Глава 10

Решение принес Захар – точно на День Всех Святых.

С самого моего переезда в Луисвилл мы снова жили вместе, снимая трехкомнатную квартиру со столовой в районе Миддлтаун. И с тех пор каждый вечер передо мной разворачивались нешуточные истории успеха множества американских корпораций. Захар рассказывал о них с упоением, самозабвенно, разыгрывая настоящие представления в лицах, так, как еще совсем недавно просвещал юных комсомольцев на пятиминутках политинформации перед уроками. Он наслаждался изощренностью человеческого мозга, алчущего богатства, искренне восхищался пытливыми умами, превращавшими в шелестящие доллары все, до чего могли дотянуться.

И я, каждый день заряжаемый его оптимизмом, стал вспоминать, что мир здесь и сейчас находится у той грани, которая еще отделяет реальную экономику от виртуальной, и что буквально в ближайшие десять лет они – эти две экономики – сольются в экстазе, вытаскивая биржевые индексы в заоблачные выси. Но ничего не происходит просто так – должны быть первопроходцы. И, конечно, они вспомнились – самые нашумевшие истории тех десятилетий.

– Захар, вам рассказывали о некоем Майкле Милкене?

– Конечно, Сардж, – мы уже полностью привыкли к новым именам. – В Школе только и разговоров, что об этом Милкене из Голливуда. Гениальный парень! Говорят, доходы тех, кто с ним работает, растут чуть не в геометрической прогрессии. Может быть, и нам…

– Знаешь, в чем суть его ноу-хау? – Я перебил друга, не дав ему сказать очевидную глупость.

– Об этом сейчас любой школьник знает. Он показал Америке, что облигации, выпущенные мелкими эмитентами[57], практически всегда доходнее бумаг, выпущенных титанами бизнеса вроде «Меррилл Линч»[58]. Конечно, все понимают, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но если все их раскупают и проблем с реализацией этих «мусорных облигаций» ни у кого нет, то почему нужно покупать низкодоходные бумаги гигантов с Уолл-Стрит? Это очень разумный компромисс между прибылью и риском. Милкен говорит, что рейтинговые агентства, присваивающие бумагам рейтинги надежности, давным-давно на содержании у «больших парней». И поэтому наивысшие рейтинги надежности присваивают облигациям своих хозяев. А мелкие компании с блестящими перспективами не могут найти инвестора, потому что те, у кого есть свободные средства – те, околдованные системой рейтингов, предпочитают вкладывать их в бумаги AAA-класса[59]. А между тем, гиганты, выпускающие их, ничуть не устойчивее небольших, но доходных предприятий. И, если вспомнить всех этих судостроительных, железнодорожных, сталелитейных монстров, рухнувших как карточные домики, нельзя отказать Милкену в правоте. Или у тебя что-то на него есть?

– У меня на всех что-то есть, – я налил себе вечернего пива, к которому привык, прожив год у Сэма. – Единственное, на чем держится афера Милкена – ликвидность этих бесполезных бумажек. Они интересны до тех пор, пока на них есть покупатели. А как инвесторы узнают о наличии покупателей? Они смотрят на оборот по бумагам, и если он достаточно высок – облигации интересны. Но все дело в том, что…

Длинный глоток помог мне выдержать театральную паузу.

– Ну? – не смог вытерпеть Майцев.

Я вытер губы от пены, закусил парой чипсов, налил еще один стакан и лишь после этого закончил:

– Все дело в том, что никакого оборота по этим бумагам нет.

Захар задумался настолько сильно, что машинально открыл мое пиво (которое не очень любил) и выпил полбутылки.

– Подожди, ты что-то придумываешь. Оборот по этим «мусорным облигациям» – миллиарды долларов ежедневно.

– Захар, ты учишься в бизнес-школе и еще не понял главный принцип американской экономики? Ну так я тебе его скажу безо всяких лишних слов – важно казаться, а не быть! Тогда все будет красиво и богато. Пока ты кажешься, и тебе верят – все отлично! Милкен гоняет деньги между несколькими счетами своих приятелей, обеспечивая видимость оборота! Если десять миллионов долларов перегнать сто раз со счета на счет – вот тебе и миллиард в обороте.

Захар допил оставшуюся половину бутылки и надолго замолчал.

– Если взять любую случайную историю успеха американской компании, то скорее всего, она будет выглядеть как история того миллионера: «купил яблоко за цент, помыл, продал за два, купил два яблока, помыл, продал за четыре цента, купил четыре яблока, помыл, продал… а потом умерла тетушка, и мне в наследство осталось два миллиона долларов». Так и компания – много-много-много бестолковой работы, чтобы соответствовать требованиям по срокам жизни и обороту и оказаться на бирже, размещение акций, и вот готова успешная история. Это страна тотального лицемерия. Возьми их закон о пожертвованиях на избирательную кампанию президента! Никто не имеет права жертвовать больше двух с половиной тысяч долларов. Откуда же эти миллионы пожертвований? Все решается просто – нельзя жертвовать самому кандидату на пост президента, а вот всяким фондам и комитетам, что занимаются его избранием – жертвуй хоть по сто миллионов!

– Н-дяяя, дела, – заключил Захар. – А все эти разговоры о честной конкуренции, маркетинге, стратегии развития?

– В пользу бедных. Американский бог – капитализация. Чем она выше, тем ты больше, тем большее тебе позволено. А капитализации добиваются здесь двумя путями. Первый приведет нас на биржу. И посмотри, что будет. Вот мы с тобой – Генри Форд и его помощник. Мы решаем открыть новый завод. Пятидесятый из наших заводов. Общая капитализация всех – пятьдесят миллиардов. Мы решили вложить и в этот – юбилейный завод – миллиард долларов, и рассчитываем на ежегодную выручку по двести миллионов, в которых будет по пятнадцать миллионов чистой прибыли. Мы раструбили об этом на весь свет. Что происходит, мастер делового администрирования?

– Элементарно, Ватсон! Инвесторы считают, что дела у нас идут хорошо, наши акции дорожают на десять процентов и общая капитализация вырастает на… пять миллиардов.

– Бинго, Зак! Теперь мы строим завод, стоимостью в один миллиард, уже принесший нам пять миллиардов… Что такое пятнадцать-двадцать-тридцать миллионов годовой прибыли по сравнению с этими цифрами? И будь спокоен за бухгалтерию – все будет красиво. Дальше продолжать?

– Дальше тебе любой даун из спецшколы продолжит. Это все ты к чему мне рассказал? И что за второй путь к увеличению капитализации?

– А второй путь – долго и упорно расти над собой, работать, дружить с нужными людьми, подкупать чиновников и дарить подарки их женам, быть полезным всем и всюду и в конце концов стать корпорацией «Бектел» – частной непубличной компанией, филиалом ЦРУ. Тоже масса достоинств. Только очень уж долго. Мы с тобой столько не проживем.

– Понятно. Так мы-то что делать будем?

