Душа механизма

Искали дорогу

— Ничего непонятно, — признался Антон дотошным и не сильно разборчивым в методах профессорам — Есть же какие-то высшие ценности?

Вместо ожидаемого профессорского ответа Антон крайне неожиданно услышал голос своей бабушки. Он доносился откуда-то издалека, из какой-то глубины Сначала это было невнятное бурчание, похожее на движение небольшого бурлящего потока воды. Но но мере приближения этого голоса слова стали полностью разборчивыми.

— В те же древние и далёкие времена, когда ещё мена все высокие горы Земли ступила нога человека стояла в центре мира одна таинственная вершина, повествовала бабушка, явно таким вот рассказом отвечая Антону на заданный им непростой, надо сказан вопрос. — Эта вершина обладала волшебной силом Она почему-то притягивала к себе всякого, как бы заманивая его: покори меня, попробуй, сумей! Вершим. i эта была настолько высокой, что скрывалась за облаками. Поэтому рассмотреть с земли, что же там есть такое манящее, никак не удавалось. Только птицы за чем-то залетали за те облака. Но они всегда возвращались. И это повторялось.

Произносившая последние слова бабушка в этот момент уже оказалась рядом с Антоном. Она закончила свою фразу, обращаясь непосредственно к юноше.

— И? — подозрительно спросил Антон.

— То ли простое любопытство, то ли упрямство, то ни любовь к вышине, то ли желание быть ближе к небесам — у каждого существовало своё обоснование поиска пути к этой вершине, — бабушка набрала в лёгкие новую порцию воздуха, и рассказ полился вновь. — Искали люди дорогу. Самую прямую и быструю, самую верную. Каждый думал, что именно он знает как сё найти. В бесконечных спорах протекала их жизнь.

— Тупари, одно слово, — сдержано прокомментировал Антон.

— Вот-вот, — вроде бы, согласилась бабушка и продолжила: — И решили искатели, собравшись, поступить так. Во что бы то ни стало взойти на эту вершину и посмотреть, что же там есть такого неизведанного. Потом, вернувшись, рассказать другим людям об увиденном, а также поведать о пути том, самом быстром, правильном и верном. Разные семьи поселились в разных местах у подножья той самой горы и стали готовиться к восхождению. Они накапливали силы, готовили нехитрое снаряжение и поджидали наилучший для восхождения момент.

— Альпинисты-любители, — с язвительной ухмылкой прокомментировал Антон.

— Но распогодилось что-то в центре мира, — посмотрела на юношу бабушка. — Пошли дожди. Спустились к подножью вершины непроглядные туманы. Люди ждали погоды — не рисковать же понапрасну. Как будто кто-то специально мешал им, оттягивая время. Сначала исследователи нервничали, и даже некоторые из них, отчаявшись, двинулись в путь почти что в слепую. Но остановились, не пройдя и части пути. Нельзя было идти. Не видно было дороги.

— Надо было подождать, — вставил Антон.

— Оставалось ждать, — согласилась бабушка.

А ждать пришлось столько, что не думали они, чти столько придётся ждать. Сто лет, а то и более.

— Ни фига себе турпоход, — удивился Антон.

— Те отцы, кто готовился взобраться на вершит сам, упокоились у её подножия, — с горечью говорила бабушка. — Но завещали они сынам своим. Вам надобно добраться до верха. Там будет вас ждать ПРАВДА Она и есть истинная цель. Это то, что предначертано вам свыше. Это — ваша задача. И если не сможете с а ми, передайте внукам и правнукам нашим.

— А погода? — спросил Антон.

— А погоды всё не было и не было, — ответила бабушка.

— Ну, всё. Сейчас начнётся разброд и шатание, вздохнул Антон.

— Да. Стали поговаривать люди, что боги вершимы не дают им возможности осуществить свое предназначение, что специально послали непогоду, — продолжила бабушка. — Некоторые из сынов, те, что моложе сомневались уже в том, а есть ли она — вершина. Другие сомневались: а бывала ли когда погода хорошей? Или всегда было так дождливо и туманно? В результате все искатели, которые расположились с момента спора по подножью горы да по разные стороны вершины, друг о друге забыли.

— А как же старейшины? Они не поддерживали связь? — подсказывал Антон.

— Деды твердили, что там, на вершине, есть истинная цель всей их жизни и жизни всего их народа, — ответила бабушка.

— К чему это ты ведёшь? — вдруг встрепенулся Антон.

Смутная догадка образовалась в мозгу у Юноши. Да и сам стиль изложения очень напоминал некие древние повествования, которые всегда касались неких сакральных вещей.

— Так, от отца к сыну рассказывая о горе, люди научились убеждать друг друга, придумав всякие легенды, — с хитрецой в глазах продолжила бабушка, | начала, вроде бы, как талантливый актёр, избегая прямого ответа, а потом неожиданно выдала: — Переросшие в разные религии. У каждой группы людей сложилась своя легенда, образовалась своя религия, поддерживающая веру в неизведанного бога вершины.

— Я так и знал! — разочаровался Антон, хотя снова его осенила очередная догадка: было бы всё так проело, бабушка не стала бы так заморачиваться с рассказом — сказала бы прямо.

— Как-то невзначай расступились тучи, и воздух стал прозрачным, — продолжила бабушка. — Поняли нее, что пришло время двинуться в путь, к вершине. Пришло время постичь ту неизвестность, которая кроется там, наверху, увидеть бога вершины. Двинулись нее. С разных сторон. Каждый своей дорогой. Кто по о тесному склону. Кто по пологому. Кто по оврагу. К го по гребню. Кто как. Путь оказался долгим и извилистым.

— Ну-ну, — улыбался Антон, уже понимая, что сейчас последует.

— Некоторые из разных семей встречались на том пути и с удивлением узнавали друг от друга предания о том, что на вершине-то живет и их бог, и другой, и третий, — говорила бабушка. — С разными лицами были те разные боги. Разные носили имена. И разные это были боги. Но все они жили на той самой вершине Во всём своём божественном множестве. Ругались встречавшиеся семьи. Дрались всякий за свою правду и своём боге вершины. Многие гибли в праведных войти за истинную веру и продолжали путь к вершине. Сменились поколения, которые спорили и спорили друг с другом о правильности их веры и о только их настоящем любви к только их настоящему богу. И двигались к вершине, споря, враждуя и теряя поколения.

— Бабушка, не томи! сказал Антон.

— И вот в один прекрасный день, преодолев последние мёрзлые скалы, увидели все разные люди и одно и то же время, что оказались они на заветном вершине и покорили её, как завещали им их предки, ответила бабушка. — Но никакого множества богом здесь не было. Не было здесь вообще никого. Только птицы иногда залетали сюда. Так, не известно зачем Ведь здесь даже ничего не произрастало. И прилетали птицы неизвестно откуда. Вдруг появлялись из тумана, расположенного ниже вершины.

— Вот облом! — сказал Антон.

— Смеялись люди друг над другом. Какие сказки они насочиняли о духах вершины! — улыбалась бабушка. — Смеялись они над собой, как с горящими глазами доказывали свою правоту. Грустили они о погибших за правду, ложную, как оказалось. И поняли они, что все их многочисленные и разные дороги вели только к одной вершине. Да и то к той, которая бет жизненна и пуста.

— И в чём соль твоей сказки? — спросил Антон.

— Только старики еле-еле вспомнили, что там, откуда иногда появляются птицы, есть мать-Земля. Она добрая, сытная, ласковая, тёплая и плодородная. Старики помнили, что они все оттуда пришли. И туда им бы вернуться. Заблудившимся в своих поисках…

— Бабуль! — обнял старушку Антон. — И вы, уважаемые профессоры! Я начинаю понимать, что вы что-то хотите мне сказать. Но я никак не пойму что именно!

— Не беспокойся, внучок, — ответила бабушка. — Не неё сразу. Твоя миссия заключается не в том, чтобы ты что-то понял, а в том, чтобы ты то, что надо, смог совершить.

— Ты слова накручиваешь, как будто вяжешь из них свой очередной платок, — ответил Антон.

— У него получается, — уверенно отчитался бабушке Вейзель. — Но нужно время.

— Хорошо! — согласилась бабушка. — Время для нас не имеет значения. Берите его столько, сколько нужно. II, пожалуй, начнём с самого начала времён. Заодно, Антоша, принеси мне цветок папоротника, а то глаза петли не видят — тяжело стало вязать. И возьми с собой Настю.

Разрыв связи

— Более сложная информационная матрица — христианство, — как ни в чём не бывало, продолжил Вейзель. — Никто из ныне живущих не видел Христа. Нет никаких точных данных, что он вообще когда-то существовал. Но библия — очень действенная информационная матрица. Она точно выписывает его образ, поведение, воздействие на предметы и организмы. Авторы разных времён и разных сословий так постарались и вложили столько своего таланта в это описание, что теперь мы буквально «видим» «реальные’ последствия его бывшего «существования».

— Если есть следствия — была и причина? Вы это хотите сказать? — спросил коллегу старец Кулик.

— Отнюдь, — ответил Вейзель. — Просто умелые мастера программирования создали библию в свою интересах, снабдили её всеми необходимыми операторами, и вот он — Христос! Как живой! Перед вами!

— То есть, чтобы разрушить христианскую матрицу, необходимо убрать христианские операторы церкви, иконы, библию, священников? — спросил старец Кулик. — И лишь тогда о христианстве никто и< вспомнит?

— Это уже пытались сделать, — констатировал Вейзель. — Но было время, когда и само христианство уничтожало предыдущие религии. Поступало именно так — уничтожало информацию о них. Прямым уничтожением противника не всегда можно добиться желаемого результата. Иногда может получиться прямо противоположный результат — избиваемого пожалею! и эта жалость обернётся против бьющего. Причём, иг будет особенно важно за что и почему был кто-то избит. Вспомните, на этом сыграла церковь: Христа из били, и это стало основой целой религии.

— К сожалению, это понятно. Но есть второй способ — внесение некорректности в описание христианской матрицы, — продолжил старец Кулик. — Напри мер, в новой религии, которая, возможно, будет глав ной религией в эру Водолея, есть свой список грехов Среди них один из самых тяжких — ложь и обман К ним относится и отпущение грехов, а также утверждение, что адское наказание настигнет грешника только после его смерти. Так вот эти утверждения открывают христианство как порочную религию, при осознании чего связь с христианством начнёт слабеть, и само христианство станет исчезать.

— Согласен. Но такие выводы ведут к гибели христианства. Именно поэтому в целях самосохранения, го есть рассматривая христианство как организм, оно будет преследовать любую новую религию, — ответил Вейзель.

— Да! — согласился старец Кулик. — Сопротивляясь так, как сопротивлялись христианству боги Олимпа. Павшие в результате…

Явление Бога

— …Два атома составляют молекулу водорода. ()ни вместе с атомом кислорода входят в состав молекулы воды, которая вместе с некоторым количеством таких же молекул входит в состав живой клетки, — сказал Вейзель и продолжил: — Множество таких клеток составляют мой организм. Похожие клетки составляют твой организм, другой, третий. Наши организмы составляют семью, город, племя, род, страну, планету. Похожие организмы составляют похожие структуры, о существовании которых мы не знаем, догадываемся и нет. Из совокупности этих объединённых структур создаются более крупные информационные матрицы — также структуры, например, галактические… В итоге весь процесс объединения- укрупнения информационных матриц приводит нас к следствию номер 2.19…

Профессор Вейзель сделал остановку, обвёл взглядом студентов и неожиданно заявил:

— Вы готовы поговорить о Боге?

Предложение застало всех врасплох. Некоторая растерянность царила среди студенческого племени Каждый из них стал быстро копаться в своём мозге пытаясь традиционным студенческим авралом вытащить нужную мысль и вытащить её на поверхность, но…

— Я — готов! — бодро ответил старец Кулик.

Мозговые искания оказались прерванными на раз.

В глазах студентов старец Кулик молниеносно превратился в героя былинных столкновений — он спас от неминуемой гибели на поприще столь сложного и до сих пор так и не познанного искания.

— Тогда встречайте! — голосом спортивного шоумена начал представление Вейзель.

Вокруг Вейзеля снова сформировалась сцена, in которой разместились гирлянды надувных шаров и какие-то плакаты. Мгновенно была создана чуть праздничная и в то же время весьма официальная обстановка. Вейзель театрально взмахнул руками и громко объявил:

— Встречайте! Творец того и этого мира! Всевышний и нижайший! Вездесущий и вечно спящий! Всевидящий и всегда слепой! Отец множества и множество отцов! Коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней! Б — о-о-о-о-г!

Захваченные таким неожиданным и буйным водевилем. все приготовились встречать этого самого Боги Студенты ожидали, что вот-вот моложавой пружина стой походкой в модном прикиде позавчерашнего се зона выйдет ловкий старец и начнёт настойчиво и красноречиво всё всем разъяснять.

Только предвкушая его появление, все уже реши ли, что этот старец сможет ответить на любой вопрос.

Студенты даже стали готовить такие вопросы. Они мечтательно взмывали глазами к небу и там искали какую-то очень нужную мысль, чтобы старец по имени Бог их обязательно понял: а то ведь если он не поймёт, то и ответит не правильно… Самые сообразительные готовили записки с просьбами…

Но Бога всё не было… Студенты стали думать — уж не ослепли ли они? Может, Бог уже давно стоит на сцене и с удивлением смотрит на них, а они его просто почему-то не видят?

А самые умные стали строить более громоздкие конструкции из собственных и заимствованных мыслей. Они допускали, что, может, Бог существует вне времени? Тогда становилось понятно почему студенты не могут его увидеть ни в прошлом, ни в настоящем, пи в будущем…

— Время будет состоять в совокупности точек зрения каждой монады на самое себя как пространства — в совокупности точек зрения всех монад на Бога, — мягко произнёс, выходя в центр сцены, худощавый человек в камзоле и курчавом парике.

Первое, что отметили студенты, это не «позавчерашнюю», а «много-веков-назаднешнюю» модную одежду, которой пользовался вышедший на сцену персонаж. А уже потом родился и гораздо более закономерный для его появления вопрос: «Это кто?»

Словно в ответ на этот немой вопрос на середину сцены, несколькими минутами ранее ставшей средневековым залом, вышел театрально разряженный церемониймейстер и, делая паузу после каждого слова, громко и отчётливо произнёс:

— Готфрид Вильгельм Лейбниц! Основатель и президент Берлинской Академии наук!

Лейбниц несколько сдержано поклонился и снова выпрямился, со странной полуулыбкой на губах бесстрашно уставившись в зал.

Он смотрел на ребят и думал: «Где это я оказался" Какая сила притащила меня на это сборище? Что им от меня нужно? Кто эти создания?..» И другие, подходящие к случаю, мысли одолевали известного учёного впервые увидевшего современное общество.

Студенты, напротив, оглядывали человека, которого только что им представили. Не совсем было ясно маскарад это или нет. За долгую первую часть этом лекции все привыкли к тому, что с ними могут про изойти любые изменения и никто в их реальности m разберётся. Поэтому и тот, кого назвали «Лейбниц- мог оказаться как на сто процентов реальным персонажем, так и на сто процентов мистификацией, инсталляцией, театрализацией и ещё чёрт знает чем.

Борьба точек зрения продолжалась некоторое время. Но в итоге один из студентов предельно осмелел. Он совершенно невпопад спросил первое, что пришли в его «троечную» голову:

— Как вы понимаете работу гармонии?

Студенты зашипели на товарища: мол, ну, ты дал, не мог выбрать что-нибудь более внятное… Но Лейбниц, услышав вопрос, несколько расслабился: он понял, что собравшиеся, без сомнения, обладают разумом, они даже способны рассуждать на столь высоки- темы и, возможно, это люди; просто очень странные…

— Гармония производит связь как будущего с про шедшим, так и настоящего с отсутствующим, — мягко принялся разъяснять Лейбниц.

Он чуть подался вперёд, показывая всем своим нм дом, что вопрос ему интересен и он его ожидал.

— Первый вид связи объединяет времена, а второй места. Эта вторая связь обнаруживается в единении души с телом и вообще в связи истинных субстанций между собой. Но первая связь имеет место в преформации органических тел или, лучше, всех тел…

Разговор с Лейбницем

Студенты тоже поняли, что перед ними интересный собеседник, который и появился здесь для того, чтобы объяснить какую-то очередную очень важную мысль. Поэтому барьер незнакомства пришлось преодолеть быстро.

— Вы упомянули монаду — это что такое? — раздался из зала уже более реальный вопрос.

Антон, озвучивший его, решил взять инициативу на себя, потому что остальные явно тормозили, а ситуацию из-под контроля, хотя бы такого, упускать было нельзя. К тому же Антон прекрасно понимал, что нот вопрос — это его маленькая личная победа в том I повальном споре, в котором он пытается обозначить как можно больше различий между собой и тротуарной плиткой.

— Монада — это субстанциональная форма, совершенное понятие, из которого вытекает всё заключающееся в данной вещи, — просто ответил Лейбниц, подумал и, решив, что нужно ещё пояснение, добавил: — Она содержит в себе все случайные свойства данной пещи.

