: «Мой повелитель, я думаю, что сам бог не стреляет так превосходно».

Дарий был разумнее. Его принципом было: «Прежде чем поступить, я прибегаю к помощи разума и принимаю решение, так делаю я и тогда, когда вижу бунт, и тогда, когда бунта не вижу».

С гордостью упоминает Дарий, что все что он делает, делает открыто, чтобы все видели и слышали. «В этом моя сила, помимо моего разума и способностей к размышлению».

Конечно, и Дарий был деспотом, он не мог быть иным, являясь владыкой такой державы. Так, он казнил одного из семерых своих соучастников по заговору против мидийского мага, по слухам, только потому, что тот намеренно нарушил строгий церемониал, принятый при царском дворе. Но если верить похвальбам Дария, то он сделал это не в слепом гневе, а по трезвому размышлению.

Действительно, когда могущество его окрепло, Дарий правил так рассудительно, как очень немногие из подобных ему деспотов. Свою державу он разделил на двадцать провинций — сатрапий, во главе которых стояли сатрапы. Им подчинялось все, кроме размещенных в провинциях войск: ни начальники горных крепостей, ни командиры гарнизонов в низинах не были им подвластны. Пятерых верховных военачальников Дарий выбрал из своих самых близких доверенных людей и над сатрапами тоже назначил главных должностных лиц из придворных. Это были «глаза и уши» царя. Военачальники и сатрапы в провинциях зорко следили друг за другом, чтобы ни один из них не возомнил о себе слишком много и не осмелился бы поднять мятеж. Местное же население Дарий держал в подчинении благодаря тому, что воинов из одной сатрапии посылал на службу в другие сатрапии, а на их место присылал чужеземный гарнизон, который местным жителям вряд ли удалось бы склонить на свою сторону, ведь воины и языка-то их не понимали.

Державу пересекала сеть благоустроенных проезжих дорог, имелась надежная, быстрая почтовая служба. «Персы так умело организовали передачу вестей, — пишет Геродот, — что никто в мире не может превзойти их гонцов. По их словам, сколько дней требуется на весь путь, столько людей и лошадей стоит в готовности у дороги, на расстоянии дня езды друг от друга. И этим гонцам ни дождь, ни снег, ни жара, ни мрак не препятствуют в том, чтобы с самой большой скоростью промчаться выделенный им отрезок пути. Первый всадник передает порученное ему второму, второй — третьему, и так весть идет из рук в руки…»

По этим дорогам везли в царскую резиденцию ежегодно собираемые в сатрапиях подати, часть их, правда, использовали на месте на военные и прочие цели. Но и так оставалось достаточно, ведь полный годичный налог державы составлял 2500 центнеров серебра и 94 центнера золота, но кроме того, некоторые народы платили налог зерном, благовонными курениями, эбеновым деревом, слоновой костью, белыми конями, юношами, девушками, кастрированными детьми. Все золото, входившее в ежегодный налог, платила Индия, большую часть серебра — 262 центнера — Вавилония. Собранные в сокровищницу благородные металлы расплавляли и лили в глиняные кувшины, когда же металл застывал, сбивали с золотых и серебряных болванок черепки. Чеканили из них монеты (как это уже делал немного раньше легендарно богатый царь Лидии Крёз). На золотых монетах был изображен сам Дарий, и греки называли эти монеты дариками. Серебряные монеты имели право чеканить и сатрапы, а медные — даже крупные города. Несметные богатства Дария вошли в поговорку. И сегодня еще о расточителях, транжирах, мотах говорят: «Он может промотать даже сокровища Дария». А о том, что кому-нибудь очень дорого: «Он не променяет этого и на сокровища Дария».

Дарий умел обращаться с деньгами. Двор его утопал в роскоши, но и воинов своих он содержал всегда хорошо, в особенности испытанные конные отряды. Чем бы стала без них его славящаяся изобилием держава? О себе Дарий писал с гордостью: «Я всем всадникам всадник». Характерно и то, что в тексте одной из надписей он упоминает о своей державе, как «о великом царстве, в котором водятся хорошие лошади, в котором живут дельные люди». Хорошие лошади у него стояли на первом месте.

Большое разочарование постигло Дария, лишь когда он выступил против Греции, и в 490 г. до н. э., направляясь против Афин, граждане которых осмелились помогать греческим городам Малой Азии, поднявшим восстание против персов, на кораблях перевез свое конное войско. Высадившиеся на берег под Марафоном персидские всадники столкнулись с храбрыми пешими воинами, которые вместо того, чтобы смешать ряды и броситься в бегство, умело перерезали боевым лошадям персов поджилки и валили всадников на землю. Нападающие в конце концов были оттеснены обратно на свои корабли: на поле битвы осталось 6400 персов и только 192 афинянина.

