Дуэль

Глава 20

Йен приносил Афине цветы и дарил всякие мелочи, не выходя за те границы, которые были установлены приличиями. Его внимание трогает ее, сказала она, но сконфузилась, когда он подарил ей носовой платок вместо того, который был испорчен пятнами его крови из порезанной щеки. Веер, букет филигранной работы, коробка конфет – все это было встречено довольными улыбками, но без особого энтузиазма. За коляску, нагруженную книгами для сирот, его клюнули в щеку, но и только. С самой большой радостью было принято его предложение вынести Троя в сад посидеть на солнышке, но тут, как нарочно, зарядил дождь.

Он ничуть не приблизился к тому, чтобы завоевать ее благосклонность, и не понимал почему. По тому, как она старательно делала вид, что не замечает его, он мог сказать, что она сознает его присутствие. Он перехватил ее взгляд, устремленный на его лосины, и если бы она смотрела на него подольше, ей воистину было бы на что посмотреть. Она всегда вовремя отводила взгляд, слава Создателю, оставаясь в счастливом неведении относительно того, как ее интерес действует на него. Даже ее присутствие в комнате начинало действовать на него, смотрела она на него или нет. Он знал, что она, возможно, будет принадлежать ему – нет, что она непременно будет принадлежать ему, – и это заставляло все его чувства стоять по стойке «смирно», и некоторые чувства доставляли ему при этом значительные неудобства. Ее запаха было достаточно, чтобы кровь его запылала, а голова стала пустой, как и руки.

Она никогда не избегала его общества, но и не искала его. Она уже давно не заводила разговора о том, чтобы найти себе работу, но о замужестве тоже не заговаривала.

Раньше Йен никогда не старался крадучись проникнуть в женское сердце. Зачем? Все его бывшие пассии сами приходили к нему, жаждая наслаждений и парочку-другую безделушек. Мысль о том, чтобы попытаться купить любовь девушки, на которой он хочет жениться, претила ему, особенно если учесть, что он был вынужден ограничиваться грошовыми подарками. Мысль о том, чтобы оставить Афину в покое, неприемлема. Он ей нравится, это ясно, он сделает все, чтобы нравиться ей все больше и больше, если даже эти старания окончательно доконают его. Вот он и ходил за ней из одной лавки в другую, проводил время с ее братьями, чтобы добиться ее благосклонности. Он даже подружился с собакой, для чего пожертвовал кисточками на своих сапогах.

Если бы только он мог обнять ее – разумеется, во время танцев, – он мог бы раздуть те искры, которые пролетали между ними. Если бы мог выскользнуть с ней на какой-нибудь далекий балкон, он напомнил бы ей о том, как они целовались. Но она пока не была готова появиться в свете. Ее гардероб еще был неполон, и она не была уверена, что ей следует позволить выставить себя напоказ, точно забавного пони. Из рассказов его сестры Афина знала, что говорят, и не желала дать посторонним людям пищу для разговоров о том, что они помолвлены. Достаточно, что она постоянно появляется в городе с его матерью. Появиться на балу под руку с ним – это уже слишком.

Раз нельзя заманить ее в Дарк-Уок Воксхолла, он мог бы увести ее в свой сад за домом, при свете фонарей и в лунном сиянии, но тут вдруг оказалось, что его мать и сестра – строгие компаньонки. Сестра посоветовала ему не играть с огнем, а мать заявила, что нельзя покупать то, что можно получить бесплатно, унизив и его, и Афину. Он, черт побери, не собирался соблазнить ее. Он просто хотел убедить ее, насколько они совместимы, показать этой неопытной девочке, какие наслаждения ждут их после того, как они поженятся. Он быстро терял уверенность в том, что завоюет ее при помощи своего богатства, титула или личного обаяния, но перед любовными ласками она не устоит. В этом Йен был уверен.

Ну ладно, пусть он хочет соблазнить ее – но не из низких побуждений, уговаривал он себя. Его намерения благородны. Он все больше и больше разочаровывался и в своем уме, и в своем теле и стал очень нетерпеливым из-за этих отсрочек. Куда, к черту, подевался ее дядюшка?!

Один его человек поселился на Камерон-стрит, другой – в гавани, где ловил каждое слово о корабле капитана Барнаби. Он дал взятку клерку в Адмиралтействе, чтобы получать сообщения о намерениях капитана. Он заплатил целое состояние этому возмутителю спокойствия Макелмору, чтобы тот убедил капитана прийти к Йену поговорить с ним прежде, чем он поговорит с племянницей, когда бы он ни прибыл.

