Дурацкий способ

Л. М. Фэллоу СОБИРАТЕЛИ ПУГОВИЦ

Перевод Л. Биндеман

и В. Лимановской

Фрагменты из романа-памфлета американского писателя Л. М. Фэллоу «Оголтелые».

Ог Первый (герой романа), он же Большой Вождь и Главный Шаман страны Огленд, услышал призыв богов — спасать бледнолицых дикарей. Он сел в боевое каноэ и через триста солнц прибыл в Нью-Йорк.

Повествование ведется от лица Ога Первого.

Вообразите обычный день нью-йоркского клерка.

Утром его будит оглушительный треск будильника. Из-за духоты в дико натопленной комнате он не в силах разлепить веки. От сигарет и виски во рту у него такой вкус, словно он съел накануне старый башмак. Нутро как будто обожжено серной кислотой. Почти всю ночь ему мешал спать ребенок, а когда под утро удалось забыться, часы приказывают ему встать.

Он смотрит на свою жену. Что за колдовство, кто эта старая ведьма с ним рядом? В этот ранний час его грозная законная супруга выглядит отнюдь не столь блестяще, как та соблазнительная самка, которая совсем недавно сумела так возбудить его гормоны, что он ринулся очертя голову в расставленный для него капкан. Она встает и хмуро собирает ему завтрак, а он тем временем готовится к трудовому дню. Моется. Полощет горло. Скребет щеки острой бритвой. Напяливает на себя множество стесняющих движения одежд, башмаки, повязывает тугой ошейник. Теперь он готов начать свой день, как две капли воды похожий на остальные.

За завтраком он пьет какой-то сок из консервной банки. Делает колкое замечание супруге из-за подгоревших гренков. Как это она так постаралась? Следует обмен супружескими любезностями. Она закуривает длинную сигарету и презрительно пускает ему дым в лицо, а он глотает яичную слизь и запивает ее мутным кофе, впившись взглядом в часовую стрелку. Потом, нахлобучив шляпу, сует руки в рукава еще одной одежды и выбегает на улицу. Хватает на углу газету и, как крот, ныряет под землю.

С гулом приближается подземный поезд. Стоп. Толпы дикарей, как бараны, сбились в кучу. Двери вагонов раздвигаются. Ньюйоркцы, толкаясь, врываются в вагоны, наступают друг другу на ноги и ругаются. Перронный страж запихивает нашего героя в вагон коленом в зад, но тот и не собирается протестовать против такой грубости. Он мирится с унижением, какого не стал бы терпеть даже скот. Ежедневные путешествия в подземке и домашняя обстановка давно лишили его гордости. Поезд с грохотом несется в черном туннеле. Прижатый грудью и ягодицами к грудям и ягодицам других пассажиров, он качается, как пьяный, в такт движению поезда и развлекается чтением «новостей» в газете — про изнасилования, драки и убийства, про кандидатов на государственные посты, про войны и стихийные бедствия. Стихийные бедствия доставляют ему наибольшее удовольствие: они до некоторой степени мирят его с собственной несчастливой судьбой.

Потом он проталкивается к выходу и с силой пробивает себе дорогу в толпе таких же, как он, полузадушенных людей с помятыми боками и отдавленными мозолями. Наконец он выползает из-под земли, но перед ним — ни неба, ни деревьев. Лавируя среди людского муравейника, он добирается до высоченного небоскреба и втискивается в узкую коробочку, которая взметает его вверх. Громадные часы отстукивают на карточке, что он явился вовремя.

Под крышей небоскреба он проводит день вместе со многими другими дикарями. Листает бумаги, что-то чиркает на них, разговаривает с кем-то, кому-то невидимому что-то кричит в трубку. Проходит какое-то время, он глядит на часы и бежит поесть. Потом возвращается и делает те же движения, повторяет те же слова и жесты до вечера. Он очень старательный работник, примерный служака, но его не ценят. Один Ог знает, чем он занимается, хотя у них это считается мужским делом. Какой-то бизнес, вернее всего рекламный. Как это ни глупо, но многим дикарям нравится такая работа. Она заполняет время, а нет более несчастного существа, чем американский безработный.

