Друзья в небе

Пилот-новатор

Впервые я наблюдал полет Чкалова на воздушном параде в честь десятилетия Великой Октябрьской социалистической революции. Когда стало известно, что Чкалов будет летать для членов правительства и представителей иностранных посольств, не было в Москве летчика, который не помчался бы па аэродром.

Мы увидели тогда вдохновенный почерк пилота-новатора. Сложные и опасные фигуры следовали одна за другой с молниеносной быстротой. Таких фигур не было не только в учебной программе, но и в арсенале высшего пилотажа. Это было собственное творчество летчика Чкалова: «восходящий штопор», «медленные бочки», смелые пикирования, после которых машина набирала высоту в перевернутом виде — вверх колесами… Дух захватывало у тех, кто видел этот полет.

Когда Чкалов приземлился, из уст в уста передавали его слова, сказанные при выходе из машины:

— Пусть тот, кто собирается драться с нами в воздухе, еще и еще раз подумает: не опасно ли объявлять нам войну?..

В этих словах сказалось отношение Чкалова к головокружительным фигурам: они нужны были летчику не для «фокуса», не для того, чтобы поразить воображение зрителей. Он добивался виртуозного владения машиной, чтобы стать сильнее врага, поразить его в бою…

В одной из своих статей Чкалов писал:

«Сейчас уже все знают, что победителем в воздушном бою при прочих равных условиях окажется тот летчик, который лучше владеет самолетом, который способен взять от машины все, что она может дать. Высший пилотаж — одно из непременных условий современного воздушного боя».

Уже на первых порах службы Чкалова в истребительной авиации, куда он был зачислен в 1924 году после окончания трех авиационных училищ — Борисоглебского летного, Московской школы высшего пилотажа и Высшей школы воздушной стрельбы и бомбометания, — проявилось его стремление к совершенству. Он говорил: «Я хочу быть хорошим летчиком или не буду летать совсем. Лучше быть хорошим шофером, чем плохим летчиком». И говорил он так совсем не от тщеславия, — он был очень скромным человеком.

Вскоре после прибытия в Ленинградскую истребительную эскадрилью, Чкалов убедился, что ему не очень удается воздушная стрельба. В то время летчики, тренируясь, стреляли по летающим мишеням — выкрашенным в черный цвет шарам-пилотам, которые запускались на высоту 700–800 метров. В свой первый полет Чкалов сбил только один шар, и то после четвертой атаки, а товарищи сбили по три.

Летчик начал усиленно тренироваться.

Однажды рано утром, во время прогулки в роще (часть в это время находилась в летних лагерях) командир заметил сидевшего в кустарнике Чкалова. Он возился с каким-то прибором. Подойдя ближе, командир рассмотрел треногу, а на ней полено вместо пулемета. На полене были укреплены два прицела — простой и оптический. Чкалов старательно наводил прицел на летающие самолеты. Он увлекся своим делом и совсем не ожидал, что в такой ранний час кто-нибудь появится в роще. Командир застал его врасплох.

Через две недели Чкалов при любом положении самолета стрелял по шарам-пилотам лучше всех летчиков эскадрильи.

Он научился точно поражать мишени даже при полете вверх колесами. Советские летчики-истребители, наследники замечательного чкаловского мастерства, в многочисленных воздушных сражениях не раз с успехом стреляли по врагу, летая вверх колесами.

Чкалов энергично готовился к защите Родины, развивал в себе качества, необходимые военному летчику. Он летал уже так искусно, что с полным правом заявлял: «На самолете я чувствую себя гораздо устойчивее, чем на земле». Однако он вовсе не считал, что достиг предела авиационного мастерства.

Новая материальная часть всегда несет для летчика и новые трудности и новые возможности. Чкалов стремился научиться преодолевать любые трудности. Его воздушные фигуры становились все более смелыми и сложными. В пятидесяти метрах от земли он неожиданно переворачивал самолет и летел вверх колесами, затем возвращал машину в нормальное положение и опускался точно у посадочного знака.

Ленинградская истребительная эскадрилья славилась учебно-боевой подготовкой. Ее летчики безукоризненно выполняли сложные фигуры высшего пилотажа. Но почему-то им плохо удавалось правильно рассчитать скорость и угол спуска при посадке самолета с выключенным мотором.

С таким серьезным пробелом в боевой подготовке не хотели мириться ни командир, ни летчики.

Для тренировки командир приказал поставить на аэродроме легкие ворота из тонких шестов. Вместо верхней перекладины висела полоса марли. Высота этих ворот равнялась десяти, а ширина — двадцати метрам. Планирующий на аэродром самолет должен был пройти в ворота, не задев марли.

Теперь могут показаться чересчур примитивными и даже смешными и самодельные ворота на аэродроме, и марля, но в те времена это никого не удивляло, а, напротив, говорило о находчивости и сметке людей эскадрильи, о горячем их желании сделать все для повышения своего летного мастерства. Чкалову очень нравилось это упражнение. Он проделывал его много раз и всегда с успехом.

Тренировочный полет через ворота навел Чкалова на мысль о чрезвычайной важности искусства точного маневра в будущих воздушных боях. Чтобы проверить себя, он решил пролететь под аркой Троицкого (ныне Кировского) моста в Ленинграде. Малейшая ошибка грозила гибелью.

На этот полет Чкалов решился не сразу. Летая в районе Троицкого моста, он снижался над Невой так, что колеса его самолета почти касались воды. Не раз ходил он по Троицкому мосту и, делая вид, что гуляет, время от времени заглядывал через перила вниз. Опытный, зоркий глаз летчика отмечал и ширину полета и высоту. Ворота па аэродроме были еще уже. «Пролечу!» — уверенно думал он.

День для полета был выбран ясный, безветренный. Река отражала голубое небо и темные контуры моста. В последний раз Валерий проверил свои расчеты: машину надо было провести точно посредине пролета, под аркой, не задев ни ферм, пи воды.

