Два цвета

А н д р е й.

Л е й т е н а н т Л и ф а н о в.

Т а м а р а.

В о е н в р а ч.

Б а р а б а н о в.

К о р о б к о в.

С и н и ц а.

Г а й д е н к о.

У ч и т е л ь Н а у м а н.

Д и т е р.

Т е о.

У р с у л а.

Р е й н г о л ь д.

Г е л ь м у т.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Весной 1945 года, в разгар боев за Берлин, советские воины заняли здание гимназии, в котором расположился медсанбат. Действие происходит в гимнастическом зале, в кабинете естествознания, превращенном в операционную, в подвале, где свалены поломанные парты и стоят громоздкие шкафы с наглядными пособиями, на улице возле гимназии.

Входят в о е н в р а ч и Б а р а б а н о в.

Барабанов освещает подвал, луч света выхватывает из темноты шкаф с запыленными стеклами, парты.

Б а р а б а н о в. Есть кто живой? Выходи!

В о е н в р а ч (прислушиваясь). Никого нет.

Б а р а б а н о в. Вроде бы нет. А проверить, однако, не мешает. (Выпускает очередь из автомата.)

Гулко звучат выстрелы, слышен звон разбитого стекла.

В о е н в р а ч. Зачем стреляешь? А если там… люди?

Б а р а б а н о в. Если люди — нечего им прятаться. А если прячутся, значит, не люди — фашисты. (Прислушиваясь.) Тихо, как на том свете. (Освещая стенку.) Товарищ майор… Глядите — круг, а внутри — крест… Это у немцев знак особенный. Вот, скажем, бомбежка или пожар, к примеру. Видите, кирка висит… пробиваешь этой киркой стенку… она тут в один кирпич уложена… и лезешь в другой подвал. А там в случае чего ищи такой же крест и двигайся, как в лесу, по зарубкам. Хитро́?

В о е н в р а ч. Хитро́.

Б а р а б а н о в (кричит). Э-э-э-э-эй! (Прислушивается.) Видали, как в старину-то строили? Наверху такая катавасия — упаси бог, а тут как в могиле — ни звука.

Слышится отдаленный взрыв.

Ого! Нашу артиллерию и здесь слыхать!

В о е н в р а ч (подошла к шкафу, вынула лейденскую банку). Знаешь, Барабанов, что это такое?

Б а р а б а н о в. Проходил я это… когда еще в школе учился, название забыл, однако.

В о е н в р а ч. Лейденские банки…

Б а р а б а н о в. Они самые. Память у вас — позавидуешь.

В о е н в р а ч. Сын перед самой войной… к экзаменам готовился. Повторял…

Б а р а б а н о в. Сын… Я и не знал, что у вас сын есть.

В о е н в р а ч. И я не знаю. Есть или был… Вот что, Барабанов. Скажи старшине, чтобы двери в подвал заколотили… на всякий случай.

Б а р а б а н о в. Сам заколочу. Это по нашей плотницкой части.

Возле шведской стенки стоят носилки с ранеными. Около л е й т е н а н т а Л и ф а н о в а сидит А н д р е й. На стене фотография Гитлера, награждающего железным крестом мальчика из фольксштурма. Входят в о е н в р а ч, Б а р а б а н о в, Т а м а р а.

В о е н в р а ч. Как наши дела, Тамара.

Т а м а р а. Все нормально, Вера Алексеевна. Опять привезли раненых.

В о е н в р а ч. Скажи, Барабанов, у тебя в голове укладывается, что мы с тобой в Берлине?

Б а р а б а н о в. Укладывается.

В о е н в р а ч. А у меня не укладывается. Просто не верится.

Б а р а б а н о в. А вы в окошко гляньте, сразу видать — Берлин. Сержант, который раненых привез, говорит — наши к рейхстагу пробиваются.

В о е н в р а ч (показывая на фотографию). Взгляни, Барабанов, с какой любовью он смотрит на своего фюрера, этот мальчик.

Б а р а б а н о в. Волчонок.

В о е н в р а ч. Губы пухленькие, как у девочки… Как ты думаешь, Барабанов, когда кончится война?

Б а р а б а н о в. Завтра, товарищ военврач.

В о е н в р а ч (улыбаясь). Завтра? Может быть, и завтра. Только у меня все это не укладывается в голове.

Б а р а б а н о в. У меня укладывается.

К военврачу подходит Андрей.

А н д р е й. Товарищ военврач, разрешите обратиться.

В о е н в р а ч. Что тебе?

А н д р е й. К вам поступил раненый… лейтенант Лифанов… Вот он… лежит…

В о е н в р а ч. Что с ним?

А н д р е й. Товарищ военврач, просьба у меня… чтобы операцию лейтенанту Лифанову сделали вы сами, лично…

В о е н в р а ч. У нас есть хирурги не хуже меня.

А н д р е й. Говорят, у вас рука… счастливая.

В о е н в р а ч. Кто говорит?

А н д р е й. Вся дивизия говорит. И капитан Подтосин, и старший сержант Мокин, и сам подполковник Рощин.

В о е н в р а ч. А кто он, этот лейтенант, за которого ты просишь?

А н д р е й. Лейтенант Лифанов — командир разведчиков. Имеет девять боевых наград. Между прочим, три дня назад получил орден Александра Невского.

В о е н в р а ч (улыбаясь). Ну, если ты так настаиваешь… буду оперировать сама.

А н д р е й. Спасибо, товарищ военврач.

В о е н в р а ч. А ты что здесь делаешь? Тоже ранен?

А н д р е й. У меня пустяки — царапина.

Т а м а р а. Оля его перевязала. Говорят, герой, терпеливый.

В о е н в р а ч (улыбаясь). А как же иначе — солдат!

Андрей отходит к Лифанову.

Вот что, Барабанов, скажите Марченке, чтобы мальчишку этого из медсанбата не выпускали. Обидно будет, если какая-нибудь шальная пуля его заденет… за день до конца войны… (Улыбаясь.) Ты ведь обещал мне, что война кончится завтра?

Б а р а б а н о в. Так точно, товарищ военврач, завтра.

В о е н в р а ч (показывая на фотографию Гитлера). А это убери.

Военврач уходит. Барабанов снимает фотографию, разглядывает ее.

Б а р а б а н о в. Да, Адольф, плохо твое дело, если на таких пацанов вся надежда.

Слышатся удары кирки, падают на пол кирпичи, мелькает свет фонаря. Входят Г е л ь м у т, Т е о, Д и т е р, Р е й н г о л ь д. Все они в форме фольксштурма. У Гельмута и Тео автоматы, у остальных карабины. Впереди с фонарем Г е л ь м у т.

Д и т е р (Гельмуту). Зачем ты убил этого несчастного пса?

Г е л ь м у т. Меня раздражал его вой.

Д и т е р. Ему кто-то перебил лапу.

Г е л ь м у т. Пса пожалел! Нас было сто двадцать человек, а сколько осталось?!

Д и т е р. Собака тут ни при чем.

Г е л ь м у т. Заткнись! Ты мне надоел, слышишь?!

Т е о. Дальше идти некуда. Мы в тупике.

Р е й н г о л ь д. В тупике? Почему в тупике? Ты врешь, Тео!

Т е о (освещая стены подвала). Смотри сам. Перехода в другой подвал нет.

Р е й н г о л ь д. Что же делать, Гельмут? Дитер, что ты уселся? Почему ты молчишь, Тео? Что вы все застыли?.. Надо что-то делать.

Т е о. Что делать?

Р е й н г о л ь д. Возвращаться назад… Нет, назад нельзя — там русские. А если… наверх? Если выбраться наверх? Что там, наверху?

Т е о. А ты не знаешь, что там, наверху?

Р е й н г о л ь д. Думаешь… русские?

Т е о. Нет, не думаю. Знаю. Русские.

Д и т е р. От банка надо было идти прямо, а мы отклонились на север.

Г е л ь м у т. Можно подумать, что ты знаешь, где мы находимся.

Д и т е р. Догадываюсь.

Г е л ь м у т. Догадываюсь, догадываюсь… О чем ты догадываешься?!

Т е о. Если бы от банка мы пошли прямо, мы все равно угодили бы к русским. Вы что, дети? Вы не понимаете, что происходит?

Г е л ь м у т. Ну-ка, скажи. Скажи. Объясни, что происходит!

Т е о. А ты сам не понимаешь?! Русские — везде. Всюду. Они окружили нас со всех сторон. Мы ползаем по этим проклятым подвалам целый день и всюду натыкаемся на русских. И все равно куда идти. Вперед, назад, на юг, на север… К черту! Я больше никуда не двинусь! И пусть будет что будет! Мне наплевать. Пусть приходят русские и делают со мной что хотят! Я не двинусь с места. Война кончилась. Понимаешь, Гельмут, кончилась! Мы в тылу у русских. В глубоком тылу. Это просто чудо, что нас еще не перестреляли, как куропаток. Почему мы должны выполнять приказ этого плешивого лейтенанта, который сам, наверное, давно вышел из игры?!

Г е л ь м у т. Ты хочешь знать, почему?! Потому, что он был последним офицером, которого мы видели. И мы выполним его приказ — мы доберемся до центра и примем участие в обороне ставки фюрера.

Т е о. К черту! Этот плешивый давно уже переоделся в штатское и прячется где-нибудь в укромном местечке. Почему он с нами не пошел?!

Г е л ь м у т. Молчать!

Т е о. Не ори.

Г е л ь м у т. Встать!

Т е о. Я сказал — не ори.

Г е л ь м у т. Встать! Я приказываю — встать!

Т е о. С чего это я должен тебя слушать?

Р е й н г о л ь д. Тебе трудно встать? Встань, если он просит.

Т е о. Если бы он просил. Он приказывает.

Г е л ь м у т. Да, приказываю. Если вы не хотите погибнуть, вам нужен командир.

Т е о. Ты?

Г е л ь м у т. Я.

Т е о. Почему ты?

Г е л ь м у т. А кто? Рейнгольд? Дитер? Или ты?

Т е о. Во всяком случае, в военном деле я понимаю больше тебя. И пока ты сидел за партой, я помогал саперам.

Г е л ь м у т. Ты прекрасно знаешь, за какой партой я сидел. Я учился в Напола, в школе, где учат командовать такими болванами, как ты. Встать!

Т е о. Им приказывай, если они тебя послушают. А я больше не воюю. Баста! (Бросает автомат.)

Г е л ь м у т. Ты бросил оружие?! Ты знаешь, что за это полагается?

Т е о. Знаю.

Г е л ь м у т (вскидывает автомат). Встать!

Т е о (поднимаясь). Ты что, взбесился?

Г е л ь м у т (истерически). Война не кончилась. И я расстреляю тебя как дезертира!

Т е о (Рейнгольду и Дитеру). А вы что… стоите? Вы что, не видите — он обезумел?

Г е л ь м у т. Нет, я не обезумел. Я выполняю свой долг. Я выполняю приказ командующего обороной Берлина. Трусы и дезертиры должны быть уничтожены на месте. И то, что ты был моим другом… не помешает мне выполнить приказ. Отойди к стене.

Д и т е р. Гельмут… Тео просто устал, он не подумал хорошенько, что говорит. Я уверен, он не собирался сдаваться в плен.

Т е о. Я не собирался сдаваться… Я просто. Я не знаю, что со мной было… Какое-то затмение. Ты знаешь меня, я не трус. Я докажу, что я не трус. Докажу.

Г е л ь м у т. Ладно. (Опустил автомат.) Я готов поверить тебе. Будем считать, что ничего этого… не было. Подними автомат.

Тео поднимает автомат.

Прежде всего мы должны выяснить, где мы находимся.

Д и т е р. Теперь я могу сказать точно. Это гимназия Шредера.

Р е й н г о л ь д (присвистнул). Русские заняли ее еще два дня назад.

Г е л ь м у т (Дитеру). Ты уверен, что не ошибся?

Д и т е р. Уверен. Это моя гимназия. (Осветив фонарем бирку на шкафу.) Голова оленя — герб нашей гимназии.

Г е л ь м у т. Что там, наверху… вокруг?

Д и т е р. Вокруг гимназии большой парк и спортивные площадки. На улицу выходит только фасад.

Г е л ь м у т. Вот что, Тео. Ты поднимешься наверх и выяснишь… как нам отсюда выбраться. Что там, наверху… у русских. Иди.

Т е о. Выяснить обстановку. Понял. (Уходит.)

Р е й н г о л ь д. Он не вернется. Он сбежит к русским и выдаст нас. Зачем ты его отпустил?

Г е л ь м у т. Вернется. Я знаю Тео лучше тебя. До того, как меня направили в Напола, мы учились в одном классе и сидели на одной парте. Тео надежный парень.

Р е й н г о л ь д. У меня пересохло в горле. Где раздобыть хоть каплю воды?

Л е й т е н а н т Л и ф а н о в и А н д р е й. Рядом на койках р а н е н ы е.

Л и ф а н о в. Не бойся ты за меня, Андрюша. Мы, Лифановы, порода крепкая, живучи, как кошки… Обойдется… Увезу я тебя в свой Воронеж. Домик у нас там свой… На чердаке велосипед. Когда уходил, в рогожу его завернул… Ты на велосипеде-то умеешь?

А н д р е й. Умею. Сосед у нас в Сокольниках, Курт… Я тебе говорил — немец… У него женский «Дюркопф» был. Хороший велосипед.

Л и ф а н о в. Ты бы сбегал узнал, будет мне операция? Чего тянуть-то?

А н д р е й. Будет, Володя. Вера Алексеевна сама обещала сделать. Только подождать надо… пока операционную развернут.

Л и ф а н о в. Скажи сестре, — может, укол какой сделает… Болит, зараза…

Входит Т а м а р а.

Т а м а р а (Андрею). Ну как твой лейтенант?

А н д р е й. Укол просит. Ты бы сказала… кому надо.

Т а м а р а. А чего говорить? Сама и сделаю. (Подходит к столику, берет шприц.)

А н д р е й. Может… Олю позвать?

Т а м а р а. Сама. Не беспокойся, умею. (Набирает лекарство, подходит к лейтенанту, делает укол.)

Л и ф а н о в. Спасибо, девочка… Андрюша, ты далеко не уходи… Слышишь?

А н д р е й. Слышу.

