Другая сторона Эвереста

6

Я брился ледяной водой в столовой палатке в базовом лагере, когда в неё с важным видом вошел Кис, вернувшийся из индийского лагеря. У индусов барахлил спутниковый телефон. Кис каким-то чудом вдохнул жизнь в испорченный аппарат. В знак благодарности индусы предложили ему бесплатно поговорить по телефону.

— Я дозвонился до Кати в Канаду.

— Здорово.

— Есть новости.

— Да?

— Я скоро стану папой.

— Господи! Это замечательно.

Вечером мы отметили это событие раздражающе злым тибетским бренди.

Самодовольный будущий отец вытащил тоненькую коробку кубинских сигар с обрезанными концами и угощал всех желающих. Не найдя ни одного желающего и передумав прикуривать на такой высоте, Кис периодически нюхал незажжённую сигару.

— Одного запаха достаточно, — величественно провозглашал он на следующее утро, когда я, слегка разбитый, лежал в палатке и читал, вдруг услышал бормотание дизельного грузовика, вкатившегося на ледник Ронгбук. Вскоре после этого до меня донесся крик Саймона: «Манти!»

Я высунул голову из палатки и увидел, что Саймон здоровается с кем-то в столовой. Меня окликнул Сандип.

— Никак «кошачья повозка» приехала, — сказал он. «Кошачья повозка» — это прозвище, данное кем-то грузовику треккеров, который, как мы знали, может навестить нас в любой день. На его борту едет команда туристов, путешествующих по Тибету, организованная туристской ветвью «Гималайских королевств». По прошествии нескольких недель вынужденного полового воздержания в воображении каждого участника мужского пола представали гибкие красавицы, которые без сомнения были в группе туристов. Действительно, в последние дни за ужином мы ни о чем другом и не говорили, доказывая (если это надо доказывать), что поведение мужчины от высоты сильно не зависит.

— Наверное, в группе человек двадцать, из них, по крайней мере, пять или шесть девочек, — подсчитал кто-то.

— Гораздо больше, — я полагаю, — десять или пятнадцать.

— Они разевают рот на мужиков.

— Конечно.

— Непременно среди них будут девочки из Скандинавии.

— Вероятно, несколько.

— Исторически Тибет всегда притягивал нимфоманок.

Когда, в конечном итоге, «кошачья повозка» извергла своё содержимое, мы поняли, как далеки мы были от истины. Рядом с Манти, руководителем группы, стояли только четыре платных клиента — древнего вида шестидесятилетняя парочка и два бородача с трясущимися коленями. В одном отношении мы были правы. Туристы разевали рты, но под действием высоты и только. Для нас это было ударом.

Но всё же в прибытии грузовика была и хорошая сторона — с ним приехала почта из дома и от друзей. Мы похватали свои письма и разошлись по палаткам читать драгоценные послания.

Фиона писала о семейных новостях, связанных с короткими каникулами, и о клумбе с новыми растениями у них в саду. Это сообщение звучало особенно невероятно здесь, на унылом каменном ландшафте Ронгбука, где вряд ли может вырасти какое-нибудь растение. Это все было довольно забавно. Но подтекст письма нетрудно было разгадать. Фиона хорошо знала, насколько рискованная наша экспедиция, и это, очевидно, растягивало десять недель ожидания до десяти лет. Для нас не было ничего необычного в том, что мы находились по разные стороны земли, но в этот раз ситуация была другой и не только потому, что это было опасное предприятие. Фиона понимала, что Эверест станет для меня неким водоразделом по многим причинам. Во-первых, я собирался сделать свой последний приключенческий фильм, во-вторых, я хотел найти путь, который остановит разрушение наших отношений.

Отношения между нами не были плохими, действительно в них оставалось на удивление много хорошего. Мы всегда были счастливы, когда были вместе. За все годы нашей совместной жизни мы никогда не повышали голоса друг на друга и всегда были способны посмеяться вместе.

Но была одна основная проблема: проходило два, три дня после моего возвращения домой, и я обнаруживал, что шагаю взад и вперед по комнате, размышляя о том, как, чёрт возьми; сказать Фионе о следующем приступе зуда в ногах. Я не скучал, находясь дома, это была моя постоянная неудовлетворенность собой, чувство, что мне следует лучше делать фильмы, которые я снимаю, лучше писать сценарии, которые пишу. Возможно, это была та движущая сила, которая вытаскивала меня за дверь.