— А можете ли вы назвать характеристики монады? Антон решил закрепить немного развившийся успех.

Лейбниц переместился к тому краю сцены, который находился ближе к источнику вопросов, и так запросто своими словами весьма доходчиво пояснил:

— Особые характеристики монады таковы. Первое монада — простая субстанция, то есть монада не имам частей. Второе, где нет частей — нет ни протяжения, ни фигуры. Монада не может быть описана перечнем свойств.

Лейбниц наконец-таки разглядел, что перед ним молодые люди. Он сделал паузу, чтобы удостоверимся, что они его слушают. И после этого продолжил:

— Третье: каждая монада должна быть необходимо отлична от другой. Четвёртое: каждая монада подвержена беспрерывному изменению. И, наконец, пятое так как всякое настоящее состояние простой субстанции есть следствие её предыдущего состояния, то и настоящее чревато будущим.

Только сейчас Лейбниц понял какой вопрос его мучил на протяжении всего этого непродолжительно го знакомства. Он никак не мог понять почему эти существа, очень похожие на людей, настолько молоды Судя по задаваемым ими вопросам, они находились n.i рубеже самых передовых знаний, которые сам Лейбниц только недавно с великим трудом смог освоим. А некоторые его коллеги вообще не понимали Готфрида, когда он им это пытался втолковал. А здесь юнцы, свободно изъясняющиеся на столь сложные темы.

— И какой из этого вы делаете вывод?

— Можно произвести следующий результирующим вывод, — ответил Лейбниц. — Сфера субстанционалмных форм принципиально отличается от мира вещей соотношение двух миров лишь процедура их сопоставления: материя не составляется из монад, она результирует из них.

На сцену вышел Вейзель, представился и обратился к Лейбницу:

— Уважаемый учёный, вы не будете против научного спора между вашей Монадологией и нашей Организмикой?

— Позвольте узнать что такое «Монадология» и что такое «Организмика»? — прежде всего поинтересовался Лейбниц.

— «Монадологией» издатели назвали ваш труд, в котором вы развиваете систему монад, а «Организмика» — это концепция того, что вы назвали «органическим», то есть целым, или целостным, — пояснил Вейзель.

— Ну, что ж. Понятно, — не очень уверенно протянул Лейбниц и согласился: — Давайте переходить к спору.

— Само слово «монада», как просто слово, ничего особенно критического на свой счёт не вызывает, — начал умничать Вейзель, но Лейбниц согласно кивнул.

А вот характеристики монады стоит разобрать обстоятельно. Допустим, третья характеристика «каждая монада должна быть необходимо отлична от другой».

— Продолжайте, уважаемый, — согласно кивнул Лейбниц, поскольку ничего спорного для себя пока не услышал.

— С точки зрения Организмики возникает следующий вопрос: чем именно отлична одна монада от другой? — продолжил Вейзель.

Рядом с ним появилась доска и мел, и Вейзель принялся писать ещё и какие-то формулы:

— Выразим монаду через организм, который обозначим перечёркнутой буквой «О». Теперь дадим определение понятия «организм»: организм — любой набор им формаций, ограниченный управляющей матрицей.

Лейбниц пока стоял и молча слушал.

— Если монада «А» выглядит следующим образом

— и Вейзель написал на доске трёхэтажную формулу, а монада «В» выглядит так, — и Вейзель написал похожую формулу, компоненты которых отличались лишь индексами, — то организм «Монада "А"» не равен организму «Монада "В"».

Вейзель прервался и вопросительно посмотрел па Лейбница. Тот по-прежнему стоял и слушал, лишь сдержанно кивая. Для него это было новым, и учёному требовалось время, чтобы вникнуть в новую парадигму. А Вейзель, со своей стороны, вёл себя крайне не уклюже. Он, как заучившийся школьник, зациклился на одном и том же, считая, что все вокруг зациклены на этом же и поэтому в курсе его измышлений.

— Отсюда следует, — уверенно продолжил Вейзель, — что для реализации различий монад есть всего дна варианта. Либо первый вариант, при котором наборы информаций в основных корректурах, то есть телах организмов «А» и «В» не равны между собой. Либо второй вариант, когда управляющие матрицы организмов «А» и «В» не равны между собой.

— Интересно, продолжайте! — снова предложим Лейбниц в ответ на вопросительно вздёрнутые брони Вейзеля.

— Допустим, — продолжил, ещё больше воодушевившись, Вейзель, — что из имеющихся двух вариантов мы вправе выбрать один. И пусть мы какой-то и i них выбрали. В результате чего мы убедились, что третья характеристика монадологии работает.

Лейбниц, польщённый, довольно кивнул. Он стал чувствовать нить спора. Она явно вела в его сторону.

Но оперативно размышлять он пока не мог: слишком гуманны были его первоначальные сведения в Организмике.

— Тогда смотрим, что первая характеристика монадологии гласит: «Монада — простая субстанция, то есть не имеющая частей», — продолжил Вейзель. — Это значит, что заявленные различия проявить становится нечем, то есть в структуре монады нет такой части, на которую одна монада отличалась бы от другой. И тогда наш первый вариант реализации различий монад, когда эти различия достигались за счёт различия структур двух монад, не работает. В структуре каждой in монад остаётся всего по одному не расчленённому члену. Но для того чтобы монады всё же были различны, эти члены должны быть отличны друг от друга.

Вейзель ловко махнул тряпкой и стёр несколько символов в каждой из формул. Словно отчитываясь о проделанной работе, тряпка выпустила небольшое меновое облако, а Лейбниц сказал:

— Очень интересно вы рассуждаете, коллега! Продолжайте, я с огромным интересом слушаю вас и пока у меня не возникают спорные мысли по поводу сказанного вами.

— Прекрасно! Таким образом, у нас получается, что каждый организм состоит из одной единственной структурной информации, и эти единственные информации у двух рассматриваемых организмов различны между собой, — продолжил Вейзель.

— То есть второй вариант становится нелегитимным, — закончил Лейбниц.

— Да! — ответил Вейзель. — Так как необходимым для построения организма набор информаций заменяется в каждом из случаев — и монады «А» и монады «В» — на присутствие в корректуре каждой из них лишь одной единственной информации.

— Тогда получается, что эти единственные информации не взаимодействуют с другими — поскольку других информаций нет. И не ограничиваются соответствующей управляющей матрицей — поскольку им имеет никакого смысла накладывать какие-либо дополнительные ограничения на уже выделенный из пространства организм, представленный той самом одной единственной информацией, — закончил логическую цепочку Лейбниц.

Оба учёных, довольные друг другом, вздохнули Они поняли, что нашли общий язык и стали друг друга понимать. Это обещало нормальную дискуссию Однако, привычно посмотрев на студентов, Лейбниц задумался над тем, понимают ли они то, о чём сейма» было сказано? В голове учёного пронёсся ответ: «си мнительно…».

— Отсюда следует, — продолжил Лейбниц, тщательно подбирая слова. — что второй вариант сравнения моим i не работает, так как управляющие матрицы организмом «Монада "А"» и «Монада "В"» не существуют.

Он повернулся к залу и спросил, понятно ли это. Из зала прилетел ответ:

— То есть, управляющие матрицы не сравнимы между собой.

«Всё понимают», — удивился Лейбниц, а вслух профессору Вейзелю ответил: — Я согласен с этим. Но остаётся один — первый — вариант реализации разя и чий монад.

— Да! — согласился Вейзель. — Напомню: это когда информация одной монады отлична от информации другой монады.

— Я уже понял, коллега, что этот вариант удовлетворяет первой и третьей характеристикам монад.

— Но, к сожалению, из этого также становится ясно, что эти информации и являются самими сравниваемыми монадами.

— Я слушаю вас дальше! — заинтересовался Лейбниц.

— Рассмотрим вторую характеристику монады, — продолжил Вейзель.

— Она гласит: где нет частей — нет ни протяжения, ни фигуры, — с некоторой гордостью напомнил Лейбниц.

— Однако в Организмике есть альтернативное утверждение, — высказался Вейзель. — Оно называется «Следствие 2.5» и гласит: «неживая материя» не может существовать вне какого-либо организма, всегда найдётся организм, частью которого является данный Объём «материи».

— Даже так! — удивился Лейбниц.

— А с учётом требований следствия 2.4, которое говорит, что матрица организма более низкого уровня является составной частью матрицы организма более высокого уровня, приходим к выводу, — продолжил Вейзель, — что одиночные информации, составляющие Монаду "А"» и «Монаду "В"», являются всего лишь не взаимодействующими между собой организмами более низкого, чем уровень монад, организмического уровня.

Лейбниц ненадолго задумался. Он понял структуру нового знания. Она вполне была приемлемой для того мировоззрения, которое отстаивал учёный. Даже было несколько приятно от того, что те вопросы, на которые он потратил годы раздумий и на которые он так и не нашёл никакого ответа, теперь, в Организмике, оказллись решёнными. Это открывало дополнительные перспективы и на этом фундаменте уже можно было строить гораздо более продвинутые философские системы и физические теории. Возбуждённый открывающимися перспективами, Лейбниц произнёс:

— Но это всё-таки организмы?

— Да! — согласился Вейзель.

— А так как это организмы, — продолжил Лейбниц — они имеют внутреннюю структуру?

— Да! — ответил Вейзель и пояснил: — За счёт кот рой и реализуются характеристики монад — со втором по пятую.

— И тогда получаем, что первая характеристика монад не является истинным утверждением? — подытожил Лейбниц.

— Совершенно верно, — подхватил Вейзель. — А по скольку, с точки зрения Организмики, любой организм состоит из частей и помимо организмов в «природе нет никакой другой «субстанции», то нет и монад.

— То есть противоречие монадологии состоит и том, — сделал свой вывод Лейбниц, — что объекты, или как вы их называете, организмы, обязаны различаться"

— Именно так!

— И это при том, что это должно происходить без наличия у объектов-организмов структур или частей для несения таких свойств или различий? — спросил Лейбниц.

— Да! — согласился Вейзель. — И такое противоречие в Организмике отсутствует!

— Тогда наши выводы неверны, — разочарованно произнёс Лейбниц. — Неверен вывод о том, что сфера субстанциональных форм принципиально отличается от мира вещей. Монадология, как вы её назвали, неверна…

— Неверна…

— Получается, что, напротив, субстанциональные формы это и есть материя?

- Да.

— Но тогда справедливо обратное утверждение? — спросил Лейбниц. Он подумал несколько секунд и несколько даже торжественно произнёс: — И в этом единстве состоит сила бытия и его непрерывность!

— Отсюда следует и другое, — продолжил Вейзель.

Помимо сказанного, неверным оказывается и вывод о том, что соотношение двух миров есть лишь процедура их сопоставления и при этом материя не составляется из монад, а она результирует из них.

— Согласен, — ответил Лейбниц. — Поскольку уже первый принцип обязывает оба мира состоять из одних и тех же составных частей.

— И, конечно же, я отмечу, что действие малых восприятий гораздо более значительно, чем это дума- юг, — сказал Вейзель. — Именно они образуют те не поддающиеся определению вкусы. Те образы чувственных качеств, ясных в совокупности, но не отчётливых в своих частях. Те впечатления, которые производят на нас окружающие нас тела и которые заключают в себе бесконечность.

— Ту связь, в которой находится каждое существо со всей остальной Вселенной, — закончил за Вейзелем мысль Лейбниц. — Можно даже сказать, что в силу них малых восприятий настоящее чревато будущим и обременено прошедшим.

Здесь Готфрида снова зацепил профессиональным «крючок». Он обернулся к залу и спросил, понятно ли им, что значит только что достигнутый в споре консенсус?

— Что всё находится во взаимном согласии, Антон попытался сделать максимально глубокомысленный вывод.

— И что в ничтожнейшей из субстанций взор столе же проницательный, как взор божества, мог бы про честь всю историю Вселенной, — прозвучал ещё одни ответ другого студента.

Это была Нона. Она снова в самый неподходящий для него, но исключительно удобный для неё момент укатала Антона, своим красноречием буквально размазав его по той самой тротуарной плитке, с которой юноша так не хотел родниться…

Но Лейбниц, не знавший этого противостояния и даже не обративший на него никакого внимания, в который раз оказался приятно удивлён интеллектом со бравшихся учёных, которых его оппонент почему-то называл студентами.

— Мы со студентами хотели бы поблагодарить вас уважаемый профессор Лейбниц, и отдать должное монадологии. Ведь часть так называемых характеристик монад работает в Организмике, — произнёс Вейзель.

И сами рассуждения об устройстве мира монад, i именно то, что «материя» результирует из монад, воз можно, послужили одним из главных толчков К возникновению Организмики.

Лейбниц польщено улыбнулся.

А Вейзель взял высохшую тряпку и резким движением стёр написанное с доски. Словно отстреливающийся чернилами от своих преследователей осьминог, тряпка выпустила большое пушистое белое облако.

А когда оно немного рассеялось, не стало ни доски, ни Лейбница…

Дорога согласия

Всё ещё не осевшее облачко белой меловой пыли и не стремилось упасть на пол. Оно медленно циркулировало, словно чего-то ожидая.

На центр сцены вышел старец Кулик и хлопнул в ладоши. Облако меловой пыли медленно стало перемещаться в пространстве и в конце концов сложило нечто такое, что напоминало некое воздушное полотно или какую-то невесомую дорогу. Допустим, для эльфов…

— Следствие 2.19 постулатов Организмики гласит: «Бог — коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней», — самым торжественным голосом, каким только было для него возможно, произнёс старец Кулик. — Мы подходим к рассуждениям о боге! Не с позиции самого Бога, а с позиции науки, включающей в себя и религию.

— Но сначала мы бы хотели сделать несколько важных замечаний, — продолжил Вейзель. — Первое замечание — о религиозной подчинённости. Оно состоит в том, что никакая религия не может даже рассматривать вопрос о разрешении или запрещении мыслительного процесса в отношении Бога.

— Почему это? — раздался голос какого-то студента.

— Потому что религии разные, — ответил Вейзель.

— И что?

— Поэтому они не возымели права быть истинными, — сказал Вейзель.

— Понятно…, - красноречиво закончил эту чаем полемики голос студента.

— Второе замечание — о достижении цели, — продолжил Вейзель. — Поскольку все религии не истинны, то прежде чем какая-либо из них породит информационный ресурс, запрещающий либо разрешающий мыслительный процесс в отношении Бога, такая религия должна возыметь право истинности.

— И это право не должно быть оспорено! — подсказала Настя.

Её интересовала область тонких миров и религиозных рассуждений. Девушка часто задумывалась нал тем почему в мире столько разнообразных религиозны: конфессий? Ведь если Бог один, то и религия должна быть одна. Однако реальность показывает, что религии много. Это означает только одно: много религий — много богов. А отсюда следует очень важный и прямо противоположный многим религиозным посулам вывод если религий много, то много и богов, а это значит, что бог не один, и никакая религия не может быть одно временно монотеистической и правильной.

Сколько бы Настя ни думала над этим, она всегда приходила к одному и тому же заключению: религии не могут быть правильными без того, чтобы не знать и не учитывать позицию друг друга…

— А для этого такая религия должна донести суп своего учения до других религий, — словно подслушан её, согласился Вейзель, отвечая на ранее озвученное предложение. — И они должны оставить эту суть иг поруганной.

Беспечно летающая пыль вдруг резко закрутилась и превратилась в белый водоворот. Он смерчем пробежался по сцене и остановился в самом её центре.

Чуть потанцевал, чуть порезвился и снова превратился it пушистое белое облако. Когда оно немного рассеялось, стало видно, что посреди сцены вырос огромный круглый стол. За ним восседают религиозные иерархи.

Все они — в традиционных религиозных костюмах. Поблёскивают золотыми и серебряными вставками. Псе преисполнены важности и самозначимости. Отпускают коллегам лишь снисходительные взгляды типа того, что, мол, «мы едва терпим ваше присутствие». Над иерархами повисла стена вражды, она была сделана не из мрамора или песка, а из ненавистных мыслей каждого, которые оказались гораздо более крепкими, чем самый крепкий мрамор во Вселенной.

Религиозные иерархи приготовились было к привычному пикетированию, но неожиданно с ними что-то стало твориться. Каждый из них, подёргавшись немного так, как будто в него вселяется кто-то иной, вдруг резко менялся и проявлялся уже не как старец, а как вполне узнаваемый студент из присутствующих здесь.

— Как донесёт суть своей веры религия, стоящая частью? — поэтическим былинным стихом начал своё вступительное слово старец в белых льняных одеждах.

Как донесёт она свою правду до других — таких же? Как достучится такая до сердец, взятых не ею? Как услышат её уши, настроенные на иное? Как примут её души, воссоединённые в ином?

Он сделал паузу и обвёл всех долгим пронзительным взглядом. Попадая под этот взгляд, каждый иерарх почтительно кивал в знак понимания, согласия и повиновения. А Белый старец тем временем продолжил:

— Для того чтобы была дорога пройденной, сначала должна быть сама дорога. А для того чтобы дорога была, религия, возымевшая взять на себя роль разрешительную, должна проложить такую дорогу к каждой такой же правильной вере, к каждому уху, к каждому сердцу, к каждой душе.