И это еще был только пролог той великой борьбы, которая происходила после смерти Дария, в правление его сына Хшаяршана, по-гречески — Ксеркса. Персы собрали тогда все свои силы. Геродот, наверняка, неимоверно преувеличивает, когда говорит о пятимиллионной армии, наполовину состоявшей из воинов и наполовину из вспомогательных отрядов корабельщиков, конюхов, возничих, строителей дорог и мостов, мастеровых, поваров и другого обслуживающего персонала. Достоверно лишь то, что на Грецию шла огромная армия. Через Геллеспонт, пролив между Европой и Азией, меньшую ее часть перевезли корабли, а большая пешим строем прошла по двум понтонным мостам.

Оба эти моста были построены по приказу Ксеркса, более того, говорят, будто перед ними он уже построил два других, но они были разрушены сильным штормом. Услышав о бедствии, царь «впал в неистовый гнев и приказал нанести Геллеспонту триста ударов бичом, а море заковать в кандалы… Такое наказание наложил Ксеркс на море, но приказал также отрубить головы всем надсмотрщикам над мостостроителями».

Семь дней и семь ночей потребовалось для того, чтобы вся персидская армия смогла пройти через повторно возведенные мосты, на этот раз достаточно крепкие. На доски сначала положили настил из хвороста, на него насыпали землю, хорошо ее утрамбовали, а потом по обеим сторонам моста поставили плетеный забор, чтобы кони, мулы, ослы не пугались волнующегося под ними моря.

Сыновья всех народов державы, от Индии до Ливии, от Армении до Аравии, шли в поход под начальством персидских офицеров в высоких, наподобие клобуков, шапках и панцирях. Далее конное войско дополнял флот, выставленный финикийцами, египтянами, киприотами и мореходными народами Малой Азии, — 1207 гребных галер, каждая с тремя рядами гребцов.

Этот поход — через десять лет после Марафона, т. е. в 480 г. до н. э. — тем не менее окончился неудачей. Сначала в узком проливе у острова Саламин, где небольшие, но очень проворные греческие корабли оказались в более выгодном положении по сравнению с превосходящими в четыре раза силами неприятеля, потерпел поражение персидский флот. Поражение флота вынудило вернуться на родину и большую часть сухопутного войска: царь испугался, что греки на своих победоносных галерах сожгут его понтонные мосты через Геллеспонт и отрежут путь к отступлению, кроме того, возникли затруднения со снабжением такого огромного количества людей продовольствием, поскольку корабли персов уже не могли свободно плавать по Эгейскому морю. Правда, Ксеркс оставил вести войну отборное войско, но, как оказалось, на свою погибель, потому что лучшие его воины стали добычей греков, объединенными силами защищавших горы и долины своей отчизны.

Эсхил в драме «Персы» так выразил страдания поверженного врага:

Но по-настоящему рухнула держава персов лишь спустя полтора столетия, когда на нее двинулось македоно-греческое войско Александра Великого (Македонского). Понадобилось лишь несколько лет, и армии европейских завоевателей дошли до Индии… Но это уже другая глава в истории человечества.

Степное бедствие

Царь царей Дарий был побежден не только греками в Марафонской битве. В травянистых степях, простирающихся на север от Черного моря, нанесли ему поражение скифы. Дарию надоело, что грабительские отряды скифов, налетающие на резвых скакунах, постоянно угрожают его державе, и он решил задушить их в их собственном гнезде. Дарий отправился по следам врага в тянущиеся без конца и края степи, но вступить в схватку с кочевниками ему никак не удавалось. Ведь у скифов не было городов, которые надо было бы защищать. Свои жилые повозки с женщинами и детьми они отсылали глубоко в тыл, угоняли туда же большую часть своих стад, а все способные носить оружие мужчины скакали перед носом продвигающихся в глубь страны персов, но в схватку с ними не вступали. Чтобы замедлить продвижение неприятеля, скифы забрасывали землей колодцы и источники, поджигали за собой пастбища, а между тем заманивали персов все дальше, иногда в качестве приманки жертвуя одним-двумя стадами, в надежде в конце концов изнурить персидскую армию и одолеть ее. Дарий чуть ли не в последнюю минуту, когда казалось, что персам уже пришел конец, сообразил, в чем дело, и приказал отступать.

Но не он первый проиграл в борьбе со степными кочевниками. Мы уже видели, что основатель персидской державы, Кир, погиб во время войн со скифами. Уже и ассирийцы имели много хлопот с народом, который они называли искузами, а греки — скифами.

С самого раннего детства приучались скифы к степной, кочевой жизни, чтобы потом выносить все ее превратности. Часто они прежде чем ходить уже научались ездить верхом, если не на коне, то на козле, за рога которого могли крепко держаться. Детей рано сажали на спину длинногривых, низкорослых степных лошадей, а когда они начинали привыкать передвигаться в мире не на двух слабых человеческих ногах, а на четырех сильных конских, им давали в руки лук. Даже ноги скифов принимали форму конских боков, а стрелять на скаку из лука они умели почти без промаха. Можно сказать, что скифы совсем разучились ходить пешком: едва выйдя из кибитки, сразу же вскакивали они на коня. Табун обычно пасся в некотором отдалении, а жеребят привязывали около кибиток, чтобы женщины могли тут же доить кобылиц, приходящих кормить жеребят. Потому что все степные народы пили молоко кобылиц, а еще охотнее — кумыс, кисловатый на вкус напиток из перебродившего кобыльего молока. Ели они также сделанные из этого молока масло и сыр.

