Двое из будущего. 1904 -…

Глава 20

— То есть ты за то, чтобы я оставил здесь склад и поставил тебя на реализацию наших товаров? Так я тебя понимаю?

— Да, именно. Но не только это я хотел сказать. А что если нам здесь наладить какое-нибудь производство? Оружия вашего, например?

— Это какого же?

— А минометов!

Я нахмурил брови. Идея, честно, казалась мне не очень хорошей. Зачем здесь иметь подобное производство, кто потом его здесь будет покупать? Наши вояки? Нет, им удобнее чтобы завод стоял где-нибудь в западной части Империи, где транспортное плечо было коротким. К тому же помимо просто производства минометов, необходимо было подумать еще и производстве тротила. А его-то мы в этой части страны точно делать не собираемся, а озабочиваться его доставкой не было ни желания, ни экономической целесообразности. И потому я ответил:

— Нет, Егорыч, ничего подобного мы здесь делать не будем. Смысла это особо не имеет. У нас в Новгороде заводик литейный имеется, так что все там и будем делать. Тем более для минометов трубы нужно изготавливать качественные, а здесь их сделать не так-то просто. Оборудование покупать надо, специалистов тащить. Зачем этим заниматься, когда у нас и так уже все готово под столицей? Смысл?

— Ну, ладно. Не желаете минометы, так может гранаты? А что, дело это не сложное. Да оно и сейчас налажено, поставляй только тротил. Я бы с легкостью взялся за это дело.

И опять же — тротил. Не проблема его сюда доставить, проблема в объемах доставки. Да и опять же — зачем? Все это можно производить у нас под боком, до минимума сократив транспортные расходы. И все готовые изделия вояки могли бы получать у нас в одном месте, что было бы весьма удобно для всех. Что я и объяснил Мурзину. И он, хоть и расстроился моим доводам, но принял их, посчитав разумными.

— Вот что, Егорыч, — обнадежил я. — Вижу, что ты честно желаешь на меня работать. Поэтому есть у меня встречное предложение.

— Слушаю, — подобрался он.

— Ты, помнится, «Монополией» увлекся. Хотел по ней турниры проводить и еще что-то думал.

— Было такое, — кивнул он. — Нравится мне эта игра. Да что там, до войны здесь в нее частенько резались, вояки порою жалования проигрывали. А что, вы хотите снова возродить это дело?

— Не совсем. Вернее и это тоже. Вот смотри, — и я начал расписывать ему по пунктам то, что пришло мне в голову только-что: — Пацаненок этот купил на мои деньги лодку. Это раз. Сейчас он худо-бедно таскает рыбу в город, зарабатывает себе немного и мне приносит пару-тройку рублей в неделю. Я у него в совладельцах и как совладелец я поставил ему задачу развиваться. Это два. Петро у меня в рыбаки собрался податься и что-то тоже хочет прикупить. Но Петро не пацан и я думаю, что он способен на что-то более серьезное. Что ему одна лодка? Куплю ему корабль, пускай ищет на него капитана и промышляет. Значит и у него я буду в доле. Это три. Кстати, можно бы их объединить и доли их расписать. Так вот, если говорить честно, то мне эти их доли слишком уж мелки. Развитие будет долгое и совсем уж ничтожное. И вот что я по этому поводу думаю. Поставлю я тебя над ними управляющим от моего имени. От тебя же потребую следить за ними, чтобы не расслаблялись, работали с полной отдачей и не ссорились. Денег тебе дам на развитие рыболовной флотилии, идеи кое-какие подскажу по поводу обустройства кораблей. Так же хочу видеть здесь мануфактуру по переработке и консервированию рыбы. Это, значит, четыре. Как видишь, задач много и они для тебя новые. Теперь же что касается «Монополии». Почему бы не организовать ее печать здесь? Допустим на типографии местной газеты? И отсюда ее распространять на всю Желтороссию и Азию? Все дешевле будет чем из-под Питера тащить.

— И на Америку? — вспыхнул он.

— Нет, кроме Америки. Уж там-то организовать и печать, и распространение намного проще, да и дешевле. Так что пускай Америка остается Америке. Это, выходит сколько — уже пять?! Что ты на это скажешь? Согласен на такую работу?

— Согласен, — с готовностью ответил он. — Уж я-то справлюсь с этим, вы даже не сомневайтесь.

— Я и не сомневаюсь. Знаю на что ты способен, — улыбнулся я, вспоминая ту ушлость своего управляющего, из-за которой меня в свое время чуть не хватила кондаршка. Неожиданно выросшая в размерах территория склада и не построенные вовремя стены, я буду помнить очень долго. Хотя я и тогда понимал ход мыслей Мурзина — зачем отказываться от дешевых строительных материалов если они сами плывут в руки? И плевать ему было на то, что и бетон, и кирпич оказывались сворованными. В тот момент он действовал как рачительный управляющий. Ну а в том, что ручеек украденного неожиданно прекратился не было его вины. Да, подозреваю, что он положил себе в карман не одну сотню, а может и тысячу рублей, но и что с того, если он позволил мне в итоге приобрести большее здание за, по сути, те же деньги? Так что я делаю правильный выбор, оставляя его в Артуре управлять от нашего имени.

