Дураки все

Карма

Ко Дню поминовения на Главной вывесили транспарант. “НОВЫЙ НОРТ-БАТ: СОТРУДНИЧЕСТВО РАДИ БУДУЩЕГО”. Этот лозунг придумал Гас Мойнихан, новый мэр города. Мойнихана занесло во власть в прошлом году на волне оптимизма, возродившегося через десять с лишним лет после того, как отменили строительство луна-парка “Последнее прибежище”; эта экономическая катастрофа ознаменовала золотой век самоуничижения и финансового пессимизма, уходящего корнями вглубь двух столетий, в течение которых Бат с неизменной завистью и обидой сравнивал себя с Шуйлер-Спрингс, своим более привлекательным близнецом и извечным соперником. В Шуйлере издавна было всё, к чему стремился Бат, – и цветущая экономика, и образованное население, и дальновидное руководство, и регулярные толпы гостей с юга штата, и собственная радиостанция, состоящая в НОР[7].

Ладно, конечно, без невезения не обошлось. Более века назад минеральные источники в Бате загадочным образом иссякли, тогда как в Шуйлере по-прежнему бойко били из глинистых сланцев. Еще в Шуйлере был знаменитый ипподром, где проходили скачки чистокровных верховых лошадей, был прославленный Дом творчества писателей, Центр исполнительских искусств, престижный гуманитарный колледж (а в Бате только двухгодичный муниципальный) и с десяток модных ресторанов, где подавали всякую экзотику вроде медвежьего лука, что бы это ни значило. По части ресторанов Бат мог похвастаться разве что убогой таверной “Белая лошадь”, закусочной “У Хэтти”, пончиковой да новым кафе сети “Эпплбиз” у выезда на скоростную. Словом, в сумме – и с этим никто не спорил – полный экономический и культурный провал. Луна-парк на какое-то время внушил людям надежду, но когда она разбилась, горожане так глубоко погрузились в отчаяние, что даже перестали вешать жизнерадостно-оптимистичные транспаранты, превратившиеся в сомнительную примету Главной, последний из них гласил: “ДЕЛА В БАТЕ ИДУТ ^á”. Уныние становилось все глубже, пока Гас Мойнихан, университетский преподаватель на пенсии, – он в ту пору купил и как раз делал ремонт в одном из величественных старых викторианских особняков на Верхней Главной – не написал в газету заметку, в которой обличал пагубное пораженчество горожан и молчаливую тактику нынешних республиканских властей, каковую, по утверждению Мойнихана, можно было передать в одиннадцати словах: “Никогда, ни при каких обстоятельствах не тратить ни на что деньги”. Так почему бы не повесить над Главной один последний транспарант с надписью “Давайте жить в дерьме”, заключил он.

Заметка затронула за живое и сделала автора кандидатом в мэры. Даже противники Гаса вынуждены были признать, что он и его дружки, большинство “не отсюда”, провели избирательную кампанию с умом. Суть ее сводилась к следующему: “Давайте СТАНЕМ Шуйлер-Спрингс”. Вместо того чтобы соперничать с неприятным соседом, почему б не воспользоваться его близостью? Половине тех, кто летом приезжает на скачки и в Центр исполнительских искусств, не хватает мест и приходится селиться аж в Скенектади. Почему бы им не остановиться в Бате? Да, курортный отель “Сан-Суси” с его почти тремя сотнями номеров действительно столкнулся с юридическими затруднениями, подогреваемыми недовольством горожан, узнавших, что новые владельцы отеля едва ли не на все работы намерены нанимать подрядные организации и строителей с юга штата. Роскошная реставрация “Сан-Суси” обошлась намного дороже и затянулась намного дольше, чем ожидалось, так что первый летний сезон отель пропустил, что не помешало местным жителям возмущаться предполагаемыми ценами в грядущем фешенебельном ресторане.

Но это не значит, что сама затея провальная, – по крайней мере, так утверждали сторонники Мойнихана. Вместо того чтобы чинить препятствия предпринимателям, городу следовало бы предложить им налоговые послабления и прочие льготы. То же и с ресторанами. В короткий летний сезон голодные путешественники от отчаяния набиваются даже в “Лошадь”, так почему бы не заманить в Бат парочку молодых шеф-поваров из Нью-Йорка? Выяснить, что еще за медвежий лук, черт побери, и стряпать его, раз приезжие на нем помешаны. Не то чтобы Шуйлер-Спрингс монополизировал мировой рынок медвежьего лука и никого к нему не подпускает. Так новым девизом в одночасье стало “сотрудничество”. При каждом удобном случае Бат будет сотрудничать на проектах особенной важности не только с ненавистным Шуйлер-Спрингс и богатенькими ньюйоркцами, но и с местными предпринимателями.

Одним из таких местных предпринимателей был Карл Робак; горожане удивились, узнав, что он, оказывается, бизнесмен, поскольку всю жизнь знали его как мошенника и засранца. Кенни, его отца, в Бате любили. Кенни с нуля создал строительную компанию “Тип-Топ”, вкалывая по четырнадцать часов в сутки. Как многие люди его поколения, он надеялся, что сыну уже не придется так тяжело работать. На этот счет он мог и не волноваться. В колледже Карл выучился выпивать, соблазнять женщин, тратить отцовы денежки и ненавидеть всё, что связано с “Кархартт”, особенно отношение этой компании к честному тяжелому труду. Вернувшись домой, Карл ничем не обнаруживал, что вообще намерен работать, будь на то его воля.