Белый старец вновь обвёл всех долгим взглядом и собрал всё молчаливое согласие зала. После чего про дол жил:

— Постройте дорогу на пути к обсуждению — вы намерившиеся возыметь право истинности! Она со стоять будет, знайте, из отдельных поступков! Которые те, иные, сочтут истинными и для себя. И если со чтёт это каждый, поступок кирпичиком ляжет одним и полотно той дороги.

Белый старец набрал воздуха в лёгкие и уже гораздо более громким голосом продолжил:

— А сколько кирпичиков нужно? А столько, чтобы стало возможно пройти. И каждый кирпичик заставят тебя добиваться ответа от тех, кто вчера был врагом И этот ответ тебе нужен лишь только в хвалебном решении. Ведь тот, что несёт негатив, положен не буди в дорогу.

Белый старец ударил об пол своим посохом, и и следующую же секунду картинка полностью изменилась. Все иерархи оказались посреди бескрайнего белого пространства. Вокруг них простирается только свет. И только бесконечное пространство. И уже не стало ни стола, ни стульев, ни пола, ни потолка.

Постепенно белый свет сделался прозрачным и иерархи с огромным удивлением увидели, что стоят они на одной небольшой площадке, вокруг которой со всех сторон зияет пропасть.

Но в одной из сторон невдалеке просматривался какой-то остров или просто какая-то земля. На ней словно фантастический пчелиный улей или муравейник, копошилась огромная масса народа. Все они какими-то крайне преданными взглядами смотрели на иерархов и в каком-то исступлении манили их, делая таки руками.

Но иерархов от этих людей и от этой земли отлепила та самая пропасть, которая была со всех сторон. И не было никакой возможности преодолеть эту пропасть.

Рядом с группой иерархов, толпившихся на небольшой площадке, на небольшом облачке расположился таинственный Белый старец. Он вёл себя спокойно и несколько снисходительно взирал на этих иерархов.

— Ты должен, строитель дороги, создать из сырца ют кирпичик, что точно воистину служит, — сказал он торжественным голосом, обращаясь глазами по очереди к каждому из иерархов. — И это признать должен каждый!

Все иерархи согласно закивали на это предложение Белого старца. Хотя, по правде сказать, у них не было ни единого шанса выступить против этого предложения. Причём по двум причинам. Первая — силы иерархов были значительно меньшими, чем те, которыми располагал их наставник. И вторая — слова Белого старца не вызывали у иерархов никакого протеста: неё, что он говорил, входило в круг их религиозных доктрин.

— Раз так, что ты должен понять? — спросил их Белый старец, сделал театральную паузу и сам же ответил: — A то, что ты должен понять того, кто вчера был иным. Не той правдой, нежели ты.

Все иерархи снова согласно закивали, показывая, что и эти слова им понятны и ими приняты.

— Вчера он и он, — Белый старец указал пальцем поочерёдно на всех иерархов, — все были вчера столь правдивы, что истину строить решились и в прав;и своей сомневались.

— Но они же едят свинину! — первым подал пики раввин, сальные пейсы которого навечно прилипли к его же никогда не бритым щекам.

— Хвалить же ты должен заставить всех тех, что вчера были ними! — продолжил торжественно излагай. Белый старец. — Стучать им в сердца так, чтоб стук твой они же своим посчитали. Сказать им и в уши та кое, что слышат они как своё. Просить их отдать свои души тому же, чему отдавали.

— А где взять кирпич? — прямо спросил исламский иерарх.

— И если же ты достучишься до каждого из всех тех — правдивых, то, знай, что кирпич ты получишь и обличии простого хваления твоих начинаний и дел которые также и тех, что раньше врагами прослыли!

Звон от последних слов Белого старца долго блуждал в открытом пространстве между невидимыми зеркалами до тех пор, пока каждый из иерархов не осознал полностью сказанного.

— Не убей! — громко сказал буддистский монах прижав руки к груди и смяв попавшую под них часть оранжевой одежды. — Я уверен, что этот принцип устроит всех!

— Не думаю, — сказал исламист, косо и враждебно посмотрев на иудея. — Иудеи убивают арабов по религиозным соображениям из-за того, что арабы иудеям не братья.

— Извините, уважаемый, но тут вы совершенно не правы, — коротко ответил раввин. — Ваше деление людей на верных и неверных ничуть не лучше, если не сказать хуже, деления тех же людей на «брат» или «не брат». Вам напомнить, как принцип «не убий» исполняется исламскими боевиками?

— А вы Христа нашего распяли! — косвенным образом заступился за мусульманина христианин, самим упоминанием этого «факта» предъявляя весомые претензии иудаизму.

— Тогда, может быть, вы сами расскажите о деятельности «Святой» Инквизиции в Европе и на Руси? — сразу же нашёлся иудей. — Я вам даже весы бесплатно дам, чтобы вы на одну чашу положили убийство Христа, а на другую чашу убийства миллионов «язычников», «ведьм», «колдунов»…

— Шайтанов! — вмешался исламист. — Шайтанов надо убивать!

— Не надо убивать святых отцов! — заступился за шайтанов буддист. — Если вы не поняли перевода с монгольского языка, это не значит, что людей с таким титулом надо убивать. «Шайтан» — это титул, который буквально обозначает «Святой отец».

— А мы коров считаем святыми, — подал голос индуист. — Мы их не убиваем. Мы никого не убиваем.

— Да-а-а-а-а? А почему тогда Индия не входит в клуб стран, ограничивающих распространение ядерного вооружения? — спросил индуса христианин. — Вы на кого ядерные ракеты копите? Расскажите нам, миролюбивейший.

— Так, Индия ещё и самая милитаризованная страна в мире! — сразу же поддакнул раввин. — Темпы закупки оружия Индией самые высокие в мире. О каком «не убий» с ними можно вообще говорить?

— Я начинаю понимать, — явно злясь, сказал исламист. — Вы на братский исламский Пакистан хотим напасть?

— Почему на Пакистан? — спросил буддист.

У Пакистана своя ядерная бомба есть и он тоже не хочет ограничивать ядерное вооружение. Вместе с Индией накапливает ядерное оружие. И вместе с Израилем, в том числе. Вот они, три страны, которые не входят в ядерный клуб.

— Они — и Пакистан, и Индия — заодно, — мгновенно пояснил раввин. — А мы — нет. Они закупают оружие и накапливают ядерные бомбы для того, чтобы напасть на Россию. Это уже всем, кто в это посвящён известно.

— Откуда вы это взяли? — недоверчиво спросил христианин раввина.

— Я, милейший, с бабой Вангой разговаривал, — ответил раввин. — Да и в библии всё это написано. Вы что, нс читали? А уж, если серьёзно, то посмотрим секретные отчёты индийских военных, предоставляемые ими в Сионистский комитет…

Белый старец терпеливо смотрел на этот спор зовущих к добру иерархов и только ехидно улыбался на их недетские извращения этого понятия.

В какой-то момент участники спора наконец-то опомнились и заметили, что они уже давно стали посмешищем в глазах миллиардов зрителей, наблюдавших за ними. Но больше всего иерархов поставило и неудобное положение присутствие Белого старца, и они стали его донимать вопросами типа, а, вообще можно ли им договориться между собой? Мол, сколы ко можно стучаться в душу другому, если он вообще не желает тебя ни слушать, ни слышать? Ведь основы их религий настолько различны!

Белый старец в ответ смерил иерархов презрительным взглядом и, полностью перейдя на стихотворный былинный язык, продекларировал:

— Стучись и стучись, достучись! Тебе нужно долгое время. Получишь отказ, возвратись: не сразу и конник встал в стремя. Вчера ты был тот, сегодня — иной, а завтра — ещё поменяешь. Придётся пройти путь, закрытый стеной: ты истинным быть обещаешь. А там, за стеной, тоже ты. Такой же правдивый и честный: смотрели орлы с высоты, один лишь из них был не местный…

— Понятно, — хмыкнули в ответ иерархи, вместо смирения проявляя отчётливую агрессивность. Они даже и не поняли, что каждый из них снова грубейшим образом нарушил основные положения своей же религии. — Старец не хочет с нами разговаривать нормальным языком!

— Ну, подскажи же нам хоть один, первый ход! — нервно сказал старцу исламист, мысленно передёрнув затвор воображаемого автомата.

Белый старец снова улыбнулся и вновь обвёл всех «святых» иерархов презри тельным взглядом и ответил:

— Части тоже состоят из целого!

— Я же говорю, он издевается над нами! — стал психовать исламист, автоматически шаря рукой вокруг себя в поисках чего-нибудь огнестрельного.

Остальные иерархи согласно закивали в ответ и стали метать в Белого старца злобные взгляды.

— И ты достучишься тогда, когда будешь сам, как и те. Воистину — мало труда: летают орлы в высоте, — ответил бесстрастным голосом Белый старец.

Иерархи окончательно вышли из себя. Они совсем перестали понимать, о чём им повествует Белый старец, но вся их иерархическая суть подсказывала им что его намёки отнюдь не дружелюбные.

— Так, уважаемые! — первым собрался с мыслями и деловито обратился к иерархам раввин. — Я, кажется догадался. Мы сейчас обсуждали принцип «не убий> И в итоге не сошлись ни в чём. Так?

— Так, — почти хором ответили иерархи.

Однако Белый старец не дал продолжить им обсуждение, а вместо этого в очередной раз весьма туман но и очень прозрачно заявил:

— Ты знал обо всём, что им нужно. Но ты, строитель дороги, почему-то раньше избегал давать им их правду. Теперь же ты дал им. Они получили твою правду от тебя как свою правду. Ты им дал свою правду как их правду. Правды сравнялись — теперь что твоя, что не твоя — это одна правда, отозвавшаяся одинаково в двух различных правдоискателях. Иди — ищи третьего, за ним — четвёртого, за ним — пятого. И когда двойная правда станет тройной, далее четверной и больше, не оставив неохваченных, она станет истин ной и, может, сложит саму истину.

— Не так! — снова на каком-то животном уровне раввин осознал слова Белого старца и уже в этом ключе ответил иерархам: — Мы с вами всё же сошлись ни мнении! Но это другое согласие. Мы согласились, что каждая религия в своей основе имеет один и тот же, пи другой принцип — «убий!». Так?

— Получается так, — нехотя соглашаясь, ответили иерархи.

— А это значит, в хотя бы этом мы все с вами со шлись, — совсем уж деловито сказал раввин. — Так?

- Да!

— Так, вот это и есть всеобщее похваление! — скачал раввин, довольный своей сообразительностью и ублажаемый сознанием того, что остальные иерархи гак слабо понимают ход вещей.

Как только раввин произнёс слово «похваление», откуда-то из пустого пространства мгновенно возник огромный кирпич и лёг рядом с их площадкой по направлению к толпе жаждущих людей.

Иерархи откровенно засмущались. Мол, кирпич хотя и получен в соответствии с условиями «игры», но заработан сомнительным принципом. Однако выбора нс было — иерархи приняли такой результат. Ведь это был результат достигнутого консенсуса.

К тому же площадка под ногами расширилась, и у них теперь появилось больше места. Теперь иерархи могли перемещаться в пределах старой площадки и нового кирпича. Это радовало. А о смене принципа «не убей!» на принцип «убей!» паства знать в общем- го и не должна. Какая-то пара букв и один пробел — но не то, что нужно знать человеку в первую очередь!

— Зачем им знать? — как бы у кого-то там не известного спросил христианин, но все поняли, к кому он обращается, и одобрительно закивали головами.

В этот самый момент появился второй кирпич и лёг впритык к первому в направлении паствы. Это случилось как-то очень буднично — без шума, без свиста, без какого-либо иного сопровождения.

Иерархи сначала даже растерялись. Они не сразу поняли причины появления второго кирпича.

— Что это? Задаром что ли? — удивился раввин, среагировав как всегда первым.

— Не задаром. За наше взаимное согласие! — ответил буддист.

— Так мы же ещё и поспорить-то ни о чём не успели? — откровенно удивился исламист.

Иерархи задумались, заново перебирая в уме все сказанное в последнем раунде беседы. Ничего особенного сказано не было…

— Мы договорились! Договорились, что будем лгать своей пастве! — горько вздохнув, подытожил индуист. — Единогласно!

Иерархи поняли, что это было действительно так и кирпич появился в полном соответствии с правила ми «игры».

— Паства не всё должна знать, — прокомментировал христианин. — Просто потому, что люди не готовы к пониманию Бога.

— Мы с вами обычно не во всём согласны, но здесь вы правы — люди действительно не готовы, согласился исламист. — Аллах безграничен и не понимаем Это основа веры.

Религиозная дискуссия продолжилась, и по мере разговора все иерархи дали некоторые определении своего бога. В связи с этим в конце этого эпизода пои вился третий кирпич и лёг ко второму впритык и в на правлении всё ещё ждущей своих иерархов паствы.

— А этот-то кирпич за что? — снова первым отреагировал раввин.

Коллеги отрицательно закивали головами, мол, на этот раз вообще ничего не могут вспомнить.

— За наше единогласное изменение текста заповеди «не поминай имени бога всуе». Мы, согласившись делом, изменили текст заповеди другим текстом — «поминай имя бога всуе». - разъяснил буддист. — Мы же нее только что склоняли Его имя и вдоль и поперёк.

— Эх, это так, — вздохнул христианин. — Какие там заповеди остались? «Не будет у тебя других богов, кроме Меня»? С ней-то все согласны?

— Конечно, — уверенно произнёс исламист. — Для мусульманина нет другого бога кроме Аллаха.

— И я согласен, — признался раввин. — Для иудея пег другого бога, кроме Яхве.

— И мне стоит согласиться, — присоединился и сам христианин. — Ибо для христианина нет другого бога кроме Христа.

Высказались все иерархи. Очередной круг согласий замкнулся. Четвёртый кирпич лёг в дорогу согласия.

— Ну, что, — радостно потёр руки буддист, — надо же! Мы достигли согласия! Хотя бы в том, что для каждого из нас нет другого бога кроме…

Он остановился и продолжил:

— Аллаха, Яхве, Христа… Мы с вами в очередной раз достигли согласия. Но не по прямой заповеди, а по обратной к ней. То есть у каждого из нас свой бог. А тот Бог, который существует в действительности, никого из нас не интересует. Так ведь получается!

Иерархи ещё долго спорили. Они прошлись по всем заповедям и достигли консенсуса. Дорога построилась. Паства приняла своих учителей.

Но полученная картина вывернулась наизнанку. Вместо объявленного «не убей» в полотне дороги лежал кирпич с надписью «убей». Вместо объявленного «Hie лги» лежал кирпич с надписью «лги». Вместо остальных заповедей на кирпичах были начертаны слона, им прямо противоположные.

Можно было бы поспорить, что, мол, незримы, судьи не так поняли иерархов, не то услышали в их незамысловатых речах.

Но дорога согласия построилась и спорить были без толку.

— Скитался, старался построить дорогу, — обратился Белый старец к строителям дороги, то есть к иерархам. — Теперь много времени будет пройдено, много будет положено сил — тобой и теми, что вчера были иными, а сегодня в общей правде, возможно, ставшем истиной. Среди них должен быть и я, вчера рассуждавший один, сегодня — мы думаем вместе.

Иерархи замерли и слушали Белого старца, a тот снижая накал пафоса, продолжил:

— Поскольку предполагаем, те религии, что намеревались породить информационный ресурс, возможно, нацеленный на поругание наших рассуждении должны были прежде исполнить указания предыдущих пунктов, то получится результат донесённой об щей сути, одной на всех, всеобщей в целом.

Иерархи синхронно кивнули.

— Этот результат должен будет одобрен всеми другими религиями, — продолжил Белый старец. — Которые хотя и не намеревались выдавать каких-либо запретов в наш адрес, но всё же их одобрение должно было быть получено.

Иерархи снова послушно кивнули.

— Теперь та религия, что намеревалась выступить с запретом наших суждений о Боге, выполнившая но изложенные выше требования, добившаяся истинности, — произнёс Белый старец, — может приступить и осуществлению запрета.

Иерархи снова на всякий случай кивнули, пока не очень понимая, к чему ведёт Белый старец.

— Кабы захотелось бы ей этого, — закончил он.

Иерархи машинально кивнули, находясь в окончательной растерянности.

— Но среди строителей истины поругателем был и я, — неожиданно повернул Белый старец. — Вы видели меня!

Иерархи стали кивать, но как-то не очень уверенно и вразнобой.

— Вы убеждали меня! Моей правдой! — говорил Белый старец. — Вы принимали мою правду как свою! Моя правда стала частью вашей истины!

Иерархи уже и не знали что им думать. То ли кивать, то ли начать спорить.

— Вы будете ругать правду, составляющую вашу истину? — жёстко спросил всё ещё молчащих иерархов Белый старец и сам же ответил: — Да — если не в уме!

Иерархи вздрогнули.

Белый старец пронзительно посмотрел на них, подолгу останавливаясь на каждом.

— Тогда чего вы достигли на пути к цели стать правильным ругателем моих рассуждений? — спросил он. — Вот чего!