Оглушающее эхо от грохота мотора обрушилось на летчика в ту долю секунды, когда он промчался в теснине между устоями моста.

Полет под мостом был совершен средь бела дня, на глазах у сотен зрителей. Естественно, что молва о нем быстро облетела город. Особенно бурно обсуждалось это событие в Ленинградской истребительной эскадрилье. Большинство летчиков восхищались блистательным авиационным мастерством Чкалова. Но нашлись и такие, которые расценили этот полет как бессмысленное трюкачество. Валерий принимал поздравления и одновременно отшучивался.

— Чего вы от меня хотите? — говорил он. — Французский летчик за большие деньги взялся пролететь под Эйфелевой башней. Полетел и разбился. А я под мост даром слетал.

— Вовсе не даром, Валерий, — заметил один из летчиков. — Ты еще получишь за этот полет… суток пятнадцать гауптвахты.

Однако командование ограничилось тем, что вынесло Чкалову за неуставные действия строгое предупреждение.

Особая Ленинградская истребительная эскадрилья вела свою историю от одиннадцатого авиационного отряда, которым в последний год своей жизни командовал капитан Нестеров.

Как-то раз, доказывая командиру вредность чрезмерных ограничений в высшем пилотаже, Валерий для большей убедительности сослался на Нестерова.

— Его тоже хотели на гауптвахту посадить за то, что летал не по уставу, — упрямо напомнил он и добавил: — Не подумайте, что я равняю себя с Нестеровым. Но, поверьте мне, в авиации я пустым местом не буду. Добьюсь своего!

Чкалову довелось принимать участие в осенних маневрах Балтийского флота. На третий день условных боев разведка «красных» обнаружила «противника». «Синие» готовили высадку десанта. Следовало немедленно передать донесение флагману эскадрильи «красных» — линкору «Марат», но радиосвязь оборвалась. Командир эскадрильи получил приказ послать донесение самолетом.

Погода была совсем нелетная: низкие темные облака и густая сетка дождя. Начался шторм. Опасность полета увеличивалась еще и тем, что все самолеты эскадрильи были сухопутные. Найти корабль в открытом море, когда над водой стелется туман, было крайне трудной задачей. Командир послал сразу двух лучших летчиков. Одним из них был Чкалов.

Погода совсем испортилась. Ветер грозно гудел и рвал свинцовые облака. Шел проливной дождь.

Через два часа вернулся один из летчиков. В баках его самолета остались капли горючего, а сам он был измучен бесплодными поисками. У обоих летчиков запас горючего был одинаковый, и все в эскадрилье с тоской думали о том, что Чкалов разбился.

Сумерки уже плотно легли на аэродром, когда командира вызвали к телефону. Он шел уверенный, что его ждет сообщение о катастрофе. Вдруг он услышал в трубке веселый голос Чкалова. Летчик докладывал, что задание выполнено: вымпел на «Марат» сброшен.

— Откуда же ты взял бензин?! — крикнул командир.

— Решил искать командира до тех пор, пока в баках не останется бензина ровно столько, чтобы добраться до берега. Не мог же я вернуться, не выполнив задания! — убежденно ответил Чкалов.

Из-за плохой видимости Чкалов долго разыскивал линкор «Марат». Он летал на высоте двадцати-тридцати метров и читал надписи на бортах всех кораблей. Обнаружив «Марат» и сбросив на его палубу вымпел с донесением, летчик с трудом, на последних каплях горючего, дотянул до суши и блестяще, без царапины посадил машину на берегу.

В этом полете полностью проявился характер Чкалова: готовность идти на любые опасности во имя долга, изумительное летное искусство и точный расчет, сопутствующий риску.

Трудные дни

Много раз доставалось Чкалову за «неуставные полеты». Его сажали на гауптвахту, грозили выгнать из армии. Частенько он чувствовал себя несправедливо наказанным.

Вскоре после того, как в Ленинградской эскадрилье сменилось начальство, Чкалова «за недисциплинированность» перевели в истребительную эскадрилью в Брянск.

Сыну Валерия Игорю было только полтора месяца. Чкалов очень тосковал по жене Ольге Эразмовне и ребенку, оставшимся в Ленинграде. К тому же обстановка в эскадрилье сложилась для него неблагоприятно. Командир относился к нему недоверчиво. Чкалова поставили в такие условия, что ему было не до новаторства. Он с горечью писал жене:

«…Так как мои полеты выделяются из других, то это нужно как-то отметить. И вот это отмечают, как «воздушное хулиганство».

…Беда нагрянула неожиданно, хотя в происшедшем Чкалов был несомненно виноват. 15 августа 1928 года выдался пасмурный, совсем осенний день. Чкалов летел из Гомеля в Брянск. Пользуясь возможностью потренироваться на малых высотах вдали от «бдительного ока» начальства, категорически запрещавшего это делать, Чкалов нырнул под телеграфные провода. Пролетал же он под мостом, почему же не попробовать пройти под проводами! Но за сеткой мелкого дождя летчик не заметил низко нависших рядов проволоки, налетел на них и вдребезги сломал машину.

Комиссия, расследовавшая причину аварии, установила, что самолет поломан потому, что врезался в провода и что виновен летчик.

Другому летчику, может быть, простили бы эту аварию, но не Чкалову. За ним накопилось слишком много «грехов». Их все вспомнили на суде, постарались приписать подсудимому и то, в чем он не был повинен.

За поломку самолета суд приговорил Чкалова к году тюремного заключения.

Тяжелая, гнетущая тоска одипочной камеры. Молодой, темпераментный летчик остался наедине со своими невеселыми думами. И из тюрьмы он пишет Ольге Эразмовне:

«Как истребитель, я был прав и буду впоследствии еще больше прав».

Через двенадцать дней Чкалова освободили. Но вернуться в эскадрилью ему не пришлось — его демобилизовали. Из военного он стал штатским, да к тому же безработным.

Кто доверит самолет летчику, бывшему под судом и выгнанному из армии?