Андрей и Тамара отошли в сторону.

А н д р е й. Курить охота. Может, разживешься у кого махорочки?

Т а м а р а. Махорочки нету. Сигару хочешь?

А н д р е й (удивленно). Сигару?

Т а м а р а. У меня целая коробка.

А н д р е й. Ты что… сигары куришь?

Т а м а р а. Да нет. Просто коробка понравилась! Гавана.

А н д р е й. Где они, твои сигары? Тащи.

Т а м а р а (вынимает коробку из сумки). Угощайтесь, сэр.

А н д р е й (закурил, закашлялся). Тебя как звать?

Т а м а р а. Тамара я. А ты — Андрей. Я тебя в штабе видела. Я там окна мыла. (Кивнула в сторону Лифанова.) Ты со своим лейтенантом приходил. Он тебя Андрюшкой называл… я слышала.

А н д р е й. В Найдорфе, что ли?

Т а м а р а. Там. А ты давно воюешь?

А н д р е й. Третий год.

Т а м а р а (удивленно). Третий год? Сколько же тебе лет?

А н д р е й. Хватает.

Т а м а р а. Ты в разведке, да?

А н д р е й. Нет. В оркестре.

Т а м а р а (недоверчиво). Правда?

А н д р е й. Правда. На барабане играю.

Т а м а р а. На барабане? А медаль за что?

А н д р е й. У нас в оркестре так заведено: полтонны пшенки умял — получай медаль.

Т а м а р а. Ладно врать-то.

А н д р е й. Точно тебе говорю. Тонну съел — орден.

Т а м а р а. Ну, а по правде?

А н д р е й. По правде? Сказал бы, да не люблю хвастать.

Т а м а р а. А ты не хвастай. Скажи.

А н д р е й. Ладно, скажу. Только между нами. Договорились?

Т а м а р а. Ну?

А н д р е й. Про «катюшу» слыхала?

Т а м а р а. А как же!

А н д р е й. Кто изобрел, знаешь?

Т а м а р а. Нет.

А н д р е й (скромно). Я.

Т а м а р а (рассмеялась). А я-то уши развесила!

А н д р е й. Говорю тебе — за кашу медаль. За пшенную. А я тебя тоже… тогда… заметил. Писарь сказал, что ты у бауэра работала.

Т а м а р а. Работала. Нас когда привезли, меня сначала на завод отправили. Подземный. Снаряды там делали. Задыхались без воздуха… В госпиталь я попала. Подлечили немного, в лагерь посадили, а оттуда меня этот бауэр к себе взял. За скотиной ходить. Хаазе его фамилия. По-русски заяц. А как наши пришли, я сначала при штабе была, а потом меня Вера Алексеевна сюда взяла санитаркой, заодно и подлечить немного.

А н д р е й. Досталось тебе.

Т а м а р а. Выжила — и то хорошо, своих дождалась.

А н д р е й. Война кончится, куда поедешь?

Т а м а р а. В Брянск. Может, кого найду. Маму или тетю Надю… если живы.

А н д р е й. А у меня никого не осталось. Вот только лейтенант. Зовет к нему ехать в Воронеж.

Т а м а р а. Ты сколько классов кончил?

А н д р е й. Пять… почти. А ты?

Т а м а р а. Тоже пять. Вот смешно-то будет! Приду в шестой класс взрослая, а там девчонки маленькие… Стыдно.

А н д р е й. Лейтенант говорил, для взрослых вечерние школы будут.

Т а м а р а. Да? А я и не знала. Ты игрушки любишь?

А н д р е й. Вырос я из этого возраста.

Т а м а р а (протягивает портсигар Андрею). Открой его. Открой, открой, не бойся.

Андрей открывает портсигар, слышится повторяемая несколько раз мелодия старинной немецкой песенки.

А н д р е й. Хитро… Вот бы посмотреть, как там все устроено.

Т а м а р а (отнимая портсигар). Не дам. Поломаешь.

А н д р е й. Я только крышку отвинчу.

Т а м а р а. Не дам.

А н д р е й. Ну-ка, заведи еще раз.

Тамара заводит механизм, снова приоткрывается портсигар, опять звучит мелодия.

Если я тебя попрошу… сделаешь?

Т а м а р а. Сделаю.

А н д р е й. Пригляди за моим лейтенантом. А мне… идти надо.

Т а м а р а. Куда?

А н д р е й. В свою часть. Воевать.

Т а м а р а. Не выйдет. Вера Алексеевна приказала старшине, чтобы тебя отсюда не выпускали.

А н д р е й. Приказала? А мне надо. Все равно уйду.

Т а м а р а. У дверей Марченко стоит, мимо него не проскочишь.

А н д р е й. Через окно вылезу.

Т а м а р а. На окнах решетки.

А н д р е й. Черный ход есть.

Т а м а р а. Черный ход досками заколотили.

А н д р е й. Все равно уйду. А ты молчи. Ты меня не видела, ничего не знаешь. Как лейтенант очнется, скажешь ему, что у Андрея, дескать, все в порядке, он тут где-то, пусть не беспокоится.

Т а м а р а. Не уходи, Андрюша. Война кончается. Что они там, не обойдутся без тебя?

А н д р е й. Они обойдутся. А мне — надо. Володька хотел сам до рейхстага дойти, фамилию свою написать… А его, видишь, как ударило. Вот и надо… за него расписаться.

Т а м а р а. А если… убьют… в последнюю минуту?

А н д р е й. Не убьют. Я один из всей семьи остался. Не могут меня убить. Не бойся, я вернусь. Приду. Обязательно. Ты жди меня. Жди. Поняла?

Т а м а р а. Поняла.

А н д р е й. Если не жалко, дай пару сигар на дорогу.

Т а м а р а. Бери все.

А н д р е й (сунул в карман две сигары). Хватит. До свидания. Я пошел.

Т а м а р а. Погоди. (Протягивает портсигар.) На вот, возьми. Только не ломай его, пожалуйста.

А н д р е й. Спасибо. Не сломаю, не маленький. Ну, до свидания, Тамара. До завтра. Пойду рейхстаг брать.

Т а м а р а. А ты не обидишься… если я тебя поцелую?

Андрей молчит. Тамара целует его.

Р е й н г о л ь д сидит на парте. Д и т е р роется в шкафу. Г е л ь м у т прохаживается по подвалу, останавливается, прислушивается.

Р е й н г о л ь д. И тут русские запустили свой орга́н. Они называют его «катюшей»… Руди лежал рядом со мной, слева, совсем рядом, как ты… И вдруг — нет его. Нет, ничего не осталось… Ну совсем ничего… Будто и не было никакого Руди… (Прислушивается.) Тео?

Г е л ь м у т. Нет.

Р е й н г о л ь д. Его схватили русские.

Г е л ь м у т. Не думаю.

Р е й н г о л ь д. А почему его так долго нет? Он сбежал, твой надежный парень!

Г е л ь м у т. Заткнись! (Прохаживается по подвалу. Дитеру.) Ты что там нашел?

Д и т е р. Классный журнал. За прошлый год. Четырнадцатого апреля… Работали на расчистке после воздушного налета… Пятнадцатого… Последнее занятие. Потом нас отправили на строительные работы. Господин директор сказал, чтобы мы не волновались — получим свои аттестаты вне зависимости от того, будем учиться или нет.

Р е й н г о л ь д. Тебе нужен аттестат?! Придут русские, они выдадут тебе аттестат — пулю в лоб.

Д и т е р. А вот и моя фамилия. Учитель Науман одиннадцатого апреля поставил мне пятерку… Что же я отвечал? Не помню.

Р е й н г о л ь д. Да… Кажется, я свалял дурака. Мог бы спокойно сидеть у деда в имении, а не дрожать в этом подвале.

Г е л ь м у т. Свалял дурака? Я не понял, что ты имеешь в виду!

Р е й н г о л ь д (испуганно). Да нет… Я просто пошутил… Глупо, конечно… Но я действительно мог уехать и все-таки не уехал. Вернулся.

Г е л ь м у т (насмешливо). Вернулся? Ну, спасибо!

Р е й н г о л ь д. Да, представь себе, вернулся. Как только русская артиллерия стала молотить по городу, мамочка и папочка тут же дали дёру. Я им говорю: «Не поеду, останусь защищать Берлин». Мамочка по морде хлоп-хлоп… И запихнула меня в машину. Ладно, думаю. У моста через Хавель остановились, в затор попали, машин пропасть, в суматохе я и растворился.

Г е л ь м у т (презрительно). Нашел чем хвастаться!

Р е й н г о л ь д. Я и не хвастаюсь. Я объясняю, как было дело. Иначе я поступить не мог.

Д и т е р (читая запись в журнале). «Одиннадцатое февраля. Шихтеля выгнали с урока пения за то, что двигал ушами».

Р е й н г о л ь д. Я тоже умею двигать ушами. (Показывает.)

Д и т е р. Ты больше морщишься, чем двигаешь ушами, а Шихтель передвигал уши почти на три сантиметра к затылку.

Г е л ь м у т. Три сантиметра? Вранье!

Р е й н г о л ь д. А я верю. Мало ли что бывает. Я с Гансом Клейнером три года на одной парте сидел, а потом выяснилось, что у него на левой ноге шесть пальцев.

Д и т е р. Гельмут, тут, на нижней полке, старый приемник… Ты что-нибудь понимаешь в радиотехнике?

Г е л ь м у т. Тихо!

Слышатся шаги.

Д и т е р. Тео.

Г е л ь м у т. Я сказал — тихо! (Дитеру.) Погаси фонарь.

Дитер гасит фонарь. Через мгновенье в темноте вспыхивает луч другого фонаря.

Тео?

Фонарь гаснет. Неожиданно вспыхивает яркий свет — это зажглась электрическая лампочка. Она освещает А н д р е я.

А н д р е й (вскинув автомат). Руки! Поднять руки! Кто там, на парте?! Встать!

Дитер поднимается.

Руки!

Все трое стоят с поднятыми руками. Гельмут метнулся к парте, чтобы взять автомат.

Назад! Буду стрелять!

Гельмут остановился, поднял руки.

Вот так-то лучше. В шеренгу поодиночке, в затылок… становись. Ну, живее, живее!

Лампочка замигала и погасла. В то же мгновенье позади Андрея вспыхнул фонарик, и тут же на него обрушился вернувшийся в подвал Т е о, повалил на пол. Опять наступила темнота, загорелся фонарик в руках Рейнгольда и осветил Андрея, отбивающегося от навалившихся на него Гельмута и Тео. Когда снова загорелась лампочка, Андрей лежал на полу, а Гельмут и Тео крепко держали его за руки.

Г е л ь м у т (Рейнгольду). Сними ремень.

Скрутив руки Андрею, Гельмут и Тео подняли его на ноги. Рейнгольд и Дитер стянули ему руки ремнем.

(Тео.) Откуда он взялся?

Т е о. Ты откуда взялся?

А н д р е й. А вы… откуда?

Р е й н г о л ь д. Кто он?

Т е о. Ты кто?

А н д р е й. А вы… кто?

Р е й н г о л ь д. Почему он по-немецки говорит?

Т е о. Ты почему по-немецки говоришь?

А н д р е й. А вы по-русски не поймете.

Р е й н г о л ь д. Ты немец?

Г е л ь м у т. Если немец, то предатель.

Д и т е р. Да нет, он русский.

Т е о. Ты русский?

А н д р е й. У, гады! Кроты фашистские!

Г е л ь м у т (бьет его по лицу). Молчать! Убью, если еще пикнешь!

А н д р е й. Все равно вам конец! Конец! И вам, и вашему фюреру!

Тео бьет его в живот. Андрей падает.

Р е й н г о л ь д (Гельмуту). Чего с ним возиться… Предателей приказано расстреливать на месте.

Г е л ь м у т. Ты немец? Или русский? Отвечай!

А н д р е й. Русский.

Р е й н г о л ь д. Чего ты с ним разговариваешь? Прикончи его!

Г е л ь м у т (Андрею). Встать!

Андрей с трудом поднимается. Гельмут вскидывает автомат.

Здесь и далее, во всех воспоминаниях, Андрею отвечает Лифанов.

А н д р е й (кричит). Папа! Папа! Разбуди дедушку!

О т е ц. Я не могу его разбудить.

А н д р е й. Почему?

О т е ц. Он не проснется.

А н д р е й. Почему?

О т е ц. Потому, что он умер, Андрюша.

А н д р е й. Умер?.. Что такое… умер?

О т е ц. Умер… это когда из человека уходит жизнь…

А н д р е й. Зачем он умер? Я не хочу, чтобы он умирал.

О т е ц. Я тоже не хочу. Но с этим ничего не поделаешь. В конце жизни человек умирает.

А н д р е й. И я тоже умру?

О т е ц. Ты будешь жить долго-долго… Ты вырастешь сильным, добрым, умным. Ты сделаешь много хорошего для людей. И они тебя будут любить.

А н д р е й. А потом… умру?

О т е ц. Да, сын.

А н д р е й. Нет, папа, я никогда не умру. Когда я вырасту, никто умирать не будет. И ты не умрешь, и мама не умрет, никто больше никогда не умрет.

Г е л ь м у т. Повернись спиной.

А н д р е й. Стреляй!

Г е л ь м у т. Я сказал — повернись.

А н д р е й. Стреляй. Только я не советую.

Г е л ь м у т (насмешливо). Не советуешь?!

А н д р е й. Выстрел услышат наши.

Г е л ь м у т (Тео). Что там… наверху?

Т е о. Русские. У них здесь лазарет.

Д и т е р. Он прав, наверху услышат.

Г е л ь м у т (сильно бьет Андрея ногой в живот — Андрей падает; Дитеру). Посмотри за ним.

Гельмут отводит Тео в сторону.

Что ты узнал?

Т е о. Ничего хорошего.

Г е л ь м у т. Говори тише.

Т е о. В гимназии лазарет. На улице русские пушки. Во дворе кухня. Всюду полно русских.

Г е л ь м у т. Надо вернуться туда, откуда мы свернули на север.

Т е о. Нельзя. Переход из магазина завален.

Г е л ь м у т. Завал разберем.

Т е о. Нет, обвалилась наружная стена с рекламой «опеля»… помнишь? Там разбирать — на неделю хватит.

