Друг стад

5

Вот уж никогда не думал, не гадал, что меня сочтут специалистом по овцам. Дома все мои родственники держали по несколько овец, так что об разведении и повседневных нуждах этой разновидности рогатого скота я, конечно, знал несколько больше, чем какой-нибудь там человек с улицы. Однако после операции над Сэром Альфредом, любимым бараном богатой миссис Ванландингэм, которому я удалил почечный камень, на меня вдруг стали смотреть как на великого героя и спасителя овечьего царства. Вообще-то операция была пустяковая. Но, к несчастью для сэра Альфреда, в результате оной ему пришлось перейти с голубых ленточек на розовые и отныне и впредь посещать дамскую комнату, навсегда позабыв о двери, помеченной буквой «М». Тем не менее, благодаря тому, что миссис Ви повсюду громогласно распространялась о том, сколь искусен я в деле спасения овечьих жизней, мне стали звонить кое-кто из местных овцеводов, а также овцеводы окрестных графств и даже соседних штатов. Звонили по самым разным поводам: от просьб предоставить бесплатную информацию до вызовов на дегельминтизацию, вакцинацию и обрезку копыт.

— Тут никто, кроме вас, овец и не врачует, — уверяли все в один голос. И, возможно, не лгали; ведь Карни Сэм Дженкинс со всей определенностью дал понять, что «вожжаться с овцами» ему недосуг.

Вот почему однажды с утра спозаранку я явился на ферму к Ронни и теперь наблюдал за его попытками согнать в загон всех своих восемьсот подопечных. Следя за процессом с расстояния, я так понял, что семьсот девяносто восемь овец вроде бы бегут туда, куда велено, но, как всегда, нашлась парочка, которую хлебом не корми, а дай повыпендриваться.

Диссидентка, — старая надменная западно-техасская овца, — явно усмехаясь, очень собою довольная, повела своего ягненка в восточном направлении, прочь от стада, уже благополучно собравшегося в загоне.

Из своего пикапа, припаркованного на краю пастбища, я внимательно следил за происходящим, гадая, нужна ли помощь — или разумнее не вмешиваться. Но когда овца перешла на галоп, я понял, что не в силах больше сидеть сложа руки, — не попытавшись хотя бы отрезать беглянке путь.

— Черт тебя дери, скотина! — завопил я и тут же подавился смехом: это же надо — из моих уст да такие слова!

Я завел грузовик, воткнул нижнюю передачу и рванул за овцой. Во все стороны полетели комки засохшей красной глины и клубы пыли.

Трехмесячный ягненок ни на шаг не отставал от матери, — он неизменно держался слева от нее и чуть позади. Я отлично знал, что безумная скачка сводит на нет бесценные фунты, вкормить которые в сию молоденькую тушку стоило Ронни немалых трудов.

Секунда-другая, и я, крутнув руль, пристроился справа от курчавой скотинки и принялся орать во весь голос и колотить кулаком по двери, надеясь, что овца, как паинька, повернет назад. Но она вдруг метнулась в сторону — и врезалась точнехонько в левое переднее колесо.

Бамс! Шмяк! Бамс! Вслед за первыми ударами последовали «бамсы» полегче, — овца явно развлекалась с полом моей машины. Ягненок тупо поскакал дальше, то и дело оглядываясь и блея.

— Ох, нет! — простонал я. — Поздравляю с приобретением: овца, одна штука, причем физически увечная!

Я притормозил на краю террасы, выпрыгнул из грузовика и, опустившись на колени, заглянул под машину. Я ожидал увидеть материал, пригодный разве что для травмотделения и доблестных работников реанимации, либо для пасхального обеда, но к счастью, глазам моим явилась овечка живая и невредимая. Она лежала на боку совершенно неподвижно, но глазные яблоки двигались, а бока вздымались и опадали. А шерстка поджаривалась на горячем глушителе.