Но вот стрелки показывают, что день окончен, и нью-йоркский дикарь спешит в бар. Ну и денек, жалуется он соседу по стойке. Сколько дел провернул, сколько бумаги исписал! Но зато какой прогресс, какие грандиозные цели! Дикарь осушает второй стакан, внезапно вспоминает о куче бумаг, ожидающей его завтра, и ему становится тошно. Еще стакан, двойную порцию! Под ложечкой сосет. Куда бы поехать — к любовнице? Не домой же, к своей мегере…

Его распирает от сознания собственной добродетельности: целый день трудился как вол, терпел всяческие унижения, так неужто он не заслужил себе право на отдых? Иначе откуда возьмутся силы, чтоб продолжать такую жизнь завтра, послезавтра и через месяц? Он требует еще двойную порцию виски, поворачивается к телевизору и начинает мечтать. Уехать из Нью-Йорка хоть ненадолго. Нет, навсегда! Добиться места своего шефа, который платит ему гроши и не понимает его. Отомстить всем, кто попирает его и не желает признавать. Выиграть кучу денег. Зажить на широкую ногу, вот так, как сулит проклятая реклама, которую он сам же и сочиняет за письменным столом под крышей небоскреба…

Это лишь набросок, эскиз к портрету нью-йоркского дикаря. Чтоб рассказать о нем подробно, нужно много книг, целые фолианты. Кстати, они написаны. Но еще никто и никогда не объяснил, почему он такой.

Наш герой виновато поглядывает на часы. Перекусить, пожалуй, а после съездить в Центральный парк, послушать модного проповедника Ога, о котором ходит столько разговоров.

И вот он является на мой спектакль. Его микроскопический мозг заинтригован, пленен и восхищен. Ура! Наконец-то нашелся человек, который интересуется его душой. Важный, как Ог, и наверняка премудрый, если его так ценят. Итак, дикарь обретает религию. Он нашел истину. Другие тоже в меня поверили, а он всегда делает то, что другие. Он бросает свои полдоллара в тарелку для сбора пожертвований, и ему записывают отпущение грехов.

Наконец он избавился от мучительного чувства неполноценности, обрел самоуважение. Он пьян своей свободой, он как бы заново родился. По этому поводу он идет в бар, выпивает два стакана крепкого виски, звонит по телефону своей милашке и уславливается с ней отпраздновать спасение души.

Я довольно скоро понял, какое огромное значение придают дикари-американцы цвету кожи. Эти отсталые, суеверные люди отдают предпочтение белой коже перед черной, коричневой, красной и желтой. Кому бы пришло в голову посадить в саду одни лишь белые цветы — даже лилии; как это было бы скучно, пресно, безжизненно! Но дикари полагают, что их дряблая белая кожа лучше любой другой, поэтому они тщательно изолируют себя от цветных. Их законы, их боги говорят, что все люди равны, но двуличие — вторая натура американцев, и они каждый день нарушают свои законы и божьи заповеди. Себя они считают небожителями. Все к их услугам, все для их удовольствия — хорошая еда, вина, красивая одежда, удобные дома, церковные клубы, все технические новшества. Цветным же, по милости белых небожителей, остаются лишь отбросы, которые они тоже должны заслужить тяжким трудом.

Такова система, провозглашенная дикарями самой достойной и самой совершенной.

Во время вечерних прогулок я мог наблюдать лишь жизнь низов. Из любого положения есть выход. Я нанял хорошего гримера, и этот парень оказался настоящим волшебником: он сделал меня белым (за деньги в Америке можно сделать все!). Затем портной, получивший приличное вознаграждение, превратил меня в настоящего денди. И тогда, нацепив золотистый парик, придававший мне слащавый вид, воткнув в петлицу белую гвоздику, я начал выезжать в свет.

Главное — пустить пыль в глаза! Дикари были в восторге от поддельного красавца. Они решили, что в его жилах течет голубая кровь. Притворяясь демократами, они в душе обожают громкие титулы. Я назвался графом Монте-Киско и сорил деньгами вовсю.

Передо мной открылись все двери — ювелирных магазинов, театров, шикарных ночных кабаре, домов нью-йоркских богачей. Один важный-преважный епископ пожелал завербовать меня в члены своего клуба. Только самым большим снобам открыт доступ в этот роскошный клуб. Я стал желанным гостем всех гостиных и салонов. Меня приглашали на обеды и коктейли. Новые друзья из высшего класса порой оказывали мне честь, прося у меня денег взаймы.