Г е л ь м у т. Ты хочешь сказать, что мы не сможем отсюда выйти?

Т е о. Не сможем. И потом… ты должен это знать, Гельмут… я звонил из магазина тете Кларе, она живет на Фридрихштрассе, — русские уже у рейхстага…

Г е л ь м у т. Ложь. Вражеская пропаганда.

Т е о. Тетя Клара сказала, что у них перед домом русские танки.

Г е л ь м у т. На Фридрихштрассе?

Т е о. Да.

Г е л ь м у т. Так вот, Тео, ты скажешь им, что русских потеснили и наши совсем близко… что ты звонил этой своей тете Кларе и она сказала, что армия Венка подошла к Берлину.

Т е о. Я не привык врать.

Г е л ь м у т (после паузы). Скажешь им то, что я тебе велел. У них должна быть надежда.

Т е о. Какая надежда?

Г е л ь м у т. Ты солдат, Тео, и я знаю, ты будешь сражаться до конца… а они… эти двое, они еще совсем мальчики, их надо поддержать, дать им какие-то силы. Они не должны знать то, что ты мне сказал.

Т е о. Я не стану врать.

Р е й н г о л ь д. Что вы там шепчетесь? Мы тоже хотим знать…

Г е л ь м у т (глядя в глаза Тео). Ты слышишь, они хотят знать. Они твои товарищи. И они должны знать правду. Говори.

Т е о. Проход возле магазина завален, обвалилась стена… вернуться мы не можем. Выйти наверх тоже… нельзя. Кругом русские.

Г е л ь м у т. Но это не все. Тео звонил своей тете… как ее зовут, твою тетю?

Т е о. Тетя Клара.

Г е л ь м у т. И что сказала тетя Клара?

Т е о. Она сказала… что армия Венка входит в Берлин… Что русских потеснили… А наши… совсем близко…

Г е л ь м у т. Мы дождемся темноты. А ночью прорвемся к ставке фюрера.

Д и т е р. До ночи еще далеко. Русские могут спуститься в подвал, и тогда…

Г е л ь м у т. Тогда мы примем бой, Дитер! У нас с тобой есть оружие, и мы будем драться. Или ты не согласен со мной?

Д и т е р. Согласен.

Р е й н г о л ь д (глядя на Андрея). Этот русский, кажется, готов.

Д и т е р. Он дышит.

Возле койки л е й т е н а н т а Л и ф а н о в а сидит в о е н в р а ч. Она осматривает его.

В о е н в р а ч. Здесь больно? А здесь?

Л и ф а н о в. Больно. Товарищ майор, скажите честно… ходить буду?

В о е н в р а ч. Будете.

Л и ф а н о в. С костылями?

В о е н в р а ч. Поначалу с костылями.

Л и ф а н о в. Долго?

В о е н в р а ч (продолжая осмотр). А здесь как?

Л и ф а н о в. Ой, болит, зараза! Нельзя мне помирать, товарищ майор. У меня сын.

В о е н в р а ч. У вас? Сколько же ему лет?

Л и ф а н о в. Пятнадцать.

В о е н в р а ч. Вы шутите — это хорошо. Сколько же вам самому?

Л и ф а н о в. Двадцать три. Да вы видели его — Андрей.

В о е н в р а ч. А, этот мальчик с медалью?

Л и ф а н о в. Отец у него был военным. Погиб на границе в сорок первом… где-то в Белоруссии. Мать тоже… при бомбежке. Жил у бабки в оккупации, помогал партизанам…

В о е н в р а ч. Глаза у него смышленые.

Л и ф а н о в. Москвич!

В о е н в р а ч. А куда он делся? Что-то я его не вижу.

Л и ф а н о в. Здесь где-нибудь. Может, в библиотеке. Барабанов говорит, библиотека тут колоссальная. А он любитель! От книжки не оторвешь.

В о е н в р а ч. А вы, пожалуй, будете хорошим отцом. Мать у вас где?

Л и ф а н о в. В Воронеже.

В о е н в р а ч. Пишете ей?

Л и ф а н о в. Пищу, а как же.

В о е н в р а ч. Когда последний раз писали?

Л и ф а н о в. Месяца не прошло.

В о е н в р а ч. Месяца!.. Не балуете вы ее. Вы у нее один?

Л и ф а н о в. Двое нас. Брат тоже воюет. Летчик.

В о е н в р а ч. Летчик? А какое он училище кончал?

Л и ф а н о в. Оренбургское.

В о е н в р а ч. Знаю. Сын у меня там учился. (Встала.) Ну что ж, лейтенант, сделаем вам операцию — попробуем сохранить ногу.

Входит Т а м а р а.

Т а м а р а. Вера Алексеевна, вас ждут в операционной. Просили побыстрее.

В о е н в р а ч. Ты, я смотрю, освоилась. Уже подгоняешь меня.

Т а м а р а. Простите.

В о е н в р а ч. Ладно, иду. Если лейтенанту хуже станет, сделаешь инъекцию. (Уходит.)

Л и ф а н о в. Вот, Тамарочка, какие дела. Могу без ноги остаться. Ну-ка, мигом… разыщи мне Андрюшку.

Т а м а р а. А зачем он вам?

Л и ф а н о в. Ты в библиотеке погляди.

Т а м а р а. В библиотеке? Хорошо, посмотрю в библиотеке…

Г е л ь м у т, Д и т е р и Т е о сидят на партах. А н д р е й лежит на полу. Входит У р с у л а.

Г е л ь м у т. Кто это? Стой!

Т е о. Девчонка какая-то.

Г е л ь м у т. На кой черт ты сюда притащилась?

Урсула молчит.

Я тебя спрашиваю. Отвечай!

Урсула молчит.

Т е о. Я, кажется, видел ее. В подвале под магазином. Как тебя зовут?

У р с у л а. Урсула. Я трое суток никого не видела. Дверь завалило, и я не могла выбраться. А потом снаряд попал в стену, меня засыпало. Я вам не помешаю. Я не могу быть одна. (Плачет.)

Т е о. Что с тобой?

У р с у л а. Если бы я не пустила этих девочек, они бы остались живы.

Д и т е р. О чем ты говоришь?

У р с у л а. Кассирша сказала, что продала пятьдесят два билета. В нашем кино шел «Барон Мюнхгаузен» с Гансом Альбертсом. Когда началась картина, я уже в темноте посадила в пятый ряд какого-то инвалида, вышла из зала и поднялась в будку. Эрих обещал сварить кофе.

Д и т е р. Ну и что?

У р с у л а. Они все остались там… Никто не вышел… И если бы я не поднялась в будку, я бы тоже…

Д и т е р. Ты работала в кино?

У р с у л а. Я заменяла билетершу. Эти три девочки, такие же, как и я, им не было еще шестнадцати… я не имела права их пускать. Но они так просили, и я их пропустила… они хотели посмотреть Ганса Альбертса…

Т е о. Идиотки! Нашли время в кино ходить!

Андрей застонал.

У р с у л а (испуганно). Кто это?

Т е о. Пленный.

У р с у л а. Русский? Откуда он?

Г е л ь м у т. С неба свалился…

У р с у л а. Я еще никогда в жизни не видела русского.

Т е о (насмешливо). Погляди — у него хвост сзади.

У р с у л а (испуганно). Хвост?

Тео хохочет.

(Удивленно.) Волосы светлые. И уши… (глядя на Тео), как у тебя. А что он… ест?

Т е о. Он не ест, он только водку пьет.

Тео и Гельмут хохочут. Андрей снова застонал.

У р с у л а. Ему плохо. Может быть, ему надо оказать помощь?

Г е л ь м у т. Кому? Русскому?

У р с у л а. Он все-таки раненый.

Г е л ь м у т. Он — враг. Понимаешь, враг?!

Вбегает Р е й н г о л ь д.

Р е й н г о л ь д. Русские! Они идут сюда!

У р с у л а. Ну вот и все. Конец.

Г е л ь м у т. Тео, Дитер, возьмите пленного! Все в укрытие. Оружие наготове. Не стрелять до моего сигнала. Первым стреляю я.

У р с у л а. Не стреляйте. Умоляю — не стреляйте. Будет только хуже.

Г е л ь м у т. Молчи, дура!

Все скрылись за партами. Дитер и Тео уносят Андрея за шкаф. После короткой паузы входят двое советских солдат-связистов — К о р о б к о в и С и н и ц а.

К о р о б к о в. Гляди-ка, лампочка горит.

С и н и ц а. Движок запустили. Медсанбат наверху. Вот, скажем, Коробков, ногу тебе оттяпать надо, без свету разве оттяпаешь?

К о р о б к о в. У тебя, Синица, язык без костей! Тьфу!

С и н и ц а. Вот что я тебе скажу, Коробков. Ежели это медсанбат, мы с тобой аккурат в тупик уперлись. Поворачивай оглобли, Коробков, поверху линию надо тянуть.

К о р о б к о в (подошел к шкафу, достал из него классный журнал). Журнал… Погляди-ка, у немцев-то как у людей — фамилии по алфавиту, против фамилий клеточки, в клеточках отметки.

С и н и ц а. А домику этому, я тебе скажу, Коробков, лет двести минимум. Не школа, а крепость.

К о р о б к о в. По случаю войны каникулы небось ученикам объявили.

С и н и ц а. Каникулы… Вот сейчас как вылезет ученичок из какой-нибудь щели, как долбанет из «фауста». И всё, каюк тебе, Коробков. Был Коробков, и нет Коробкова.

К о р о б к о в. Что у тебя, Синица, за привычка языком молоть? Тьфу!

Связисты уходят. Синица забывает катушку с проводом.

Д и т е р. Провод забыли.

Р е й н г о л ь д (Урсуле). Дуреха! Ты что в меня вцепилась? Схватила так, что я едва не взвыл… (Поднял рукав.) Вон какой синячище!

У р с у л а. Они стояли совсем рядом. Я слышала их дыхание… и запах табака. Когда один из них подошел к шкафу, я чуть не потеряла сознание. (Рейнгольду.) Извини, я просто очень испугалась.

Р е й н г о л ь д. А если бы началась стрельба? Что тогда? Почему мы не стреляли, Гельмут?

Г е л ь м у т. Тебе не терпится пострелять? Успеешь. (Урсуле.) Убирайся.

Т е о. Куда же она пойдет?

Г е л ь м у т. Это ее дело.

Д и т е р. Ты посмотри на нее — она еле на ногах стоит. Куда ей идти?

Р е й н г о л ь д. Не до нее сейчас. На что нам такая обуза?

У р с у л а. Не гоните меня, мне страшно.

Р е й н г о л ь д (разглядывая руку). Нет, вы подумайте, какой синячище… И откуда у нее такая сила, прямо мертвая хватка…

У р с у л а. Конечно, я мешаю вам, путаюсь под ногами. Я все прекрасно понимаю, но уйти не могу. Боюсь.

Г е л ь м у т. И все-таки тебе придется оставить нас. Рано или поздно начнется бой, стрельба… и психопатки нам не нужны…

Т е о. Да, пожалуй, это дело не для тебя. Там, в подвале под магазином, есть лифт для подъема товаров, через него можно выбраться на улицу. Пойдем, я провожу тебя.

Д и т е р. Они правы, тебе лучше уйти. Мы отсюда, может быть, и не выберемся. А тебе-то зачем… оставаться с нами?

Т е о. Идем.

У р с у л а. Нет, нет, я останусь. Я не буду вам в тягость. Обещаю. Я даже вам могу помочь. Пришить что-нибудь, постирать, погладить… Я хорошо готовлю… особенно мясо.

Р е й н г о л ь д. Мясо?

Г е л ь м у т. Когда ты последний раз видела мясо?! Идиотка!

У р с у л а. Не прогоняйте меня. Я буду вас… развлекать. Я очень веселая.

Р е й н г о л ь д. Да… С тобой обхохочешься.

У р с у л а. Не веришь? Я прекрасно пою и танцую. Вот, пожалуйста. (Поет.)

Рейнгольд, Тео, Дитер и Гельмут начинают хлопать в ладоши, потом Тео подхватывает Урсулу, начинает с ней танцевать. Во время танца Гельмут отталкивает Тео и танцует с Урсулой. Из-за шкафа выползает А н д р е й. Опираясь о шкаф связанными руками, он пытается подняться. Первым его замечает Рейнгольд.

Р е й н г о л ь д (бросается к Андрею). Стой!

Андрей бьет Рейнгольда головой в живот, Рейнгольд падает. Андрей бросается к выходу, его настигают Гельмут и Тео, опрокидывают на пол.

А н д р е й. Со мной вы, конечно, справитесь… Четверо на одного со связанными руками… А дальше что? Что вы будете делать дальше? Вам некуда идти.

Т е о. Что же ты нам посоветуешь?

Г е л ь м у т (удивленно). Ты у него спрашиваешь совета?

Т е о. Погоди. Может быть, он скажет что-нибудь дельное. (Андрею.) Ну, говори.

А н д р е й. Хотите остаться в живых?

Т е о. Допустим.

Р е й н г о л ь д. Что за постыдный разговор, Тео?!

Т е о. Погоди. Мне интересно, что он скажет.

А н д р е й. Для вас самое лучшее — сдаться мне в плен.

Тео бьет Андрея по лицу.

Г е л ь м у т. Русские расстреливают пленных на месте.

А н д р е й. Тебе кто это сказал? Геббельс?

Г е л ь м у т. Это знают все.

А н д р е й. Вранье. Никто вас и пальцем не тронет.

Г е л ь м у т. Хватит болтовни. Мы не должны унижать себя разговорами с этим ублюдком. (Достает и раскрывает нож, передает Тео.) Прикончи его.

Тео взял нож, шагнул к Андрею.

А н д р е й. Мама… Мама… Я боюсь, мама…

М а т ь. Что с тобой, родной? Тебе что-нибудь приснилось?

А н д р е й. Да, мне страшно, мама…

М а т ь. Иди сюда, ко мне… Да ты весь дрожишь… Не бойся, ты со мной. Это только сон… Что тебе приснилось?

А н д р е й. Фашисты. Они влезли в окно, разбили стекла… Они очень страшные, мама, черные, лысые, а у самого главного хвост, как у крысы… Они все мокрые, мама…

М а т ь. Успокойся, малыш. Папа не пустит к нам фашистов.