— Надо вытащить это сокровище, пока она не превратилась в пепел, да и пикап вместе с нею, — пробормотал я себе под нос. И со всей силы потянул овцу за задние ноги. Да только не так-то это просто, если лежишь на животе и пытаешься по возможности не соприкоснуться с горячими трубопроводами выпускной системы! Тут подоспел и Ронни, и, тяжело отдуваясь, засыпал меня вопросами:

— Вы ее, никак, сбили, док? Насмерть, нет? А что это за вонь?

— Помогите поскорее вытащить эту тварь из-под машины, пока мы тут все не изжарились! — заорал я.

— Похоже, она заартачиться надумала, — воскликнул Ронни.

Когда животные «артачатся», они обычно ложатся на землю и упорно отказываются вставать на ноги. Особо подвержены приступам «артачизма» овцы, скот браманской породы и джерсейские молочные коровы. В таких случаях не помогают ни уговоры, ни мольбы, ни угрозы физической расправы, ни самые что ни на есть грубые ругательства.

Иногда таких животных называют упрямыми, норовистыми, «упертыми», «фордыбаками», или просто симулянтами. Есть и другие синонимы, еще более диалектные и притом на удивление образные; ими пользуются пастухи и владельцы этих в высшей степени несносных скотин. Я так и не сумел понять, почему это для того, чтобы «поартачиться», овцы выбирают самое неподходящее время. Можно подумать, сия акция у них планируется заранее.

«Ха, а не поартачиться ли мне прямо здесь? — надо думать, тихонько блеяла себе под нос наша овечка. — Пожалуй, поваляюсь-ка я на боку, закачу-ка глазки да понервирую этих двуногих идиотов, насколько хватит сил и воображения! Они, небось, решат, что я померла; то-то попрыгают!» Держу пари, овца изрядно развлекалась, хихикая про себя, пока я пытался вытащить из-под машины ее обмякшую тушу.

С большим трудом мы с Ронни наконец-то извлекли несносную представительницу овечьего племени из-под грузовика.

— Она, часом, не померла? — осведомился Ронни. Овца и впрямь не подавала признаков жизни.

— Не-а, она ж дышит. Усадите-ка ее на задницу; посмотрим, что она будет делать. — Ягненок ее умчался уже за две террасы и вопил так, словно отродясь не слышал слова «артачиться».

Надо думать, наша овца артачилась не в полную силу, потому что, заслышав голос своего ненаглядного отпрыска, она вскочила на ноги и помчалась прямиком к нему, чуть заметно не то прихрамывая, не то вихляя задом.

Недобро сощурившись, Ронни поглядел на меня — и скрипнул зубами.

— Доктор, зачем вы на мою овечку наехали? Это ж моя гордость!

И почему это животное, с которым я свалял дурака, всегда оказывается «гордостью» своего хозяина? Всякий раз это «лучшая корова», даже если она не принесла ни одного теленка со времен корейской войны[2]. Всякий раз это «лучшая овца», даже если каждый второй год она производит на свет шишковатого ягненка, а шерсть ее на ощупь напоминает тронутую заморозками овсяную солому.

— Право же, Ронни, я вовсе не хотел ее сбить. А то вы сами не знаете? — запротестовал я.

— Ну, конечно, как же иначе! Овечка ни с того ни с сего взяла да и бросилась под ваш дурацкий пикап! — фыркнул он.

— Именно так она и поступила! И я тут ни при чем! Кроме того, вы были в загоне, возились с этим дурацким проломом!

— Ну ладно, забудем. Давайте-ка попробуем завернуть негодяйку обратно в загон! — воскликнул Ронни.

— Ну уж нет! — завопил я. — Ну ее ко всем чертям! Займемся лучше теми, что уже там. Я и без того потерял уйму времени.

Ронни неохотно согласился, однако, пока мы ехали вверх по холму по направлению к загону, еще не раз и не два оглянулся через плечо. Он злобно бормотал что-то себе под нос, отзываясь о беглянке не то чтобы лестно и обещая, что следующим же грузовиком отправит ее на скотобойню, — как только поймает.