Грум Алфи Браун словно испарился, что тоже вызывало у Йена тревогу. Он не обратился к властям, не пришел к Йену получить деньги за свое молчание, не донес Ренсдейлу, который был, по сути, его нанимателем. Почему этот человек хранил молчание о том, что можно назвать преступлением? Йену это казалось бессмысленным, Макелмору тоже, но теперь, когда Трой был, судя по всему, вне опасности, это не имело значения. К радости Йена, юноше уже не грозило остаться инвалидом, и он перестал принимать опий. Плохо, что Трой не может встать с постели без помощи Джеффри, молодого слуги. Но Йену сказали, что Трой делает упражнения, и это обнадеживало.

Лорд Ренсдейл был подавлен. Он видел, как деньги утекают с его банковского счета. Письма жены становились все более резкими и требовательными. Теперь ей понадобилась новая мебель, потому что у нее болела спина, на какой бы из сотен стульев в Ренсдейл-Холле она ни села. И еще ей нужны скамеечки для ног, подходящие к этим стульям, потому что у нее опухают лодыжки.

Что мог знать Ренсдейл о покупке мебели? Леди Марден и его сестра были очень заняты – помогая купить все, что было в списке Вероники. Ренсдейл предпочел бы побывать у мебельщика, чем у дамских портных, видит Бог, но в это время ему следует выезжать со своими гончими, объезжать поля. Ему следует посиживать в местных тавернах, обмениваться новостями со сквайром и его закадычными друзьями, играть по маленькой в вист, а не сидеть в дорогой гостинице, не играть на огромные суммы, как полагается в «Уайтс», и проигрывать.

– В таком случае перестаньте играть, – сказал ему Йен, когда они с Карсуэллом встретились в клубе с его предполагаемым шурином. – Половина присутствующих здесь – закоренелые игроки, а у другой половины денег больше, чем они в состоянии потратить.

Карсуэлл, который уже играл с Ренсдейлом, добавил:

– Вы никудышный игрок.

Это была правда, и брат Афины не мог на них обидеться.

– Черт его знает, почему мне не везет. Но чем еще я могу заняться? Театры не для меня, в опере я засыпаю. – Он вздохнул и велел лакею принести еще бутылку вина.

Йен не понимал, почему Ренсдейл жалуется. У него есть жена, которая наконец-то зачала и носит его сына – в этом он уверен – и он на какое-то время вырвался из ее коготков. Радоваться надо. С другой стороны, Йен принимал его в «Уайтс», обсуждая с ним свои матримониальные планы, вместо того чтобы заключить в объятия Афину. Он вдыхал дым, вместо того чтобы вдыхать ее пьянящий цветочный запах, и слушал отрыжку лорда Прикхерста, вместо того чтобы слушать ее милое, хоть и фальшивое пение. Нет, Ренсдейлу совершенно не на что жаловаться. Но он вскоре станет членом семьи Йена. Конечно, Йен постарается держаться от него подальше, но все равно они будут свойственниками. И Йен обязан заботиться о развлечениях этого человека.

Сложность состояла в том, как это сделать. Они не могли пойти в менее приличные игорные заведения, где Йен порой проводил время за игрой, требующей мастерства или удачи. Если Ренсдейл проиграл в клубе, он проиграет последний шиллинг шулерам в «Зеленой двери» или «Черной собаке». Йен не видел оснований сопровождать его туда и сорить собственными деньгами.

На этот вечер он не принял никаких приглашений на прием или на званый обед, не зная планов своей матери, сестры или Афины, поэтому не мог повести Ренсдейла ни в какой открытый дом. Его мать отдыхала после очередного напряженного дня, посвященного беготне по лавкам. Его сестра нашла в библиотеке новый трактат о правах рабочих.

Афина шила платьица для младенца, чтобы Ренсдейл отвез их, когда наконец отправится домой.

Йена и Карсуэлла с радостью встретили бы в любом доме, где в этот вечер принимали, не важно, были ли они приглашены или нет. Холостяки, принадлежащие к избранному обществу, везде были желанными гостями, особенно когда стало известно, что один из них, лорд Марден, ищет невесту. Йен скорее съел бы живого угря, чем вошел бы в бальный зал, полный мамаш и их невзрачных дочек на выданье.