– Зак, ну ты же меня сам натолкнул на мысль поискать деньги вне традиционных биржевых операций. Я поискал и нашел способ их получить… Теперь, конечно, будем делать. Паевой фонд[60]. С небывалой доходностью. С хорошим рекламным бюджетом. С выплатами раз в три месяца. С ежегодными шаманскими плясками с отчетностью и прочей атрибутикой свободного капитализма.

– Ерунда, – отмахнулся Захар. – Я тебе как будущий бизнес-администратор говорю: не хватит сил. Слишком высокие входные ставки в этом секторе. Нужно миллионов сто, а у нас еле-еле восемь наскребется.

– Зато американский бизнес очень любит всякие слияния и поглощения. Просто обожает. Значит, вот что нам нужно провернуть: следует купить какой-нибудь бестолковый заводик вроде того, что делает металлические кончики на шнурках или втыкает фитили в свечки. Можно и тот, что выдавливает буквы на мыле. Под залог этого завода возьмем кредит и купим второй завод. По той же схеме прикупим еще три-четыре столь же «нужных» завода. Назовемся громко и полезем на биржу. Первичное размещение бумаг миллионов на сто-двести-триста. И сами через те счета, что завел для нас Чарли, будем создавать ажиотаж вокруг бумаг. Сейчас годы жирные – движение обязательно будет в нужную сторону. И станем потихоньку выводить деньги из операции. А потом, после октября 1987 года, а лучше – после девяносто первого года – откроем фонд. Самое будет время, чтобы поучить глупых буржуинов!

Захар смотрел на меня так, словно я только что рассказал ему про Нью-Васюки.

– Если ты истратишь деньги на покупку завода, где ты возьмешь деньги на текущие операции?

– Вот какая ерунда тебя заботит! Когда у нас будет пять-шесть-десять таких заводов, любой банк сочтет за благо сотрудничать с таким трестом. Прокредитуемся миллионов на пятьдесят – как раз хватит, чтобы гонять деньги по счетам. И «откатную» схему[61] еще никто не отменял. Она работает даже здесь.

Мой друг казался ошарашенным. Ни про какие «откаты» им, разумеется, в МВА никто не говорил. Я уже давно заметил, что самые полезные вещи всегда узнаешь самостоятельно – ни один «прохвессор» не соизволит объяснить те или иные успехи общепризнанного финансового гения. Все, как один, будут бубнить про «много работы, озарение, удачная догадка», имея в виду: «инсайд, блеф, обман, взятка». И, да – действительно много работы. Никто не работает так много и интенсивно как шулер, когда придумывает и воплощает свой кидок.

– А ты рассчитывал на весь тот маркетологический бред, которым тебя пичкают в твоей школе? – удивился я его наивности. – Забудь, Зак, это для лохов. Это – не работает. Вернее, работает, конечно, но не так эффективно, как того от него ждут. Есть много способов заработать денег, но маркетинг – не лучший из них. Никакой маркетинг не заменит здравого смысла. Как говорил Стив Джобс – бесполезно спрашивать у человека на улице, каким бы он хотел видеть компьютер? – он просто не знает, что это такое. А если ты можешь ему объяснить, что это такое – никакой маркетинг тебе уже не нужен. Ну или как-то так.

– Ты еще скажи, что не спрос рождает предложение, – подначил меня Захар. Но не на того напал.

– Ясен пень, наоборот. Кому нужны были телевизоры до тех пор, пока они не стали достаточно дешевы и информативны? А ведь до этого момента их производители были вынуждены создавать целую новую индустрию: производство телепередач, ретрансляторы, сами телевизоры. Да посмотри хотя бы на шампуни – кому они были нужны, пока их не было? Вспомни Петра Первого с его картошкой – полстраны голодает, а картошку высаживать не спешат! Вот и выходит, что сначала все-таки есть предложение, а уже под него формируется спрос. Да так и проще – внушить людям, что им совершенно что-то необходимо – спрос будет устойчивее.

– Ты сегодня какого-то пива с пейотлем[62] купил, да? – Захар недавно осилил Кастанеду и больше всего ему понравился способ манипуляции точкой сборки с помощью безобидного кактуса. Он говорил, что сибирские шаманы используют для этого мох, а лапландские – галлюциногенные грибы.

– Нет, Зак. Я просто хочу, чтобы ты смотрел на мир без шор, которые на нас навешивают все кому не лень. А он совсем не такой, каким нам предлагается его видеть.

Утром Захар отправился на учебу, а я, придя в офис, изложил свой вычесанный из затылка план Расселу. Чарли бросился к телефону и уже через три часа у нас был список из двенадцати возможных вариантов – от сталелитейных заводов до тех самых ликеро-водочных предприятий, производящих местный бурбон. Вот на этих последних мы, посовещавшись, и решили остановиться. Очень хороший просматривался вариант: едва не половина всего мирового бурбона производилась в Кентукки. Единственный большой конкурент – «Браун-Форман», производящий от трети до половины кентуккийского кукурузного виски. Остальные – мелкие производители, собрать которых в кучу для большой биржевой игры сам Бог велел! Наибольшую ценность для их владельцев представляли торговые марки, многим из которых было уже за сотню лет и ими, естественно, дорожили. Но нам не нужны были их торговые марки, мы собирались приобрести производство и громко раструбить об этом в газетах, а о том, за кем останутся буквы на этикетке, мы умолчим. А без этих буковок ценность приобретения выглядит просто смешной.

Еще через неделю Чарли представил нам Джоша Келлера – бывшего матроса, бывшего мороженщика, бывшего зеленщика, бывшего страхового агента, бывшего строителя, бывшего мужа и отца двоих детей. Я даже удивился, почему не «бывшего человека» – потому что вид у Джоша был жалкий. Землистого цвета небритые щеки, большие залысины, очки в роговой оправе – ровно таким я представлял себе сумасшедшего бухгалтера, и Чарли, когда я ему об этом шепнул, долго смеялся. А потом, привычно подмигнув – меня уже начинал доставать этот его жест – заметил, что таким «чокнутым бухгалтерам» очень верят в Комиссии по Ценным Бумагам. И особенно легко подобные джоши находят общий язык с банковскими клерками. Разумеется, в том случае, когда чувствуют за собой силу. Их невообразимо преображало осознание собственной значимости – забитые, серые, невзрачные и скромные, они становились уверенными в себе подонками, способными разорвать в клочья любого, если твердо знали, что есть человек, который способен за них заплатить. И нам это подходило.

Джош был согласен стать лицом предприятия и провернуть наше небольшое дельце за скромные два миллиона долларов, разумеется, наличкой, и, разумеется, необлагаемых налогом. И само собой, это была только премия помимо официальной зарплаты в пять тысяч долларов ежемесячно за все время, что будет существовать трест «Винокурни Келлера». Мы сочли, что такая цена вполне нам по силам и ударили с Келлером по рукам.