Кое-кто из друзей советовал Чкалову забыть авиацию, из-за которой он попал в такой «переплет», и выбрать себе более «земную» профессию.

Но Чкалов хотел летать, и только летать.

Бездействие страшно угнетало его, тем более, что вокруг все кипело. Страна приступала к выполнению первого пятилетнего плана великих работ.

После долгих хлопот Чкалову удалось устроиться в Осоавиахим. В его обязанности входило: возить пассажиров на «юнкерсе». Для летчика-истребителя, да еще мастера фигурного пилотажа летать на тихоходном, неповоротливом «юнкерсе» было мучением.

— Мне приходится летать так, как будто я везу молоко, — жаловался он.

Глубокая горечь чувствуется в иронической надписи, сделанной им на обороте своей фотографии того времени:

«Бывший военный летчик.

Истребитель.

Когда-то летал. Сейчас подлетывает на «юнкерсе».

Скучно и грустно смотреть на вас, Валерий Павлович.

Самолет вам не подходит по духу.

Ну, а в общем — катайте пассажиров. И то хлеб!»

В план первой пятилетки было включено создание мощной авиационной промышленности. Предстояло увеличить производство самолетов для обороны страны и ее хозяйственных нужд и преодолеть отставание в авиационной технике. Росла потребность в опытных смелых летчиках.

Вспомнили и о Чкалове. Не малую роль в этом сыграли его старые друзья, в том числе и бывший инструктор, обучавший его летать, — Михаил Михайлович Громов, только что совершивший блистательный перелет на самолете «Крылья Советов» по европейским столицам.

Валерий Павлович вернулся в военную авиацию, поступил в Научно-исследовательский институт Военно-Воздушных Сил.

Наше знакомство

Я познакомился с Чкаловым в 1933 году па одном из московских аэродромов.

Только я приземлился и вышел из самолета, как ко мне подошел широкоплечий человек в темно-синем костюме и серой фетровой шляпе. Он протянул мне руку:

— Давай, Водопьянов, познакомимся… Я — Чкалов.

«Так вот ты какой!» — подумал я.

От крепкой, коренастой фигуры Чкалова веяло большой и спокойной силой. С интересом разглядывал я его лицо, покрытое густым загаром, мужественное, энергичное, словно вылепленное талантливым скульптором.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

— А у меня к тебе просьба, — улыбаясь, сказал Чкалов. — Выручи, пожалуйста. Видишь, какое дело! Приехала моя землячка-колхозница, — кивком головы он показал на стоявшую неподалеку пожилую женщину, — Просит покатать ее по воздуху. А куда же я ее посажу? Ведь у меня истребитель! Одноместный… Дай свою машину на полчасика, а?

Прямо скажу, передоверять машину без разрешения начальства я не имел права. Самолет ведь не велосипед, который можно дать товарищу покататься. Но такому летчику, как Чкалов, я не мог отказать и был уверен, что начальство за это сильно ругать не будет.

Чкалов надел мой летный шлем, а на мою голову нахлобучил шляпу.

Когда бортмеханик стал привязывать землячку Чкалова ремнями, она спросила:

— Что это вы меня так прикручиваете? Вот здесь есть трубочки — я за них буду держаться.

— А вы знаете, с кем летите? Это такой летчик! Я бы — и то привязался…

Но волжанка оказалась не из тех, кого можно напугать. Она улыбнулась:

— Я верю своему земляку.

И вот моя машина ушла в воздух.

Стоя с бортмехаником на земле, мы наблюдали за тем, как «катается» землячка. Ждали, что вот-вот Чкалов выкинет какой-нибудь головокружительный помер. Уж очень укрепилась за ним слава «воздушного лихача».

Однако машина шла ровно.

Чкалов осторожно посадил машину и сказал, угадывая мой немой вопрос:

— Человеку надо доставить удовольствие, а не трепать его так, чтобы он на всю жизнь возненавидел полеты и проклинал летчика!

Веселая и довольная женщина подошла к нам:

— Спасибо тебе, Валерий! Летать вовсе не страшно!

И интересно сверху на все смотреть! Доведется еще раз в Москве побывать, опять приду к тебе с поклоном.

Так я в первый раз убедился в его мягкости и огромном внимании к людям.

Раз мы шли по бульвару Ленинградского шоссе. Над нами то и дело пролетали самолеты. Чкалов, не подымая головы, безошибочно говорил, какая машина летит,

— Привык мальчишкой на Волге пароходы по гудку узнавать, — сказал он, и озорная улыбка появилась на его губах. — Вот этот истребитель я испытывал. Сначала любил эту машину, теперь нет. Сейчас Поликарпов делает лучше, с убирающимся шасси.

В это время на высоте примерно тысячи метров прошел самолет с острыми длинными крыльями.

— Слушай, Валерий, — спросил я, — а что это за тихоход с большим размахом?

— Ты с этим тихоходом не шути! — ответил Чкалов. — Это РД проходит испытанием. Данные этой машины я еще точно не знаю, но слышал, что можно на ней перекрыть все существующие рекорды дальности полета.

…Много мужества проявил он на труднейшей и опаснейшей работе летчика-испытателя. Все дивились его находчивости, смелости и пониманию техники. Он хотел знать каждый винтик новой машины, чтобы в воздухе чувствовать себя хозяином.

Валерий Павлович считался одним из лучших летчиков-испытателей. Быстрому его выдвижению в первые ряды испытателей способствовало то, что он пришел на завод с богатым летным опытом и созданными им самим приемами воздушного боя на истребителе.

Работая шеф-пилотом ведущего конструктора Н. Н. Поликарпова, Чкалов в ответственных, порой опасных испытательных полетах нашел применение своей неутомимой энергии.

