Дверной проем для бабочки

Глава вторая

Это неправда, что Карлосу не нравились женщины. Наоборот, очень нравились. Но с некоторых пор только белокожие и светловолосые. И, хотя там, где он вырос, почему-то считалось, что такие женщины очень холодные и в семейной жизни только и делают, что спят да моются, они всё равно казались ему очень соблазнительными. Карлос даже подозревал, что именно эта их холодность его и привлекает. Женщины его родины — распаренные, извивающиеся, стонущие под мужчиной, скользкие от страсти, колышущие грудями и задами, горячие, темноволосые — перестали его интересовать. Их любовь была пахучей и жаркой, как и вся тамошняя жизнь. Не за этим Карлос пробирался в Нью-Йорк! Правда, кроме того единственного случая, он никогда не дотрагивался до высоких и длинноногих светловолосых женщин — недоступных, как манекены в витрине роскошного магазина. Но зато здесь, в Нью-Йорке, он часто мог их рассматривать, иногда даже с очень близкого расстояния — настолько близкого, что ощущал их запах, приятный, немного искусственный, совершенно без примеси пота и ещё чего-то терпкого, чем пахли все те женщины, которых он знал раньше. Он подозревал, что у этих тоненьких белокожих женщин и волосы-то на теле по-настоящему не растут. Как у манекенов!

Поселившись в Нью-Йорке, Карлос стал подрабатывать в строительной компании. В тот день их бригаду послали в большой магазин готовой одежды. Карлос вместе с другими перетаскал на свалку несколько десятков этих самых манекенов. Манекены были в основном женские, в натуральную величину, белые, гладкие, приятно пахнущие духами и пластиком. Конечно, в присутствии друзей-приятелей — дурачка Хозе и толстяка Джо — он точно так же, как и они, хихикал, хватая манекены за холодные маленькие груди и бил их ногой так, что отлетали улыбающиеся безволосые головы. Но когда дурачок Хозе повалил одну из больших кукол на землю — ту, у которой были широко расставлены ноги, — и сам завалился на нее, двигая выпуклой задницей и преувеличенно тараща глаза, в душе у Карлоса что-то дрогнуло: слишком уж похожей показалась ему эта пластиковая худышка на ту самую… и он чуть не побил дурака. Толстый Джо, кажется, что-то сообразил и хотя заслонил Хозе, бормоча про возможные неприятности, но потом таскал манекены уже без всяких шуток, хмуро поглядывая на недоумевающего приятеля.

Карлос тогда еле дождался конца рабочего дня, сказал Джо, что не повезет сегодня всю компанию, как это было у них заведено, домой, что у него дела. Толстяк понимающе и почти оскорбительно для Карлоса улыбнулся и потащил дурачка Хозе к станции метро. Карлос выждал ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выкурить сигарету до самого фильтра, и юркнул в переулок, где в больших железных кузовах лежал готовый к отправке строительный мусор. Она — Карлос почти сразу назвал ее Мэри в честь той, безымянной, тоже названной им про себя Мэри, — лежала на куче строительных осколков и тряпья. Розовая в тусклом косом свете фонаря, она казалась бы совсем живой, если бы не грубо прикрепленные руки и неестественно вывернутая голова. Но это ерунда! Главное, что она почти не пострадала: несколько царапин не в счёт…

Карлос и сам не очень понимал, что с ним происходит. Неожиданно задрожавшими потными руками он обнял Мэри и прижался к её груди, к жёсткому выпуклому лобку. Запах был все тот же, только на этот раз с примесью сухой пыли от штукатурки, и, пока Карлос тащил её к своей машине — огромному разваливающемуся шевроле, — этот запах внушал ему странные ощущения. Карлос казался себе то извращенцем-насильником, то почему-то похитителем трупов. Он открыл багажник и уложил туда Мэри аккуратно и чувственно, как укладывал бы в брачную постель невесту. А сам уселся за руль, но ещё долго не заводил двигатель, бессмысленно глядя в темноту.