Вся неделя ушла на подготовку документации и переговоры с парой винокурен. Джош поразил нас въедливостью и усердностью в отработке гонорара – он целыми сутками рассчитывал прибыльность скупаемых предприятий, с пеной у рта торговался с их прежними хозяевами за каждый цент, придирчиво осматривал швы на бочках, проверял счета за воду и электричество, словом, Чарли был от него в полном восторге – именно такого въедливого «хозяина» мы и хотели найти. Джош нашел свое место в жизни.

Наши исполнительные девчонки – Эми, Линда и Мария составили сотни страниц документов. Бойфренд Марии оказался неплохим юристом, и за вполне приемлемую плату привел документацию в приличный вид.

В середине ноября состоялась первая сделка, и через две недели был получен кредит на скупку следующих жертв.

И в тот же день произошло событие, рассмешившее меня до колик в животе! К Чарли пришли его агенты по продажам биржевого робота – я даже не запомнил их имен! – и предложили выкупить создание Бойда: программу и коллектив программистов – за двадцать миллионов долларов! Я не раздумывал ни секунды. Бойд получил пятьсот тысяч отступных (ведь те три миллиона, что мы ему пообещали, все еще лежали в чужих карманах), и сделка состоялась! Больше я не забивал себе голову подобной ерундой. Содержание банды Бойда нам обходилось в десять тысяч ежемесячно, а очень хорошая программа, сделанная тем же Бойдом, стоила максимум пять тысяч и обновлялась бесплатно каждые два месяца.

Темпы скупки луисвиллских винокурен после этого утроились, и к Рождеству Джош Келлер стал номинально контролировать сорок процентов рынка кентуккийского бурбона. Одним из последних его приобретений стал «Бурбон Коллинза. 1831» – старый и имевший давнишнюю репутацию местный брэнд, который и решено было продвигать в массы. Мы купили этот заводик вместе с торговой маркой – это была единственная наша покупка всего предприятия, без разделения его на производственную и рыночную части. И трест Джоша пришлось переименовать в «Винокурни Келлера-Бурбон Коллинза. 1831». Теперь можно было смело заявлять, что нашему производителю благородного виски больше сотни лет и для нас открылись двери в мир большого бизнеса.

Захар считал, что мы сделали невозможное. Чарли был в полном восторге и собирался атаковать Брауна с Форманом или сразу схватиться с Jim Beam[63] – единственными серьезными конкурентами в Кентукки. Мне же казалось, что оставшихся до кризиса восемьдесят седьмого года полутора лет будет недостаточно, чтобы успеть собрать все сливки с наших операций.

На Новый год неожиданно по телевизору выступил Горбачев – он пожелал американскому народу мира и успехов. Вроде бы как и Рейган выступил по телевидению в СССР вместо традиционного главы государства. А в конце января взорвался «Челленджер» – было очень жалко улыбчивую американскую учительницу, выигравшую бешеный конкурс среди своих коллег на полет, собиравшаяся вести урок с орбиты и вот так – в огненной вспышке горючего ушедшую из жизни. Был объявлен национальный траур.

Мир стремительно менялся. И я боялся, каждый день боялся чего-то не успеть сделать, что-то упустить или не заметить вовремя.

Но несмотря на мои страхи, рынок должен был знать, что молодая и агрессивная компания Джоша не намерена останавливаться на достигнутом, и в прессе – сначала в местной и чикагской, а позже и в нью-йоркской – появилось несколько статей о том, что «Винокурни Келлера-Коллинза» намерены собрать под свое крыло и некоторые другие предприятия. Наш Джош постоянно расширялся, вернее будет сказать – пух. Но этого и ждали от него инвесторы. Им нравились «простые парни, своей сметкой и предприимчивостью выбившиеся в люди и тянущие за собой других». И мы старались не разрушать складывающийся у бизнес-общественности образ нашего первого «золотого мальчика». Даже несмотря на то, что став обладателем «спирто-кукурузного куста» стоимостью в пятьдесят миллионов долларов наш Джош все чаще собирался благородно удариться в примитивный запой. И стоило больших усилий удержать его от этого и заставить работать.

Джош появился в нескольких телепередачах, на пальцах объяснив людям, что главное – «много и усердно трудиться, сберегать нажитое, и тогда Бог обязательно пошлет удачу». Глядя на него, любой американец должен был представить, что вершины бизнеса не удел великих небожителей, а занятие доступное большинству из славного племени трудолюбивых, бережливых и напористых янки.

Нам оставалось сделать всего лишь несколько простых действий и пройти листинг[64] в Чикаго и Нью-Йорке. Ведь конечная цель всей авантюры – найти инвесторов, которым некуда деньги девать. Наш инвестиционный консультант предрекал «Винокурням Келлера-Коллинза» большое будущее.

Келлер, часто появляясь перед телекамерами или давая объяснения своим успехам в газетных интервью, старательно проводил в массы мысль о том, что достаточно изготовителям бурбона быть местечковыми предприятиями. Что пришли другие времена и тот, кто не смотрит вперед – обречен. Что, объединившись, ликеро-водочные заводы Луисвилла обрели возможность выйти на внешний рынок, емкость которого в сотни раз выше американского. В общем, логика его выступлений сводилась ко всем известной в Советском Союзе мудрости из недавно вышедшего мультфильма «Падал прошлогодний снег»: «пойду в лес, застрелю зайца, отнесу зайца на ярмарку! Дураков там много, а зайцы, поди, всем нужны! Разбогатею!» Но зрителям очень нравилось.

После первого же выступления на местном телеканале Wave3[65] он получил от бывшей жены судебный иск с наглым требованием вернуть ей пять миллионов долларов – за те полтора года, что он укрывался от алиментов. Зная дотошность и исполнительность американского правосудия в области матримониальных отношений, Джош не на шутку встревожился, хотел все бросить и бежать в Мексику. Нам удалось его отговорить от этого неразумного поступка.

Мир, между тем, жил по своим планам: Иран с Ираком потихоньку бомбили друг друга, особый упор делая на блокаду нефтепроводов и танкерных перевозок. Горбачев предложил полное ядерное разоружение, но никто ему не поверил. В Москве прошел исторический XXVII съезд КПСС, на котором что-то приняли – наверное, очередную программу развития; местные СМИ к подробностям были глухи. Зато очень подробно рассказали о правовом освобождении Австралии от Британской короны – ролик с Елизаветой многократно прокрутили по телевизору, восторгаясь гражданской смелостью английской королевы, окончательно освободившей далекий континент-колонию. Правда, почему-то умолчали, что верховным правителем Австралии остался английский монарх, все так же обладавший правом утверждать главу австралийского кабинета министров, созывать и разгонять парламент, объявлять войну и прочая, прочая, прочая…

Цена на нефть в апреле впервые упала ниже 10 долларов за баррель[66] – и это был окончательный приговор Советскому Союзу, где средняя себестоимость добычи и транспортировки приближалась к 13 долларам против 3–4 у саудовских шейхов.

Горбачев, видимо, предчувствуя недоброе, предложил распустить НАТО и Варшавский блок с непременным условием одновременности. Он вообще стал буквально сыпать предложениями – похоже, экономика в Союзе собиралась накрыться окончательно.