А н д р е й. Я тоже их не пущу. Я поставлю на окно свою зеленую пушку, и они испугаются.

М а т ь. Конечно, испугаются. Спи, мой маленький, спи.

Т е о (бросает нож). Я не мясник.

Р е й н г о л ь д (поднимает нож). Я… Я это сделаю. (Подходит к Андрею.)

А н д р е й. Научите его держать нож, а то он порежет себе палец.

Р е й н г о л ь д. Ты еще меня учишь!.. Закрой глаза. Слышишь, закрой глаза!

А н д р е й (резко). А ну, брось нож! Брось!

Рейнгольд роняет нож.

Г е л ь м у т (подбирает нож). Трусы! Видно, придется мне. (Заносит нож.)

Урсула в последний момент бросается к Гельмуту, повисает на его руке.

Возле Л и ф а н о в а сидит Б а р а б а н о в.

Б а р а б а н о в. Сидим это мы, ждем перевязки… Ну, думаю, не иначе, как генерала перевязывают, стараются, работают на совесть. И что же ты думаешь, лейтенант? Открывается дверь, и какой такой генерал выходит?

Л и ф а н о в. Какой генерал?

Б а р а б а н о в. Немец выходит. Рыжий. Морда вот такая. Улыбается. Доволен. Вот я тебя и спрашиваю: справедливо? Чтобы солдат русский дожидался, пока немцу перевязку делают?! Там их стреляют, тут перевязывают. Так и война не кончится.

Л и ф а н о в. А что за немец?

Б а р а б а н о в. Обложка-то штатская… Только я знаю этих штатских, видел. Последний патрон выпустит, переоденется — пожалуйста, белая повязочка: Гитлер капут! Они наших пленных на месте стреляли, на столбах вешали, газом травили, а мы — пожалуйста, на перевязочку!

Л и ф а н о в. Что же нам с тобой, отец, тоже на столбах вешать да газом травить?

Б а р а б а н о в. Это я слыхал, политрук объяснял. По мне — всех под корень рубить надо. Кто с мечом к нам вошел, тот от меча и погибнет!

Л и ф а н о в. Нет, отец, на это дело теперь по-другому взглянуть надо. Родину освободили, а теперь и самих немцев… от фашизма освобождаем.

Б а р а б а н о в. Политрук говорил. Только мы их освобождаем, а они нас из окошек пулеметом стригут.

Л и ф а н о в. Мы сюда не мстить пришли, отец.

Б а р а б а н о в. Политрук говорил, верно, не мстить. Только я своего горя немцу до самой смерти не прощу. От деревни моей одни трубы остались. А жену с дочкой в Германию угнали. Вот и скажи мне после всего этого… могу я немца полюбить?!

Л и ф а н о в. Никто тебя, отец, любить немца не заставляет. Виновных мы, конечно, накажем, а народ немецкий жить должен по-человечески.

Входит Т а м а р а.

Т а м а р а. Товарищ лейтенант, не нашла я Андрея. Нет его в библиотеке.

Л и ф а н о в. А где же он? Куда делся?

Тамара молчит.

Чего мнешься-то?

Т а м а р а. Сбежал он, товарищ лейтенант… Я думала, не выпустят его. На дверях Марченко стоит… А он… сбежал. Даже не представляю себе, как он мог отсюда выбраться…

Л и ф а н о в. Куда сбежал?

Т а м а р а. В свою часть, наверно.

Л и ф а н о в. Сбежал… Вот что, девочка, попроси кого-нибудь срочно связаться с дивизией — пусть узнают у Рощина, не появлялся ли Андрей…

Т а м а р а. Хорошо, я старшине скажу. (Уходит.)

Лифанов стонет.

Л и ф а н о в. Боюсь я за Андрюшку.

Б а р а б а н о в. Плохо вам? Я сестру кликну.

Л и ф а н о в. Не надо… За Андрюшку страшно.

Г е л ь м у т (Урсуле). Ты просто сумасшедшая… Куда ты забросила нож?!

У р с у л а. Он раненый, без оружия, его нельзя убивать… грех это.

Г е л ь м у т. Я спрашиваю: куда ты дела нож?

Т е о. Она права. Одно дело — в бою… стреляешь из автомата… в тебя тоже стреляют. А так… Не берусь объяснить, в чем дело, но так нельзя… Мы не бандиты. Мы солдаты.

Г е л ь м у т. Солдаты. Да. И потому наш долг — выполнять приказ без рассуждений.

Д и т е р. Я согласен с Тео. Мы не убийцы.

Г е л ь м у т (после паузы). Курить хочется. (К Тео.) У тебя что-нибудь осталось?

Т е о. Нет.

Г е л ь м у т (Дитеру). А у тебя?

Д и т е р. Я не курю.

Т е о (Андрею). Эй ты… Курева нет?

А н д р е й. Развяжи руки.

Т е о. Как бы не так. (Обыскивает Андрея, достает две сигары.) Ого, этот аристократ курит сигары! Держи, Гельмут. О, да тут еще роскошный портсигар!

А н д р е й. Там ничего нет.

Т е о. Сейчас поглядим.

А н д р е й. Положи обратно, говорю тебе, он пустой. Отдай!

Тео раскрывает портсигар. Звучит знакомая мелодия. Урсула подошла к Тео, слушает.

Т е о (передает портсигар Урсуле). На. Дарю тебе на память о нашей встрече. (Смеется.)

Гельмут и Тео закуривают.

Г е л ь м у т. Первый раз в жизни курю сигару.

Т е о. Ну, и как?

Г е л ь м у т. Крепкая, дьявол.

Т е о. О боже… Даже в таком собачьем положении есть какие-то радости…

У р с у л а (снова завела механизм портсигара). Эту песенку я слышала много лет каждое утро… Рядом с нашим домом был приют. Там жили девочки-подкидыши… И каждое утро их выводили на прогулку. Они всегда пели эту песенку. Они все были в синих платьях и какие-то испуганные. Воспитательница подгоняла их прутиком, как гусей. Папа всегда говорил, что их надо жалеть. А мама говорила, что их бросили родители потому, что они плохо себя вели. И я больше всего боялась: останусь одна, и меня отдадут в приют и тоже будут подгонять прутиком. (Отдает Тео портсигар.) Возьми. Мне неприятно вспоминать об этом.

Т е о (сунул портсигар в карман). Я знаю одного мастера, он вставит туда другую музыку, какую захочешь.

Входит Р е й н г о л ь д. На нем яркое женское платье и шляпа. В руках у него большой ящик.

Г е л ь м у т. Что за маскарад? Что это значит?

Р е й н г о л ь д. Это значит, господа, что мы спасены! Я выведу вас из этой норы! Выведу целыми и невредимыми! Смотри, Гельмут, ты видишь на мне платье? Оно прекрасно, не так ли?

Г е л ь м у т. Что ты болтаешь, кретин?

Р е й н г о л ь д. О нет, Гельмут, я совсем не кретин! Там, в магазине, полно этих тряпок. Понимаешь?

Г е л ь м у т. Нет.

Р е й н г о л ь д. Взгляни на меня хорошенько. (Прохаживается, изображая знатную даму.) Теперь понимаешь?

Г е л ь м у т. Нет.

Т е о. Ну, в чем дело?

Р е й н г о л ь д. Мы переодеваемся в женское платье, надеваем шляпки и выходим наверх как ни в чем не бывало. «Кто вы такие?» — спрашивают нас русские. «Мы?.. Девушки… Мы прятались от обстрела, а сейчас идем домой!» — «Домой? Пожалуйста… Разрешите вас проводить?» — «Нет, нет, мы сами».

Т е о. Ну, а с оружием как быть? Под юбку?

Р е й н г о л ь д. Нет, дорогой мой, оружие придется оставить. Потому что если нас станут обыскивать и найдут оружие, боюсь… будут неприятности.

Г е л ь м у т. Да ты пьян!

Р е й н г о л ь д. Немножко. Я нашел в шкафу у кладовщика бутылку мадеры. Ну, Гельмут, как тебе нравится моя идея? Там такие красивые платья… Очень дорогие! Ну просто шик!

Г е л ь м у т. Ты что же… предлагаешь бросить оружие?

Р е й н г о л ь д. Гельмут, не горячись. Я все обдумал. Как только мы доберемся до своих, нам тут же дадут другое оружие.

Г е л ь м у т. Если ты доберешься в таком виде и без оружия, тебя тут же расстреляют, как предателя и труса!

Р е й н г о л ь д. Я трус? Нет, Гельмут, я не трус. Я мог спокойно сидеть в имении у деда и жрать свиные ножки… А я… сбежал от родителей, чтобы защищать Берлин, потому что дал слово своему фюреру.

Т е о. Все дали слово фюреру.

Р е й н г о л ь д. Все?! А я не как все! Я… я не хотел хвастать, но вы меня вынуждаете. Когда я был в гостях у фюрера, я обещал ему самому…

Г е л ь м у т. Ты что мелешь, болван?

Р е й н г о л ь д. Нет, я не мелю. Меня привел к фюреру мой дедушка Карл Магнус фон Шмалькальден. Они с фюрером старые друзья. Это было в сорок втором году, я был совсем еще маленьким… Фюрер положил мне руку на плечо и погладил меня по голове. Потом он спросил: «Мой мальчик, могу ли я рассчитывать на тебя в трудную минуту?» И я ответил: «Да, мой фюрер, вы можете рассчитывать на меня. Моя жизнь принадлежит вам».

Г е л ь м у т. Ты видел фюрера… так близко? Ты говорил с ним?

Т е о. Да ну его… Врет. Заливает.

Р е й н г о л ь д. Я вру? Заливаю? (Достал фотографию из внутреннего кармана.) Смотрите. Вот фюрер. Это мой дедушка. А это я!

Г е л ь м у т (смотрит на фотографию, потом на Рейнгольда, сравнивает). Извини, я не поверил…

Р е й н г о л ь д. То, что я предлагаю, никакая не трусость. Это военная хитрость. Это военная хитрость, вроде троянского коня.

Т е о. Все равно юбку я не надену.

Г е л ь м у т. Мы никого не обманем, Ренни. Первый же русский патруль расстреляет нас. А это что у тебя за ящик?

Р е й н г о л ь д. Консервы!

Т е о. Консервы? Ай да Ренни!

Р е й н г о л ь д. Там написано: «Тушеное мясо». Боюсь только, что от консервов еще больше пить захочется.

Т е о. Упаковано так, будто там слитки золота. (Оторвал верхнюю доску.)

Г е л ь м у т. Ну, что там?

Т е о (Рейнгольду). Где ты взял этот ящик?

Р е й н г о л ь д. В подвале под магазином.

Г е л ь м у т. Что там такое, в ящике?

Т е о. Взрывчатка.

Г е л ь м у т. Взрывчатка?

Т е о. Да.

Г е л ь м у т (Рейнгольду). Спасибо за угощение!

Т е о. Вот проклятье! Только раздразнил. И так жрать хочется!

А н д р е й. Сдавайтесь, ребята. Отведу вас на кухню, там вас накормят, дадут чаю… Кухня рядом, во дворе.

Т е о. Если тебя еще не прикончили, это не значит, что ты можешь распускать свой язык.

Г е л ь м у т. Слушай, Тео, может быть, попробуешь все-таки наладить этот старый приемник?

Т е о. Боюсь, ничего не выйдет.

Г е л ь м у т. Хорошо бы узнать, что там, наверху, творится. Если армия Венка уже перешла в наступление и ведет бои в городе…

Р е й н г о л ь д. Вполне возможно. На войне все бывает. В сорок первом русские защищали Москву, а теперь они, пожалуйста, хоп — и в Берлине.

Г е л ь м у т (с угрозой). Я не понял: что ты хочешь этим сказать?

Р е й н г о л ь д. Ничего не хочу сказать. Просто все может перемениться, и мы с тобой — хоп! — и окажемся в Москве.

А н д р е й. Вы можете оказаться в Москве быстрее, чем вы думаете.

Р е й н г о л ь д. Что он сказал? Что он такое говорит?!

А н д р е й. У нас есть такой обычай. Показывать Москву военнопленным. Выстраивают их в колонну и водят по улицам.

Г е л ь м у т. Немцы не сдаются в плен. Сдаются только предатели.

А н д р е й. И все равно вам придется сдаваться. Не мне, так другим.

Г е л ь м у т. Ты не дождешься этого. Мы лучше погибнем, но не сдадимся. И запомни: если на нас нападут, первая пуля тебе.

Л и ф а н о в, Б а р а б а н о в, Т а м а р а.

Б а р а б а н о в. Школа… А решетки на окнах, чугунные, как в тюрьме. На что они, решетки, как скажешь, дочка?

Т а м а р а. Может, для красоты, а может быть, первый этаж все-таки… чтобы детишки не лазили.

Б а р а б а н о в. Нет, дочка, не понимаешь ты немецкого, человека. Ему сказали: ферботен, — значит, ферботен — запрещено, нельзя. И всё. И никто в окно не полезет.

Т а м а р а. Полезут. И ваш «немецкий человек», он тоже не на одно лицо…

Л и ф а н о в (в бреду). Товарищ генерал, товарищ генерал!

Т а м а р а. Лежите, товарищ лейтенант, нельзя вам подниматься.

Л и ф а н о в. Товарищ генерал, прикажите артиллеристам прекратить огонь! Там, в овраге, Андрюшка… мой Андрюшка… Гаубицы Подтосина… Товарищ генерал, Андрюшка, которого я в Стрельне подобрал… Бьют по оврагу…

Т а м а р а (удерживая Лифанова). Тише, лейтенант, спокойнее…

Л и ф а н о в. Андрюшка… это ты? Стоило только отвернуться, а ты уже и рад… Слава богу, живой… (Затих.)

Входит в о е н в р а ч.

В о е н в р а ч. Ну, Барабанов, кричи «ура».

Б а р а б а н о в. Мы свое откричали, товарищ майор. А в чем дело?

В о е н в р а ч. Немцы прислали парламентеров. Согласны капитулировать.

Б а р а б а н о в. Сдаются, что ли?

В о е н в р а ч. Сдаются.

Т а м а р а. Неужели… конец войне?

В о е н в р а ч. Вот Барабанов обещал, что война кончится завтра.