Я бросился в этот сумасшедший водоворот, чтобы получить более полное представление о дикарях. Я изучал жизнь «сливок общества». Все эти дикари со знаком превосходства — долларовым знаком, запечатленным на их бледных лицах, напоминали мне жирных котов, залезших на самую верхушку мусорной свалки. Меня избирали в члены правления разных корпораций, приглашали на заседания благотворительных комитетов. Жирные коты могут радоваться собственному благополучию только при виде тощих.

На каждом приеме я знакомился с сотней знаменитостей — деятелями рекламы и коммерции, законодателями мод, финансовыми тузами и сортировщиками мусора из бульварных газет. У одних глупость была на лице написана, другие старательно делали умное лицо, третьи были вообще безлики.

В литературных салонах я встречал литературных львов. Это были покорные бесхребетные существа, лишенные зубов и когтей. В своих творениях они с нежностью изображали дикарей, как те того требовали, и, безоговорочно принимая дикарскую систему, воспевали ее, подобострастно виляя хвостом. Это называется у них свободой творчества.

Один дикарь очень любил пуговицы. Он их жадно собирал. Но чем больше у него их становилось, тем больше он желал иметь еще. Вскоре он стал обладателем колоссального количества пуговиц, какое лично ему никогда не понадобилось бы. Однако он продолжал собирать пуговицы. Он сделал это своим постоянным занятием: давал пуговицы взаймы, под залог, прибегал к любым сомнительным сделкам, лишь бы завладеть новыми богатствами. Все казалось ему мало. Страсть к пуговицам превратилась у него в манию.

Он складывал пирамиды из пуговиц, заставлял пуговицы работать на себя, и они размножались у него, как кролики. Уже перещеголяв всех знакомых, он все-таки старался разными правдами и неправдами выманивать у них пуговицы. Он знал, что есть еще люди, у которых их больше, чем у него, и это заставляло чувствовать себя бедняком и неудачником. Он хотел быть первым обладателем пуговиц во всем нецивилизованном мире.

Итак, он посвятил всю жизнь собиранию пуговиц. Он молился Великому Белому Отцу, чтобы тот ниспослал ему побольше пуговиц. Он подкупал колдунов, надеясь, что те своей ворожбой помогут ему захватить новые кучи пуговиц. В часы бодрствования и в часы сна его мозг был подчинен одной лишь навязчивой мысли. Он не признавал ни искусства, ни философии, отдых был для него несуществующим понятием. За едой (хотя на еду у него почти всегда не хватало времени) он думал и говорил о пуговицах — все прикидывал, как бы загрести их побольше. Он старался — и небезуспешно — отнимать пуговицы у друзей, если узнавал, что кто-нибудь начал их собирать. У него не было времени любоваться природой. Он не замечал ни деревьев, ни неба, ни звезд, хотя неустанно путешествовал. Он не мог выкроить ни минутки, чтобы пройтись пешком до угла, так как вечно мчался то на поезде, то в самолете, то в автомобиле куда-нибудь за пуговицами. Если же изредка брал себе отпуск, то часть его так или иначе посвящал своей страсти.

Этот маньяк в юности страдал от робости и чувства неполноценности. Он был подобен толстухе, которая, зная, что ее никто не любит, утешается тем, что набивает себе желудок шоколадом. Другие молодые люди были красивее и умнее его. Он трепетал при мысли, что над ним смеются и не хотят его общества. И он решил добиться успеха. Он будет собирать пуговицы. Он докажет свое превосходство: соберет больше пуговиц, чем любой другой дикарь. Он женился и обзавелся семейством. Сыновья выросли и пошли по его стопам, тоже занялись пуговицами.

Влиятельное лицо в своей общине, он был предметом восхищения и уважения, если не общего, то во всяком случае тех, кто поклонялся пуговицам.

Из развлечений он признавал только одно — сбор пожертвований в роскошном, обитом бархатом церковном клубе. Приглушенное шуршание пуговиц на мягкой подушечке, положенной на тарелку, было музыкой для его слуха, божьим благословением. Он слыл человеком примерных привычек, нравственным образцом для ему подобных, для тех, кто тоже усердно собирал пуговицы. ПУГОВИЦЫ — ЭТО ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ. СОБИРАЙ ПУГОВИЦЫ! Он не курил. Не пил. Почти ничего не ел. И очень редко спал с женщинами, считая, что это, во-первых, грешно, а во-вторых, слишком дорого стоит.