Я в тот момент подумал, что если сильно поднапрячься, влезть в долги и все точно рассчитать, то можно вернуть нефтяные котировки к приемлемой цене в 20–22 доллара. Поможет ли это Горбачеву? Зная, как он обошелся с моей страной в будущем, я не верил этому клоуну ни на грамм. Скорее всего, этот подарок – время, деньги – он так же неблагодарно профукает, как обошелся со всем наследством, оставшимся ему от прежних титанов – от Петра I до Сталина и Хрущева с Брежневым. Даже Хрущев на фоне этого ничтожества выглядел значительным и едва ли не великим. Все оценив, я решил не гробить наше начинание ради двух-трех месяцев спокойной жизни товарища Горбачева – пусть повертится, как уж на сковородке, а для наших капиталов найдутся распорядители достойнее Михаила Сергеевича и Эдуарда Амвросиевича, одним росчерком ручки за просто так отдающих американцам тысячи квадратных километров морской границы на Дальнем Востоке, вместе с местами вылова рыбы и нефтяными и газовыми шельфами. И, видимо, какие-то договоренности именно о таком разделе границ были достигнуты с господами Горбачевым и Шеварднадзе гораздо раньше, потому что нефте-и газоносные участки на тогда еще советской территории американское правительство начало продавать желающим еще в 1982 году.

Но впереди еще три года, и я сделаю все, чтобы в такой форме соглашение Шеварднадзе-Бейкера не было подписано никогда! А Эдуард Амвросьевич, сука, кровью у меня умоется за одни только мысли о подобной диверсии.

В начале мая мир взорвался новостью о скрываемой русскими катастрофе на советской атомной электростанции под Киевом. Название городка, где все это произошло, давалось любому американскому комментатору с необыкновенным трудом и вместо слова «Чернобыль», под которым это событие сохранилось в истории России и Украины, янки в разговоре предпочитали называть местом действия Припять или Киев. Журналисты придумывали леденящие душу подробности: вымершее население целой области, расплодившихся мутантов и страшные радиоактивные тучи, которые мерзкие русские коммунисты оттащили самолетами в Европу и Скандинавию.

Захар даже порывался отправиться спасать жертвы, и мне пришлось его отговаривать. Ограничились пересылкой десяти тысяч долларов в «Фонд спасения детей Чернобыля». Да и то мне казалось, что сделано это было зря.

Я сказал Захару:

– Представляешь, а ведь я мог это все предотвратить, я ведь знал. И знаю про еще десяток подобных аварий. Без подробностей, но примерное время и само событие – знаю.

– Что это меняет? Ты ничего не мог для них сделать, – жестко ответил Захар, он всегда умел поддерживать.

– Скажи я об этом Павлову…

– Павлов не стал бы ничего менять. Сам посуди – вдруг приходит куда-то Павлов и говорит – в сентябре будет землетрясение, а в декабре рванет трубопровод, а потом столкнутся два парохода… Что ему на это скажут? А его просто спросят: «откуда вы все это знаете»? И ему придется либо сдать тебя, либо ступить самому на сомнительную дорожку предсказывания, либо стать иностранным агентом, подготовившим все эти диверсии. Все варианты – не айс, как ты говоришь.

– И все-таки, скажи я ему тогда и хотя бы совесть моя была бы спокойна, – упирался я.

– Ничуть не спокойна, – возразил Майцев. – Если бы Павлов ничего не стал делать – ты бы так и терзался, а если бы сделал – ты бы трясся за успех нашего дела, потому что Павлов тогда бы точно раскрылся перед своими товарищами. Куда ни кинь, всюду клин. Всех спасти невозможно.

И мне пришлось с ним согласиться.

К национальному празднику – Дню Независимости восемьдесят шестого года, наши бумаги появились на биржах. Сразу на двух: Американской фондовой бирже в Нью-Йорке, куда так стремился Захар, и на Среднезападной фондовой бирже в Чикаго, где уже была внедрена во многом экспериментальная система автоматических торгов. На этом настоял наш инвестиционный консультант, апеллируя к каким-то юридическим тонкостям, в которых всем было недосуг разбираться.

Как и предполагалось, небольшой ажиотаж, созданный машинерией Рассела, поднял котировки в первый же день появления на биржах нового эмитента – чуть выше верхнего предела цены размещения. Но это было только начало.

Пока мы разбирались с биржей, Чарли послал к бывшей жене Джоша каких-то людей и за сто тысяч она пообещала навсегда отстать от нашего Келлера. Обещанное ей выплатили акциями «Винокурен Келлера-Коллинза» – никто не собирался отдавать ей настоящие деньги.

Став публичной компанией, «Винокурни Келлера-Коллинза» получили сто тридцать миллионов долларов. Это было больше вдвое, чем сумела выручить «Майкрософт», тоже в марте впервые вылезшая на биржу – это еще были времена, когда реальный бизнес ценился дороже непонятных программ. Билл Гейтс со товарищи смогли добиться от инвесторов лишь шестидесяти восьми миллионов, половину из которых обеспечили мы с Захаром и Расселом. Насколько я помнил, в первый день торгов бумаги «Майкрософт» подорожали с 21 доллара до 28-ми, но с нашими усилиями они легко перешагнули порог в 31 доллар. Билл должен был быть чрезвычайно доволен. Да и я в него верил.

Свои сто тридцать миллионов мы разделили следующим образом: сорок сразу ушло на займы и кредиты руководству: очистившись от налогов, они отправились с Чарли Расселом в Теннеси – собирать под руку «Винокурен» куст теннесийского виски. Разумеется, цены на ликеро-водочные предприятия южного штата взлетели до небес и те немногие заводики, что были перекуплены нами заранее – когда шла атака на производителей бурбона – обошлись Джошу в восемьдесят миллионов. По крайней мере, так должны были думать всякие фискалы и иные любопытные до чужих карманов структуры. Оставшиеся десять миллионов составили оборотный капитал нового флагмана алкогольной промышленности – на выплаты ежемесячных процентов, расчеты с поставщиками.

Меньше чем за год мы увеличили наш капитал в десять раз. И обладали при этом еще двенадцатипроцентным пакетом голосующих акций «Винокурен Келлера-Коллинза» типа В. Отличались они от бумаг класса А, вращающихся на бирже, тем, что каждая бумага давала ее обладателю десять голосов против одного в акции А. Таким образом, контроль за новорожденным бурбоновым монстром оставался за нами. Этот пакет тоже оценивался почти в двадцать миллионов. Правда, попытайся мы сбросить эти активы быстро – рухнет весь карточный домик «капитализация», но зато под них всегда можно было взять кредит. Итого для серьезной игры у нас было уже почти сто миллионов.

Конечно, мы не собирались хоть каким-то образом развивать фирму Джоша – ее уже было бы пора бросить, но рынок вносил свои коррективы: акции дорожали! Несмотря на то, что общий объем производства виски уменьшился чуть ли не в полтора раза, несмотря на не самые радужные отчеты, инвесторы покупали бумаги «Винокурен». Теперь уже запущенная нами система тянула нас дальше.