Так было, и Фиона была сыта этим по горло.

И что же делать? Мы всё ещё сильно любили друг друга, и я не собирался разбрасываться этим. И я, конечно, не хотел переделывать то, что в основе было счастливой семьёй. Но я толкал Фиону к тому, что жить со мной было гораздо труднее, чем жить без меня.

Я пролежал весь день в палатке, уставившись в бесконечность.

Вечером за ужином у меня было унылое настроение.

— Ты что-то немного не в себе, — сказал Роджер, — что-то случилось?

— Мысли о доме.

Объяснять больше было нечего, мы все в равной степени страдали ностальгией и знали, что это неизбежно.

— Лучше вообще не получать писем из дома, — сказал Брайан, — это невыносимо.

И в некотором смысле он был прав.

Неудивительно, что в свободное время, которого было достаточно, мы часто обсуждали, когда и как разделят нашу группу. Разделить группу из девяти альпинистов было логически целесообразно, хотя бы потому, что в верхних лагерях не хватило бы палаток на всех, к тому же штурмовая группа из девяти человек была бы опасно громоздкой. Нам предстояло выходить двумя группами с промежутком в три или четыре дня.

Вопрос — как нас поделить — не был трудным для Саймона. Кис, Ал и я был и в команде благодаря Брайану, следовательно, мы должны быть с ним в одной группе, там же должен быть и Барни как гид. Так сформировалась наша пятерка.

В четверку входили: Саймон, Тор, Сандип и Роджер.

Но какая группа пойдет первой? Вот вопрос, который владел нашими умами всё время ожидания в базовом лагере. Мы бесконечно обсуждали все за и против, пока ждали решения Саймона. Идти первыми было легче психологически, потому что меньше времени придется торчать в базовом лагере. Мы достигли пика спортивной формы, пика акклиматизации и были готовы к штурму морально и физически.

Дни, проведенные в базовом лагере, были пустыми, деморализующими, когда вирус, занесённый туристами, мог уничтожить шанс на успех. Кроме того, период ожидания давил психологически. Сомнения множились, как бактерии, разъедающие страхи были результатом размышлений каждого из нас об известных и неизвестных опасностях, поджидающих впереди.

Мы отчаянно стремились наверх.

Были также и другие факторы, дающие понятные преимущества первой группе. Запасы кислорода и питания, находящиеся в лагерях 5 и 6 были тщательно рассчитаны по человеко-дням. А что если первой группе придется на день-два задержаться из-за непогоды? В этом случае они будут вынуждены воспользоваться запасами, предназначенными для второй группы. Саймон убеждал всех, что в этом случае он просто пополнит запасы, послав носильщиков с грузом в верхние лагеря, тем не менее, участников не покидало ноющее сомнение — окажется ли драгоценный кислород в нужном месте и в нужное время?

Ал указал на другую возможную неприятность для второй группы, если первая задержится. В лагерях 5 и 6 количество мест ограничено. Двух «Квазаров» с трудом хватит для группы из четырёх-пяти альпинистов. Вторая группа может столкнуться с тем, что спускающиеся альпинисты, неожиданно заняв лагерь 5, создадут затор, вынуждающий группу, идущую вверх, прервать восхождение. Ал уже сталкивался с таким сценарием в своей второй экспедиции на Эверест. Затор в лагере 5 свел на нет все его шансы на успех.

Болезнь или несчастный случай, произошедшие в первой группе, могут также лишить шансов участников второй группы, если им придется участвовать в спасательных работах.

Казалось, что все складывается против второй группы, но был один фактор, который перевешивал все остальные и мог нанести удар первой группе — погода.

— Нет никакой разницы, какая группа пойдет первой или второй, — прозвучал голос умудрённого в этом вопросе Ала. Если ударит непогодь, то никакая группа не сможет достичь вершины. У второй группы ровно столько же шансов поймать «окно» хорошей погоды, как и у первой. Как кому повезёт.

Погодное «окно» — драгоценная призрачная случайность. Она значит больше, чем кислород, продукты, места в палатке, и ей, в конечном счете, решать, кто из нас достигнет Крыши Мира.