Доили они и овец, ведь кроме молочных продуктов и мяса они почти не ели ничего другого.

Роды объединялись в племена, но каждое племя жило на своей территории, размерами с небольшую страну, разрозненно, и мужчины собирались вместе лишь тогда, когда созывали их на совет или в поход. А воевать им приходилось часто, то с другими степными племенами или союзами племен, то с народами стран, лежащих по соседству со степями, от Китая до Европы.

Но чаще всего они сражались и убивали друг друга, чтобы завладеть пространством, более богатым водой, с более сочными пастбищами, особенно в засушливые годы, ведь каждое племя хотело, чтобы от голода и жажды гибли овцы не его, а соседнего племени. Какой беспредельно широкой ни была степь, хоть и простиралась она на тысячи километров, уже в первое тысячелетие до нашей эры в ней не было ни безлюдных мест, ни пастбищ, где не пасся бы скот. И как раз к этому времени, к 1000 году до н. э., стали высыхать и превращаться в пустыни такие большие степные пространства, как Такламакан и Гоби. Люди же и стада все умножались, так что степным племенам временами необходимо было вырываться оттуда в другие края.

Одним из выходов из создавшегося положения был захват пастбищ соседей. Такие кровавые стычки перемололи много племен, оттеснили некоторые племена в северные бескрайние леса (так случилось, например, с ближайшими родственниками венгров, племенами манси и ханты). Племена-победители часто объединяли оставшиеся степные народы в такие могущественные союзы, что уже могли не только совершать грабительские набеги на соседние земледельческие страны, но и вести захватнические войны.

Это вновь и вновь возрождающееся степное бедствие держало в постоянном страхе многие народы.

Способ ведения войны степных племен с самого начала был кровавым и жестоким. Геродот писал о скифах: «Когда скифский воин убьет своего первого врага, то пьет его кровь. Головы убитых в сражении врагов несет он своему царю, получает свою часть добычи лишь тогда, когда покажет хотя бы одну голову, иначе не получит он ничего. Кожу с черепа скиф снимает таким образом, что надсекает ее около ушей, потом стягивает ее с черепа. Воловьим ребром он счищает с кожи мясо, а потом разминает ее до тех пор, пока она не станет мягкой, похожей на платок. Тогда скиф вешает ее на поводья и гордо возит с собой. Потому что самым выдающимся считается тот воин, у кого больше всего платков из кожи».

Союзы скифы скрепляли кровью: вожди надрезали себе вену, собирали стекающую кровь в сосуд и по очереди пили из него. Измену, мятеж скифы считали смертным грехом. Если царь приказывал кого-нибудь убить, то не оставляли в живых не только сыновей этого человека, но и всех мужчин в семье, не причиняли зла только женщинам.

Благодаря этому скифы поддерживали в своих рядах такую дисциплину, что смогли противостоять самым сильным государствам своего времени.

Например, первым большим степным неприятелем Китая был народ хун-ну, азиатские гунны, от которых, по-видимому, произошли появившиеся несколькими столетиями позднее европейские гунны племени Аттилы. За хун-ну следовало еще несколько подобных же захватчиков: даже Великая Стена длиной в десять тысяч ли, т. е. чуть ли не в четыре тысячи километров, не была достаточно надежной защитой от них. Одно время монголы подчинили своей власти не только Китай, но и Иран, Афганистан, Тибет и даже часть Индии. В Европе же, пройдя через Венгрию, дошли до Адриатического моря.

Так что на свой лад вмешивались в историю человечества и степные народы. Но они не только уничтожали и разрушали: в течение долгого времени лишь благодаря им существовала какая-то связь между Дальним Востоком и Западом.

Большинство степных племен исчезло, рассеялось, так что и следа от них не осталось, разве что в письменных памятниках и в чревах степных курганов, т. е. насыпных могильных холмах.

Уже в скифскую эпоху существовал обычай хоронить знатных воинов вместе с любимыми слугами и лошадьми под огромными земляными насыпями. Обнаруженные в могильных курганах находки свидетельствуют о том, что степные народы не только были умелыми скотоводами, но и превосходными кузнецами, золотых дел мастерами, шорниками, изготовителями луков, плотниками, колесниками, гончарами, не говоря уже о пряхах, ткачихах, изготовительницах войлока, создававших шедевры рукомесла.

Но городов и даже деревень они почти не строили, хотя зимой в степи им бывало совсем не легко переносить вместе со своими стадами и отарами 30-40-градусные морозы, свободно разгуливающие дикие северные ветры.

Только некоторым из кочевых скифских племен удалось порвать с кочевым образом жизни, преодолеть его, избежать превращения в крошечный лесной народ или в рабов земледельческих народов, живших на краю степей.

К числу этих немногих относятся и позднейшие «потомки скифов» — венгры племени Арпада.