Друг Бенито

~ ~ ~

Пенни была второй женщиной, в которую влюбился Беннет. Первой была Лейла Фелпс. Она преподавала в старших классах актерское искусство.

Лейла окончила факультет драматургии Мемфисского государственного университета, получила сертификат преподавателя, пару лет пробыла в театральных труппах в Миссисипи и Арканзасе, два года учительствовала в Арканзасе. Еще она играла в летнем театре в Нью-Гэмпшире, где ей сказали, что о театре она может забыть, если не избавится от южного акцента. Этот совет она передавала своим ученикам. Беннету пришлось выдержать бессчетные занятия по отработке произношения в классе, где она их учила каждое слово говорить как следует. Это занятие Лейла любила не больше, чем ее ученики, и заметно было, как она сдерживается, чтобы чего не сказать, когда они часами монотонно гудят, но она горячо надеялась, что кто-нибудь из них попадет на сцену. Лейла была оптимисткой. На самом деле никто из ее учеников на сцену не рвался. Беннет, например, записался на ее курс только потому, что ему нужна была выпускная оценка по искусствам.

Все ученики Лейлы должны были играть в пьесах, которые она ставила. Вот тут и происходило настоящее обучение. Репетиции проходили после уроков в зале. Уроки заканчивались в 15.15, репетиции начинались в 15.30. Лейла переодевалась, меняя длинное платье и туфли на каблуках на синие джинсы и кроссовки. На репетициях ученики называли ее Лейлой.

Ее темно-рыжие волосы всегда имели такой вид, будто она только что вылезла из-под душа и кое-как протерла их полотенцем. У нее были зеленые глаза, и они искрились, когда Лейла улыбалась. И она постоянно была в движении. В классе, в тех редких случаях, когда она садилась за стол, ее тело постоянно поднималось и опускалось, будто она напрягает и расслабляет ягодицы. А чаще всего она расхаживала по классу. Двигалась она с грацией танцовщицы. Тело у нее было полностью раскованным. На репетициях, когда она показывала, как ходить или как принять ту или иную позу, оно само знало, что делать. Она постоянно пыталась сидеть в первом ряду и смотреть на игру своих учеников, но вдруг неожиданно вспрыгивала на сцену. Вот так, говорила она, и ее тело, похожее обычно на леопарда в прыжке, вдруг становилось телом обезумевшего ребенка или раненого любовника. Ей не нужны были реплики — тело ее говорило само.

Ей было все равно, правильно ли ученики запомнили текст, было важно одно — как они его произносят. Ее задачей было не только искоренить у них южный акцент; она должна была научить их, что смысл передается не тем, что сказано, а тем, как сказано. Сидя в первом ряду, она вдруг резко проводила пальцем поперек шеи, приказывая остановиться, и передразнивала плохо произнесенную реплику. Потом она повторяла ее три раза с разным ритмом и ударениями. И каждый раз спрашивала, что говорящий хочет этим выразить.

Беннет не понимал подхода Лейлы к диалогу. Он часто спорил с ней в перерывах репетиции, сидя на ступеньках, пока другие ребята ходили в «Рексолл» выпить газировки или покурить. Зачем слова, если не для того, чтобы передавать смысл? спросил однажды Беннет после того, как полночи затратил на запоминание своих реплик в «Торопливом сердце». Лейла, положив руки на бедра, ответила: слова — всего лишь обозначения. Они не передают, что человек чувствует. А Конституция? выдвинул аргумент Беннет. На самом деле он Конституцию не читал, но чувствовал, что стоит на твердой почве. Отцы-основатели излагали идеи, а не эмоции, продолжал он, и очень старались найти нужные слова, чтобы сказать именно то, что хотели. Лейла посмотрела в лицо Беннету, чуть приобняла его за плечи и спросила: Лейчи цитирует Маргарет Конституцию, или он пытается ей сказать, что он ее любит? Ну, Лейла, это же смешно, ответил Беннет. Что бы там ни хотел Лейчи сказать Маргарет, он вполне может сказать это словами. Если он хочет сказать, что ее любит, может просто сказать: я тебя люблю. Лейла тут же спрыгнула на две ступеньки вниз, поглядела на Беннета и дрожащим скрипучим голосом сказала: Беннет, я тебя люблю. Поверь мне, Беннет, я люблю тебя. Ты мне веришь?