Но вот вдали показался загон, и в голову мне тут же закралась мысль: что-то овец не так много, как полагалось бы. Я бы предположил, там скорее пятьдесят восемь голов, нежели семьсот девяносто восемь. Но тут я заметил пролом в противоположном конце загона: овцы потоком двигались по подъездной дороге, кто шагом, а кто и бегом. Хотя грохот грузовика заглушал все прочие звуки, я знал: в их победном блеянии звучат лозунги: «Свободу — овцам!»

Едва заметив массовый побег, Ронни на полном ходу выскочил из грузовика и срывающимся голосом принялся выкрикивать распоряжения, причем в каждом фигурировали слова «Стойте!», «Назад!» и «Вернитесь!» Но было слишком поздно: по меньшей мере четыреста голов уже вышли на шоссе и теперь направлялись к городу. Затормозив и выключив зажигание, я услышал, как оглушительно сигналят машины и замедляют ход дизельные грузовики.

— Ну, почему? Почему я вечно влипаю в какую-нибудь историю? спрашивал я сам себя, труся вслед за Ронни и пытаясь понять, что делать. А он галопировал параллельно придорожному забору, точно олимпийский спринтер; всякий раз, как его поношенные теннисные туфли соприкасались с комковатой землей, в воздух взлетали облачка красной пыли. Ронни уже почти поравнялся со второй овечьей волной… и тут он одним прыжком перемахнул через забор, резко затормозил в конце подъездной дороги и развернулся лицом к овцам. Стойка его яснее слов говорила: «Стой, стрелять буду!».

— Хо-хо, — явно промолвили овцы хором, разом прекращая блеять, жевать и бежать. — Ну вот, приехали! Хозяин-то спятил!

Поединок воли продолжался: Ронни хватал ртом воздух с видом как можно более грозным.

— Док, подкиньте ведро! — пропыхтел он, складывая ладони рупором.

Две-три минуты спустя я уже протягивал ему пустое пластмассовое ведро вместимостью в пять галлонов. Ронни тут же принялся с энтузиазмом похлопывать ладонью по ведру, издавая звуки, похожие на блеяние овец.

Похоже, трюк сработал: при каждом хлопке овцы принимались блеять в унисон, вроде как на службе в Методистской церкви. Нос каждой овцы обратился в сторону внезапно ставшего милым пастыря; каждая пара глаз, точно во власти гипнотического воздействия, не отрывалась от волшебного ведра. Даже многочисленная группа, направляющаяся к ближайшему торговому центру с холодными напитками, заслышав благую весть, изменила направление и поспешила назад по подъездной дороге, словно члены ее вдруг были объявлены победителями в лотерее, а «банк» распределял человек с ведром.

Я глазам своим не верил! Ронни омывало море курчавых пушистых созданий, а он, держа ведро высоко над головою и слегка пошатываясь, шел среди них, возвращая отару в загон. Один неверный шаг — и его затопчут тысячи острых, точно кинжалы, копыт!

Еще несколько минут — и все стадо вихрем ворвалось в загон через пролом в западной стене, и снова оказалось взаперти. Даже злосчастная «жертва дорожного происшествия» жалобно блеяла у восточного пролома, умоляя, чтобы и ее допустили внутрь.

— Честно скажу: я потрясен, — сообщил я Ронни. — Вот уж не думал, что сегодня мне суждено снова увидеть загон полнехоньким.

— Видать, права пословица: больше мух поймаешь на сахар, чем на уксус, — отвечал Ронни. — Я это называю «психологией ведра».

Те, кто считают себя опытными, наследственными пастухами-ковбоями, впервые попытавшись иметь дело с овцами, оказываются в тупике. Представители овечьего племени загонщиков не особо жалуют и к грузовику, мчащемуся на полной скорости, никакого почтения не испытывают, зато по большей части держатся кучно и звон ведра и знакомый голос их едва ли не гипнотизируют. Иногда я готов пожалеть, что коровы уступают овцам в сообразительности. Не то, чтобы часто; иногда.