Белый старец сделал паузу, а иерархи заметались, пытаясь предугадать окончание мыслей Белого старца.

Вы достигли цели Организмики! — провозгласил ом. — Объединили религии, веры, учения; исключили их вражду!

У иерархов на некоторое время пропал дар речи.

— Вы последовали закону Организмики! Закону — подчиняясь, управляю! — продолжил Белый старец.

— Так кто же бог? — уже совсем не зная как реагировать, невпопад поинтересовался исламист.

— А для некоторых, напомню ещё раз, — недобро улыбнулся Белый старец, — Бог — коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней.

— И что это значит? — не понял буддист.

— А это значит, что все рассуждения — это часть Бога, — уже более миролюбиво ответил Белый старен — Мы должны внимательнее изучить целое, чтобы понять части. И так мы приблизимся к Богу.

В это мгновение на глазах у изумлённых иерархов и ещё более изумлённой паствы вся ранее построенная дорога согласия разрушилась.

Остался только тот кирпич, на котором чуть ранее стояли иерархи. Он некоторое время повисел в пространстве, а потом дёрнулся и полетел на то самое место, где раньше была площадка, с которой иерархи начали строить свою такую вывернутую наизнанку дорогу. Площадки не было. Теперь этот кирпич спи площадкой, и уже от него надо было строить новую дорогу согласия.

Иерархи остались на стороне своей паствы. Но каждый из них удалился от Бога. И каждый из них пони мал, что теперь дорогу нужно строить не в направлении паствы, заведомо считая себя чуть ли не отпрыском Б<> га, а в направлении Бога, понимая, что каждый иерарх это всего лишь часть паствы, и добиваясь того, чтобы Бог признал иерарха, как самого себя…

Все понимали, что новая задача гораздо трудно прежней, но выполнять её было нужно иначе, в чём смысл называться иерархом той или иной веры?

Обречённо вздохнув, иерархи принялись обсуждать те же вопросы, а рядом в воздухе появилась надпись: «Вы израсходовали одну жизнь! Начать новую жизнь?»

— Ваше решение, Антон, — обращаясь к юноше и протягивая ему огромную красную кнопку, произнёс Белый старец. — Вы должны принять решение: даёте ни этим искателям религиозной истины ещё один шанс или с них и того шанса хватило.

Антон даже не знал как ему поступить. Эпизод с религиозными исканиями иерархов прокручивался в его мозге ещё раз и ещё раз, но никакого уверенного решения по этому поводу долго не возникало.

Наконец оно пришло, и рука Антона уверенно погнулась к кнопке…

Формула Бога

Массивный круглый стол в богато убранном старинном зале академии на самом деле был выполнен в виде тора. За столом грузно расположились отяжелённые бесконечным научным опытом именитые академики.

Однако Настя по какой-то причине узнавала в них вовсе не академиков, а обычных студентов из своей же группы, несколько растолстевших и даже состарившихся.

Президент академии медленно и с достоинством поднялся со своего кресла, осмотрел всех собравшихся и очень усталым, но ясным голосом произнёс:

— Уважаемые академики! Мы открываем наш научный диспут в надежде отыскать разгадку многовековой проблемы. Проблемы идентификации существа, которое религиозные деятели называют словом «Бог».

И пишут с большой буквы. Я напоминаю вам определение, данное нами этой сущности. Следствие 2.19 постулатов Организмики гласит: «Бог — коллектив! вы матрица полной совокупности организмов всех урон ней». Вот отсюда давайте и будем исходить в нашил построениях. Кто хочет высказаться первым?

В зале Академии повисла организационная тиши на. Только было едва слышно, как академии собираются с мыслями. Слабый шорох монотонно покрыв;и всё свободное пространство.

— Есть определение понятия «организм». Оно звучит так: «организм — любой набор информации, ограниченный управляющей матрицей», — тяжело встав с кресла, стал медленно раскачиваться академик в аккуратно накрученном серебряноволосом парике. — Из определения следует: для того чтобы Бог сам был организмом, его структура должна быть ограничена соответствующей управляющей матрицей.

Далее академик принялся пространно объясняй свою мысль, перемежая её примерами. В частное! и человек состоит из множества клеток. Они, подчиняясь управляющей матрице нашего организма, вы страиваются в наши тела. Управляющие организмические матрицы создают связи клеток, связи различных частей организма и остальные всевозможные связи.

В конце концов, такая позиция оказалась понятна всем, ибо вокруг мы видим тела, которые построены исключительно по такому принципу. И нет никаких оснований считать, что Бог построен иначе.

— Однако если наполняющая Бога информация будет ограничена некой управляющей матрицей, — принялся оппонировать первому академику его коллега, то такое состояние вступит в противоречие с определением Бога.

Затем и этот академик развёрнуто пояснил свою мысль. Он показал, что Бог должен содержать в себе ВСЮ информацию, в том числе и эту самую управляющую матрицу. Иначе получается некорректная ситуация: существует некая структура, находящаяся НАД Богом, — та, которая содержит в себе эту самую управляющую матрицу. То есть получается, что есть Бог и есть как бы Бог-плюс, что выглядит странно, согласились присутствующие.

— Я бы хотел заметить следующее, — сказал третий академик. — Если Бог — организм, то всякий организм характеризуется параметром «время существования».

Это было не просто замечание. Это было кардинальное замечание, которое позволило воспринять Бога совершенно под другим углом, нежели привыкли его воспринимать многие. Ведь введение в понимаемую сущность Бога параметра «время существования» вводило вместе с собой и понятие «время». А в этом случае получалось следующее. Бог, если он неживой, го он смертен и конечен. А с другой стороны, Бог, если он живой, тоже смертен и конечен. Одинаковый исход, хотя процессы получались различные.

— Согласен с вами, коллега, — сказал первый академик. — Понятие «время» придает понятию «Бог» ещё некоторые немаловажные особенности.

И здесь развернулся целый шлейф дискуссии. Например, простой вопрос: у Бога было время рождения? Есть ответ? Нет ответа! Или другой столь же пропой вопрос: у него был период несмышлёности? Был пли будет период расцвета? Будет период старения? Жизнь Бога окончится периодом смерти? Простые житейские вопросы не находили никакого ответа в контексте Бога. И это наводило на определённые мысли.

— Одни вопросы, — констатировал второй академик. — А всё потому, что если был период рождения то до него Бога не было. А это противоречит и смыслу понятия «Бог» и определению понятия «Бог».

— То же касается и смерти, — согласился первым академик. — Что, Бога когда-то не станет? Если «да> то когда именно?

Грамотные люди понимали без лишних слов: если есть точная дата, то она должна быть отинформирована. То есть, существует некая последовательность неких связанных событий, которая в результате приведет к смерти Бога? Однако, по определению. Бог вбирает в себя все информации. Он вбирает и те, которые ведут его к его же гибели.

— Получается странное дело: Бог, что — не знаю сам о своём будущем? Или он не противодействую собственному разрушению воздействием собственном же информации? — удивился тот же академик.

Предположить такой сюжет в реальности не представлялось возможным. Сложно даже на миг поду мать, чтобы какой-либо живой организм не боролся за свою жизнь. А уж Бог, который заявлен на вечную жизнь, просто обязан был бы действовать во исполнение этого заявления.

— Для разрушения любой структуры и любого организма в Организмике имеется определённое действие, — возразил третий академик. — И оно обязательны — внешнее для этого организма, для этой структуры.

Из этого объяснений следовало, чтобы разрушим. Бога или даже умертвить, к нему необходимо были приложить внешние усилия. И это именно так! Но тогда здесь возникает очевидный парадокс: какое усилие может являться для Бога внешним? Ведь по определению понятия «Бог» никакого отдельного усилия, то сеть отдельной от Бога информации, не существует!

— Может возникнуть предположение о том, что, как и в химических реакциях, процесс разрушения Бога может начаться внутри него самого, — произнёс второй академик.

— Нет, не может, — возразил первый. — Потому что если такой процесс когда-либо начнётся, то он будет означать, что в судьбе Бога опять появляется фактор времени. А это, как мы уже установили, неправильно.

Академики зашли в небольшой тупик. Им требовалось время, чтобы развернуться и продолжить следовать по другому пути познания столь сложной величины, как Бог.

— Но очевидно же, что Бог не является диалектической спиралью! — неожиданно предложил пятый академик. — В спирали следующий виток развития становится обязательно развитием предыдущего, то есть отличным от предыдущего. А следовательно, и в этом случае мы приходим к необходимости оперировать параметром «время». А через него возникают вышеизложенные трудности.

Это был определённый прорыв. Бог — не диалектическая спираль. Это очень важный вывод. Или даже очень важное свойство Бога, которое, скорее всего, нежит в основе многого…

То есть, — спросил первый академик, — вы хотите сказать, если Бог становится по какой-то причине лучше, то это означает процесс сравнения?

Как всегда, новый постулат или новый закон рождает целую последовательность зависящих от него событий. Вот и то предположение или утверждение, что Бог не является диалектической спиралью, породило стразу же целую «кучу» вопросов. И первый из них вопрос возможности улучшения Бога.

Получается следующее. При некоторой отинформированности Бог является таким-то, а при другой отинформированности Бог стал лучше. Возникаем проблема сравнения. А она сводится к следующему. Для того чтобы различить (или сравнить) два различных состояния отинформированности, требуется неко торый набор новой информации. А его ранее не было — ведь «старый» Бог вмещал в себя всю информацию.

Теперь получается интересная ситуация: когда Бог стал лучше и стал «новым» Богом, то появилась некая новая информация, которая позволила «старому» Богу дополнить свою структуру так, чтобы стать «новым» Богом. То есть состоялось изменение количества ни формации, наполняющей Бога. Учёт такого изменении приводит нас к тому, что приходится опять оперировать понятием «время» — что лишает понятие «Бог» — какого бы то ни было смысла.

— Тогда, по аналогии. Бог — это не результат перс хода количества в качество, так как не может пропс ходить богоразмерный процесс, увеличивающий количества. Причина всё та же — отсутствие времени n.i уровне описания Бога.

— Тогда Бог — это не результат единства и борьбы противоположностей. Так как сам Бог не может бы и. чьим бы то ни было результатом. Ведь ни результат ни Бога, побарывающего того же самого Бога, прост не может существовать. То есть в размерности «Бог» законы диалектики не работают…

Несмотря на то, что в тех копиях, исполненных и виде академиков, которые восседали за дорогущим академическим столом, и Антон, и Настя принимали непосредственное участие в научном споре, как-то не очень заметно оформилась ещё пара их независимых копий. И уже в этом облачении Антон наклонился к Насте и спросил:

— Что это значит? Что они гоняют всё из пустого в порожнее?

Настя повернулась к Антону и восторженно примялась ему объяснять суть происходящего:

— Это очень важный философский вывод стал первым глобальным выводом, который коснулся такой величины, как Бог. То, что Бог не следует законам диалектики, выводит его за пределы этой части философии и говорит только о том, что Бог — величина неизменная. Мы специально не говорим «категория», поскольку под «категорией» обычно понимается некая совокупность однородных величин, а Бог — это единственный во всех направлениях…. организм?

Запинка в этом небольшом монологе Насти была вызвана тем, что девушка сходу не смогла определиться — является ли Бог организмом. Но и того объяснения, которое она выдала, для удивления Антона было более чем достаточно. Он, в который уже раз, откровенно восхитился интеллектом этой… красивой девушки.

Это был, пожалуй, первый раз, когда Антон заметил красоту Насти.

— Хорошо! Отрешимся от параметра «время». Допустим, мы его исключили, — продолжил первый академик.

— Тогда будем надеяться, что процесс распада Бога сможет быть инициирован изнутри него самого, — ответил второй академик.

— Но тогда возникает вопрос: результатом чет может явиться этот процесс? — спросил третий. Кстати, обратите внимание, всюду снова присутствует время. Вряд ли нам удастся так легко избавиться от этого параметра…

— Известно, что переохлаждённая вода не станет кристаллизоваться в лёд, пока не появится точка кристаллизации. Так и в инициации процесса разрушения Бога должна появиться некая «точка кристаллизации» — предположил первый.

— Но если она была раньше, то Бог уже бы кристаллизовался и вновь кристаллизоваться не сможем Если же она только что появилась, то откуда? Внешняя? — последовал вопрос.

— По определению — такой быть не может.

— Внутренняя? Вновь образованная? — прозвучали ещё два вопроса.

— Тогда снова вводится понятие «время», присутствие которого мы рассмотрели ранее. К тому же смена различных типов кристаллизации — это диалектический процесс. А Бог, как мы выше установили, — in диалектик, — произнёс второй академик, и все они вновь пришли в очередной тупик своего интересного лабиринта.

Настя снова с головой ушла в дискуссию, оставив Антону… свободно любоваться её красотой. Вообще это было непривычное для юноши чувство. Раньше ему казалось, что красавица — это непременно брюнетка с белой кожей и какого-то крохотного росы Теперь, когда он рассмотрел красоту Насти, ему стали понятно, что…

— То, что Бог — чист, говорит о его изначальном однородности! — прервал его мысли первый академик.

— Всё, что входит в структуру Бога, всё является его структурой. Никакая информация не может быть инородной или загрязняющей структуру Бога, поскольку любая информация — обязательная часть Бога.

— Тогда из понятия «чист» и «однороден», а также понятия «вне времени», следует, что Бог не имеет центра «кристаллизации», — предположил оппонент. — То есть, той точки, которая когда-либо явилась бы центром, из которого начала «кристаллизоваться» структура Бога.

— Во-первых, такой точки не может быть по определению «центра кристаллизации», который должен быть отличен от однородности, — поддержал его коллега. — Во-вторых, глаголом «быть» опять в наши рассуждения вводится понятие «время». Что, опять же, не имеет отношения к Богу. В-третьих, если бы центр был, то подобный ему может появиться вновь — но и п о определяется временем.

— Всё определяется временем! — проговорила шёпотом Настя, на секунду повернувшись к Антону. Их глаза встретились, и Антон впервые почувствовал какой-то жар к груди.

«У меня, наверное, сейчас совсем дурацкий вид», — подумал юноша, но Настя улыбнулась и прокомментировала окружающее действо так:

— Поскольку Бог не может быть организмом, значит, он не может быть неживым организмом.

Антон пожал плечами и опустил глаза.

— Кстати, вот тут нам подсказывают, поскольку Бог не может быть организмом, значит, он не может быть неживым организмом, — произнёс третий академик и добавил: — Так как понятие «неживой организм» характеризуется тем, что такой организм не имеет возможности поддерживать свою структуру в неизменном виде.

В рядах академиков наступило некоторое замешательство.

— Что же это получается? Если бы Бог являлся бы неживым, первое, что с ним случилось бы, структур;| Бога с течением времени исчезла бы? — удивился спи им же словам первый академик.

— А второе — Бог опять начал бы зависеть от времени? — продолжил вслед за ним коллега.

— Но тогда встаёт вопрос — кто создал Бога? — заключил третий академик.

Учёные снова оказались в тупике лабиринта, и нм вновь требовалось время на обдумывание.

В этот момент в дальние двери зала вошла Нона. Она не сильно заботилась о несвоевременности своего вторжения, и, когда академики прервались, чтобы по смотреть на очаг образования шума, она с благосклонностью позволила им созерцать своё красивое тело.

«Нона, как всегда…», — подумал Антон, но тут ли запнулся с определением. Он хотел было подумай, что она, как всегда, красивая, но сейчас этот эпитет к девушке явно не клеился. Антон долго подбирал в уме другой и остановился на слове «шикарная». Оно в этот момент более всего подходило к облику Ноны.

Девушка молниеносно осмотрела всех присутствующих, зафиксировала положение Антона и Насти и расположилась в пустом зале так, чтобы юноше были её видно максимально отчётливо.

— Да… По всем этим трём пунктам время запрещает операции. То есть, что у нас получается? Первое: Б» и — не был создан. Второе: Бог — не исчезаем. Третье: Бог не зависит от времени, — с глубоким вздохом подытожил раунд дискуссии первый академик.

— Если вернуться немного назад и учесть ещё закономерность Организмики, называемую «Рыбка Организмики», то мы придём к важным выводам, — тут же начал новый раунд второй академик. — Напомню суть этой закономерности: неживой организм обязательно неразумен и исключительно внешневоспроизводим.

— Тогда получается очень интересная вещь! Должно существовать такое время, когда Бог ещё не был внешневоспроизведён, — удивил собравшихся третий академик.

— Но при этом должно было существовать нечто, что воспроизвело бы самого Бога впоследствии! — добавил удивления четвёртый академик.

— А поскольку Бог не может быть организмом, значит, по этому фактору он не может быть живым, — предположил пятый академик.

— Так как только среди упорядоченных структур топа «организм» может существовать живая структура, суть которой в том, чтобы она поддерживалась живым организмом в неизменном виде… — стал возражать ещё один академик.

Но его широкий полёт мысли жёстко оборвал первый академик:

— Во-первых, неизменность вида определяется временем, а по нему операции не существуют. Во-вторых, живой организм способен поддерживать свою структуру только за счёт потребления внешней информации, а таковой по отношению к Богу не существует.