— Война уже почти закончилась, — продолжил я, — Куропаткин, думаю, людей более на убой не поведет. Так что теперь слово за политиками, как они договорятся. Ляодун и Манчжурия останутся за нами, я в этом не сомневаюсь. Значит, совсем уже скоро здесь наладиться мирная жизнь и Дальний и Артур снова будут получать свои деньги. Ты прав в том, что здесь снова открываются возможности для того, чтобы заработать, но я не хотел здесь оставаться. Из-за расстояния. Но раз ты берешься следить за моими делами здесь, то почему бы и нет? Кстати, вспомнил я еще одну вещь. Думал я как-то наладить выпуск йода. В Россию он почти весь идет из-за границы, а получение его, насколько я понимаю, весьма простое. Добывается из морских водорослей, которых здесь, на Дальнем Востоке, просто море, хоть косой их коси. Так что вот тебе еще одно направление для хозяйственного творчества. Справишься еще и с этим?

— Гм, дело, честно говоря, для меня новое и непонятное. Но раз вы говорите, что это просто, то справлюсь.

— Простое, — подтвердил я и добавил. — Не бойся, тебя не брошу. Химика сюда какого-нибудь пришлю, что б тебе помогал. Или сам найди здесь.

Он кивнул и задумался. А спустя какое-то время, вдруг вынес встречное предложение:

— А давайте, Василь Иваныч, «Новый край» купим?

Я удивленно поднял бровь:

— Чего?

— Ну а что? «Монополию» же печатать где-то надо, так почему бы не на собственной типографии? Зачем делиться прибылью? Тем более и газету вы свою в Артуре заведете, статьи будете свои печатать, людей агитировать. Не так уж плохо, я думаю.

А ведь мысль была действительно неплоха. «Новый край» хоть и была газеткой местной, по сути «желтой прессой», часто печатающей различные слухи и домыслы, но все же… Обладание собственной газетой давало множество преимуществ. И главное из них — возможность влиять на умы обывателей. У меня уже есть киностудия, которая снимает и художественные фильмы, и хронику царевой жизни, но этого для моих целей мало. Нужно больше… И газета, входящая в жизнь каждого без исключения живущего здесь человека, прекрасно вписывалась в мои планы по пропаганде. Так что здесь я должен был согласиться с Мурзиным — «Новый Край» должен перейти в мою собственность.

Но сделать это оказалось не так-то просто. Пудовкин был всего лишь журналистом, стряпающим «горячие» новости. Журналистом, но никак не владельцем. А вот его-то пришлось поискать. Оказалось, что с окончанием осады, хозяин типографии выехал из города и понесся по соседним изданиям искать необходимые запчасти для разбитого оборудования. Через неделю он прислал телеграмму из Харбина, где его Пудовкин и озадачил моим желанием. И после недолгих раздумий, владелец «Нового Края» высказал свое согласие и через десять дней уже был в Артуре. Переговоры с ним оказались не сложными и спустя какое-то время я стал полноправным владельцем самого издания. А мой кошелек при этом похудел на восемь с половиной тысяч рублей. Не слишком-то дорого мне обошлось это приобретение.

Пудовкина я поставил главным и задал ему генеральную линию — не давать забывать городу мои достижения и всячески рекламировать мою продукцию и мои идеи. Ну и влияние свое распространить на всю Желтороссию, выпускать газеты не только в Артуре, но и в Дальнем и в Талиенване и даже в Харбине. Понятно, что такое без моей помощи и без свежих новостей ему не справиться, потому-то я и пообещал телеграфировать срочные сообщения прямиком из столицы в Артур. Так что, с таким подходом «Новый Край» обещал доставлять свежайшие новости с минимальными задержками. Но и это еще не все. В саму типографию мне пришлось вложить еще немалую сумму денег. На ремонт оборудования, на ремонт здания, на закупку краски, химикатов и прочих расходников, и на найм нового персонала. Все-таки с моими вливаниями и с моими требованиями, типография выходила на принципиально новый уровень. Из обычной «желтой» газетенки она грозила превратиться в солидное региональное издание. Впрочем, это дело не одного года и не одного десятка тысяч рублей вливаний.