Этот общеовечий сбор был созван того ради, чтобы выгнать животным глистов, вакцинировать ягнят и обеспечить обрезку копыт. Кроме того, нескольким запоздалым ягнятам следовало обрезать хвосты, чтобы те не слишком марались в земле, — ведь чем грязнее «тыл», тем больше налетит мясных мух. Мне предстояло по-быстрому произвести общий осмотр, — проверить состояние глаз, зубов и вымени каждой овцы, чтобы убедиться: это животное достаточно бодрое и энергичное, чтобы оставить его в стаде еще на год.

Сказать, что овцам требуется целый комплекс профилактических санитарных мер, — значит, выразиться весьма сдержанно. Ни одно животное, исключая разве человека, не нуждается в таком интенсивном и непрерывном врачебном наблюдении. Собственно говоря, учебники битком набиты описаниями овечьих болезней, названия которых, как правило, практически непроизносимы, и диагностировать их по большей части возможно только в процессе вскрытия. Грубо говоря, овца — золотая мечта паталогоанатома, но ночной кошмар практикующего ветеринара, — если, конечно, не держать все эти болезни под контролем.

«На больной овце сразу можно ставить крест, — как-то раз объявил Карни Сэм Дженкинс на своем ежедневном семинаре для завсегдатаев универсального магазинчика при бензозаправке миссис Руби Маккорд. — Овца как родится, так сразу и начинает искать местечко, где бы копыта откинуть».

Заявление Карни касательно того, что больные овцы выздоравливают редко, имело под собою некие основания. Овцы от природы наделены стадным инстинктом в значительно большей степени, нежели другие животные; и этот самый стадный инстинкт не позволяет им отделяться от собратьев, даже если они тяжело больны. И пастух, скорее всего, не заметит никаких признаков недуга до тех пор, пока болезнь не зайдет достаточно далеко, став неизлечимой. Это при том, что большинство животных склонны уединяться, когда заболевают или собираются принести потомство.

Я всегда считал, что есть на свете определенные виды работ, в которых всяк должен непременно поучаствовать, прежде чем ему дозволено будет наслаждаться «жизненными благами». Привести в порядок изгороди, поймать несколько тысяч бройлеров в пыльном курятнике, нарубить дерева на неделю в сосновых лесах южной Алабамы, причем в августе, и какое-то время вручную собирать хлопок на каменистом поле, — это лишь несколько примеров. Выведение глистов и обрезка копыт у целого овечьего стада так и напрашиваются в помянутый список.

Если бы процесс сводился лишь к тому, чтобы попросить курчавую пациентку открыть рот для пары впрыскиваний малоприятного глистогонного снадобья, это была бы не работа, а сплошная забава. Но овцы терпеть не могут, когда покушаются на их пасти; так что едва распылитель с глистогонным приближался к морде, животные переставали блеять и делали вид, что у них как раз случился острый спазм жевательных мышц. Впридачу к подлой симуляции, их шерстяные шубки зимой отсыревают, летом — нагреваются, а осенью полным-полны острых, как иголочки, колючек; так что час-другой бродить среди овец, сражаясь с упрямицами, — опыт отнюдь не из приятных.

Для того, чтобы обрезать овце копыта, животное необходимо усадить в особую позу на манер Будды. Разумеется, эта процедура ей нравится ничуть не больше, чем покушения на пасть, так что овца принимается что есть силы выкручиваться и вырываться, стремясь вернуться в нормальное положение: чтобы все четыре ноги твердо стояли на земле. К счастью, овцедержатель опытный и стойкий обычно в силах убедить овцу, что в ее же интересах во время педикюра сидеть тихо. Если не подравнивать копыта по крайней мере раз в год, особенно в южных штатах, роговая ткань непомерно разрастется и у животного возникнут затруднения при ходьбе. Длинные, разросшиеся копыта также чреваты тем, что овца того и гляди подцепит копытную гниль, — это заболевание приводит к сильной хромоте и порою достигает размаха эпидемии.