Антон хотел было сказать Насте, что она…

Но непреодолимая сила выдернула его из кресла и унесла к академическому столу, чтобы там слиться с другой своей копией и стать одним единственным Антоном.

Судебный процесс в Джаруславле

— Ну, что ж, справились. Молодцы! — с нескрываемым уважением оглядывая Антона и Настю, пронзил профессор Вейзель, после чего повернулся к старт Кулику и, может быть, даже излишне театрально добавил: — Позвольте и мне, дорогой друг, поэкспериментировать на людях!

— Пожалуйста! — так же театрально радушно раздвинув руки, произнёс старец Кулик и даже сделан небольшой реверанс.

Вейзель тут же повернулся к едва отдышавшимся студентам и, не обращая никакого внимания на их со стояние, твёрдо скомандовал:

— Назовите мне её имя!

И в тот же миг Антон, Настя, Нона и другие студенты из их группы оказались посреди какого-то ближневосточного базара. Всюду сновали грязные люди с ошалелым взглядом и безумными глазами и противно пахнущие верблюды.

— Фу! Какой вонизм, — Настя изо всех сил зажала нос рукой. — По телевизору не пахнет…

— Куда это нас теперь-то забросили? — Антон адресовал этот вопрос скорее самому себе, нежели кому-то ещё: потому что другие знали не больше него самого.

— Не знаю, — почти выкрикнула Настя, продолжая зажимать нос. — Явно восток какой-то.

— Интересно, это реальность или симуляция, как с башней, — решил подбодрить её юноша.

— Не знаю, — чуть было не улыбнулась Настя и, подумав, добавила: — С башней была не симуляция. Ты видел, как птица ему голову разнесла! Разве это симуляция?

— Вообще-то…. да, нет, не симуляция…

Оправившись от первого шока, студенты сбились в плотную кучку и в таком «строю» двинулись наугад куда-то «вперёд». Это движение осуществлялось, полностью опираясь на «авось», потому что где здесь «перед», а где «зад», разобрать не получалось: везде была одна и та же неупорядоченная галдящая масса.

Тем не менее, обходя торговцев, увёртываясь от животных и таким образом с огромным трудом преодолев некоторое расстояние, студенты ощутили на себе несметное количество интересующихся взглядов. Один из местных жителей, с голубыми белками и излишне карими зрачками, подошёл к ним и спросил на каком-то еле понятном языке:

— Ты кто? — и добавил ещё несколько слов.

Этот язык можно было бы назвать одновременно и очень древним, и каким-то…. недоразвитым, что ли.

— Мы русские студенты, — ответил Антон, даже не задумываясь над темой языков; затем он подумал немного и добавил: — Из России.

Местный житель задумался и какое-то время вот гак и простоял, пытаясь разобраться в сказанном, было видно как работают его извилины, потому что весь процесс мышления буквально отражался у него в глазах. Наконец что-то в мозгу у местного жителя щёлкнуло, и он громко объявил всем. В смысле — всему базару:

— Это русские ученики! — и, снова обращаясь к студентам, с заметно усилившимся почтением доги вил: — Ваши войска и корабли стоят в Сирии, а здесь Иудея. Как вы тут оказались?

— Мы… тут… со своим… учителем…, - не очень определённо пояснил один из студентов.

— Как называется этот город? — решил внести окончательную ясность в разворачивающиеся обстоятельства Антон.

— Джарушлаим, — незамедлительно продекламировал местный.

— Может, Ярославль? — услышав знакомые нотки и глубоко восточном слове, посмеялся кто-то из ребят и стал крутить головой, ища поддержки своей хохме у окружающих.

Местный житель, продолжая улыбаться, понял, о чём идёт речь, и очень активно закивал головой в ответ.

— Джаруславль, Джаруславль! — повторил он несколько раз.

Студенты непонимающе переглянулись, и Антон смутно догадываясь об истинной сути происходящею, задал следующий вопрос:

— Мы ищем своего учителя. Его зовут… По-вашему… Морской Прибой. Вы знаете, где его найти?

Глаза местного жителя предельно расширились и заблестели, и в них окончательно утвердилось великое почтение к студентам:

— Да, уважаемые, знаю. Он сегодня будет председательствовать на суде в Джаруславле. Только местные туземцы и римские дикари его называют на свои манер — Понтий Пилат.

Антон понял, что его догадка оказалась правильной. Это немного проясняло ситуацию, но целей их внедрения в этот бесконечно замызганный мир не раскрывало. Юноша покрутил головой и осмотрел местность, расположенную вокруг, настолько, насколько эго позволяла сама местность и собравшаяся вокруг них толпа.

Повсюду из земли торчали навозные мазанки, которые по размеру едва превышали обычную конуру рядовой деревенской дворняги. Неумытые и несмышлёные дети тормозили, осматривая пришельцев, а взрослые, казавшиеся заметно более умными, понимали, что перед ними пришельцы из другого мира. Только вот как поступить в этом случае, они сообразить не могли.

— А где состоится здание этого суда? — спросила Настя.

— А вот в ту сторону идите. Чуть пройдёте, и там уже будет. Увидите.

Студенты, как заправские следопыты, повидавшие па своём только недавно начавшемся веку множество опасных ситуаций, бесстрашно потопали в указанном направлении. Они двигались под палящим туземным солнцем по по-прежнему грязным джарославским улочкам. Тропа была одна, и ребята вскоре подошли к «храму» — весьма величественному каменному зданию, около которого толпился чем-то возбуждённый народ.

По поведению галдящей толпы было отчётливо видно, что люди ожидают чего-то крайне для них важного, но назначенный час этого события ещё не настал и до него ещё достаточно далеко.

Студенты, уже освоившись в таких испытаниях, почти автоматически вошли в храм и деловито осмотрелись. На полу помещения уместилась изящно выложенная мозаика. На ней красовались все знаки зодиака, кем-то умело соединённые двумя шестиконечными звёздами Велеса.

— Смотри-ка, колесо Сварога! — удивилась Настя. Выходит, они знали знаки зодиака. Надо же!

Антон сделал несколько шагов по кругу, рассматривая рисунки. Ему показалось это очень странным.

— Ха, знали! — прокомментировал он. — Смотри, и все символы такие же, как у нас! Мы же с тобой во эти символы видели в той церкви, с микроскопом и телескопом?

Последние слова были откровенным намёком Антон сразу же сообразил, что в той церкви каким-то образом присутствовала Настя, только никак не мог понять каким именно образом. Вот юноша и решился на небольшую провокацию, надеясь, что девушка по падёт в расставленную им ловушку.

— Антон, — меня там не было, — нейтрально проговорила Настя.

— Ах, да, точно, — по-прежнему подозрительно согласился Антон, при этом театрально похлопывая себя по лбу.

Кое-что ему всё же удалось выловить этим «неводом». В ответе Насти содержалось указание на то, что она знала о чём идёт речь. Настя сказала: «Меня там не было». Антон понимал, что в слове «там» и было зашифровано её понимание вопроса…

Продолжая осматривать помещение, студенты подняли глаза вверх и обратили свой взор на потолок Там их встретила знакомая картина северного звёздного неба, приполярных его областей.

Привычные созвездия оказались обведены жирными линиями границ. Поверх них шли рисунки Большой и Малой Медведиц, Перуна-Волопаса, Сварога-Геркулеса, Велеса-Дракона и других по-настоящему родных созвездий.

— Прямо планетарий какой-то! — не выдержал один из студентов. Находясь под впечатлением от увиденной красоты, он стал вслух называть узнанные им созвездия и отдельные звёзды.

— А может это вовсе не суд? Может, это… обсерватория! — догадался другой студент, а затем неуверенно предположил: — Может, мы зашли не туда?

Откуда им было знать: туда или не туда, ведь никаких опознавательных знаков вокруг не было. В таком совсем не информативном обществе приходилось действовать на ощупь. Что студенты и сделали.

Это было единственное здание, которое внушало уважение. Рядом были только лачуги, в которых, понятно, никакой суд вершиться попросту не мог.

Когда глаза ребят окончательно привыкли к несильному освещению, то стало ясно, что в дальнем конце храма, в кажущемся холодке небольшого полумрака, на широком резном кресле восседал мужчина лет шестидесяти. Он задумчиво смотрел в проём окна сквозь воздух и сквозь пространство. Казалось, что именно через него сейчас решалась какая-то практически вселенская дилемма.

Студенты уверенно, но в то же время настороженно пошли к задумчивому человеку.

— Добрый день! — негромко поздоровались они, понимая, что старец сейчас пребывает не в этом измерении и выдёргивать его громким приветствием может оказаться опасным.

Но мужчина всё равно заметно испугался. Не так как мог испугаться чего-то плохого, а так, словно ждал чего-то, но всё равно это событие для него оказалось неожиданным.

— И вы оттуда же? — устало проговорил он, мед ленно приходя в себя.

— Откуда?

— Я только что, прямо перед вашим неожиданным появлением, вздремнул и увидел странный сон. Очень реальный, — мужчина остановился. Он обвёл студен тов долгим проницательным взглядом и, казалось лишь дополнительно убедившись в своей право и продолжил: — Ко мне пришёл странно одетый человек Он говорил языком, похожим на ваш.

— Наш?

— Да! — отозвался старец. — Это был какой-то чудаковатый мужчина уже далеко не средних лет.

— Но среди нас нет такого, — возразил Антон, не осознав, что старец говорит о сне. — Что ему было нужно?

— Он стал от меня требовать, чтобы я встретился с Езусом и поговорил с ним, — пожал плечами старец. Он меня убеждал, что это хороший человек. И что судить и распинать его нельзя. Тот чудак говорил жарко и настойчиво. И во сне я ему поверил. Во сне же я по говорил с этим Езусом. И он меня убедил, что ею жертва не напрасна. Что я должен был выполнить эту миссию.

— Во сне? — недоверчиво переспросила Настя.

— Да. Во сне, — повторил старец. — И вот теперь проснувшись, я вижу вас. Вы в тех же самых странны к одеждах. Говорите почти, как он. И желаете мне доброго дня!

Нона, до этого державшаяся незаметно, подошла к старцу и прямо в упор спросила его:

— Его звали Булгаков?

Какой-то странный огонёк мелькнул в глазах старца. Что-то не совсем мирное показалось в этом мгновенном отблеске. Но старец взял себя в руки и также несколько по-простецки ответил:

— Да, точно! Так! Китайское имя такое.

— И о каком Иисусе он вам говорил? — снова жёстко спросила Нона.

— Да, смешно же! — ответил старец и улыбнулся, как всем показалось, одной только Насте. — Ваш товарищ утверждал, что его друзья поклоняются тому, кого они называют Езусом.

Нона подошла ещё ближе к старцу, в её глазах играл далеко не миролюбивый оркестр.

— Он был прав. Некоторые поклоняются ему, Иисусу. А что здесь такого удивительного? — враждебно поинтересовалась Нона.

— Да как можно поклоняться линии? — обескуражил всех старец.

Даже Нона сделала шаг назад. И её такой ответ поставил в тупик. Стало совсем непонятно: то ли старец говорит правду, которая неведома студентам, то ли он над ними откровенно издевается.

Однако Нона быстро опомнилась и взяла себя в руки:

— Какой линии?

— Той самой! От которой отмеряются расстояния до других городов! — всё ещё улыбаясь и едва сдерживаясь от накатывающего смеха, объяснил мужчина. — Она же не живая! И даже ничем не напоминает человека! Как можно превратить линию в объект поклонения? Или даже в бога?

Нона откровенно шла на конфликт. Этот старичок её вовсе не останавливал — девушка давно не оглядывалась на такие условности. Истина была дороже, и поведение, а в особенности слова этого клоуна, порядком израсходовали её ангельское терпение.

— Погодите, погодите! — встал между Ноной и старцем Антон, он стал догадываться, что перед ними возможно, сам Понтий Пилат: — Вы же сегодня будем судить его! Так?

— Кого «его»? — удивился Понтий.

— Езуса! — ответил Антон, у которого тоже стало иссякать терпение.

— Сегодня я буду вершить суд. Это верно! — жёстко ответил Понтий Пилат. — Но суд мой! И он касается спора: кто из двух храмовых служителей прав.

— В смысле? — удивился Антон.

— В самом обычном смысле! Служитель одною храма утверждает, что линию отсчёта нужно проводить через Джаруславль, — отчётливым голосом стал объяснять Понтий Пилат суть запланированного про цесса. — Его храм стоит на том, что и на севере есть такой же Джаруславль. Причём храмовники утверждают, что оба Джаруславля поставлены на одной линии Земли.

— Вы говорите про линию долготы? Восточном долготы? Вы говорите про город… Ярославль? — за сыпал судью вопросами студент, первым догадавшийся о чём, собственно, говорит Понтий Пилат.

— Да! Об этой самой линии! Об этом самом Джаруславле! уверенно согласился судья.

— А если это действительно так? Если на самом деле Ярославль и ваш Джаруславль расположены на одной и той же линии восточной долготы, что тогда? — удивился Антон.

— Если бы это оказалось так, — внимательно посмотрел Понтий Пилат на Антона, — то я, нисколько не сомневаясь, сразу же решил бы этот спор в пользу того храмовника.

— Так в чём же дело? Вот мы перед вами! Мы — здесь! Вот компьютер с системой навигации! Мы подтверждаем, что всё действительно так! — и Антон открыл карту в поисковике и наглядно продемонстрировал судье расположение городов.

Лишь на какую-то долю секунды у юноши мелькнул и сознании какой-то дурацкий вопрос: почему работает Интернет? Но Понтий Пилат не дал ему зацепиться за логический аппарат Антона и жёстко оборвал:

— Нет! Не действительно! Дело в том, что есть служитель другого храма. Он утверждает, что первый служитель ошибается в своих расчётах примерно на 250 километров.

— И что от этого меняется? — удивился кто-то из студентов.

— Меняется всё. Я поставлен здесь, чтобы блюсти точность измерений! Поэтому если второй служитель прав, то в таком случае я должен отказать первому. А после этого специальным решением установить линию отсчёта в 250 километрах восточнее. То есть в Ясрибе, или Медине, как некоторые называют этот город, — разъяснил Понтий. — В Ясрибе тоже есть здание точно такого же храма. И местные служители тоже посчитали, что их город стоит напротив русского Ярославля.

Студенты слушали Понтия Пилата, в совершенном отключке раскрыв рты. Нона сумрачно молчала и только в упор смотрела на Понтия Пилата. В её глазах уже не было той агрессии и враждебности. Но и доверия её взгляд не излучал.

Антон почувствовал себя растерянным. Ему срочно требовалась помощь. Моральная помощь. Ом взглянул на Нону, намериваясь чуть-чуть опереться мм неё, но девушка сверкнула на него несогласным взглядом. Тогда Антон вспомнил о Насте. Он оглянулся поискав её глазами. Но девушки нигде не было.

Пришлось надеяться только на себя. Антон взял себя в руки, собрал всю волю в кулак, проделал и вес остальные действия, предписываемые поговорками и пословицами, и после этого уже гораздо более уверенно спросил:

— Так ваш спор касается географии? Землемерия?

— А чего ещё может «касаться» Верховный Суд? удивился Пилат, внимательно наблюдавший за внутренней борьбой Антона. — С меня народ требует, что бы я людям правильно пастбища разметил да пашни размежевал. И больше ничего их так не интересую как пределы собственной земли.

— А как же всё-таки Исус?.. — по-прежнему всё спи не понимая ситуацию, спросил один из студентов.

— Да, кто это? — наиграно разозлился Понтий Пилат.

— У нас некоторые верят, что Исус — это мужчин. i которого вы сегодня распяли на кресте, — терпеливо пояснил непонятливый студент.

— Поясните, когда и кого я распял? — подозрительно всматриваясь в говорившего, поинтересовался Понтий Пилат. — И объясните на каком кресте?

— Судя по всему, — продолжил объяснять непонятливый студент, — вы распяли сегодня человека по имени Иисус. Распяли на кресте, который установлен на Голгофе.

— Чушь какая-то! — удивился Понтий и громко рассмеялся. — Это туземцы молятся «своим» истуканам, которые в виде змеи установлены на высоком столбе или камне. Но мы-то знаем, что это наши пограничные столбы. Пусть туземцы молятся, а мы не можем за туземцами идти!

— Но…. - хотел продолжить студент.

— Ещё раз повторяю: моя миссия — разделять землю так, чтобы и люди были довольны, и географическая точность была соблюдена, — закончил спор Понтий Пилат.

Повисла тишина. Мозаичный пол на миг ожил и повернулся на один знак зодиака. Под напором случившегося такой поворот уже не вызвал никакого удивления. Каждый воспринял это как само собой разумеющееся.

— Тогда Ясриб, — ответил Антон, пожав плечами: ом всё-таки ещё раз внимательно посмотрел в своём компьютере координаты Ярославля и Ясриба, — он точно напротив Ярославля. Посмотрите сами!

Антон протянул компьютер Понтию Пилату. Тот взял и с сожалением произнёс:

— Последний раз такой кристалл я видел в том самом Ярославле, лет так тридцать тому назад. Даже не знаю, цел ли он ещё и работает ли.