Захар смотрел на сделанное с академических позиций, внушенных ему в его школе делового администрирования. И все, что он видел, шло вразрез с этими установками.

Мы не изучали рынок, нам было наплевать на потребителя, нам было неинтересно состояние сбытовой сети, мы не считали логистику предприятий и уж совсем бездумно относились к традиционной бухгалтерии, позволяя себе такие вольности, от которых у любого нормального человека волосы должны были выпасть, а не просто подняться дыбом. Единственная цель нашего бизнеса состояла в желании вытрясти из американского среднего класса побольше денег в сжатые сроки. И это нам удалось. Как удавалось десяткам других аферистов, сыгравшим в те годы на инвестиционном буме.

Чарли буквально светился от счастья: он сменил свой «Додж» на «Линкольн-Таункар» – здоровенный членовоз, похожий на те ЗИЛы, что возили наших маршалов на парадах по Красной Площади. Подъезжая на нем к «офису», он выглядел очень внушительно – «на миллион долларов». Сразу видно: успешный, деловой человек. Глядя на него, я и в себе ждал подобных изменений, но они почему-то не приходили.

Я тоже решил сесть за руль, и приобрел демократичный, только что появившийся «Форд-Торэс». Такая же машинка завелась и у Майцева.

А в Союзе в тот год был выпущен «Москвич-2141». И, посмотрев на его фотографии в каком-то европейском автомобильном журнале, прочитав краткое описание технических характеристик, Захар только и нашел в себе слова:

– Н-дяяя, и вот за это они просят девять с половиной тысяч рублей? Это получается почти пятнадцать тысяч долларов по официальному курсу? А в пересчете на среднюю зарплату, даже, если принять её за триста рублей, это выйдет тридцать две зарплаты, на самом деле под пятьдесят. Похоже, прав ты был, Сардж, все, что сейчас делается в Союзе – изначально дороже и хуже. «Форд» обошелся нам по девять тысяч. Что в соотношении к зарплате составит примерно пять-семь зарплат американца. Но это же совершенно несравнимые вещи: «Москвич» и мой «Форд»!

Он на несколько минут задумался, а потом спросил:

– Серый, а зачем нам нужно сохранять плановую экономику в России? Может быть, лучше как здесь, как живет весь мир? Полная либерализация цен и пусть каждый выживает как может? А то так и будут машины в два раза дороже и при этом в четыре раза хуже.

Я сам об этом думал много раз, и поэтому ответить мне было просто:

– Понимаешь, Зак, если бы мы радели о какой-нибудь Польше или Болгарии, я бы так и сказал: пусть народ суетиться сам, а мы только будем завозить в страну прибыльный бизнес. Но мы говорим о другой стране. О стране с обширными территориями, которые нужно осваивать, в которые нужно вкладывать деньги. Представь, что там такой же оголтелый капитализм, как здесь? Кто полезет в Красноярский край искать никель, ванадий и прочие железяки? Кому это нужно будет? Частной компании? Чем такие издержки на инфраструктуру нести, она лучше купит готовый рудник в Африке или Китае. А то вон при случае и наши кубинские друзья, тоже очень богатые никелем, будут рады лишнему доллару.

– А Аляска? Как-то же ее развивали? Там и шоссе есть и трубопровод…

– Шоссе, насколько я помню, появилось во время войны только из-за угрозы захвата аляскинских нефтепромыслов японцами. Да открой любой справочник – Аляска самый большой и самый малонаселенный штат. Вся промышленность – добыча ресурсов вахтовым способом, да лесозаготовка с охотой. Не было бы там нефти – не было бы и этого «развития». Можно и Сибирь с Дальним Востоком подобным образом «осваивать», если бы не наличие под боком перенаселенных Китая и Японии. Которым всегда эти малонаселенные земли казались вкусным куском. Нет, они тоже не станут «развивать» эти холодные просторы. Просто, когда ресурсы подорожают настолько, что добыча их в любом месте за полярным кругом станет выгодной, они возьмутся за освоение. Только беда в том, что когда это время наступит, русских там уже не окажется – все переедут в более благополучные районы страны. Так вот, чтобы этого не случилось, нам и нужно развивать в тех краях инфраструктуру, готовить земли к освоению будущими поколениями, а это возможно только при плановой экономике, для которой тридцатилетние вложения средств в проект – не очень далекая перспектива. А вот для частной лавочки даже всего десять лет бездоходных инвестиций – прямая дорога на паперть.

То ли я был убедителен, то ли Захар разделял мою точку зрения, а, может быть, слепо доверился моему «дару», но спорить со мной дальше он не стал и к этой теме мы больше не возвращались.

Целый месяц мы не могли решить, что делать дальше. Пока однажды в офис, уже после окончания рабочего дня, когда наши неутомимые помощницы ушли по домам, не заявился Чарли и не сказал:

– Зак, Сардж, у меня плохие новости…

Мы, не сговариваясь, кинулись к мониторам со сводками с биржи, но там все было в рамках допустимого и ожидаемого. Даже, скорее, хорошо, чем плохо. Только после этого Захар сообразил спросить:

– Что стряслось?

И я тоже влез с вопросом:

– Джош опять в запой собрался?

– Нет, парни, все гораздо хуже, – Чарли упал в мягкое кресло. – У нас забирают деньги. Половину.

Что-то такое я предполагал и поэтому даже не особенно удивился. Павлов ведь должен знать, что это его деньги, что распоряжается ими он. Поэтому, наверное, и проверяет – будем спорить с его решением или нет? Понятная позиция, хотя и глупая. Потом-то вернет, скорее всего… может быть…

А Захар возмутился:

– Как это «забирают»? Кто?

Чарли показал глазами вверх:

– Те, кто дал, те и забирают. Похоже, там дела вообще плохи. Я еле уговорил оставить нам половину. Они очень довольны тем, что мы сделали за последний год, но выбора у них особого тоже нет. Нужны деньги. – Он налил в стакан на треть того самого «Келлера-Коллинза», что теперь производился на наших заводах и залпом выпил. – Там очень нужны деньги.

– Отлично! – Вскричал Майцев. – Мы, значит, будем тут горбатиться, а они там свои антиалкогольные программы принимать, вырубать виноградники, гробить бюджет и отбирать у нас честно заработанное? Неужели там непонятно, что нельзя резать курицу с золотыми яйцами?

– Успокойся, курица с яйцами, – одернул его Рассел. – Им там виднее. Может быть, на эти деньги они купят свинину в Дании или зерно в Канаде, чтобы твои предки могли пожрать не хлеб с опилками, а чего-нибудь повесомее. Да не так уж и мало у нас останется. Вытянем как-нибудь. Короче, пятьдесят миллионов я отдал.