Б а р а б а н о в. Эх, мать честна — курица лесна, поперек дороги лежит сосна!.. Нет, ты скажи, как человек устроен. Я всю войну думал: дожить до победы, а там и помирать можно. А сейчас думаю: нет, шалишь, самое время жить!

Л и ф а н о в (в бреду). Прекратить огонь! Товарищ генерал… Андрюша…

В о е н в р а ч. Лейтенанта в операционную! Барабанов, позови санитаров.

Барабанов уходит.

Т а м а р а. Что с вами, Вера Алексеевна? Радоваться надо, а вы…

В о е н в р а ч. Я радуюсь, Тамарочка.

Т а м а р а. О сыне думаете?

В о е н в р а ч. Только что в операционную солдата принесли… совсем мальчишка, лет девятнадцать, не больше, принесли, а оперировать не пришлось.

Т а м а р а. Умер?

В о е н в р а ч (кивнула головой). О сыне… не стану врать, Тамарочка, думаю… Всю войну думаю. Я себе крепко в голову вколотила, что он жив… только найти меня не может. По ночам, во сне, все время его мальчишкой вижу. На качелях качается, высоко-высоко взлетает, мне все кажется, что перевернется… упадет. Просыпаюсь и думаю: погиб мой Сережа, нет его. Я когда в кино смотрю — самолет падает… сердце у меня замирает: в каждом мой Сережка видится.

На улице К о р о б к о в и С и н и ц а. Синица подключает телефон.

С и н и ц а. Видишь эту стенку, Коробков?

К о р о б к о в. Ну, вижу.

С и н и ц а. Она, можно сказать, ни на чем не держится. Вот сейчас как жахнет. И всё, был Коробков, и нету.

К о р о б к о в. Коробкова нету, а ты живой?

С и н и ц а. Я — Синица, я улечу.

К о р о б к о в. Язык без костей… Чего в телефон-то говорят?

С и н и ц а. Андрюшка, разведчик, из медсанбата сбежал. Второй у седьмого интересуется, нет ли там его.

К о р о б к о в. Ну?

С и н и ц а. Вот тебе и ну! Нету.

К о р о б к о в. А еще чего говорят?

С и н и ц а. Погоди… погоди… Седьмой говорит. — Гитлер сдох.

К о р о б к о в. Неужто сдох?

С и н и ц а. Сдох. Не то повесился, не то отравился.

К о р о б к о в. Врут. Не может быть, чтобы Гитлер подох, а немец все одно воюет.

С и н и ц а. Седьмой говорит — про Гитлера от самого Чуйкова слышал… Так что победа, Коробков! И подальше от стенки, а то как жахнет — и всё, был Коробков, нет Коробкова. И не получишь ты, Коробков, свои сто грамм за победу!

К о р о б к о в. Тьфу! Типун тебе на язык!

Т е о в наушниках возле старого радиоприемника.

Т е о (повторяет вслед за диктором). «Наш фюрер по-прежнему на посту, он вместе с защитниками Берлина отстаивает столицу. Он рядом с каждым из тех, кто сегодня решает судьбу Германии».

Г е л ь м у т. Мы нужны ему! Мы должны быть рядом с ним, а мы гнием в этой мышеловке!

Р е й н г о л ь д. Фюрер все еще в Берлине… Но ведь это опасно для его жизни.

Т е о (продолжая вслед за диктором). «Сражайтесь до последнего патрона, до последнего удара прикладом. Любое средство, которое помогает уничтожать большевиков, справедливо и благородно…»

Г е л ь м у т. Что ты замолчал?

Т е о. Музыка началась.

Г е л ь м у т. Какая музыка?

Т е о. «Гибель богов».

Г е л ь м у т. Там, где фюрер, там не может быть поражения! (Воодушевляясь.) Надеюсь, вы понимаете, что фюрер остается в столице не для того, чтобы сдаться русским, а для того, чтобы победить?

Т е о. Тише… (Прислушивается.) «Такие виды вооружения, как ракеты «фау-1», «фау-2», появились в тот момент, когда никто уже не верил в них. Новое секретное оружие превзойдет все, что знала до сих пор военная техника… Оно повернет ход войны…»

Г е л ь м у т. Дальше, дальше!

Т е о. Музыка.

Г е л ь м у т. Какая музыка?

Т е о. Опять «Гибель богов»… Всё… (Снял наушники.) Больше мы ничего не услышим.

Г е л ь м у т. Почему?

Т е о. Старая рухлядь. Отслужил свое.

Г е л ь м у т. Мы слышали самое главное — фюрер с нами. И у нас есть новое секретное оружие!

А н д р е й. Неужели вы верите этим басням?

Р е й н г о л ь д. Секретное оружие — басня?! Мне сам дедушка говорил… Один изобретатель придумал замораживающие снаряды. Когда такой снаряд разрывается, все вокруг леденеет. В радиусе трехсот метров.

А н д р е й. Сказки!

Т е о. Про управляемые снаряды «фау» тоже говорили, что сказка… А они разрушили Лондон!

У р с у л а. На Восточном вокзале… мне сказал один человек… он там работает… две недели стоит эшелон на боковой ветке… к нему не подпускают даже военных.

А н д р е й. Восточный вокзал давно в наших руках.

Г е л ь м у т. Почему ты не дала мне его прикончить?!

А н д р е й. Ты это можешь сделать в любую минуту. Но ты не сделаешь этого.

Г е л ь м у т. Сделаю.

А н д р е й. Нет, ты не так глуп. Тебя, видно, хорошо учили в этой твоей школе Напола… Ты прекрасно понимаешь, что, сохраняя мне жизнь, ты оставляешь себе шанс на спасение.

Г е л ь м у т. Да, меня хорошо учили в школе имени Адольфа Гитлера… Учили уничтожать большевиков. И ты увидишь — не зря учили. Скажи, Ренни, там, в подвале под магазином, много этих ящиков?

Р е й н г о л ь д. Целый штабель. В два ряда у стены…

Д и т е р. Что ты задумал, Гельмут?

У р с у л а. Я, кажется, поняла… Нет, нет, Гельмут, там, наверху, раненые, там госпиталь!

Г е л ь м у т. Там русские солдаты. Вот все, что я знаю. Там большевики. И любое средство, которое помогает их уничтожать, справедливо и благородно.

А н д р е й. Курт! Курт… Что случилось, Курт?

К у р т. Плохие новости, Андрюша…

А н д р е й. Это письмо от твоей жены?.. От сына?

К у р т. Это от друзей. Марту арестовали и бросили в концлагерь, а Вилли в приюте.

А н д р е й. Арестовали? За что?

К у р т. За что? За то, что я коммунист. За то, что она моя жена… Я очень боюсь за сына, Андрюша.

А н д р е й. Пусть он приезжает к нам.

К у р т. Это невозможно.

А н д р е й. А почему ты боишься за него? Ты думаешь, его там будут бить?

К у р т. Бить?.. Не знаю. Это не самое страшное. Ему искалечат душу. Его сделают зверенышем. Научат лгать, подличать, заставят убивать.

А н д р е й. Твой сын не может стать таким… Он похож на тебя, он добрый.

К у р т. А ты недурно стал говорить по-немецки. Если ты когда-нибудь попадешь в Германию… Впрочем, до этого далеко! А теперь прочь дурные мысли! Читай стихи, которые ты должен был выучить.

А н д р е й.

К у р т. «С ним сын молодой…» Каким он станет, мой сын… молодой?

Г е л ь м у т. Мы дали слово фюреру сражаться до конца. Сражаться, а не отсиживаться в подвале. И я клянусь, что мы сдержим это слово. И вы все… Ты, ты и ты! (Урсуле.) И ты тоже! Кого ты жалеешь? За кого ты заступаешься? Раненые? Раненых врагов нет. Есть живые и мертвые. Живых мы должны уничтожать. Это наш долг.

Т е о. Но раненые… уже не солдаты…

Г е л ь м у т. Среди них есть такие, которые снова пойдут в бой и убьют тебя. И если мы оказались в тылу противника… (Тео.) Ты говоришь — раненые не солдаты. Ты забыл того русского, у канала, с оторванной рукой… он продолжал стрелять и уложил десятка два наших.

Т е о. Вообще-то конечно…

Г е л ь м у т. У нас есть взрывчатка. И не воспользоваться ею — глупость. Нет, не глупость — предательство!

А н д р е й. Вы сошли с ума… (Гельмуту.) Вы сумасшедшие!

Г е л ь м у т. И ты взлетишь вместе с ними… А мы уйдем.

А н д р е й. Там, наверху, раненые. Многие никогда не поднимутся… Там женщины, врачи, сестры…

Г е л ь м у т. А летчики, которые сбрасывали на Берлин тысячи бомб, они спрашивали, где больные и где женщины, где старики и где дети? Это война. И ты, если бы ты мог… ты бы сам перестрелял нас из автомата. Но мы оказались хитрее и сильнее тебя. Ну вот, Тео, и пришел наконец наш час. Мы с тобой оставим свои имена в памяти немецкого народа! Ты помнишь тот день на стадионе, наш парад, который принимал фюрер?! Мы шли в строю рядом, помнишь?

Т е о. Помню.

Г е л ь м у т. Это была самая счастливая минута моей жизни. Я испытывал такое чувство… что нахожусь среди тех, которым доверена судьба Германии, кому фюрер оказал самую высокую честь… И когда мы повторяли слова клятвы, в душе моей было так светло и радостно, как никогда. В эту минуту я понял, что готов отдать свою жизнь фюреру. Оркестр заиграл марш, и я заплакал от счастья. Первый раз в жизни. Ты помнишь этот марш?

Возникают звуки марша.

Т е о. Помню.

Г е л ь м у т. Я смотрел на фюрера, и показалось, что и он смотрит на меня.

Т е о. Мы шли так, что трибуны стали аплодировать нам.

Музыка звучит все громче. Тео становится рядом с Гельмутом. Урсула и Рейнгольд присоединяются к ним. Последним становится Дитер.

Все поют:

А н д р е й. Они сумасшедшие! (Кричит.) Сюда! Сю-да! На помощь! А… а… а!

Все замолчали.

(Кричит.) На помощь! Помогите!

Г е л ь м у т (вскидывает автомат). Замолчи, или я убью тебя!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

А н д р е й сидит, прислонившись к парте. У р с у л а с автоматом в руках наблюдает за ним.

А н д р е й. Урсула!

Урсула не отвечает.

Урсула!

Урсула молчит.

Ты что, не слышишь меня?

У р с у л а. Нет.

А н д р е й. Послушай, Урсула.

У р с у л а. Не хочу. Замолчи.

А н д р е й. Там, наверху, раненые… Там мой друг Володя… Он спас мне жизнь, а я для него еще ничего не сделал… Он вытащил меня из воды, из ледяной воды, зимой. Снарядом пробило понтон, а он вытащил меня… Ты слышишь?

У р с у л а. Нет.

Входят Г е л ь м у т, Д и т е р, Т е о. Они приносят ящики со взрывчаткой, складывают их.

Г е л ь м у т. Я считаю, что бикфордов шнур надежнее.

Т е о. Ты можешь считать что угодно, но бикфордова шнура у нас нет.

Г е л ь м у т. А эта… твоя машинка… не сработает раньше времени?

Т е о. Часовой механизм обычно не подводит.

Гельмут, Дитер и Тео уходят.

А н д р е й. Вот они, твои немцы, Курт…

К у р т. Да, Андрей, это мои немцы.

А н д р е й.

Помнишь, ты думал о том, каким он станет, твой сын? Посмотри на них, Курт. Разве они люди?

К у р т. Люди, Андрей. Они заблуждаются, но они люди.

А н д р е й. В них нет ничего человеческого, если они могут… если они способны… Они таскают эти ящики, видишь? Ты понимаешь, зачем они их таскают?

К у р т. Да, понимаю.

А н д р е й. А я ничего не могу сделать… Они связали меня… Я кричал, но меня не слышат, тут такие стены… Их пятеро, кажется, они не похожи друг на друга, но все они… Ты посмотри на эту девчонку… она и автомат держать не умеет, но если я пошевельнусь, она выстрелит. Нет, Курт, они уже не люди.

Курт. Люди. И если им суждено остаться в живых, ты увидишь, что они люди.

А н д р е й. Ты говоришь так потому, что ты тоже немец.

К у р т. Я говорю так потому, что я коммунист.

А н д р е й. Объясни мне, Урсула, я все-таки не могу понять. Ты сидишь с автоматом и сторожишь меня. Но ведь это же ты, ты спасла мне жизнь. Зачем ты это сделала?

У р с у л а. Не знаю. Не могла смотреть… на это.

А н д р е й. Не могла смотреть. А когда вы взорвете раненых и меня вместе с ними? Как ты на это будешь смотреть?! Ах, да… ты этого не увидишь, вы успеете убежать.

У р с у л а. Замолчи.

А н д р е й. А если не замолчу, будешь стрелять?

Урсула молчит.

Развяжи меня, Урсула.

У р с у л а. Я сказала — молчи! Слышишь? Молчи!

А н д р е й. Ноги затекли… Развяжи хотя бы ноги.

У р с у л а. Нет.

А н д р е й. Слушай. Ты же девчонка, тебе не может быть по душе эта затея Гельмута. И не только тебе — всем вам. Почему же вы помогаете ему?! Боитесь его?

Урсула молчит.

Нет, не понимаю. Ты выбила нож из его рук. Не побоялась. Почему же ты вместе с ними идешь на такое преступление?!

У р с у л а. Если скажешь еще хоть слово, я буду стрелять.

А н д р е й. Пожалуй, и правда выстрелишь. Гельмут ведь приказал в случае чего стрелять. Я-то удивился: зачем он тебе дает автомат?.. А ты… смотри-ка, настоящий солдат.

У р с у л а. Я выполняю приказ.

А н д р е й. Выполняешь приказ? Тебя этому научили в приюте?

У р с у л а. В каком приюте?

А н д р е й. В котором тебя подгоняли прутиком.

У р с у л а. Откуда ты знаешь, что я была в приюте?

А н д р е й. Я это понял, когда ты рассказывала об этих девочках-подкидышах.

У р с у л а. Как ты догадался?

А н д р е й. Не знаю. Может быть, потому, что у меня тоже нет родителей.

У р с у л а. А у меня есть. Я их не знаю. Я их никогда не видела. Они бросили меня. И я ненавижу их.