Студенты в сильнейшем удивлении переглянулись. Неужели Понтий Пилат действительно уже встречался с компьютером? Такого не могло быть! Если только не путешествия во времени… Которые невозможны…

— Значит, вторые правы… — медленно произнес Пилат, обдумывая предстоящие последствия. — Но я не могу уже ничего изменить. Я уже назначил церемонию закладки краеугольного камня. Вон на той гор» под названием Крайняя Точка уже определено мест»' где будет посажено символическое дерево.

— Как, вы сказали, называется гора? — переспроси» Антон.

— Крайняя Точка, — ответил Пилат и пояснил: По-туземному — Голгофа. Как раз та гора, где, как им говорите, уже стоит крест… На котором я кого-то сегодня распну.

— А дерево зачем? — удивился Антон.

— Принято так. Закон такой. На том месте, где при ходит установленная линия раздела, надо высаживать дерево, — произнёс дракон, появившийся неожиданно и неизвестно откуда.

Дракон по-свойски подошёл к судейскому креслу Понтия Пилата и добавил:

— Иногда ставят большой камень. Иногда обелиск У нас здесь мало деревьев, поэтому Понтий решил ми садить дерево. Я должна проследить за этим.

— Привет, Азия! — прошептал Антон, узнав драконшу, а она заговорчески кивнула ему в ответ.

Сердце юноши заколотилось о не слишком просторные рёбра. Он даже никогда бы и не подумал, окажется вот так несказанно рад появлению какого-то дракона. Но встреча…

— Так вот откуда возник символизм! — почти крик пул один из студентов. — Крест на Голгофе — это Мировое дерево. Оно символизирует начало координат.

Змей на дереве — это линия долготы. А сама Голгофа — это заповедное место для оформления всего географического комплекса.

— Так. молодые люди, — сразу же засобирался Понтий Пилат, — мне пора готовиться к заседанию. Спасибо, что помогли в решении вопроса.

— И вы нам помогите, — ответил ему Антон.

Он напомнил всем, что они здесь находятся не просто так, не в целях экскурсии, а по заданию:

— Помогите понять какое имя нам нужно узнать?

— Имя? — переспросили студенты.

— Имя? — переспросил Понтий Пилат и всёрьёз задумался.

Было видно, что вопрос поставил его в тупик. Он обещал студентам помощь, но эту помощь оказать не мог. Это было неприятно — не смочь исполнить своего обещания! Такая немощь могла отразиться отрицательно на его статусе. Судьям не дозволено проявлять такую немощь.

— Может, линия? — предположил один.

— Нет. Такого имени я что-то не помню, — ответил озадаченный Понтий Пилат. — Может, Яхве, Ягве? У туземцев есть такой идол. Они называют его богом.

— Иегова, — поправил его Антон.

— А, может, Яга? Баба Яга? — голос Ноны прозвучал неожиданно, но очень отчётливо и внятно.

— Это я! — сразу же призналась драконша Ася. — И Гиперборее меня называют Ягой. А здесь милые туземцы статуйки ставят. Пускай, если им этого хочется.

Как только драконша закончила свою фразу, студенты очутились в своей аудитории, на своих местах. 11 кто-то даже успел топнуть, чтобы отряхнуть прилипший к обуви песок.

— Итак, — как ни в чём не бывало спросил профессор Вейзель. — Кто мне назовёт имя бога, которой» Понтий Пилат распял на кресте, поставленном на гор» под названием Голгофа?

Опыт препарирования мозга Бога

На белой хирургической кушетке, словно какой-то приготовленный к операции пациент, лежал распластанный и подключённый ко всем возможным аппаратам обнажённый мозг неизвестного происхождении Вокруг него копошились какие-то существа, отдалён но похожие на инопланетян. Они были в белых халатах и масках, а на руках виднелись перчатки.

Только по их глазам внимательный следователь мог бы узнать в этих врачах — безусловных светила к современной науки — всё тех же самых студентов, странные опыты над которыми всё ещё продолжались.

Мозг был открыт, и к нему тянулись разноцветны» провода. Светила науки, сверкая недюжинным умом всерьёз пытались измерить разум и интеллект этого мот га с помощью обычного электромагнетизма. Они были уверены, что им будет достаточно таких инструментом ведь исследует всего лишь интеллект, и не более.

В самом начале этого эпохального заседания даже произошёл небольшой инцидент. Один из наиболее выдающихся докторов, настроенный скептически предложил измерить интеллект и разум обычном школьной линейкой. В ней тоже имелись деления и поверх них были проставлены цифры.

Коллеги его, конечно, «освистали». Ведь осциллограф внушал большее доверие, чем школьная линейка. Его экран, по крайне мере, был круглым! Хотя многие согласились, что в первом приближении разум хорошо исследуется и линейкой тоже — но не обычной, конечно же, а логарифмической.

Однако эксперимент был уникальным не по причине передовой техники измерений. Уникальность заключалась в том, что мозг, который намеривались исследовать врачи, был непростым. Тот, кто принёс его в лабораторию, утверждал, что это мозг Бога.

Исследователи, чтобы проверить это заявление, сличили подопытный мозг с другими доступными образцами и пришли к обоснованному заключению, что, но крайне мере, этот мозг был взят из головы покойника, который, как две капли воды, был похож на изображение Бога с христианских икон.

Как известно, основной научный принцип состоит и том, чтобы эксперимент был повторяем, и при каждом очередном повторении учёные получали тот же самый результат. Поэтому, чтобы убедиться в правильно проведённой идентификации исследуемого мозга, коллеги собственноочно сравнили фотографию покойника (бывшего хозяина вынутого мозга) и бога, изображённого у него же на нагрудной иконке.

— Совпадение полное! — уверенно констатировал один из докторов.

— Это один и тот же человек! — столь же уверенно подтвердил другой.

— Не человек! Это — сам Бог! — развил мысль коллег третий.

В прежние времена учёные не имели в своём распоряжении действенных научных методов, позволяющих. им исследовать не только физическую или химическую сторону бытия, но и религиозную. Но теперь такой метод и соответствующие инструменты появились. А поскольку эти светила науки в своё время про слушали курс теологии на «отлично», то сомнении и том, что перед ними находится именно Бог, никаких не оставалось.

Надо, конечно же, отметить, что далеко не во врачи и доктора разделяли такой распространён пи и способ идентификации личности. Однако открывай, дискуссии по этому поводу никто из них не стремила! И, конечно же, это потому, что, в первую очередь, им было интересно само исследование, а не споры о методе, никак не затрагивающие самой сути этого интереснейшего эксперимента.

Перед началом своего эпохального исследовании доктора переглянулись, как бы напутствуя друг друга, одновременно ища друг у друга поддержки, и принялись исследовать уникальный мозг, достоверно определённый, как мозг Бога.

— Если Бог не является организмом, может ли ом быть разумен? — тем временем, не очень впопад, произнёс скептик, который раньше предлагал для исследований линейку.

— В Организмике существует закономерность, называемая «Рыбка Организмики», которая устанавливает: разумным может быть лишь живой организм То есть, если Бог — не организм, то о разумности в m ношении него речь идти не может? — ответил ему доктор, не разделявший концепцию теологически построенных исследователей.

По определению, Бог — коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней, — in помнил его коллега и деловито коснулся пальцем одного из проводов. — Среди этой совокупности встречаются как неживые (части живых организмов), так и живые организмы. Последние — разумны.

После этого врач убрал свой палец от провода, глубоко задумавшись над полученными от контакта ощущениями.

— Что же получается: если Бог не разумен в целом, го не существует совокупной разумности совокупных организмов?

Эксперимент продолжался, и в этот момент один из теологически подкованных докторов, не слушавших этого разговора, с серьёзным видом отцепил провод от одной доли мозга и прицепил его к другой. Его коллеги упёрлись взорами в экран осциллографа и принялись синхронно следить за гулявшей там синусоидой. Луч прибора описывал её, не сбиваясь абсолютно нигде: синусоида оставалась по-прежнему синусоидальной.

Такое поведение луча предполагало весьма важные научные выводы. Во-первых…

— Дискретно разумен, — ответил в этот момент на предыдущий вопрос один из участников предыдущего разговора. Он не питал особой теплоты чувств к теологии.

— Но разумность, точнее, дискретная разумность составляющих эту совокупность организмов, она-то ведь существует?

— Дискретная разумность каждого отдельно взятого живого организма, конечно же, остаётся!

— Следовательно, эта самая дискретная разумность и является Разумностью Бога?

В этот момент теологически настроенные доктора оторвали свои пытливые взоры от синусоиды, все ещё ползающей на экране дисплея осциллографа, и, обильно посовещавшись, решили вернуть ранее перс несённый провод на его прежнее место. Проделав tin ответственную операцию, они продолжили наблюдать за уже другой, но абсолютно такой же синусоидой.

— Интересно отметить следующее. Для того чтобы Бога наделить дискретной разумностью, те живые организмы, которые производят эту дискретную разумность должны каким-либо образом воздействовать на «органы чувств Бога». Этим они будут давать знать Богу о своей разумности и о степени её величины, — продолжили разговор нетеологически настроенные доктора.

— Вопрос существования органов чувств у Бога? задумался коллега и сам же ответил: — Это вопрос контроля.

— Может ли Бог контролировать внешнее своё окружение?

— Отвез отрицательный, — уверенно ответил собеседник и объяснил? — Поскольку, по определению, Беи — коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней.

— Следовательно, те внешние раздражители, что намереваются считаться внешними, по определению являются частью Бога — то есть, они находятся внутри него.

С выражением лица, полного исследовательски досады, теологический доктор снова отключил тот же самый провод от одной доли мозга и снова присоединил его к другой. Его подкованные коллеги теперь были абсолютно уверены, что именно такое подключение являлась самым правильным.

Проведя такую перенастройку оборудования, они снова вперились в экран осциллографа и с новой порцией энтузиазма принялись следить за всё ещё той же самой, но теперь уже кардинально иной синусоидой.

— Внутренний контроль может осуществляться полной разумностью. Однако разумность пока находится в стадии вопроса, — продолжили своё общение нетеологические доктора.

— Хорошо! Но, углубляясь в части, мы всё-таки обнаружим части? Такие, которые подвергаются контролю свыше. Пока — не самого Бога!

— Или тот же вопрос, перефразированный несколько иначе: если проследить контролируемость вверх по организмической цепи, — можем ли мы прийти к тому, что итоговым контролёром выступит Бог, разумность которого в стадии вопроса?

— Поиски ответа на эти вопросы сложны. Но вот один из них. Не имея внешних органов контроля, Бог, следовательно, не имеет органов чувств, настроенных на внешние раздражители.

— И, следовательно, Бог не чувствует внешнего?

— Да. И это, с другой стороны, подтверждается и гем, что из определения следует: внешнего по отношению к Богу не существует. То есть Богу не нужны внешние органы чувств, потому что внешнего попросту не существует.

Доктора, которые всё это время ответственно следили за синусоидой, снова решили изменить ход эксперимента. Они ввели новую струю: заменили провод с красной «рубашкой» проводом с синей «рубашкой» в вдобавок к этому концы последнего поменяли местами. И после этого снова уставились в экран осциллографа.

А там возникла прежняя синусоида, не обнаруживающая никаких различий с предыдущими своими же вариантами. Однако один из докторов стал утверждать, что она изменилась. Причём изменилась абсолютно!

Только чудом можно было объяснить то, что это знаменательное событие не прошло незамеченным Доктора поздравили друг друга, посовещались и решили, что такое важное изменение необходимо записать в журнал хода эксперимента.

После этого исследователи решили развить свой успех и поменяли синий провод на чёрный. Затем снова стали наблюдать, конечно же, за изменившейся синусоидой.

— Но если Бог дискретно-разумен, может ли он сам быть заинтересованным в росте разумности каждом своей дискретной части?

— Я отвечу вам, коллега, вопросом на вопрос: возможно ли, что заинтересованный в росте своей разумности конкретный дискретный участок «работает» из повышение дискретной разумности Бога?

— Согласен, вопросов больше, чем ответов. Вт ещё один: если каждый дискретный участок заинтересован в развитии своей разумности, то каким образом влияет это увеличение на интегральную разумное и. дискретных разумностей?

Таким образом, спорщики углубились в какую-то тёмную область бытия, где существовали одни лини вопросы. Тем более что все эти вопросы были и сами по себе полностью непонятными и не допускали ни этой причине формирования хотя бы какого-то отвез. i Пусть даже неправильного. Человек, не понявший, и чём его спросили, ничего нс мог ответить.

А у теологически подкованных исследователей тем временем наметился очередной прорыв. Один из докторов-теологов не выдержал научного напряжения и легонько ударил по осциллографу. Синусоида в ответ обижено дёрнулась, а другие доктора стали восторженно и воодушевлённо смотреть друг на друга, явно предвкушая скорое великое открытие.

— Принято считать, — произнёс нетеологически настроенный доктор, нейтрально взирая на процесс научного избиения осциллографа. — что человек — единственное в мире существо, наделённое разумом, и Бог сверхсильно заинтересован в духовном росте человека.

— За этим интересно понаблюдать, — поддержал его коллега, явно намекая на команду теологов, пытающихся в лучших традициях средневековой Инквизиции путём пыток и избиений добиться от не слишком откровенного осциллографа необходимых им показаний.

— Бога интересует в человеке душа, подобная некоему выращиваемому организму, посеянному в телесную оболочку человека, — присоединился к их разговору один из докторов-теологов. — Процесс роста души проходит несколько стадий и сменяет несколько телесных оболочек. Именно душа является объектом наказания, если Бог пожелает таковое к человеку применить. Именно душа является объектом поощрения со стороны Бога.

— То есть тело человека — это горшок для выращивания?

— Тело человека является «сосудом» для выращивания души.

— А некоторые говорят — транспортом.

— Имеется также и трактовка переселения душ.

— Есть теория вылета души из тела человека во время его сна.

После окончания этой серии невопросов и неответов группа исследователей, наблюдавшая за крайне информативной синусоидой, решила обратиться к остальным учёным за небольшим советом:

— Коллеги! Как вы думаете, какой цвет проводов более угоден исследуемому нами мозгу Бога?

— Вы это серьёзно? — удивились нетеологически настроенные доктора.

— Конечно, серьёзно! — ответили доктора-теологи — Мы же должны соблюдать церковный канон. Нельзя же, допустим, применять провода в полоску. Потому что полоска не описана в библии.

— Вы правильно мыслите! — поддержал их доктор нетеолог. — И вот что вам нужно сделать. Все провода должны иметь цвет монашеского одеяния!

— Ага! То есть чёрный! — восхитились гениальному решению проблемы доктора-теологи.

Ведь цель монашества в том и состоит, чтобы стать ближе к Богу. А это, в свою очередь, значит, что и Богу монахи ближе всего. Следовательно, и цвет монашеского одеяния наиболее угоден Богу.

— И как мы раньше не догадались? — искренне уди вили доктора-теологи.

— Но это ещё не всё! — продолжил доктор нетеолог. — Самое главное — форма проводов!

— Как это?

— Каждый провод должен быть изогнут в форме креста!

— Конечно! — стали лупить себя по лбу доктора теологи.

Именно по этой причине на всех церквах и на всех объектах поклонения находится крест или его изображение. Это же прямая связь с Богом. И она установлена с помощью креста именно потому, что Богу угодна такая форма.

— Как же мы сразу не додумались до этого!

Они принялись с новым приступом духовного рвения перенастраивать аппаратуру, а нетеологи продолжили разговор.

— Снова вспомним определение: «Бог — коллективная матрица полной совокупности организмов всех уровней». Поэтому говорить о конкретном индивидууме рано. Естественно, имеется вклад души каждого человека в общее дело. Но что это за общее дело для такого организма как человек?

— Таким общим делом для организма «человек» является вышестоящий организм.

— Но тогда это уже не человек, и, естественно, ещё не Бог.

— Рано ещё о Боге.

— Есть ещё звёзды и галактики.

— Об их душах мы не знаем пока ничего. Есть ли они?

— Общее дело это то, в чём смыкаются наши души. Pro следует искать ближе.

— Например, семья?

— Да! Каждая семья несёт в себе организованную сумму душ её членов. Мы же, находясь, например, в командировке, знаем, что в определённом месте есть определённый человек. Два, три…. Этот человек делает общее для нас дело. Он поступает в общих для нас интересах. Он является частичкой нашей семьи.

— Есть ли у семьи своя душа? И вообще, семья ли — тот минимальный организм, который располагается выше человека всего на один организмический уровень? Вот такие вопросы возникают в этом случае!

Тем временем доктора-теологи уже изогнули вес провода, аккуратно придав им форму канонически! и креста. Они выглядели довольными и в предвкушении новых реальных подвижек в своём исследовании обратились к коллегам:

— Ну, вот, мы готовы!

После этого доктора-теологи снова включили осциллограф и стали смотреть за поведением синусоиды. Они следили внимательно. Что-то явно происходило. Но зафиксировать это всё никак не удавалось Посовещавшись, решили понаблюдать ещё.

— Вспомним ещё раз определение понятия «организм»: организм — любой набор информаций, ограниченный управляющей матрицей. Если строго придерживаться этого определения, то под это определение семья, безусловно, подходит.