Нередко он садился в кабину самолета, который еще никогда не поднимался в воздух, и уводил его в небо над заводским аэродромом. Там наедине с машиной он старательно изучал ее «прав» — послушность, прочность, устойчивость. С этой целью пикировал, планировал, делал крутые виражи, «бочки» и под конец «штопор». Потом шел на посадку. Посадка всегда была бережная, точная и красивая — та «чкаловская посадка», о которой говорили еще в Ленинградской истребительной эскадрилье.

Среди летчиков многие повторяли тогда слова Чкалова: «С машиной надо обращаться нежно, на «вы». Техника не терпит грубости». И видимо, благодаря своей чуткости и пониманию законов обращения с машиной Чкалов выходил победителем даже тогда, когда эта самая техника его подводила.

Однажды Чкалов проводил испытание повой машины. Это был истребитель с убирающимся шасси. Сначала он испробовал самолет на земле, несколько раз прорулил по аэродрому, раза три отрывался на один-два метра от земли. И когда убедился, что истребитель ведет себя хорошо, пошел на взлет.

В воздухе машина показала себя превосходно.

Первое испытание подходило к концу. Чкалов снижался над заводским аэродромом и уже стал выпускать шасси. Но левая «нога» не опустилась.

Сесть на одно колесо на истребителе очень трудно. Прыгать на парашюте — значит погубить самолет.

Работники завода со страхом следили за тем, что начал вытворять в воздухе Чкалов. Он пытался спасти машину, фигурами разорвать петлю троса, державшего колесо.

Бесконечным каскадом сыпались двойные перевороты, самолет шел вверх колесами, затем бросался в головокружительные, крутые пике…

Сам Валерий Павлович потом признавался: физическая нагрузка была столь основательной, что у него хлынула носом кровь, он иногда терял на несколько секунд зрение.

Но Чкалов добился своего. Ценная машина была спасена: рывок необыкновенной силы при выводе из пике разорвал трос… Нога шасси была освобождена, и летчик посадил самолет «как ни в чем не бывало».

СССР — США

Однажды, когда я был настолько занят подготовкой к полету на Северный полюс, что не видел никого из друзей и но откликался па их приглашения, ко мне позвонил Чкалов. Он сказал, что хотел бы видеть меня, нужно поговорить…

Зная Чкалова, я был уверен, что услышу от него что-нибудь необычайное… Что он там затеял? Ведь не стал бы Валери» меня вызывать, чтобы угостить чашкой чаю?..

Я застал Валерия Павловича в его кабинете. Тут же находились его постоянные спутники по полетам — Георгий Филиппович Байдуков и Александр Васильевич Беляков.

Обстановка удивила меня. На столе лежала карта Крайнего Севера. Кругом я увидел хорошо знакомые мне книги о полярных экспедициях, о борьбе за полюс.

Среди летчиков полярной авиации у Чкалова были друзья, увлекавшиеся грандиозными планами освоения воздушных просторов Арктики. Эти планы могли показаться бесплодными мечтаниями, фантазией кому угодно, но только не Валерию Павловичу, который сам умел мечтать смело и вдохновенно. Ему были близки по духу Георгий Седов и другие отважные путешественники, пытавшиеся разгадать тайны ледяной пустыни. О них Валерий Павлович читал запоем.

— Вот, посмотри, — сказал Валерий и протянул мне раскрытую книгу. На странице красным карандашом было подчеркнуто:

«Авиация вышла из пеленок. И теперь внезапно, одним ударом все могло совершенно измениться. Холод и мрак обменяются светом и теплом, долгие томительные скитания — быстрым перелетом. Никаких пайков, ни голода, ни жажды — всего лишь один короткий перелет! Поистине возможности появились широкие. Как мечта, как отдаленная возможность вспыхнула в один день искра, которой так быстро было суждено разгореться в могучий огонь».

Я прочел вслух, закрыл книгу и взглянул на обложку: Амундсен «Полет до 88 градуса северной широты».

— Молодчина старина Амундсен, — продолжал Чкалов, — человек понял, что значит самолет!

— Да, но Северный полюс все же ему не покорился, и погиб он в результате авиационной катастрофы в двадцать восьмом году, спасая Нобиле, — заметил я и, улыбнувшись, спросил — А почему ты Амундсеном заинтересовался?

— Проходим курс полярных наук, — серьезно ответил Чкалов, кивая в сторону своей развороченной библиотеки. В каждом томе лежало по множеству закладок, листков с выписками. — Интересуемся также и этой точкой… — Он указал карандашом на Северный полюс.

А затем с деловитостью, смягченной хитрецой, добавил:

— Ну, как вы там?.. Скоро?

Тут я узнал, что славная тройка готовится к транспо-лярному рейсу Москва — Северный полюс — Соединенные Штаты Америки и интересуется, как идет наша подготовка к воздушной экспедиции в центр Арктики. От успеха этой экспедиции во многом зависит и задуманный ими перелет.

Товарищи рассказали мне, что один раз они уже просились на полюс. Но тогда правительство предложило им лететь в рейс Москва — Камчатка, что они и выполнили блестяще, и пройдя без посадки около девяти с половиной тысяч километров, и стали Героями Советского Союза.

Теперь, зная о готовящейся экспедиции, Чкалов, Байдуков и Беляков справедливо полагали, что после завоевания полюса им разрешат задуманный полет в Америку.

— Пока мы начали готовиться втихую, — признались друзья. — Разрешения правительства еще нет. Но в свободное время мы тренируемся, готовим самолет. Никто не знает об этих секретных работах… А настанет минута — и мы готовы!

И все трое снова повторили волнующий вопрос:

— Ну, в самом деле, как у вас там? Скоро полетите?

— Думаете, нам не хочется, чтобы этот день уже наступил? «ответил я. — Недолго ждать осталось. И нам, и вам.

Долго мы беседовали в тот день в чкаловском кабинете, взволнованные предстоящими делами. Помню, что Валерий увлекся, стал читать стихи, а под конец вспомнил известное изречение из «Фауста» Гете: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — и сам стал спорить с этими словами…

Вскоре после нашей беседы Северный полюс был завоеван. Папанин, Федоров, Ширшов и Кренкель остались зимовать на дрейфующей льдине. Станция «Северный полюс-1» стала систематически передавать по радио свои наблюдения. Тогда появилась возможность совершать трансарктические перелеты.