Жизнь в городе постепенно налаживалась. Спустя почти месяц после освобождения заработала железная дорога и вокзал принял первые поезда. Вернулись банки, вернулись купцы. В Артуре появились деньги, и привычная довоенная торговля облагородила город. На рынок снова пришли свежие продукты и даже мороженое, давно забытое лакомство вдруг объявилось среди многолюдной толчеи. Как-то раз окунувшись с людской поток, с целью присмотреть себе какую-нибудь интересную безделушку, я удивился, услышав протяжное:

— А во-от морожено-ое! Сла-адко-ое, холо-одно-ое! Моро-оженое! Холо-одное мороженое! Покупа-ай моро-оженое…

Невысокий мужичек, едва достававший мне до плеча, с огромным ящиком с широкой лямкой через плечо, ходил по людным улицам Нового Города, по набережной и продавал лакомство. Я подманил его пальцем:

— Почем?

Он хитро прищурился, узнав меня:

— Десять копеек!

— Дерешь?! — улыбнулся я ушлости торговца.

— Нет, ваше благородие. Никак нет. Десять копеек, себе в убыток, — клятвенно заверил он, впрочем, не переставая хитро улыбаться.

— Ладно, пройдоха, держи, — я дал ему два пяточка. И он, ловко сунув их в карман, открыл крышку ящика и наскреб в подгоревший вафельный рожок, крохотный розоватый шарик:

— Вот, ваше благородие.

И только принимая из его руки лакомство, я заметил отсутствие на ней двух пальцев. Мизинец и безыменный покинули своего хозяина, оставив кривые культяпки.

— Ого, — удивился я от неожиданности. — Где ж ты пальцы потерял?

Мужик как-то приосанился, расправил плечи и гордо ответил:

— На втором форту. Когда японец в рукопашную полез. Офицерик какой-то меня зарубить захотел, а я винтовкой закрылся. Да только не слишком удачно получилось — оттяпал узкоглазый мне два пальца. Не повезло.

— А я думаю, что повезло. Мог ведь и колокол пополам развалить, звенел бы потом языком…

Он с улыбкой качнул головой и с легкостью согласился:

— Или так. Я свое уже отвоевал.

— Ты вообще откуда родом?

— Из-под Читы я. Почти местный. Но домой ехать не хочу, делать мне там нечего. Мать с отцом давно представились, а с братовьями ругаться охоты никакой нету. Решил здесь остаться. Китаяночку вот себе смазливую нашел. Обрюхачу ее и заживу как полагается с наследником, — он захлопнул ящик, запирая холод. И напомнил: — Вы кушайте, ваше благородие, мороженое, пока не растаяло. Оно вкусное, с малинкой, моя китаяночка сама варенье перетирала. А у нее пальчики тоненькие, нежные. Ни одну косточку не пропустила. Кушайте, ваше благородие, на здоровье.

И он ушел. Развернулся в другую сторону и затянул нараспев свою шарманку:

— А во-от морожено-ое! Сла-адко-ое, холо-одно-ое! Моро-оженое! Холо-одное мороженое! Покупа-ай моро-оженое… С мали-инкой, со сморо-одинкой. Покупа-ай моро-оженое…

В Артуре после снятия осады осталось много увечных. Бывшие солдаты, кто без руки, кто без ноги, кто без глаза или просто с изуродованным лицом попадались и тут, и там. Кто-то, кому «позволяла» гордость или заставляла нужда, просили милостыню, тянули руки за медью и серебром. Сидели на паперти и «Христом богом» вытягивали с прихожан копейки. Люди кидали им мелочь, не понаслышке зная тяготы нужды, поддерживали их существование. Кидал и я. Не особо жалея денег, швырял в картузы серебряные монеты и проходил мимо, выслушивая благословения страдальцев.

Спустя неделю после покупки газеты, Петро и Ульяна все-таки сыграли свадьбу. Не такую как я планировал, не на весь Артур и без широких гуляний и веселых возлияний, а намного скромнее. Ограниченное число приглашенных, скромное угощение в ресторане и такое же скромное гуляние по улицам. И среди приглашенных не было ни Стесселя, ни Витгефта, ни Белого, ни Кондратенко, который, кстати не выполнил свой исторический скрипт и не погиб. И никого другого из высоких военных чинов не было. Все они посчитали свадьбу моего человека событием незначительным и потому не требующего их личного присутствия. И хоть Стессель мне лично обещал, что прибудет в церковь на венчание, но все же с тех пор много чего изменилось. Городу более не требовался повод для поднятия настроения, в нем и так все было хорошо. Но надо отдать должное, Анатолий Михайлович прислал мне коротенькую записку с глубочайшими извинениями.