И вот он собрал уже столько пуговиц, что они не стали поддаваться счету. Но это лишь побуждало его загребать обеими руками еще и еще. Ему доставляло неизъяснимое наслаждение взирать свысока на тех, у кого было меньше пуговиц, чем у него. Собственно говоря, теперь он уже мог взирать свысока на всех.

Так жил он долгое время, зарывшись с головой в свои пуговицы. Но вдруг случилось нечто непостижимое: пуговицы начали ускользать. Вначале появилась маленькая течь. Он не мог обнаружить, откуда, не знал, в чем причина. Потом стало исчезать побольше, и вот уже смыло целый слой. В панике он пытался заткнуть брешь, остановить стремительный поток, но пуговицы растекались целыми реками во все стороны.

Никакие усилия не спасли его богатство. Он снова очутился на голом месте, откуда начинал свой путь, без единой пуговицы.

Это было чудовищно. Он кричал. Он таращил глаза. Он вопил, кружился в исступлении. Молился. Проклинал. Бормотал бессвязные слова. Считал пуговицы, которых у него уже не было. Бредил. Отказывался от пищи. Не узнавал своих родных. Пришлось увезти его из дому и надеть на него смирительную рубаху.

— Бедняга, — говорили соседи, радостно ухмыляясь, — он потерял свои пуговицы!

Политика — один из множества фальшивых кумиров, которым поклоняются дикари-американцы. У них в политике, как и в других формах культа, простой смертный становится божком.

Самое странное в этом культе то, что их Великий Белый Отец земной, избранный с помощью и одобрением всех язычников, — просто подделка. Он может играть роль бога только четыре года. Потом выбирают другого. Любой стоящий бог продержался бы у власти дольше. Но дикари обновляют своих божков постоянно, меняют их, как лошадей посреди реки, — в самое неподходящее время — и соблюдают ритуал предвыборных съездов каждые четыре года.

Двуглавая американская богиня Политика проводит съезды в двух городах, расположенных далеко друг от друга. Один съезд выдвигает Главного Осла, другой — Главного Слона. Этим двум подставным лицам еще предстоит помериться силами, чтобы решить, кому же стать Самым Главным Вождем, Первым Американцем.

Политический съезд — спектакль, который дается с целью позабавить и околпачить дикарей, получить их одобрение и голоса. Эти съезды повергли меня в изумление. О них кричали все газеты. Их показывали по телевидению и в кино. Здешняя публика любит такие зрелища. Сторонники той или иной партии, как стадо баранов, валили в огромный зал, горланили песни, курили, пили и орали как сумасшедшие. Размахивали плакатами. Маршировали. Доводили себя до исступления, припадая к стопам своих кумиров в знак обожания. Чтобы протащить баранов рангом повыше к вершинам величия и власти над простыми стадными баранами, вожаки рангом пониже действовали очень хитро: напускали побольше туману, шли на всевозможные уловки. Каждый ждал услуги за услугу. Это был неписаный закон. Кандидаты слушали не краснея, как продажные ораторы, зазывалы и охмурялы изображали их чуть не ангелами во плоти, которые могут спасти Америку от любой напасти.

Этот спектакль делается продюсерами телевидения за деньги. Дикари очень любят этот религиозный ритуал. Они просто обожают его. Многое ставится на карту. Если в борьбе побеждает Главный Осел, каждый осел в стране, припадавший к его копыту, надеется извлечь из этого выгоду. Если же битву выигрывает Главный Слон, каждое толстокожее в стране рассчитывает набить брюхо и откормить рыло у общественной кормушки.

А безмозглые стадные бараны, те, что платят за все, и понятия не имеют о происходящем. Восторженным блеянием они восхваляют своих пастырей, которые стригут их шерсть.

— Для блага народа, — говорят кандидаты, — для страны!

Но это все то же старое — услуга за услугу — вранье, вздор, надувательство, тщательно замаскированное общей истерией.

Речи кандидатов просто ошарашивали меня. Послушать их, так выходило, что кандидат, будь то Слон или Осел, может дать избирателям больше, чем кто-либо другой. Кредита — больше. Автомобилей — больше. Трущоб — больше. Бомб — больше. Дорог — больше. Обеспеченности — больше. Доходов— больше. Расходов — больше. Свободы — больше. Долгов — больше. Образования — больше. Невежества — больше.

