Друг сына

Глава 38

– Серый, ну ты бы хоть двери закрывал… – все так же громко и весело говорит мой сын, а я изо всех сил вцепляюсь в футболку на груди Матвея, ощущая, как сердце замирает от ужаса.

Матвей выдыхает, мягко ведет языком по моим губам, успокаивая, а затем, не успеваю я даже пискнуть протестующе, как он отжимается на руках и встает.

Я ничего не могу с этим поделать.

Просто ничего.

Матвей мог бы подождать, пока Димка выскользнет за дверь, в конце концов, он именно это и собирался делать, обернулся уже на пороге, ощутив шевеление за спиной и не сдержав любопытства.

Он всегда ужасно любопытный, мой мальчик…

И ведь Димка не узнал меня, это вполне очевидно же! Попробуй разбери, кого там Матвей к покрывалу прижимает! Я слишком мелкая по габаритам, по сравнению с ним, полностью под его тушей потерялась же, одни только ноги раздвинутые было видно!

Мы могли бы оттянуть как-то это все, избежать…

– Мама?

Димка замирает на пороге, уставясь на меня, все еще не имеющую сил подняться и прямо посмотреть на своего сына.

В его голосе столько неверия, что мне становится еще больнее. И стыднее.

Господи, сколько раз я с ужасом преставляла себе эту сцену! Когда Дима узнает о моей связи с Матвеем, о моей проклятой слабости!

Каждый раз холодным потом обливалась же!

Диким, смертельным ужасом!

Но никогда, даже в самом жутком сне, я не могла себе представить, что все произойдет вот так.

Что мой сын застанет меня в постели со своим лучшим другом. Это словно… Словно пропасть какая-то, безумно глубокая, бездонная.

И я лечу, лечу, лечу…

И чем ниже, тем страшнее.

– Димас, – начинает Матвей, но Димка делает шаг вперед, закрывает за собой дверь, отрезая нас от всего мира.

– Мама?

Его родной голос, полный сейчас непонимания и неверия, режет по живому. И заставляет меня прийти в себя и вынырнуть из трусливого отрицания ситуации.

Все уже случилось, Мира.

Ты долго пряталась, долго лавировала между ними двумя, малодушно не желая принимать решение.

И вот получила то, что получила. Жизнь не любит трусов и дураков. И всегда по ним бьет так, что потом встать очень сложно.

Вдвойне, втройне.

Словно показывая, что не стоит выдумывать, не стоит прятаться. Что нужно всегда быть честными в первую очередь с собой. И с окружающими.

Я этому и сына учила.

А сама…

Боже, что я наделала???

Сажусь на кровати, игнорируя протянутую для помощи руку Матвея.

Не могу сейчас к нему прикасаться, на глазах Димки. Потому что снова малодушно тянет спрятаться от испытующего взгляда сына за широченной спиной своего любовника.

Друга сына.

Боже, какой ужас!

Да как я в это все попала-то?

За что?

Поправляю волосы, вытираю губы.

И все это под постепенно наливающимся черной злобой и ревностью взглядом Димки.

Мне надо ему что-то сказать, как-то объяснить произошедшее, но слов нет!

Какие тут могут быть слова?

“Дима, я случайно нескольно месяцев назад встретила твоего друга. И затащила его в постель. В тот же день. Да чуть ли не в тот же час, бог мой! И потом мы с ним периодически встречались и занимались сексом”.

Отличная речь, да.

И, самое главное, в нынешних реалиях вполне актуальная. Я же решила больше не врать? И сына же этому учила всю жизнь? Вот и сейчас, на своем примере…

Но я не успеваю ничего сказать.

Димка переводит взгляд на спокойно стоящего рядом с кроватью Матвея и с диким рычанием кидается на него!

Вскрикиваю в ужасе, потому что это внезапно происходит!

И так быстро!

Я глазом моргнуть не успеваю, как парни начинают кататься по полу, вцепившись друг в друга и сдавленно рыча.

Комнату наполняют яростные звуки борьбы, и у меня волосы дыбом встают! Я вскакиваю на кровать, подбегаю к краю и с ужасом смотрю, как Дима и Матвей мутузят друг друга.

Это так страшно!

Хорошо, что ни у одного, ни у второго нет нормального расстояния для размаха кулака, потому они используют в основном удушающие приемы. И в этой борьбе Дима проигрывает, конечно.

Он гораздо легче своего противника и занимался единоборствами. А Матвей – греко-римской.

Потому нет ничего удивительного, что буквально через пару минут Дима попадает на удушающий.

Матвей сжимает его за шею сзади, не пускает, не дает ни слова выхрипеть.

Спрыгиваю на пол, падаю на колени перед ними, пытаюсь расцепить жесткий захват Матвея:

– Отпусти его, слышишь? Отпусти! Задушишь же! Господи! Да отпусти его!

По моим щекам текут слезы, лицо Димки стремительно краснеет, и я, потеряв всякий разум, изо всех сил луплю ладонями по железному предплечью, сдавливающему шею сыну.

Матвей отпускает, и Димка, сделав судорожный вдох, резко откатывается в сторону, кашляет натужно.

И я ползу к сыну на коленках, обнимаю его, глажу, стремясь, как когда-то в далеком детстве, утешить и закрыть от всех напастей.