А н д р е й. Я знал одного человека… немца. У него был сын. Совсем маленький. Его отдали в приют, потому что его мать посадили в концлагерь. Он, наверное, тоже думает, что его подбросили.

У р с у л а. Какое тебе дело до меня, до моих родителей! Я немка, а ты русский, и мы с тобой враги!

А н д р е й. Нет, вы все-таки не люди. Я думал, хоть в тебе есть что-то человеческое!

У р с у л а. Ты хочешь, чтобы я предала их? Они выполняют свой воинский долг. И я должна быть с ними до конца!

А н д р е й. От тебя зависит жизнь многих людей, ты можешь их спасти… Даже дикари не убивают раненых.

Входят Т е о, Р е й н г о л ь д, Д и т е р. Они приносят ящики со взрывчаткой, укладывают их.

Т е о. Осторожно, Ренни.

Р е й н г о л ь д. А что, может взорваться?

Т е о. Бывает. От удара, от выстрела.

Р е й н г о л ь д. Хм… Тогда мне лучше эти ящики не таскать… Не дай бог уроню. У меня иногда нарушается равновесие… внезапное головокружение. Наследственность по материнской линии.

Т е о. Иди, не то я покажу тебе наследственность!

Р е й н г о л ь д. Если что случится, пеняйте на себя.

У р с у л а. Тео, я больше с ним не останусь. Я лучше буду таскать ящики.

Дитер и Рейнгольд уходят.

Он все время заговаривает со мной.

Т е о. Ну и пусть. Тебе-то что?

У р с у л а. Он говорит, что там, в приюте, говорили неправду, что нас подбросили… что родителей арестовали, посадили в лагерь, а нам сказали, что мы подкидыши. Тео, я не верю… Откуда он может знать?.. Ведь этого не могло быть, не могло?! Я не верю, что фрау Ганзен обманывала меня. (Андрею.) Ты все выдумал, выдумал! Я не верю тебе, не верю. (Плачет.)

Т е о (забирает автомат). Вот что, давай сюда автомат и отправляйся отсюда.

У р с у л а. Куда? Мне некуда идти.

Т е о. Пойдешь к моей тетке. Она живет на Фридрихштрассе. Я дам записку. Или просто скажи, что тебя прислал Тео.

У р с у л а. Я боюсь.

Т е о. Чего боишься?

У р с у л а. Боюсь выйти на улицу. Там русские.

А н д р е й. Он прав. Надень белую повязку — никто тебя не тронет.

Т е о. Пожалуй, что так. Ну, иди, иди! Фридрихштрассе, двенадцать. Фрау Клара Кониц. Скажешь, что тебя прислал Тео. А я… Если я выберусь из этой переделки, я тоже приду туда.

Урсула уходит. Тео достает сигару, прикуривает.

А н д р е й. Много там этих ящиков?

Т е о. На тебя и одного хватит. Затянуться хочешь?

А н д р е й. Что это ты такой добрый?

Т е о. Считай, что я выполняю твое последнее желание.

А н д р е й. Тогда развяжи руки.

Т е о. Дураков нет. (Дает Андрею затянуться.) Ты прилично говоришь по-немецки. Кто тебя учил?

А н д р е й. В Москве, в Сокольниках, в одном доме с нами жили немцы.

Т е о. А что эти немцы делали в Москве?

А н д р е й. Они уехали из Германии, когда к власти пришел Гитлер.

Т е о. Понятно. Коммунисты. (Затягивается.) Да, хорошо бы сейчас оказаться на Фридрихштрассе, двенадцать.

А н д р е й. Ты был наверху, ты сам видел — всюду наши… Уйти вам некуда. Ну, взорвете… А дальше что? Вас тут же поймают. И расстреляют на месте.

Т е о. Да, если попадемся, расстреляют. На, потяни еще раз. (Дает затянуться Андрею, затягивается сам, вынимает из кармана портсигар.) Откуда у тебя эта игрушка? Трофей?

А н д р е й. Нет. Подарок.

Т е о. Ну, если подарок, на, держи. (Засовывает портсигар в карман Андрею.) Но боюсь, что он тебе не понадобится.

А н д р е й. Тебе тоже.

Тео усмехнулся; подражая трубе, напевает траурный марш.

Война кончается. Неужели тебе не хочется жить?

Т е о. Мало ли чего хочется! Мне вот, допустим, хочется у тети оказаться. И чтобы она поставила передо мной свою голубую кружку с молоком… А молока давно в Берлине нет. И дома моего тоже нет. Разбомбили. И где моя мама… не знаю. Можно, конечно, выбраться из этой мышеловки, переодеться в штатское или нацепить белую повязку…

А н д р е й. Что же тебе мешает? Ты предпочитаешь погибнуть как герой?

Т е о. Шкуру спасти можно. Но вот скажи мне… если я тебя сейчас отпущу, развяжу руки и скажу: «Беги!» И только одно условие — живым останешься только ты один. Согласен?

А н д р е й. Нет.

Т е о. Зачем же ты предлагаешь мне сделать то же самое?

А н д р е й. Разве это то же самое? Я хочу спасти людей, а ты готовишься их уничтожить.

Входят Г е л ь м у т и Д и т е р, укладывают принесенные ящики.

Г е л ь м у т. Взгляни, Тео, может быть, этого довольно?

Т е о (покачал головой). Чем больше, тем лучше.

Г е л ь м у т. Хорошо. Принесем еще.

Вбегает Р е й н г о л ь д.

Р е й н г о л ь д. Гельмут, она сбежала!

Г е л ь м у т. Кто?

Р е й н г о л ь д. У р с у л а. Она стояла позади меня, а потом я оглянулся — ее нет. Она сбежала.

Т е о. Ну и хорошо, что сбежала. Никому она здесь не нужна.

Г е л ь м у т. Дрянь!

Р е й н г о л ь д. Она нас выдаст!

Т е о. Не выдаст. А пропадать ей с нами… ни к чему.

Р е й н г о л ь д. Почему пропадать?

Т е о. Ты что, мой миленький, надеешься выбраться отсюда? Могу тебя успокоить, свиные ножки у деда жрать тебе не придется.

Р е й н г о л ь д. Зачем он меня пугает, Гельмут? Ты ведь сказал, что мы уйдем отсюда?

Г е л ь м у т. Уйдем. Тео не всегда удачно шутит. Пошли. С русским останется Дитер.

Гельмут, Тео и Рейнгольд уходят.

На стенах портреты великих немецких ученых — Гумбольдта, Кеплера, Лейбница, Вирхова. В о е н в р а ч заканчивает операцию, снимает маску, бросает резиновые перчатки в таз.

В о е н в р а ч (санитарам). Все. Забирайте.

Входит Т а м а р а.

Ну как там наш лейтенант?

Т а м а р а. Плохо. Бредит. Все время Андрея зовет.

В о е н в р а ч. Температура держится?

Т а м а р а. Повысилась.

В о е н в р а ч. Скажи старшине, чтобы еще раз позвонил Рощину…

Т а м а р а. Звонили. Сто раз звонили. Нету его нигде.

С а н и т а р ы вносят Л и ф а н о в а.

В о е н в р а ч. Маску. Перчатки. (Подходит к Лифанову.) Как дела, лейтенант?

Л и ф а н о в. Болит, зараза… Ну, ничего, потерплю. Вы бы только Андрюшку разыскали… мне бы тогда… спокойнее было.

В о е н в р а ч (делая знак Тамаре). Тамара, ты, кажется, говорила, что Андрея где-то видели?

Т а м а р а (растерянно). Да… Седьмой сказал, видели его… у Подтосина.

Л и ф а н о в. Видели?.. Слава богу.

В о е н в р а ч. Ну, лейтенант, в добрый час. Начинается операция.

К о р о б к о в и С и н и ц а проверяют линию. Появляется У р с у л а.

С и н и ц а. Стой! Коробков, смотри! Из подвала какой-то немец ползет со своим «фаустом». Ну, берегись, Коробков… Сейчас как… жахнет — и все, был Коробков — нет Коробкова…

К о р о б к о в. Где твой немец? Не вижу.

С и н и ц а. Да вот, гляди, из подвала лезет… (Пригнул Коробкову голову.) Лишняя она у тебя, что ли?

К о р о б к о в (обиженно). Лишняя… У меня не лишняя. Вот у тебя, я гляжу, лишняя. Какой же это немец, когда это… девка?

С и н и ц а. Вроде и верно, девка… А девка — что? Вот как вытащит пушку, как жахнет… и все, Коробков.

К о р о б к о в. Какая там пушка! Зонтик у нее… Не видишь, что ли?

С и н и ц а. А зачем этой рыбке зонтик? Дождя вроде нет? (Шепотом.) Это, Коробков, никакой не зонтик.

К о р о б к о в (сердито). Как не зонтик?

С и н и ц а. А так… Новое секретное оружие. «Фауст» замаскированный. Вот она сейчас жахнет… и все.

К о р о б к о в. Да она дрожит, бедняжка.

У стены, прижавшись, стоит У р с у л а, испуганно смотрит на солдат.

С и н и ц а. Немочка… Гляди, Коробков, ничего из себя немочка… Все на месте — ноги, руки…

К о р о б к о в. Девчонка… Чего она боится?

С и н и ц а. Нас боится. Тебя, Коробков, боится. Думает: вот как возьмет Коробков свой автомат, как жахнет… и все, нет немочки…

К о р о б к о в. Что я, ирод какой — детей стрелять?

С и н и ц а. Им Гитлер так объяснил, что мы для них хуже всяких иродов.

К о р о б к о в. Может, она голодная? Консерву ей дать… (Кричит.) Консерву хочешь?

Урсула испуганно смотрит, убегает.

А как думаешь, Синица, на что ей зонтик? Дождя-то нет.

Д и т е р (подходит к Андрею). На, глотни. Только быстрее, пока они не вернулись. (Подносит ко рту Андрея фляжку.)

А н д р е й (отпил). Болотом пахнет.

Д и т е р. Другой нет.

А н д р е й. И за то спасибо. Увидел бы Гельмут, тебе несдобровать бы.

Д и т е р. Он был бы прав.

А н д р е й. Зачем же ты дал мне воды?

Д и т е р. Пей.

А н д р е й (усмехнулся). Жалостливые вы. Перед тем как прикончить, напиться даете, покурить?

Д и т е р. Если бы это зависело от меня… я бы не стал тебя убивать.

А н д р е й. Не стал бы?

Д и т е р. Я не вижу смысла в том, что мы делаем… Война уже проиграна…

А н д р е й. Смысла не видишь, а взрывчатку таскаешь?

Д и т е р. Мой отец никогда не был нацистом. Я знаю, он не любил Гитлера, хотя никогда не говорил об этом. И все-таки он пошел на фронт… И воевал… И погиб… Не мог не пойти…

А н д р е й. Но если ты понимаешь, если не видишь смысла, так что ты тут делаешь со своим карабином?

Д и т е р. Я — часовой.

А н д р е й. Ты боишься Гельмута?

Д и т е р. Да, боюсь. Эти ребята из Напола — они фанатики… их специально отбирали… И Гельмут ни перед чем не остановится. Он вы́носил идею этого бессмертного подвига и доведет дело до конца.

А н д р е й. С твоей помощью.

Д и т е р. А что мне остается?

А н д р е й. Но ведь ты понимаешь, что это не подвиг, это — преступление, убийство?!

Д и т е р (тихо). Понимаю.

А н д р е й. Развяжи мне руки.

Д и т е р. Не могу.

А н д р е й. Развяжи.

Д и т е р. Нет.

А н д р е й. Ты хуже всех. Они все слепые, а ты… Ты трус, просто трус.

Входят Г е л ь м у т, Т е о и Р е й н г о л ь д. Они вносят и укладывают ящики. Рейнгольд роняет один из ящиков, испуганно отскакивает в сторону.

Р е й н г о л ь д. Ложись.

Все ложатся.

Т е о (после паузы, поднимаясь). Обошлось. (Рейнгольду.) Тебе все-таки не удалось отправить нас на тот свет.

Р е й н г о л ь д. Я вас предупреждал, у меня плохая координация. Мама за всю жизнь не разбила ни одной чашки, а я, очевидно, пошел в бабушку. У нее все валится из рук.

Г е л ь м у т. Выродок!

Тео склоняется над ящиком, захохотал.

Т е о. Гельмут, взгляни на эту взрывчатку. (Достает из разбитого ящика банку консервов.)

Г е л ь м у т. Что это значит?

Т е о. Это значит, что в ящиках все-таки консервы и мы наконец пожрем.

Г е л ь м у т (показывая на ящики). Консервы? Что за чертовщина!

Тео хохочет.

Что ты хохочешь?! Что ты ржешь?

Т е о. Смешно. Взрыв с помощью мясных консервов… Этого еще не бывало! Вот оно, наше секретное оружие! (Хохочет.)

Г е л ь м у т. Ты еще ответишь за эту подлую шутку, Тео! (Подходит к ящикам, вскрывает один из них.) Здесь взрывчатка. (Вскрывает еще один ящик.) И здесь. (Рейнгольду.) Где ты взял ящик с консервами?

Р е й н г о л ь д. Где взял? Там, где и вы… Нет, этот как будто стоял отдельно, возле бочек, у самой двери.

Г е л ь м у т (вскрывает еще один ящик). Взрывчатка. (Показывая на ящик, Тео.) Это не консервы, взрывчатка. Может быть, довольно?

Т е о. Для верности надо бы еще.

Г е л ь м у т. Пошли!

Р е й н г о л ь д. Послушай, Гельмут, раз уж так глупо получилось… может быть, мы все-таки поедим? У меня сосет под ложечкой.

Г е л ь м у т (ворчливо). Тебе бы только пожрать… Ладно, только поживее.

Р е й н г о л ь д. Если бы мне эти консервы предложили совсем недавно, я бы и в рот не взял. Боже мой, как готовит дедушкина кухарка!.. (Открывает банку.) Она делает такую телятину… м… м… Я обычно съедаю не меньше трех порций.

Т е о. А ты мороженую картошку на тухлом маргарине жрал?

Все, кроме Дитера, едят.

Г е л ь м у т (Дитеру). А ты почему не ешь?

Д и т е р. Не хочу.

Г е л ь м у т. Ешь!