После скоропостижной смерти отца работать Карлу все же пришлось, но он ленился, халтурил и едва не лишился компании, когда накрылся проект луна-парка. Напрямую Карл не участвовал в этой провальной затее, но пронюхал о ней одним из первых и купил практически даром участок земли по соседству, рассудив, что в конце концов тот понадобится под парковку. И на федеральные деньги выстроил на нем с десяток дешевых домов, дожидаясь, пока начнут возводить луна-парк, после чего Карл рассчитывал продать участок со всеми усовершенствованиями за грабительскую сумму. Но в последний момент с финансированием не сложилось, а поскольку Карл не видел причин строить дома по правилам (он ведь думал, что там сроду никто не поселится), то и попал в переплет: у него остался десяток домов, не соответствующих нормативам, в которых новенькие крыши протекали, а пористые, точно губка, цоколи впитывали ядовитую жижу с близлежащих низин всякий раз, как шел дождь, и плесневелые стены пестрели огромными трещинами, будто после землетрясения. На то, чтобы вытащить “Тип-Топ” из трясины судебных тяжб, ушло без малого десять лет. Чтобы спасти компанию, Карлу пришлось продать свой дом и половину тяжелой строительной техники – причем ту, которая еще работала, жаловался он знакомым. Потеря дома его не печалила, поскольку в ту пору Тоби, его жена, как раз с ним разводилась и дом все равно достался бы ей, но тем не менее. Словом, последние десять лет выдались для Карла мучительно неудачными, но пережитые невзгоды, по всеобщему мнению, не научили его ровным счетом ничему.

Сейчас он перестраивал здание давно заброшенной обувной фабрики на Лаймрок-стрит, и работа не задалась с самого начала. Проект лофтов “Старая фабрика” был до изумления идиотским – по крайней мере, на взгляд большинства. С тех самых пор, как о нем объявили, горожане писали в “Еженедельник Норт-Бата” письма, в которых называли лофт откровенным безумием и пустой тратой денег “партнеров” (то есть налогоплательщиков). Даже если предположить, что фабрику удастся отремонтировать – с чем никто из писавших не соглашался – и выгнать оттуда полчища крыс, обитавших в подвалах здания, да вдобавок починить крышу, протекавшую сорок лет, у кого из обитателей Бата найдутся деньги, чтобы купить там жилье? Самые дешевые апартаменты на первом этаже будут стоить около четверти миллиона долларов, а более просторные на последнем – в три раза дороже. Цены как в Шуйлере.

Но мэр Мойнихан – а он лично внес первый взнос за одну из квартир – утверждал, что цена и должна быть высокой. Лофты “Старая фабрика” демонстрируют: Бат снова в игре и может многое предложить. Проект действительно масштабный, соглашались новые власти, но не то чтобы беспрецедентный. Заброшенные старые фабрики ныне по всей стране переделывают в жилые и торговые помещения. Лофты в моде, как и медвежий лук. Более того, в Шуйлер-Спрингс, жители которого отродясь не марались никаким производством, старых разрушенных фабрик нет, а значит, и перестраивать нечего, следовательно, в этом смысле у Бата явное преимущество. (Да, привычку сравнивать себя с соперником трудно изжить.)

Другие утверждали, что основная проблема проекта не столько сам замысел, сколько Карл Робак. Лофты разрекламировали как городское жилье класса люкс, но и опыт, и натура подбивали Карла сэкономить на строительстве, а разницу прикарманить. Пессимисты из старой гвардии ворчали, что город не столько сотрудничает с будущим талантливым предпринимателем, сколько прикрывает отъявленного мошенника. Некоторые даже подозревали, что Карл взялся за старое: что-то такое пронюхал и купил якобы дрянь, чтобы впоследствии, когда выяснится настоящая ее стоимость, продать, но уже задорого. Может, он и фабрику-то перестраивает только для вида. Карл редко показывался на объекте, даже если требовалось принять серьезное решение (поговаривали, что у него нелады со здоровьем), а когда все же приезжал на стройку, то его словно и не волновало, что там происходит: того-этого или этого-того. Даже те, кто готов был усомниться, что его помыслы нечисты, все же подозревали: после суровых решений суда и беспощадных штрафов у компании “Тип-Топ” попросту не хватит оборотных средств на проект такого масштаба. Остатки тяжелой техники, не подлежащей ремонту, ржавели на стройдворе. Сейчас в компании трудилось с десяток строителей, причем большинство – меньше сорока часов в неделю, чтобы Карлу не приходилось платить им за переработку. И каждую неделю появлялся слух, что уж на этот-то раз им точно не заплатят.

Другая проблема с новым Батом заключалась в том, что он вонял. В прямом смысле. В “Демократе Шуйлер-Спрингс” – в Бате его именовали “Дерьмократом” – проблему окрестили “Великая вонь Бата” (эту фразочку подцепили в “Олбани таймс юнион”). Последние два года каждое лето, едва термометр показывал восемьдесят пять градусов[8], густой запах тухлятины окутывал город, сразу весь, – и не поймешь, откуда она взялась. Неплохо бы Бату и самому помыться как следует, замечали гости города, морщили нос и старались поскорее сесть в машину и убраться восвояси. Одни утверждали, что вонь источают болота близ кладбища Хиллдейл, а в город ее доносят летние ветерки. Вот только на кладбище так не воняло. Один городской фундаменталистский священник полагал, что проблема морального свойства. По соседству, в Шуйлер-Спрингс, ширится и без того большое сообщество геев, и, быть может, так Господь пытается нас вразумить, разглагольствовал священник с кафедры, но предположение это поддержки не получило, поскольку напрашивался вполне очевидный вопрос: почему бы Всевышнему не подвергнуть обонятельной каре непосредственных нарушителей, а не их безвинных соседей? А в этом году – можно подумать, Карлу Робаку мало проблем – жившие рядом с фабрикой утверждали, что запах идет от нее. Но как такое возможно? Здание сорок лет стояло заколоченным. Там и вонять-то нечему.

И вчера пришли очередные дурные вести. После двух дней проливных дождей строители “Тип-Топ” обнаружили, что из трещины в бетонном полу подвала прет зловонная желтая слизь. Карл, верный себе, охотно заделал бы трещину и забыл об этом, но член городской управы настоял на том, что необходимо проконсультироваться с государственным инспектором, а тот потребовал от Карла продолбить бетон перфоратором и выяснить, что там, черт побери, такое. Вдоль передней стены фабрики проходила труба городского канализационного коллектора, и хотя сточные воды эта слизь не напоминала ни видом, ни запахом – да и воняла гораздо, гораздо хуже, – инспектор предположил, что, возможно, где-то на стыке трубу повредили корни деревьев. А очутившись внутри трубы, да с регулярной подкормкой из нечистот, корни разрослись, как опухоль, и вовсе прорвали трубу. Ну а ее содержимому надо ж куда-нибудь деться. Кто знает? Может, под фабрикой разлилось целое озеро дерьма. Что там такое и сколько его, можно узнать, только пробив бетон. Но, что бы там ни оказалось, это придется ликвидировать.