Возможно, он искренне считал, что сделал благое дело, но мои иллюзии рассеялись давно. Если на Павлова надавили так, что пришлось показать и распотрошить кубышку – дело плохо. И мне было совершенно наплевать на планы Горбачева и его сподвижников. У меня были свои. В которые никак не вписывалась благотворительность. Я-то знал, чего стоят их экономические способности. Максимально, на что годились их эксперты и советники – писать программы вроде так и не принятых (хватило все же мозгов) «500 дней». Они все жили в каменном веке и мыслили категориями доисторических эпох. Наши пятьдесят миллионов они отправят на подкуп каких-нибудь африканских царьков, и те целый год будут прыгать по саванне с автоматами под красным флагом. А потом наши старшие товарищи опять полезут в наш карман. И с этим мириться я не имел права.

Мы действительно на пустом практически месте заработали для этих людей пятьдесят миллионов валюты и все, что получили – заверения в искренней благодарности? Как бы не так!

Я был в бешенстве, но вида не показал. Наоборот, набулькав себе, Захару и Чарли в стаканы такие же дозы, как только что выпитая Расселом, поднял свой сосуд вверх и сказал:

– Ну вот, мы уже начали приносить пользу стране. Уже все, что мы сделали, было не зря! Разве не для этого мы здесь? С успехом вас, парни!

Чарли выпил залпом и вытер губы рукавом, я смаковал виски маленькими глотками, а Захар держал свою посуду в руке и не мог принять решения: пить или не пить?

Я легонько кивнул головой, показывая ему, что не сошел с ума и все прекрасно понимаю. Захар выпил.

– Ты зря так разволновался, Зак, – раскинувшись в кресле, Чарли закурил.

Он всегда курил, когда выпивал. А поскольку выпивал он нечасто, то и курящим мы его почти не видели.

– Подумай, дружище, – посоветовал Рассел Майцеву. – Мы за год втроем смогли сделать столько же для страны, сколько немногие до нас. И сейчас мы в куда более лучшем положении, чем в тот день, когда мы познакомились? Не так ли? Есть трест, есть планы на будущее, есть уверенность в своих силах, есть желание поработать – что еще нужно мужчине?

Захар слушал, сидя к Расселу вполоборота, и я видел по его мятущемуся взгляду, как желание возразить борется в нем со здравым смыслом. Он понимал, что Чарли не должен знать о наших истинных целях.

– Поэтому, парни, я думаю, ничего страшного не произошло. – Поделился с нами Чарли своими соображениями. – Конечно, нам придется откорректировать наши планы, но, может быть, это и к лучшему – кто знает?

Майцев налил в свой стакан немного бурбона, и я успокоился за него: он поборол свой первый порыв. Взбрыкивать не станет.

– Все равно о таких вещах нужно предупреждать!

– Ну вот так я им и сказал, Зак. И еще я им сказал, что хорошего помаленьку. Они не станут нас дергать чаще одного раза в год. Но зато каждый раз станут забирать половину.

И вот здесь мои счеты в голове заработали с удвоенной силой.

– А как они узнают, сколько это – половина?

– Понятия не имею. – Признался Чарли. – Наверное, как-то посчитают. Сейчас они запросили половину стоимости «Келлера». За вычетом банковской задолженности. Столько примерно и получили. Посмотрим, сколько объявят, столько и дадим. Это же не каким-то там чучмекам. Это нашим людям все пойдет.

Счеты в моей голове едва не навернулись от перегрузки. С такой бухгалтерией я был категорически не согласен. Половину? Хренка с бугорка, а не половину!

– Ладно, парни, – Рассел поднялся из удобного кресла, отряхнул брюки и ногтями подправил отутюженные складки на них. – Сегодня был плотный день, устал я что-то. Пойду, пожалуй. Да и вы тоже не зависайте здесь до утра. До завтра!

Он вышел, и только за ним закрылась дверь, как Захар набрал в легкие воздуха, выкатил глаза из орбит и собрался заорать на меня или на неведомых экспроприаторов – мне было недосуг разбираться!

Пока он не сорвался в крик, я тоже сделал «страшные» глаза, но указательным пальцем показал Захару знак – заткнуться. А на бумаге написал:

«Не здесь!»

Мы и раньше старались лишний раз не говорить о наших целях и планах, а сейчас я решил дополнительно перестраховаться, потому что был практически уверен, что Чарли где-то записывает и слушает, что творится здесь в его отсутствие.

– Рассел прав, Зак, поздно уже, – вслух сказал я. – Пора нам домой сегодня собираться. На твоей или на моей поедем?

Обе машины сейчас стояли на стоянке под офисом, но лезть за руль мне не хотелось – нужно было обдумать ситуацию.

– На моей, – ответил Майцев и выплеснул в рот остатки бурбона.

Мы доехали до моста через Огайо и Захар припарковал машину.

На набережной возле речного порта мы встали над рекой и долго молчали.

– Так быть не должно, – все обдумав, и кое-что вспомнив, сказал я. – Я больше не дам им ни одного цента. Ни Павлову, ни Горбачеву, ни черту с рогами! Если им нужны деньги – пусть зарабатывают! У них возможности не в пример выше наших.

– Правильно, – поддакнул Захар.

– Но это еще не все. Если я правильно помню, то когда в начале девяностых зайдет речь о золоте партии, говорить будут о суммах близких к десяти миллиардам. Эти деньги должны быть у нас.

Захар громко расхохотался, заглушая гудок какого-то припоздавшего буксира.

– Будем кидать родную партию?

– Да, – жестко сказал я. – Они переживут. Дуракам деньги ни к чему.

– Нас будут сильно искать, – печально заметил Майцев. – А когда найдут, то убьют. Ледорубом по башке или еще как. За такие деньги взорвут просто половину города.

– Значит, нам просто нужно стать сильнее, чем они. И быть в это время в другой его половине. Это возможно. К тому же после девяносто первого им станет вообще не до нас. Но в любом случае – мне нужно встретиться с Павловым. Не играть в глухой телефон через твоего нью-йоркского знакомца, а встретиться самому. Сделаем вот как: я поеду в Москву, а ты здесь будешь следить за процессами и попутно подберешь нам подходящую охранную организацию – чтобы могли обеспечить личную безопасность.

– А что делать с Чарли? – Захар ощутимо нервничал и часто подхихикивал. – Он почти полностью в курсе наших дел. И играет за них. Он, скорее всего, нас и положит, когда получит приказ.

Я впервые с момента заявления Рассела подумал о нем самом.

Мимо нас, сверкая огнями, проплыл какой-то пароход, исторгающий в приходящую ночь шум, гомон и громкую музыку.

Захар проводил его взглядом и повернулся ко мне:

– Так что с Чарли?

– Захарка, – «открытие», сделанное мною только что, заставило забыть все правила, и Майцев на пару минут перестал быть для меня «Заком». – А ведь это он, сукин сын!!

– Что он? – Захар ничего не понимал. – О чем ты говоришь, Сардж?

