Древняя Греция. Книга для чтения

Скифский царь Скил (Д. П. Каллистов)

Уже несколько часов подряд скакали всадники по пустынной бескрайней степи, озаренной жаркими лучами летнего солнца. Садал был в задних рядах кавалькады. Перед глазами Садала маячила широкая спина его дальнего родственника Папака. Именно Папаку был обязан Садал тем, что скакал сейчас на подаренном ему отцом коне в свите скифского царя Скила. Мать его была против того, чтобы он поступил в услужение к Скилу. «Убьют Скила или умрет он своей смертью, — говорила мать, — и придется тебе, Садал, сопровождать его в загробный мир; прирежут тебя на его тризне как барана вместе с другими его слугами и конями». «Глупо ты говоришь, женщина, — ответил ей Папак. — Скил еще молод. Своей смертью скоро он не умрет. А на войне он осторожен, и нет равного ему в военном искусстве. Если твой сын будет постоянно рядом с ним, он многому научится. Когда же он станет настоящим воином, Скил может поставить его во главе одного из отрядов своего войска. Садал станет вождем, а не простым слугой, а вождей на тризнах в жертву не приносят».

Отец Садала в разговоре не участвовал. Он смотрел своим единственным глазом на говоривших, слушал и молчал. Глаза отец Садала лишился года два назад. В то время к скифам по широкой реке, которую они называют Борисфеном (нынешний Днепр), приплыли греки на своем корабле, груженном всякими товарами. Они пристали к левому, степному берегу, корабль вытащили на отмель, разбили шатры.

Большое скифское кочевье было неподалеку от того места, где высадились греки. Многие из кочевья, захватив товары, устремились к греческому лагерю. Началась оживленная меновая торговля. Шкуры быков и баранов, зерно выменивались на украшения, посуду, оружие греческой работы, а также на остродонные амфоры с вином и оливковым маслом. Некоторые скифы привели пленников со скрученными за спиной руками. Греки за них хорошо платили. Отец Садала и Папак тоже привезли для продажи шкуры быков и баранов. Объясняться с греческими купцами приходилось жестами, так как ни отец Садала, ни Папак греческого языка не знали, греки же не говорили по-скифски. Папак дотронулся рукой до большой амфоры с вином и до кинжала, а потом показал купцу-греку четыре пальца и еще один палец. Это значило, что за свои шкуры он хочет получить четыре амфоры вина и кинжал. В ответ грек показал три пальца и потом один палец. Папак кивнул головой. Тут же вьюки с кожами были сняты с коней и два дюжих раба греческого купца отнесли их в сторону. Папак получил три амфоры с вином и кинжал. У отца Садала были точно такие же вьюки со шкурами. Он повторил жесты Папака, и те же два раба отнесли и его тюки к тому месту, где греки складывали выменянные товары. Но вынесли ему только три амфоры с вином, а кинжала не дали. Почему? Ведь он отдал греческому купцу столько же шкур, сколько и Папак. Отец Садала пытался объяснить это купцу, но тот только качал головой и нагло улыбался. Отец Садала возмутился. Он схватил грека за плечи и стал его трясти. В этот момент отец Садала услышал топот конских копыт. К ним подскакал Скил. Купец стал быстро что-то говорить Скилу на своем языке, и Скил ему отвечал. Мать Скила была гречанка из причерноморского города Истрии, и по-гречески он говорил так же хорошо, как и на родном языке.

Гнев исказил красивое лицо Скила. Свистнула конская плеть. Отец Садала почувствовал жгучую боль. Удар пришелся по лицу и левому глазу. Глаз заплыл. Потом опухоль спала, но глаз перестал видеть. Садал чувствовал себя глубоко и несправедливо оскорбленным. Ведь он был прав, а Скил, не разобравшись, его изувечил. Другие тоже говорили, что Скил всегда и во всем принимает сторону греков, что он им предан и забывает своих соплеменников. Говорили об этом, однако, только шепотом. Скила боялись. Не только сам Скил, но и его отец и дед были вождями их племени. Когда Папак предложил Садалу поступить в услужение к Скилу, отец Садала промолчал. Он не простил Скилу обиды, но он любил сына и не хотел портить ему будущее.

Папак пользовался расположением Скила, и по его просьбе Скил включил Садала в свою свиту. И вот теперь Садал находился в свите царя. Сам Скил скакал впереди всех. На нем, как и на остальных, был короткий кафтан, шаровары, заправленные в низкие голенища мягких сапог. Но в отличие от других Скил был подпоясан ремнем с золотыми бляшками, короткий меч его имел золотую рукоять и золотые ножны, на груди мерно в такт движению коня покачивалась золотая гривна. Все эти вещи сделали искусные греческие мастера.