День, когда Карлос перебирался через границу в Штаты, в бесконечный, распалённый солнцем и угрозой Техас, целиком сохранился в его памяти. Ночью он заблудился, замерз и понял, что зря пренебрег советами знающих людей и оправился в путь в темноте и совершенно один. К утру холод и страх сменились вялым отчаянием и безразличием. Несмотря на то что Карлос привык считать себя настоящим мужчиной — мачо, он даже пожалел, что до сих пор не попался патрульным. Тогда бы его накормили и отправили на грузовике обратно в Мексику. Но вокруг было совершенно безлюдно, и вдобавок он не знал, по какую сторону границы находится.

Карлос добрёл до серого пыльного шоссе, которое понемногу начинало накаляться под утренними лучами и вдали чуть шевелило хвостом в сгущающемся, как каша, мареве. Карлос пошёл навстречу этому смутному движению, не понимая, удаляется ли он от патрульных и границы или, наоборот, возвращается к ним. Просто передвигал ноги, равнодушно думая о том, что если к полудню не доберется до жилья и воды, то упадет и тогда перейдет совсем другую границу, переходить которую страшновато, но легко и, наверное, даже приятно.

…Он так никогда и не понял, в какой момент это произошло. Прямо под огромным, неожиданным в этой раскаленной пустыне зеленым дорожным знаком с тогда ещё непривычной надписью на английском стояла Она. Карлос никогда не был особенно набожным и только в детстве, под ворчание матери, с трудом высиживал в церкви воскресное утро. Поэтому сквозь обволакивающую его дымку безразличия, зноя и накатывающей, как усталость, жажды он только удивился, да и то не очень сильно, что она одна, без младенца. Подойдя поближе, Карлос удивился ещё больше: Она казалась по-неживому белой, может быть, даже чуть розоватой, и необычайно тоненькой. Он мог хорошо Её разглядеть, потому что Она стояла в обтекающем её горячем воздухе совершенно обнаженная, и её чёткая тень на асфальте бесстыдно повторяла и худую длинную шею, и торчащие соски, и просвет между ногами. Она улыбалась Карлосу ласково, немного по-матерински, но при этом отстранённо, как улыбаются приятному воспоминанию. А потом придвинулась к нему совсем близко, обняла-прижалась своим хрупким телом, и Карлос через майку и шорты ощутил её жёсткие груди и выпирающий лобок. И пахла Она невероятно — чистой, холодной, как пластик, кожей и чуть-чуть духами.

А потом Она оторвалась от земли и, казалось, на секунду взлетела вместе с Карлосом. Но нет, не взлетела, а только легко повисла на нём, откинувшись на руках и скрестив длинные ноги у него за спиной, сразу сделавшись меньше, съёжившись по его ощущениям до размера ладони, которой он поддерживал её сухую невесомую спину. Карлос снова почти не удивился: ни её позе, вроде бы жадной и откровенной, ни собственным проснувшимся чувствам. Такой женщины просто не могло быть в этой раскалённой пустыне… Карлос — настоящий мужик, мачо — не обращая внимания на невозможность происходящего, так и зашагал с ней по неизвестно куда ведущему шоссе. От его равномерных движений Она покачивалась; Карлос чувствовал, как Она прижимается к нему, как расслабляются мышцы Её ног, когда он подбрасывает Её, и снова напрягаются. Она двигалась так, как и положено настоящей женщине: покорно подставляя себя мужчине, но добавляя в это движение что-то и от себя — крохотную короткую судорогу впалого живота в самом конце, когда прижаться ближе уже невозможно. Но не было у Карлоса тяжёлого и горячего биения внутри, не было знакомого ощущения грязноватой и сладковатой мути… Только прохладная невесомость, как в детском сне, когда нет никакой неловкости, когда невозможное становится простым и осязаемым. Ладонь, в которой сосредоточились его ощущения, оставалась сухой, и он продолжал двигаться вперед, шаг за шагом, а Её руки обнимали его ласково и доверчиво.