На рассвете 19 июня 1937 года после длительной и тщательной подготовки с подмосковного аэродрома поднялся тяжело нагруженный самолет АНТ-25.

Внимание всего мира в течение двух с лишним суток было приковано к краснокрылой птице, на которой три Героя Советского Союза прокладывали путь из одного полушария в другое через неизведанные пространства.

Чкалов описал героическую борьбу с этими трудностями просто, спокойно, словно обычную, будничную работу:

«…Высота — 5700 метров. Снова летим вслепую… Лететь дальше на такой высоте невозможно. Сантиметровый слой льда покрыл почти весь самолет. Лед абсолютно белого цвета, как фарфор. «Фарфоровое» обледенение — самое страшное. Лед необычайно крепок. Достаточно сказать, что он держится в течение 16 часов, не оттаивая.

Пошли вниз. На высоте 3 тысячи метров в разрыве облачности увидели какой-то остров.

Вдруг из передней части капотов мотора что-то брызнуло. Запахло спиртом. Что случилось? Неужели беда?

…Переднее стекло еще больше обледенело. Егор, просунув руку сквозь боковые стекла кабины, стал срубать финкой лед. Срубив немного, он обнаружил через образовавшееся «окошко», что воды в расширительном бачке больше нет. Красный поплавок, показывающий уровень воды, скрылся. Стали работать насосом. Ни черта! Вода не забирается. Нет воды. Замерз трубопровод. Машина идет на минимальных оборотах. Что делать? Сейчас все замерзнет, мотор откажет… Катастрофа?! Где взять воду? Я бросился к запасному баку — лед… К питьевой — в резиновом мешке лед… Беляков режет мешок. Под ледяной корой есть еще много воды. Добавляем ее в бак. Но этого мало. В термосах — чай с лимоном. Сливаем туда же. Насос заработал. Скоро показался поплавок. Егор постепенно увеличивал число оборотов. Трубопровод отогрелся. Самолет ушел в высоту.

Три часа потеряли мы в борьбе с циклоном. Но сейчас уже солнце. Появилась коричневая земля: остров Банкса.

Экипаж сразу почувствовал облегчение. Байдуков и Беляков, проголодавшись, уплетали за обе щеки промерзшие яблоки и апельсины. За сорок часов полета это был второй прием пищи. Я отказался от этого блюда, довольствуясь туго набитой трубкой.

При исключительно хорошей погоде мы пошли над чистой водой… прошли над мысом Пирс-Пойнт. Под нами — территория Канады. В упорной, напряженной борьбе с циклонами потеряно много времени, много горючего и еще больше физических сил, по мы летим первыми. История нас не осудит…»

Самолет Чкалова, Байдукова и Белякова провел в воздухе 63 часа 16 минут. За это время было пройдено 9130 километров. Советские летчики выполнили величайший в истории перелет.

Простые люди Америки восторженно встретили героев-летчиков. Везде, где они появлялись, возникали многолюдные митинги. Но Чкалов спешил на Родину.

— Мы не туристы, не развлекаться сюда приехали, — говорил он Байдукову. — Пора домой, снова браться за работу.

Когда Чкалов на пароходе «Нормандия» возвращался в Европу, к нему подошел американский миллионер.

— Вы богаты, мистер Чкалов? — спросил делец.

— Да, очень богат.

— В чём выражается ваше богатство?

— У меня сто семьдесят миллионов.

— Сто семьдесят… чего — рублей или долларов?

— Нет. Сто семьдесят миллионов человек, которые работают на меня так же, как я работаю на них.

Друзья Чкалова

Двенадцатого декабря 1937 года трудящиеся Горьковской области и Чувашской автономной республики избрали Валерия Павловича Чкалова депутатом Верховного Совета СССР.

Кандидат в депутаты Чкалов объехал шестнадцать районов Горьковской области и пять районов Чувашии. Его выступления слышали шестьсот тридцать тысяч человек. Навсегда запомнили избиратели чкаловские слова:

— Я служу советскому народу, я весь его, до последней капли крови. Обещаю, не щадя сил, работать во славу любимой Родины и ее замечательного воздушного флота?

Избиратели обращались к своему депутату по самым разным вопросам. Совета и помощи у Чкалова искали рабочие завода «Красное Сормово», артисты Горьковского областного театра, профессора, летчики, колхозники, инженеры, педагоги, пенсионеры, домашние хозяйки. И для каждого он находил время, каждому старался помочь.

Валерий Павлович много раз бывал в колхозах Горьковской области. Охотно рассказывал он о себе и с большим интересом расспрашивал колхозников об их жизни и работе. Однажды Валерий Павлович посетил дом для престарелых колхозников.

— Ну и обрадовали же вы меня, — сказал он руководителям колхоза. — Это наша Конституция в действии!

На женской половине дома стопятилетняя старуха по-матерински обняла Чкалова и поцеловала его в лоб.

— Ты наша гордость! — сказала она.

Подобные встречи всегда были для Валерия Павловича источником новых творческих сил.

— Любовь и доверие людей — дело огромное, — взволнованно говорил он. — Так хочется скорее оправдать это доверие!

К землякам Валерий Павлович относился с особым радушием. К нему часто приезжали гости из родных мест. Чкалову всегда хотелось, чтобы василевцы увезли с собой самые лучшие воспоминания о Москве. Он водил их по музеям. Если трудно было достать билеты в Большой или Художественный театры, ездил сам, хлопотал, просил.

И василевские колхозники слушали «Евгения Онегина», смотрели «Три сестры»…

Чкалов любил делать приятное людям, к которым он относился с уважением. Сосед его по дому, народный артист СССР Б. Н. Ливанов, наблюдавший в домашней обстановке прославленного героя-летчика, как-то сказал:

— Я часто думаю, чего в Чкалове больше: мужества или нежности?