Царь и его свита направлялись на юг к тому месту, где Борисфен сливался с Гипанисом (нынешним Бугом). Там стоял богатый торговый греческий город Ольвия. Каждый год посещал Ольвию Скил, жил в городе по месяцу и дольше, но никто не знал, что он там делал, так как Скил не брал в город своих спутников. Они оставались за пределами города и терпеливо ждали его.

Скил со своим отрядом достиг левого берега Гипаниса, когда солнце стало клониться к закату. Река в этом месте была широка, и, чтобы через нее переправиться, нужно было подняться вдоль берега вверх по течению. Уже стемнело, когда всадники подъехали к небольшому поселку у места переправы. Скил решил заночевать в поселке.

Садал впервые был в этих местах и с интересом рассматривал все вокруг. Жилища в поселке были совсем не такими, какие Садал привык видеть в поселениях оседлых скифов. Там были тесные землянки и полуземлянки, здесь — просторные дома прямоугольной формы на фундаментах из камня, со стенами, выложенными из слоев золы и глины. Фасады некоторых домов были облицованы большими, хорошо отесанными каменными плитами. Внутри каждого дома было по нескольку помещений.

Скил остановился в самом большом и лучшем из этих домов. Но и тот дом, в котором заночевал Садал вместе с Папаком и еще двумя земляками, был вовсе не плох. Гостеприимный, одетый по-скифски хозяин провел их через маленький дворик с колодцем в дом. Небольшой глиняный светильник с плавающим в оливковом масле фитилем освещал комнату, в которую они вошли. Вдоль одной ее стены на особой приступке стояли вылепленные от руки миски и кувшины, серая и красноглиняная посуда, сделанная на гончарном круге, а также расписная посуда греческой работы. Рядом с одним: из кувшинов стояла небольшая глиняная статуэтка, изображавшая греческую богиню, закутанную в длинный плащ.

«Должно быть, хозяин дома выменял все это у греков», — подумал Садал. Но вскоре из завязавшегося между Папаком и хозяином дома разговора понял, что местные жители не выменивали свое зерно и скот на другие товары, а продавали их греческим купцам за деньги. За эти деньги они могли купить в Ольвии все, что им было нужно. Хозяин дома сказал Папаку: «Наши пахари сеют хлеб не только для своих нужд, но и на продажу. Сеют они также лук, чеснок, чечевицу и просо и все это также продают грекам из города за деньги». Садалу потом много раз приходилось видеть эти деньги. Они имели форму медных рыбок, форму литой медной монеты с изображениями на ней голов греческих богинь и орлов с распростертыми крыльями. При более крупных торговых сделках использовались серебряные и даже золотые монеты и местной чеканки, и иностранные.

Об этом Садал узнал уже позже. Сейчас же он спросил хозяина: «Зачем греки из города скупают столько продовольствия и хлеба во всей округе, неужели они могут сами все это съесть?» Хозяин засмеялся: «Разве ты не знаешь, что греки торгуют нашим хлебом и всем, что у нас скупают? Ведь на их родине своего хлеба не хватает. Вот греческие купцы и покупают его у нас, а потом продают у себя на родине и очень хорошо наживаются. Ольвия из года в год становится все богаче и богаче».

«Так вот почему греки оказались в нашей стране, — подумал Садал и спросил: — А давно ли греки появились в наших краях и когда они построили свой город?»

— Этого я точно не знаю, — ответил хозяин. — Сами греки рассказывают, что еще во времена незапамятные их герой Геракл, которого они чтут почти как бога, оказался в нашей стране. Дело было зимой. Застигли Геракла мороз и вьюга. Закутавшись в свою львиную шкуру, заснул он богатырским сном, а в это время лошади его ушли. Проснувшись, Геракл стал их разыскивать и встретил женщину-волшебницу. Верхняя часть тела была у нее, как у всех людей, а нижняя, как у змеи. Понравился ей Геракл. И сказала она, что его кони у нее, но вернет она их Гераклу лишь в том случае, если он возьмет ее в жены. Пришлось Гераклу согласиться. От этого брака родилось три сына, и младшего из них назвали Скифом. От него и идет наш род.