В общем, свадьбу мы сыграли. Хоть и не так как я планировал, не с размахом на весь город, но все же… Около полусотни приглашенных это тоже немало. Многих из приглашенных я не знал и в этом не было ничего удивительного. Петро здесь завел множество знакомств, да и Ульяна пригласила кого-то из своих. Как потом пояснила — в Артур сумели прибыть четверо дальних-предальних родственников. Настолько дальних, что в мое время люди уже и не отслеживали подобных связей. Но у китайцев все немного по-другому — семейственность у них развита очень сильно. И даже какой-нибудь там дядька со стороны пра-пра-прабабки очень даже считался частью семьи, с которым надо поддерживать всяческие отношения. Понятно, что соблюсти это не всегда возможно, но все же китайцы старались. Вот и Ульяна постаралась, пока было время разослала приглашения тем, кому смогла и организовала им проживание в городе, сняв на время пустующую фанзу. Так вот, китайцы эти, родственники чертовы, сидели на свадьбе недовольными сычами и всячески высказывали свое неодобрение. Улыбались через силу, воротили морды, а после, в ресторане, когда чуть поддали, стали выговаривать девчонке все, что о ней думают. Громогласно выкрикивая оскорбления, которые, впрочем, почти никто не понимал, заставляли Ульяну краснеть и прятать влажные глаза. Петро все понял. Чуть позже, когда гуляющие наелись, напились и пошли отплясывать, он прижал эту четверку в углу ресторана и сунул каждому под нос пудовый кулак:

— Что б мне тут жену мою не забижали, поняли, черти чумазые?! — прошипел он им.

И хоть их было четверо и жилистыми словно ломовые лошади, но ничего они поделать не могли. Петро возвышался над ними на целую голову. Самый наглый китаец попробовал что-то возразить ему, толкнул в плечо, но получил в ответ удар по ребрам, что выбил из смельчака вместе с воздухом из легких и его спесь. Остальные аргументировать не рискнули и потому просто заткнулись. Более они не проронили ни одного оскорбительного слова в адрес Ульяны, незаметно для всех надираясь. В общем, получилось так, что родня оборвала все связи с девушкой, отторгнув в чужую культуру. Лишь мать и отец ее прислали позже письмо, сухо поздравив со свадьбой.

И снова жизнь пошла своим чередом. Петро с Ульяной временно сняли домик в Старом городе, Мурзин тоже съехал на свою прежнюю квартиру в Новом, одновременно восстанавливая выкупленный у меня дом возле Пресного озера, Данил и Лизка продолжили жить вместе со мною, на даче возле моря. Так прошел июнь месяц, наступил июль. Здесь, на востоке страны война практически закончилась, войска расположились по обе стороны корейско-китайской реки Амнок. По стране же катилась революция. И только сейчас, когда рухнули преграды, в Артур стали приходить дурные вести. Люди покупали газеты и ужасались происходящему — то там забастовка, то там стачка, то там столкновение и кровь. В стране шла своя, необъявленная война между народом и царем. Очень сильно по стране прокатились крестьянские погромы. Даже через фильтр цензуры в газетах читался ужас и какая-то нереальность происходящего. Крестьяне, громя помещичьи, забирая у них съестное, на этом не останавливались и часто лишали жизней проклятых и ненавистных мироедов, выплескивали на них всю свою злость и отчаянье, показывая всему честному народу свое бедственное положение. С крестьянами боролись. Из газет можно было понять, что власти пытались силовыми методами решить проблему, но ничего не могли поделать. Все войска, все силы Империи находились сейчас здесь, на Дальнем Востоке и потому никто не мог задавить революцию.

В Иваново-Вознесенске, в ткацком городке, откуда прибыл к нам наш нынешний управляющий, загорелся новый пожар. Рабочие там, подстегиваемые несправедливостью и произволом фабрикантов, объединились и образовали первый в истории Совет рабочих депутатов. И вот, читая об этом, я увидел знакомое имя — «большевик товарищ Арсений». А хитрая память подсказала, что за этим именем скрывался никто иной как Михаил Фрунзе. Он, как один из лидеров рабочего движения, вспыхнул яркой звездой на горизонте революции и обещал взлететь высоко под небосвод, туда где в будущем грозились быть и Ленин, и Сталин, и Троцкий. Непростой он был человек и имел явные признаки лидера. Журналисты все как один высказывалась о двадцатилетнем молодом человеке как о новом Гершуни, известном всем террористе, таким же напористым и решительным. Что ж, возможно они и правы. Надеюсь, Мишка у себя там, в Питере, так же вспомнил эту фамилию и взял ее на карандаш. Посмотрим куда вывезет эта ситуация. Насколько я помню, этот Совет в Иваново правительство весьма жестко разгонит. Пулей и штыком рассеет возмутителей спокойствия, прольет немало крови и многих участников арестует. Ну а чуть позже мне попалась в руки более свежая газета из которой я узнал, что полиция жестоко подавила митинг недовольных рабочих, разогнав их на реке Талке нагайками и ружейным огнем. Но самое забавное в этом лично для меня было в том, что требовали униженные рабочие от властей и от фабрикантов в частности. А требовали они не много ни мало сделать все так, как это было на «Русских Заводах». То есть ввести восьмичасовой рабочий день, увеличить при этом заработную плату, кардинально улучшить условия труда, а также ввести обязательное страхование за счет работодателя и разрешить действие рабочих профсоюзов. Вот и озадачился я после прочитанного — наши ли с Мишкой действия спровоцировали эти волнения в Иваново или же протестующие взяли для себя лишь удобный ориентир, куда надо двигаться.