Д и т е р. Я сказал — не хочу.

Г е л ь м у т (насмешливо). Может быть, ты хочешь отдать свою порцию русскому?

Д и т е р. Тут на всех хватит. И на него тоже.

Г е л ь м у т (с издевкой). Ты считаешь, что прежде, чем отправить человека на тот свет, его надо покормить перед долгой дорогой на небеса?!

Дитер молчит.

Ну, покорми его с ложечки. Когда придут русские, они тебя за это помилуют.

Т е о. Оставь его, Гельмут. Что ты к нему привязался?

Г е л ь м у т. Не люблю чистоплюев.

Р е й н г о л ь д. Боже мой, я даже не подозревал, что тушенка может быть такой вкусной!

Входит Н а у м а н.

Н а у м а н (поднимая руку с гранатой). Руки вверх? Сдавайтесь! Руки вверх! Руки вверх!

Гельмут рванулся к автомату.

Назад! Ни с места! Руки вверх!

Д и т е р. Господин Науман, это вы? Как вы сюда попали? Что с вами?

Н а у м а н. Откуда ты меня знаешь? Кто ты такой?

Д и т е р. Я ваш ученик. Меня зовут Дитер Раубах.

Н а у м а н. Нет, русский, ты меня не обманешь!

Д и т е р. Я немец! Мы все немцы.

Н а у м а н. Нет, вы русские, я вижу… Я вижу вас насквозь. Немцев в Берлине нет, они все в Москве. Там фюрер принимает парад победы.

Т е о (тихо). Он сумасшедший.

Н а у м а н. Сумасшедший?! Нет, я совсем не сумасшедший. Этот мальчик назвал меня «господин Науман»… Но разве вы сами не видите, что я не Науман? Вы не узнаёте меня? Не узнаёте? А я так похож… Ну? Не узнаёте? Я — Фридрих Барбаросса. Ученик Дитер Раубах, что ты знаешь обо мне?

Д и т е р. Господин Науман…

Н а у м а н. Говорю тебе — я не Науман, я Фридрих Барбаросса! Я жду ответа, ученик Раубах!

Д и т е р. Фридрих Первый Гогенштауфен, прозванный за рыжую бороду Барбаросса, родился в 1152 году…

Н а у м а н. Да, Раубах, ты прав, мне почти восемьсот лет. Продолжай, продолжай.

Д и т е р. Фридрих Барбаросса спит каменным сном в горе Кифгайзер и ждет, когда ворон известит ему, что Германия в опасности.

Н а у м а н. Правильно, Раубах! И тогда он проснется, разбудит своих воинов и спасет Германию! Что вы едите? Дайте мне. Я не ел уже несколько дней.

Т е о (насмешливо). Вы хотели сказать — восемьсот лет?

Н а у м а н. Да, конечно, восемьсот. Ты прав… Я очень хочу есть. Очень.

Р е й н г о л ь д. Садитесь, ваше величество. Тео, открой ему банку.

Н а у м а н. Только вы, пожалуйста, никому не говорите, что я здесь. Я скрываюсь в соседнем подвале… Там есть ниша, заставленная старыми бочками. У меня хороший матрац и мягкая перина. А еда кончилась… Я не помню, когда я ел в последний раз.

Тео протягивает Науману банку с консервами.

(Ест.) Как же ты не узнал меня, Раубах?! Я так любил тебя. Такого ученика, как ты, у меня не было за все тридцать семь лет моей педагогической деятельности… А ты знаешь, Раубах, что все мальчики из твоего класса погибли?

Д и т е р. Знаю.

Н а у м а н. Это я виноват, что они погибли.

Д и т е р. Вы? Почему… вы?

Н а у м а н. Я был плохим историком. Историк должен не только знать, что было, он обязан предвидеть… (Осматриваясь по сторонам.) Но ведь я… Я предвидел! Я знал. Я все знал наперед. Я знал, что все кончится катастрофой. Но я скрыл это от всех. И твои товарищи погибли. Они верили мне, но я не сказал им правду. Сперва я не мог решиться, я боялся… я хотел жить. А потом я забыл… правду. Она куда-то ускользнула, исчезла. И мне стало легко жить. Меня уважали, награждали… А потом вдруг я нашел ее… несколько дней назад… Там, в нише, за бочками… Я спал каменным сном почти восемьсот лет… У меня все затекло, Раубах…

Г е л ь м у т. Возьми у него гранату, Дитер.

Н а у м а н. Гранату я вам не отдам. Вы дети, а граната — это не игрушка. Граната — это смерть… А ты, Дитер, должен жить… Ты умный, одаренный мальчик, у тебя прекрасная голова, и ты когда-нибудь принесешь славу Германии! (Испуганно.) А эти… они хотят тебя уничтожить? Ты у них в плену. Я спасу тебя. (Вскакивает, заносит над головой руку с гранатой.) Отпустите его! Развяжите ему руки!

Д и т е р. Господин Науман, я свободен, мои руки не связаны.

Н а у м а н (показывая на Андрея). А он? Почему он связан?

Г е л ь м у т. Утихомирь старика, Тео.

Н а у м а н. Отпустите его! Развяжите ему руки!

Тео быстрым движением связывает руки Наумана, старик испуганно смотрит на Гельмута.

(Дитеру.) Скажи ему, что я ни в чем не виноват. Я всегда честно служил фюреру. Я воспитывал своих мальчиков как воинов великой Германии… Я был награжден высшим орденом. И мои мальчики пали смертью храбрых, как герои. Скажи ему, пусть он сохранит мне жизнь.

Г е л ь м у т. Тебя никто не трогает, убирайся отсюда вон, старый болван!

Н а у м а н. Куда? Отсюда нет выхода, мальчик. А мои воины спят в горе Кифгайзер каменным сном, и я не смог их разбудить. Может быть, ты их разбудишь, Дитер?

Т е о. Пойдемте отсюда, папаша.

Г е л ь м у т (Дитеру). Ты останешься с русским.

Гельмут, Тео, Рейнгольд и Науман уходят.

Д и т е р. Он всегда был молчаливым человеком, учитель Науман. Но когда он начинал говорить, мы прислушивались к каждому его слову. А он, оказывается, не верил в то, что говорил… Он боялся?! Я верил ему больше, чем отцу, я бегал к нему домой. И не только я, все наши ребята… Он вдохновлял нас даже в самые трудные минуты. И после Сталинграда… Когда мы собирались у него и он говорил, каждый из нас был готов умереть… отдать свою жизнь Германии. И они, все ребята из моего класса, они отдали свои жизни. Он их послал. А сам… Какую правду он забыл? Почему он ее забыл?

А н д р е й. Потому, что боялся своего… Гельмута.

Д и т е р. Господин Науман боялся? Этот старик, который ходил с высоко поднятой головой и которому первым кланялся сам господин директор? Нет, он не боялся. Он верил. Я помню его глаза, когда он говорил. Он верил в каждое свое слово. Неужели он лгал? И какую правду он забыл? Да, да, я вспомнил… ходили слухи, что его сын был коммунистом и он выгнал его из дома, отрекся от него.

А н д р е й. Что ты рассуждаешь о сумасшедшем старике, когда ты сам… сумасшедший!

Д и т е р. Почему… сумасшедший?

А н д р е й. Он забыл правду, а ты знаешь ее!

Д и т е р. Я… знаю?

А н д р е й. Да, знаешь! И готовишься к преступлению, вместо того чтобы спасти…

Д и т е р. Тебя?

А н д р е й. Нет, всех, кто наверху, — раненых, женщин, врачей.

Д и т е р. Я не могу их спасти. Что я могу сделать… один?!

А н д р е й. Я сделаю. Но ты должен развязать мне руки.

Д и т е р. Нет, нет…

А н д р е й. Трус. Ты просто трус. Слушай, Дитер, ты же не Гельмут. Ты же не сможешь жить после этого… ты не сможешь смотреть никому в глаза.

Д и т е р. Да, не смогу… Но ты же знаешь Гельмута… он убьет меня. Хорошо, пусть лучше убьет… (Развязывает руки Андрею.)

А н д р е й. Быстрее! Они сейчас вернутся.

Д и т е р. Гельмут убьет меня… убьет…

А н д р е й. Не бойся, Дитер!

Д и т е р (развязывая Андрея). Господи, что я делаю?

А н д р е й. Живей… Поторопись!

А н д р е й. Что делать, командир?

Г а й д е н к о. Смекай, Андрюшка.

А н д р е й. У меня нет времени… Ни минуты… Сейчас они вернутся, и я должен успеть…

Г а й д е н к о. Не спеши, Андрей. Обдумай каждый шаг. Не оступись… Ошибешься — и сам погибнешь, и людей не спасешь.

А н д р е й. Но у меня считанные секунды…

Г а й д е н к о. Когда мы с тобой в сарае у немцев сидели и ты зубами развязал мне руки… помнишь? Что я делал?

А н д р е й. Ты до самой ночи не показывал виду, что ты уже не связан.

Г а й д е н к о. А дальше? Вспомни, что было потом…

А н д р е й. Потом? Ночью, когда сменился часовой, ты попросил вывести нас и только на улице бросился на него.

Г а й д е н к о. Пусть они думают, что у тебя руки связаны. А когда они подготовят взрыв и уйдут, ты выдернешь запал. Ты все понял?

А н д р е й. Понял, командир, понял.

Д и т е р. Они идут! Чего ты ждешь? Беги!

А н д р е й. Дитер, держись так, как будто ничего не произошло. Я связан. Ты понял меня? Я связан. Понял?

Входят Г е л ь м у т, Т е о и Р е й н г о л ь д, укладывают ящики.

Г е л ь м у т. Сходите еще раз, и хватит.

Рейнгольд, Тео и Дитер уходят.

Ну что, русский, не повезло тебе? Зачем только ты полез в этот подвал? Ты, конечно, не подозревал, что тебя здесь ожидает. Что поделаешь… война.

А н д р е й. Война… Но она кончается. И кончается нашей победой.

Г е л ь м у т. Может быть, ты и прав. Но тебе-то что от этого? Твоя судьба все равно не изменится. Что для тебя победа, которую ты не увидишь?

А н д р е й. Я ее вижу.

Г е л ь м у т. Видишь?

А н д р е й. И ты ее видишь. Поэтому ты взбесился и от ненависти готов на все. Но ты рано торжествуешь.

Г е л ь м у т. Ты еще на что-то надеешься?

А н д р е й. А ты?

Г е л ь м у т. Что — я?

А н д р е й. На что ты надеешься?

Г е л ь м у т. У нас есть оружие. И мы уйдем к своим. И будем снова сражаться. И даже если мы потерпим поражение, мы начнем новую войну. Германия никогда не сложит оружия.

А н д р е й. А что, если ты не уйдешь отсюда?

Г е л ь м у т. Не ты ли меня удержишь?

А н д р е й. Может быть, и я.

Г е л ь м у т. Ты веришь в чудеса.

А н д р е й. Верю.

Г е л ь м у т. Тебе только и остается надеяться на чудо. Но чуда на этот раз не будет. Это я тебе обещаю. Ты и все они там, наверху, взлетите на воздух, потому что я ненавижу вас. Ты должен понять, русский. Я не остановлюсь ни перед чем. Если я не сотру тебя с лица земли, ты сам сделаешь все, чтобы уничтожить меня. Это закон жизни. Ну, скажи, если бы у тебя были развязаны руки, что бы ты сделал?

А н д р е й. Я бы пристрелил тебя.

Г е л ь м у т. Вот видишь, я прав, ты бы всех нас уничтожил.

А н д р е й. Нет. Я бы не тронул Дитера, Тео и даже этого Ренни.

Г е л ь м у т. А меня?

А н д р е й. А тебя бы пристрелил! Как бешеную собаку.

Г е л ь м у т. Ну что ж, это для меня большая честь — ненависть врага. А этих недоумков, которые таскают ящики, чтобы взорвать вас, ты бы пощадил?

А н д р е й. Они таскают ящики потому, что боятся тебя. Потому, что если бы не ты… не такие, как ты… они были бы людьми.

Вбегает У р с у л а.

Г е л ь м у т. Ты? Зачем ты вернулась?

У р с у л а. Гельмут, я сама это видела… Из подвала вышел какой-то старик… У него была граната… он бросил ее… как-то неловко… Она разорвалась, он упал… его ранило… и русские… их санитары положили его на носилки и отнесли в лазарет…

Г е л ь м у т. Ну и что?

У р с у л а. Там не только русские. Я видела, как из лазарета вышли две женщины, немки… Русские врачи оказали им помощь. Я хотела уйти от вас… убежать. Мне было страшно одной, но с вами… еще страшнее. Когда я вышла наверх, мне было уже все равно, что со мной сделают. Но русские меня не трогали. А когда я увидела, что они подобрали этого несчастного старика… Гельмут, вы не должны этого делать! Это грех… это большой грех!

Г е л ь м у т (заметив белую повязку на руке Урсулы). Что у тебя на руке? Белая повязка?! (Бросается к Урсуле, бьет ее по лицу.) Дрянь! Продажная шкура!

Андрей бросается на Гельмута, выбивает у него автомат, опрокидывает его на пол.

А н д р е й. Гад!

Гельмут и Андрей борются, пытаясь дотянуться до автомата. Урсула застыла в испуге. Вбегают Т е о, Р е й н г о л ь д и Д и т е р с ящиками.

Г е л ь м у т. Тео, на помощь! Ренни! Дитер!

Тео и Рейнгольд бросаются на Андрея, связывают его.

(Поднимаясь.) У него были развязаны руки? Кто его развязал?! (Урсуле.) Ты, гадина?!

У р с у л а. Нет, клянусь, я не развязывала его…

Г е л ь м у т. Врешь! Ты! Поэтому ты и сбежала? Развязала ему руки и сбежала?!

А н д р е й. Никто меня не развязывал. Я сам.

Г е л ь м у т. Не считай меня дураком. (Тео и Рейнгольду, показывая на Урсулу.) Свяжите ее. Она пожалела русского. Ну что ж, пусть разделит его судьбу. (Тео и Рейнгольду.) Что вы стоите, как чурбаны? Вы что, не слышите? Связать ее!

Р е й н г о л ь д (Гельмуту). Ты хочешь оставить ее здесь, с русским?

Г е л ь м у т. Вы что, не слышали моего приказа?