Эта-то необходимость и заставила Карла Робака вспомнить о Рубе Сквирзе, тот, поговаривали, в отрочестве нюхал клей, из-за чего лишился обоняния и с тех пор, не жалуясь, мог работать по пояс в свежем навозе. Руб со сварливой женой Бутси жил на окраине Бата, но в это время суток он, скорее всего, на кладбище в Хиллдейле, где работает смотрителем. Точно наверняка знает Дональд Салливан, друг Карла и, с тех пор как тот лишился дома, еще и арендодатель. А поскольку стычки с ним неизменно поднимали Карлу настроение, которое сейчас было хуже некуда, он решил наведаться к Салли.

Салли, как и всегда, сидел на табурете в конце стойки в закусочной Хэтти. Он дежурил здесь с половины седьмого утра едва ли не каждый день, помогал Рут справляться с наплывом клиентов, желавших позавтракать; впрочем, сегодня от него толку было немного – в груди теснило, мучила одышка. Закусочная давно опустела. К полудню опять набегут, но до той поры еще час. На стойке рядом с чашкой из-под кофе лежал свежий номер “Еженедельника Бата”, сложенный так, что с верхней страницы Салли понимающе улыбалась его бывшая квартирная хозяйка. “Легендарная учительница средних классов Берил Пиплз, – гласила подпись. – Для своих многочисленных учеников – мисс Берил”. Салли знал, что обращение “мисс” обижало старушку. Пусть она невеличка, похожа на гнома, но все же замужняя женщина, даже если ее восьмиклассникам трудно было себе представить, что у нее есть муж. Салли обычно звал ее “миссис Пиплз”, она явно это ценила и в ответ называла его “мистером Салливаном”; Салли и сам не знал, нравится ему это или нет. Она однажды спросила его: “Тебя никогда не смущает, что ты не сумел лучше распорядиться жизнью, дарованной тебе Богом?” Тогда Салли ответил: “Нечасто. Иногда”. Судя по выражению лица на фотографии, миссис Пиплз до сих пор, почти через десять лет после смерти, ждала более искреннего ответа. Извини, старушка, подумал Салли.

Он невольно гадал, как она отнеслась бы к торжеству, запланированному на эти выходные. Берил Пиплз всегда недолюбливала помпу и пышные церемонии; Салли подозревал, что переименование школы в ее честь в лучшем случае вызвало бы у нее двойственные чувства. Миссис Пиплз была прозорлива и в этой затее как пить дать усмотрела бы конъюнктурные соображения – в этой очередной сомнительной инициативе нового мэра (“невоспетые герои”, так ее называли), которая должна была внушить гордость общине, давно привыкшей себя ненавидеть. Замысел заключался в том, чтобы в каждый День поминовения чтить память одного из тех, кто потрудился на благо общины. И для нынешнего торжества кандидатуру мисс Берил выбрали единодушно, а это, по мнению Салли, – и бывшая его хозяйка с ним согласилась бы, он даже не сомневался – означало, что выбор, увы, невелик. Кого-то они решат выделить в следующем году?

Вполне возможно, что он этого не узнает. Кардиолог больницы для ветеранов дал ему два года. Скорее, все же один. Салли давно заподозрил, что дело табак. Одышка, сперва на крутых лестницах, потом вообще на любом подъеме, а в последнее время он задыхался, даже когда чуть-чуть прибавлял шаг. Почему вы так долго ждали? – спросил врач. Потому что, ну… Надо признаться, вразумительного ответа у Салли не было. Потому что вначале симптомы появлялись и пропадали? Потому что потом он по нескольку недель кряду чувствовал себя нормально и успевал убедить себя, что ничего страшного не случилось? Безусловно, однако в глубине души он всё понимал и, когда симптомы вернулись, не удивился. Но и тогда он, пожалуй, вряд ли обратился бы к врачу, если бы Рут не заметила неладное и не вынудила его поехать провериться. Через две минуты на беговой дорожке стресс-тест прервали.

– Ну, что сказали? – спросила Рут, когда Салли вернулся.

– Что мне надо бросить курить, – ответил он. Это была правда, но не вся правда и ничего, кроме правды.

– Неужели? – поддела Рут. – Кто бы мог подумать! Оказывается, сигареты тебе вредят!

Впрочем, такой ответ ее, кажется, удовлетворил. Рут не допрашивала его, как бывало, когда ей казалось, что Салли врет. Хотя в последнее время он не раз ловил на себе ее вопросительный взгляд, так что, может, за истекшие две недели у нее всё же возникли какие-то подозрения.

Вся правда и ничего кроме правды звучала скорее так: фибрилляция предсердий. Аритмия. Учащенное сердцебиение. Из-за физических нагрузок. Стресса. И на пустом месте. Ведет к застойной сердечной недостаточности. Решение: операция на открытом сердце. Четырехстороннее шунтирование. Не сказать, что рекомендовано людям его возраста, чье здоровье и так не очень, а артерии из-за многолетнего курения забиты бляшками. Другие варианты? Можно вставить внутренний дефибриллятор, чтобы он командовал сердцу, когда биться, когда нет. Заурядная процедура, максимум час. Маленький надрез. Через пару часов уже будете ходить по палате. На следующий день выпишем вас домой. Здоровым? Нет. Скорее всего, вы все равно умрете от застойной сердечной недостаточности, просто не так быстро. Правда, учитывая ваш возраст и физическое состояние, существует вероятность, что вы умрете на операционном столе. Но если не делать вообще ничего – два года, а скорее, все же один. “Ваше сердце может остановиться в любой момент, – резюмировал кардиолог. – Возможно, вы умрете во сне”.