…Когда сзади послышался шум приближающегося автомобиля, Карлос даже не обернулся, не попытался спрятаться. Она же вздрогнула, но посмотрела не за его плечо, а прямо в глаза. И тогда ему показалось, будто не он был в Ней, а, наоборот, это Она вошла в него. Вошла и замерла. Рядом с Карлосом остановилась полицейская машина с включёнными мигалками. Пожилой патрульный с явной неохотой открыл окно, впуская жару в кондиционированное нутро. Он окинул Карлоса внимательным взглядом, хмыкнул и спросил:

— Вам нужна помощь, мэм? Что-нибудь приключилось с машиной? Тут недалеко автозаправка и мастерская. Давайте я вас туда подброшу. Нехорошо девушке ходить пешком под таким солнцем.

Карлос почти не знал английский, и в тот момент ему показалось, что он ослышался. Но, ещё не успев удивиться, понял, что подозрительный пограничный патрульный видит перед собой не низкорослого оборванного мексиканца, а высокую худенькую женщину с яркой белой кожей. Что это Она спасает его, прикрывая собой. Карлос не знал, что отвечать, и только неопределенно покачал головой. Его как бы и не было на этом пустынном шоссе, под колючим солнцем и таким же колючим взглядом полицейского. Он даже почему-то не смог обрадоваться, когда патрульная машина обогнала его и вскоре растворилась в струящемся воздухе. Карлос постоял, подождал и пошел дальше, ожидая, что Она вот-вот вернется. Изо всех сил прислушивался к себе, но ничего не слышал. Она больше не появлялась. Её больше не было. Она растворилась в нём без следа, оставив только ощущение легкости и восторга — и внезапной пустоты в занывшей ладони… Понимая уже, что потерял Её, Карлос упрямо шёл вперед, приминая старыми кроссовками плавящийся асфальт.

Карлосу нужно было добраться до Майами: там жили земляки, которые приютили бы на первое время и даже помогли бы с документами. А уж оттуда… Но почему-то он сразу отправился в далёкий Нью-Йорк. Временами он вдруг ощущал в себе присутствие той безнадёжно исчезнувшей, невероятной, но совершенно реальной, живой женщины. Она как бы протискивалась в него краешком жёсткого тела. Ладонь сразу загоралась, и он пытался поймать Её внутри себя — такую, какой запомнил, но каждый раз Она ускользала, и ему оставалось только смотреть и смотреть на эту пульсирующую пустую ладонь… Тогда Карлосу становилось очень плохо. Это была не любовь, это было не влечение, а что-то совсем-совсем другое, необъяснимое, но очевидное, как и само Её явление — тогда, на дороге. И он упрямо двигался на север, как будто знал, что именно там, в Нью-Йорке, он сможет найти Её, и на этот раз Она уже не ускользнёт. Нью-Йорк в его представлении был тем самым местом, где живут высокие, тонкие, пахнущие прохладой белые женщины.

Сотни раз, уже находясь в Нью-Йорке, Карлос говорил себе, что всё это ему почудилось, что это был бред, безумное видение пустыни. Но ничего поделать с собой не мог. Он точно знал, что это случилось на самом деле, даже как-то раз заглянул в церковь в Гарлеме и попытался что-то объяснить толстому благополучному священнику. Но тот только выпучил глаза, совсем как дурачок Хозе, и, покосившись на статую Святой Девы, зашикал на Карлоса, обозвал пьяным идиотом и развратником. Предположить такое! Карлос быстро ушёл из церкви: разговор вполне мог закончиться в полиции, а ему, нелегалу, это было совсем ни к чему. К тому же, будь он верующим по-настоящему, он бы и сам как-нибудь объяснил себе Её необычное появление. А так… Была Она бредом или нет, но он понимал, что других привычных ему женщин он уже не сможет выносить никогда. Всякий раз когда дурачок Хозе в страхе или удивлении произносил: «Иисус-Мария, Святая Дева!», Карлос вздрагивал, напружинивался и шикал на него, точно так же как когда тот громко портил воздух или запускал руку в карман при виде какой-нибудь широкозадой красотки. Конечно, дурачок Хозе не был мачо, но даже толстяк Джо, безусловно, настоящий мачо, перестал в присутствии Карлоса божиться вслух. Может быть потому, что оба они — и Хозе, и Джо — знали о нём что-то такое, чего он и сам о себе не знал.

