Письмо первое. ПЕВИЦЕ

Здравствуйте, уважаемая Марина Садовская!

Отчества Вашего, к сожалению, не знаю, так что вынужден обращаться к Вам по имени. Сегодня смотрел по телевизору концерт с Вашим участием и, знаете, ужасно захотелось поговорить с Вами. Только, ради бога, не подумайте, что я из тех зануд, которые учат всех и каждого, как надо жить и работать.

Конечно, такие послания Вы получаете мешками. И кто только Вам не пишет! Это и понятно: звезда, кумир и все прочее. Честно говоря, мне даже неловко — человек завален письмами, а я подбрасываю ему еще одно. Да еще, вдобавок, считаю, что уж мое-то письмецо самое интересное для Вас и нужное…

Время сейчас позднее, во всех домах окна темные, а мне не спится. Ну, со сном у меня вообще дела неважные, случается, бодрствую до утра. Раньше я пытался бороться с бессонницей, но потом махнул рукой. Где-то даже вычитал, что бессонница — спутница одинокого человека. Так что после полуночи мозг мой работает вовсю, мыслей столько, что голова пухнет. А поделиться, увы, не с кем… Впрочем, я отвлекся, извините.

Впервые, Марина, я увидел Вас лет шесть назад. Как сейчас помню, октябрь месяц, сыро, ветрено, за окном моросит дождь, словом, унылая пора. Включил я свой «Рекорд» — и вдруг на экране Вы! Ни на кого не похожая. Я, признаться, к эстраде равнодушен. Все эти электрогитары, современные ритмы, похожие друг на друга песни и исполнители — вся эта шумная легковесность меня раздражает, Но вы — совершенно иное явление. В вас я обнаружил и глубину, и Личность, и много такого, что не могу описать словами, а могу лишь чувствовать…

С тех пор, Марина, я не пропускаю Ваших выступлений. В прошлом году Вы гастролировали в нашем городе, и мне удалось попасть на Ваш концерт. Для этого, правда, пришлось переплатить спекулянту десять рублей, но я готов был отдать за билет и больше. Жаль только, что место было в двадцать первом ряду. Хотя, с другой стороны, лицом к лицу, как говорится, лица не увидать…

Только не подумайте, что я из тех фанатиков, которые при виде «звезды» теряют рассудок и для которых фото кумира с автографом — предел мечтаний. Мне достаточно того удовольствия, которое я получаю от Вашего пения. Хотя, сознаюсь, Ваше появление на, экране телевизора для меня всегда праздник. Даже привычка появилась — накануне Ваших выступлений почти всегда бреюсь. Вам это, конечно, покажется странным чудачеством, ну так я и есть человек странный. Живу я замкнуто, уединенно, после работы — сразу домой, общаюсь, в основном, с книгами, газетами, телевизором и оттого, наверное, помаленьку дичаю…

Опять отклонился от темы, извините. Так я, пожалуй, и не доберусь до главного, из-за чего сел за письмо.

Собственно говоря, цель моего письма тоже в каком-то смысле странная. Я решил поделиться с Вами, дорогая Марина, некоторыми опасениями за Вашу творческую судьбу. Вас, должно быть, удивит такое заявление. Чего ради, спрашивается, дилетант лезет со своими опасениями! Но иногда, знаете ли, человеку со стороны легче заметить то, на что не обращают внимание профессионалы.

Мне еще раньше показалось, а сегодня я в этом убедился, что Вы переживаете нечто вроде спада. Другие, возможно, этого спада не замечают. Ведь внешне, вроде бы, ничего не изменилось. Вы по-прежнему хороши, смотреть и слушать Вас — одно удовольствие. Но я — то воспринимаю Вас, если так можно выразиться, оголенными нервами. Звучит высокопарно, но это так. Человек я очень чувствительный. Особенно если говорить о людях, чьи судьбы мне далеко не безразличны. (К мысли о моей сверхчувствительности отнеситесь, пожалуйста, серьезно! В 1962 году, будучи в командировке во Фрунзе, я проснулся среди ночи от острого желания покинуть гостиницу. Так змеи и прочие гады покидают свои норы, предчувствуя землетрясение. Впрочем, я остался лежать в постели, а через семь часов действительно произошло слабое колебание почвы. Как видите, обостренность моих органов — не выдумка).

Какие же признаки спада я у Вас заметил? Раньше Вы каждую песню превращали в маленький спектакль. Смотришь, бывало, и думаешь: господи, да ведь она могла бы с блеском сыграть в любой трагедии и комедии! Но теперь почему-то Ваш театр начинает уступать место обычным эстрадным приемам. По-человечески, наверное, Вас можно понять: игра требует много сил, гораздо проще только петь. Тем более что популярность все равно гарантирует Вам успех у публики. Но мне, преданному Вам зрителю, очень не хочется, чтобы Вы сдавали позиции. Природа, Марина, наделила Вас таким талантом, что Вы просто не имеете права успокаиваться на достигнутом.