Я с радостью отметил, что Ронни привел на подмогу двух подручных, подростков Эда и Калвина. К сожалению, эти юные завсегдатаи бильярдной, обладатели нежных, лилейно-белых ручек, о мозолях отродясь не слышали, и овец видели впервые, если, конечно, не считать картинок в книжках воскресной школы при Баптистской церкви.

Я по-быстрому собрал все мои глистогонно-обрезочные инструменты и, перескочив через забор, окунулся в колышащееся море мохнатых созданий. Ронни последовал моему примеру и мигом ухватил первую подвернувшуюся под руку овцу, демонстрируя Эду и Калвину, что от тех требуется.

— А ну, бегом сюда, парни! Никто вас не укусит! — крикнул Ронни. Когда же подростки принялись оглядываться в поисках ворот, вместо того, чтобы перемахнуть через забор, я понял, что разумнее было бы оставить их в городе гонять бильярдные шары. Зачастую проще все сделать самому, нежели полагаться на бестолковых, неуклюжих помощников, что только путаются под ногами.

Ронни взял на себя поимку овец, а я принял командование над Эдом и Калвином.

— Эд, хватай вон ту! Да не упусти же! — орал я.

— Калвин, а ну, за дело; хватит в носу ковырять! Время-то идет! вопил Ронни.

— Док, вы мне эту дрянь на руку пролили. От нее, часом, вреда не будет? — тревожно спрашивал Эд, вытирая перемазанную зеленой жидкостью ладонь об овцу.

— Не-а, наоборот, еще лучше насобачишься в пул играть! — заверил я. У тебя, часом, глистов нет?

— Это у меня-то? Нет, откуда бы!

— Ты так уверен? Я слыхал про одного парня из Миссисипи, так у него в кишках сидел ленточный червь длиной все десять футов. Доктор посоветовал испробовать на нем овечье глистогонное: дескать, либо помрет, либо поправится.

— И… что? — осведомился Эд, продолжая счищать неаппетитную субстанцию с предплечья.

— Да выжил, как миленький! Еще и потолстел на пятьдесят фунтов! подтвердил Ронни.

Пригнув голову, я проворно принялся за дело, чтобы, чего доброго, не расхохотаться во весь голос над анекдотом про десятифутового глиста и дозу овечьего снадобья.

Собственно говоря, зеленое глистогонное зовется фенотиазин, и что до ленточных червей, на них он никак не воздействует, — ну, или почти никак. Зато у людей вызывает легкое раздражение, — особенно у рыжих и прочих обладателей чувствительной кожи. Всякий раз, когда я пользовал этим средством коров или овец, мне потом казалось, что под воздействием паров фенотиазина мое лицо и руки с тыльной стороны так и полыхают огнем. Позже кожа начинала шелушиться и немилосердно зудеть. Я часто гадал про себя, а так ли тяжко приходится слизистой оболочке овечьего желудка, как моему лбу.

Спустя какое-то время последняя овца получила свою дозу глистогонного, и все мы впервые за последние час-два обрели возможность распрямить затекшие спины и понаблюдать за овечьими ужимками. Одни, мрачно хмурясь, трясли головой и облизывали губы; другие пытались дотянуться до травки, растущей по другую сторону ограды, дабы избавиться от мерзкого вкуса во рту.

— Ну-ка, парни, за дело! Начинаем их валить да копыта резать! скомандовал Ронни, выдавая каждому по инструменту, что на поверку оказались садовыми секаторами. — Смотрите: вот как это делается.

С этими словами Ронни одной рукой ухватил ближайшую, стопятидесятифунтовую овцу за шею, а второй взялся сбоку. Затем, используя колено как точку опоры, приподнял животное над землей и проворно усадил на «пятую точку». Секунда-другая, и по загону эхом прокатился звук пощелкивающих ножниц, ловко отхватывающих избыточную твердую роговую ткань.