В его маленькой квартире чуть ли не каждый вечер собирались друзья — летчики, механики, журналисты, актеры.

Как-то, придя к Чкалову, у которого, как всегда, было много народу, я сказал ему:

— Сколько у тебя друзей, Валерий! Небось покоя не дают?

Летчик ответил стихами Шота Руставели: «Кто не ищет дружбы с ближним, тот себе заклятый враг».

С Валерием Павловичем дружили такие разные люди, как народный артист СССР И. М. Москвин, писатель А. Н. Толстой и простые труженики — рыбаки из родного Василева. Но самыми близкими друзьями летчика были его соратники по полетам — Георгий Байдуков и Александр Беляков.

Климент Ефремович Ворошилов спросил однажды Чкалова, Байдукова и Белякова:

— А что, товарищи, дружно ли втроем живете?.

— Как одна семья, товарищ народный комиссар, — ответил за всех Валерий Чкалов. — Нам нельзя не дружить, ведь у нас все общее: планы, работа, перспективы.

…С Георгием Байдуковым Чкалов встретился в Научно-исследовательском институте Военно-Воздушных Сил, где служил летчиком-испытателем. В обязанности Чкалова входило инструктирование вновь поступающих молодых летчиков. Он поднимал Байдукова в так называемые «вывозные» полеты, и тот сразу завоевал симпатию Валерия Павловича своей сообразительностью, смелостью и знанием летного дела.

— И откуда ты, Байдук, взялся? Сколько лет ты летаешь? — говорил Чкалов, любуясь смелым полетом новичка.

С первого же знакомства он стал называть Байдукова ласково: Егорушка или Байдук.

У Чкалова была прекрасная черта, в той или иной степени свойственная всем нашим летчикам, — сильно развитое чувство товарищества. Успеху других летчиков он радовался, как своему собственному. С загоревшимися глазами п теплой улыбкой, смягчавшей резкие черты лица, Чкалов говорил о воздушном мастерстве Громова, Коккинаки, об удачных полетах Байдукова.

Когда же дело доходило до соревнования, пусть с самыми лучшими друзьями, Чкалов всегда стремился быть первым и только первым, не уступить в борьбе, обогнать соперника.

Однажды Чкалов предложил Байдукову «подраться» в воздухе. Чкалов хотел показать молодому летчику лобовые атаки истребителей. Оба поднялись в воздух и разошлись на положенную дистанцию, примерно на два километра друг от друга.

Самолеты на огромных скоростях устремились навстречу. С каждой секундой сокращалось расстояние между ними. Вот осталось каких-нибудь пятьсот метров, а они мчатся точно нос в нос. Еще какое-то мгновение — и самолеты войдут в так называемое пространство смерти, в котором никакой маневр их уж не спасет от столкновения.

Механики, наблюдавшие «бой» на встречных курсах, рассказывали потом, что самолеты, подойдя друг к другу в лоб, одновременно полезли вертикально вверх. Все ближе и ближе сходились их колеса, казалось, вот-вот они пожмут друг другу «лапы». Первым сел Байдуков. Через минуту приземлился Чкалов. Он был взволнован и стал кричать на молодого летчика:

— Дурак, так убьют тебя!

— По-моему, и ты не из умных, если лезешь на рожон, — ответил Байдуков. — Тебе нужно было ложиться в вираж.

Чкалов буркнул:

— У тебя такой же упорный характер, как и у меня. Мы с тобой обязательно столкнемся. Лучше ты, Байдуков, сворачивай первый, а то так по глупости и гробанемся…

С Александром Васильевичем Беляковым Чкалова познакомил Георгий Филиппович Байдуков, считавший, что лучшего штурмана в советской авиации, чем Беляков, не найти. В то время Беляков вел в Академии имени Н. Е. Жуковского научно-исследовательскую работу в области новейших методов самолетовождения.

С такими надежными товарищами, как Байдуков и Беляков, Чкалов готов был лететь по любому, самому сложному и трудному маршруту.

Любимец ребят

Чкалов любил рассказывать друзьям о своих детях. Иногда он слишком увлекался и потом спохватывался:

— Может быть, это вовсе не интересно…

При встречах Чкалов всегда расспрашивал меня о моих ребятах. Как-то раз он зашел ко мне. Моя десятилетняя дочь Вера и одиннадцатилетний сын Вова под разными предлогами то и дело заглядывали в кабинет. Валерий Павлович позвал их. Через несколько минут они втроем уже беседовали, как старые приятели.

— С детьми я отдыхаю душой, — не раз говорил Чкалов, и это относилось не только к его собственным детям.

И ребята отвечали летчику горячей любовью. Когда Чкалов выступал где-нибудь в школе или на пионерском сборе, они внимательно слушали его, боясь пропустить хоть слово. Потом тихонько пробирались к его машине и прятали в ней свои подарки: модели самолетов, рисунки, вышивки, а иногда и стихи собственного сочинения.

Чкалов гордился тем, что ему удавалось пробудить в детских сердцах пылкую мечту о подвиге, любовь к Родине. Его радовала любознательность, одаренность, смелость

детей. Каждый раз, возвращаясь из школы, из детского дома или после пионерского сбора, он с увлечением рассказывал, какие интересные вопросы задавали ему ребята, как они живо на все реагируют, с гордостью показывал подарки от детей.

— Ты педагог и, конечно, лучше меня знаешь детскую психологию, — говорил Чкалов жене. — Но я уверен в одном: новое поколение растет здоровым, умным и бесстрашным. А какие они ласковые и сердечные, наши ребята!

Чкалов любил вспоминать, как в день возвращения в Москву с острова Удд к нему подошел на аэродроме маленький мальчик и, ухватившись за рукав его куртки, попросил:

— Нагнись, дядя Чкалов, я хочу тебя обнять!