…Карлос вздохнул и снова закурил. Его руки всё ещё подрагивали. Конечно, лежавшая сейчас в багажнике Мэри — только напоминающий Её грубый манекен. Но лёгкость, худоба и твёрдость пластикового тела… И ещё этот запах… Что он собирался делать с куклой, Карлос не думал, но бросить её там — в куче мусора, посреди обломков — он не мог. И в то же время понимал, что невозможно привезти Мэри домой — в крохотную комнатушку в Бронксе, где жил вместе с толстяком Джо и дурачком Хозе. Да и держать эту куклу у себя было бы немыслимо, страшно и как-то неловко. Так и оставил Мэри в багажнике.

Весь следующий день Карлос был хмурым и не улыбался шуточкам дурачка Хозе — как обычно, глупым и потому смешным. Мусор ещё не отправили на свалку; теперь рабочие наваливали в те же кузова обломки перегородок и к концу дня от манекенов не осталось и следа. Но вечером, когда Карлос добрался до дома, дурачок Хозе вынул из сумки, в которой он носил обед, безглазую лысую пластиковую голову и, смеясь, поставил её на стол. Карлос так закричал на него, как если бы тот притащил в дом чью-то настоящую голову, и потребовал немедленно выбросить эту дрянь. Дурачок Хозе схватил свою добычу и умчался с ней в туалет, а толстяк Джо тревожно посмотрел на Карлоса и положил руку ему на плечо.

— Слышишь, Карлос, — сказал толстяк, — может всё же сходим к бабам? Чёрт с ними, с деньгами! Возьмём твою машину и по-быстрому… Не так уж это и дорого, если в машине. Ведь нужна же иногда человеку баба, а?

Карлос и раньше в ответ на такие предложения только рычал и мотал головой. Сейчас же, когда в багажнике лежала Мэри, он и представить себе не мог, что в темноте машины какая-то тяжёлая, остро пахнущая грязная баба быстро и равнодушно зашарит руками или ртом у него между ног…

— Ну, знаешь, — толстяк потупился, — ты это… на дурачка орёшь, а сам… Может тогда сам… Ну это… Сам с собой… Нельзя же так!

Если бы! Если бы Карлос мог, как когда-то в детстве, делать это сам с собой! Но его руки… вернее, рука — та самая ладонь, еще помнившая невесомую тяжесть её спины… Толстяк Джо даже попятился, и его взгляд из сочувственного превратился в непонятный, мутный и даже враждебный. Он пробормотал, что, если Карлос окончательно перепугает дурачка Хозе, тот может сбежать, а им вдвоём платить за комнату… Ну и потом, до появления Карлоса, они с дурачком прекрасно водили баб сюда — и поодиночке, и вместе. А теперь… Карлос, в конце концов, всего лишь третий жилец.

Той ночью Карлос почти совсем не спал. В короткие неуловимые мгновения, когда он ускользал из унылой комнаты с попукивающим во сне дурачком и шумно сопящим Джо, он видел себя в большом полутёмном зале, полном странных существ — то ли манекенов, то ли людей. Иногда это были женщины с живыми лицами и мягкими тонкими руками, а нижняя их половина оказывалась холодной, наивно и грубо сработанной из пластика. Другие, наоборот, сверху были гулкими и твёрдыми, но зато их бёдра и соблазнительные ягодицы — горячие и упругие — излучали жизнь. Возвращаясь из сна в свою комнату, Карлос ещё успевал сообразить, что побывал вовсе не в зале. Потому что потолок неожиданно начинал уходить косо вверх, снаружи проникал свет, и Карлос догадывался, что находится внутри огромного багажника, крышку которого и принимал за потолок. Он вздрагивал, вспоминая о лежащей в машине Мэри, и поворачивался на другой бок.