Салли смекнул, что этот сценарий, видимо, рассчитан на то, что от испуга он согласится на процедуру, но вышло иначе.

– Проснуться мертвым? – спросил он. – Не так уж это и плохо.

Не то чтобы кардиолог с ним не согласился. Но, учитывая возраст Салли и состояние его здоровья, существует четкая вероятность обширного инсульта, от которого он не умрет, но до конца своих дней не сможет ни разговаривать, ни питаться самостоятельно, ни даже срать по собственному желанию. Впрочем, это может случиться и без операции, добавил врач.

– Если вы диктуете мне, что мне делать, – ответил Салли, – я вас и слушать не стану.

Кардиолог пожал плечами:

– Большинство выбирает дефибриллятор. Или за них это делают их дети. Или жены. Мистер Салливан, вы женаты?

Нет. Вера, бывшая жена, уже не в курсе его дел. Впрочем, своих тоже. Бедняга всю жизнь не так чтобы крепко дружила с головой, а пару лет назад Веру и вовсе накрыла деменция. Тогда-то Вера и переселилась в окружной интернат, где на тот момент уже обитал ее второй муж Ральф, – несколько лет назад он перенес нервный срыв, оказавшийся роковым, так что в некотором роде супруги воссоединились, если бы Вера узнала Ральфа, но она утверждала, что в глаза не видела этого человека и, уж конечно, нипочем не вышла бы замуж за того, кто выглядит так. Ухудшение у нее развивалось стремительно. Через несколько месяцев она не узнавала ни сына Питера, ни внука Уилла. Салли навестил ее, уверенный, что и его она не узнает, но Вера, завидев его, немедля сощурилась и, вперив в Салли пристальный взгляд, забормотала ругательства. Нянечки сказали, что такого за ней не водилось и Салли не следует принимать ее брань на свой счет. “Наверное, вы ей просто кого-то напомнили”, – предположила одна из медсестер, на что Салли ответил: “Да, причем самого себя”.

Так что нет. Жены у него не имеется, и некому угождать.

– Тогда ради сына? Внука? – уточнил кардиолог. Разве они не хотели бы, чтобы он сделал эту процедуру?

– Вы намерены им сообщить?

– А вы нет?

Пожалуй, нет. Салли пока не решил окончательно, но нет, все-таки вряд ли. Уиллу так точно. Ни к чему обременять парня, ведь осенью он уезжает в колледж. Сын? Да и его обременять ни к чему. Если Салли кому и расскажет, то Рут. Он уже раз пять начинал, но передумывал. И сейчас, разглядывая фотографию своей бывшей квартирной хозяйки, гадал, сообщил ли бы ей о своем состоянии, будь она жива.

– Вопрос, – произнес знакомый голос возле его локтя, и Салли едва не подпрыгнул от неожиданности.

В неизменном поло “Ральф Лорен” – сегодня розовом, – светлых хлопчатобумажных слаксах и кремовых парусиновых туфлях Карл Робак, как и обычно, смахивал на владельца автосалона, который опаздывает на гольф. Салли оглядел зал в поисках потенциальных угроз, досадуя на себя за то, что так глубоко задумался и не заметил, как подкрался не кто-нибудь, а Карл Робак. Сам по себе Карл не опасен, но всякий раз, как он приходил, имело смысл убедиться, не возмутился ли кто его появлением – скажем, женщина, которую он недавно бросил, или муж этой женщины, или тот, кому Карл задолжал, или кто-то, кто сыт по горло его бесконечной брехней. Этим последним Салли особенно сочувствовал.

– Как часто ты в среднем думаешь о сексе? – спросил Карл, смерив Салли серьезным взглядом.

К ним приближалась Рут с кофейником.

– Мне и самой интересно, что он тебе ответит, – сказала она и поставила перед Карлом кружку.

Рут и Салли лет двадцать были любовниками, то сходились, то расходились, но последние годы просто дружили, на что Рут явно досадовала, хотя сама же и предложила. Ошибка Салли, насколько он понимал, заключалась в том, что он, в общем, и тогда особенно не возражал и позже не выказывал должного сожаления. Вряд ли, конечно, Рут обварит его кофе, едва Салли ответит на вопрос, но осторожность не помешает, так что Салли машинально отодвинулся, пока Рут не наполнила чашку Карла и не поставила кофейник на стойку. Лишь тогда Салли перевел взгляд на Карла.

– Его здесь нет, – произнес Салли.

– Кого здесь нет? – спросил Карл.

– Руба, – ответил Салли. – Того, кого ты ищешь.

– Кто сказал?

– Хорошо, – согласился Салли. – Давай сменим тему. Я слышал, на фабрике какая-то желтая слизь, – в чем там дело?

– Какая желтая слизь? – переспросил Карл, и человек менее проницательный счел бы его удивление абсолютно искренним.

Но Салли проницательности хватало.

– Озеро грязи, на которое вы наткнулись вчера. И над которым поселятся богатенькие говнюки.

Карл глубоко вздохнул.

– Зря ты веришь сплетням.

– Ладно, – ответил Салли. – Но я понятия не имею, где Руб.

Вообще-то Салли ожидал его с минуты на минуту. По пятницам на кладбище был сокращенный день и Руб, добравшись до города на попутке, отправлялся на поиски Салли в надежде, что тот от щедрот угостит его чизбургером и потом весь вечер будет слушать его болтовню, – тяжкий труд, учитывая, что заикался Руб чем дальше, тем хуже.

– Забудь ты о Рубе, – ответил Карл. – Я о нем даже не упоминал. Я задал тебе простой вопрос.

– Рут, – произнес Салли и указал на часы над стойкой: – Сейчас 11:07. Посмотрим, скоро ли он спросит, где Руб.

– Простой вопрос, на который ты не ответил.