По стране кровавым, огненным колесом, забирая в жертву униженные души, катилась давно мною предсказанная Первая Революция. Она мельничным жерновом перетирала губернии, города и деревни. Ломала людские души, меняла вековые устои. И те, кто долго терпел, стали понимать, что настало их время и они поднимались и крушили давно изжившее себя. Жгли усадьбы, гнали фабрикантов, давали сильный отпор властям.

Все эти события прошли как-то мимо нас. Стессель, насколько я понимаю, в свое время весьма жестко ограничил доступ свежих газет и сделал он это, на мой взгляд, очень правильно. Люди, не знавшие о всех тех страшных событиях, держали оборону изо всех сил, крепились. Никто не допускал и мысли чтобы опустить оружие. Сейчас же, с падением занавеса, литература хлынула в Артур и взбудоражила умы людей. И простые горожане, и солдаты, вдруг с удивлением узнали о кипевших страстях и совсем скоро и в их умах поселилась крамола. В казармах пошли разговоры о летящей к хаосу стране и стала вспоминаться всяческая творимая офицерами несправедливость, в квартирах люди начали делиться мнениями. Как всегда, люди поделились на несколько лагерей — на тех, кто видел в волнениях шанс для изменений в политическом устройстве, на тех, кто не желал никаких изменений, на тех, кто пока не определился и на тех, кто не понимал, что же черт возьми, происходит. Как и следовало ожидать, это не обошло стороной и мое окружение. Данил с Петром категорически приветствовали революцию, Ульяна ничего не понимала, Лизка пока отмалчивалась, а Мурзин же с небольшими оговорками стоял на стороне монархии. И закипели у нас жаркие споры.

В конце жаркого и душного июля наконец-то произошло то, чего я так долго ждал. По мою душу пришло новое распоряжение. Поздним вечером ко мне домой залетел заполошенный адъютант Стесселя и чуть-ли не в приказном порядке потребовал от меня явиться завтрашним утром в Его Превосходительству в штаб. По его виду я сразу все понял, но, тем не менее попытался выпытать у офицера причину такой срочности. Он мне, конечно же, ничего не ответил, но сделал многозначительный жест пальцем вверх, поясняющий его возбужденное состояние:

— Не могу говорить, Василий Иванович, не имею права. Но Анатолий Михайлович весьма недвусмысленно дал мне понять, что явиться вам завтра следует в незамедлительном порядке. Очень уж он был возбужден от полученной от фельдъегерской службы корреспонденции.

— Понимаю, — склонил я голову. — Конечно же я приду. Спасибо.

— Прошу вас не опаздывать. Вас просят прибыть к одиннадцати часам, — добавил адъютант и вышел вон, громко хлопнув дверью.

Следующим днем, как того и требовало, я находился в штабе, сидел в приемной у Стесселя. Обычно здесь, находилось много народу, офицеры и простой народ, за какой-либо необходимостью, ожидающих встречи с генералом. Сейчас же в приемной я оказался один. Вчерашний адъютант, едва увидев меня, сорвался на доклад, а спустя с десяток секунд он вышел и сказал:

— Проходите, Василий Иванович, Его Превосходительство вас ожидают.

И это было, по крайней мере, странно. Такой чести, такой обособленности к своей персоне от Стесселя я никак не ожидал.

Анатолий Михайлович встретил меня в прекрасном расположении духа. Сидя в кресле, он дымил толстой сигарой и пускал дым в потолок, который медленной рекой утекал в раскрытую настежь форточку.

— О-о, господин Рыбалко, дорогой наш Василий Иванович! — делано воскликнул он, изображая приветливость. — Проходите, проходите. Прошу вас, присаживаться, — и он указал мне на задвинутый под столешницу тяжелый стул.

— Доброе утро, Анатолий Михайлович, — ответствовал я, умащивая свой зад на мягкой коже. — Давненько мы с вами не встречались.

— Ну да, давненько. Больше месяца, пожалуй, прошло. Да и то, чтобы вот так официально, я уж и не помню, когда мы с вам последний раз встречались.

Я вскинул бровь. Генерал зачем-то особо выдели сей факт, разграничивая наши официальные и неофициальные встречи.

— Да, много времени прошло с тех пор, когда я был здесь в последний раз. И я, признаться, тоже не помню, когда это было в последний раз.