— Конечно, подходит! Каждый член семьи совершает вполне определённые действия, направленные ни поддержание семьи в целостном виде. Каждый член семьи совершает действия, связанные с обеспечением семьи в целом питанием!

— Всё сходится на том, что, возможно, именно семья является тем организмом, который находится па один организмический уровень выше, чем человек.

— Хорошо. А теперь давайте рассмотрим: есть ли душа у семьи?

— В народе говорят: «Муж и жена — одна сатана»!

Несмотря на полное погружение в созерцание все ещё не уверовавшей синусоиды, на слово «сатана доктора-теологи среагировали молниеносно. Они» окаменелыми физиономиями и угрожающим видим повернулись к говорящим и всем своим настроем требовали от них объяснений.

— Это мы вам намекнули, — своевременно нашёлся доктор-нетеолог, который ранее посоветовал докторам-теологам изогнуть провода в форме креста. Лица геологов расслабились и повисли в полном непонимании: — Вы забыли окропить мозг святой водой!

— Точно! — снова принялись лупить себя по лбу доктора-теологи.

Это надо же было допустить такой промах! При всей своей вере и не сделать самого главного! Один из докторов-теологов молниеносно выбежал из лаборатории. Остальные принялись ответственно его ждать. А нетеологи продолжили свою заумную беседу.

— Как уже давно подмечено, супруги, а впоследствии и их дети, соответствуют друг другу всем своим внутренним миром — то есть душами.

— Следовательно, существует некий параметр, квотирующий душу каждого члена семьи и устанавливающий соответствие членов семьи друг другу.

— То есть, в семье есть определённый набор единичных душ — членов семьи, соответствующих друг другу?

— Видимо, да.

— С другой стороны, понятие «семья» показывает, что в определённом жизненном пространстве собран ограниченный набор точно обозначенных индивидуумов — членов семьи. Коих не менее двух и не более некоторого числа, установленного обычаями и законами.

— То есть, получается, что семья действительно имеет душу. И эта душа представляет собой совокупность управляющих семьёй матриц. К таким управляющим матрицам можно отнести духовные связи, логические доводы, поведение, интересы, акты и многое другое. Да, в очередной раз приходится согласиться: видимо, это действительно так. И поскольку семья — это организм, то семьёй занимается социология И она находит что в семье изучать.

Прибежал убежавший. Он принёс объёмный сосуд со святой водой и какую-то распушённую кисточку.

— У самого ректора выпросил! — борясь с одышкой, торжественно отчитался он.

Коллеги одобряюще закивали и со словами одой рения и благодарности принялись готовиться к сокровенному ритуалу освящения. Когда всё было готово, неожиданно выяснилось, что никто из них даже и не знает как это делать.

Доктора-теологи, нисколько не смутившись от такого своего отношения к вере, стали впопыхах вспоминать как производится процедура окропления святой водой. Почти все видели это действо по телевизору Поэтому вспомнили быстро: нужен был правша. Такою быстро нашли, проведя небольшую серию тестов — каждый испытуемый должен был написать «Иисус воскрес!» Только один доктор из теологов написал чту фразу правой рукой. Остальные оказались левшами.

Выявленный правша получил в своё распоряжение кисточку и святую воду, а также большую кучу одно образных наставлений. Он поокунал кисточку в волу нечётное количество раз. Точнее, три раза. После этого он же махнул мокрой кистью сначала на препарированный мозг, а затем и на расположенную вокруг аппаратуру.

Исследуемый мозг никак не прореагировал на пи действие. А вот аппаратура отреагировала. Она ответила — небольшой струйкой едкого дыма.

— Хороший знак! — пришли к очевидному выводу доктора-теологи и подали напряжение.

Они снова уставились на экран осциллографа и приготовились привычно отслеживать одинаковую синусоиду. Но некоторое время ничего не происходило. Это тоже было воспринято как закономерность. А потом показалась очередная струйка дыма.

— Во! — восхищённо произнёс один из докторов- геологов и перекрестил себя, всех и струйку дыма. — Как кадило!

— Это однозначно показывает, что всё мы делаем правильно! — подтвердил второй, присоединяясь к процессу крещения.

Они с восхищёнными лицами снова уставились на экран осциллографа и принялись ждать синусоиду с таким одухотворённым вожделением, словно ожидали появления самого Иисуса.

— Семья — ячейка общества, — продолжили разговор доктора-нетеологи, только удивляясь коллегам. — Общество — организм, стоящий выше семейных ячеек в состоящий из них.

— И тогда снова возникает тот же вопрос: есть ли у общества душа?

— У человека — есть. У семьи — есть, — посмотрев на уставившихся в осциллограф, говорящий с улыбкой добавил: — У всякого общества существует совокупность ритуалов, сказаний, законов, норм, регламентирующих и направляющих жизнь этого общества в определённых пределах. Эта совокупность и есть душа.

— А вообще, у них горит конденсатор или сопротивление, — заметил другой доктор-нетеолог.

Однако теологи не обратили никакого внимания на это замечание. Они находились в каком-то полу-трансовом состоянии, и им уже начало казаться, что синусоида в очередной раз стала меняться.

— Поднимаясь по ступеньке одушевлённости, видим, что верхний её предел приводит к Богу, который контролирует части.

— На какой стадии контроля ограничен рост души?

— Только не на человеческой. Возможно, той итоговой управляющей матрицей, которая нас выстраивает в правильном порядке, выступает сам Бог. По крайней мере организация совокупности душ приводит мне к Богу.

— Совокупная душа имеет начало интеграции человек.

— Да, пока мы пришли к такому заключению Пока, потому что выгонишь ли ты свою любимую со баку — нет, она же член семьи. И это новое «начало интеграции» — и оно разумно.

— Разумны ли составляющие его организмы?

— Интересно проследить ответ на этот вопрос ни примере рассмотрения жизнедеятельности любой производственной организации — предприятии Каждый работник, являясь частью предприятия, решает всё-таки свою узкую задачу. Токарь — точит; шлифовщик — шлифует; чертёжник — чертит…

И вновь безмерно поглощённые своим исследованием доктора-теологи отреагировали мгновенно. Они с суровыми и злобными лицами уставились на докторов-нетеологов:

— О каких чертях вы тут говорите?

Доктора-нетеологи сначала опешили, пытаясь вспомнить того самого чёрта, который так напугал и коллег. Но потом один из них нашёлся и ответил:

— Черти? Да, это те, кто вам мешает начертим, правильную синусоиду!

— Подробнее!? — заинтересовались доктора-теологи, а угрожающие физиономии их немного обмякли.

— Вы же видите дымок?

— Да.

— Вы сами же правильно определили, что он схож с дымом от кадила.

— И?

— Ну, что «И?»? Как только этот дым разгонит всех чертей, засевших в осциллографе и вычерчивающих всё время «пьяную» синусоиду, то…

— То…?!

— То осциллограф покажет вам настоящую линию мозга Бога!

Доктора-теологи снова уставились на осциллограф и на всё ещё идущий из него дымок. Стали ждать, сохраняя на всякий случай злобные лица.

— Возвращаясь к организации, отметим, каждый из её участников думает только о своём, узком направлении, принимает решения только внутри своего сектора решаемых задач.

— Вот, так же, как наши передовые доктора- геологи!

— Но результат получается общим — предприятие решает задачу в целом: разработан, изготовлен и реализован продукт совместного мышления, совместного применения разума входящих в предприятие людей. Смотрим дальше. На рынке предприятия воспринимаются как единичные игроки. Предприятия ставят для себя цель, как для единого целого, которую как целое и достигают. Предприятие в целом — разумно.

— А отдельные его члены — нет, — ответил доктор- нетеолог, взглядом показывая на докторов-теологов.

Они с неописуемым вниманием смотрели на дисплеи осциллографа.

— В итоге, поднимаясь по ступеньке разумности, видим, что верхний её предел приводит к Богу Который контролирует части.

— На какой стадии контроля ограничен рост разумности?

— Пока не ясно, но только не на человеческой Организация совокупности разумных частей приводи! нас к Богу.

— Можно ли назвать Бога совокупным разумом или совокупно разумным?

— По крайней мере расположенные организм!.! уровнем ниже Бога разумностью обладают. То есть разумны. Но вопрос о разумности самого Бога пока остаётся в стадии поиска ответа.

В этот момент сопротивление в осциллографе до горело. Оно, словно на прощание, вспыхнуло крохи! ной искоркой. А затем разорвало какую-то важную цепь в этом нужном приборе. Синусоида исчезла а вместо неё появилась прямая линия.

— Изгнали мы ваших чертей! — торжественно оповестил один из докторов-теологов. — И линия стали изумительно прямой!

— Я же вам говорил! Линейкой надо измерять разум «Бога»! Линейкой…

Первый камень и начало времён

Уже и не помня, от кого убегали, Антон и Наст выбежали на неизвестную им лесную поляну. На иск уже разместилось множество каких-то непонятных людей. Они были одеты в разнообразные богато оформленные костюмы. На поляне также размещались расписные русские терема. Да и на домах поменьше коньки были украшены по-старинному. Создавалось впечатление, что здесь снимается какой-то футуристический фильм о мифологических царских событиях Древней Руси.

Антон, обращаясь к пробегавшему мимо мальчику в расшитом золотом ярко красном кафтане, поинтересовался:

— Это мы где?

— Здесь, — без обиняков ответил мальчик.

— Где «здесь» и что «здесь»? — добавила Настя.

— Здесь был сумасшедший худой мужик. Он перепутал нашу систему. Теперь мы не знаем как нам занять места и что делать.

Ничего пока не понимая, Антон и Настя посмотрели на небо. Там, толкаясь боками и огрызаясь молниями, с огромной скоростью собирались тяжёлые снежные тучи. В то же время почти в одной и той же точке оказались Солнце и Луна. В лесу тоже было не ладно: часть деревьев стояла голой, часть была покрыта жёлтыми листьями, а на некоторых деревьях только проклёвывалась юная и свежая листва, как бывает в конце апреля — в мае.

Антон посмотрел под ноги. С травой творилось тоже что-то невообразимое. Местами она оставалась зелёной, местами — жёлтой, а местами лежали снег и лёд.

Протекавшая через всю поляну река тоже покрылась непонятными льдинами, между которых, наперекор морозу, продолжали цвести кувшинки и беззаботно летали стрекозы.

— Что у вас тут за ерунда творится? — удивился Антон. — Такое ощущение, что перепутались все времена года и все месяцы. Расскажи подробней, что у вас тут случилось?

Мальчик пожал плечами, всем своим видом показывая, что сам ничего не понимает. Но делать нечего стал рассказывать то, что видел, и то, что знает:

— Нашей деревне уже очень много лет. И все люди здесь — долгожители.

— Да, ладно! — недоверчиво протянул Антон, пристально разглядывая стоящего перед ним мальчика.

— Мне — семь тысяч лет. Моим братьям — столько же. Наша царица Мокошь вязала платок под названием Русь. Он получался очень красивым. Самым древним и самым любимым у царицы, — продолжил мальчик. — Но недавно упал с горы огромный камень. Он придавил уже связанную часть платка. Царица Мокошь, не обращая на это никакого внимания, вяжет, а платок начинается путаться. С тех пор в нашей деревне нарушился порядок хода вещей. Мы толкаемся, не можем разобраться кому за кем идти.

Антон и Настя не могли вот так с ходу поверить в эти небылицы. Они недоверчиво посмотрели на камень. Он казался огромным! Это был, в общем-то, да же не камень, а целая гора!

— Как же можно его вообще с места сдвинуть? — вслух подумали они.

А мальчик ответил:

— Если вы его уберёте, то платок распрямиться поляна повернётся и укажет вам обратную дорогу. В противном случае вы останетесь с нами, поскольку правильной дороги теперь не знает никто, и вы сами её никогда не найдёте.

— А ты не знаешь где тут у вас растёт цветок папоротника? — попытался отшутиться Антон.

Но мальчик ответил вполне серьёзно:

— Нет. Теперь не знаю. Если бы не было этого камня, то вы сами бы увидели этот цветок.

Антон и Настя поняли, что выход из ситуации есть, но он действительно связан с этим обвалившимся камнем. Его нужно было убрать.

— Лопата найдётся? — спросил Антон у мальчика.

Тот кивнул, убежал и через несколько минут прибежал с лопатой. Антон взял инструмент и прокопал не очень глубокую канавку — от речки, около камня, и затем канавка опять входила в реку. Вода тонкой струйкой начала течь по этой канавке. Она постепенно размывала песок, находящийся сбоку от камня.

Настя задумчиво посмотрела на небольшой поток и произнесла:

— Хорошо бы было бы ускорить процесс.

— Хорошо бы, — согласился Антон и, чуть подумав, обратился к реке: — Речка-реченька река, водица многоструйная, пусть твои дочери-струи и сыновья- потоки помогут нам рукав расширить. Мы камень уберём, а тебе озерцо с глубокими омутами в подарок останется.

— Прелестно, — проплескала речка, и её струи и потоки весёлыми бурунами, словно ковшами, стали вычерпывать песок около камня и уносить его прочь.

В итоге уже через некоторое время водный рукав образовался такой ширины и глубины, что подточил грунт под камнем. Тот сдвинулся с прежнего места, рухнул в рукав и запрудил его.

Камень освободил придавленный им платок, который вязала Мокошь, и платок наконец распрямился.

Словно подчиняясь какому-то невидимому плану, во кто находился на лужайке, быстро отыскали свои правильные места в общем порядке. Настя увидела ни упорядочение и, обращаясь к Антону, произнесла:

— Прямо как камень Алатырь, который мы с тобой поставили в центр Океана!

— Ты права. — услышал её мальчик, с которым студенты разговаривали чуть ранее. — Эту реку зовут Океана, а мы её ласково зовём Ока. Она окружает наше царство со всех сторон, а теперь у нас есть еще и остров! Смотрите, он как буй на реке! А давайте ее так и назовём — Буян!

Пока радовались, мальчик вспомнил об Антоне и Насте:

— Спасибо вам!

— На здоровье, — немного ответил Антон.

— Для нас этот камень очень важен. Он — столица Гипербореи, — продолжил свой рассказ мальчик. Как-то давным-давно на нём отдыхала русалка Роев, и к ней посватался бог Перун. Они полюбили друг друга, и от их брака пошли русские люди. От этого камня тянется Ось Мира. А вся наша волшебная страна называется Русь. Это имя означает «Земля Ра, лежащая около Оси», то есть Русь — это Источник людей, расположенный в Центре Мира.

— Это не об этих ли местах писал Геродот? — поинтересовался Антон.

— А кто такой Геродот? — удивился мальчик.

— Грек, — ответил Антон.

— Из горцев знаю только Аполлона. Он прилетал к нам. Часто. Мы с ним беседовали. А о Геродоте он даже не упоминал.

— Конечно, не упоминал, ведь Геродот жил на много лет позже Аполлона. И Геродот упоминал об Аполлоне и его полётах в Гиперборею, то есть на Русь, — ответил Антон, явно стремясь поразить мальчика своими знаниями истории.

Но мальчика выдуманные знания не интересовали, тогда Антон спросил:

— А почему у вас камни то там, то не там так вот залёживаются?

— А потому что так и должно быть. В нашем царстве ничего не происходит случайно. Это не первый камень, который падает и перекрывает платок, который вяжет Мокошь, — ответил мальчик. — Как раз семь тысяч лет назад было последнее такое бедствие. Тогда царь наш Сварог ушёл на юг Стену против туземцев возводить. Вместе со змеей Горынычем они Змиевы налы пропахали от Англии до Кореи. И как раз когда не было Сварога, этот камень и свалился. В те времена, так же как и сейчас, пришли мальчик и девочка. Они, как и вы, прокопали рукав от реки, и камень туда упал. Девочку звали Рось, и она была русалкой. А мальчика звали Перун, и был он сыном Сварога.

— А не о них ли ты только что упоминал?

— О них. Как-то сидела Рось на этом камне и звёзды считала, а Перун застал её, и от их любви русские люди пошли. Было это ровно 7510 лет от сегодняшнего дня, то сеть по вашему счёту 5508 лет до вашей эры.

— То есть камень — это отсчёт времени? — спросил Антон.

— Да, — ответил мальчик. — Новый камень падает каждые две тысячи сто сорок три года. Со временем старый камень так глубоко в землю врастает, что его становится не видно. Поэтому с горы падает следующий камень.

— Тогда почему этот камень. — Настя показала на только что сброшенный в реку обломок скалы, появился не по расписанию?

— Я же вам сказал, — ответил мальчик. — Появился бешеный худой человек и свалил на нас совсем чужеродный камень.

— Зачем? — изумился Антон.

— Бешеный худой человек сказал, что это Камень. Первый, мол, от него теперь пойдёт летоисчисление пи Руси.

— А как звали этого человека?

— Так же и звали! — пожал плечами мальчик. Камень Первый, или по-гречески Пётр Первый.

Антон и Настя, мягко говоря, очень удивились, по одновременно и поняли почему Пётр Первый уничтожил семь тысяч двести лет русской истории, устами вив иноземную дату отсчёта лет.