Мы нуждались в этом окне, но в то же время и боялись его. Погодное окно может легко превратиться в погодную ловушку. Нас изумляло, с какой устрашающей скоростью меняется погода на Эвересте. В ясный день погода может резко ухудшиться и меньше чем за час обернуться диким ураганом. Окно может так же быстро захлопнуться, как и открыться, и пятиступенчатый замок Эвереста защелкнется, охраняя его.

Это непреложный факт, козырная карта вершины, и потому ни один альпинист, как бы ни была высока его квалификация, не может полностью быть уверен в успехе. Мы могли изо всех сил пытаться предугадать погодные условия, в которых пойдём на восхождение, но, по большому счёту, мы были в руках судьбы.

Все горячо обсуждали возможность второй попытки штурма вершины, понимая, что восстановительный период, последующий за неудачным восхождением на высоту 8000 метров, не позволит нам вписаться в десятинедельный срок нашей экспедиции. Было ясно — у нас есть только один шанс, и это всё.

Саймон объявил о своем решении, совершив обход лагеря и беседуя с каждым индивидуально в палатке (я оценил этот его шаг как тактический для предотвращения недовольства, которые возможны при коллективном разговоре).

Брайан, Барни, Ал, Кис и я (группа А) выходим первыми через два дня, Саймон, Сандип, Тор и Роджер (группа Б) идут вторыми через три дня после нас.

Все согласились с этим решением, кроме Тора, которого особенно расстроила необходимость задержаться в базовом лагере. Возможно, Тор больше других страдал от вынужденного бездействия. Сандип и Роджер восприняли это спокойно, хотя им тоже было нелегко сидеть в базовом лагере, в то время как группа А отправится на восхождение.

Решение Саймона было отчасти политическим решением. Статус Брайана как актера гарантировал, в случае успеха, «Гималайским королевствам» широкую огласку в прессе, в добавление к снятому фильму.

По этой ли причине Брайан и наша киношная команда получили призовой первый номер? Дать нам первый и лучший шанс с максимальными ресурсами? Этот вопрос никогда не обсуждался публично, но каждый из нас, особенно группа Б, полагали, что это так.

Брайан был, как всегда, жизнерадостным и бодрым. Как и Ал, он был настроен на долгое ожидание в базовом лагере. В отличие от нас Брайан не расстраивался, а принимал бездействие как должное, как часть всего процесса.

— Мы лезем на гору, — говорил он мне, — даже когда мы сидим здесь. Мы отдыхаем, мы расслабляемся. Хороший день здесь так же ценен, как хороший день наверху — всё на пользу. Нет смысла двигаться, пока мы не уверены, что всё в порядке.

Рассуждая подобным образом, он отправлялся отдыхать в «гималайский отель» — свою палатку, где слушал классическую музыку и листал книгу. И это не было игрой, Брайан действительно мог расслабляться в подобной обстановке. Я искрение восхищался открывшейся в нём зрелости и силе разума. Брайан отчетливо осознавал важность игры в ожидалки. Он мог стряхнуть с себя напряжение, тогда как остальные из нас сгибались под ним. Возможно, это умение развилось в нём за годы актерской работы, когда способность контролировать свои нервы во время премьеры является первостепенной.

В середине нашего ожидания в базовом лагере прошел удививший нас слух, что Ричард, журналист из «Фаиненшел Таймс», возвращается в экспедицию. Слух пришел из индийской экспедиции, у которой была ежедневная радиосвязь с Катманду. В одном из этих сеансов они получили через индийское посольство сообщение от Ричарда, в котором говорилось, что он намерен вернуться.

В ответе Саймона в крепких выражениях говорилось, что ни при каких обстоятельствах Ричард не должен возвращаться в состав экспедиции. Появление ещё одного участника влекло за собой изменение всей логистики восхождения. Короче говоря, для Ричарда не было ни продуктов, ни кислорода, ни места в верхних лагерях. Было слишком поздно что-то менять. Сообщение Саймона осталось без ответа.

— Привет, ребята, — через три дня Ричард вошел в лагерь. Путь от Катманду через Тибетское плато он преодолел на попутных машинах.