— Да-да, да-да…, — пробубнил он, туго затягиваясь сигарой. — Вот и я не помню. Но зато я отлично помню наши…, — он сделал многозначительную паузу, — другие встречи, который принесли очень много пользы нашей крепости, да и не только. Взаимовыгодное было у нас с вами сотрудничество. Чего уж греха таить, и я и адмирал Витгефт, мы весьма довольны вашими делами. М-да. А как знатно вы проучили того купца, даже и говорить не приходится. Я, когда у меня дурное настроение, поднимаю эту китайскую газетку и любуюсь на эту побитую морду. И знаете, так благостно сразу на душе становится, что и не передать. Так замечательно. Словно и не вы его по морде били, а я собственноручно вот этими собственными рукам, — и он довольно показал мне кулак.

— Ну, не я лично его колошматил, — поправил я генерала, но, тем не менее, согласился. — Мерзавец заслуживал наказания.

— Да-да, мерзавец заслуживал наказания. И он его получил. Консул из Чифу, сообщил мне, что где-то через две недели он опять попал в местную газету.

— Вот как? И что же с ним на этот раз случилось?

— Да прирезали его. Убили, мерзавца. Ввязался в какую-то драку с китайцами, они его и прирезали. Как собаку паршивую. Жаль, конечно, что я эту газетку своими глазами не видел, была бы у меня еще одна радость.

— Экий вы кровожадный, — со смешком поддел я.

— Нет, что вы, — так же со смехом, ответил он. — Я совсем не кровожадный, я просто справедливость люблю. Обманул нас негодяй, подвел людей, оставил их умирать от голода, так получи же за то по справедливости. Я же правильно говорю? Разве вы со мною не согласны?

Я лишь развел руками — ни добавить, ни убавить. Ну а то, что и я, и сам генерал, и адмирал, так же были причастны к неким махинациям, не способствующим сытости осажденных, озвучено не было. Никто из нас виноватым себя в этом не считал. Я, получая прибыль, все равно привозил ее назад в город продуктами, а вот куда девались деньги Стесселя и Витгефта, мне было все равно. Это на их совести.

— Ну ладно, Василий Иванович, повспоминали приятное и будет. Тут у нас по вашу душу пришло письмо от Императора Николая.

А вот это было для меня неожиданно. Я-то ожидал чего-то подобного только от Вдовствующий Императрицы Марии Федоровны.

— Что же там написано. Вы уже ознакомились?

— Ознакомился, — размеренно закивал он головой, не забывая потягивать сигару. — Его Императорское Величество разрешает вам вернуться в Санкт-Петербург в любое удобное для вас время. Но я вам настоятельно рекомендую здесь не задерживаться, а при первой же возможности отправиться обратно. Письмо я получил буквально вчера, вчера же за вами и послал. Сами понимаете, просьбы Императора игнорировать нельзя. Я уже дал необходимые распоряжения и все документы, а также билеты на поезд вам подготовят.

Я кивнул.

— Не дадите мне почитать это письмо?

— Вы, однако, шутите? Корреспонденция адресована не вам.

— Ах, тогда простите. Значит я просто вас не понял.

— Хорошо. Значит, через несколько дней князь Микеладзе выдаст вам все необходимые бумаги, и вы будете вольны словно ветер. Вы довольны?

— Конечно, доволен. Но, признаться, я ожидал чего-то подобного намного раньше. Что-то припозднился Император.

— Ну-ну, вы бы поаккуратнее, Василий Иванович. Николай Александрович не перед кем не обязан держать ответ. Только перед Богом. На то он и Император.

— И все-таки, я ожидал разрешения вернуться еще полгода назад.

На это Стессель лишь развел руками:

— Ну, не всему же быть по-вашему. Есть люди и выше вас в чинах и званиях, не простые купцы. Хотя, — он был вынужден согласиться, — и вы тут у нас не простой купец. М-да… А знаете, Василий Иванович, наверное, я не открою никакого секрета, если скажу вам, что регулярно посылал Марии Федоровне письма о вашей тут деятельности. О том, что вы тут натворили. О чайке вашей, оружии. О том, что вы тут на Высокой построили. Так что, поедете в Питер, будет стоять перед Императором и его матерью, можете ничего не скрывать, рассказывать, как на духу. Она, между прочим, меня отчитала, за то, что не слишком внимательно к вам относился. Вот так. Кстати, не сказал вам. Вы, когда прибудете в столицу, должны будете держать перед Вдовствующей Императрицей отчет. И не дай бог, что вы там перед ней приврете, она живо выведет вас на чистую воду. Так что, говорите перед ней откровенно, но не преувеличивайте о своих тут делах.

— И про наши с вами продовольственные махинации ей тоже известно?