Т е о. Урсула, скажи мне: зачем ты это сделала?

Д и т е р. Она этого не делала. Оставьте ее. Это я… развязал его.

Т е о. Ты?

Р е й н г о л ь д. Предатель!

Т е о. Дитер? Это неправда. Ты это сделал?

Д и т е р. Да то, что вы задумали… то, что задумал Гельмут, — это бесчеловечно. Когда я увидел учителя Наумана, я понял… Нельзя убивать безоружных. Даже на войне. И даже в таком положении, в котором мы оказались. Я не хочу быть убийцей.

У р с у л а. Тео, там, в лазарете, не только русские, там наши… Я сама видела, как туда понесли старика с гранатой.

Д и т е р. Учителя Наумана?

У р с у л а. Я не знаю, кто он… (Тео.) А во дворе русский повар кормит детей. Кухня стоит возле самой стены этого подвала… где-то здесь, совсем рядом.

Г е л ь м у т. Разнюнилась! Русской каши захотела! Ты лучше покажи им свою повязку!

Т е о. Ну и что? Нам всем придется надеть эти повязки. Гельмут, ты должен отказаться от своего плана. Тем более что ты знаешь то, чего не знают они.

Р е й н г о л ь д. Чего мы не знаем?

Г е л ь м у т. Тео, молчи! Слышишь, я приказываю тебе молчать!

Т е о. Нет, Гельмут, хватит. Пусть они знают правду. Еще два часа назад русские ворвались в рейхстаг, их танки были на Фридрихштрассе и у рейхсканцелярии… Всё. Нам капут. Война кончилась. И мы не должны… взрывать эти ящики.

Г е л ь м у т. Так. А ты что скажешь, Рейнгольд, ты, который дал слово самому фюреру?

Р е й н г о л ь д. Вообще-то, Гельмут, Тео, наверное, отчасти прав… в чем-то… (Испуганно посмотрел на Гельмута.) Нет, ты не сомневайся, я буду с тобой до конца.

Г е л ь м у т. Тебе не стыдно, Тео? Из всех вас только Рейнгольд остался настоящим солдатом. Но не надейтесь, что я позволю вам нацепить белые повязки и спокойно выйти отсюда. Ренни, свяжи Дитера.

Т е о. Не трогай его, Ренни!

Г е л ь м у т. Рейнгольд! (Направил автомат на Тео.) Ты знаешь меня, Тео. Если понадобится, я убью тебя.

Рейнгольд связывает Дитера.

Т е о (тихо Урсуле). Уходи отсюда. Живо!

Урсула бежит к выходу.

Г е л ь м у т. Назад! Стоять на месте!

Урсула останавливается.

А теперь, Тео, приведи в порядок свои нервы и принимайся за дело.

Тео не двигается.

Времени в обрез, Тео. Нам надо торопиться.

Тео все еще стоит на месте.

Ну?

Т е о. Не пугай меня, Гельмут. Ты не выстрелишь.

Г е л ь м у т. Почему не выстрелю?

Т е о. Потому, что ты не хуже меня знаешь… выстрел может вызвать детонацию и взрыв. Ты не станешь рисковать своей драгоценной жизнью.

Г е л ь м у т. Ошибаешься, Тео. Я выстрелю, даже если это будет стоить мне жизни. И потом… ты ведь рыцарь… неужели ты хочешь, чтобы погибла эта девчонка?

Т е о. Отпусти ее.

Г е л ь м у т. Она останется, пока ты не подготовишь взрыв.

Т е о. Я всегда знал, что ты бесчувственная скотина, но что ты такая гадина… Хорошо, отпусти ее, и я сделаю все.

Г е л ь м у т (вскинул автомат, направил его на Тео). Ну?

Тео, поколебавшись, начинает прилаживать взрывное устройство.

В о е н в р а ч, м е д с е с т р а, с а н и т а р к и. На операционном столе л е й т е н а н т Л и ф а н о в. Идет подготовка к операции.

В о е н в р а ч. Скальпель… Зажим… Тампон… Я спросила у Андрея: «Кто тебе сказал, что у меня счастливая рука?» — «Все», — говорит. А я подумала: нет, так говорят только те, кто остался жив. Хочу, чтобы лейтенант тоже мог сказать, что рука у меня счастливая. Скальпель… Зажим… Тампон…

Продолжается операция.

К о р о б к о в и С и н и ц а.

С и н и ц а. Коробков, а где у нас еще катушка?

К о р о б к о в. Моя — вот она.

С и н и ц а. А моя? Моя где?

К о р о б к о в. Твоя? Ты и скажи, где она.

С и н и ц а. В подвале забыл! Где мы с тобой, Коробков, в тупик уперлись.

К о р о б к о в. Ну?

С и н и ц а. Вот тебе и ну. Придется обратно в подвал лезть.

К о р о б к о в. Выходит, надо лезть.

С и н и ц а. А не страшно в подвал-то лезть?

К о р о б к о в. Чего бояться-то?

С и н и ц а. А вон, видел… старик-то этот с гранатой, он из подвала вылез… Влезем мы с тобой в подвал, Коробков, а там еще один старичок с гранатой… Как жахнет!

К о р о б к о в. Вот уж истинно — язык без костей! Тьфу на тебя, балаболка!

С и н и ц а. Не ценишь ты меня, Коробков. А ведь не зря в народе говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Г е л ь м у т. Ты поставил часовой механизм на десять минут?

Т е о. Да, на десять минут.

Г е л ь м у т. Много. Хватит и пяти.

Т е о. Мы не успеем уйти достаточно далеко.

Г е л ь м у т. Ставь на пять. Нам далеко и не надо. Я не уйду далеко, пока сам не услышу взрыв. Ставь на пять минут. Ну?!

Тео поставил.

Г е л ь м у т. Вижу… Снимай предохранитель.

Т е о. Снял.

Г е л ь м у т. Включай.

Т е о. Включай сам.

Г е л ь м у т. Ничтожество! Уходите вое! Быстро!

Р е й н г о л ь д. Скорее, скорее! (Убегает.)

Г е л ь м у т (Урсуле). Ты что застыла? Или хочешь остаться с ним?

У р с у л а. Господи… (Убегает.)

Г е л ь м у т (Тео). Ну, живо!

Тео уходит.

(Дитеру.) Ты думал, что этот русский спасет тебе жизнь… в благодарность за предательство?! (Нажимает ручку часового механизма.)

Возникает усиленный звук метронома.

У вас еще много времени — целых пять минут. (Уходит.)

Л и ф а н о в. Андрей… Андрюша, где же ты? Где ты, Андрей?

А н д р е й. Я здесь, лейтенант.

Л и ф а н о в. Где? Я не вижу…

А н д р е й. Внизу, в подвале.

Л и ф а н о в. Что ты там делаешь? Почему не подойдешь ко мне?

А н д р е й. Я не могу.

Л и ф а н о в. Что с тобой?

А н д р е й. Мне осталось жить… всего пять минут, Володя.

Л и ф а н о в. Пять минут? Откуда ты знаешь?

А н д р е й. Часовой механизм рассчитан на пять минут. Ты слышишь этот звук?

Л и ф а н о в. Слышу.

А н д р е й. Через пять минут, произойдет взрыв. И мы взлетим на воздух. И я. И ты. Все.

Л и ф а н о в. И ты так спокойно говоришь об этом?

А н д р е й. Я ничего не могу сделать. Я связан.

Л и ф а н о в. И ты… не боишься смерти?

А н д р е й. Боюсь. Я не хочу умирать. Но я ничего не могу сделать. Они связали меня, а сами ушли. Ты слышишь, как идет время?

Л и ф а н о в. Я ничем не могу тебе помочь. Я лежу на операционном столе, и врачи борются за мою жизнь. Неужели они борются напрасно?

А н д р е й. Если бы я мог, я отдал бы свою жизнь, чтобы спасти тебя, и всех, и Тамару. Я сделал все, что возможно… Прощай, Володя.

Л и ф а н о в. Нет, Андрей, так умирать нельзя. Ты слышишь меня? Так умирать нельзя.

А н д р е й и Д и т е р. Стучит метроном.

А н д р е й. Так нельзя умирать. Нельзя.

Д и т е р (молится). Аве Мария…

А н д р е й. Что ты там шепчешь?

Д и т е р. Это молитва… (Продолжает молиться.)

А н д р е й. Когда мне было пять лет, мама учила меня играть на рояле… Она ставила метроном рядом со мной, и я играл гаммы. С тех пор я не слышал этого звука… Как ты думаешь, сколько уже прошло времени?

Продолжается операция.

В о е н в р а ч. Скальпель… Тампон. Еще один. Зажим. Вот он, наконец-то… Гляди, Тамарочка. Видишь? Осколок маленький, а какой вредный… Зажим. Еще зажим.

Т а м а р а. Вера Алексеевна, вы думаете… есть надежда?

В о е н в р а ч. Надежда… всегда есть. А ты иди отсюда, Тамарочка, иди… Пусть старшина еще раз позвонит Рощину… может, появился Андрей.

Тамара уходит.

А н д р е й. Ты все молишься…

Д и т е р. А что я еще… могу?

А н д р е й. Ну, молись… А я, я должен жить… (Пытается освободиться, бьет связанными ногами об парту, перекатывается ближе к шкафу, опираясь спиной о шкаф, поднимается и резким ударом головы разбивает стекло.)

Д и т е р. Что с тобой? У тебя кровь.

А н д р е й. Ничего. (Поворачивается спиной к разбитому стеклу и пытается перерезать краем стекла ремень, которым связаны его руки.) Время… Сколько осталось времени?!

Д и т е р. Я не знаю… Мне кажется, что пять минут уже давно прошло…

А н д р е й (продолжая перетирать ремень). Часы не ошибаются. Если бы прошло пять минут, мы бы с тобой уже не разговаривали.

Д и т е р. Что ты там делаешь? Ты даже не успеешь приготовиться к смерти. Повторяй за мной слова молитвы…

А н д р е й. Я не собираюсь умирать, Дитер! (Освобождает руки, развязывает ноги, подбегает к ящику со взрывателем.)

Д и т е р. Скорее! Чего ты ждешь?

А н д р е й. Черт! Я не знаю, в какую сторону поворачивать эту ручку. Вверх или вниз? Я не видел, в какую сторону он отжимал ручку.

Д и т е р. Кажется, вниз… Да, Гельмут нажимал ее вниз.

Стучит метроном.

А н д р е й. Ну, Дитер, теперь молись. Я поднимаю ее вверх. И если мы ошиблись… (Поворачивает ручку, наступает тишина.)

Л и ф а н о в. Почему так тихо… Андрюша?

А н д р е й. Тихо… И правда тихо. Когда я был маленький, умер дедушка, и я сказал отцу, что я вырасту и сделаю так, что больше никто не будет умирать. Теперь я понимаю, что этого сделать нельзя… Но все-таки иногда можно отогнать ее…

Л и ф а н о в. Кого, Андрюша?

А н д р е й. Смерть. Ты будешь жить, Володя. Взрыва не будет. Я выключил эту проклятую машинку.

Заканчивается операция. Входит Т а м а р а.

В о е н в р а ч (медсестре). Ну, Тамарочка, наш лейтенант родился в сорочке. Скажу по совести — боялась я за него. (Заметив, что Тамара взволнованна.) Что с тобой, Тома? Что случилось?

Т а м а р а. Там… внизу, двери, которые заколотил старшина… В подвал… Доска оторвана… Андрей ушел туда, через подвал.

А н д р е й развязывает Д и т е р а.

Д и т е р. Надо вынуть запал.

А н д р е й. Ты все еще дрожишь? Не бойся. (Вынимает запал.)

Д и т е р. Ты спас мне жизнь. Я хочу знать, как тебя зовут.

А н д р е й. Меня зовут Андрей.

Т а м а р а. Андрей! Андрей!

А н д р е й. Кто меня зовет?

Т а м а р а. Это я, Тамара.

А н д р е й. Тамара. Тома, ты?

Т а м а р а. Я. Я, Андрюша. Ты жив? Ты мне только скажи: ты живой?

А н д р е й. Живой, Тома.

Т а м а р а. Ты обещал вернуться. Ты обещал найти меня.

А н д р е й. А как же! Вернусь… Теперь-то обязательно вернусь. Тут, понимаешь, такая заваруха была, думал, больше не свидимся. А теперь… Вот что я хотел тебе сказать, Тома… Когда все тут окончится, давай жить в одном городе. Согласна?

Т а м а р а. Да, согласна… Но ты ведь собирался поехать в Воронеж, к своему лейтенанту, а я в Брянск поеду.

А н д р е й. Что-нибудь придумаем… Вместе в школу ходить будем… для взрослых. И в кино.

Т а м а р а. Андрюша, а ты правду говоришь, что ты живой?

А н д р е й. Правду, Тома, живой.

Вбегает Г е л ь м у т.

Г е л ь м у т (огляделся). Ах, вот оно что… Ну, нет, вы рано радуетесь. (Стреляет в Андрея.)

Андрей падает.

(Дитеру.) А теперь твоя очередь. Ты умрешь как предатель, Дитер Раубах! (Вскидывает автомат.)

Вбегает Т е о, ударом ноги вышибает автомат из рук Гельмута, набрасывается на него, сбивает с ног.

Вбегают У р с у л а и Р е й н г о л ь д.

Т е о. Ты бешеная собака… Таким, как ты, нельзя давать в руки оружие.

Д и т е р. Андрей… Андрей… ты слышишь меня, Андрей? Он убил его!

В подвал врываются К о р о б к о в и С и н и ц а.

К о р о б к о в. Руки вверх! Руки вверх! Все!

С и н и ц а. Кто стрелял? Я спрашиваю: кто стрелял?

Урсула, Дитер, Тео и Рейнгольд смотрят на Гельмута.

Вбегают Т а м а р а и Б а р а б а н о в.

Т а м а р а (бросается к Андрею). Андрей! Андрюша! Ты слышишь меня? (Берет портсигар, раскрывает его — звучит знакомая мелодия. Тамара встает.)

Коробков, Синица и Барабанов обнажают головы.

Л и ф а н о в. Дома у меня на чердаке… велосипед тебя дожидается. Я его в рогожу завернул. Ты на велосипеде-то… умеешь?

З а н а в е с.

1972