— Я специально сообщил по радиосвязи в Катманду, чтобы вы не возвращались, — холодно сказал ему Саймон.

— Вы не получите обратно спою чертову палатку, — встрял Брайан. Это была не очень дружественная встреча.

Я уже сталкивался с синдромом «третьего липшего» в других экспедициях. И теперь Ричард испытал его на своей собственной шкуре, в самой его скверной форме. Команда приспосабливается к новым условиям, когда одни участник покидает её. Если же этот человек неожиданно появляется и пытается снова влиться в коллектив, он неизбежно оказывается отвергнутым независимо от того, насколько популярным он был раньше.

Ричарду было запрещено подниматься выше базового лагеря, но он решил воссоединиться с командой и выполнять свои профессиональные обязательства перед газетой. Эта впечатляющая демонстрация профессионализма означала, что он — единственный имеющийся в наличии журналист, который будет через несколько дней отправлять репортажи, когда разразится шторм.

Зная о нашем близком выходе, я вручил Сандипу на хранение небольшую пачку писем. Я понял, что на восхождении мы ни от чего не застрахованы, и написал несколько коротких прощальных писем, которые и передал Сандипу.

— Не мог бы ты их отправить, если я не вернусь, — спросил я его. Сандип с удивлением взглянул на топкую стопку писем.

— Конечно.

То, что я сделал, могло показаться паникой, но мне действительно было легче идти на восхождение, зная, что в случае несчастья мои письма придут к людям, которых я любил. Я чувствовал, что самое тяжёлое — уйти не попрощавшись.

— Эй, Мэтт, — окликнул меня Сандип, когда я вновь занялся укладкой, — я искрение надеюсь, что мне не придется отправлять эти письма.

— Я тоже.

Перед нашим выходом мы сделали несколько групповых фото, после чего группа Б помахала нам на прощание руками. Не знаю точно почему, но я не люблю групповые снимки. Суеверно отношусь к ним. Я почувствовал, что и остальные участники делали это с неохотой. Возможно, групповое фото имеет особое свойство, как нервная дрожь, которую я испытал, когда в первый раз увидел наши имена в восходительском пермите, и когда вдруг чётко обнажилась уязвимость нашего предприятия.

Имена, напечатанные на листе, ряды улыбающихся друзей, запечатленные в базовом лагере — как легко гора может стереть их с лица земли. Групповые снимки часто становятся погребальными в литературе о гималайских восхождениях, и ни одно из этих улыбающихся лиц ничего не знает о той участи, которая его ожидает.

Барни больше других не любил эти фотографии. Он даже не показал своё лицо, надвинув шляпу и солнцезащитные очки. Мне тогда его поведение показалось глупым, но потом я понял, что он чувствовал то же самое, что и я, только гораздо острее.

Ал тоже чувствовал себя дискомфортно. У него была коллекция подобных экспедиционных фотографий, многих участников которых уже не было в живых. Тем не менее, он стоял вместе со всеми, пока двое участников норвежской команды нас фотографировали.

Наш третий подъём на Восточный Ронгбук отличался от первых двух. Радость, что мы вырвались, наконец, из базового лагеря, действовала как выстрел из катапульты, вызывая в каждом из нас прилив адреналина. Я чувствовал себя, как на равнине, мысль работала ясно.

После нашего тренировочного выхода на Северное седло (7000 м) на меньшей высоте мы двигались без всяких усилий. Теперь нам казалось, что по сравнению с разреженным воздухом седла на Восточном Ронгбуке на высоте от 6000 до 6500 метров, нашим легким кислорода вполне достаточно. Месяц назад мы жадно хватали воздух на шестнадцатикилометровом пути в передовой базовый лагерь, затратив на него три дня. Теперь нам следовало пройти этот путь за два дня.

Хотя на леднике не было движения яков, но были другие развлечения. На нижнем Ронгбуке, на крошечных пятнах зелени паслись робкие тибетские олени. Когда мы спугивали их, они спасались бегством, устремляясь вверх по каменным осыпям, да так ловко, что ни один камень не срывался из-под их ног. На Восточном Ропгбуке мы не видели животных, только птиц, прилетевших вместе с тёплой погодой и клюющих остатки ячьего корма в виде семян и соломы.