Колокольчик над дверью звякнул, и вошел Рой Пурди, человек, которого Салли на дух не выносил. Рой, в отличие от Карла, казался ровно тем, кем и был. Недавно его выпустили из колонии общего режима на юге штата, и выглядел Рой как типичный сиделец: тощий, дерганый, глупый, в дешевых татуировках, землистое лицо поросло щетиной. Сам Рой говорил, что его освободили досрочно за примерное поведение, и Салли, когда это слышал, давался диву: что же за требования в той тюряге, если их сумел выполнить даже Рой, сроду не отличавшийся примерным поведением?

– Какой был вопрос? – уточнил Салли у Карла.

Карл громко вздохнул.

– Я понимаю, трудно, но постарайся сосредоточиться. Я спрашиваю, как часто ты думаешь о сексе. Раз в день? Раз в месяц?

– Не так часто, как об убийстве, – ответил Салли, многозначительно посмотрел на Карла и перевел взгляд на Роя, усевшегося на табурет в дальнем конце стойки.

Рой на него не глядел, но Салли чуял, что тот наверняка знает: Салли здесь. Рут, питавшая к Рою еще меньше симпатии, нежели Салли, тем не менее схватила кофейник, чистую кружку и направилась к новоприбывшему.

– Как там наша девочка? – спросил ее Рой, когда Рут наливала ему кофе, за который он, как они оба знали, не заплатит.

– Ты имеешь в виду мою дочь?

– Я имею в виду мою жену.

– Бывшую жену. Или вы опять поженились?

– Пока нет, – ответил Рой.

– Да уж надо думать, – сказала Рут. – Особенно если то, что я слышала, правда.

– А что вы слышали?

– Что ты сошелся с какой-то Корой из “Моррисон-армз”.

– Я ночую у нее на диване, вот и все. Пока не наскребу на собственное жилье. Она ничего для меня не значит, эта Кора.

– А ей ты об этом сказал? Она в курсе?

– Я не отвечаю за то, кто что думает, – ответил Рой, жадно разглядывая выпечку на задней стойке. Сама Рут ему не предложит, но ничего, он сообразит, как выманить у нее булку. Рут, конечно же, поговнится, но в конце концов сдастся. Во всем, что касалось бывшего зятя, Рут явно придерживалась обреченной на неуспех политики попустительства, потому-то с тех пор, как Рой две недели назад вновь появился в Бате, Салли и обдумывал альтернативный порядок действий – на манер скорее Джорджа Паттона, чем Невилла Чемберлена.

Вернувшись на другой конец стойки, Рут заметила, что Салли глядит в пустоту, и щелкнула пальцами у него перед носом, отчего Салли вновь отодвинулся в сторону.

– Надеюсь, ты не считаешь, что это дело тебя касается, – заметила она.

– И слава богу, что не касается, – сказал Салли. – Но если б касалось, я сообразил бы, как с ним разобраться.

– Я спрашиваю, – произнес Карл, по-прежнему занятый одной-единственной мыслью, – потому что я думаю об этом едва ли не каждые десять секунд. Чаще, чем до того.

Карл имел в виду операцию на простате, которая – по крайней мере, на время – наградила его недержанием и импотенцией, не уменьшив при этом, по уверениям Карла, ни его одержимости сексом, ни умения доставлять женщинам удовольствие. То, что такая одержимость существует, Салли пока что не признавал, хотя они с Карлом спорили об этом без малого десять лет, с того самого вечера, когда Карл заявился в “Лошадь” и вместо приветствия шлепнул Салли по затылку свернутым в трубку журналом. После чего, взгромоздившись на соседний табурет, расправил и раскрыл на барной стойке журнал со статьей, которую хотел показать Салли.

– Знаешь, кто я? – спросил его Карл самодовольнее, чем когда-либо.

– Знаю, – ответил Салли, не взглянув на статью. – Я вообще-то не раз тебе это говорил. Ты, наверно, не слушал.

– Тут написано, – Карл ткнул пальцем в журнал, – что я сексоман. И это диагноз.

– Не диагноз, а анатомическая характеристика, – возразил Салли.

Его друг Уэрф, в тот вечер занимавший табурет с другого бока от Салли, явно заинтересовался, поскольку взял журнал и погрузился в чтение.

– Я скажу тебе больше, – продолжал Карл. – По мнению медицинских экспертов, я заслуживаю сочувствия.

– Уэрф, – Салли повернулся на табурете, чтобы лучше видеть друга, который внимательно читал статью, – как думаешь, чего заслуживает Карл?

Уэрф был из тех редких адвокатов, кого справедливость волнует куда больше закона, а потому он воспринимал любые, даже шуточные упоминания о ней всерьез и всегда был готов высказать взвешенное и здравое суждение.

– Аплодисментов, – подумав, ответил он. – Ну и, пожалуй, завистливого восхищения от таких, как мы с тобой.

Карл и Уэрф, потянувшись друг к другу через Салли, чокнулись пивом, а Салли в который раз пожалел, что втянул своего непредсказуемого товарища в пьяный спор.

– Салли просто завидует, – заметил Карл, когда Уэрф вновь углубился в статью о сексуальной зависимости, – потому что глупость – не диагноз.

– Вообще-то диагноз, – не поднимая глаз, возразил Уэрф.

– Но она не вызывает сочувствия.

– Нет.

– Как и уважения.

– Разумеется.

Бедный Уэрф. Без него жизнь стала менее настоящей и справедливой. И не такой веселой. “Вот когда я умру, – говаривал он Салли, – тогда и поймете, как трудно найти другого такого одноногого адвоката, у которого вдобавок всегда хорошее настроение”, – и оказался прав.

– Разумеется, ты думаешь о сексе каждые десять секунд, – сказал Салли Карлу. – Ты же ночи напролет смотришь порнуху.

Лишившись дома, Карл обосновался у Салли, в комнатах, которые некогда тот снимал у мисс Берил. Сам Салли жил в трейлере за домом и когда ночью вставал по малой нужде, видел, как в окнах Карла на втором этаже отражается эта похабщина.

– Я люблю порнуху, – признался Карл с обреченным видом человека, давно оставившего попытки понять собственное поведение, не говоря уж о том, чтобы его поменять.