И еще мне показалось, что Вам начал изменять вкус при выборе песен. Ну зачем Вам понадобился этот пошлый шлягер «На крыльях любви»? К чему было выходить на сцену с глупой песенкой «Не обнимай, не понимая»? Ах, если бы Вы знали, как мне было за Вас обидно. Мне так и хотелось крикнуть в телевизор: «Садовская, что Вы с собой делаете?!» Поверьте, я испытывал горечь, когда Вы пытались расшевелить зал, приглашая публику бить в ладоши. А ведь прежде Вы до этого не опускались — зал сам откликался в нужные моменты…

Только не обижайтесь, Марина, на мои замечания. Повторяю, будь Вы мне безразличны, не сидел бы я во втором часу ночи, размышляя о Вашей судьбе. Я боюсь, что успех сыграет с Вами злую шутку. Он ведь убаюкивает, завораживает, а зритель жесток. Сегодня он хватает сумки, кошельки, кулоны с изображением кумира, а завтра — забывает о нем навсегда. Чтобы удержаться на гребне, нужен вечный поиск. Не правда ли?

Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что Вам не хватает режиссера, который обладал бы незаурядной фантазией. Знаете, даже мне, дилетанту в эстраде, иногда приходят в голову более интересные решения. Вот, скажем, песня «Не улетай», которую Вы часто исполняете. Я бы ее подал зрителю так.

В глубине сцены, на огромном экране, возникают в темноте кинокадры: ночной аэродром, самолеты, самолеты, самолеты… К взлетной полосе медленно ползет авиалайнер. Грохот двигателей. Мигание бортовых огней. Светящаяся цепочка иллюминаторов. Несколько минут до старта… Вы появляетесь незаметно, хрупкая и беззащитная на фоне реактивной техники. На Вас длинный свободный плащ вроде балахона. Потоки воздуха раздувают его, как бы гоня Вас прочь от самолета. Вашего лица не видно — лишь маленькая фигурка в полумраке сцены… Гул двигателей стихает вдали, куда уполз для взлета лайнер с любимым. Тогда только Вы начинаете петь. Луч прожектора выхватывает Ваше лицо, возможно, по нему бегут слезы… Песня звучит, как мольба, как заклинание. Но судьба беспощадна: на экране проносится взлетающий «ИЛ-62». Воздух содрогается от рева двигателей. И резко — тишина. Звездное небо — и тишина. Любимый все-таки покинул Вас. И тогда с пронзительной болью Вы поете последние строки, медленно растворяясь во тьме…

Разумеется, это лишь грубая схема. Детали можно уточнить. Например, Вы бредете среди берез, а самолеты проносятся низко над рощей. Чем плохо? Или взять песню про журавлей. Я бы опять использовал экран, по которому пустил бы журавлиный клин. Они летели бы и курлыкали, так это, знаете, щемяще курлыкали, чтоб за душу хватало. А Вы бы пели… Представляете, Марина, какое в сумме получилось бы воздействие! Самый черствый зритель не удержался бы, пожалуй, от слез, Не стану перечислять все, что придумалось во время моих ночных «вахт». А фантазирую я во тьме частенько. Как говорится, строю прожекты. Конечно, чепухи рождается изрядно, но иногда возникает кое-что занятное. Бывает даже, что хочется тут же вскочить с постели и взяться за осуществление замысла. Но, согласитесь, никто не позволит мне вторгаться в чужой огород, каждый сверчок должен знать свой шесток…

Осмелюсь спросить Вас, Марина, как Вы представляете свою жизнь лет, скажем, через пятнадцать! Я потому задал этот вопрос, что человек, пока он молод, редко размышляет о своей дальнейшей судьбе. Старость ему кажется чем-то бесконечно далеким, а про смерть он и вовсе не думает. Как сказала в автобусе одна старушка, молодость прошла — не сказалась, старость пришла — не спросилась… Процесс вполне естественный, ничего страшного в нем нет. Однако женщины почему-то воспринимают «закат» чуть ли не как трагедию. Вот почему я завел разговор на эту деликатную тему. Для эстрадной певицы думать о своем будущем просто необходимо, поскольку она рано или поздно вынуждена расстаться со сценой. Певица, как и спортсмен, должна уходить вовремя. Мне вспоминается история одного известного футболиста, любимца болельщиков. Он позволил себе поиграть пару лишних лет и в результате дождался свиста трибун. Те, кто недавно восхищались им, теперь орали ему: «С поля!». Мне было бы обидно, если бы с вами произошло то же самое. В театре или на концерте, понятно, свистеть не будут, там публика повежливей. Но что может быть для людей Вашей профессии печальней такой вежливости!

Вам, наверное, эта тема неприятна, но Вы не должны обижаться на человека, который искренне желает Вам добра. При расставании со сценой многое, конечно, будет зависеть от Ваших близких, в частности, от мужа. Спокойная семейная гавань — лучшее пристанище после долгого плавания. Ходят слухи, что Вы недавно развелись… Скорей всего, это обычная сплетня, распространяемая обывателями. Впрочем, развод — дело житейское, особенно для людей искусства. Возможно, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, Марина, что Вы, как и я, человек одинокий. То есть, друзей у Вас, не сомневаюсь, хоть пруд пруди. Но в смысле душевной близости, по-моему, Вы одиноки. Хотелось бы, чтобы рядом с Вами был настоящий Друг, способный понять и поддержать Вас в трудную минуту. Мне в голову даже пришла бредовая мысль, что я вполне мог бы стать таким Другом, хотя я старше Вас лет на двадцать…

Письмо свое заканчиваю. Поймите меня правильно, я не пытался Вас поучать. Еще раз прошу не обижаться за советы. Помните, среди миллионов телезрителей есть один, который искренне стремится быть Вам полезным.

Желаю Вам успехов и личного счастья.

Снегирев Александр Георгиевич

P. S. Интересно, как она реагировала бы на мое послание?

Скорей всего, посмеялась бы…

Загрузка...