Еще мы видели тибетского снежного петуха — птицу, величиной с утку, похожую на недоделанного фазана. Она издавала странный кудахтающий звук. Барни рассказал нам историю о немецком альпинисте, который подстрелил и съел такую птицу несколько лет назад. Вскоре он погиб, переходя одну из горных рек в период половодья. Мы оставили этих птиц в покое.

Ледник вокруг нас начинал по-весеннему таять. Потоки талой воды, набирая силу, текли по морене, прорезая себе извилистый путь между камней. Нам приходилось потрудиться, чтобы не замочить ноги, а в некоторых местах только стратегически расположенные камин позволяли нам перейти бурные потоки.

Местами потоки исчезали из вида, стекая в воронки, и продолжали свой бег глубоко в недрах ледника. Громыхающие звуки этих подземных потоков иногда можно было слышать прямо под ногами, как шум метро на лондонской улице. Я заглянул в одну из таких воронок, где вода устремлялась вниз в совершенно круглую отполированную ледяную трубу, достаточную по размерам, чтобы поглотить небольшую кошку. Было ужасное искушение прыгнуть в неё. Мне хотелось узнать, что произойдет, если белая быстротекущая вода подхватила бы меня и понесла подо льдом.

Теплые весенние дни вызвали и другие изменения, теперь крутые края долины над ледником были не так стабильны, как раньше. Камни, примерзшие зимой, оттаяли, готовые упасть на ледник. Многократно отражённый грохот камнепада метался взад и вперед по долине Восточного Ронгбука, особенно в нижней её части, где склоны были круче и рыхлее.

Не раз мы чуть не становились жертвами камнепада. Брайан едва успел отскочить от «линии огня», когда два смертоносных камня просвистели рядом с ним.

— Совсем близко, — сказал я.

— Идем как в зоне обстрела.

Два участка нашего маршрута изменились до неузнаваемости. Замерзшее озеро, размером с теннисный корт, полностью исчезло вместе с землей вокруг него. На этом месте образовалась яма двадцатиметровой глубины, которой раньше не было. Мы предположили, что существенная подземная полость захлопнулась под этим местом, поглотив озеро и тысячи тонн морены. Натоптанная трона исчезла, и нам пришлось прокладывать новый путь в обход по более крутому участку, чтобы достичь твердой земли на другой стороне ямы.

Кроме того, со склона на ледник сполз огромный оползень. Он был также впечатляющ, как и провал — тысячи новых камней со множеством свежих обломков, разбитых от удара при падении и сваленных в беспорядочную кучу. Мы осторожно прошли это место, переходя от одного камня к другому, проверяя устойчивость каждого, прежде чем нагрузить его своим весом. Такой гигантский оползень двигается слишком быстро и если группа, по несчастью, окажется под ним, убежать вряд ли удастся.

Переночевав на середине Восточного Ронгбука рядом с индийским лагерем, в полдень 9 мая, в разгар метели, мы добрались до передового базового лагеря. Весь день ветер усиливался и теперь дул с силой четыре — пять баллов, что вполне достаточно, чтобы посеять сомнение относительно завтрашнего выхода.

— Что ты думаешь насчет погоды на завтра? — спросил я Ала.

— Глядя на это безобразие, похоже, нас ждет несколько дней неустойчивой погоды, — ответил он.

— Завтра встанем и увидим, — заметил Барии, — но должен сказать, ничего хорошего ждать не приходится.

Хотя никто из нас не был уверен в завтрашнем выходе, мы готовились к восхождению. Кис и я копались в экспедиционных бочках, проверяя каждый предмет по списку.

Когда наступила темнота, пришло радиосообщение с южной стороны Эвереста о первой жертве в сезоне. Чен Ю Нан, участник тайваньской экспедиции, вышел из палатки в лагере 3 на склоне Лхоцзе но естественной надобности, поленившись надеть пластиковые ботинки и кошки. Обутый только во внутренние ботинки, он поскользнулся на крутом льду и упал в трещину, на глубину семнадцать футов. Шерпы вытащили его, но впоследствии он умер от полученных травм.

Руководитель тайваньцев Макалу Го был на Южном седле, когда получил сообщение от лидера команды IMAX Дэвида Бришерса о гибели Чена.