Салли и не сомневался, что Карлу нравится порнуха, но, по его мнению, дело не только в этом. Уролог предупредил Карла, что эрекция вернется в лучшем случае через полгода, если не через год, и то не факт. Салли подозревал, что Карл не спит до глубокой ночи и смотрит всякие непристойности главным образом из-за страха – неусыпно следит, не зашевелится ли в трусах.

– Ее снимают всё лучше и лучше, – продолжал Карл. – Рут, скажи ему, что я прав.

– Эй, ма! – позвал Рой Пурди с другого конца стойки. – Если вчерашнее все равно выбрасывать, то лучше я съем.

Он имел в виду единственный оставшийся на блюде кусок вишневого пирога. Салли не удержался и улыбнулся хитрости Роя. Если ты попросил о чем-то и сразу же обозначил, что оно ничего не стоит, то, скорее всего, тебе это дадут, и вдобавок – в чем самая прелесть – ты не обязан быть благодарным тому, кто тебе это дал.

– Выброси, – посоветовал Салли достаточно громко, чтобы услышала не только Рут, но и Рой.

Слова его возымели действие – предсказуемо и незамедлительно. Рут положила кусок пирога на блюдце, со стуком поставила перед зятем и, приподняв бровь, посмотрела на Салли, чтобы тот сразу понял, какие последствия его ожидают, если он распустит свой избыточно длинный язык.

– Я бы доел и вон ту засохшую корочку. – Рой указал на пригоревший кусок булки, приставший к блюду.

– Тебя в тюрьме не кормили? – Рут ножом подцепила булку.

Рой принялся за еду, орудуя вилкой, точно лопатой.

– Плоховато, – признался он, набив рот, – это уж точно.

Карл подался к Салли и доверительно прошептал:

– Между прочим, когда я сказал, что теперь хуже, чем было до того, Рут не спросила, до чего. Тебя это не удивляет?

– Меня удивляешь ты, – ответил Салли, догадавшись, к чему Карл клонит.

– Ведь этот вопрос напрашивался бы, если бы она не знала, о чем именно я говорю.

– Эй, балбес. Посмотри на меня. Я никому ничего не говорил. Ты сам всем растрепал.

Вечером накануне операции Карл пришел в “Лошадь” и рассказал обо всем Салли, взяв с него слово молчать. Но, после того как Салли ушел домой, Карл напился и рассказал обо всем еще десятку человек и вдобавок барменше Бёрди, а это значило, что назавтра – Карл еще не опомнился от наркоза – о его вислом хозяйстве знал и судачил весь город.

Не то чтобы Салли не хотелось проболтаться. В конце концов, легендарная неспособность Карла удержать член в штанах разрушила не один брак, в том числе и брак самого Карла. И в тот вечер в “Лошади” Салли так ему и сказал.

– Половина женатиков округа Шуйлер усмотрит в этом банальную справедливость. Ты ведь это знаешь, правда? Ты слышал о карме?

– Это когда с хорошими людьми случается плохое?

– Нет, это когда получаешь по заслугам.

– Да? – Карл пожал плечами. – Что ж, я надеюсь увидеть, как ты получишь по заслугам.

– Я-то уже получил, – заверил его Салли. – Результат ты видишь.

Хотя, по правде сказать, он и прежде сомневался в этом, да и сейчас, узнав свой диагноз, тоже толком не верил. Так ли уж часто ему удавалось отделаться малой кровью? Во время войны ему везло оказываться в правильном месте, тогда как более талантливые люди и способные солдаты оказывались в неправильном. Зачастую это место находилось прямо возле Салли. Во время “Омаха-бич” едва ли не каждый миг разыгрывалась новая и абсолютно смертельная лотерея. Осмотрительность, опыт и здравый смысл увеличивали шансы на выживание, но несущественно. До самого Берлина в этой игре верховодило чистое везение, и Салли, бесспорно, оказался в выигрыше.

Но это война. Когда стрельба наконец прекратилась, мир более-менее образумился и Салли на досуге вновь мог предаваться мыслям, он взглянул на вещи иначе. Порой он невольно чувствовал, что жизнь его обманула. Если Бог существует, то любимейшая Его забава – играть с несчастными мудаками, которых он создал без спроса. Взять хотя бы того же Карла. Дай мужику член, сделай так, чтобы тот управлял его жизнью, потом повреди железу, благодаря которой член работает, и посмотри, что мужик будет делать. Наверное, с точки зрения Бога, это знатное развлечение, позволяющее ненадолго забыть о тоске всемогущества. Ведь если ты Бог, совершенно естественно, что главным твоим врагом будет скука. Салли помнил, как в детстве, доев тающий фруктовый лед, разглядывал муравьев на тротуаре близ родительского дома на Баудон. Сотни, если не тысячи мелких засранцев, запрограммированные согласованно выполнять задачу, о которой Салли понятия не имел. Из их сплоченных рядов он выбирал одного и мешал ему сделать то, чего муравью явно хотелось, палочкой от мороженого направляя его то влево, то вправо, вынуждая уползать все дальше и дальше от потока товарищей. Салли дивился, что крошечный мозг муравья не в состоянии осмыслить происходящее, ведь единственным разумным решением было бы оставить борьбу, чтобы великан, который не пускает тебя к цели, заскучал и отвлекся на что-то другое – может, нашел себе новую жертву, – но сдаваться муравья, похоже, не программировали. Он хотел того, чего хотел. Может, и Бог – такой вот мальчишка с палочкой, ощущающий разве что любопытство, но никак не сочувствие ко всякой ничтожной мелочи. Карла Робака Он лишил крохотной желёзки. Уэрфа – сперва ноги, а потом, увидев, что тот не дрогнул, и жизни. Дабы проучить.

Теперь вот очередь Салли. Два года. Скорее, все же один. Отлично, подумал Салли. Тебя никогда не смущает, что ты не сумел лучше распорядиться жизнью, дарованной тебе Богом? Нечасто. Иногда.

– Ну и ладно, черт с тобой, – сказал Карл. – Не хочешь говорить о сексе, тогда я вернусь к работе. Для которой – ладно, признаюсь – мне действительно понадобится твой вонючий карлик. У меня есть задание, с которым он справится как никто.