Приехав с аэродрома домой, Чкалов нашел у себя много цветов. Среди них он заметил красную розу. Роза едва-едва начала распускаться. К ее стеблю ленточкой была привязана записка. В ней говорилось:

«Дорогой товарищ Чкалов!

Вы прилетели раньше, чем я думала, она не успела распуститься. Поставьте ее в банку с водой.

Ура! Да здравствуют славные летчики-герои!

Катя Брускова»

Большая, задушевная дружба связывала Чкалова с детьми. Он говорил ребятам:

— Я уважаю вас, мои младшие товарищи, и немножко завидую вам. Вы увидите то, о чем я могу только мечтать. А может быть, увидите и еще большее. Жизнь иногда одаривает так щедро, что и мечты, самые яркие, самые смелые, не успевают за ней.

Своим примером Чкалов воспитывал в детях высокие, благородные чувства. Помню, с каким возмущением и горечью рассказывал он мне, как десятилетний мальчик, который жил в одном с ним доме, грубо пошутил над пожилой женщиной и еще похвастался товарищам.

— А ведь вообще-то он неплохой мальчишка, сердечный, — говорил мне Валерий Павлович. — Когда понял, что наделал, стыдно ему стало. Я его знаю, он к моему Игорю ходит. Энергии у парнишки хоть отбавляй, скучно ему, вот он и придумывает себе различные «подвиги». И он не один такой, — задумчиво и немного печально добавил Валерий Павлович.

Я вспомнил об этой беседе, когда прочел в «Пионерской правде» обращение Чкалова к пионерам и школьникам Советской страны: «Не всякий риск благородное дело». Потом оно было издано отдельной брошюрой. В нем были следующие взволнованные строки:

«…По-настоящему смелый человек никогда не будет рисковать без смысла, без цели, без необходимости.

Когда герои-летчики полетели спасать челюскинцев, это была смелость. Разве не было тут риска? Конечно, был. Самолет мог заблудиться в тумане, мог обледенеть, мог в случае порчи мотора пойти на вынужденную посадку п разбиться о торосистые льды. Это был риск, смелый, благородный, но рассчитанный и обоснованный. Люди рисковали своей жизнью ради спасения жизни других. Они делали это не для того, чтобы поразить мир, а для того, чтобы выполнить долг.

А вот когда ребята прыгают с трамвая на трамваи, хватаясь за поручни, когда они так. рискуют жизнью, — это не геройство, а просто глупость.

Нам нужны храбрые люди, но мужество воспитывается не на трамвайной подножке».

Чкалова никогда не покидало сознание большой ответственности за детей. К беседе на пионерском сборе он готовился еще более тщательно, чем к выступлению перед «взрослой» аудиторией.

Однажды юная пионерка преподнесла ему неумелые, но искренние стихи собственного сочинения и добавила: «Хочу быть такой, как Чкалов!»

Валерий Павлович был очень взволнован, долго не мог успокоиться.

— Ты только подумай, — говорил он присутствовавшему при этом брату, — как она сказала: «Быть такой, как Чкалов». Ведь это значит, что я сам должен стать много лучше!

В те дни Чкалову приходилось много встречаться с людьми. Приближался праздник Великого Октября, и Валерия Павловича приглашали па праздничные вечера в школы, институты, на заводы, фабрики, в разные учреждения. Все хотели послушать рассказ о замечательном перелете из уст его командира. Чкалов никому не отказывал, но в сутках всего 24 часа…

— Я совсем измучился с этими выступлениями, — пожаловался мне Валерии Павлович, когда мы встретились с ним на вечере у пионеров. — И отказаться неудобно, и работать, ну просто, некогда.

Лицо у Чкалова было усталое, осунувшееся.

— Как же ты выходишь из такого сложного положения? — поинтересовался я.

— В первую очередь, конечно, к ребятам иду. И знаешь почему? Если каменщик, закладывая фундамент здания, работает, не жался сил, со старанием, с любовью, дом будет долго стоять. Вот мне и хочется участвовать в закладке фундамента поколения, которое идет нам на смену. Ведь они будут строить коммунизм! Вовремя сказанное слово чудеса может сотворить. По себе знаю. Мальчишкой по садам за яблоками лазил, считал не воровством это, а молодечеством! Пока отец мне не объяснил, да так объяснил, что слова его на всю жизнь запомнил! Когда говорю с ребятами, волнуюсь всегда, сумею ли найти такие слова, чтобы захотелось им подвига, мечталось о больших: делах, новых открытиях. А главное, чтобы поняли они: честность, стойкость, смелость, чувство товарищества необходимы. Без этих качеств но выйдешь на широкую дорогу жизни, будешь до самой смерти бродить по проселкам.

После гибели Чкалова у него в кармане нашли вместе с удостоверением депутата Верховного Совета СССР список оборудования, необходимого для детского сада.

Не в характере Чкалова было останавливаться па достигнутом. Он продолжал работать над совершенствованием своих технических и военных знаний, над расширением своего кругозора. В его библиотеке были собраны труды классиков марксизма, книги великих русских писателей и лучшие произведения советской художественной литературы. Особое место в книжном шкафу занимал раздел авиации. Чкалов следил за всеми достижениями авиационной науки.

Вскоре после возвращения Чкалова в Москву из США я зашел к нему. Разговорились о планах на будущее.

— Надо еще вокруг «шарика» полетать! — сказал Чкалов и показал на глобус.

Кто хорошо знал Чкалова — не сомневался: полетит Валерий Павлович вокруг света.

Помешать ему могла только смерть…

Последний полет

Шли испытания нового скоростного истребителя Поликарпова. В испытательную Чкалов ввалился озябший, но веселый и шумный. Его встретили, как всегда, радостно.

Чкалов открыл шкаф в стене, где хранилось его летное обмундирование, быстро переоделся в кожаный комбинезон. В этом комбинезоне летал он и на остров Удд, и через полюс в Америку.

Пожав руки товарищам, Чкалов заспешил на аэродром. Механик опробовал мотор.