Пойти в Воксхолл представлялось ему неинтересным, поскольку на руке у него не висела никакая блестящая леди, которой можно было бы похвастаться и с которой можно было бы смотреть фейерверк из какой-нибудь уединенной аллеи. Опера и театр Ренсдейла не интересовали, и Йен предположил, что лекция в Философском обществе его не привлечет. Амфитеатр Эстли – развлечение для детей. Йен ждал, когда можно будет сводить туда Троя. «Садлерз Уэллз» слишком простонароден, пантомима очень понравится Афине. Музеи и галереи в это время уже закрыты, хотя Йен не мог себе представить Ренсдейла, наслаждающегося произведениями искусства. Спортивные заведения тоже закрыты. Йен отказался посетить петушиные и собачьи бои, равно как и медвежью травлю, – кровавые виды спорта были исключены.

Равно как и другой вид спорта – погоня за юбками.

– Как думаешь, не отправиться ли нам в заведение Сьюки Джонстон? – предложил Карсуэлл. – Я слышат, у нее славный урожай новых… Ох!

Йен пнул его ногой.

Карсуэлл потер ушибленную ногу.

– Послушай, Марден, в этом нет никакой необходимости. А, ты не хочешь, чтобы брат твоей невесты болтал об этом? Понятно.

Ренсдейл пустился в описание собственного урожая кормовой свеклы или чего-то подобного, прежде чем понял, что Карсуэлл имел в виду совсем другое изобилие. Он выпрямился, более заинтересованный, чем был при разговоре о боксе и бильярде.

– Урожай курочек у Матушки Кэрри? Понятно. – И он начал расстегивать жилет на своем выпирающем животе.

Но ничего понятного здесь не было. Йен полагал, что посещать бордель не подобает почти что обрученному. Узнает об этом Афина или нет, сам он будет знать, что не прошла еще неделя, а он уже нарушил свою клятву верности еще до того, как были произнесены настоящие брачные обеты. Разве с этого нужно начинать семейную жизнь? Он подумал обо всех женах, которые обманывали своих мужей в его объятиях, и мысленно попросил прощения у этих мужчин, кроме тех, у кого были любовницы. Они-то заслужили неверных жен.

Вдобавок к этической стороне дела, о которой Йен раньше не думал, он вдруг обнаружил, что просто не хочет никакой другой женщины, кроме Афины, и был ошеломлен этим открытием.

– Нет, – сказал он своим собеседникам, – бывать у проституток – значит не уважать свою жену.

Карсуэлл чуть не свалился с кресла, а Ренсдейл сдержал готовый вырваться крик удивления.

– Господи, дружище, неужели ты собираешься пойти по стопам Бенедикта из шекспировского «Много шума из ничего» и сыграть роль закоренелого холостяка, который, в конце концов, все-таки женился? – осведомился Карсуэлл.

Йен поднял бокал.

– Я хочу показать своей невесте, что достоин ее. Ведь она – мать моих будущих детей.

Ренсдейл зарылся глубже в кресло, словно надеялся, что кожаные подушки поглотят его.

Карсуэлл поглаживал подбородок и думал.

– Ты, конечно, прав. Блуд – занятие для холостяков и закоренелых распутников. Порядочный человек, женатый на достойной женщине, должен покончить с разгульной жизнью. Человек с рискованной репутацией должен заранее доказать свою порядочность, отвергнув соблазны.

– Вот именно. – Правда, Йена ничто не соблазняло. – Но вы поезжайте, если хотите.

Как мог Ренсдейл отправиться к девкам после таких слов?

– Нет, нет, я тоже должен думать о своем будущем сыне. И потом, мне не хочется подцепить сифилис или еще какую-нибудь заразу.

Оба посмотрели на Карсуэлла.

– Да, я, пожалуй, тоже откажусь от этих развлечений. Воздержание принесет пользу моей душе. Буду воздерживаться пару недель, посмотрим, что из этого выйдет. Или неделю. Или до конца этой недели.

– Стать монахами – прекрасное дело, но чем же еще нам заняться? – спросил Ренсдейл с грустью в голосе.

– А чем вы занимаетесь дома? – заинтересовался Йен. – Или вы каждый день ходите в гости?

– В деревне? Мы бываем на вечерах, по воскресеньям обедаем со сквайром и его женой. Я хожу в пивную, иногда играю в карты, иногда – в «дротики». Но обычно мы сидим дома. Так спокойнее, понимаете. И дешевле. Вероника шьет, я смотрю на нее.

– Черт побери, вы смотрите, как шьет ваша жена? – Карсуэлл пришел в ужас. – С таким же успехом можно смотреть, как ваши овцы отращивают шерсть.