Кандидаты обещали, что малый бизнес станет большим, а большой — еще больше. Рабочие станут получать больше денег, а работать — меньше. Чернокожие станут больше похожи на белых. Фермеры выручат больше долларов за меньшее количество пшеницы.

Я не верил своим ушам, а белые дикари лучились от счастья. Кандидатов восхваляли, им аплодировали, им поклонялись. Дикари пребывали в каком-то счастливом помешательстве.

У Главного Слона был доверенный вице-слон, который ему поддакивал, вторил и помогал расширять власть над незадачливыми баранами. У Главного Осла был вице-осел для тех же целей. Но Главный Слон и Главный Осел не очень-то доверяли вице-слону и вице-ослу, ибо (и это знали все) последние метили на их место и всеми правдами и неправдами были готовы добиваться этого места, в то время как Главного Слона никак не прельщало место вице-слона, а Главного Осла — место вице-осла.

Конкуренция политических полубогов создавала нездоровую обстановку, вызывала нехорошие чувства, ибо Главный Вождь достиг вершины и выше идти уже некуда, а у его помощника была возможность подняться еще на одну ступеньку и стать Главным Вождем. Главный Вождь знал: случись с ним беда, помощник займет его место, но никогда его не украсит. Поэтому Главного Вождя всегда окружали солдаты, врачи, шпики и охранники, чтобы защитить его от сумасшедших, бактерий, террористов и — собственного помощника. Тот же, со своей стороны, должен был при народе всячески подчеркивать свое лояльное отношение к Главному Вождю и в то же время не упускать даже самой малой возможности обзавестись собственным окружением, выжидая, когда Главного Вождя прихлопнет какой-нибудь негодяй.

Политические кампании, проведение которых многие наивно считают борьбой за справедливость, начались и приобрели размах осенью. Главные Кандидаты и их помощники готовы были со сна произнести любую речь. Их рты открывались с большой эластичностью, языки с шумом перемалывали слова. Они с благоговением выполняли священный ритуал: колесили по стране, целовали младенцев, завоевывали популярность и разводили демагогию. Они обещали содрать с народа уйму денег в виде налогов и вернуть ему часть их в виде благ, даруемых государством. Народ ликовал. Кандидаты обещали даже сократить налоги и увеличить блага, даруемые государством. Народ ликовал пуще прежнего.

Даже если кандидат отдавал себе отчет в том, что говорит, он не всегда знал, где находится. Выступая в Нью-Джерси, кандидат говорил аплодирующим баранам, что он счастлив снова оказаться в Аризоне.

Кандидаты, словно хамелеоны, постоянно меняли цвет, приспосабливаясь к окружению. Приехав в Арканзас, кандидат, который никогда не держал в руках мотыги и не выносил пойла свиньям, прикидывался эдаким работящим фермером. В Чикаго он был сталеваром с крепкими мозолистыми руками. В Пенсильвании выдавал себя за бывшего углекопа. На Мэдисон-авеню он представал скромным гением рекламы в костюме от «Брукс бразерс». Агитируя за себя в Голливуде, он подделывался под самых отъявленных реакционеров. В Гарлеме он становился филантропом, любящим негров, а в Новом Орлеане — гурманом, обожающим французскую кухню. В Висконсине он с одобрением отзывался о качестве сыра и профсоюзах, а в Каролине горячо поддерживал идею автономии этого штата. В Вермонте он, ухмыляясь, называл себя «чертовым янки», а в Техасе, надев ковбойские сапоги, выкрикивал лозунги южан. Он был за мир, прогресс, благосостояние и — за себя. Он старался угодить всем, а в результате каждый здравомыслящий дикарь начинал его презирать.

Все делалось ради голосов. Каким захватывающим зрелищем было выступление Главного кандидата! Его портрет, увеличенный во сто крат, выставлялся для восторженных идолопоклонников. Они размахивали флагами и платками, топали и выкрикивали приветствия. Там, где нужно, аплодировали. И кандидат делал паузы в нужных местах, чтобы сорвать аплодисменты. Вы бы посмотрели, какое довольство выражало при этом его честное лицо! Как ему нравились согласие и аплодисменты тупоголовых баранов! В своей речи он всегда давал им понять, что он самый большой баран! Доказательством могли служить его высокие моральные качества, достойное похвалы поведение и благочестие, отмеченные его близким родственником — Великим Белым Отцом небесным.