Стессель поперхнулся дымом, закашлялся. После посмотрел на меня как на умалишенного:

— Что вы такое говорите? Никаких махинаций у нас с вами не было. По бумагам все чисто, комар носа не подточит. Любой банковский червь умрет в этих бумагах, но ничего компрометирующего нас обоих не найдет.

— А спросят лейтенанта Колчака?

— Смеетесь? Думаете он знает?

— Догадывается.

— Догадки не отгадки, — как-то по-детски парировал он и отмахнулся рукой от темы, словно от назойливой мухи. — Хватит об этом. Я еще вам кое-что не сказал. Мария Федоровна знает о том, что вы передали в собственность крепости вашу постройку на горе Высокой. И она высказала недоумение по поводу того, что мы у вас эту постройку не выкупили, не заплатили вам ни гроша. Она настаивает на том, чтобы мы вам возместили все затраты на ее постройку, выплатили вам все до копеечки. Сами понимаете, ослушаться я ее не мог, но и просто так вам отдать вам тоже не был в состоянии. Финансы в крепости находились в большой нужде. Я уведомил ее, что расплачусь с вами только лишь после снятия осады и она со мною согласилась.

— Вот это новость так новость! — невольно вырвалось у меня. — Признаться, это совершенно неожиданно. Я же вам это укрепление подарил, я с ним уже давно расстался.

— Да, помню. Но, стоит уточнить, что вы нам его не подарили, а мы его у вас реквизировали. И даже бумаги вам нужные дали. А это для Марии Федоровны что-то значит, и потому она со мною не согласилась. Что уж она там думала, кто ей что посоветовал, я знать не могу. И ослушаться тоже не могу. Так что, Василий Иванович, я буду вынужден с вами расплатиться. Надеюсь у вас сохранились бумаги, подтверждающие ваши расходы и бумаги по реквизиции?

— Кое-какие — да.

— Хорошо. Как быстро вы их нам можете предоставить?

— Завтра-послезавтра. Какие-то сегодня. Но, вы же понимаете, что я не ожидал подобного и что-то просто не смогу найти. Наверняка некоторые бумаги утрачены.

И тут Стессель улыбнулся знакомой мне улыбкой. Той улыбкой, которая означала лично для него возможную прибыль.

— Вы сами во сколько оцениваете вашу постройку на Высокой. Без бумаг, вот так, навскидку? — спросил он.

— Гм, — на секунду призадумался я. — Где-то тысяч в шестьдесят она мне обошлась. А что?

Стессель хитро прищурился. В очередной раз пыхнул сигарой, а затем вдруг встал и закрыл форточку. Потом на всякий случай выглянул за дверь и только тогда позволил себе выдать новую махинацию:

— В общем так, Василий Иванович. Я знаю, что вы человек прямой, витиеватых подходов не любите. Поэтому скажу сразу как есть. Что вы скажете на то, если я заплачу вам за вашу крепость сто тысяч, а вы потом…, — он замолчал, позволяя мне додумать его предложение.

Спустя пару секунд я продолжил его мысль:

— А мы с вами потом поделим разницу сверх моих затрат на постройку пополам?

Он кивнул и поправил:

— Разницу сверх ваших доказанных затрат. Что вы на это скажете?

Господи, да он еще спрашивает. Я, конечно, не вор, но кто в здравом уме откажется от такого предложения? Вернуть себе свое же, да пусть еще и с прибылью? Да полностью безопасно, да так, что по всем бумагам будет тишь да гладь? Нет, от подобного ни один человек дружащий с головой не откажется. Вот и я не отказался.

Необходимые бумаги я предоставил через три дня. Как я и опасался, кое-какие документы за ненадобностью не сохранились. Сохраненные же доказывали мои расходы на укрепления на тридцать три тысячи с какой-то мелочью. Кои я и получил лично из рук Стесселя. Ну а остальные шестьдесят семь мы поделили ровно пополам, так что я, получается, вернул себе все свои затраты. Ну а Анатолий Михайлович ловко заработал на этой войне, уведя из кассы крепости себе в карман в общей сложности более пятидесяти-шестидесяти тысяч.

Князь Микеладзе спустя неделю подготовил все необходимые для меня документы. Вручил их мне через своего человека, сунул в руки запрошенные билеты на поезд. И вот в первой неделе августа пришла мне пора покидать Порт-Артур. Вместе со мню поехали Лизка с Данилом. Чемоданы собраны, дела приведены в порядок.

На вокзал пришли провожать меня все, кто близко знал. И Мурзин, и Петро с Ульяной, и Пудовкин, уже главный редактор уже моей газеты «Новый Край», и Зверев из полицейского управления, и Валентин Махальчук, тот самый паренек, что теперь таскает рыбу в город. Он пришел вместе со своими отцом, матерью и маленькой сестрой Вероничкой, которую я когда-то спас куриным бульоном.