Ренсдейл вспыхнул.

– Мне нравится смотреть на нее, когда она погружена в свое рукоделие и не может ворчать и жаловаться. Я люблю мою старушку. Мы беседуем – о том о сем.

– Черт побери, – повторил Карсуэлл.

Йен не понял, почему его друг бранится – потому ли, что Ренсдейл любит смотреть на эту мегеру, или потому, что он ее любит. Но он понял этого человека. Он подумал о том, с каким удовольствием будет смотреть на Афину, когда она сидит с вышиванием, болтать с ней о том, как они провели день, обсуждать его будущую речь в парламенте, беседовать на самые разнообразные темы. Ее суждения обычно взвешены и разумны. Потом они лягут в постель.

Возможно, семейная жизнь не так уж и тягостна. Йен надеялся на это, поскольку воздержание слишком обременительно.

Карсуэлл пошел поискать, с кем сыграть в карты, а Йен и Ренсдейл продолжали беседовать.

– Расскажите мне об Афине, – попросил Йен, – чтобы я мог лучше понять ее.

– Вы никогда не поймете женщину, но я попытаюсь. – Ренсдейл стал рассказывать Йену не об Афине, а о второй жене своего отца, в качестве примера. – Дочка простого землевладельца, чуть ли не на двадцать лет моложе его. Между вами и Эффи разница в десять лет. Это прекрасно. А мой отец стал посмешищем для всего графства, этакий старый дурень рядом с молоденькой кобылкой.

Он хотел еще сына, этот покойный виконт, и чтобы жена согревала ему постель. Он, вероятно, любил эту женщину, рассказывал Ренсдейл, потому что стал угасать, когда она умерла родами, и озлобился. Старый виконт возненавидел мальчика, ставшего причиной ее смерти, был в ярости от того, что младенец очень слабый, худосочный, – это оскорбляло его мужское достоинство. Только маленькая Афина любила этого хилого младенца, отец ее тоже возненавидел за то, что она походила на мать и объясняла ему, как воспитывать сына. С самого детства она была упрямицей, такой и осталась. Из упрямства она отказалась принять предложение графа, хотя на лучшую партию ей надеяться нечего.

Прислуга относилась к ней как к хозяйке Ренсдейл-Холла, даже когда Ренсдейл привел в дом молодую жену, и Афина ничего не сделала, чтобы изменить это отношение. Она всегда считала, что знает, что и как нужно делать, обращалась со слугами как с членами семьи, ставила интересы арендаторов выше интересов семьи. Ренсдейла она раздражала, Афина хорошо умела считать и разбиралась в бухгалтерских книгах. Он мог всегда нанять секретаря, который не станет сердиться, если он увеличит ренту арендаторам.

Вероника сочла свою молодую золовку слишком легкомысленной, чтобы ее можно было представить в обществе. Афина была решительная, разборчивая, волевая и неучтивая и слишком молодая, чтобы с ней можно было подружиться. Она не имела ни малейшего понятия о месте женщины в мире, особенно о месте женщины со скромными средствами, зависящей от своего единокровного брата. Леди Ренсдейл считала, что Уиггз достаточно хорош для этой девушки и устройство этого брака потребует меньше всего усилий с ее стороны.

Оба были рады избавиться от нее. Мальчик же был просто неудобством, стеснительным бременем, чем-то вроде сумасшедшего члена семьи, живущего на чердаке. Так что супругов Ренсдейл очень устраивала возможность оставить мальчика на попечении Мардена. Это была единственная причина, по которой она не призывала мужа вернуться домой, чтобы утешать ее.

– Вы это понимаете, не так ли?

Йен подумал, что, выслушав брата Афины, стал понимать ее лучше. Те, кому следовало любить девушку и заботиться о ней, предали ее. Неудивительно, что она не хочет доверить свою жизнь и жизнь ее брата кому-то, кто считает, что лучше знает, как и что она должна делать. Йен тоже не захотел бы так легко сдаться, если бы ему приходилось завоевывать уважение и независимость. У него в подчинении весь мир, никто не смеет сказать ему «нет», а он еще беспокоится о том, стоит ли надеть на себя кандалы. Он никогда не собирался держать жену в узде, но как ему убедить ее в этом? Он дал себе клятву, что будет стараться. Она должна понять, что он человек чести, который лгал ей, лишь когда невозможно было не лгать.

Через пару часов Ренсдейл был готов вернуться домой. Карсуэлл все еще сидел за картами, но Йен с радостью вышел из прокуренной комнаты. Не имея в Лондоне собственного экипажа, Ренсдейл хотел сказать швейцару, чтобы нанял извозчика.