— Хорошо, спасибо за информацию, — был ответ лидера тайваньцев, поразивший Бришерса, который совершил подъём к подножью стены Лхоцзе в надежде спасти Чена, а потом мучительно спускал его тело вниз. Го объявил Бришерсу и другим альпинистам из «Консультантов но приключениям» и «Горного безумия» (которые тоже находились на седле, ожидая выхода на вершину), что он не изменил своего решения продолжать восхождение.

Больше тридцати альпинистов прижимались друг к другу в своих спальных мешках, стремясь урвать хоть несколько часов бессонного отдыха перед полуночным выходом.

В 6-30 утра 10 мая меня разбудил Кис, который расстегивал замок-молнию на входе в палатку. Был кристально чистый рассвет, горы уже освещались солнцем, и мне пришлось надеть солнцезащитные очки, чтобы смотреть на них.

— Красота, — сказал Кис.

Я зашнуровал ботинки и вышел на ледник, где уже совещались Ал и Барни.

— Что вы скажете? — спросил я их.

— Мы не в восторге, — ответил Ал.

— Почему, — изумился я, — это один из лучших наших дней здесь. Пошли.

— Ты видишь те облака? Барни указал на север, где молочная мгла витала наверху. Вся система нестабильна.

— Мы подождем здесь и посмотрим, к чему это приведет, — сказал Ал, — нет смысла идти наверх, если погода собирается портиться завтра или послезавтра, мы только вымотаемся зря.

Я посмотрел на седло, где вереница альпинистов уже шла вверх.

— Как же они? Или они думают, что все будет нормально?

Ал и Барни пожали плечами, и на этом разговор закончился. Мы побрели в столовую палатку, чтобы впихнуть в себя чапати (пшеничную лепешку) с джемом, смирившись с необходимостью провести грядущий день в ПБЛ.

Шёл день, и моё беспокойство за наши планы росло. Солнце палило нещадно, как и прежде, внутренности палатки раскалились. Чтобы охладить интерьер, нам приходилось вытаскивать спальные мешки на крышу палатки. Я уже успел возненавидеть ПБЛ после двух наших первых набегов, и сейчас меня не оставляло чувство страха, что мы задержимся здесь дольше, чем планировали. Я не смог сосредоточиться на чтении, сидел около платки и непрерывно бросал камни в улыбающийся рот узкой трещины.

— Спокойствие, Мэтт, — Брайан заметил моё растущее нетерпение, — здесь всегда есть окно, у нас будет четыре-пять хороших дней. Если не сейчас, то они придут позднее. Нам, может быть, придется ждать до конца мая. Но если Ал и Барни говорят, что надо ждать, то мы остаемся здесь. Это игра.

В противоположность моему подавленному состоянию наши соседи по палатке — индийская команда — были сильно возбуждены. Их ведущие альпинисты сегодня отправились на штурм вершины, первое восхождение с севера в этом сезоне, который начался несколько недель назад. Все утро они собирались около зеленой армейской палатки с рациями в руках, стараясь поймать своих альпинистов в бинокли. Мохиндор Сингх, их руководитель, был наиболее заметной фигурой: в зеркальных солнцезащитных очках, в своём пурпурном тюрбане, он гордо возвышался над остальными членами команды.

Я зашел к ним перед обедом.

— Какие новости? — спросил одного из команды Сингха.

— Шесть наших альпинистов только что подошли к гребню, — сказал он, — теперь мы ждем, затаив дыхание и скрестив пальцы.

Я пришел в восторг от успеха индийцев. У нас было много друзей в их команде, мы сблизились с ними благодаря Сандипу, свободно говорящему на хинди и пенджаби. Пока я восхищался этим событием, одна из двух находящихся в команде девушек принесла мне чашку чая, которую я потягивал, косясь в маленький бинокль и тщетно стараясь разглядеть альпинистов.

Индийская группа вышла из лагеря 6 в 8-00, время, как я знал, довольно позднее. Но в индийской команде не было ни признака беспокойства, а только чувство ожидания великого свершения.

К полудню погода, а с ней и шансы на успех резко ухудшились. С северного гребня надвигался сильный снегопад, и флаг на вершине угрожающе извивался, как тонкий хвост. К четырем часам пополудни трое из индийской штурмовой группы повернули обратно в лагерь 6, остальные продолжали восхождение в условиях постоянно ухудшающейся погоды.