— Ерунда все это, сказки, — сказал Папак. — Мой дед рассказывал, что при его отце в нашей стране греков еще не было. Только изредка появлялись их корабли в море и причаливали к берегу. Они привозили с собой разные товары и охотно выменивали их на хлеб. А потом поселились они у нас, но не на том месте, где Ольвия сейчас стоит, а на островке, вблизи которого Борисфен впадает в море. Боялись они нас. А потом осмелели, почувствовали, что нужны нам. Уж очень нравились их украшения, оружие, посуда, вино нашим вождям и вообще богатым людям. Вот и переселились греки туда, где сливается Борисфен с Гипанисом, и здесь основали свой город.

— Они и сейчас нас побаиваются, — сказал хозяин, обращаясь к Садалу. — Увидишь завтра, какими стенами и башнями они: окружили свой город. Они торгуют с нами, но все боятся, что мы нападем на них, прельстившись богатствами города.

Итак, Садалу предстояло увидеть много интересного. Еще до наступления рассвета, когда он сладко спал на разостланной кошме, Папак разбудил его. Быстро вскочив и выйдя на улицу, Садал увидел, что почти все его спутники уже собрались. Вскоре на своем коне показался и Скил. Властным голосом отдал он приказания. Солнце еще не взошло, когда Скил и его свита поскакали к переправе. Переправлялись они на двух плотах, сколоченных из толстых бревен. Переправа затянулась и закончилась только тогда, когда солнце стояло уже высоко.

Ехали быстро. Скилу явно хотелось поскорее попасть в Ольвию. Они ехали по берегу, поросшему деревьями и кустарником. Попадались им перелески, иногда возделанные поля и поселки. По мере приближения к Ольвии поселки и возделанные поля встречались все чаще. Внешний вид жителей этих поселков изменился. Мужчины и юноши были одеты в рубахи из шерсти или полотна с короткими рукавами, по талии подпоясанные тесьмой. Кое-кто носил рубахи только с одним рукавом, так что правая рука и часть груди оставались открытыми. На некоторых мужчинах поверх рубах были наброшены с левого плеча широкие плащи с застежкой на правом. Обуты они были по большей части в сандалии, державшиеся на ремнях. Женщины носили широкие и длинные одежды, ниспадавшие складками почти до ступней.

— Скажи, — обратился Садал к своему соседу, — это греки?

— Нет, — ответил Папак, — это не греки, а каллипиды. Еще их называют эллино-скифами. В них греческая кровь пополам с нашей, а обычаи у них и одежда, как видишь, уже греческие.

— И этот тоже каллипид, — спросил Садал, указывая на бородатого худого мужчину, в рваной рубахе с одним рукавом, тащившего на спине тяжелый куль.

— Не знаю, каллипид ли он, — ответил Папак, — но несомненно раб. Рабов и тут, и в городе немало. А вон те в плащах — большие господа. Некоторым из них принадлежит здесь много земли, а некоторые, кроме того, еще и торгуют. Среди них есть и чистокровные греки. Сами они не работают, на них работают другие.

Но вот показался город. С небольшой возвышенности, на которую поднялись всадники, он был хорошо виден. Городские кварталы спускались с холма к самой реке. Ширина реки при слиянии Гипаниса и Борисфена достигала семи километров, так что противоположный степной берег вырисовывался лишь темной полосой на фоне водной глади и неба.

— Со стороны реки, — сказал Папак, — ни одному врагу к Ольвии не подступиться, разве что зимой по льду. А со стороны суши город надежно защищен высокими стенами и башнями. У западной и северной стен расположены глубокие овраги.

— А кто правит жителями города? — спросил Садал.

— У них ни царей, ни вождей вроде нашего Скила нет, — ответил Папак. — Все свои дела жители города решают на народном собрании. Там же выбирают они из своей среды большинством голосов должностных лиц сроком на один год. Эти должностные лица и суд в городе вершат, и ополчением городским командуют, и за порядком на рынке наблюдают, и монету чеканят.

— Значит, — поинтересовался Садал, — каждый житель города может быть таким должностным лицом?

— Нет, — сказал Папак. — Не все могут участвовать в народном собрании и выбираться на должности. О невольниках, а их в городе немало, я уже не говорю. Но вот приедет, допустим, грек из другого города в Ольвию и поселится в ней, так ему никаких прав не дают. Он, конечно, человек свободный, может заниматься, чем хочет, но ни голосовать в собрании, ни занимать должностей он не имеет права.

За этими разговорами время шло незаметно. Всадники спустились с возвышенности. Город уже был совсем близко. Неожиданно Скил повернул своего коня круто влево и поскакал к реке. Недалеко от берега стояло строение из сырцового кирпича, вокруг него было несколько больших полуземлянок и столбы для привязи коней. Скил всегда оставлял здесь своих спутников, когда приезжал в Ольвию. В город он направлялся без свиты, лишь в сопровождении одного-двух самых верных своих слуг, которых через некоторое время тоже отсылал в лагерь.