– Я вас подвезу, Марден. Нам по дороге.

– Нет, я пойду пешком. Мне недалеко, и я хочу поразмяться. Пока еще не так поздно, сейчас полнолуние. И потом, при мне трость со шпагой.

Ренсдейлу не хотелось, чтобы о нем подумали, будто ему труднее ходить, чем более молодому человеку, и он сказал:

– Я пойду с вами. – Он похлопал себя по животу. – Мне тоже нужно подвигаться.

– А как же ваши трудности? – Невежливо говорить о телесном недостатке собеседника, но ведь Ренсдейл хромает. Все же Йен пожалел, что не согласился поехать с ним вместе.

Ренсдейл топнул ногой:

– Это? Пустяки. Несчастный случай в дороге. Жену это беспокоит больше, чем меня самого.

Они вышли в ясную ночь, освещенную звездами, которые появились впервые за много дней. Без тумана воздух был свежее, улицы казались чище, черная тишина приятно контрастировала с шумом клуба. Йен шел медленнее, чем обычно, и Ренсдейл не очень пыхтел и задыхался.

Дойдя до угла, после которого им предстояло пойти каждому в своем направлении, они пожали друг другу руки, Ренсдейл пожелал удачи Йену, Йен пожелал брату Афины доброй Ночи.

Йен пошел дальше, думая об этой девушке, о том, легла ли она спать или нет, легли ли спать его мать и сестра. Вечер по-прежнему был полон возможностей и удовольствий. Он ускорил шаг.

Вдруг он услышал шум, крик, топот.

– Ренсдейл! – позвал он.

Ответа не последовало. Он повернул назад, вытащил шпагу из трости и побежал обратно. По переулку торопливо уходил какой-то человек. С какой стати было Ренсдейлу убегать? Но тут Йен увидел на земле какую-то груду и услышал стон. Ренсдейл лежал, схватившись за голову. Убегал кто-то другой.

– Господи, какой наглый вор! Он отнял у вас кошелек? – Йен опустился на корточки подле упавшего и увидел кровь. – Вот дьявол!

Это было куда хуже украденного кошелька. Кирпич лежал рядом, весь покрытый кровью.

– Вы можете говорить, дружище? Вас сильно ударили? Куда он вас ударил, этот подонок?

Ренсдейл попытался сесть.

– Кажется, по голове. Я ничего не вижу.

Йен сорвал с себя и с Ренсдейла шейные платки, чтобы попытаться остановить кровь.

– Вы ничего не видите потому, что кровь заливает вам глаза. Так бывает, когда ранят в голову.

Йен встал, пронзительно свистнул и позвал стражу. Он взял в руку шпагу и описал ею круг в воздухе на тот случай, если вор выжидает с намерением напасть еще раз.

Стража и два извозчика появились одновременно. Первый из них сразу отъехал, увидев кровь.

– Не хочу, чтобы он измазал мне сиденье.

Второй извозчик помог Йену погрузить Ренсдейла, находившегося в полубессознательном состоянии, в экипаж, в то время как стражник записал его имя и описание хромого преступника, которое сделал Йен.

– Куда везти, милорд? Вашему другу нужно зашить рану, насколько я понимаю.

В самом деле, куда? В гостиницу, где остановился Ренсдейл? Бог знает, какую помощь ему там окажут. Йен дал свой адрес и велел извозчику поторопиться, пообещав надбавить за скорость.

Он сел в экипаж, стараясь устроить Ренсдейла так, чтобы тот не бился головой о стенку, пока старый экипаж с грохотом катился по мостовой с предельной скоростью, на которую была способна тянувшая его старая кляча.

Ренсдейл время от времени стонал, но держался прямо, что казалось Йену хорошим знаком. Они уже были почти у самого дома, когда Йен понял, что придется разбудить Афину, если та уже спит. Все равно поднимется шум – нужно будет послать за врачом и на Боу-стрит и слугам придется ухаживать за новым пациентом.

Все мысли вылетели у Йена из головы, когда он увидел лицо Афины. Мертвенная бледность покрыла его. Афина вцепилась рукой в перила, чтобы не упасть. Ренсдейл едва стоял на йогах, привалившись к Йену, и под ногами у них уже натекла лужица крови. Йен посмотрел на Афину. Ему хотелось успокоить ее, сказать, что все будет хорошо. Но он только и мог сказать:

– Это не я.