По сути дела, языческая богиня Политика всего лишь о двух головах, и кандидат мог стать идолом лишь на пятьдесят процентов, но о его близости к Великому Белому Отцу небесному так много говорилось, что дикари в это твердо уверовали.

Все — лишь бы получить голоса. Дикари увлекались этим примитивным ритуалом почти как первенством по бейсболу, поэтому они радовались, что политические игры проводятся каждые четыре года.

Чем холодней становилось, тем жарче распалялись политические страсти. Одна партия вдруг обнаружила, что другая собирается пообещать рабочим больше денег и меньше работы — тридцать пять часов в неделю. Тогда другая с ходу пообещала тридцатичасовую неделю и еще больше денег. Как это ловко придумано и в политике и в религии: кто обещает больше других, тому и верят.

Кандидаты отбросили всякие церемонии. Атаки и контратаки следовали одна за другой. Поминались и ложь, и некомпетентность, и пренебрежение к долгу, и разложение, и злоупотребление властью. Обвинений было слишком много, чтобы их Перечислить.

Американские дикари любили эту глупую игру, эту пышную кампанию. Как и в религиозных обрядах, им нравилась театральность, форма. Они часами сидели как приклеенные, смотрели в телевизор, и слушали, и ликовали, и шикали на ослиных и слоновых кандидатов. Эти тупицы хлопали громче тому, кто давал им больше обещаний. Они никак не могли сообразить, что правительство может дать им только то, что сначала содрало с них же, и то лишь малую толику. Американцы воображают, что у них демократия (то есть власть народа). На самом же деле у них плутократия плюс толпократия. А вернее всего — овцекратия.

Болыпой-Болыпой Вождь американцев живет в Вашингтоне в царском дворце, который называется Белая Хижина. Эта хижина богаче и роскошнее, чем дворец любого властелина или короля. Ее стоимость — свыше двенадцати миллионов долларов. Неудивительно, что эти дикари, называющие себя демократами, почитают свою священную Белую Хижину. В ней более ста комнат. Ее охраняет целая армия, состоящая из ста пятидесяти полицейских и уймы вооруженных шпиков. Этот яркий символ демократии обслуживают несколько сотен лакеев, сто поваров и горничных. Кто же платит всему этому народу жалованье? Тупоголовые бараны-налогоплательщики, вот кто! Кроме этих слуг, они оплачивают еще четырех швейцаров, чья работа состоит в том, чтобы открывать двери перед важными правительственными «слонами» и «ослами», и трех дворецких, которые снуют взад и вперед и отвешивают поклоны.

Для царственного вождя демократии — Великого Белого Отца, обитающего в Белой Хижине, построено превосходное подземное логово — страшно дорогое бомбоубежище. А для его подданных, баранов-налогоплательщиков, — ничего, ибо он обещает им мир. Если начнется война, баранам придется самим о себе позаботиться. Но они довольствуются обещаниями: им не привыкать! Зато, если их укокошат, они попадут в рай, и кое-кто даже с медалями и воинскими почестями…

Их Большой-Большой Вождь, изображающий на своем лице улыбку, — по сути дела король. В его честь производится королевский салют — двадцать один пушечный выстрел. Он пользуется монаршими привилегиями и монаршей неприкосновенностью. Суд не имеет над ним власти. Бараны, которых он пасет, охотно оплачивают его разъезды и удовольствия. В его личном распоряжении самолеты, поезда, пароходы и автомашины. Все-все — бесплатно. Он получает громадное жалованье. Он может передоверить подхалимам любые свои обязанности. Когда ему все надоедает, что бывает с ним нередко, он покидает свой королевский кабинет и удаляется на отдых. Привольно живется королю американских дикарей!

Дикари много говорят о мире и делают вид, что мир им нравится больше, чем война. Тем не менее они вели много кровопролитных войн и неустанно готовятся к новым. Их речи, их профессии изобличают их деятельность…

Однако при всех своих военных талантах эти дикари оскандалились перед всем миром: они проиграли войну одному маленькому племени за океаном. Не смея признаться в этом, они объявили о перемирии.