Так было и в этот раз. Кони уже были расседланы и развьючены, когда Скил кивнул головой проходившему мимо него Садалу и сказал: «Пойдешь со мною». Вскоре они зашагали к городу. Скил шел впереди, а за ним Садал с тюком на плече и еще один молодой скиф, тоже с тяжелой ношей. Они подошли к городским воротам. Вход в город охраняли несколько греческих воинов, вооруженных копьями и мечами. Скила они, видимо, хорошо знали, потому что обступили его и заговорили по-гречески. Отвечая им, Скил улыбался, и в глазах его светилась радость. Никогда еще Садал не видел Скила в таком хорошем настроении. Когда говорил он со своими соплеменниками, выражение лица бывало у него совсем иным.

Миновав ворота, путники пошли по узкой, вымощенной гладкими камнями улице. С этой улицы они повернули на другую, спускавшуюся вниз к реке. Еще издали увидел Садал большой, принадлежавший Скилу дом, украшенный беломраморными изваяниями грифонов и сфинксов. Скила в этом доме явно ждали. Как только стукнул он в дверь, она сразу же открылась и на пороге появилась молодая и красивая женщина в греческой одежде. Но заговорила она со Скилом не по-гречески, а по-скифски. Садал догадался, что это была жена Скила, родом скифянка, которая жила в Ольвии. Она увела Скила внутрь дома. Садал же и другой скиф остались у входа. Они сняли с плеч свою поклажу и стали ждать. Через некоторое время к ним вышел Скил. Его трудно было узнать. На нем было греческое платье, волосы его были тщательно расчесаны и смазаны благовонным маслом, в глазах было все то же радостное выражение. «Ступайте в лагерь, — сказал он им, — и не возвращайтесь до тех пор, пока я вас не позову».

Жизнь в лагере скифов протекала однообразно. Время от времени к ним заходили местные жители. Самим скифам ходить в город Скил запретил, и Папак строго следил, чтобы этот запрет не нарушался. Примерно через месяц в лагере неожиданно появились их соплеменники. Среди прибывших было четверо старейшин, отец Садала и еще несколько человек. Оказывается, за это время кочевье скифов продвинулось к Ольвии и теперь находилось неподалеку от реки. Встреча с сородичами внесла некоторое разнообразие в монотонную жизнь лагеря. А вскоре произошло то, что навсегда запечатлелось в памяти Садала.

Однажды, когда солнце уже клонилось к закату, скифы услышали вблизи от лагеря звуки тимпанов, свирелей и пение. Из города показалась процессия. На головах у мужчин и женщин были венки из плюща, на многих козьи шкуры, наброшенные прямо на голое тело. Они вели козла, у которого рога были увиты цветами и лентами, за ним еще несколько козлов, навьюченных корзинами с фруктами и бурдюками с вином. Четверо юношей несли изображение какого-то греческого бога. С пением, приплясывая в такт тимпанам, двигались участники этой процессии к близлежащей тенистой роще. Все это было настолько любопытно, что Садал и многие другие вскочили со своих мест и устремились к роще.

Когда они подошли к роще, процессия уже остановилась. Изображение бога было поставлено, видимо, на заранее изготовленный небольшой помост перед жертвенником. Вперед выступил пожилой благообразного вида грек в длинной одежде, с большим ножом в руках. К нему подвели козла. Одним ловким движением он перерезал козлу горло. Это была жертва их богу. Уже совсем стемнело. Запылали факелы. При их колеблющемся свете, под звуки флейт и тимпанов началась пляска. Пляшущие двигались все быстрее и быстрее. Одежды их развевались. Стали раздаваться дикие выкрики. Некоторые из пляшущих дошли до полного исступления, и на их искаженные судорогами лица страшно было смотреть.

— Ну и ну, — сказал один из скифов. — Кажется, они из ума выжили.

Рядом со скифами стояло несколько пожилых греков. Один из них, понимавший и говоривший по-скифски, сказал: «Ничего особенного, просто в них сейчас вселился бог вина и веселья Дионис».