На следующую ночь Карлос не выдержал. Как был, в одних трусах, он прокрался на цыпочках мимо толстяка Джо и вышел из дому. Оглядел мрачную пустынную улицу и, не совсем ещё понимая, куда собрался идти, свернул за угол к припаркованной машине. Прямо на тротуаре, привалившись спиной к ржавой дверце его шевроле, сидело какое-то существо. Даже с расстояния в несколько шагов Карлосу показалось, что он ощущает запах перегара, грязи и нищего сумасшествия. Почувствовав присутствие Карлоса, оно подняло голову и, разлепив мутные глаза, рассмеялось. Карлоса охватил непонятный ему самому гнев; он подскочил поближе и уже хотел пинком отбросить бродягу от машины, но вдруг обнаружил, что перед ним не привычный бездомный, а женщина. Белокожая — это было заметно даже в темноте, — худая, с нежным удлиненным лицом и короткими светлыми волосами. Карлос покачнулся. Неужели Она?.. Женщина опять рассмеялась и мотнула головой.

— Ну что, сладкий, пойдем? Только баксы вперед!

Карлоса качнуло ещё раз. Женщина кое-как поднялась и протянула к нему руки. Руки были знакомые — длинные и тонкие, переходящие в выпирающие ключицы. Сквозь грязную майку угадывались крохотные грудки.

— Давай, сладкий, время-то деньги, сам понимаешь. Будешь доволен. Я ведь знаю, что вам, мексам, нужно. Знаа-аю!

Она торопливо оперлась на багажник, привычно и легко сдернула с сухих ягодиц ободранные штаны и прилегла всей грудью на прохладный металл, обхватив машину руками, как будто слившись с ней. Карлос вдруг отчётливо увидел лежащую там, внутри, Мэри и понял, что вчерашний сон злобно и болезненно прорывается в его действительность. Карлос подошёл ещё ближе, чуть наклонился над разинутым, как жадный рот, острым женским задом и понял, что ему необходимо срочно проснуться. Захотелось рассердиться, рассвирепеть — так, чтобы стало на всё наплевать. Но не получилось. «С-сука! — беспомощно прошипел он про себя. — Да я тебя, блядь!..» И сразу почувствовал, как загорелась ладонь, как сделалось сухо во рту. До дома, до постели, бежать было всего ничего. Но когда он взлетел на второй этаж и ворвался в сонную комнату, то дышал так, как будто тащил на своих плечах ещё по крайней мере несколько Карлосов — и тащил их издалека, может быть, от самой мексиканской границы.

Сдерживая дыхание, он плюхнулся на кровать, и сразу же толстяк Джо приподнял голову от подушки, посмотрел на него совсем не сонными глазами и хотел что-то сказать. Но не сказал, а отвернулся к стене. Дурачок Хозе, наоборот, приподнялся и сел на постели. Он робко — как обычно, когда говорил с Карлосом — улыбнулся и вдруг выпалил:

— Уезжай ты отсюда, Карлос. Зачем мучаешься? Ты же сильный и умный, ты можешь по-другому. Был бы я таким, как ты… Ну банк ограбь, что ли. Ты же можешь, я знаю. А потом домой обратно, шмыг — и никто тебя не найдёт! Уезжай, дело тебе говорю.

Карлос хотел, как обычно, шикнуть на него, но ещё не справился с колотящимся сердцем и поэтому только помотал головой. Но слова дурачка навели его на неожиданную мысль. Эта мысль как будто заметалась по телу, заставляя подёргиваться от нетерпения руки и ноги. Ну конечно же, как он сразу не догадался! Не обращая внимания ни на дурачка Хозе, ни на снова повернувшегося к нему Джо, Карлос вскочил, выхватил из шкафа джинсы, тоненькую пачку сбережённых денег и, сунув ноги в кроссовки, оказался в захламленной прихожей. Объяснять что-либо Джо он сейчас не мог, а дурачок Хозе только хихикал и кивал головой, решив, наверное, что Карлос просто следует его совету. В дверях Карлос задержался, пожал плечами и крикнул в полутьму, что уходит и чтобы больше его не ждали, пусть сдадут его койку, если найдут желающего. Теперь, когда лихорадка вдруг оставила его и новая мысль прочно осела в голове, он неторопливо спустился по лестнице и деловито направился к машине.