Что-то царапнуло Беннета от этого спектакля, но он не понял что. Через неделю на репетиции была сцена, где ему полагалось целовать Маргарет. Ему очень мало приходилось в жизни целоваться, а девушка, игравшая Маргарет, тоже не очень могла помочь. Репетируя этот поцелуй, Лейла выдала Беннету столько подробных инструкций, что он в конце концов почувствовал, будто целует ее, а не свою одноклассницу. После этого он не мог посмотреть на Лейлу без того, чтобы в лицо не хлынул жар и ноги не ослабели.

Беннету хотелось как можно больше времени быть с Лейлой. Но такое желание было у многих ее учеников. Она свое время тратила щедро. Бессчетные часы она занималась с маленькими группами, снова и снова повторяя сцены из пьес. Здесь кто-то недостаточно злится. В этой сцене кто-то стоит столбом. Здесь между двумя репликами надо сделать паузу. Она могла отвести ученицу в сторону и полчаса с ней работать, пока все остальные ждали. На время она не обращала внимания. Когда наступала половина шестого, кто-нибудь был должен ей об этом сказать. Если с кем-то из учеников надо было поработать дополнительно, она приходила в зал в выходные.

Лейла любила работать кистью — не писать картины, а красить стены. Она хорошо это умела, и школа наняла ее для покраски новой классной комнаты. К этому времени Беннет уже ловил любую возможность оказаться с ней рядом. Он пришел посмотреть, как она красит стены. Это было в субботу. Она была одета в свой театральный наряд — синие джинсы и кроссовки. Лейла красила стену, стоя на стремянке. Беннет устроился за окном и стал смотреть. Движения кисти были длинными, медленными, ритмичными. Сделав несколько мазков, она останавливалась, протягивала руку и обмакивала кисть в краску, потом возвращалась к работе — все одним плавным движением. Краску она клала густо. Так густо, что слышно было, как растекается краска по стене. Потом Лейла гладко и равномерно размазывала ее по стене. Постепенно краска покрывала ей руки и лицо, но Лейла не замечала. Ее гипнотизировал ритм, ощущение движения краски и сухожилий, туда и обратно, туда и обратно. Беннет, никем не замеченный, наблюдал за ней два часа.

Беннет никогда бы ничего романтического не сказал учительнице по актерскому мастерству, и страсть его сгорела бы тихо и безнадежно, но Лейла начала проявлять к нему необычный интерес. Она начала добавлять небольшие фразы к обычному «хелло», когда они встречались в холле: у тебя сегодня красивая рубашка, Беннет, или: Беннет, у тебя усталый вид. Вчера поздно лег? — или: у тебя рука порезана. Не сильно болит? Она начала странно смотреть на него на репетициях. И перестала сидеть с ним на ступенях в перерыве.

Однажды в апреле она пригласила Беннета после уроков зайти к ней домой и порепетировать пьесу. Беннет был так ошеломлен, что остался стоять в коридоре и стоял еще долго после начала следующего урока, разглядывая бумажку с адресом Лейлы и ожидая, что этот клочок сейчас растает в воздухе.

Она жила в многоквартирном доме на Севил-драйв, рядом с пересечением улиц Саммер и Перкинс. Перед домом был большой плавательный бассейн, еще закрытый на зиму. Дом был с желтой лепниной, с белыми колоннами у каждого из четырех входов. Завитки лепнины выступали из стен мазками гигантской кисти. Лейла жила на третьем этаже. К ее двери, единственной двери на этой площадке, вела старая деревянная лестница.

Беннет прислонил велосипед к стенке с лепниной и пошел наверх. Ступени скрипели. Он боялся, что его увидят. Ему казалось, что он сейчас взорвется. Понимала ли она, что она делает, что он сейчас чувствует? Он долго стоял у двери и трясся, не решаясь постучать. Она открыла дверь и села на диван, глядя на него. Насчет сесть для него и речи не было. Он стоял у двери, парализованный. Тогда она подошла к нему, близко-близко, нашла его руку и поцеловала. Потом положила эту руку себе на грудь.

Он стал приходить к ней дважды в неделю. Матери он говорил, что идет к Джону.

Она заставляла его клясться, что он ее любит. Сто раз он ей говорил, что любит ее. Она обнимала его так, что на спине оставались красные полосы от ее рук. Она царапалась и кусалась, но ему не было больно. Он хотел всего, что у нее было. Он ужасался тому, что происходит, но обнаружил, что не в силах с собой справиться. Дома, у себя в комнате, наедине с собой, он иногда снимал рубашку и царапал себе грудь до крови, воображая, что это она. Он стал тише обычного, и ничего не понимал, и думал только о ней каждый вечер, лежа в кровати, разглядывая перевитые тени пекана за окном.