Мы с самого детства были приучены, что всегда есть «старшие» товарищи, которые помогут, направят, разберутся. Которые накажут и поощрят. И Чарли намеренно или невольно стал для нас таким «старшим товарищем». Он все знал, многое умел, обладал миллионом нужных и ненужных знакомств, в общем, за без малого два года у нас вполне сформировался образ «доброй феи», опекающей наши интересы и помогающей во всех начинаниях. Он даже как-то перестал восприниматься как живой человек – просто очень-очень-очень толковый помощник, механизм, безотказный инструмент. Но ведь в его голове тоже происходили какие-то процессы.

Я повернулся спиной к ограждению набережной и сел на корточки. Было очень обидно. Так, как еще никогда прежде не было. Такое ощущение, что меня поимели. Вернее, собрались поиметь.

– Это Чарли увел деньги.

– Куда увел? Ему же приказали! Если бы ты был на службе, ты бы тоже…

Захар опустился рядом, усевшись на пятую точку.

– Сардж, ты хочешь сказать, что он забрал их себе?! – Дошло до него. – Разве такое может быть? Чарли?

– Так и есть, Зак. Мне жаль, но так и есть. Помнишь, в прошлом году газеты много писали о Гордиевском[67]? Который британцам сдал всю нашу разведку? Ну, он еще с Рейганом встречался?

– Это тот, что вроде как мир в восемьдесят третьем от ядерной войны спас?

– Точно, он. Бэтмен, сука. Ты слушай бриттов больше – «мир спас»! Эти мастера даже местным кликушам фору в сто очков дадут. «Спас мир», а потом сдал родину, и даже семья его не удержала – бросил заложниками. Зато супергерой, тварь!

Разозлив сам себя воспоминанием об этой мрази, я сплюнул. И в который раз подумал, насколько сильная вещь пропаганда и как плохо ею владели советские коммунисты. Никак. В сравнении с иными мастерами – дилетанты, возомнившие о себе невесть что. Хорошая ложь рассчитывается не на пятилетку и внедряется в сознание обывателя медленно.

– Вот и наш Рассел скурвился.

– Разве он не понимает, чем ему это грозит? Нет, ты, наверное, ошибаешься?

На что мог рассчитывать Чарли, или кто он там был на самом деле, по возвращении домой? На тихую полковничью должность, преподавание в какой-нибудь закрытой разведакадемии, приличную пенсию, очередь на «Волгу»? Что это по сравнению с пятьюдесятью миллионами долларов в ценах восемьдесят шестого года, лежащими на другой чаше весов? Ни у Гордиевского, ни у Гузенко[68], ни у Митрохина[69], ни у Резуна[70] или Шевченко[71] таких соблазнов не было. Он мог стать первым российским олигархом – если все правильно сделает. Стать вместо господина Марка Рича[72] «Крестным отцом Кремля».

– Даже не хочу прибегать в объяснении к своей «памяти». Подумай сам. Кто передает информацию в Москву о наших делах? Рассел. Только с его слов там могут знать, как у нас движется бизнес, сколько у нас денег и какие впереди перспективы. Запасной контакт в Нью-Йорке – он и есть запасной: на крайний случай. И Чарли о нем не знает. Кто распоряжается деньгами на счетах? Рассел. Кто знает здесь все ходы и выходы и может легко пропасть, затеряться, а то и по стопам Гордиевского в ФБР пойти? Рассел. По всему выходит, что ему сам бог велел задуматься о предательстве. Все сходится. Подумай, с чего бы Павлову светить свою мошну перед товарищами, о которых он точно знает, что они заведут страну в тупик? Нет, Зак, это инициатива Чарли. Деньги у него. И ничем ему это не грозит. Вообще ничем.

Захар вскочил на ноги и замахал руками:

– Поехали, Сардж, мы ему скажем…

– Остынь, Зак. – Я уже многое успел обдумать. – Ничего мы не сможем ему сказать. Только насторожим. Сейчас он думает, что нашел себе отличную кормушку на старость и, помяни мое слово, еще несколько раз постарается провернуть свой гешефт. Черт, столько мыслей в голове! Если мы его напугаем, он сдаст нас, не задумываясь ни на минуту. Еще и орден от Конгресса получит. Какую-нибудь «Серебряную звезду» или «Пурпурное сердце» – что там у них за предательство положено? Вот тебе еще один Мальчиш-Плохиш. За банку варенья и коробку печенья.

– Zaebis'ь, приехали, – мрачно сказал Майцев. – И что делать?

Я опять надолго задумался.

Захар тоже замолчал, провожая глазами очередную баржу, трудно ползущую вверх по реке. Толкающий ее буксир еле слышно тарахтел дизелем. Слышен был плеск волн, разбивающихся о берег. И береговые птицы, которых всегда много возле каждой реки, что-то беззвучно делили на носу баржи.

– Помнишь, Зак, тогда, в Москве, ты сказал, что можешь убить или предать? Кажется, пришло такое время.

Захар согласно кивнул: он уже решился сам еще до моих слов.

– А деньги? Пятьдесят миллионов – это не шутка.

Мне и самому было жалко этих денег. Да и пригодиться они могли. Черт, как же все запуталось благодаря Чарли!

– Давай рассудим трезво. Без эмоций. Если мы оставляем все как есть, принимаем сказанное Расселом за чистую монету и продолжаем трудиться, как ни в чем не бывало, это значит, что и дальше он будет крысятничать. Пока не поймет, что увел слишком много и может подавиться. А он не дурак. Он поймет это достаточно скоро. Тогда он либо сдаст нас в ФБР в обмен на гарантии безопасности и неприкосновенности денег. Либо постарается исчезнуть – но это вряд ли. Потому что тогда мы кинемся искать контакты, выйдем на наших, все доложим, и его начнет искать вся заграничная резидентура ГБ. Ну, он так должен думать. Значит, просто побег его не устроит. Видишь, как выходит: его дальнейшей счастливой жизни только мы с тобой мешаем.

– Если он пойдет в ФБР, его заставят заплатить налоги, не те у него суммы, чтобы их вот так просто можно было легализовать.

– Возможно. Значит, получается, у него два пути: прямое предательство и непременное при этом расставание с частью денег. Либо нас где-нибудь закопать, а самому потеряться. Я бы выбрал первый вариант.

– А я – второй, – поделился Захар. – Но в любом случае – нам крышка. И нашим планам тоже. Гавно-кино получается. Вот как так-то, а?! – он в сердцах пнул металлическую ограду.

– Если мы сообщаем о нем нашему человеку в Нью-Йорке, то что? – я старался в меру сил сохранять спокойствие. – Допустим, нам поверят. Тогда его отзовут, но он никуда не вернется – сорвется сразу и хуже всего придется опять нам с тобой. Либо сразу нам не поверят, и начнется проверка, которую он, может быть, заметит, а может быть, и нет. Проверка остановит все операции, затормозит нас на бог знает сколько времени, но покажет, что мы правы. Будет ли он ждать? Не заготовлена ли у него на этот случай какая-нибудь хитрость? Ведь оперативное управление капиталом – на нем. У него счета-пароли-банки. Все равно получается, что теперь нам уже нельзя отпускать Чарли. Наша с тобой дальнейшая жизнь тоже сильно зависит от его самочувствия. Чем оно будет хуже, тем нам будет легче.