Отвратительной женщины нигде не было видно: может быть, её кто-то подобрал? Да какая разница! Карлос остановился и стал с сомнением разглядывать свой шевроле. Он купил машину сравнительно недавно за сто долларов, сам не очень понимая зачем. Этому мастодонту было лет двадцать, но всё же он почти исправно колесил по дорогам, только вот бензин жрал всеми своими восемью цилиндрами немилосердно. Карлос задумался, прикидывая в уме, какое расстояние он может проехать на имеющиеся у него деньги. Получалось, что не очень большое. Но это ладно, это уж как-нибудь. Не стоит сейчас зацикливаться на таких мелочах.

Карлос завёл двигатель, снова вылез из машины, надел джинсы и на всякий случай ударил кулаком по капоту и багажнику: ржавые, никуда не годные замки плохо работали и в дороге, на скорости, могли не удержать крышки. Багажник совсем не хотел закрываться; пришлось снова ударить по нему — уже изо всех сил, и только тогда раздался необходимый щелчок. Карлос вырулил из переулка и покатил в сторону Манхэттена. Было раннее утро, поэтому он рассчитывал благополучно проскочить все пробки, проехать под Гудзоном и, оказавшись в Нью-Джерси, беспрепятственно мчаться и мчаться на юго-запад, туда, в Те гас, на пустынное шоссе…

Он уже добрался до Центрального парка и катил вниз по Пятой авеню, когда почувствовал, что происходит что-то невероятное: он услышал глухие ритмичные удары, явственно доносящиеся до него сквозь шум и скрежет древнего двигателя. Карлос вспомнил, что там, в багажнике, лежит забытая им Мэри, и мгновенно покрылся ледяной влагой. Пустынная, ещё недавно казавшаяся сонной и безмятежной Пятая авеню почудилась ему враждебной, катящейся на него, как локомотив, стеной — ещё более ужасной, чем полный полуживых манекенов зал-багажник из его сна. Но ещё через секунду всё встало на свои места, потому что он вдруг подумал: может быть… Может быть, Мэри каким-то непостижимым для него образом обернулась той самой Мэри… А он, дурак, держал Её всё время взаперти! Невероятно… конечно, невероятно! Но разве всё остальное — то, что происходит с ним или вокруг него в последнее время — так уж обычно и объяснимо? И если он уверен, что тогда, на границе, Она была живой и настоящей, то что могло бы помешать Ей сегодня оказаться в багажнике его машины?

От непонятного, но пьянящего восторга, тоже пришедшего откуда-то из снов, волосы на голове у Карлоса зашевелились. Если это Она… не в дурманящем мареве пустыни, а здесь, сейчас, посреди трезвого холодного города… Не останавливаясь, Карлос повернулся всем телом назад, желая всё же убедиться, что ему не показалось, что нетерпеливые тюкающие звуки действительно исходят из багажника. Но в то же мгновение он услышал громкий и неожиданный крик — почти вопль — и ещё успел заметить, как длинный, тяжелый капот его машины наезжает на беззащитно вытянувшего вперёд руки и разинувшего от ужаса рот человека в очках. Карлос, отчаянно пытаясь вывернуть руль, но уже понимая, что времени не хватит, только зажмурил глаза. Удар. Карлоса тряхнуло, крик оборвался, и почти сразу — новый удар. Карлоса прижало к рулю, а потом выбросило из сиденья и на секунду прилепило лицом к ветровому стеклу. Этой секунды было достаточно, чтобы Карлос снова почувствовал жаркий ветер Техаса и увидел удаляющуюся, сверкающую под бешеным солнцем нагую фигурку…

Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти в себя и сообразить, что он сидит в уткнувшемся в дерево шевроле и тупо смотрит на вздыбившийся от удара капот. Карлос тут же вспомнил, что, кажется, сбил человека, и заплакал. По-настоящему, горько, взахлёб. Но не потому, что, может быть, лишил кого-то жизни: всё-таки он был мачо, настоящим мачо, и ему уже приходилось убивать — там, далеко, на родине. И не потому, что теперь его путешествие наверняка оборвётся и он не скоро попадет на то шоссе, к зелёному дорожному знаку. Он плакал из-за собственной глупости. Бездарной и невыносимой глупости! Настоящая Мэри, кем бы он её не считал — миражом, фантазией, ожившим манекеном или ангелом, посланным ему с небес, — неожиданно вернулась к нему вот прямо здесь, в машине, и всё могло быть так хорошо! Но уже не будет… Потому что сейчас приедет полиция, обнаружит труп, разберётся с его липовыми документами и с ним самим — жалким идиотом, не сумевшим-таки донести-довезти Её так, как хотел, как должен был…

В это время в приспущенное боковое стекло робко постучали. Карлос медленно повернул голову. Перед ним, чуть пригнувшись и неуверенно улыбаясь, стоял худой и очень бледный человек с искривлёнными очками на носу.

— Ради бога, извините! — сказал он и замотал головой. — Я побежал прямо на красный свет, я знаю! Ужасно неприятно, что из-за меня вы разбили машину. Но не волнуйтесь, я компенсирую вам ущерб. Поверьте, я ведь сам виноват, а вы поступили благородно, не пожалев свою машину. Хотя нет, что я говорю? Знаете, от испуга я немного…

Карлос невыразительно, как совсем недавно на капот, посмотрел на чёрный с блестящими отворотами пиджак, на выбившуюся из-под него белую рубаху со смешным бантом у подбородка. — А этот… откуда взялся? — подумал он и отвернулся.

— Э-э, послушайте, с вами-то всё в порядке?

Человек в кривых очках схватился за ручку двери, но открыть не смог и тогда, прихрамывая, обежал машину и влез на пассажирское сиденье. Он внимательно посмотрел на Карлоса, увидел ещё не просохшие слезы и снова забормотал, что он жив и всё прекрасно, и горевать не о чем, хотя, конечно, он понимает, как Карлос испугался. Наверное, ещё сильнее, чем он сам. Потому что убить человека — это очень страшно. Но он-то жив! И за машину заплатит столько, сколько нужно! А Карлос вдруг услышал, что двигатель, несмотря на удар, работает исправно, и подумал, что, может быть, ещё не всё потеряно. Дурацкая надежда, но… Он подал машину назад и она, послушно ворча, отползла от дерева. Тогда он развернулся и поехал, совершенно забыв о своем неожиданном пассажире. Тот все еще что-то говорил — не то испуганным, не то успокаивающим тоном, когда Карлос понял, что обманывает сам себя и теперь ему уже никуда не убежать. Не только из-за полиции. Он обернулся слишком резко и спугнул Её… и вообще… всё время думал о ней всякие глупости… назвал ее Мэри, идиот! Да ещё притащил в машину ненужный, ни на что не годный манекен! Карлос резко свернул направо, в подвернувшийся проезд через Центральный парк. Выжимая из двигателя последние силы, он перевалил через бровку тротуара и загнал машину глубоко в кусты, под склоненные к самой земле ветви деревьев.

Откинувшись на сиденье, Карлос увидел, что у очкарика-пассажира течет из носа кровь, расползаясь некрасивыми черными кляксами на белом полотне рубахи. А пассажир, молчавший всё то время, пока Карлос гнал машину, снова заговорил, и было видно, что хлюпающий нос сильно ему мешает, но он старается этого не замечать. Карлос не обращал на него никакого внимания — он вслушивался в себя как человек, который вернулся в свой старый заброшенный дом и напряжённо прислушивается к скрипу половиц, боясь и надеясь принять его за знакомые с детства шаги… Невольный попутчик продолжал что-то говорить, но из глубокой задумчивости Карлоса вывел не его голос, а совсем другой звук — одинокий удар, там, в багажнике; потом ещё один, погромче. Очкарик поперхнулся посредине какой-то фразы и резко обернулся. Ещё ничего не понимая, Карлос тоже — медленно, очень медленно — повернул голову назад. И как раз вовремя. Небольшой люк, соединяющий багажник с кабиной, с громким щелчком открылся, и Карлос увидел, как из темноты показалась длинная, тонкая, белая и совершенно живая рука с растопыренными пальцами.