В этот момент подошел ведущий инженер.

— Шторок у мотора нет, — сообщил он Чкалову.

Летчик призадумался: действительно, мороз свалился неожиданно, а мотор не защищен. Может быть, лучше отложить полет?

— Ну, как мотор? — спросил он механика.

— Все в порядке, обороты держит хорошо, температура нормальная.

— Вот и отлично, — облегченно вздохнул Чкалов.

Отложить испытательный полет значило отложить рождение нового истребителя. А он нужен, очень нужен.

«Буду летать в районе аэродрома, если мотор откажет — сяду», — окончательно решил он.

Без шторок капота летали тогда многие самолеты. А вот на то, что из-за спешки не утеплили всасывающий трубопровод, Чкалов не обратил внимания.

Как всегда, при взлете у Чкалова было прекрасное настроение. С удовольствием распрямил он свои широкие плечи и взял ручку. Самолет казался очень послушным, но за ним нужен был глаз да глаз.

Машина еще не полностью покорилась летчику, не все в ней было ему ясно. Чкалов хорошо понимал это и, летая, все время внимательно прислушивался к работе мотора, присматривался к каждому, едва уловимому движению машины.

«Так, так, — удовлетворенно повторял он про себя, — ну еще, еще немножко…»

На небе не было ни единого облачка, в воздухе стояла прозрачная ледяная дымка. Маленький истребитель носился над заводским аэродромом, мелькал то там, то здесь, стремительный, ловкий.

Обычно многолюдный во время испытания, аэродром на этот раз почти пустовал — мороз был сильный. Тот, кому требовалось по какому-либо делу побывать на летном ноле, спешил скорее уйти обратно в теплое помещение.

…Перед тем как повести самолет на посадку, Чкалов сделал большой круг с расчетом сесть в самом начало аэродрома, убавил газ и стал планировать. Истребитель, поблескивая крыльями в морозной дымке, потянулся к посадочной полосе. Неожиданно мотор зачихал и замер. Летчик понял, что он не успеет дотянуть до аэродрома.

Чкалов поспешно дал газ, но мотор по ожил. За несколько секунд планирования он успел совсем остыть. Чкалов стал резко двигать взад-вперед сектором газа, но двигатель не заработал.

Истребитель опускался все ниже и ниже, мелькали деревья, крыши домов. Надо садиться, но куда?

Руки летчика по-прежнему крепко держали управление, глаза зорко всматривались в улицы и переулки, ярко освещенные зимним солнцем.

Еще, еще немного… и аэродром. Но нет, не дотянуть. Самолет уже совсем низко над землей, летчику бросилась в глаза захламленная битым кирпичом и ломом железа небольшая площадка. Чкалов решает сесть, по вдруг на пути телеграфный столб, контрольная будка… У самой земли он положил машину в крен и обошел препятствие.

Но в следующий миг самолет ударился о землю с такой силой, что фюзеляж и крылья сильно покорежило, летчика выбросило из кабины, и он ударился головой о ребро катушки кабеля.

Сбежались люди. Чкалов был еще жив. Он лежал без сознания и дышал глубоко, прерывисто.

Его осторожно подняли, положили в первый проезжавший мимо автомобиль и повезли в больницу.

Бережные руки понесли Чкалова в операционную.

Но на лестнице Валерий Павлович вздохнул глубоко, с трудом, и, не приходя в сознание, умер…

Это произошло 15 декабря 1938 года. В этот день в Москве мороз казался особенно безжалостным.

— Наш Чкалов погиб! — горестно, с тоской говорили люди на улицах, в трамваях, в квартирах.

Догорал короткий зимний день, лучи уходящего солнца освещали бесконечный людской поток, колеблющиеся на ветру траурные флаги.

Так и запомнилось.

Люди… люди идут и идут… У них какие-то застывшие лица. Все молчат. Красные с черной каймой флаги кажутся нестерпимо яркими, болью режут глаза…

В почетном карауле у гроба сменялись руководители партии п правительства, командиры Красной Армии, летчики, инженеры, рабочие, писатели, художники. Дети засыпали гроб и постамент живыми цветами.

Похоронили Чкалова в Кремлевской стеле.

Он погиб совсем молодым. Ему было всего тридцать четыре года. Сколько бы он еще мог сделать для родной страны, для горячо любимой авиации, если бы дожил до наших дней!

Советские летчики получили от Чкалова богатое наследство.

Еще при жизни Валерия Павловича чкаловский стиль воздушного боя, умело воспринятый советскими летчиками, получил должную проверку, а в дальнейшем был развит и усовершенствован.

Бойцы и командиры, сражавшиеся у озера Хасан, хорошо помнят такой случай.

Советский истребитель дрался с тремя японскими самолетами над линией фронта. Наш летчик дерзко и уверенно нападал, стремительно поливая пулеметным огнем вражеские машины. Секунды решали исход боя. И вот вражеский самолет тяжело рухнул вниз, два других поспешно бежали с поля боя.

Советские воины выскочили из окопов и восторженно закричали:

— Ура Чкалову! Ура!

— Это же вовсе не Чкалов сбил врага, а летчик из нашей части, — возразил один солдат.

— Все равно Чкалов! Ура Чкалову! — дружно повторили его товарищи.

Новаторские идеи Чкалова способствовали развитию советской военно-авиационной мысли, совершенствованию боевой деятельности нашей истребительной авиации. Опыт его фигурных полетов, блестящая техника пилотирования явились ценным вкладом в тактику воздушного боя.

Многие летчики, в том числе и я, были свидетелями того, как однажды на приеме в Кремле Чкалов заявил:

— Мы будет так драться с врагом, как этого еще но видел мир!

В годы Великой Отечественной войны его обещания выполнили тысячи летчиков.

Летать по-чкаловски стремятся все наши летчики. И когда потребители говорят о каком-нибудь своем товарище: «У него чкаловская хватка», нет для летчика более высокой похвалы.