Вот только сейчас именно я являюсь источником этих напастей. И это бьет. Больно и остро.

– Димочка… Дим… – шепчу я, садясь прямо на полу и гладя красное лицо сына, осторожно трогая шею, на которой уже проступают красные пятна, – больно? Да? Скорую?

Димка еще пару раз глубоко вдыхает, на мгновение замирает в моих руках, словно ищущий ласки котенок, а затем отшатывается.

Я тянусь за ним ладонями, но он отсаживается прямо по полу еще дальше, так, чтоб нас обоих видеть.

Меня, потерянно уронившую руки на колени. И Матвея, чье тяжелое дыхание слышу за своей спиной. Очень близко.

Слишком.

А затем ощущаю, как жесткая ладонь обхватывает меня за талию и по-собственнически роняет назад, заставляя опереться о каменную надежную грудь.

Это настолько показательно выглядит, что Дима, прекрасно отследивший движение Матвея, сужает глаза, а губы изгибает в жестком ревнивом оскале.

Я дергаюсь, пытаясь вырваться и снова подползти к сыну, поговорить с ним, утешить, хоть что-то сделать! Но Матвей не пускает, жестче давя на талию.

Он смотрит поверх моей макушки в глаза сыну. Я не вижу это, чувствую.

Дима смотрит то на меня, то выше моей головы, на Матвея.

И затем снова на меня.

– И как долго? – спрашивает он.

С волнением замечаю, что голос его хрипит. Неужели, Матвей слишком сильно сжал? Надо же скорую! Вдруг что-то с гортанью? Он же… Он же, как зверь! Вообще силу не соизмеряет! Дима же такой маленький…

Ловлю себя на этой мысли, пропитанной священной материнской яростью, и торможу, еще раз оглядывая своего маленького, практически двухметрового сына. С широченным разворотом плеч. С мощной шеей. С тяжелыми ручищами, сейчас непроизвольно сжимающимися в кулаки.

И взгляд у него – не детский.

Мой сын давно вырос. И я, вроде, замечала, понимала, но как-то все не до конца.

А сейчас…

– Несколько месяцев, – опережая Матвея, говорю я.

Дима неверяще качает головой, смотрит теперь только на Матвея.

– Какого хера ты это сделал? – рычит он, – ты же знал, что это – моя мама! Какого ты к ней вообще?..

– Я ее люблю, – выдает Матвей, и еще сильнее сжимает меня, в ужасе дернувшуюся было в сторону.

Глаза Димы становятся совсем черными, сумасшедшими. Кажется, еще одно слово – и он снова кинется на Матвея! Несмотря на то, что силы явно не равные. Дима забывает себя в ярости иногда. А здесь…

– Брат, давай поговорим, – продолжает Матвей, – я не хотел, чтобы так…

– А как хотел? – снова срывается на рык Дима, – по-тихому спать с моей мамой? За моей спиной? Тварь ты, а не брат! Ну а ты? – он смотрит на меня, – как ты-то могла? Ты в курсе, сколько у него баб? Ты понимаешь, что просто развлекуха для него?

– Димас! – рычит предупреждающе Матвей, – это не так. Выбирай выражения.

– Да я охереть, как стараюсь! Выбирать! – отвечает Дима, и опять переключается на меня, – мам… – неожиданно его голос ломается, становясь по-детски обиженным, – мам… Зачем ты так? Ты же знала, кто он…

– Я его люблю, Дим, – я сама не верю в то, что говорю это сейчас. В такой обстановке. И, судя по сильнее сжавшейся на моей талии ладони, для Матвея это тоже неожиданность. Но больше ничего в голову не приходит. Только говорить правду. А это – правда.

– Любишь? Его? – Дима смотрит на меня, и я вижу, как чуть подрагиваюст его губы, словно заплакать собирается, как в детстве, но сдерживается изо всех сил.

Сжимает кулаки, резко встает и выходит из комнаты.

– Дима… – я копошусь в руках Матвея, пытаясь вырваться и побежать за сыном, но меня не пускают. Более того, спеленывают еще сильнее, лишая возможности шевелиться, а в ухо утыкаются горячие губы:

– Не надо, пусть прогуляется, выдохнет…

– Да откуда он тут вообще взялся? – со слезами на глазах говорю я.

– Ну так он же с Лизкой дружит, они часто сюда приезжают на лошадях кататься, – как само собой разумеющееся, отвечает Матвей, продолжая меня удерживать и мягко поглаживая по напряженному животу своей огромной ладонью, – он Лизку, наверно, искал… Я и не знал, что он сегодня тут будет…

– Да почему ты мне не сказал, что такая вероятность вообще есть? – горестно прерываю я его, – я бы ни за что не поехала сюда!

– Потому и не сказал, – отвечает спокойно Матвей и целует меня в макушку, – в конце концов, лучше так, сразу. А то ты со своими страхами могла нас еще пару лет так друг от друга прятать.

– Господи… – я, как-то разом обессилев, откидываюсь затылком на грудь Матвея, – что теперь будет-то?

– Все хорошо будет, малыш. Поверь мне.

Я молчу, не желая отвечать, что в этом-то и есть основная сложность для меня.

Поверить.