Брайан высунул свою голову из палатки.

— Я бы не хотел сейчас оказаться там наверху, — сказал он.

Я согласился с ним. Сейчас я был очень рад, что мы всё ещё были в лагере.

Затем ветер без предупреждения усилился, вершина исчезла в облаках, северный гребень погрузился в водоворот падающего снега. Менее чем через тридцать секунд, когда налетел первый яростный порыв ветра штормовой силы, мы уже бежали в укрытие своих палаток. Порыв был такой силы, что срывал молитвенные флаги, поднимал в воздух пустые коробки и всякий мусор.

Я влез в палатку через несколько секунд после Киса, следующие пятнадцать минут мы очищали палатку от снега, который принесли на себе.

Температура воздуха упала градусов на двадцать всего за несколько минут. Стало абсолютно ясно, что с ураганом такой силы мы не сталкивались за все предыдущие недели экспедиции. Эверест будто сорвался с цепи, силы его ярости вполне бы хватило, чтобы оторвать альпиниста от земли и сдуть с горы как клочок бумаги.

Обычно выше лагеря 2 к полудню погода ухудшается, усиливается ветер, часто идет снег, но сейчас все было по-другому, во много раз хуже. Обычно во время урагана на Эвересте скорость ветра редко достигает 130 километров в час, к пяти же часам снег летел горизонтально земле, со скоростью вытягивающей кровь из вен.

По мере того как снег собирался около палатки, его таинственно сдувало ветром, обнажая гору. Снежный покров, который выпал на Эверест за предыдущие дни, миллионы тонн снега, теперь был поднят в воздух, подхваченный силой, гораздо большей той, которая удерживала его. Снег превратился в гранулированный лёд, который барабанил по прочному нейлоновому тенту нашей палатки и скатывался с него с зловещим шипением, напоминающим белый шум радиопомех.

Вскоре мы поняли, что надо попробовать показать в нашем фильме суровость природы, но как это сделать, не повредив камеры? Цифровые камеры так же уязвимы к морозу и снегу, как и любые видеосистемы, а у нас их было только две.

Оператор Кис знал ответ на любой технический вопрос, и здесь он тоже нашёл простое решение — разорвал пластиковый пакет для мусора и плотно запаковал в него камеру с помощью нескольких слоев липкой ленты.

— Ты думаешь, это будет работать? — спросил я его.

— Или так, или никак, — пожал он плечами.

Мы надели наши многослойные куртки из гортекса и вылезли на ураган снимать фильм. Чтобы защититься от снега, по твердости сравнимого с гравием, мы надели лыжные очки, но немедленно столкнулись с проблемой. Очки, хранившие теплый воздух палатки запотели, конденсат замёрз и образовал плёнку льда, уменьшив видимость почти до нуля.

Снять же очки, значило рисковать повреждением глаз от ударов снега.

Пришлось снимать почти вслепую. Видимость была такая, что палатка-столовая, стоящая в десяти метрах, была едва различима. Я пытался сделать пару фотографий своим «Никоном», но при первом нажатии индикатор выдержки умер, батарейки не выдержали мороза.

Брайан выкрикнул из своей палатки.

— Какие новости у индусов?

— Никаких.

Действительно, с начала урагана индийский лагерь притих. Теперь они сидели в палатке руководителя, крутили приемник, надеясь, что у их восходителей хватит разума повернуть назад и спуститься в лагерь 6.

Брайан пошёл, спотыкаясь, к индийскому лагерю, светло-голубой и красный цвета его одежды быстро скрылись в снегопаде. Я собрался последовать за ним, но подумал, что индусы не обрадуются присутствию камеры в столь напряженный момент, когда трое их товарищей борются за свои жизни в «зоне смерти».

Мои пальцы, защищенные тремя слоями теплоизоляции, стали мерзнуть, так же как и пальцы ног. Кис, снимавший камерой в однослойных перчатках, очень быстро потерял чувствительность пальцев. Наполовину ослепшие, в замерзших очках, мы успели сделать несколько снимков трепещущегося брезента и идущего снега, пока объективы окончательно не забило снегом. Мы вернулись в палатку, чтобы оттаять. Теперь нам оставалось только ждать новостей, надеясь, что индусы вернулись в лагерь 6, и что альпинисты на южной стороне смогут спуститься на Южное седло.