В конце каждого посещения, когда свет, пробивавшийся сквозь синюю штору, начинал меркнуть, она не давала ему встать с кровати, пока он не скажет, что любит ее. И он был счастлив это сказать. Ему хотелось это сказать.

В эти дневные посещения они немного времени посвящали репетициям. У них продолжался все тот же спор, только теперь на куда более личных нотах. Она проходила все ту же сцену, каждый раз используя другие слова. Исполнение было блестящим, но ее пренебрежение текстом доводило его до бешенства. В книге не так, сердито говорил он. Ты что, читать не умеешь? Расслабься, Беннет, отвечала она, ты слишком чертовски точен и буквален. Юристом, наверное, будешь. Ученым, отвечал он. Ладно, отвечала она, значит, ученым будешь. Так вот, в гробу я видала твою точность. Ты просто не допираешь. Сама ты не допираешь, кричал он. Приходя домой, он ужасался тому, что мог с ней ссориться.

Дядя Мори был единственным человеком, которому Беннет рассказал о Лейле. Господи боже мой, громко сказал Мори. Беннет, мальчик мой, сказал он, обнимая его за плечи, да ты растешь. Но учительница… Боже ты мой, Беннет. Сколько ей лет? Не знаю, ответил Беннет, может, двадцать шесть. Господи ты боже мой, сказал Мори. Расскажи мне о ней.

Беннет попытался описать Лейлу, но не смог. Тогда Мори пустился рассказывать, как первый раз влюбился. Это было в Нэшвилле, ему тогда было чуть за двадцать. Была война, но Мори признали негодным к службе. Он ее встретил в Сентинел-парке в воскресенье, в июне. На ней было белое ситцевое платье. У него тогда было немного денег, и они лето и осень провели на лодках, на пикниках, в автомобильных поездках. Мори рассказывал, и у него увлажнились глаза.

И что ты собираешься делать? спросил наконец Мори. А что он собирался делать? Беннет никогда не думал о том, что они с Лейлой собираются делать. Он мог только предположить, что будет ходить к ней домой два раза в неделю.

Мори пошел в ванную и вернулся с мокрыми штанами — от того самого крана, который разбрызгивал воду мимо раковины. Мне пора, сказал Беннет. Мори кивнул и потрепал его по спине. Да, Беннет, это что-то, сказал он. Ну, береги себя.

Школьные занятия кончились в июне. Беннет продолжал ходить к Лейле. Иногда он заходил по вечерам, и они плавали в бассейне, вдвоем, и смотрели на луну, ползущую по карнизу дома. Они ходили в ресторанчики в Южном Мемфисе, где нельзя было встретить никого из знакомых, в маленькие гамбургерные на Шелби-драйв с подмигивающими неоновыми вывесками. Они ходили в Чандлер-парк, сидели на покрашенных эмалевой краской скамьях, обжигающих кожу даже в тени. Однажды они поехали в аэропорт и стояли там у ограды, глядя на взлетающие один за другим самолеты. Из-за ограды людей не было видно, только головы. Беннет и Лейла гадали, куда летят пассажиры и зачем, и придумывали биографию для каждой из голов. Они ездили на озеро Мак-Келлар рано утром, когда там никого не было, и плавали на остров, как когда-то с Джоном. Но с Лейлой было такое чувство, будто он никогда раньше здесь не был.

Беннет уезжал в колледж в сентябре. Где-то в середине августа Лейла сообщила ему, что переезжает в Нью-Йорк. Она хотела попытаться устроиться в небродвейское шоу. Как только устроится, она сообщит ему свой адрес и телефон. Это его обрадовало. Он собирался в колледж на северо-востоке, и Нью-Йорк будет ближе Мемфиса.

Через несколько дней он зашел к ней и застал пустую квартиру. Куда уехала Лейла, не знал никто.

В последующие годы он много раз обращался в справочное бюро Нью-Йорка, но Лейлы не было в списках. Дважды он сам ездил искать ее в небродвейских театрах. Ее там не было. Через много лет он часто думал, почему вообще любовь семнадцатилетнего мальчишки должна была для нее что-нибудь значить.