– Рут, – позвал Салли и вновь указал на часы: – Десять минут двенадцатого. Его хватило ровно на три минуты. – И добавил, обращаясь к Карлу: – Так расскажи мне о ней, об этой работе. – Салли в общих чертах догадывался, но ему было любопытно послушать Карла.

– Я сам ему все объясню.

– Сперва объясни мне.

– А ты ему кто? Отец?

Вообще-то именно так Руб к Салли и относился, а потому, надо думать, Салли и чувствовал отеческую ответственность за Руба – не то что за родного сына, который неизменно взирал на Салли как на необъяснимую, однако бесспорную генетическую данность.

– Что, если это дерьмо, которое ты хочешь послать его выгребать, ядовитое?

– Ядовитое? Там лопнула канализационная труба. Она, конечно, воняет, но ядовитая вряд ли.

– Ты же не знаешь, что это, следовательно, там может быть что угодно.

Карл потер виски.

– Без денег ты мне нравился больше.

– Да ну? Тебе больше нравилось, когда я вынужден был ишачить на тебя по шестьдесят часов в неделю на холоде, обшивать дома гипсокартоном?

– По сорок. Это ты брал с меня как за шестьдесят. Боже, славное было время, – мечтательно вздохнул Карл с деланой ностальгией. – Видеть, как ты, точно Честер[9], заходишь в “Лошадь”, с головы до ног облепленный грязью и всяким дерьмом, и несет от тебя, как из письки матери Терезы. Для счастья мне было достаточно одного взгляда на тебя.

Странная штука: Салли тоже скучал по той поре – правда, Карлу он нипочем в этом не признался бы.

– В общем, – Карл значительно понизил голос, – это дерьмо не ядовитое, окей?

– Тебе-то откуда знать?

– Сам подумай. Что у нас рядом с фабрикой?

– Ничего. – Салли мысленным взором окинул коллектор, тянущийся вдоль Лаймрок-стрит. – Кроме старого…

– Именно, – перебил Карл. – Салотопенного завода. А помнишь, почему они закрылись? Нет, конечно, не помнишь. Ты не помнишь, что было вчера. Но если бы тебе не отшибло память, ты вспомнил бы, что они разругались с городом из-за неуплаты налогов и перенесли производство в Мохок. Гас считает, что они специально затопили коллектор. Типа подарка на прощанье.

– Вот только это было когда? Два года назад? Три?

– Это нас и озадачило. Мы пришли к выводу, что на фабрике надо заделать швы вдоль карнизов. В дождь крыша протекает. Казалось бы, ничего страшного, если б вода не копилась в подвале.

Салли кивнул: он наконец-то понял.

– И эта вода не дает просохнуть тому, что внизу.

– В идеальных условиях, – продолжал Карл, – скажем, если после недели дождей настала жа…

– Двойная ставка, – перебил Салли.

– Что?

– Сколько бы ты ни заплатил Рубу за последнюю паршивую работенку, за эту заплатишь вдвое.

– Ну да, конечно. Вот об этом ты помнишь. Обираешь старого друга Карла при каждом удобном случае. Почему я вообще с тобой разговариваю?

– Даже тройная, – подумав, сказал Салли.

– Хорошо, я найду другого. Думаешь, Руб единственный недоумок в Бате, кому нужна работа?

И в этом он прав.

– Ладно, двойная.

– Идет, – выпалил Карл, и Салли понял, что уступил слишком быстро. – Считаешь, тебе удастся его уговорить?

– Не знаю. Он тебя ненавидит.

Карл встал.

– Скажи ему, что меня любишь ты, – предложил он и направился в туалет. – Ведь он на все смотрит твоими глазами.

– Но я тебя не люблю.

– Любишь, конечно, балда.

Когда за Карлом закрылась дверь, Салли снова уставился на Роя Пурди, тот пальцем подбирал с блюдца последние микроскопические крошки пирога. Салли не соврал, когда сказал Карлу, что в последнее время чаще думает об убийстве, чем о сексе. Рой вернулся в Бат в тот же самый день, когда Салли сообщили диагноз; два эти события совместились, побуждая Салли рассматривать различные варианты, как навсегда устранить этого негодяя. Пожалуй, разумнее всего переехать мерзавца пикапом, но Салли смущала обезличенность этого способа. Существовала немалая вероятность, что Рой толком и не поймет, кто был за рулем, а Салли хотел, чтобы он это знал. Куда приятнее было бы подкрасться к Рою сзади и вышибить ему мозги лопатой. Глухой стук, с каким закаленная сталь размозжила бы череп Роя, – и эта дынная мягкость под раздробленной костью – согрели бы Салли душу. Правда, на восьмом десятке он уже не способен был подкрасться так же ловко, как раньше, вдобавок и в этом случае Рой мог умереть, не поняв, кто его укокошил. Может, чтобы тот уж наверняка осознал, кто положил конец его жалкому существованию, лучше подсыпать ему в кофе крысиный яд? Иногда по утрам, в десятом часу, когда все, кто завтракал, уже разошлись и суета улеглась, Рут просила Салли постоять за стойкой, пока она сбегает в банк, вот тогда-то и можно было бы это устроить. Отрадно было бы наблюдать, как Рой скривится, с опозданием сообразив, что его отравили и кто именно это сделал. Загвоздка в том, что Салли не знал, сколько именно яда нужно добавить в кофе. Слишком мало – Рой не умрет, слишком много – почует с первого же глотка, и тогда, чего доброго, придет конец уже Салли. Смерти он никогда не боялся, не боится ее и сейчас, когда она стремительно приближается к нему верхом на лошади, но все-таки Салли предпочел бы, чтобы Рой умер первым.

– Я вижу, тебе понравилось, – сказала Рут и забрала у Роя блюдце.

– Для вчерашней булки неплохо, – согласился он, потирая наметившееся брюшко. – Я ничего не должен?

– Это уж как обычно.

Видимо, Рою нечего было сказать.

– Передайте Джейни, я сожалею, что мы разминулись.