— А самый первый камень когда падал? — спроси и Антон.

— Это было почти двадцать шесть тысяч лет назад, — ответил мальчик. — Камень этот упал в первый pa i Мы не сразу и поняли что с ним делать. Но позже поя вились девочка и мальчик. Они подкопали камею, пустив близ него реку по имени Ока. Камень упал и омут, и появился Центр Мира.

— А как их звали? — спросила Настя.

— Девочка и мальчик любили друг друга, — ответил мальчик. — Но как их звали, я уже и не помню. Помню что они не старились. Так молодыми мы их и погрей ли. Могилка их находится в деревне Сунгирь. Мы их положили, как они и хотели, голова к голове. Вокруг их могилы образовался город Владимир.

Антон и Настя посмотрели друг на друга, потом по сторонам. Ситуация на лесной полянке выровнялась и стала похожей на какую-то идиллию. Точнее, на рай. Почти посередине ребята увидели странный цветок. Всё тот же мальчик сказал им:

— Берите! — это подарок вам от нашего мира.

Антон сорвал цветок, и через мгновение он уже тянул руку с только что сорванным цветком к бабушке. Перемещение никак не почувствовалось.

Да и было ли оно?..

Хотя цветок-то был…

— Спасибо, Антоша, — ответила бабушка. — И тебе, Настенька, спасибо. Вот, теперь буду лучше видеть.

— Бабуль, — спросил Антон, — а что это за мальчик гам, который всё про всех знает?

— А… — ответила бабушка, — это Кощеюшка. Ему уж столько лет, что и никто не помнит. А он всё в мальчика рядится?

Рюрик и небесные шахматы

На засыпающих часах с трудом «стукнуло» 3:52. Поскольку был октябрь, то за окном всё ещё стояла непроглядная темнота. Основоположник всматривался во мрак ночи, словно хотел ускорить наступление рассвета.

Но Солнце никогда не обращало внимания на желания человеков и никогда не сворачивало со своего пути. И сейчас оно не собиралось менять привычный ход событий, уступив небосвод великой игре.

Основоположник посмотрел на слабое мерцание звёзд и задумался о шахматах — из всех возможных ассоциаций эта древняя игра сейчас почему-то первом пришла ему на ум. Потекли специфические фантастические сюжеты. В них ошалевшие от «крови» пешки руби ли головы беззащитным королям, а разъярённые коми топтали этих пешек подкованными железом копытами.

Всё действо сильно напоминало войну незатейливых роботов, которые бились между собой за право быть ближе к электрической розетке, чтобы потом управлять другими. И при этом победителям и проигравшим не хватало интеллекта, чтобы понять: вомни идёт в рамках матрицы шахматных клеток, определённых кем-то гораздо более главным.

Можно было бы придумать, что Рюрик появился и сверкающем луче света. Это было бы гораздо художественней. Но это было бы неправдой — за окном но прежнему располагалась ночь, и никакого света, кроме звёзд, вовсе и не было.

— Здравствуй, внучок! — поздоровался Рюрик, глядя на основоположника в упор.

— Здравствуйте! — заикаясь, ответил тот.

Гость прошёл вглубь комнаты и с удовольствием развалился в мягком кресле. Он с неподдельным интересом оглядел «хоромы» «княжеские» и остановил свой взор на картинах Дали. Это были цветные литографии, сделанные собственноручно автором при ми иллюстрировании «Божественной комедии». Заключенные в золочёные оправы, они прекрасно передави и и великое сумасшествие Сальвадора.

Рюрик подошёл к картине, на которой был изо бражён летящий дракон, несущий на своей спине юношу и девушку, и удивился:

— Это дракон Велес! Похож! Он куда-то несёт твоих ребят… Как ты их назвал?.. Антона и Настю…

Увидев царя Кефея, Рюрик задумался. А затем неожиданно произнёс:

— Конечно же, ты знаешь, что появление шахмат наши историки приписывают туземцам Индии.

После этого гость, ничего не объясняя, решительно вошёл в открытую на мониторе страницу и уже в том пространстве стал убедительно объяснять Антону:

— Однако это не так. Ещё мои предки играли в шахматы. И даже сами разыгрывали эти события на небесах.

— Как это «на небесах»? — удивился Антон.

— А вот так! Слушай! — сказал Рюрик и стал рассказывать историю игры, которая раньше не особенно волновала Антона: — Шахматы — это древняя игра. Ей не тысяча лет, как считают «ваши» не ваши учёные. Ей значительно больше лет! И никакого отношения к дремучей туземной Индии эта игра не имеет. В её основе лежат древнерусские астрономические знания о приполярных созвездиях.

В последнее время привыкший ко всевозможным чудесам Антон сейчас достаточно быстро взял себя в руки и принялся искать конструктив в состоявшемся общении. Юноша уже давно понял: если что-то случается, то, значит, оно так и задумано. У Антона пока не было ответа кем задумано. Но он решил строго придерживаться правила: кто бы где бы ни появился или оказался — ищи позитив.

— А причём здесь астрономия? — удивился Антон.

Ему никак не удавалось создать в мозгу хоть какую-нибудь действенную модель, которая сопоставила бы шахматы и звёзды. Разве что использовать тёмное небо как экран и на него проецировать гигантские фигуры шахмат? Но зачем такие изыски? Ведь и маленькими шахматами с удовольствием играют. А, кроме того, во времена Рюрика проекторов не было…

— Не было, — подтвердил Рюрик, как будто услышав хвост не произнесённой вслух мысли. — Конечно не размер здесь имел значение…

Оказалось, дело было древнее, и оно было вот в чём.

Четыре воинства небесных — одно белое, другое чёрное, третье красное и четвёртое синее — разделены так испокон веков. Это случилось так давно, что даже Рюрик не помнил о тех временах — не сохранилось о них ни сказок, ни песен. И старейшины ничего не рассказывали.

Почти…

Белое воинство всегда обозначало белых людей, живущих в северных землях и строивших гиперборейскую или, как сегодня её называют, русскую цивилизацию А чёрное воинство обозначало чёрных людей. Они жили в южных землях и не знали цивилизации. Так уж получилось, что они позже стали создавать орудия труда и позже превратились в человека. Красное воинство обозначало восточных людей, а синее — западных. И красные, и синие тоже цивилизации не знали.

С самого начала времён эти народы были разделены и поселены так, чтоб ни один из них не касался другого. Древние мудрецы знали, что если эти народи придут в соприкосновение, то разразится война.

— Почему сразу война? — удивился Антон, хон сам, представив такую же ситуацию, пришёл к аналогичному выводу.

— Этот вопрос мы обсудим потом. Это очень сложный вопрос. Его сходу не решить. Сейчас давай рассмотрим ситуацию к шахматам, — отреагировал Рюрик. — Древние русские цари и князья развивали свою воинскую науку на игре в шахматы. Давай вместе посмотрим как называются фигуры в этой игре, и ты всё сам поймёшь.

— Сначала обратим внимание на самые слабые фигуры — пешки. Их восемь у каждой стороны, в каждом лагере или стане, — стал рассказывать Антон общеизвестные вещи. — Один король, один ферзь, два коня, два слона и две ладьи. Вот и весь набор.

— Неправильно! — возразил Рюрик.

— Как это «неправильно»? — удивился Антон. — Да все знают как называются шахматные фигуры!

— Мало ли что там «все знают»! — снова возразил Рюрик и повторил: — Ты назвал фигуры неправильно.

— А как правильно?

— Солдаты. Их восемь. Это, конечно, пехотинцы. Они ходят в бой пешими, и поэтому их можно называть «пешками». Но остальные фигуры называются иначе, — ответил Рюрик. — Фигуру с названием «король» следует именовать иначе — «царь». Это потому, что слово «король» происходит от искажённого названия титула «царь» — карл — царл. Именно царь — это центр земли, которой он повелевает. Остальные фигуры называются совершенно не так, как ты их называл. Начнём с царевны, которую вы почему-то называете «ферзь». Откуда взялось это ложное слово ферзь?

— От восточного слова «визирь»! — ответил Антон.

— А с какого бока к шахматам клеится восток? — как-то очень даже по-современному раздражённо выпалил Рюрик. — Разве там что-то вообще создавалось, расцветало? Восток — это скопище туземцев, голодных и совершенно необразованных.

Рюрик взмахнул рукой, небо потемнело и высыпало яркими крупными звёздами:

— Смотри! Вот все наши шахматы! Все они здесь На небе. Видишь созвездие Кефей? Это тот самый царь, который в шахматах назван королём. На Руси его зовут царь Кощей.

— Ага, — мечтательно протянул Антон, уже догадываясь о том, что Рюрик, видимо, прав.

— Видишь, рядом с ним созвездие Кассиопеи? продолжил Рюрик. — Это та самая царица, которая им шахматной доске стоит рядом с царём и которую им иногда называете королевой. На Руси её зовут цари нм Мокошь.

— Ого! — восхитился Антон. — А ведь и правда…

— Видишь, с другой стороны рядом с царём созвездие Дракона? — продолжил Рюрик. — Это любимый дракон царевны. На Руси его зовут Велес. Он защищает царицу от злых людей. Иногда этого дракона зовут Опис или Офис — то есть Змей, или Офис царя — Офицер. Отсюда и берёт своё название шахматная фигура которую ты почему-то обозвал «слоном».

— Вот это да! — удивился Антон. — А конь?

— Видишь, рядом с Кассиопеей находится созвездие Персея, — продолжил Рюрик. — Это воин на коне. Его конь и поставлен среди шахматных фигур. A те фигуры, которые ты назвал «пешками», на самом день представляют самого Персея, то есть всадника. Раньше его называли пахарем, который пихал своей пешней, то есть копьём, во врага. Отсюда и ваше простенькое название «пешка». На Руси пахаря зовут Перун.

— Ага, — снова мечтательно протянул Антон.

— И вот, наконец, — продолжил Рюрик. — Мы пришли к обозначению той фигуры, которую ты обозвал «ладьёй». На самом деле эта фигура называется «тура», и ним обозначает башню, в которой живёт царь. Поэтому и фигура изображена в виде башни с зубцами, выполненными в форме бойниц. И поэтому тура и ходит так — только вдоль и поперёк, как расположены стены замка.

— Точно! — закричал Антон. — А рокировка — это когда царь прячется в башню! И слово это происходит от того, что через некоторое время, допустим, год, или по-древнерусски rik, ситуация на небе поворачивается, и царь прячется в башню. Так?

— Так! — согласился Рюрик. — А насчёт Востока, то здесь, как всегда. Шахматы распространились на Восток, где их исказили из-за непонимания. В результате шахматы почти потеряли свой первоначальный смысл. Дикари не знали шахмат.

— Ну, извините, — стал протестовать Антон. — Нельзя же вот так запросто обзывать людей! Приведите доказательства.

— Юноша, ты хочешь доказательств? — заулыбался Рюрик. — Нет ничего проще. Мы с тобой сейчас спросим тех, кто творил с шахматами разную глупость.

— Как это спросим? — удивился Антон.

— А вот так! — ответил Рюрик. — Вызываю к подножию своему существо по имени Али ибн Абу Талиб ибн Абд аль-Муталлиб ибн Хашим ибн Абд-аль-Манаф, двоюродного брата пророка Мухаммада.

Антон удивился. Но по мере того, как названный персонаж стал материализовываться, Антон удивлялся неё больше и больше. Появившийся человек был полупрозрачным и как бы светящимся изнутри, но узнать в нём араба было всё ещё можно.

— Почему он такой прозрачный? — шёпотом спросил Рюрика Антон.

— Потому что это не человек, а персонаж из древних астрономических сказок, которого арабы включили в свою «реальную» историю, — ответил Рюрик и спрос in имама Али: — Ты знал людей, игравших в шахматы?

— Знал, мой князь! — ответил имам Али.

— Что ты им сказал? — спросил Рюрик.

— Я спросил: «Что это за статуи, которым вы предаётесь? Они похожи на угли, отбросить их лучше, чем трогать руками», — покорно пересказал свой во прос и своё пожелание имам Али.

— Почему? — спросил Рюрик.

— Шахматы — потворство персам, — ответил имам Али.

Рюрик повернулся к Антону и пояснил. Персы это тот народ, который был в древности расселён под созвездием того самого Персея, который есть на шахматной доске. После этого Рюрик повернулся к имаму Али и похвалил его:

— Ты сказал правду. Аль-Байхаки подтвердил эго — после чего Рюрик грозно произнёс: — Разве в Корам- есть слова против шахмат?

— Нет, мой князь, — имам Али с испуга задрожал как осиновый лист на ветру.

— А что же ты извращаешь слова своего пророка? — почти кричал Рюрик.

Имам Али упал наземь и стал выть, а вместе с тем и испарился. Рюрик улыбнулся испугавшемуся Антону и пояснил:

— С ними только так и надо. Добра не понимают. Арабы — это не персы. Арабы шахмат не знали. Ну что давай-ка ещё одного спросим. Вызываю к подножию своему человека — кардинала Петра Дамиани.

В ту же секунду перед Рюриком появился сморщенный старикашка очень и очень несчастного вида. Он упал на колени и приготовился получить пополной.

— Расскажи нам о своих проделках, — спросил его Рюрик. — Я имею в виду шахматы.

— В 1061 году нашей, христовой, эры я издал указ о запрете шахмат среди духовенства, — стал рассказывать трескучим голосом кардинал.

— Почему? — спросил Рюрик.

— Я посчитал, что шахматы — это измышление дьявола.

— Разве в Библии есть слова против шахмат? — грозно спросил Рюрик.

— Нет, мой князь, — смиренно и испуганно ответил кардинал.

— Так что же ты, прыщ, извращаешь слова своего бога?

Кардинал Дамиани упал наземь и стал выть, а вместе с тем и испарился. Рюрик улыбнулся испугавшемуся Антону и пояснил:

— Теперь воют, а при жизни заставляли выть других, — сказал Рюрик и продолжил вызывать свидетелей: — Вызываю к ногам своим автора Кормчей книги!

Появился плешивый поп с испуганными глазёнками. Он очень расстроился из-за того, что его имя даже не назвали.

— И вызываю к ногам своим митрополита Московского и всея Руси Макария! — продолжил Рюрик.

И в это же время рядом с плешивым попом полнился ещё один поп, одетый побогаче и имеющий надпись на одеждах «святой».

— Признавайтесь, что вы, негодяи, против шахмат сотворили? — грозно спросил Рюрик.

Первый поп молча хныкал, а второй, озираясь, ответил:

— Святаго вселенского шестого собора правило 50 и 51 запрещает всякое играние. Пятьдесятное убо правило собора сего возбраняет играти всем и причетником, и мирским человеком зернью и шахматы, и тавлеями, и влириями, рекше костьми, и прочими таковыми играми. 51 правило всякое играние возбраняет и отметает и причетникам, и простым людем.

— Понятно, — ответил Рюрик и продолжил: Вызываю к ногам своим протопопа Сильвестра!

Появился третий поп с наглыми и хитрыми глазами. Он предусмотрительно присоединился к двум первым и вопрошающе возвёл глаза на Рюрика.

— Давай и ты признавайся, что натворил против шахмат? — грозно повелел ему Рюрик.

Сильвестр заёрзал на коленях и послушно ответил

— В Домострое я оставил злобу против этой игры: «и бесы возрадуются и налетят, свой час улучив, тогда и творится всё, что им хочется: бесчинствуют за игрой и кости и в шахматы, всякими бесовскими играми тешатся».

— Понятно! — ответил Рюрик и продолжил: — Вызываю к ногам своим человека по имени дьякон Кураев!

В тот же миг появился четвёртый поп, толстый, и пенсне и с живыми чёрными глазками.

— Признавайся и ты, враг цивилизации, — спросил с него Рюрик. — Чем провинился против шахмат?

— Мерзкое время — шахматный турнир, даже подростковый, — зачастил словами дьякон. — В ночь перед партией какого только зла не пожелаешь своему сопернику Дело в том, что, если играешь в футбол и проиграл Ваньке, — ну и что, ну подумаешь, у Ваньки ноги длиннее, переживу. Но если я играл в шахматы и проигран Изе — это что же, эта морда неумытая умнее меня, получается?! То есть понимаете, человек в гораздо большей степени отождествляет себя со своим умом, чем с мышцами. И поэтому проигрыш в интеллектуальном состязании гораздо более досаден и обиден. И, может быть, но этой причине мир профессиональных шахмат — это просто гадюшный мир, где все друг друга ненавидят, кусают, подсиживают и так далее.

— Понятно, — ответил ему Рюрик и грозно спросил на этот раз уже всех: — Разве в библии есть запрет на шахматы?

— Нет! — хором ответили попы.

— Так зачем вы извращаете волю царя своего? Кыш отсюда, свора самодурствующая! — Рюрик топнул на них, и попы испарились.

Антон находился в ступоре. Он только что увидел оживших людей из глубокой древности. А одного из оживших он увидел таким, каким он только ещё будет, ведь последний поп ещё был жив и к ответу Рюрик призвал его из будущего.

От всего этого голова Антона разрывалась.

Но, как оказалось, это было далеко не самое удивительное в изменившейся жизни Антона…