Наше внутреннее чутье предотвратило утренний выход. Если бы мы вышли по основному плану, то оказались бы в плену урагана в лагере 4, что было бы гораздо опаснее.

Мы нисколько не сомневались, наблюдая отсюда дикую силу урагана, в том, что любая команда, находящаяся выше лагеря 5, сейчас подвергается смертельной опасности. Даже если они вернулись в свои палатки, безопасность им отнюдь не гарантирована. Никакая палатка долго не выстоит на таком ветру.

Затем около 18–00, когда шторм достиг наибольшей силы, послышались крики, пронзившие вой ветра. Я высунулся из палатки и увидел, что несколько индусов ходят кругами вокруг своей палатки. Сначала я подумал, что они кричат, чтобы предупредить об опасности, возможно, они получили какие-то новости по радио о лавине или другом бедствии, или они шумят, чтобы кто-то мог найти лагерь. Затем я понял, что это были крики радости.

— Они на вершине! — скандировал один из участников команды, — они сделали это! Три альпиниста!

— Здорово! — откликнулся я, прежде чем залез в палатку и разделить восторг от этой новости с Кисом.

— Господи! Они продолжают идти! Почему они не повернули назад? Кис посмотрел на часы: — Я думаю, у них осталось сорок пять минут светлого времени.

Дерзость индусов искренне удивила нас. Штурмовать вершину в такой шторм, — говорит о невероятной уверенности или о глупой ошибке. Не зная силы идущих альпинистов, мы скорее склонялись ко второму предположению.

Даже таким двум новичкам, как мы, было понятно, что трем индийским альпинистам теперь предстояло спускаться шесть — десять часов по технически трудному гребню, в условиях жестокого шторма и к тому же в темноте.

Через пару часов к нам подошел член норвежской команды и сообщил последние новости из индийского лагеря.

— Хорошего мало. У них нет радиосвязи, и они не вернулись в лагерь 6.

Мы понимали, что все это значит. Без кислорода у индусов, изможденных подъёмом, было мало шансов найти путь назад по отвесной северной стороне при почти полном отсутствии видимости. Даже при поддержке лагеря 6 их шансы на спасение на северо-восточном гребне были призрачными. У них было совсем мало шансов пережить ночь, потому что на северной стороне мало мест, где можно выкопать в снегу драгоценную пещеру для ночёвки.

Все что могли сделать альпинисты, ждущие в лагере 6, это светить своими фонариками в штормовую ночь, в слабой надежде помочь сориентироваться спускающимся индусам.

С южной стороны пока тоже не было никаких новостей. Там в базовом лагере, как и у нас, все сидели как на иголках в ожидании новостей о местоположении их команд. Радиосвязь на Эвересте нерегулярна и ненадежна, а в суровых штормовых условиях просто исчезает. Шёл вызов за вызовом почти без ответа.

Ночью шторм бушевал по-прежнему и только к утру стал стихать. Мы проснулись и узнали печальную новость, что индусы всё ещё не спустились в лагерь 6. Но затем последовала ещё худшая новость с южной стороны горы — более десяти альпинистов из команд Роба Холла и Скопа Фишера, а также тайванец Макалу Го находились где-то между Южным седлом и вершиной. Особенно невероятным было то, что сами Роб Холл и Скотт Фишер терпели бедствие и не вернулись в свои верхние лагеря. После холодной ночёвки в штормовых условиях они находились в ужасном состоянии, наверняка обморожены, если ещё живы.

В то, что Роб Холл в опасности, верилось с трудом. Холл был высочайшим профессионалом в этой смертельной игре. Какие обстоятельства подвергли его жизнь риску? Многие в лагере 3 не могли поверить, что это правда.

В лечение всего дня из обрывков радиоконтактов становилось ясно, что как в северном, так и в южном базовых лагерях люди отчаянно пытались выяснить: кто ещё жив и где кто находится. Поговаривали о спасательных работах, но немедленная помощь могла бы прийти только сверху, где выжившие альпинисты уже были измотаны борьбой со стихией.

Как это все могло случиться?