Салли заметил, что Рой уставился на дверь, отделявшую закусочную от соседнего помещения, где находилась квартира, в которой жила бывшая жена Роя с их дочерью Тиной.

– Значит, у нее все хорошо? – спросил он. – Все путем?

– Все у нее отлично, – сухо ответила Рут. – И у твоей дочери тоже, если тебя это, конечно, интересует.

Эту последнюю фразу Рой пропустил мимо ушей.

– Передайте ей, что в том судебном запрете не было необходимости. Я другой человек.

– Она будет рада это услышать. Но все равно держись от нее подальше.

– Как я и сказал судье, в таком маленьком городке это непросто.

Рут кивнула.

– Ты поэтому торчишь на стоянке у “Эпплбиз” сразу после закрытия и ждешь, когда она выйдет?

– Разве?

– Мне сказали, тебя там видели.

Рой крутанулся на табурете, повернулся лицом к Салли, впервые обратив на него внимание, но потом повернулся обратно.

– Передайте ей, как только я найду работу, сразу же и заглажу, в чем перед ней виноват, правда.

– Может, тебе повезло бы больше, если бы ты поискал работу где-нибудь в другом месте, – предположила Рут. – В Олбани или Нью-Йорке. Там, где больше возможностей.

– Не беспокойтесь. – Рой сполз с табурета и взял из стаканчика возле кассы штук пять зубочисток. – Рано или поздно я найду что-нибудь здесь, в Бате.

Салли открыл раздел объявлений в газете и нацепил очки.

– Вот что тебе подойдет идеально, Рой, – начал он.

– Салли, – произнесла Рут с угрозой, которую человек мудрый принял бы к сведению.

– Требуется кухонный боксер, – якобы прочитал Салли. – Опыт работы неважен. Жалованье минимальное, но масса возможностей для карьерного роста. Приглашаем только самых целеустремленных и инициативных.

– Салли, – повторила Рут.

– А что, хорошо, – сказал Рой. – Ты это сейчас сочинил или все утро придумывал, дожидаясь, пока я приду, чтобы мне это сказать?

Салли проигнорировал и эту фразу, и Рут, сверлившую его взглядом.

– Я вот чего не понимаю, – ответил он Рою. – Карл Робак только что говорил, мол, ему нужен кто-то, кто заделает дыру в коллекторе. Что же ты даже не пикнул? Не сказал ему, что ищешь работу?

Рой извлек зубочистку из алого целлофана и задумчиво ее жевал.

– За что ты меня так не любишь? – наконец спросил он. – Я ведь ничего тебе не сделал.

– Подожди, вот еще одно, – произнес Салли, едва Рой направился прочь. – Требуется опытный воришка. Желательно отсидевший. Ночные смены.

– Наверное, ты не веришь, что люди способны меняться. – Рой взялся за ручку двери, колокольчик нетерпеливо звякнул.

– Отчего же, порой меняются, – согласился Салли и аккуратно сложил газету, чтобы фотография бывшей квартирной хозяйки снова оказалась сверху. Ему показалось или теперь она правда смотрит иначе? С легким неодобрением? – Но чаще в худшую сторону, вот в чем беда.

– Может быть, я тебя удивлю, – сказал Рой, – но я все равно собирался спросить. Как тебе живется в моем трейлере?

Салли фыркнул, хотя и понял, на что намекает Рой.

– Твоем?

Некогда трейлер действительно принадлежал Рою – точнее, Рою и Джейни, подарок от Рут и ее мужа; Джейни с Роем тогда только-только поженились, им было негде жить, Джейни ждала ребенка. Они поставили трейлер на заднем дворе у Рут и жили там, пока Роя не арестовали: он украл в “Сан-Суси” мебель и телевизоры, попытался вывезти, но попался. И когда Роя в первый раз посадили, Рут выкупила у дочери трейлер, чтобы той хватило денег переехать в Олбани и начать новую лучшую жизнь без Роя. Когда Салли предложил ей продать трейлер ему, Рут не поверила своим ушам. “То есть как это – ты намерен в нем жить? – допытывалась она. – У тебя же есть отличный просторный дом на самой красивой улице Бата”.

– Не волнуйся. Мне он не нужен, – заверил его Рой. – Говорят, во время пожара эти штуки как ловушки. Я сам читал. Вот заснешь как-нибудь, не потушив сигарету, и сгоришь.

Салли поймал его взгляд и, помолчав, спросил:

– Правда, что ли?

У Роя дрогнул желвак, на миг Салли показалось, что Рой набросится на него, но Рой не двинулся с места.

– Правда, – с улыбкой ответил Рой. – Знаешь, что у меня здесь? – Рой показал на свой правый висок.

– Что ж, – ответил Салли, – спасибо, что предупредил.

Рой ничего не ответил, и Салли, глядя в его лицо, подумал: интересно, каково это – жить, не понимая шуток, и улыбаться, лишь когда нет ничего смешного.

– Ведомость, – серьезно сообщил Рой. – С одной стороны перечислены те, кому должен я. С другой – те, кто должен мне. Сегодня утром я добавил в список кусок вишневого пирога и чашку кофе – туда, где мои долги. Некоторые забывают, если кому должны, но только не я.

Салли кивнул.

– Любопытно, кто же в списке твоих должников.

– Однажды там будешь ты, – уверенно произнес Рой. – Когда я все исправлю. В тот день тебе придется передо мной извиниться, и я заставлю тебя это сделать. Я загляну к тебе как-нибудь вечерком. Я знаю, куда ты поставил мой трейлер. Принесу пиво. Мы выпьем с тобой по банке-другой, и ты признаешь, что был не прав. На твоем месте я бы уже готовился, потому что так и будет.

– Ну, здоровая нога у меня только одна, и я не намерен стоять дожидаться этого счастливого дня.

– А он непременно настанет. Однажды вечером в твою дверь постучат, и это буду я. И это тоже правда.

– Если до той поры я не засну, не потушив сигарету.

– Вот видишь! – Рой наставил на него указательный палец, словно Салли только что разгадал шараду. – И это тоже наверняка случится.