— Ну и бог у вас, — захохотал один из скифских старейшин. Грек обиделся. «Вот вы, скифы, смеетесь над нами, — сказал он, — не верите, что в нас во время таких праздников сам бог Дионис вселяется, а он сейчас вселился и в вашего царя Скила». «Ну, это ты уж напрасно говоришь, — вспылил скифский старейшина, — не может никогда такого с нашим царем произойти». «Лжешь ты, клевещешь на нашего царя», — закричали другие скифы. «Нет, не лгу, — ответил грек. — Пойдемте со мною хоть сейчас в город, и я вам покажу Скила. Своими глазами тогда увидите, вселился в него бог Дионис или нет». «Ну, что же, покажи, — заговорили скифы, — и если окажется, что ты солгал, хорошо тебе не будет».

Несколько скифов отделились от толпы и пошли за греком. Среди них был отец Садала и двое старейшин. Увязался за ними и Садал. Взошла луна и озарила дорогу, по которой грек вел их к городу. Они подошли к башне с уже знакомыми Садалу воротами. Грек тихо сказал несколько слов страже, и та пропустила их в город. Миновав ворота, они повернули направо и пошли вдоль стены к высившейся неподалеку другой башне. С той стороны доносились крики и музыка. По крутым ступеням башни поднялись скифы на самый ее верх и отсюда увидели небольшую, примыкавшую к городским укреплениям площадь. Сейчас она была полна пляшущими, беснующимися людьми, выкрикивающими возбужденными голосами какие-то, казавшиеся скифам бессвязными слова. В свете луны и пламени факелов люди эти были хорошо видны с башни. Среди них скифы сразу же узнали Скила. Он скакал, высоко подбрасывая ноги, в одной наброшенной на плечо козьей шкуре, с венком на голове. Лицо его выражало полное исступление. Хриплым голосом он что-то дико выкрикивал. Скифы остолбенели. «Ну, что, — спросил грек, — увидели вашего царя?» Никто ему не ответил. Молча спустились скифы с башни.

В ту ночь в лагере никто не сомкнул глаз. Всюду шли возбужденные разговоры. Старейшины о чем-то долго совещались. Отец Садала теперь уже в полный голос рассказывал всем, при каких обстоятельствах он лишился глаза. Те, кто его слушал, открыто осуждали Скила, говорили о его пренебрежении к отечественным обычаям и своим соплеменникам. Поздно ночью двое из старейшин переправились в лодке на другой берег и ушли к кочевью скифов, чтобы рассказать сородичам о том, что произошло в городе.

Утром Садал увидел на дороге, идущей от переправы, столбы пыли. Множество воинов их племени на взмыленных конях неслись к лагерю. Впереди всех скакал Октамасад, родной брат Скила. Прибывшие спешились и смешались с теми, кто был в лагере. Возбуждение усилилось. Старейшины собрали всех в центре лагеря. Октамасад поднялся на сложенные седла. Суровое лицо его пылало гневом.

— Скил нам изменил, — сказал он негромким глухим голосом, но было так тихо, что каждый услышал его слова. — Скил перенял чужие обычаи, — продолжал Октамасад, — и попрал обычаи наших отцов и дедов. Он продался чужеземцам и не может быть больше нашим царем.

— Смерть ему, — громко закричал отец Садала. «Смерть!» — закричали все остальные.

Двое старейшин подвели к Октамасаду оседланного коня Скила. Это значило, что теперь царем скифов будет Октамасад. Все воины тоже вскочили на своих коней. Потрясая копьями и мечами, они понеслись к городу. Дорога была пуста. Видимо, местные жители почувствовали что-то неладное и в страхе попрятались по домам. Городские ворота оказались запертыми. На башне и стенах стояли греческие воины в полном вооружении. Глашатай закричал им по-скифски, что Скила в городе нет, на рассвете он бежал в неизвестном направлении. Значит, Скила кто-то предупредил. Садал посмотрел вокруг. Папака среди скифов не было; ночью его не было и в лагере.

Куда бежал Скил? Что с ним стало потом? Об этом Садал узнал лишь некоторое время спустя, когда его соплеменники во главе с Октамасадом отправились походом во Фракию. Садал не участвовал в этом походе. Его не взяли с собой и оставили в кочевье, очевидно, потому, что не доверяли. Ведь он был родственником Папака, который теперь бесследно исчез.

Из рассказов участников похода Садалу стало известно, что на берегу широкой реки Истр Октамасад вступил в переговоры с фракийским царем Ситалком, к которому бежал Скил. Октамасад потребовал выдачи Скила и угрожал в случае отказа немедленно начать военные действия против фракийцев. Чтобы избежать кровопролития, Ситалк выдал Скила. Его привели к Октамасаду со связанными руками. И Октамасад приказал тут же отрубить Скилу голову, хотя он был его родным братом. Так оберегали скифы свои обычаи и сурово расправлялись с теми, кто от них отступал.