– Как мы перехватим управление счетами? Я просто не представляю! – Захар бессильно развел руками. – Нам-то с тобой доступа к самим деньгам нет!

– Вот за это как раз не беспокойся. Не без потерь, но это мы сможем сделать. Черт, да я еще заставлю его все присвоенное вернуть! Кстати, это будет отличной проверкой – если деньги вернутся, то, значит, мы правы и Чарли действительно скурвился. Только нужно все тщательно подготовить. И еще нужно так сделать, чтобы до всего этого я побывал в Москве, а он этого не узнал.

– А в Москву-то тебе зачем?

– Павлов должен знать текущую ситуацию. Потому что если однажды внезапно вместо Чарли, орудующего сейчас кошельком, появлюсь я или ты, возникнут вопросы и с доверием станет проблемно. Даже если мы подтвердим свою правоту. Как говорится: «Ложки-то нашлись, но осадочек остался». Боюсь, не видать нам тогда партийного золота. Лучше будет, если он узнает об этом заранее. И пока я буду ездить, ты должен будешь сделать кое-что…

К двум часам ночи мы обо всем договорились, расписали роли, распределили обязанности и действия, и с чистой совестью поехали отсыпаться, чтобы на следующий день начать операцию, громко названную Майцевым «Возмездие».

Две недели мы ничего явного не предпринимали, подготавливая почву для внезапного и сокрушающего удара. Вернее, готовил Захар, а я просто ждал.

Утром во второй октябрьский вторник, сразу после Дня Колумба[73], я сидел перед терминалом Bloomberg'а, собирая сведения для загрузки нашего робота заданием. В той комнатушке, где обитали наши девицы – Эми, Линда и Мария – сначала послышались громкие вопли, потом они что-то громко принялись выяснять. Я уже собирался было выйти из кабинета и узнать, в чем дело, когда дверь открылась и в проеме появилась Линда – симпатичная безмозглая брюнетка с ярко-голубыми глазами. Если вам попадались такого типа красотки, вам должно быть знакомо жуткое чувство, возникающее всегда, когда смотришь им в глаза в солнечный день – кажется, что зрачков нет вовсе. Она вытаращила свои и без того огромные глазищи, чем привела меня в неописуемый ужас, оглянулась и прошептала:

– Там, там, там, мистер Саура, – она показывала своей почти прозрачной лапкой куда-то за спину, – там, на стоянке…

За ней замаячила Мария – смуглая мексиканка, лучше всех мне знакомых людей готовившая кофе. Носила она черную косу, как у подружки Венечки Ерофеева – «от попы до затылка» и стягивала волосы в неё с такой силой, что иногда казалось, что кожа на ее смуглом лбу должна бы и лопнуть уже. Но как-то пока обходилось.

– Мистера Рассела убили! – Возопила Мария.

Я выскочил из кабинета так шустро, что едва не сшиб обеих на пол. Третья – Эми – торчала у окна и обеими ладошками закрывала рот. Подвинув ее в сторону, я посмотрел вниз.

С высоты шестого этажа мне открылся вид на паркинг, посреди которого возле «Линкольна» Рассела лежал человек в таком же плаще, что обычно носил Чарли.

– Мария, вызовите врачей и полицию! – Успел я крикнуть, выбегая из офиса.

Конечно, Рассел был жив, ведь мы договаривались с Захаром только отправить его на больничную койку. Потому что избавляться от него пока еще было рано.

Захар нашел где-то пару бородатых рокеров, которые за двадцать сотенных бумажек согласились «поучить негодяя, обесчестившего племянницу», потом сбрить бороды, выкинуть клепанные куртки и навсегда уехать из Луисвилла, а лучше вообще из штата. Были бы мы в Нью-Йорке или Бинтауне, на эту роль весьма подошли бы негры, но в Кентукки все черные наперечет и каждого из них знают все окрестные собаки. А две бейсбольные биты в руках умелых бородачей дают ничуть не худший результат, чем такие же инструменты в черных лапах белозубых детей Африки.

Приехавшие медики констатировали перелом ноги и обеих рук, сильный ушиб на затылке и сотрясение мозга – все, как обещал Майцев. На пару месяцев за место дислокации Чарли можно было не волноваться.

Перед тем, как Чарли укладывали в машину, он пришел в сознание и успел сообщить полицейским особые приметы нападавших: джинсовые куртки, черные очки, банданы и рыжие бороды на всю грудь. Еще у него пропал бумажник с тысячей долларов и несколькими банковскими карточками, нашедшимися в урне у выезда с паркинга.

Полицейский даже пошутил:

– Вас, сэр, избили и ограбили ZZ Top[74]?

Чарли скривился, но кивнул:

– Вроде того. – Он застонал и отвернулся, показывая, что разговаривать ему тяжело.

Его носилки впихнули внутрь медицинского микроавтобуса, а полицейский, обернувшись ко мне, заметил:

– Непросто будет найти людей с такими приметами. Бутафория, должно быть. Обычное ограбление.

Я растерянно пожал плечами.

С меня сняли показания, но я мало что мог рассказать. Не удовлетворившись моим мнением по поводу происшествия, побеседовали и с Марией, увидевшей избитого Чарли первой. Мы расписались в протоколе и вернулись восвояси, где нас уже поджидал Захар, сильно озабоченный моим и Чарльза отсутствием.

– Прямо обе руки? Ай-я-яй, кто же это сделал? – причитал он, слушая подробности, рассказываемые Марией. – И ногу? Бедняга! Полиция должна найти негодяев! Подумать только, среди бела дня избивают людей и отбирают у них тысячу долларов!

Линда и Эми пытались дополнить происшествие своими впечатлениями и переживаниями за судьбу мистера Рассела. Получалось красочно и живо. Они тут же вынесли решение «не оставлять такого обаятельного и симпатичного мистера Рассела» одного и повесили на стену график посещения больного.

Вечером на набережной мы с Захаром вволю посмеялись над душевными терзаниями наших помощниц. Майцев передразнил каждую из них – Эми и Марию очень похоже, а вот образ Линды ему, прямо скажем, не удался. Наверное, это потому, что Захар пытался подбивать к ней клинья, а упрямая брюнетка все никак не могла взять в толк, что от нее требуется ее работодателю. А, вернее всего, вела какую-то свою хитрую игру по закабалению моего друга.

В офисе наши торговые дела должны были продолжаться и без Чарли – через налаженную им систему. Оставался еще Джош, который считал Чарли главным боссом. Следовало известить Келлера и прибрать инициативу к рукам.

Этим должен был заняться Захар, а я отправился в туристическое агентство, приобретать путевку в снежную Россию, где по улицам городов бродят медведи с балалайками и выпрашивают у русских мужиков замерзшую водку. Да и самому мне очень хотелось посмотреть на «перестройку, ускорение» и еще не объявленную «гласность».

Загрузка...