Прощания были недолгие. Санитарный эшелон с прицепленными к нему несколькими пассажирскими вагонами отходил по расписанию и поезд, стоя под парами, уже давал требовательные гудки. Последние раненные и покалеченные загружались в вагоны, отдавались последние команды. Проводник стал поторапливать:

— Загружайтесь, пожалуйста, не задерживайтесь. Поезд отойдет через три минуты.

Что ж, настала, значит, время прощаний. Первого я обнял Петра:

— Ну, что, Петро, удачи тебе в семейной жизни. Любви и счастья.

— Спасибо, Василий Иванович, — ответил он, заблестев увлаженными глазами. — И вам счастливого пути. Вы уж нас не забывайте, навещайте иногда.

— Если получится, — честно ответил я и, отпустив парня, аккуратно сграбастал хрупкую Ульяну. Ее живот уже был заметен. Девушка пискнула и испуганно, как бы я ее не поломал, замерла. — Сына должна родить, — подмигнул я ей и отпустил. Она озарилась улыбкой, приняв за чистую монету мое «пророчество», и ответила:

— Сын это холошо. Надо сына.

Петро вставил:

— Васькой назовем!

Следом я сдавил ладонь Пудовкина:

— Ну, Алексей Захарыч, оставляю на тебя целую газету. Мечтал ли ты об этом, когда мы с тобой на мотоцикле по Артуру куролесили?

— Мечтал, Василий Иванович.

— А помнишь, как я в воду с моста сиганул и чуть не утоп?

— Конечно помню. Хорошо мы тогда погуляли, весело.

— Вот и не забывай. Будешь потом рассказывать, как пьяный Рыбалко здесь кур давил. Только смотри, не печатай этого в газете, я для читателей всегда должен быть белым и пушистым.

Он хмыкнул:

— Ладно, не буду.

Звереву я также пожал руку. Он затряс ее, приговаривая:

— Это просто трагедия для крепости, что вы уезжаете. Правда, люди жалеют и хотят, чтобы вы здесь остались. Много добра вы сделали.

— Да, ладно, будет тебе, — отмахнулся я. — Ты-то как по службе за это время, не продвинулся?

— Да нет, куда нам. Как был помощником исправника, так им и остался. А что, я не жалуюсь. Жалование неплохое, да и должность для меня подходящая.

— А на место полицмейстера сесть не хочешь?

— Боже, неужели это в ваших силах? — со смехом удивился он. — Да вы никак самого Бога за бороду таскаете?

— Бога не Бога, но скоро к Императору на доклад попаду. Замолвлю за вас словечко и будете здесь сидеть кум-королю.

Конечно же это было сказано в шутку и Зверев это понял. Но, как известно, в каждой шутке есть всего лишь доля той самой шутки, остальное правда. Действительно, почему бы не похвалить работу человека перед Николаем, глядишь и появится у нас в городе свой, прикормленный полицмейстер.

Валентин Михальчук гордо ожидал своей очереди. И он ее дождался. Я протянул ладонь и по-взрослому, крепко сдавил мальчишеские пальцы. Парень и виду не подал, что ему стало больно. Следом и отец его получил рукопожатие, и мать его удостоилась пристального взгляда. Вероничка же, полуторогодовалая малышка получила от меня вкусную конфету, которую она, впрочем, взяла, но не поняла, что с ней надо делать. Не знала она что это такое. Валентина я напутствовал:

— Работать честно, слушаться вон того усатого дядьку, — кивнул я на Мурзина. — Он здесь главный. Что он будет говорить, то вам с отцом и Петром и следует делать.

— Хорошо, дядя Василий, — серьезно ответил он и что-то хотел добавить еще, но не смог. Громкий, протяжный гудок оповестил перрон, что эшелон вот-вот отойдет.

Засуетился проводник:

— Поскорее, господа, не задерживайтесь. Меньше минуты осталось. Проходите в вагон.

И Лизка с Данилом забрались по ступенькам и, махнув на прощание, скрылись в глубине. Значит, пора и мне поторопиться. Шагнув к Мурзину, сдавил его широкую ладонь и неожиданно признался:

— Всегда твои усы бесили. Сбрил бы ты их, а?

— Еще чего не хватало, — с улыбкой ответил он. — Мои усы, что хочу то и делаю. Ну а если бесят, то есть повод еще больше их отпустить.

Я хлопнул его плечу и пригрозил:

— Смотри у меня.

Проводник из вагона прикрикнул:

— Скорее, скорее, господа, поезд сейчас тронется.

И вправду, прозвучал еще один гудок и эшелон, громыхнув сцепками, дернулся. Я на ходу заскочил на ступеньку и поднялся на верх. И уже оттуда, из вагона махнул своим людям рукой:

— Счастливо оставаться! Всего вам тут хорошего.

И уехал, оставив своих людей, оставив город, оставив крепость жить своей, уже неизвестной мне жизнью.