Минуту Калвин и Эд молча наблюдали за процессом, затем беспомощно переглянулись. Я знал: они отнюдь не уверены в том, что способны успешно воспроизвести те же самые маневры. Очень скоро Ронни закончил работу, выпрямился, отпустил овцу и проводил свою подопечную взглядом: а та неуклюже поднялась на ноги, сердито вклинилась в строй своих соплеменников и быстро растворилась бы в безликом стаде, — если бы не красная меловая отметка, что Ронни загодя начертил на ее спине.

— А ну, хватайте каждый по овце! Я кому говорю!

Оба подростка тут же опасливо двинулись к ближайшим «пациентам», однако, к вящему их изумлению, оказалось, что овцы весьма увертливы, даже при том, что вроде бы плотно сбились в кучу. Наконец, Калвин поймал старого, медлительного барана, обхватил рукой сговорчивое животное и, покрякивая, стал предпринимать некие попытки завалить его, при каждом усилии запрокидывая назад голову и гримасничая. Хотя баран был стар, изнурен и недужен, весил он по меньшей мере фунтов на сто больше Калвина.

— Да ты ж надорвешься! — воскликнул здравомыслящий Эд, предусмотрительно избравший себе в «пациенты» годовалого ягненка в категории легкого веса.

Посмеиваясь, мы наблюдали за тем, как намеченному «пациенту» Калвина вскорости надоела вся эта суета и он принялся расхаживать по кругу, пытаясь стряхнуть с себя злосчастного двуногого. Внезапно неуклюжий Калвин потерял равновесие — и фигура его исчезла в море шерсти, — лишь руки, локти и колени то выныривали, то вновь терялись среди колыхающихся курчавых шубок.

Когда Ронни с Эдом поспешно вторглись в общую свару, разгоняя и распихивая овец, обнаружилось, что Калвин лежит на спине, а баран передними копытами упирается ему в грудь — и взгляды поединщиков скрещены. Впервые в жизни довелось мне видеть, как представитель семейства овечьих осуществил прием «захват — бросок».

Пока Калвин пытался почистить одежду и вытряхнуть из карманов гладенькие овальные катышки овечьих экскрементов, они с Эдом внезапно вспомнили, что оба опаздывают на исключительно важную встречу в городе Меридиане, до которого было минуть двадцать езды автостопом. Ронни вручил им несколько долларов, и сконфуженные подростки, не оглядываясь, неспешно зашагали к дороге, что вела от фермы к ярмарке. На наших глазах первый же грузовик, едущий в западном направлении, миновал было мальчишек, но тут же с визгом притормозил ярдах в ста и дал задний ход. Подростки без особого энтузиазма затрусили к нежданно-негаданно обретенной попутке; однако по поведению их было ясно, что перспектива прибыть в большой город в неудобном, вульгарном кузове тряской развалюхи-пикапа их отнюдь не прельщает.

— И куда бы это они подались? — полюбопытствовал я, заваливая очередную овцу.

— Да на борцовые состязания, — отвечал Ронни. — Ребята ни одного не пропускают; было бы, кому подвезти!

— Выходит, им по душе показушные драки?

— А то, док! Еще как по душе! Ребята думают, они всамделишные.

Поскольку было уже поздновато, мы решили основную работу отложить на потом, а сейчас заняться только хромыми животными. Обрезая им копыта, мы обсуждали «профпригодность» Эда с Калвином и им подобных и сетовали на то, как мало широкие массы знают о сельском хозяйстве и о том, откуда, собственно, на обеденном столе берется еда.

Позже, когда овцы гуськом потянулись за ворота и затрусили прямиком на обширное пастбище, Ронни высказал вслух ключевую мысль дня:

— И почему это, доктор, столько людей считают, что борьба — она по-всамделишному, а вот бараньи котлеты и свежее молоко на полках магазина появляются сами собою?

Ах, если б я знал! Иногда одного этого довольно, чтобы взрослый, разумный человек взял да и «заартачится»!